Связанные кровью

Вдох. Выдох. Джени дышит тяжело и хрипло. У Джени сильный жар: кажется, прикоснись к ее коже — обожжешься. На лбу, на щеках, на шее сверкают бисеринки пота. Больше всего на свете Этери боится сейчас увидеть, что вместо этих бисеринок на теле девушки заалели оспенные язвы. Вдох. Выдох. Сколько женщина уже сидит так возле постели своей ученицы? Полдня? День? Неделю? Батори давно потеряла счет времени. Часы на городской ратуше что-то отбивают, но она не замечает этого. Вроде бы, только-только начало вечереть — значит, еще и этот кошмарный день не кончился, а кажется, будто уже прошла целая вечность. Вдох. Выдох. Самое мерзкое — то, что она бессильна. Все, что Этери может сейчас — это быть рядом, менять холодный компресс у Джени на лбу, смачивать водой ее пересохшие губы, вытирать пот влажной тряпицей. Врачи обычно говорят безутешным родным человека, пораженного оспой: «здесь можно только ждать и молиться». Батори не так давно говорила это Бригитте Кремер. А теперь муж Бригитты выздоравливает, зато самой Этери теперь остается только ждать и молиться; поистине, ирония судьбы. Вдох. Выдох. Кажется, Этери уже заучила наизусть эту чертову главу про вариоляцию из чертовой книги чертового персидского мудреца. «Успокойся! — прикрикивает она на себя, заметив, что руки начинают предательски дрожать. — Заболевает один из пятидесяти. Умирает один из трех заболевших. У Джени куда больше шансов на благополучный исход, чем на печальный. Джени всегда была везучей. Повезет ей и в этот раз. Непременно повезет». «А не думаешь ли ты, милочка, что здесь даже Джени исчерпала свой запас везения? — змеей вползает к ней в голову предательская мысль. — Алая смерть не играет в игры. Алая смерть не любит, когда ее дразнит. Алая смерть не прощает безрассудства». Этери кажется, что она даже слышит голос, который озвучивает эту мысль: вкрадчивый, глумливый. И кажется, будто боковым зрением видит стоящую в углу комнаты Смерть. Такую, какой ее изображают художники: скелет с косой, закутанный в саван, скалящий зубы голого черепа. — Проваливай в Ад! — задыхаясь от ненависти произносит Батори. Вслух, словно Смерть действительно стоит здесь и может ее услышать. — Даже если Джени заболеет оспой, ты не заберешь ее. Я не позволю. Пошла вон! Оглядывается по сторонам. Нет, никаких скелетов. Если Смерть и была здесь, то в самом деле ушла. Надолго ли? Вдох. Выдох. За окном давно стемнело. Девушке не становится лучше, но и хуже тоже не становится, и в этом Этери видит пускай крохотную, но надежду. — Де… — запекшиеся губы Джени внезапно начинают шевелиться. — Де-во… Де-во-чка… — Девочка? — взяв ее за руку, Этери наклоняется к ней. — Джени, милая моя, ты меня слышишь? Какая девочка? — Де-во-чка… — с трудом выталкивает из себя Джени. Глаза ее по-прежнему закрыты. — Девочка… кровь с мо... молоком, смола… Она продолжает говорить, и вскоре графиня понимает, что слова, произносимые Джени в бреду, начинают складываться в какой-то не то стих, не то песню, от которой даже у привычной ко всему Батори по коже ползет мороз. Девочка-девочка: кровь с молоком, смола, Она свое сердце холодное тьме навек отдала. Если останешься рядом, вера тебя не спасет, Девочка-девочка, тьма с собою тебя заберет. — Так и вы… вышло, — хрипит Джени, обращаясь неизвестно к кому. — Все, как на... нагадали. А раз... ве… я могла не остаться? Я же… Я ее с первого взгляда по… любила… как в песнях… Только не пони… мала до поры до времени… Соблазнила меня… яблочком своим… как праматерь Ева… «Боже мой, какое еще яблочко? — думает Этери, а потом вспоминает. — Это же вообще самая-самая первая наша встреча. Джени тогда полы натирала в зале на третьем этаже, а я вышла непричесанная, в халате, в домашних туфлях, и наткнулась на нее. Я тогда действительно яблоко ела. И запомнила же! Наверное, как-то по-особенному ела». — Я могу для вас что-нибудь сделать, госпожа? — Это вряд ли. Как тебя зовут? Я не видела тебя раньше. — Я Джени. Мы приехали последними. — Джен-ни… Джени становится все беспокойнее. Голова ее мечется по подушке из стороны в сторону. — А я для нее… Дитё неразумное… Разве можно… дитё неразумное любить? Я доказать хотела… что взрослая… что достойна. Для Этери все окончательно становится на свои места. Джени решила поставить такой жуткий эксперимент, чтобы произвести на нее впечатление. Чтобы доказать, что заслуживает ее любви. В ней сейчас борются три чувства: злость на саму себя (ну неужели тебе тяжело было поговорить с Джени вчера вечером, или сегодня утром хотя бы? ходила тут, размышляла… доразмышлялась?), злость на Джени (нашла способ показать свою взрослость и серьезность!), и одновременно щемящая нежность к Джени (а ведь девочка ценит мою любовь дороже своей жизни; кто еще был способен на такое ради меня?). — Джени, — Батори снова наклоняется к девушке, взяв ее за руку. — Ты меня услышишь, я знаю. Мне не нужно ничего доказывать. Ради меня не нужно рисковать. Я люблю тебя. Просто люблю. И единственное, о чем сейчас прошу тебя — выживи. Выживи, милая моя девочка. Пожалуйста. Кажется, Джени и вправду слышит ее. Во всяком случае, бредить и метаться девушка перестает. Успокаивается. Вдох. Выдох. День да ночь — сутки прочь. Этери не помнит, удалось ли ей затолкать в себя хоть что-нибудь из еды, но не спала она совершенно точно. Так и просидела у постели Джени до самого рассвета, выпуская ее руку только для того, чтобы в очередной раз сменить компресс или вытереть пот. К утру жар как будто бы ослаб, дышит девушка уже не так тяжело, и графиня позволяет себе пересесть за стол. Снова листает «Об оспе и кори», главы, до которых они с Джени еще не успели добраться, но хватает ее совсем ненадолго: буквы начинают плыть перед глазами, веки помимо воли тяжелеют. Этери клюет носом, тут же вскидывается — еще уснуть не хватало. Пытается читать дальше, сдается, и роняет голову на руки. Она только пять минут посидит с закрытыми глазами. Пять минут, не больше… Будит ее голос Джени. Слабый, все еще хриплый, однако по нему уже слышно, что девушка говорит осмысленно, а не бредит. — Персидский мудрец оказался прав. Но проверять это на себе — очень неприятная штука. Этери вскидывается. Пять минут ожидаемо стали несколькими часами: в комнате уже царит полумрак, за окнами темнеет. Женщина зажигает свечи и бросается к Джени. Та сидит на постели, бледная и ослабевшая, но в сознании. Трогает лоб: жар прошел, как и не бывало его. Внимательно осматривает девушку и убеждается, что оспенные язвы нигде не проявились. Только забинтованный надрез на запястье по-прежнему напоминает о жутком опыте, который Джени поставила на себе. — Как твое самочувствие? — Будто из меня все соки вытянули, — отвечает девушка, прислушавшись к своим ощущениям. — Но ничего не болит. Так что бывало хуже. — Ну слава богу! — Этери крепко-крепко прижимает ее к себе и облегченно выдыхает. — Если Разес и в остальном оказался прав, значит, через пару дней окончательно в себя придешь. Джени только-только успевает задуматься о том, что magistra наверняка испугалась за нее, наверняка пережила много неприятных часов, пока ее ученица лежала без чувств, и надо бы попросить прощения за то, что она натворила, как Батори вспыхивает, словно хворост, к которому поднесли горящую головню. Вероятно, женщина только что подумала о том же самом. Опасность миновала — можно высказать все, что накопилось за эти кошмарные сутки. И не только высказать. Просить прощения Джени приходится, будучи перекинутой через колени Этери и в перерывах между шлепками, которыми графиня от души награждает девушку. — Я для тебя наставница, или пустое место?! — ладонь Батори расставляет увесистые знаки препинания после каждого слова. — Естествоиспытательница нашлась! Ты могла мне сказать, прежде чем такие фокусы выкидывать?! Могла посоветоваться?! Хоть понимаешь, что жизнью рисковала?! — Понимаю, — покорно бубнит Джени, даже не пытаясь сопротивляться. — Простите меня, magistra! — Ну ладно, на себя тебе наплевать! Но хотя бы о человеке, который тебя любит, ты подумала?! Джени кубарем скатывается на пол с коленей Батори. — О человеке, который… что? — осторожно переспрашивает она, опасаясь поверить услышанному. — Любит тебя, — вздыхает успокаивающаяся Этери. Гнев выплеснулся весь без остатка. — Я люблю тебя, дуреха ты моя ненаглядная. И мне не нужны для этого никакие твои отчаянные поступки, никакие жертвы. Я тебя люблю просто так, и ни на что не променяю. Ни на замок с титулами, ни на дворянина со спокойной жизнью. — Я… — голова у Джени идет кругом. Она на секунду задумывается: это все взаправду? Может, она по-прежнему лежит в бреду, и признание Этери ей чудится? — Я вас тоже люблю, magistra. Очень-очень. — Знаю, — Батори помогает девушке подняться, усаживает ее рядом с собой и обнимает за плечи. — Ты рассказывала, когда в жару лежала и бредила, но я и без того догадалась, давно уже. Хотела с тобой поговорить, только никак не решалась. Решилась, когда вчера домой шла. Прихожу, а тут… — А я как раз сегодня утром решилась на себе опыт поставить, — Джени утыкается носом ей в ключицу. — Разминулись с вами на несколько часов, получается. — Ты тоже меня прости, — Этери легонько прикасается губами к ее макушке. — Надо было раньше тебе обо всем сказать. — Главное, что мы это друг другу все-таки сказали, — девушка поднимает голову, и взгляд ее полон лукавства. — Magistra, мне всегда казалось, что тех, кого любят — их по-другому целуют. — Правильно казалось, — улыбается Этери, наклоняясь к ее губам.