*
— Антон Андреевич, я считаю до трёх и выливаю тебе на голову стакан воды. Мы всё проебём, если ты сейчас же не поднимешь свою тощую жопку с постели, — Шастун недовольно мычит и заворачивается в одеяло до самого носа, перекладываясь на мою подушку. — Раз, — угрожающе начинаю я и Антон приоткрывает один глаз, заспанно щурится и что-то бухтит в уголок одеяла, — два! — Встаю я, встаю. Ты тиран, — Шаст усаживается на кровати, по-прежнему завёрнутый в одеяло. Я треплю друга по волнистым волосам и наконец открываю шторы, на что Антон шипит: солнце светит уже достаточно ярко. — Да за что же мне эти мучения? — Я полагаю, что вопрос риторический. Вода на тумбочке, завтрак на кухне, щётка в шкафчике, я на балконе, — быстро выдаю и мигом выхожу на балкон, закрывшись изнутри. Нужно созвониться с компанией-перевозчиком, которая предоставляет трансфер от вокзала до отеля, а затем до концертной площадки. Драма драмой, а работа, как известно, по расписанию. Оксана накануне записала несколько очень длинных голосовых с подробностями, что предстоит делать. В целом, ничего сверхъестественного, я однозначно справлюсь, если соберу себя в кучу. После разговора с милой девушкой из колл-центра захожу на кухню, где Антон пялится в телевизор и без энтузиазма ковыряет яичницу. На экране «Импровизация», что-то из очень старых выпусков. — Ангел, я пошутил, — вещает с экрана Попов. Я борюсь с желанием швырнуть телефон в телевизор и пустить хотя бы по ненастоящему лицу россыпь трещин, которой меня обеспечил мужчина по всему сердцу. Вместо этого перевожу взгляд на друга и силюсь успокоиться. — А у меня целая империя, — Антон на кухне завершает хором с телевизионным Шастуном и вздыхает. — Вот смотришь на него и думаешь — ну как такой мужик может быть мудаком? А он, оказывается, может, — друг снова вздыхает и переключает на другой канал, чтоб фоном бубнил диктор новостей. Наконец Антон переводит взгляд в тарелку и приступает к завтраку. Я даже не комментирую сказанное, потому что Арсения можно назвать как угодно, но всё-таки не мудаком. По шкале мудачества тот пока набрал всего четыре из десяти, по моим меркам это очень даже сносно. По Шастуну видно, что тот хочет сказать ещё что-то, но сдерживается, и за это я безгранично благодарна: настроения на задушевные беседы нет, я слишком старательно с самого пробуждения вживаюсь в образ деловой бесстрастной леди («Хуеди!» — подсказывает подсознание). Пусть Антон и молчит, но вздыхает так шумно и часто, что я не выдерживаю и ухожу в комнату собирать вещи: впереди так называемый «столичный тур», в который входят основные крупные города федерального значения. Затем перерыв и ещё четыре города. Остаётся лишь надеяться, что все мы вывезем эти гастроли и умудримся не перегореть слишком рано. Антон выглядит так, будто выгорел ещё вчера. Интересно, в каком состоянии Попов? Да и почему мне, блять, это интересно? Думать о мужчине уже раздражает. Хочется научиться думать столько о себе и своём покое, но пока не выходит от слова «совсем». Единственное, что удалось осознать — переехала обратно в Россию я всё же ради себя, а не ради налаживания отношений. Здесь действительно комфортно, с работой гораздо проще, нет языкового барьера, а рядом всегда железобетонная поддержка: Антон и отец. Вспомнив слова папы в одном из разговоров, возвращаюсь на кухню к другу и застаю того моющим посуду. — Не нужно было, я бы сама помыла. Но ладно, спасибо. Поехали после концерта в Питере к папе? Он обещал пожарить тебе твоей любимой картошки, — голос выходит грустным и подавленным, будто я готовлюсь к отказу, но Антон сияет так ярко, что я мгновенно переключаюсь на улыбку. — Дядя Саша ещё помнит, что я обожаю его картошку? Святой человек! Конечно, поехали, я буду очень-очень рад! — по глазам видно: не врёт. От этого так тепло и спокойно, что я вмиг вытряхиваю из головы все печальные мысли и чмокаю Шаста в родинку на носу, для чего другу приходится согнуться в три погибели. — Кстати, у меня сумка уже собрана, так что можем не очень торопиться и посмотреть выпуск моего проекта. Что скажешь, м? — Какого ещё твоего проекта? — ошалело спрашиваю я и даже рот открываю от неожиданности. Мы много говорим в последнее время, я слушаю о «Громком вопросе», «Импровизации», «Командах» и «Контактах», но больше ничего не проскальзывает. — Он пока не вышел и вообще ещё не одобрен, но я думаю, что выгорит, — Антон подмигивает мне, вытирает руки и берёт в руки телефон, чтоб переслать мне пилотный выпуск проекта без названия. Я тут же открываю файл с телевизора и плюхаюсь на стул, потирая руки от нетерпения. Антон на сцене — настоящая звезда. Удивительно непосредственный и яркий, улыбается ясно и заразительно, но при этом остаётся профессионалом и даёт дельные советы начинающим юмористам. Я не могу сдержать эмоций и периодически подскакиваю со стула, подлетая к другу, чтоб заключить в крепкие объятия. Шаст смущённо хихикает и даже покрывается румянцем, видя мою реакцию, но я отмахиваюсь и советую не кокетничать. В конце концов заключаю, что шоу определённо должны одобрить и выпустить в свет. Антон искренне радуется и благодарит.*
— Вы опоздали больше, чем Матвиеныч, это рекорд, — с ухмылкой заявляет Стас и бодрым шагом направляется к хвосту поезда в поисках нужного вагона, размахивая паспортом и билетом. Я пожимаю плечами и киваю парням в знак приветствия. Антон смеётся и явно прикидывает, стоит ли оправдываться или нет. Переглядывается со мной и подмигивает, будто я виновата в опоздании, и я хмурюсь в ответ. Друг сдаётся. — Я просто паспорт забыл, пришлось возвращаться, — всё-таки выдаёт парень. Позов в ответ на эту фразу Шастуна многозначительно закатывает глаза и всем своим видом говорит, какой Антон на самом деле непутёвый ребёнок. Я автоматически протягиваю ладонь в сторону друга, столкнувшись взглядами с Арсением, Шаст мгновенно реагирует и переплетает наши пальцы, беззаботно улыбаясь и дёргая меня вслед за Шеминовым. В спину доносится тяжёлый вздох, и даже думать не надо, чтоб понять, кому он принадлежит. Поезд уже заполнен народом, кто-то мирно дремлет на полках, кто-то звякает ложками о чашки в фирменных подстаканниках, кто-то прячется за закрытыми дверьми купе. Мы ровным строем идём по коридорчику за уверенным Шемом, который постоянно сверяется с билетом и номерами мест, написанными на стене. Когда Стас наконец останавливается и показывает на два наших купе, Антон заскакивает внутрь и утягивает меня за собой, даже не сверившись с билетами — я явно сплю сегодня рядом с ним, и чёрт с ними, с номерами мест. Ощущение стопроцентной защиты успокаивает и позволяет расслабиться. Я застилаю временные кровати для всех, кто поедет здесь: это Крап, Антон, Серёжа и я. Матвиенко уходит к Стасу обсуждать рабочие вопросы, Крап почти сразу заваливается на верхнюю полку и засыпает, даже не удосужившись снять хотя бы толстовку. Я сижу на нижней полке, обняв колени, и пялюсь на пейзажи за окном. Картинки начинают мелькать быстрее, вскоре поезд выезжает за пределы Москвы. Когда Антон начинает сопеть, я забираю у друга телефон из рук, с которым тот вырубился, и щёлкаю выключателем над его местом, чтоб не тревожить светом. Спустя несколько минут Серёжа вваливается в купе и запрыгивает наверх, кратко пожелав добрых снов. Я отвечаю тем же и долго вслушиваюсь в мерный стук колёс. Заснуть категорически не получается из-за мыслей. Я стараюсь вспомнить последний поцелуй с Арсением, чтоб вытравить тот из памяти окончательно: вдруг поможет. Часто психика блокирует болезненные воспоминания во избежание боли, но наконец хочется всю эту боль прожить до дна и отпустить. Как назло голова разве что не звенит от пустоты, и на несколько секунд даже хочется обратиться к Арсению за помощью, но идею я отметаю почти мгновенно — ещё не хватало. Неизвестно, сколько проходит времени за размышлениями, но в себя я прихожу лишь тогда, когда поезд тормозит на весьма неприметной станции. Сверяюсь с часами и расписанием остановок, убеждаясь, что есть целых двадцать минут на разминку и перекур. Недолго думая, накидываю на плечи джинсовку и засовываю ноги в кроссовки, даже не думая завязывать шнурки, чтоб не терять драгоценное время. Воздух спасительно прохладный, небо тёмное, но очень звёздное. Я запрокидываю голову и даже забываю подкурить сигарету, залюбовавшись видом. Чем дальше от больших городов — тем красивее и чище небо; хочется дышать полной грудью. — Рен, — из размышлений вырывает немного охрипший, но всё ещё узнаваемый голос Попова. Я вздрагиваю и опускаю голову, немного покачнувшись. Арс придерживает меня и слишком долго не убирает руки. Одного строгого взгляда достаточно, чтоб пальцы перестали сжимать плечи. — Прости. — Ты меня просто так отвлёк? — огрызаюсь я и наконец щёлкаю кремниевым колёсиком зажигалки, которая выдаёт одни лишь пучки искр. Чертыхаюсь и трясу белый Крикет, в итоге получив необходимый язычок пламени. Затягиваюсь глубоко, до головокружения и покалывания в горле, но не закашливаюсь, лишь проглатываю горький дым и с вызовом смотрю на печального Попова. Тот такой растерянный и будто даже слабый, что мне на несколько секунд становится его жаль, хочется погладить по волосам и пообещать, что мы справимся. Но никаких «мы» давно нет, и я старательно отгоняю эти мысли, вытравливаю их из головы ядовитым дымом. — Я понимаю, что всё произошедшее со стороны выглядело отвратительно, поэтому просто скажи, что мне сделать, чтобы помочь тебе и успокоить? Не получается собрать слова и объясниться, но я готов делать что угодно, — мужчина вздыхает и тоже достаёт пачку сигарет, на что я недоумённо поднимаю бровь. — Я разбил вчера Айкос, новый ещё не заказывал. И эта фраза могла бы вызвать вопросы у кого угодно, кроме меня. Когда Арсений злится, он мало контролирует свои эмоции, может сломать что-нибудь из вещей или разбить несколько тарелок, взрываться криком и стучать кулаком по столу. Скандалы с Арсом — самое пугающее воспоминание, от которого тоже хотелось бы избавиться. Однако, я в конфликтах не отставала, тоже не сдерживалась и отвечала так же эмоционально и ярко. Стас как-то говорил, что у нас с Поповым будет мексиканский сериал, и был бесконечно прав. Это даже немного забавно. — Слушай, Арс, не нужно ничего делать. Меня защищает одиночество, вчера удалось окончательно убедиться в том, что счастье в равнодушии, это моя анестезия, а с тобой оставаться равнодушной не выходит. У меня руки дрожат, сердце бешено колотится, это похоже на симптомы болезни, не находишь? Нездоровая это всё хуйня, Арсений, — мужчина болезненно жмурится и нервно стряхивает пепел с сигареты, переминается с ноги на ногу и будто пытается сделать шаг ко мне, но не решается. Снова становится жаль. Попадись мне сейчас какой-нибудь джин (не алкогольный, конечно), я бы непременно попросила, чтоб нам обоим стало наконец легче. Чтоб выжженное поле боя исчезло, оставив какое-то отдалённое тепло, а не пепел. Это всё так больно и несправедливо, что хочется приложиться обо что-нибудь головой. — Девочка, просто выслушай меня. Я забывал тебя, пытался стереть твой вкус чьими угодно губами, но ни хуя не вышло. Да, была Арина, но ведь и ты наверняка искала утешения в чужих, — мужчина замолкает и смотрит в упор в ожидании ответа, на что я спокойно киваю и пожимаю плечами. — Я был с ней всего-ничего, так, интрижка. И я не обсуждал с ней наше расставание, это всё её сумасшедший брат. Он всё надеется, что я женюсь на его сестрице и угомонюсь, но я без тебя не угомонюсь. Ты ведь сама знаешь, что лжёшь себе, убеждаешь сама себя в том, что одиночество действительно помогает. Я делал то же самое, но в какой-то момент понял, что покой обрёл только рядом с тобой. Прощать меня или нет — твой выбор, но я очень раскаиваюсь и оставляю открытым предложение начать всё заново. Срок действия предложения до тридцать первого февраля, — Арсений коротко усмехается и закуривает уже вторую сигарету, загнанно дыша. Я бросаю окурок в мусорное ведро и лениво отмахиваюсь от женщины, настойчиво пихающей в лицо поднос с пирожками. — Значит, ты даёшь мне время прийти в себя и подумать, — без вопросительной интонации уточняю я, и Арс уверенно кивает. Я тоже киваю в ответ и отправляюсь в купе, чтоб провести ночь наверняка без сна. Вдруг накатывает злость: почему именно сейчас, почему сегодня происходит весь этот пиздец? Да и почему именно со мной? Что мешало Арсению влюбиться в кого угодно другого, что мешало мне закрыть сердце на амбарный замок и не впускать туда эти голубые глаза и всегда тёплые руки? Я яростно взбиваю подушку, ворочаюсь и в порыве бьюсь локтём о треклятый столик, пока со своего места не встаёт Антон. Я на несколько секунд замираю, испугавшись, что разбудила его. — Ща сломаешь, — предупреждает друг полушёпотом и хрипло после сна смеётся, усаживаясь на мою полку. — Это ты грустишь, злишься или радуешься? Я спросонья не очень понял. — Всё вместе, — бурчу я и почти вжимаюсь в стену, чтоб Антон уселся наконец и перестал ёрзать. Щипок за бок тот даже не замечает и лишь наклоняется, чтоб достать рюкзак и какую-то булочку оттуда. — Ты собрался жрать в три часа ночи? — закатываю глаза и поднимаю бровь. — А фто? Буш? — Шаст с набитым ртом протягивает мне надкусанную булку и разбрасывает крошки по всей простыни. Я снова закатываю глаза и мотаю головой. Хочется показать как-нибудь, что мой гнев направлен вовсе не на друга, пусть есть в постели под утро всё ещё отвратительно, но никак не получается даже прекратить дёргаться. Антон, кажется, совсем не обижается, просто запивает еду давно остывшим чаем и сонно пялится в окно, за которым плывут сплошь одинаковые ёлки. — А чё ты тут уселся, а не на своём месте?! — меня немного смешит, как звучит голос в попытке накричать шёпотом, но смешит недостаточно, чтоб отодрать от лица злобное выражение. Наверху кто-то начинает ворочаться, я понижаю тон, чтоб не перебудить весь поезд. — Потому что я за тобой минут десять наблюдал и понял, что если тебя к стенке не отогнать, ты убьёшься и что-нибудь реально сломаешь. Себе или поезду, — в голосе нет даже тени усмешки, скорее беспокойство, и я лишь отворачиваюсь носом к стене, чтоб прервать диалог. К своему огромному удивлению, под чавканье Антона и его ёрзанье по простыни я вскоре сладко засыпаю. Очухиваюсь зажатой в тиски объятий Шастуна, который остался на узкой полке и почти целиком залез на меня, чтоб не свалиться на пол. На соседней полке сидят Крап с Серёжей, тихо переговариваются и пьют чай. На моё кряхтение оборачивается Матвиенко и заливается смехом. Я передразниваю его радостное лицо, хохот становится громче. — Эк тебя придавило, конечно, — говорит вслух, потому что Антона сейчас разбудить наверняка невозможно. Часы на запястье (руку я еле высвободила) показывают восемь, значит, до прибытия ещё полтора часа. Серёжа не может угомониться и продолжает ржать. Даже обидно немножко. — Ты бы помог что ли, — грустно выдаю я и в очередной раз начинаю трепыхаться, чтоб стряхнуть с себя тяжеленную тушку друга. Тот что-то недовольно бурчит, открывает глаза на миллиметр и бездумно приподнимается, чтоб я выбралась. После этого плюхается лицом в подушку и вновь засыпает. Я разминаю затёкшие конечности и отправляюсь умываться в надежде на то, что работа опять отвлечёт. В очередной раз.