Тринадцать шагов к тебе

      — Ты уверен, что тебе точно-точно можно пить? — с волнением спрашиваю я, замерев перед дверью в квартиру Матвиенко.              У Серёжи сегодня день рождения, поэтому руку оттягивает тяжесть пакета с подарком, который выбрал Арсений, и сердце взволнованно-радостно колотится. Арсений мягко посмеивается и успокаивающе целует меня в макушку, подталкивая к звонку.              — Какой кошмар, прошла тысяча лет после операции, а ты по-прежнему обращаешься со мной как с инвалидом, — Арс фыркает и сдувает со лба чёлку, потянувшись к звонку быстрее, чем я успеваю возмутиться.              — Ничего подобного! — успеваю возразить я, прежде чем дверь распахивается, и в проёме оказывается широко улыбающийся Серёжа.              Он обнимает нас по очереди и рассыпается в благодарностях после обилия поздравлений и пожеланий всего, что только можно пожелать. Заботливо провожает до кухни, где уже собралась небольшая компания — праздник пройдёт в узком кругу «только для своих», и сколько бы Арс ни отнекивался, я знаю: для него это важно и приятно. Я вручаю подарок и упархиваю в ванную, чтоб вымыть руки, пока мужчины переговариваются и смеются о своём.              — Арс. Тебе точно можно пить? — интересуется Серёжа и замирает с бутылкой виски в руках, не донеся её до стакана. Я прыскаю от смеха, а Арсений закатывает глаза и посмеивается, положив ладонь на моё колено под столом.              — Тебе номер Лёши дать? — Лёша — в смысле Алексей Сергеевич — до сих пор консультирует Арсения по всем вопросам. Врач стал настоящим приятелем Попова после того, как отразил жёсткий наплыв чрезмерно любопытных журналистов, заслужив искреннее уважение Арсения и всей команды «Импровизации» в целом.              Мужчина нетерпеливо пододвигает стакан ближе к Серёже, кубики льда звенят о стеклянные бока. Матвиенко фыркает и наполняет стакан не на классические два пальца, а по-домашнему почти до краёв. По стеклу расползается маслянистая жидкость и обещает хороший вечер. Арс берёт в руку дольку лимона и облизывает после первого небольшого глотка, поморщившись, а затем прокашливается и встаёт.              — Хочу сказать тост. За Серёжу Матвиенко, самого доброго и искреннего человека из всех, кого я знаю. Будь счастлив, друг, я очень тебя ценю, — тепло произносит Арсений, и смущённое «Спасибо» от именинника тонет в звоне бокалов и поддерживающих словах. Я тоже поднимаю бокал с вермутом и звякаю о бока чужих стаканов, широко улыбаясь раскрасневшемуся от эмоций Серёге.              Со временем тусовка с кухни перебирается в гостиную, на лицах всех присутствующих играют яркие огоньки от гирлянд и неоновых ламп, по ушам и груди бьёт бит попсового хита, и я покачиваю бёдрами, стараясь не двигаться слишком активно и не расплескать щедро налитый вермут на красивый ковёр. Над головой висит невообразимое количество праздничных воздушных шариков, сверкая в огнях ленточками. Арсений подплывает в ритме танца совсем близко ко мне, обдавая горечью виски и жаром тела, мягко ведёт ладонями по талии и останавливается в рискованной близости от белья, швы которого чувствуются через ткань платья. Одним мизинцем медленно проводит по кромке белья и пьяно-счастливо улыбается. Я запиваю ответную улыбку вермутом и озираюсь, ища, куда бы пристроить бокал. Арсений сам забирает его из моих рук и ставит тот на полку стеллажа, тут же возвращаясь обратно.              Арс другой. В нём не изменилось решительно ничего после операции, кроме появления аккуратного небольшого шрама у кромки штанов, но мужчина стал в разы мягче. Страхи молча капитулировали после спокойно-уверенного взаимного «люблю», это признание стало очередной отправной точкой, после которой — необъяснимо иначе. Легче дышится и слаще целуется, теперь основная причина беспокойств — это самочувствие мужчины, но все возможные сосудистые хирурги в один голос твердят, что с таким крепким организмом волноваться не о чем. Арсений подтверждает это и даже без вопросов сообщает, что чувствует себя прекрасно: даже лучше, чем до операции.              Мужчина возвращает руки на мою талию и уверенно двигается, заставляя подстроиться под ритм очередного трека и утонуть в танце и глазах, в которых играют красные блики: будто намекают на обитающих в глуби зрачков чертенят. Улыбается сладко, подставляет скулы под крошки-поцелуи, переводит руки на спину и кончиками пальцев спускается к пояснице, вынуждая прогнуться навстречу. Тесно прижимается и пальцами касается быстро, как движения невесомых крыльев бабочки. Ловит губами мои и вовлекает в поцелуй глубокий и тягучий, как цветочный мёд. Я вяло сопротивляюсь, думая о десятках чужих глаз, которые наверняка наблюдают за руками Арсения, плывущим по телу к ягодицам, но хватает меня секунд на десять прежде, чем из груди рвётся вздох-стон. Арс ловит его жадно горячими и горьковатыми губами, слизывает со рта и жмётся ближе, почти пошло притирается, и ритм его дыхания тоже сбивается.       Перед глазами мутнеет и темнеет, под веками пляшут яркие всполохи, и температура тела повышается нещадно. Попов совсем как подросток скользит пальцами одной руки к лямке бюстгалтера и пытается отодвинуть в сторону вместе с платьем и прикусить кожу на плече: кошачьи укусы, лениво-сладкие, вошли в привычку Арса, стали обычным проявлением чувств и эмоций.              — Арс, — бессильно шепчу я, упершись своим лбом в его. Синь глаз мутнеет за плёнкой исступления, но мужчина находит в себе силы вернуть ладони на лопатки и коротко чмокнуть напоследок в уголок улыбающихся губ, а затем коснуться скул пальцами.              — Люблю, — сообщает он и разворачивается, чтоб ухватиться как за спасательный круг за стакан с виски, где лёд уже давно подтаял и округлил грани.              — И я, — шёпотом отвечаю я уже в спину мужчине, где россыпь нежно любимых родинок прячется за тканью рубашки.              Опьянение всё же настигает меня неожиданно и сильно, заставляя громко смеяться над шутками Серёжи. Тот выглядит слишком уж счастливым, пританцовывает под играющую музыку и делает много фото. Я присаживаюсь в небольшой круг, организованный на полу гостиной, и достаю свою карточку из коробочки с заманчивым названием «Я никогда не…». Игру Серёжа отобрал у Шеминова для того, чтоб развести свою компанию на разговоры куда более откровенные, чем на камеру для влога. Арсений нетерпеливо ёрзает и пытается заглянуть в мою карточку, но я её отворачиваю и целую Арса в подбородок, поцарапавшись о щетину и отползая.              — Давайте только не пальцы загибать, а пить, — предлагаю я, и все шумно соглашаются. Серёжа салютует банкой энергетика и кивает. — Итак, я никогда не делала фото в стиле ню. Тьфу, вопросы для школьников, — произношу я и опрокидываю в себя заботливо подставленную рюмку с текилой. Рядом сидящие — в основном девушки — пьют тоже.              — Почему я не в курсе? — игриво шепчет Попов и кусает меня за плечо, пока ход переходит к рядом сидящей Топольне.              — Потому что, — безапелляционно заявляю я и отворачиваюсь. Арсений повторяет укус, но уже сильнее сжимает зубы, предварительно стянув платье с плеча и обнажив кожу. Я недовольно веду пострадавшим плечом и слушаю Юлю.              — Я никогда не занималась сексом на первом свидании, — произносит девушка и задумчиво разглядывает рюмку в руках. — А если это было не свидание, считается? Просто с незнакомцем.              — Считается, — со смехом заключает Серёжа и делает щедрый глоток из жестяной банки. Я тоже выпиваю, боковым зрением заметив, что Арс пьёт тоже.              — Я так очень быстро накидаюсь, — сообщает Попов. Я согласно киваю и заедаю алкогольную горечь яблочной долькой. Лайм Серёжа купить забыл, но никто особо не расстроился — текилу пьют уже после всего остального, так что на ритуалы в целом наплевать.              — Я никогда не был в секс-шопе, — произносит Серёжа и выпивает снова. Рядом сидящий Арс со страдальческим вздохом глотает алкоголь, а я пока пропускаю. Хмыкнув, мысленно делаю пометку, чтоб спросить об этом его визите, но пока мирно молчу.              За следующие два круга я выпиваю столько, что становится боязно за своё состояние наутро. Арсений пьёт больше меня, так и подмывает задать с десяток вопросов, но я оставляю их все на приватный разговор в других обстоятельствах. Когда в моих руках оказывается карточка, язык уже еле ворочается.              — Я никогда не спала с человеком своего пола. Да блять… — вздыхаю я и снова тянусь к подносу, на котором полных рюмок заметно меньше, чем пустых. Теперь очередь Арсения удивлённо вскидывать брови и давиться воздухом.              — Это мне что, не только к мужикам тебя ревновать, но ещё и к девочкам? — спрашивает мужчина, склонившись к моему уху. Я усмехаюсь и разворачиваюсь для поцелуя.              — Получается так, — отвечаю я и напоследок целую в ямочку на щеке, хмурясь колючей щетине. Арс тяжело вздыхает и собственнически кладёт ладонь на моё колено, чуть приподняв подол платья, видимо, показывая так: моё.              Спустя полчаса я на нетвёрдых ногах выхожу на лестничную клетку, чтоб, матерясь и спотыкаясь в чужих кроссовках (были слишком похожи на мои, это случайность), выйти на лоджию. Вскоре после щелчка зажигалки дверь со скрипом открывается, и рядом оказывается румяный от количества выпитого Арсений, зябко обхватывающий свои плечи руками.              — Угостишь?              Я протягиваю открытую пачку мужчине и уже достаю из кармана зажигалку, когда Попов наклоняется ко мне и прикуривает сигарету, плотно зажатую между губ, от моей. В этом есть что-то до дрожи интимное. Я задыхаюсь от вида Попова, такого тёплого и близкого, и не могу отказать себе в стотысячном за сегодня мягком поцелуе в скулу, под такой нежностью мужчина плавится и жмурится блаженно. Арсений улыбается и затягивается, выдыхая дым в противоположную от меня сторону. Его телефон издаёт звук уведомления, и Попов включает на полную громкость голосовое сообщение, даже не прячась.       В этом есть своя особая ценность: нет необходимости нервно озираясь залезать в чужой телефон и маяться в догадках о самом неприятном. Уровень доверия заметно возрастает с каждым поступком и словом, возвращая в сто крат помноженный кредит доверия, данный в самом начале этих отношений после возвращения из Чехии. Я ёжусь и зеваю от количества выпитого, вполуха слушая рвущийся из динамика телефона голос.              — У Кьяры, кажется, появился жених. Готовьтесь, папаша, будет весело, — усмехается где-то на другом конце чата Алёна, и меня вновь прошибает дрожью от любовной улыбки Арсения. С каждым упоминанием Кьяры становится держать себя в адекватном состоянии всё сложнее, хотя при встречах с малышкой мне куда хуже — её заразительный смех надламывает во мне что-то с жутким треском. Я каждый раз старательно выдумываю игры на троих, девчонка проникается доверием ко мне и сама льнёт с нелепыми объятиями, каждое из которых я переживаю как атомную войну, надеясь, что бомбардировкой в груди сердце лупит не слишком громко.              Арс быстро печатает какой-то ответ и прячет телефон в карман джинсов, обнимая меня свободной от сигареты рукой. Замечает мелкую дрожь и долго собирает мысли в слова, нервно стряхивая пепел под ноги. Внизу видно сонные огни Москвы, которой, как и всегда, не спится.              — Расскажешь, почему ты… Почему так болит? — Арсений задаёт вопрос, который наверняка давно его тревожит, и я осознаю, что в ответ на его прожигающую грудную клетку откровенность можно ответить только тем же. Отмалчиваться и дальше не получится.              — Помнишь Даню? — воспоминания утягивают в воронку, закручиваясь с невыносимой скоростью, я цепляюсь пальцами за перила лоджии и до кашля затягиваюсь дымом, ненадолго задерживая его во рту и позволяя скопиться горьким комком на нёбе, чтоб потом глотнуть в саднящие лёгкие. Арсений шепчет тихое «Да», и я жмурюсь, как перед ударом. — У нас всё держалось на соплях в отношениях, но когда я увидела две полоски на тесте, я… Я ненадолго поверила, что всё наладится. Я всегда безумно любила детей и умела находить с ними общий язык, это моя отдушина, и я так мечтала о полноценной семье, что готова была наплевать на всю хуйню, которую выкидывал Даня. Но он, только узнав, как с цепи сорвался, — я судорожно глотаю воздух и чувствую льющиеся из глаз слёзы, но стараюсь не акцентировать на них внимание. Арсений поражённо выдыхает и жмёт меня ближе, стараясь защитить. Я чувствую себя маленькой-маленькой, хочется птичкой спрятаться в его руках или нагрудном кармашке пиджака, — и в итоге я сделала аборт. Не под давлением Дани, но с мыслями, что сама не справлюсь. У меня не было постоянного дохода, бежать было попросту некуда, и я… Фу, чёрт, как же тяжело, прости. Дай минутку. Я очень себя винила, в общем, долго реабилитировалась и потом твёрдо решила развестись. Может, и следовало тогда сохранить, — я не решаюсь произнести «ребёнка» или «беременность», поэтому лишь совершаю неопределённый жест рукой и тушу сигарету, бросив окурок в жестяную банку из-под кофе, — может, я бы и справилась.              Я всхлипываю бессильно и жалко, разворачиваясь к тяжело дышащему Арсению, и утыкаюсь носом в грудь, продолжая плакать и не находя в себе сил успокоиться. Арс практически невесомо гладит меня по лопаткам, проводит линии снизу вверх и сверху вниз по позвоночнику. Набирает в грудь воздуха и в итоге не говорит ничего, не находя слов.              — Мне очень жаль, девочка, — наконец тихо произносит мужчина и мягко гладит по плечам. — Ты очень сильная.              — Я очень слабая, Арсений, — произношу я надломлено и закусываю губу до боли, сдерживая рвущийся из груди скулёж.              — Нет, Рен, не смей спорить. Принять такое решение, оценить риски, пережить это и идти дальше — это просто уму непостижимо, — голос у мужчины тихий, но твёрдый, и я не нахожу слов, чтоб возразить. Благодарю мягким поцелуем в ключицу и отстраняюсь, вытирая щёки.              — Тушь не потекла? — со смешком спрашиваю я. Арс мотает головой и вздыхает.              — Не притворяйся, что отошла. Ты можешь плакать столько, сколько нужно, я буду рядом, — в ответ на эту фразу я судорожно ловлю ртом воздух и невольно всхлипываю, вновь чувствуя влагу слёз на коже. Арсений целует каждую мокрую дорожку и жмурится, разделяя со мной эту боль.              Спустя несколько минут на лоджию выходит крайне пьяный Масич и отшатывается, увидев нас. Пятится назад, подняв руки в сдающемся жесте, и говорит: «Если че, я ничего не видел и не знаю, чем вы там занимались». Арсений бросает вслед парню: «Да курили мы, блять!», и вопросительно смотрит на меня и на дверь, как бы спрашивая — можем мы идти или нет. Я киваю, сделав глубокий вдох, и беру Арса за руку, нелепо шагая как цапля в огромных мужских кроссовках.              — О, вернулись! — радостно бросает Серёжа, пробегая мимо прихожей в спальню. Возвращается со стикерами и ручками в руках. — Мы там в «Шляпу» играть собираемся, подтягивайтесь!              — Не хочешь домой? — тихо спрашивает Арсений, подрагивая после холодного ночного воздуха. Я отрицательно мотаю головой и иду в гостиную, садясь на прежнее место рядом с Топольницкой. Та старательно выводит что-то на бумажке, остальные тоже пишут либо задумчиво смотрят в сторону. — Только скажи, и мы уедем.              — Хорошо, — с благодарностью произношу я и улыбаюсь Арсению, успокаивающе сжав его пальцы. Он выглядит по-прежнему раненым и поражённым, но я стараюсь отвлечься, чтоб вновь не окунаться в жалость к себе и ненависть.              Взяв несколько бумажек и погрызенный карандаш, тут же погружаюсь в игру и придумываю персонажей, складывая сложенные стикеры в принесённую из прихожей шляпу. Даже интересно, откуда у Матвиенко шляпа, но Арсений так хмыкает при виде неё, что всё сразу становится ясно. После десяти мучительных минут размышлений все заявляют о готовности играть, и я в радостном нетерпении ёрзаю на месте. Серёжа делит всех на две команды, право первого хода переходит моей команде.              Арсений отчего-то с полуслова понимает все мои объяснения, даже не даёт другим шанса открыть рот, и я посмеиваюсь, доставая следующую бумажку из шляпы. Когда таймер пищит, команда соперников заметно сникает.              — У нас нет шансов, у них же один мозг на двоих, — вздыхает Серёжа и тянет к себе шляпу. Арс радостно улыбается и обнимает меня, когда я присаживаюсь рядом.              Наша команда и правда выигрывает: мы громко хлопаем и смеёмся, давая друг другу «пять», пока противники сидят, сморщив носы и нахмурившись.              — Мне не нравится так играть, давайте лучше в «Маленькую деталь», — предлагает Юля, которая не могла объяснить Оксимирона всю выделенную ей минуту. Серёжа на любой движ согласен, никто больше не протестует, и мы переходим к следующей игре.       

*

      — Чёт я так нажрался, — сообщает Попов, ставя в стаканчик мокрую зубную щётку. Я согласно киваю и умываюсь, пока Арс переодевается в пижаму. Процесс занимает несколько минут из-за того, что вещи то и дело выпадают из рук под аккомпанемент моего хохота. — Да не смейся ты, иди лучше чайник поставь, — фыркает Попов и так и остаётся стоять с огромной розовой футболкой в руках. Стараюсь не залипать на обнажённый торс и покидаю ванную, пятясь назад и неотрывно следя за перекатывающимися под кожей мышцами рук.              Я на ощупь бреду по тёмному коридору до кухни и долго пялюсь в окно, слушая шум воды из ванной: Арсений всё-таки решил принять душ, хотя полчаса назад сообщал, что сил у него нет даже на то, чтоб снять штаны. Алкоголь — зло. Меня душ хоть отрезвил, но почти неощутимо, так что я долго залипаю на пар, валящийся из-под крышки электрического чайника, и думаю о какой-то чуши.              Арсений подкрадывается незаметно, о его появлении говорит лишь едва уловимый запах ментолового геля для душа. Мужчина садится на соседний стул и подгибает под себя ногу, кладёт подбородок на сложенные в замок ладони и с улыбкой неприкрыто пялится на меня. Я убегаю от взгляда и завариваю чай, копаюсь по шкафчикам в поисках чего-нибудь сладкого и нахожу приличный запас шоколада, оставленный Антоном в прошлый визит.              — Такая красивая, — беззастенчиво сообщает Попов, когда я ставлю перед его носом дымящуюся кружку.              — Сам красивый, — со смешком отвечаю я и от души зеваю, не прикрыв рот. — Ой. Пардон.              — Даже так красивая, — мелодично смеётся Арсений и двигает свой стул ближе к моему, чтоб положить голову на плечо и вздохнуть. — Рен?              — М? — я поворачиваюсь к Арсу и улыбаюсь, глядя в пьяные льдистые глаза. Вместо ответа Арсений тянется ближе и целует со вкусом мятной зубной пасты.              Я охотно отвечаю на поцелуй, набирающий обороты с непростительной скоростью, и уже через минуту оказываюсь на коленях Попова — рвано дышащего и переходящего поцелуями к шее. Открываю больше доступа к коже, откинув голову назад, и покрываюсь мурашками после каждого укуса, когда зубы сменяются горячим языком. Воздуха не хватает катастрофически, когда Арсений тянет ворот футболки вниз, целует тонкую кожу над ключицей и одновременно с этим вскидывает бёдра. Я беспомощно выдыхаю и цепляюсь пальцами за волосы Арса, лишь бы найти хоть какую-то опору.              Арс возвращается к моим губам поцелуем более нетерпеливым и глубоким, но грань пока не переходит, издеваясь и растягивая удовольствие патокой. Касается лопаток через ткань футболки, которая позволяет ощутить тепло кожи, улыбается в поцелуй слишком довольно и загадочно, заставляя отстраниться с немым вопросом во взгляде.              — Помнишь, ты как-то издевалась надо мной в гримёрке? Я, вроде, обещал отомстить, — усмехается Арсений и звонко чмокает в щёку, окончательно отстранившись. Я с ошалелым от возбуждения и негодования взглядом пересаживаюсь на соседний стул и отставляю в сторону чай: зубы-то я уже почистила.              И почему меня вообще ебёт только то, что я почистила зубы и не могу попить чай, а не всё остальное.              Арс по-кошачьи потягивается и уходит в комнату, спустя некоторое время я слышу, что тот с щелчком выключателя гасит свет и падает в кровать. Ещё несколько секунд пустым взглядом смотрю в стену и направляюсь следом. В комнате я застаю Арсения, укутанного в одеяло по самый нос, и сердито фыркаю. Вижу, как мужчина мелко подрагивает от сдерживаемого смеха, и звонко шлёпаю его рукой по плечу, заставляя вылезти из-под одеяла и возмущённо посмотреть на меня.              — В целом, если ты хочешь спать, ладно, — спокойно заявляю я и устраиваюсь на соседней подушке, пряча в ткани наволочки улыбку.              — Это должно было не так сработать, — шепчет Попов и разворачивает меня к себе. Кладёт на спину и нависает надо мной, уперев руки по обе стороны от моей головы, и хищно облизывает губы. Я удовлетворённо выдыхаю и улыбаюсь.              — Целуй, — прошу я после минуты гнетущего молчания, не выдержав взгляда Арса. Тот повинуется мгновенно, будто только и ждал просьбы, впивается в губы и вскоре отстраняется только для того, чтоб вновь начать выцеловывать шею.              Нежные, почти невесомые касания губ сменяются широкими и размашистыми движениями горячего языка, и от этого хочется скулить. Я закусываю губу и сдерживаю рвущиеся из горла просящие стоны, пока Арсений хрипло вздыхает и рывком снимает футболку: сначала мою, затем свою. Я сажусь и обнимаю Арса, целуя чуть нежнее, чем мужчина до этого. Он послушно размыкает губы и гладит меня по плечам, пока я пальцами на память соединяю родинки в созвездия. Я отстраняюсь и касаюсь губами каждой родинки, от чего Арсений едва заметно подрагивает, расплавленный лаской.              Я изо всех сил стараюсь впитать тёплый и манящий запах Арса, спускаясь поцелуями ниже, к животу: с особой нежностью целую вокруг нового шрама, по-кошачьи жмусь щекой к кипяточно горячей коже и блаженно жмурюсь, слыша рваные выдохи.              — Что же ты, блять, делаешь со мной, девочка, — хрипло произносит Попов, заставляя усмехнуться. Покорно мужчина ложится и напрягает мышцы пресса, слегка призывно раздвигает ноги и слепо нащупывает мою ладонь своей, крепко сжимает пальцы. Я высвобождаю руку, чтоб продолжить водить по коже кончиками пальцев, а второй раздеться окончательно и избавить от одежды мужчину.              — Люблю, — говорю я и целую выступающую косточку за ухом, — люблю, — поцелуй приходится на линию нижней челюсти. Каждое последующее «люблю» сопровождаю мягким поцелуем: в шею и выступающий кадык, хрупкие ключицы, плечи с россыпью особенно трогательных родинок, все костяшки, рёбра, волнами выделяющиеся под бледной кожей, острые тазовые косточки; дорожкой влажных поцелуев прохожусь от живота ниже, от чего Арс нетерпеливо вскидывает бёдра, но я лишь прикусываю мягкую кожу на внутренней стороне бедра и напоследок касаюсь губами коленки, — люблю.              — Рен, — за этот просящий тон я бы и родину продала, и свою пропащую душу самому Чёрту. Но Чёрт есть только один — с дьявольским пламенем в глазах нашёптывающий моё имя молитвой, мантрой.       Я до краёв переполняюсь щемящей нежностью и одновременно с тем бурлящим желанием, закипаю каждой клеточкой тела, когда Арс отвечает искренними гортанными стонами на ласку тягуче-плавную, издевательски медленную. Сменяю губы на руки, чувствуя, как кренится и катится в неизвестном направлении мир под аккомпанемент хриплых вздохов и низких стонов. Мужчина задушено рычит и дёргает меня за руки на себя, целует так глубоко и влажно, насколько это вообще возможно. Я чувствую его прохладные пальцы как будто везде одновременно, контраст горячего языка и холодных рук сносит крышу окончательно. Я прогибаюсь в спине, соприкасаясь своей кожей его, желая не поверхностями соприкоснуться, а пересечься всем телом, объёмом, плотью.              Концентрированное возбуждение топит с головой, сносит безумным цунами, заставляя беспомощно комкать ткань простыни между пальцами и наблюдать, как остервенело и жадно Арсений целует кожу везде, где только может. Где-то кратко мажет губами, где-то плавно проводит языком и так часто дышит, будто надышаться этим моментом и ощущениями не может. Ладонями тоже шарит по телу беспорядочно: то впутывается в волосы пальцами и тянет пряди, заставляя кратко простонать в прохладную темноту комнаты, то мнёт ягодицы, то лихорадочно царапает короткими ногтями плечи и обласкивает влажными губами каждый миллиметр шеи.              — Боже, какая же ты, — Арсений проводит носом от плеча до уха, шумно втягивая воздух, ладонями сжимает грудь и почти болезненно стонет, жмурится и целует всё ниже, ниже и ниже, и глубже. Я капитулирую и плавлюсь под каждым движением.              Лёгкие печёт от жадных вздохов, будто я пытаюсь захлебнуться, но ухватываю лишь мелкие куски воздуха. Жар внутри завязывается прочным горящим узлом и стекает в низ живота, пока Арс сменяет гнев на милость — почти невесомые касания на резкие движения губ и языка, что заставляет выгибаться дугой и стонать обессиленно и отчаянно. Держит руками бёдра почти грубо, упивается каждым выдохом и целует уже снизу вверх, задерживаясь на груди и ключицах. Смотрит в глаза пьяно, но наверняка не из-за текилы, и я знаю, что смотрю так же.              Арс слизывает каждый стон со рта жадно, питаясь и дыша этой страстью, входит плавно и, издеваясь, замирает. Я раздосадовано мычу и стараюсь приблизится сама, но Арсений перехватывает запястья, смотрит строго и ждёт.       — Да блять, — только и могу выдохнуть я, но этого хватает, чтоб Арс быстро сорвался на резкие и рваные толчки.       Мужчина рычит тихо прямо рядом с ухом и прихватывает зубами мочку, цепляясь за серёжку. Оставляет засосы хаотично и мажет по мне такими одуревшими от удовольствия глазами, что голова начинает кружиться. Хмельной взгляд льдистых глаз наполнен всепоглощающей любовью и нежностью.              Голова оглушительно пустая после ярких всполохов фейерверков перед зажмуренными веками, где-то на кромке сознания лениво бьётся мысль о том, что нужно хотя бы закрыть окно на ночь — после душа я рухнула безвольной тушкой в постель и даже не задумалась об этом, — но я понимаю, что проваливаюсь прежде, чем успеваю собраться с силами и хотя бы приподняться с постели. Спустя несколько минут дрёмы я слышу хлопок закрывшегося окна, матрас рядом со мной прогибается, рядом оказывается Арсений — влажный и разгорячённый после душа. Засыпаю окончательно я после тихого и уверенного «Доброй ночи» шёпотом у уха и мягкого поцелуя в висок.