Арс, (14:28): Ой, Рен, я чего-то передумал, я не приду
Я закатываю глаза экрану телефона и пишу в ответ краткое «Только попробуй» и возвращаюсь на кухню, где папа старательно размешивает кипящий в кастрюльке рис и радостно пританцовывает, мурлыча себе под нос какой-то известный мотивчик. Беру в руки нож и нарезаю ингредиенты для салата и тоже подхватываю праздничное настроение. Череда осенних дней рождения близких и друзей утягивает и мерцает ярким калейдоскопом. За окном в честь отцовского юбилея светит не по-ноябрьски яркое солнце, пробиваясь сквозь шторы. Телефон снова жужжит, и я вытираю руки, чтоб снять блокировку.
Настроение мечется от неоправданно хорошего до слезливо-подавленного. Арсений подливает масла в огонь:
Арс, (14:35): Я в панике. Я ему не понравлюсь
Рен, (14:36): Золото, просто будь собой) В конце концов, тебе же не 16, чтоб так беспокоиться
Арс, (14:37): В 16 мне вообще до жопы было чужое мнение ((
Хмыкнув, решаю оставить сообщение без ответа и возвращаюсь к готовке, коротко целую папу в щёку, чуть приподнявшись на носочки. Всего через пару часов начнут собираться гости, и среди коллег и товарищей сегодня приедут Антон и Арсений. Антон почти каждый день рождения отца, если позволяет гастрольный график, заскакивает хотя бы на полчаса, чтоб подарить подарок и крепко пожать руку. Сегодня тот тоже приедет ненадолго между съёмками в двух проектах петербургских блоггеров, а Арсений останется на весь вечер — и от этого мужчина забрасывает меня сотней взволнованных сообщений с самого утра.
— Что там твой Арсений Сергеевич? Во сколько приедет? — папа снова читает мысли.
— Не удивлюсь, если сильно заранее. И просидит час под подъездом на лавочке, нервно грызя ногти, — папа в ответ посмеивается и кивает, удовлетворившись ответом. Тот не подаёт виду, но я тоже чувствую, что ему немного тревожно по поводу предстоящей встречи. Обстановка, мягко говоря, напряжённая, если не сказать раскалённая до предела.
Я ставлю в духовку противень с мясом и иду накрывать на стол, пытаясь мысленно прикинуть, как лучше расставить посуду, чтоб никто ни с кем не пихался локтями. Отвлекаться от сомнений и тревожных мыслей бытовыми делами — отличная вещь. Папа гонит меня влажным полотенцем из гостиной с хохотом, заставляя спрятаться за дверью ванной и принять душ, а затем накраситься и переодеться. Он сам берёт с плечиков отглаженную рубашку и грустно улыбается собственному отражению. Тема возраста не особо беспокоит отца на протяжении всего года, но в день рождения уровень неуверенности, страхов и печали возрастает в разы. Я ободряюще улыбаюсь ему через отражение и подмигиваю.
Пока я надеваю чёрное платье-футляр, телефон вновь взрывается требовательным сигналом. Я готовлюсь убеждать Арсения в том, что всё пройдёт хорошо, но на экране вижу номер Антона и облегчённо выдыхаю: друг уж точно не станет выносить мне мозги. Ставлю звонок на громкую связь и стараюсь дотянуться до язычка молнии на спине, чтоб застегнуть платье, но ничего не выходит — я юлой верчусь на одном месте и пыхчу.
— Регина, радость моя, коньяк или вискарь? Каждый год забываю, — хихикает в трубку Шастун и позвякивает бутылками на фоне.
Из года в год Антон договаривается с отцом подарить хорошую бутылку коньяка, и из года в год за несколько часов до праздника друг звонит и уточняет, не виски ли случаем надо брать. Помимо этого на протяжении многих лет Шаст не может запомнить номер квартиры и этаж — нерушимые традиции, которые уже не вызывают прежнего раздражения, только умилённую улыбку. Что-то же должно оставаться вечным, правильно?
— Папе коньяк, но можешь умножить количество на два, сама выпью. Меня Поповский так накрутил, что сама уже тревожусь, — я вздыхаю и сдуваю прядь волос с лица, придирчиво изучая отражение. Платье по-прежнему застегнуть не вышло, ткань сползает с плеча и оголяет кожу, заставляя покрыться мурашками от сквозняка. Окно надо бы прикрыть. — Ещё час, и я сама не приду на папин день рождения, оставлю вас самих его развлекать.
Перспектива сбежать не кажется такой уж и бредовой: с самого пробуждения меня держит крепко и не отпускает ни на секунду ощущение, что сегодня быть какой-то неожиданности, наверняка неприятной. Приходится наносить на искусанные в мясо губы заживляющий бальзам вместо помады, которую я планировала использовать сегодня. Про синяки под глазами промолчу — с ними ни один корректор не в силах справиться.
— Два дурака, чесслово, — беззлобно фыркает Антон и шуршит чем-то в трубку, будто прикрывает ладонью микрофон, но сдавленное «Да блять, Арс» слышно достаточно отчётливо.
— Ты с Арсением? — сказать, что я удивлена — ничего не сказать. Шаст обещал почти целый день зависать на какой-то там студии, а теперь что?
— Э-э. Блять, ну да, — друг понимает, что проебался, звучит немного подавленным, но виду не подаёт, тут же переключает моё и своё внимание. — Какой номер квартиры?
— За что мне такое счастье в лице тебя? Двадцать третья, чудовище ты безобразное, — усмехаюсь и прерываю вызов, не желая дальше вслушиваться в шорохи на фоне, стараясь узнать в них Арсения. Любопытство доведёт меня однажды до настоящей паранойи, но их совместный поход в магазин и правда кажется максимально подозрительным.
Спустя сорок минут Антон присылает сообщение, где вновь спрашивает номер квартиры и точный адрес, заставляя меня рассмеяться, стоя посреди комнаты с двумя парами обуви в руках. С молнией я справилась, но на этом развлечения не заканчиваются. Папа не любит, когда на празднике гости ходят босиком или в тапочках, поэтому обозначил дресс-код — в смысле попросил красиво обуться. Муки выбора заставляют снимать и обувать кеды на плоской подошве и классические лодочки на шпильке снова, снова и снова. На одной чаше весов мнимый комфорт, хоть и ясно, что весь вечер я просижу за столом, а на другой — несомненное преимущество в виде визуально удлинённых ног.
В конце концов в комнату входит отец и застаёт меня стоящей перед зеркалом с левой ногой, обутой в кед, а правой — в туфлю. Смотрит с плохо скрываемой улыбкой и оценивающе прикрывает оба глаза по очереди с видом настоящего знатока. Я шутливо позирую и кручусь перед папой.
— Я за туфли, — заключает он и выходит, заслышав трель дверного звонка. В прихожую набивается сразу пятеро мужчин лет на пятнадцать младше папы — коллеги-актёры. Больше половины из них я знаю давно, пару человек вижу впервые и стараюсь максимально быстро выпутаться из кеда.
Я влезаю в лодочки и выхожу из комнаты, напоследок поправив зачёсанные гелем назад волосы, и цепляю на лицо улыбчивую маску. Мужчины, отлипшие от отца, старательно и долго вытирают ноги, чтоб после этого обернуться ко мне. Оценивающими взглядами пробегаются по всем изгибам тела, подчёркнутым одеждой, и от этого хочется прикрыться, но я лишь с вызовом вздёргиваю подбородок и терплю.
— Дочка, Саш, сокровище у тебя, — сообщает Кузьма, рыжеватый мужчина с веснушчатым носом. Я смущённо хихикаю и подхожу, чтоб заключить каждого в объятия. Артисты неловко вручают мне внушительных размеров букет красных роз и пакет со звенящими бутылками.
— Я же просил ничего не покупать, как будто у нас выпить нечего, — недовольно хмурится папа, но в каждой морщинке и под усами прячется улыбка: смущённая и счастливая.
Разговоры льются приятные и неторопливые, я с радостью включаюсь в обсуждение последних премьер, гости вспоминают мою причастность к театру и приглашают вернуться. Я настолько чувствую себя на своём месте, дома, в команде «Импровизации», что лишь вежливо отмахиваюсь. Под очередной звонок в дверь опрокидываю в себя залпом бокал шампанского, чтоб успокоить тревожность. Я чувствую кожей, что за дверью непременно окажется Арсений.
— Твой, наверное, пришёл, — папа читает написанное на лице, подмигивает и кивком посылает меня в прихожую. Я мнусь несколько секунд и нервно озираюсь, поправляю и без того уложенные пряди волос. — Да красавица, красавица, чеши уже!
Я выползаю в коридор под смешки гостей на негнущихся ногах и держу ладонь на ключе, вслушиваясь в возню за дверью. С лестничной клетки ожидаемо ничего не слышно, так что приходится открыть, затаив дыхание. Возможность вдохнуть возвращается не сразу: Арсений в костюме-тройке в клетку и очках, такой красивый, что коленки подкашиваются. Мужчина тоже замирает на пороге и скользит взглядом от кончиков ушей до самых носов лодочек, обласкивая глазами и едва заметно улыбаясь уголком губ.
— Вау, — выдаёт Попов вместо приветствия, и меня будто по щелчку включает. Я нервно усмехаюсь, прохожу вглубь квартиры, пропуская Арса внутрь, и дёргаю руками, ища, что бы поправить: волосы или браслет на руке? Кольцо на указательном пальце или складку ткани на плече? Арсений приближается и успокаивающе улыбается, но коснуться не решается. — Привет.
— Привет, — отвечаю я и долго всматриваюсь в радужку сквозь стёкла очков.
Неловкое молчание прерывает вошедший в прихожую отец. Арсений невольно выпрямляет и без того ровную спину и протягивает папе руку, коротко представившись. Держится сносно, но с плохо скрываемым волнением, и это даже трогательно. Рукопожатие подозрительно затягивается, мужчины смотрят друг другу в глаза напряжённо и молча: ведут какой-то немой диалог, незримую перестрелку. Я неуютно веду плечами, но встревать не спешу, боясь сделать и без того неуютную обстановку ещё хуже. Отец оттаивает первым.
— Проходи, Арсений. Чувствуй себя как дома, — и я не сдерживаю облегченный выдох. Папа удаляется в комнату к остальным гостям, пока я расслабленно подпираю спиной стену и мысленно благодарю всех существующих и нет богов.
— Фух, ебать, — выдаёт Арс, тоже переволновавшись. Я хмыкаю и направляюсь в комнату, чтоб утопить волнение в игристом.
Знакомство с остальными гостями проходит весьма спокойно, а одного из режиссёров Арсений даже знает — и тут же принимается обсуждать работу. Я трепетно соприкасаюсь своим коленом с его в знак немой поддержки. Не слова, не откровенные касания, но я сама по себе звучу как «Я рядом». Внутренняя программа самоликвидации запускается ровно в ту секунду, когда Арсений и папа, договорившись молчаливым кивком, покидают комнату и закрываются на кухне, негромко переговариваясь.
В этот момент напряжение достигает если не пика, то критической отметки. Руки беспомощно мнут ни в чём не повинную салфетку и крутят тонкую и прочную ножку прозрачного бокала. Иван, самый внимательный и молчаливый из присутствующих, мой бывший и бурный роман, с понимающим видом наполняет бокал шампанским и я смотрю, как по стенкам пляшут пузырьки. Протолкнуть горький комок волнения игристым не получается, но я упорно продолжаю вливать в себя алкоголь и вытягивать шею, надеясь уловить хоть звук из кухни. Вместо этого в сознание вклинивается звонок, и я поднимаюсь со стула, чтоб открыть.
На пороге стоит запыхавшийся Антон с бутылкой коньяка в одной руке и букетом мелких хризантем в другой. Без лишних слов вручает мне коньяк и расстёгивает безразмерную чёрную куртку, после этого притягивая меня к себе. Я запускаю руки под пуховик, обвивая Шаста за талию, стараюсь успокоиться привычным тёплым запахом, но не выходит.
— Цветы тебе. На день рождения детей принято поздравлять родителей, а я решил наоборот. Где дядь Саша? — тараторит Антон, отстранившись и забрав у меня бутылку. Я жестом указываю на дверь кухни.
— С Арсом закрылись. Думаю, лучше их сейчас не трогать. Боюсь даже представить, что там происходит, — я усмехаюсь, но нервно; от глаз Шастуна это не укрывается, как и подрагивающие руки. Друг снисходительно улыбается и целует меня в кончик носа.
— Мне к ним точно можно, это тебе нельзя. Я пошёл, — заявляет Шаст и уверенно топает к кухне, старательно вытерев и без того чистые кроссовки: наверняка вылез из такси и прошёл от силы пять шагов. Интриганы чёртовы.
Я обращаюсь в слух со скрипом петель двери в кухню, но разговоры замолкают в ту же секунду. Мне не остаётся ничего, кроме как вернуться на прежнее место в комнату и попытаться вклиниться в жаркий спор о постановках Женовача и его работе в МХТ.
— Женовач режиссёр малых форм, МХТ ему не по плечу, — звучит над ухом голос Попова спустя несколько минут, и я вздрагиваю всем телом, погружённая до этого в собственные мысли и беспокойство. Мужчина опускает горячую ладонь мне на плечо и садится рядом. Поглаживает большим пальцем кожу, успокаивая и успокаиваясь.
— А как по мне, он гений! Может растрясти заскорузлое заведение! — Кузьма, судя по румяным пятнам на скулах, изрядно пьян: это забавляет и позволяет немного расслабиться. Обстановка слишком дружественная и тёплая, чтоб ожидать удара в спину. Наверное.
— По-твоему всё, что делал Табаков — это пережитки прошлого? — в голосе Арса звенит негодование, тот опрокидывает в себя оставшиеся глотки вина и даже не морщится. — Вот тут позволь не согласиться!
— Ш-ш, — успокаивающе шепчу я, умилившись тому, как завёлся Арсений. Тот отмахивается от меня, жест повторяет Кузьма.
— А ну пошли на балконе поговорим, — заявляет Кузя и удаляется. Я качаю головой и усмехаюсь: как дети маленькие.
На диван рядом с папой садится Антон и радостно улыбается, когда отец наполняет тарелку друга всем, до чего только может дотянуться. Шаст сейчас выглядит таким очаровательно-несуразным подростком в голубой рубашке в тонкую белую полоску и узких синих джинсах, что я не удерживаюсь от того, чтоб наклониться через весь стол и потрепать друга по волосам. Тот даже не отвлекается от болтовни с моим папой и уплетает еду за обе щёки, запивая красным вином.
Из-за балконной двери слышатся ожесточённые споры, теперь уже на тему системы Станиславского, и я лишь озираюсь, ища себе собеседника. Молчаливый Иван улыбается в тарелку и явно чувствует себя так же потерянно. Я коротко касаюсь его запястья пальцами, зацепив ремешок часов, и жду обращённого на меня взгляда.
— Рассказывай, как дети, — тепло предлагаю я и подсаживаюсь ближе, устраиваясь на подлокотник кресла, в котором уютно сидит мужчина. Тот радостно начинает вещать об успехах старшей дочери в школе и достижениях младшего сына в ходьбе и разговорах.
— Первое слово было «Хватит», представляешь? — хохочет Ваня, и я охотно подхватываю смех. — Кстати, а Арсений... Жених твой? — мужчина склоняет голову набок и с любопытным блеском глаз ждёт ответа.
— Не жених, но мой, — киваю я, глотнув ещё игристого. Иван бодает меня лбом в бок и улыбается.
— Поздравляю, ты заслужила счастья, — без тени лукавства говорит мужчина, и я благодарно киваю, цепляясь взглядом за горький шоколад его глаз.
— Ты знаешь, что я за этот твой взгляд лет семь назад готова была убивать и умирать? Даже после расставания, — усмехаюсь я, припоминая старую влюблённость. Она не болит и даже не ворочается внутри, отзывается лишь сладким теплом где-то настолько глубоко, что не раскопать. Собеседник поражённо распахивает глаза.
— Ты знаешь, что скажи ты мне это тогда, всё было бы по-другому? — и касается как-то по-особому, не просто по-товарищески. Я неуютно съёживаюсь и тактично ухожу от прикосновения плавным движением. Узнавать об упущенной возможности всегда обидно, но не в сегодняшнем счастье.
Моё сегодняшнее счастье стоит, приобняв Кузьму за плечи, бубнит что-то и вдохновенно размахивает зажжённой сигаретой. Кузя пьяно улыбается и поддакивает, упираясь в балконное стекло, чтоб не сползти; разморённое алкоголем тело наверняка подводит.
— И хорошо, что не сказала, — заключаю я, отстранившись. Возвращаюсь на свой стул и ковыряюсь в тарелке. Лучше бы я не искала себе собеседника, ей-богу. Иван встаёт и всё равно подходит ко мне, несмотря на все тонкие и толстые намёки.
Я старательно делаю вид, что не видела в жизни ничего увлекательнее, чем пляска щекочущих пузырьков в шампанском, концентрирую на них взгляд со всей возможной сосредоточенностью, и чувствую колючий взгляд где-то на шее. Не выдерживаю спустя несколько мерзко-долгих секунд и оборачиваюсь с вызовом в глазах. Что-то неведомое подталкивает меня встать и направится вслед за мужчиной, вглядываясь в напряжённые плечи.
Дверь с незаметным щелчком закрывается, отрезая от всего, что происходит вне этих четырёх стен. Здесь Ваня приваливается плечом к стене и загнанно дышит, здесь я обхватываю себя за плечи и борюсь с ознобом, который идёт изнутри. Здесь я готовлюсь к обвинениям и ссорам, но получаю лишь краткое:
— Счастлива? — и этот вопрос застаёт врасплох. Оставляет без почвы под ногами, заставляет растерянно хлопать глазами и ловить ртом воздух. Я киваю головой. — Скажи, что ты счастлива, иначе я не смогу сегодня уйти.
— Господи, Вань, пожалуйста... — я протягиваю вперёд руку, чтоб коснуться, но быстро одёргиваю, увидев, что мужчина к раскрытой ладони тянется. Нельзя. — Я счастлива, и я бы не пошла за тобой. Ни тогда, ни сейчас.
Иногда лучше солгать и несколько секунд слушать треск разбитого стекла, чем всю оставшуюся жизнь ходить по пепелищу. Прошлые романы редко западали в душу и бередили её, но тогда я готова была бросить учиться и курить, лишь бы подпевать ему в подземных переходах под дребезжание расстроенной гитары. Сейчас облегчением почти разрушительным лишь одна мысль: как хорошо, что я находила в себе силы гордо распрямив плечи уходить. Уходить, если больно и страшно, уходить, если просто
что-то не то.
И с громким выдохом Вани заканчивается всё болезненное прошлое. Так легко и быстро.
— Но...
— Без «но». У тебя чудесная жена, замечательные дети. У меня Арсений, которого я люблю так, как никого-никогда не любила и не смогу. Представь себе, мы, едва закончившие университеты, мчимся на нечеловеческой скорости в пиздец и нищету. Ты бы не попал в этот театр со мной, из-за меня. Помнишь, почему мы расстались?
— Помню, — вязко сглатывает и отводит взгляд. Не то шампанское вскрывает старые гнойники, не то обстановка чрезвычайно гнетущая и располагающая к откровенностям: последним, как перед казнью. И руки почти не дрожат, и честность эта — необходимая, горькая.
— Ну, вот и хорошо, — выдыхаю я и всё-таки приближаюсь, чтоб утешить не полноценным теплом, но отрывистым касанием. Руки Вани безвольно ложатся по швам рубашки, когда я пробегаюсь пальцами по плечу мужчины.
— К лучшему, — шепчет Иван заклинанием, заевшей пластинкой.
Не болит, не вертится, не ёрзает и даже не цепляет, но отчего-то всё равно неспокойно. Будто была какая-то ниточка важная: с юностью ли, с театром, но оборвалась с треском, пусть и была до этого тончайшей и иссохшей.
На кухню входит Арс, и, уцепившись взглядом за синь морских глубин, я выдыхаю: действительно к лучшему. Подхожу ближе, не видя, но чувствуя и слыша, как старается проползти мимо нас незамеченным Иван. Арсений вопросительно поднимает бровь, но я лишь отмахиваюсь и касаюсь приоткрытых для какого-то вопроса губ, терпких и кисловатых от вина. Лишь на секунду задерживаюсь, убеждая и убеждаясь молча — и всё равно слышно.
Арсений не настаивает, крепче не жмётся, лишь внимательно вглядывается в лицо, ища повод зацепиться за что-то и спросить в конце концов, что произошло. Но никаких треволнений не находит и успокаивается — прихватывает со стола бутылку вина и направляется в комнату, зацепив меня кончиками пальцев за мизинец: нежно и с немой поддержкой.
— Тох, а ты не поедешь никуда что ли? — Антон очевидно слишком пьян для съёмок и работы. Тот мотает головой, а затем кивает, и в итоге смеётся, прикрыв ладонью лицо.
— Не поеду, — и от глаз моих не утаивается краткий уверенный кивок Арсу, который отвечает тем же. Переживания по поводу мирового сговора вновь растворяю игристым, пусть помогает по-прежнему паршиво.
Ваня исчезает незаметно для всех, по-английски. Отец не обижается, тоже набравшийся хорошего подаренного коньяка; я тем более не обижаюсь и лишь цепляюсь как за спасательный круг за предплечье Арсения, не сумев убаюкать разыгравшуюся в груди тревогу. Арс отвечает касаниями тоже дёргаными и взволнованными, от этого хочется по-детски спрятаться под кроватью или крепко уснуть до того момента, как всё уснёт, утихомирится.
— Рен, — чуть хмельно зовёт Арсений шёпотом, пока гости рассматривают папину коллекцию фотографий, благодарностей и предметов реквизита из старинных постановок.
— Что такое? — мягко интересуюсь я, устраивая голову на плече Арса. Покой затапливает в этих руках, саботируя тревогу. Мужчина нащупывает мою руку под столом, прикрытый белой скатертью и позволяющий себе чуть больше, чем под строгим надзором отца: проводит кончиками пальцев по тыльной стороне ладони, и я жмурюсь от топящей ласки.
— Помнишь, я говорил, что у меня на тебя далеко идущие планы? — продолжает мужчина только после неуверенного кивка. — Я хочу с тобой всю жизнь прожить и стать отцом наших детей, — шёпот неслышный для всех, кроме меня. А голос у Арсения дрожит отчего-то.
Не успеваю даже рта открыть для нежного «Люблю», как чувствую прохладу на пальце и ошпарено вытягиваю ладонь из-под стола, чтоб утонуть взглядом в радужных бликах, играющих в гранях драгоценного камня.
Время замедляет ход и замирает с тающим в гаме тревожным вздохом Попова.
— Нет, не- — слетает с губ, и я не успеваю оправдаться, продолжить, перебитая Поповым.
— Нет — это в смысле «нет», — непонимающе уточняет Арсений даже без вопросительной интонации и на всякий случай двумя пальцами берётся за ободок кольца, готовый снять его в любую секунду. Пытается дёрнуть на себя, но я сжимаю ладонь в кулак. Арс чернеет, мрачнеет тучей с каждой секундой всё стремительнее, и я облизываю пересохшие губы, набрав в грудь воздуха.
— Нет — это в смысле: «Не здесь и не сейчас, но да, сумасшедший Арсений», — я ловлю радостный взгляд Антона, который тот тут же смущённо прячет в тарелке, воровато высунув телефон из-под стола: снимает, видимо, для семейного архива.
— Повтори, — надрывным шёпотом просит Арс, и слово растворяется в воздухе, запутавшись где-то в моих волосах.
— Да, — уверенно киваю я и смотрю на Арсения, ожидая какой угодно реакции.
Её не следует совсем, лишь плечи расслабленно опускаются, заставляя ткань костюма собраться в неаккуратные складки. Лишь спустя долгих полчаса, в течение которых я кручу кольцо и стараюсь с его осязаемостью понять, что происходит. Тревога, мурлыкнув, превращается в мягкого котёнка пока ещё тихого счастья и дремлет под рёбрами. Арс отмирает и вновь разворачивается ко мне почти всем корпусом.
— Ты точно согласна? — я удивлённо поднимаю бровь, ощупывая колечко со всех возможных сторон и граней. Киваю и встаю, жестом подзывая Арса проследовать за мной. Тот идёт по пятам, немного нервно закусывая губы, но даже его волнение не мешает мне залипнуть на том, как ровные белые зубы цепляют губу и натягивают кожу. — О. Ещё одна деталь, — Арсений останавливается в коридоре, не дойдя до кухни. Оборачивается, чтоб убедиться, что дверь в гостиную плотно прикрыта, и опускается на одно колено.
Я не знаю, смеяться или плакать, выбираю нечто среднее: улыбаюсь через мутную пелену слёз и протягиваю вперёд обе руки, чтоб Арс поднялся на ноги. Приподнимаюсь на носочки и зацеловываю любимое лицо. Происходящее кажется сладким сном, но двухдневная щетина мужчины ощутимо колется — а во сне подобное не ощущаешь. Я рассматриваю небесно-голубые прожилки, опутывающие радужку.
— Ещё раз повторишь? Выйдешь ли ты за меня, девочка? — просит Попов не жалобно, но так, словно от этого зависит не одна жизнь. Я качаю головой, боюсь отчего-то растерять волшебство этого согласия, стараюсь отшутиться:
— В загсе повторю, Арс, — я чувствую губами тёплое дыхание и нервный смешок. —Ладно-ладно, да, только больше не проси.
— Не очень-то и хотелось, — фыркает успокоившийся Арсений.
*
— Сегодня Поповых в мире стало на одну больше, и это повод устроить вечеринку! — кричит в микрофон Серёжа, подхватываемый на последнем слове нестройным хором голосов с каждого уголка террасы. Арсений рядом тоже вторит крикам и улыбается до паутинки морщинок у глаз и ямочек на щеках.
Рядом материализуется Суркова с дочкой подмышкой и звонко чмокает меня и Арса по очереди. Лёша пожимает Попову руку и долго, неловко мнётся напротив меня, пока я сама не размыкаю руки для объятий. Облегчённо выдохнув, мужчина прижимается щекой к щеке и шутит что-то до того нелепое, что я взрываюсь хохотом.
— Э, Лёш, ты поосторожнее, — грозит пальцем Арс, Оксана присоединяется, и вскоре оба подхватывают общий смех, разряжая атмосферу. Ребята вскоре прощаются и убегают — дочь ещё совсем малышка для шумных вечеринок.
Количество гостей какое-то сумасшедшее несмотря на то, что списки выверены сто раз для того, чтоб были только «свои». Я то и дело сбегаю к Финскому заливу, чтоб отдышаться и постараться утрамбовать в голове всё произошедшее за сегодняшний день. От не прозвучавшего будильника и пробки по пути к месту свадьбы, до заранее набравшегося от нервов Антона, который в итоге дрых в машине полдня. Впереди куча беготни: смена документов, поездка в Омск к тем родственникам Арсения, которые не смогли сегодня приехать, наверняка тысяча и одно интервью — или столько же отказов в интервью. Но центр Вселенной на сегодня уместился аккуратным штампом о заключении брака на четырнадцатой странице паспорта.
После вопроса регистратора (которым, к слову, был Матвиенко) о том, согласны ли мы и бла-бла-бла нас с Поповым прорвало на нервное «хи-хи», что тоже добавило перчинки всему происходящему, да и потом кто-то сел на мой прекрасный букет своей ужасной задницей. Но всё это такая чушь и мелочь, что даже вспоминать пока не хочется.
Я вхожу в зал под, почему-то, Скриптонита: вечеринка и правда началась. Посреди зала в эпилептическом приступе дрыгается Серёжа в обнимку с хохочущим Поповым, папа активно общается с родителями Арсения и периодически обменивается уважительными рукопожатиями с отцом Попова, который настоятельно просил меня называть его просто Сергеем.
Поздравление родителей Арса было самым кратким и самым душещипательным: «Добро пожаловать в семью, Регина», произнесённое шёпотом, пробрало до самых костей.
— А теперь давайте немного пожелаем всего хорошего молодожёнам, пока мы все ещё относительно трезвые, — на правах ведущего заявляет Матвиенко, отдышавшись после диких танцев. Я бреду к нашему с Арсом столу и сажусь рядом с (
охуеть) мужем.
— Можно я? — поднимает руку Шаст. Я оборачиваюсь на друга и смотрю, как тот нервно сжимает в руках микрофон. — Рен, ты очень трепетная и чистая девочка, вообще самая замечательная, и то, что наконец ты нашла своё счастье — это и моё счастье тоже. Арс, я сейчас прозвучу как престарелая малознакомая тётка Регины из Средних Пупков, но ты её береги, ладно? Я буду помогать во всём, вплоть до выбора кольца, — Шаст хмыкает, а Арсений рядом уверенно кивает и даже не улыбается, всерьёз воспринимая просьбу Антона. — Вы — абсолютно невыносимые по отдельности люди, но когда вы друг друга нашли, мы все смогли спокойно выдохнуть, — многие из гостей согласно смеются, пока я пытаюсь сфокусировать взгляд на друге через пелену солёных слёз. — Будьте счастливы и звоните, если что. Люблю, ура! — Шастун дрожь в голосе прячет за чрезмерно возбуждённым вскриком в конце, но многие это «ура» подхватывают и несут в сторону нашего стола волной, салютуя напитками.
Я судорожно прикладываюсь губами к бокалу с белым вином и стараюсь унять дрожь в пальцах. Арсений шепчет какие-то успокаивающие глупости, рассказывает, какая я красивая и прекрасная, что-то вещает о том, как ему нравится моё платье с корсетом, но слова доходят как через плотное пуховое одеяло. Я ищу взглядом Антона и почти сразу натыкаюсь на немного влажно-блестящие зелёные глаза в нескольких шагах. Поднимаюсь и обнимаю Шаста так крепко, как только могу, покачиваясь из стороны в сторону.
— Только скажи, я ему голову снесу, — жарко обещает друг и напоследок целует меня в висок, чтоб отстраниться и прижаться объятиями к Арсению, тоже что-то ему нашёптывая. Тоже наверняка угрозы, я почти не сомневаюсь.
Я ощупываю подвеску в форме ключа, которая сегодня стала дополнением к золотому обручальному на безымянном пальце. Чтоб не приходилось туда-сюда снимать кольцо на съёмках и в кадре, мы выбрали украшения куда менее кричащее и намекающие, но гораздо более важные, несущие практически сакральный смысл.
/flashback
— Всего тебя, какой ты есть, каким ты когда-либо станешь, всё, что является частью тебя, я буду хранить в своём сердце. Теперь у тебя есть ключ от него, — и голос дрожит нещадно от слёз, но синие глаза напротив светятся сиянием северным, россыпью самых ясных звёзд этой и всех параллельных вселенных. Я протягиваю ключ, так и норовя выронить тот трясущимися руками.
— Всю тебя, какая ты есть, какой ты когда-либо станешь, всё, что является частью тебя, я буду хранить в своём сердце. Теперь у тебя есть ключ от него, — произносит Арсений эхом и отдаёт мне мой ключ. Пальцы у него холодные от волнения, глаза тоже отчего-то влажные, и я задыхаюсь счастьем, не слыша поздравляющих голосов прямо над ухом. Топлюсь в этих глазах и не верю тому, что это и правда происходит.
— Властью, данной мне молодожёнами и их родителями, объявляю вас, ну наконец-то, мужем и женой, целуйтесь уже! — произносит в микрофон Матвиенко, и толпа взрывается аплодисментами. Я тянусь за поцелуем — уже чёрт знает каким в этой истории, но точно не последним. Арсений целует сначала в лоб, затем в нос, и только после касается губ, до скулежа и всхлипа нежно.
flashback/
— Начинаем увлекательный квест за прекрасный букет невесты, дорогие мои незамужние девочки, у кого ещё нет номера моего телефона — записывайте, плюс семь, девятьсот пятьдесят один... — зал смеётся над шутками Матвиенко охотно, и он радостно улыбается в ответ, одёргивая пиджак. — Выходите давайте, не стесняйтесь! Обещаю, будет весело. Если что, я утешу.
Пока Серёжа объясняет правила, я радостно наблюдаю за стайкой незамужних девушек, которые уже готовы толкаться и драться за букет — не оригинал, конечно, а дублёр. Девочкам нужно на скорость сфотографироваться с любым предметом на букву. Буквы — слово «брак», потому что мы так заебались выдумывать что-то оригинальное, что плюнули и просто взяли самое простое и относительно быстрое.
На «Б» проблем не возникает: бутылок на столах в избытке. Самая сообразительная Ира на «Р» подскакивает ко мне и фотографируется с моей улыбающейся мордашкой, на «А» ту обгоняет просёкшая фишку Женька и плюхается мне на колени, чтоб сделать фото с Арсением. На последней букве все заметно глупеют и рассеянно озираются, пока я совсем незаметно вытаскиваю ногу из-под стола и покачиваю ей даже призывно немного. Кузнецова подлетает и почти неприлично задирает мою ногу, делая фото с каблуком, и бежит к Серёже.
— Тут вообще без вариантов, Тох, — сообщает Матвиенко в микрофон и вручает Ире дублёр букета, который та с трепетом жмёт к груди. Антон улыбается и встречает свою девушку объятиями: тема брака для него стала чуть проще, и впереди у нас ещё одна подготовка к свадьбе, о которой пока никто, кроме меня с Шастом и не знает.
— Я на «К» начал искать на ком-нибудь кандибобер, — тихо говорит мне на ухо Арсений. Я смеюсь в голос и закатываю глаза.
— Нашёл? — Арс только отрицательно качает головой и улыбается. Улыбается тот сегодня вообще на всю жизнь вперёд, кажется. До самого волнительного для меня и долгожданного для Арсения момента ещё минут двадцать, если всё пойдёт по плану, и мысленно я прогоняю все тысячу раз отрепетированные движения.
И как бы Попову ни хотелось выебнуться, сошлись мы на классическом вальсе — точнее, классическом топтании на месте с редкими финтами. Первую минуту меня ведёт отец, передавая в руки Арсу, и от трогательности этого момента мне каждую репетицию хотелось умереть, а теперь — и подавно. Под «Нежность» Мачете легко танцуется и улыбается, а Арсений губами шепчет каждую строчку. Не потому что выучил за сотни репетиций, а потому что откликается.
ты мне напомнила, по-моему,
сразу всех,
кого я любил, с кем хотел быть вместе.
я стоял как вкопанный: у меня не было слов...
я не мог наслушаться, как ты дышишь.
мне ничего не нужно без тебя. слышишь?
— Теперь вечеринка абсолютно точно начинается без сентиментальных ритуалов и традиций! Всем пить и танцевать, это приказ! — кричит Матвиеныч. Гости, оправившиеся от сантиментов, подскакивают со стульев и мелькают яркими платьями и костюмами. Я устало плюхаюсь на стул в углу и наблюдаю за происходящим, как за кадрами музыкального клипа, будто не со мной.
