Дорога в Ад

Моменты с «А» вспоминаю как одни из самых лучших в моей жизни. Мы всё время проводили вместе и придумывали разные интересные занятия. Мы ещё и учились в одном классе. Я очень сильно привязался к нему, не представлял жизни без нашей дружбы и готов был слушать его во всём. «А» казался мне интересным и крутым. Я всегда хотел быть таким лидером. Вообще, такое часто со мной бывало. Я легко привязывался к людям, и они становились моим смыслом жизни. У «А» было также много странностей, но они меня не пугали, а скорее — очаровывали. Маму «А» всё время вызывали в школу из-за его плохой успеваемости и вызывающего поведения. Я тогда считал семью друга довольно богатой, намного лучше моей. Одежда у него была действительно классная. Он мог надеть жёлтый свитер и красные или зелёные штаны с голубыми носками, прийти в школу, как светофор, а ещё сделать какую-нибудь замысловатую причёску. Правда, мама не могла с ним совладать. Училка её в этом и обвиняла. Мать оказалась мягкотелой и глупой домохозяйкой, из которой дети вили верёвки, а папа у них зарабатывал деньги. У семьи был достаток выше среднего. Конечно, я уже не запомнил, кем там работал папа у «А», но денег у них было больше, чем у нас. А мама им многое позволяла. Меня бы за такую яркую одежду побили бы или поржали, а «А» никто чмырить не стал, потому что он мог легко разозлиться и врезать. Ещё «А» постоянно придумывал какие-то небылицы. Я всегда гадал, было это правдой или нет, но склонялся к тому, что друг говорил правду. Хотя он умел очень хорошо врать, когда надо. Я ужасно завидовал этому качеству. Помню первый день «А» в школе. С ним никто особо не общался, но при этом смотрели с интересом, потому что у него была дорогая одежда, да и держался он уверенно. Меня взяла гордость за то, что у меня такой друг. Все удивились, когда узнали, что я с ним дружу. Короче, у нас был урок русского или математики. Не помню, да и не столь важно это. «А» поднял руку, чтобы попроситься выйти из класса. А причину в свой первый день назвал следующую: — Меня там друг ждёт. Можно выйти? Конечно же, все, и я в том числе, бросили свои дела и смотрели на «А». Я считаю, что даже хулиганы не вели себя так вызывающе. Да и вообще, школьные хулиганы — это просто быдло, а «А» действительно был интересным и эпатажным. К слову, в классе восьмом, когда он уже давно с нами не учился, да и мы не дружили, я узнал, что его перевели в интернат, а ещё говорили, что у него шизофрения. Пфф, не верю. Шиза у его мамаши, а «А» абсолютно в норме, хоть я на него и был в обиде немного. Так, ладно, отвлёкся. Так вот. Он в тот момент вёл себя непринуждённо, качался на стуле, вертел в руке карандаш. — Какой такой друг? Ты только первый день в школе. Класснуха, конечно, удивилась. Даже очки свои сняла и на стуле выпрямилась, а то совсем уснула, пока мы делали упражнение. Я тогда подумал, что тоже так хочу привлекать к себе внимание, быть крутым. — У меня есть друг. Он из четвёртого класса, диск мне принёс. Мне надо забрать, иначе он уйдёт сейчас. «А» начал теребить свой свитер, шорты, потом светлые кудрявые волосы. Всегда, когда волновался, начинал трогать одежду. Он в упор смотрел на училку и говорил всё так, как будто так и есть. «А» и мне говорил тогда про своего друга из четвёртого класса, но я его никогда не видел. Училка посмотрела на него с недоверием, а класс начал между собой перешёптываться, пока класснуха не заставила их заткнуться. — Дождись, пожалуйста, перемены, а потом можешь идти к другу, а сейчас — урок. Делай упражнение и не отвлекай ребят. Тем более, у твоего друга тоже сейчас урок, поэтому вряд ли он тебя там ждёт. — У меня там друг, он меня ждёт. Училке всё это надоело, тем более, что она могла вспылить очень быстро. Лицо её вмиг покраснело, она укуталась в свою кофту столетней давности и встала со стула. — Я тебе сказала, что ты никуда не пойдёшь, потому что идёт урок. Ты это понимаешь или нет? Иначе я сейчас вообще твоей маме позвоню и скажу ей, как плохо ты себя ведёшь. Ну, в самом деле, что это такое? Веди себя нормально. Ты вообще упражнение сделал или нет? Сидишь ты тут, выйти хочешь. Ну-ка, дай мне тетрадку твою посмотреть. И вообще, зачем ты шорты надел? В школу так не ходят. Посмотри на других ребят, как они одеты. Все в школьной форме, а ты? И что это ты упражнение не сделал? Это что такое вообще? Почему ничего не написано? «А» учился кое-как, можно сказать, на одни двойки, не шарил ни в одном предмете и за урок обычно ничего не делал. Тут, конечно, НС. (класснуха) взорвалась, взяла тетрадку, дневник, исписала там всё красными чернилами, поставила двойку и сказала, что, ещё раз такое повторится, и вызовет мать. Но вызовы матери особо не помогали. Всё равно ничего не менялось, а потом на это вообще забили. Я так думаю, потому что семья «А» была далеко не из бедных. Не хотели особо связываться. На том уроке «А» так и не пустили к другу, а на двойку ему было плевать. Он сказал, что если надо будет, то его и в другую школу переведут. На следующий урок он уже смог отпроситься, типа в туалет. Правда, пришёл уже под конец урока. На все вопросы, где был, отвечал, что у друга. «А» часто приносил в школу сладости, всякие подарки в виде журналов о страшилках, давал на время поиграть в игрушки, карточки. И всё это только для меня. Игрушки были очень дорогие, мне о таких только мечтать приходилось. Да и всё равно родаки бы не купили их, пожалели бы денег на такую дрянь. Я чувствовал себя особенным, потому что «А» общался только со мной, давал поиграть в игрушки только мне, а на остальных было плевать. — Ты мне сразу понравился. Отличаешься от других. После этого, конечно, я ещё больше проникся своим другом, ведь я кому-то был нужен, кто-то мной восхищался. И мне было всё равно, что в отношении нашей дружбы я был ведомым. «А» лучше всё знал. С ним всегда было интересно. Как-то раз, пока все были в столовой, друг повёл меня в нашу раздевалку, которая была открыта. «А» провел меня к куртке одной из одноклассниц и сказал: — Смотри, че нашёл. Из кармана он вытащил горсть конфет и десять рублей. — Зачем ей эти деньги и столько сладостей? Давай ты себе возьмёшь. Она всё равно их не заслуживает, а я хочу, чтобы ты порадовался. Василиса (имя изменено) была мразотной девчонкой. Кукла Барби, только в детском варианте. Мама следила за ней, чтобы она всегда ходила в школу одетая с иголочки, опрятная, и провожала до школы. А она была мразь, честно вам говорю. Ну и какого чёрта у неё было все, а у меня — ничего? Ещё эта Василиса иногда посмеивалась надо мной, когда я не мог что-то сообразить на уроке. Правда, кое-что меня всё-таки смущало. Ведь это было воровство, а значит, за это можно получить люлей. — А если нас заметят и поругают? Я не хочу, чтобы мою маму вызвали в школу. Признаваться в своём страхе было очень тяжело, особенно перед лучшим другом. — Никто ничего не заметит. Мы всего несколько возьмём и положим обратно. Всего чуть-чуть. У неё их много, она не заметит пропажи нескольких конфет. Я могу не брать. Можешь ты только взять, а я не буду. Не волнуйся. Если честно, я тогда сильно сомневался. Думал, а вдруг узнают? Тогда на меня так мама накричит, ещё и побьет. — Может, не надо? Мне не особо нужны эти конфеты. Я пытался показать, что мне вообще по барабану, но моё вранье было очень заметно. Ясное дело, я такие конфеты никогда не ел. У нас в доме были всегда дешёвые конфеты. Ну, а для друга это было развлечение, риск. Он такое любил. Я хотел уже придумать любой предлог, чтобы уйти, но друг продолжал настаивать. — Василиса не заслуживает этого. У неё и одежда хорошая, и сладости, и игрушки, даже друзья. А ты чем хуже? Я забочусь о тебе как о друге. Я тогда подумал, что «А» был прав. В конце концов, почему другие, а не я? Чем я заслужил быть не самым лучшим учеником, не самым богатым, с не самой хорошей семьёй? Почему я должен играть в благородство? Ведь и вправду, она ничего не заметит. Кстати, так и вышло. Василиса не заметила пропажи нескольких конфет, которые были очень вкусные. Деньги я взять не решился, хотя и очень хотел. Хм, интересно где она сейчас? Надеюсь, у неё всё плохо. — Ну, я же говорил, всё будет нормально и никто ничего не узнает, — сказал «А» в конце учебного дня. Конфеты разделили поровну. Я всё-таки решил поделиться со своим лучшим другом. Мне нравилось с ним дружить, потому что «А» всегда придумывал разные авантюры, ему было скучно сидеть на одном месте. И хоть иногда он рассказывал много всяких совсем уж нереалистичных историй, это всё равно было круто. — Давай украдем что-нибудь из магазина, — однажды предложил «А», когда мы шли из школы. — Может, не надо? Я не хотел снова красть, тем более из магазина. В смысле, это, конечно, весело, приключения, и всё такое, но также мне было страшно, что нас могут поймать, об этом узнает мама, и мне конец. «А» вряд ли что будет от родителей. — Да ладно тебе. Ты че, боишься? — Ну, не знаю. Я не хочу. В смысле, весело, но, блин, мне страшно. «А» нахмурился, посмотрел на меня, потом — вниз и отвернулся. Я испугался, что обидел друга, и уже был готов обещать ему что угодно. Однако, он, на удивление, отказался от своей авантюры. — Ладно. Как хочешь. «А» улыбнулся и положил мне руку на плечо. Хотя я знал, что эта улыбка означала, что он придумает что-нибудь ещё. В конце концов, друг долго не продержался в нашей школе. Через год его всё-таки выгнали. Вроде, это была уже третья или четвёртая школа, откуда «А» выгнали. Его даже из богатой школы выперли. Он был довольно импульсивным, легко выходил из себя, поэтому мог и ударить, а потом сразу же забыть про это. К слову, поэтому нас редко кто доставал. Однажды его взбесила наша одноклассница, он дождался перемены, когда мы все пошли в столовку, взял с собой ножницы и собрался отрезать ей волосы. Хорошо, что класснуха вовремя заметила это. Потом, правда, у «А» началась истерика, да такая, что он специально опрокинул свою тарелку с едой и стакан с компотом. Это уже не понравилось директору. Всё-таки посуда — это святое. А до этого случая все старались терпеть и откладывать проблемы с учениками до лучших времен. Школа, конечно, такое гадкое место. С одной стороны, для меня эта ситуация выглядела довольно жуткой, а с другой, одноклассница была и правда мразью. Поэтому, мне кажется, она заслужила, чтобы ей отрезали волосы. Да и к тому же «А» меня защищал, а когда он ушёл, я снова остался один, и одноклассники стали чмырить. Правда, для этого была ещё одна причина, но о ней позже. К слову, мы с «А» больше не общались. Он ушёл в другую школу, потом кто-то говорил, что они с семьёй переехали в другой район. Я не мог поверить в то, что друг так быстро забыл про меня. Не приглашал больше гулять, не пытался связаться со мной. Я думал, мы были лучшими друзьями, вместе навсегда, а в итоге я снова остался совсем один. Наверное, вся моя жизнь — сплошное одиночество. Нет, серьёзно, он просто оставил меня и забыл. Больше мы с ним даже не общались и не виделись. Я как-то пытался выйти на него, но никаких общих знакомых у нас не было. Я только по слухам узнавал, что «А» учился в интернате, кто-то говорил, что у него шизофрения или что он ещё чем-то болен, кто-то говорил, что они переехали в другой город. Моя сказка закончилась, и настоящая дружба вместе с ней. Получается, меня обманули.

***

Несмотря на моё погружение в одиночество (с одноклассниками я не общался), я стал хорошо учиться. Заинтересовался математикой, начал нарешивать задачки, разбираться в темах. Может быть, это был мой способ уйти от разочарования. Ещё я продолжал рисовать. Думаю, это был мой способ общения с миром. Рисование у нас вела другая училка. Она заметила мои рисунки, сказала, что всё очень даже неплохо, и если я буду развивать свой талант, то обязательно достигну высот. Поэтому я стал посещать кружок рисования в школе. Я был безумно рад, что меня заметили, хвалили. Именно меня, а не кого-то ещё. Обычно я сидел на задней парте и учился так себе, а тут начал делать успехи. Да и учительница по рисованию мне очень нравилась. Пусть она будет М.М. Она была очень дружелюбной и прислушивалась к моему мнению, разговаривала. Возможно, я её снова как-то идеализировал. Спустя какое-то время я уже рисовал школьные стенгазеты. Это был класс четвёртый-пятый. Рисование меня увлекало, и я забывал обо всём на свете. Правда, кроме учителей мои успехи замечали и одноклассники, которым это не слишком нравилось. Конечно, какой-то лузер стал лучше учиться. Если раньше меня просто не замечали или иногда чмырыли, относились как к странному чудиле, то тогда начали искать мои слабые стороны и бить туда. Очень часто у меня отбирали мои школьные принадлежности. Я сидел за партой, никого не трогал, но, когда уходила училка, компания «крутых пацанов» начинала отбирать мои вещи, кидаться ими, прятать. Я пытался защититься, но чувствовал себя беспомощным. Их было много, а я один. Весь класс, конечно, смеялся, наблюдал за этим.  У меня воровали вещи, иногда даже скидывали их в унитаз, но я не мог пожаловаться маме или класснухе, потому что для меня это было унижением, да и всё равно бы мне никто не помог. Мама говорила, что я сам виноват в своих проблемах. У неё в школе не было трудностей в общении с одноклассниками. Она со всеми хорошо общалась, гуляла и имела постоянных друзей. Ну, а я, видимо, было каким-то не таким. Я стал ненавидеть школу. Всегда был белой вороной. Школа — своего рода джунгли. Я ведь ничего плохого никому не сделал. Наоборот, был только рад с кем-то подружиться, помочь. Было много разных ужасных вещей, я не буду всё перечислять, а расскажу лишь некоторые из них. Помню, как М.М. сказала, что меня ждёт великое будущее. Талант во мне есть, осталось только развивать его и идти в правильном направлении. Я считаю, что в одном она точно не ошиблась и будущее меня ожидало и вправду великое. Сам увидишь. Да-да, именно ты. Тот, кто меня читает. Так вот. Это был обычный урок рисования. Нам дали задание рисовать на свободную тему. Карандашей у меня в тот раз не имелось, поэтому я рисовал ручкой. Я рисовал семью, но не свою, а воображаемую, идеальную семью. К слову, я и сейчас продолжаю рисовать, но уже не семью, а только себя. М.М. вышла из класса, а я продолжал заниматься своим делом. Я мог так увлечься, что забывал про реальную жизнь.  В классе, как обычно, стоял гул. Все орали, базарили дурацкие шутки, над которыми смеялись даже некоторые девчонки. Это уже был где-то класс четвертый, и некоторые «особо одарённые создания» общались с девчонками. Я, конечно, нет, потому что девочки для меня были чем-то непознанным. Я не заметил, как всё внимание переключилось на меня, хотя на уроке я надеялся, что меня просто оставят в покое. — Слышь, а это че у тебя нарисовано? Вопрос задал Матвеев (фамилия, естественно, изменена). У него было бледное лицо, светлые волосы и почти бесцветные ресницы. Отвратная рожа. Учился он хорошо, одевался достаточно модно. Я ему даже завидовал за его шмотки. А самое ужасное, знаешь, в чём? Да в том, что при учителях он был одним, а при одноклассниках — совершенно другим. Никто бы никогда ничего плохого о нём не подумал. Помню, даже моя мама мне ставила его в пример, мол, посмотри, какой мальчик, аккуратный, тихий, спокойный. Ну да, конечно, кусок дерьма он, а не мальчик. Я почувствовал страх и злость. Знакомые чувства, которые пока только подбирались ко мне, но если училка не зайдёт, то все будет только хуже. М.М., конечно же, не зашла вовремя. — Не твоё дело, — ответил я и потянулся за листком. — Отдай мне рисунок. — Неправильный ответ, — сказал Матвеев и убрал лист за спину. Изначально проигрышная позиция, которая веселит всех, — это тянуться за вещью, которую у тебя отобрали. Разумеется, я, мелкий идиот, так и сделал. Я стал тянуться, пытаться вырвать листок, но это только больше веселило. За нами наблюдал уже весь класс. Подключились верные дружки Матвеева, которые стали ему помогать. — Ээ, повежливее, пожалуйста. Или тебя не учили нормально разговаривать? — спросил другой одноклассник, состоявший в шайке Матвеева. Он был в два раза больше меня, жирный, как свинота, и постоянно таскал булки из столовки. Строил из себя самого умного. — Да пошёл ты. Отдай рисунок. Дальше Матвеев, Толстый, Укуренный (ну, был пацан, который курил уже с класса третьего, так что назовём его так) и Миронов начали кидать друг другу мой рисунок, который в полете сильно потрепался. Мои глаза были на мокром месте от обиды, злости и беспомощности. Драться я не умел, да и что бы я мог сделать против Толстого. Он бы сразу меня скрутил. Они кидались, а я между ними пытался поймать рисунок. — Дай посмотреть хоть, че нарисовано там, — неожиданно сказал Толстый. — Да хрень там нарисована, — отмахнулся Матвеев. — Да ты еблан, что ли? Дай посмотреть. Я хотел вырвать рисунок, пока он находился в руках, но Миронов меня резко оттолкнул, что я упал, чем опять вызвал насмешки. — Слышь, чувак, он семью рисует. Походу, своей нормальной нет, вот и рисует. Матвеев был у них главным, поэтому, разумеется, все дружно поддержали его смех. Я вновь пытался вырвать рисунок, но остальные пацаны из шайки стали меня удерживать: один с одной стороны, второй — с другой. Я уже был готов разрыдаться от гнева, злости, от всеобщего смеха. — Знаешь, че? Я, пожалуй, жопу себе вытру твоим рисунком. По классу ещё больше прошёл всеобщий гул. Все ждали зрелища, а я ничего не мог поделать. Я буквально застыл на месте и просто наблюдал. Толстый с Мироновым продолжали меня держать, Укуренный поставил щелбан. А главный у них в компашке сначала плюнул на мой рисунок, затем подтерся им. Но в этот момент дверь класса открылась, зашла училка, и все быстро сели на свои места с самыми невинными лицами, как будто ничего и не было. Я был просто раздавлен. Рисунок весь смялся, где-то даже порвался. М.М. стала спрашивать, что случилось, увидев, что я лёг на парту и закрылся от всех руками. Она пыталась узнать у класса, что всё-таки произошло, но все молчали, говорили, что я спятил и сам порвал свой рисунок. Я мог бы что-то сказать, объяснить ситуацию, но у меня просто не было сил на всё это. К тому же лицо у меня было заплаканное, все бы это увидели. Однако, училка по рисованию поступила ещё хуже. Она сказала, чтобы я вышел из класса и пошёл умыться. Я отказался, но она продолжила настаивать. В конце концов, мне пришлось выйти, и все увидели моё красное и опухшее от слёз лицо. — Пацаны, посмотрите, он плачет, как баба. В туалете я пытался успокоить, но снова плакал. Слёзы лились сами собой. Я просто вспоминал всё, что со мной произошло, и вновь начинал плакать. В класс я вернулся только минут за пять до звонка. М.М. сказала мне остаться на перемене. Я услышал ещё пару насмешек, но сил реагировать уже не осталось. — Ну так что произошло? Рассказывай. Мы с М.М. уселась напротив друг друга. Она — за своим учительским столом, а я — за первой партой, где обычно сидели отличники. Странное чувство: злости и обиды во мне уже не осталось. Походу, я их выплакал. После рыданий я более-менее успокоился и сидел как овощ. В классе было тихо, спокойно. Вот бы так всегда. Я кое-как рассказал всю ситуацию. Мне снова стало тяжело, и я был готов заплакать. — Ну, хочешь, я с ними поговорю? Давай я родителей соберу твоих и их. Было видно, что М.М. хотела искреннее помочь, но я понимал, что звать своих родителей — довольно плохая идея. Папа, скорее всего, не явится, а мама будет орать, а потом дома даст мне пиздюлей. К тому же не хотел казаться стукачём, за которого всё решают родаки. — Не надо родителей. Я сам справлюсь. — Хорошо… Но давай тогда всё равно придумаем какое-то решение этой проблемы. Может быть, ты как-то не так себя повёл и спровоцировал конфликт? — Как я мог это сделать? Я просто сидел и рисовал, никого не трогал. — Тогда не обращай внимания на их нападки. Делай вид, что тебе всё равно. Они ведь просто самоутверждаются. А если ты не будешь обращать внимания, то им станет просто неинтересно. И всё-таки М.М. ничего не понимала. — Как я могу не реагировать, если они воруют мои вещи, прячут их, бьют меня? — Ну, они всё равно вернут тебе вещи. Они только запугивают тебя, а так ничего с ними не сделают. Меня в школе знаешь, как дразнили, но я выбрала тактику: что бы не произошло, я не реагирую. В конце концов, им это надоело. Они, понимаешь, наблюдают за твоей реакцией. Что ты вот плачешь, показываешь свою слабину, а ты не показывай. Будь как скала, как камень. Тебя не сломить. Я вот сейчас вспоминаю и понимаю, что М.М. действительно хотела помочь, но мозги у неё тупой пизды, поэтому не получилось меня замотивировать. Мне казалось, что мы с ней говорили на разных языках. Короче, я в ней разочаровался. У меня были постоянные трудности в школе, а она мне говорила не обращать внимания. Вообще, у взрослых один и тот же совет: не обращать, блять, внимания. Как меня бесил этот совет. Серьёзно? То есть, если мне ссать на башку будут, я тоже должен сидеть и не показывать виду? — Угу, — только и ответил я. — Я понял. — Ну, ты чего? Расстроился, что ли? Знаешь, сколько таких ситуаций в жизни ещё будет, и во взрослой тем более. Постоянно кто-то обижать будет. И что, на всех реагировать? От М.М. пахло сладкими духами, прям как у моей мамы. Глаза были добрые, но одновременно и глупые. Иногда добро хуже, чем зло, потому что за всей этой идеальностью скрывается тупость. — Нет, всё хорошо, правда. Спасибо за совет. Соврал я. А про себя подумал, чтоб все они провалились. — Да, и ещё скоро конкурс будет. Так что завтра принеси остальные рисунки, выберем. Там осенняя тематика. Кстати, я заметила, ты очень много рисуешь именно семью. Почему? — Хочу новую семью. Отчасти это был вызов, провокация, а отчасти — правда. М.М. немного смутилась, а затем перевела разговор на другую тему. — В общем, принеси завтра, пожалуйста, свои рисунки. Ладно? — Ладно. Ездить на олимпиады по математике, рисовать стенгазеты мне нравилось. Я ощущал себя лучше других в какой-то степени. Правда, ненадолго, потому что издевательства никуда не делись. В плане физической подготовки я был довольно слабым ребёнком: не мог присесть, подтянуться больше двух раз, не умел прыгать на скакалке и играть в пионербол. Я не был толстым, всегда был довольно худым и хилым. К спорту меня никто не приучил, да и меня самого он потом не заинтересовал. Поэтому на физре во всякие эстафеты, вышибалы, игры в мяч меня брали самым последним. А уж, если я не мог поймать мяч и из-за меня команда ещё и проигрывала, то тогда орали и могли ударить или кинуть в меня мяч. На скакалке я прыгать не мог, поэтому каждый раз для меня это было унижением, так как физрук вызывал всех по очереди, да ещё и прыгать перед всем классом. Конечно, все смеялись, тыкали пальцем, мол, вот урод, даже через скакалку прыгнуть не может. А я правда не мог. Всегда запутывался и падал. Я в такие моменты мечтал, чтобы все одноклассники исчезли, провалились, это здание тоже провалилось, и чтобы я больше не видел эти рожи. По сути, я нравился учителям, но не нравился одноклассникам. Я терпеть не мог такие моменты, когда училка выходила из класса, потому что, пока она в классе, ты хоть как-то защищён, можешь сидеть спокойно, а вот, когда она выходит, то начинаются джунгли. В общем, сидел я, никого не трогал. К слову, меня тогда посадили за одну парту с Матвеевым. Снова эта крутая компашка. Сзади сидели его дружки. Короче, Матвеев стал тырить у меня школьные принадлежности, затем передавать своим дружкам. Естественно, я уже не успевал ухватиться за свои вещи. Ручку, дневник и тетрадь с пеналом пацаны измазали своими соплями. — Слышь, дай списать, и мы тебя не будем трогать, — сказал белобрысый. Я, как дурак, поверил в это. Подумал, что лучше дам списать задачку им, чем буду терпеть издевательства. Они у меня быстро всё списали, а затем… А затем ничего не изменилось. Мои вещи снова взяли себе. В конце концов, на моей половине парты уже ничего не осталось. На мой дневник кто-то из них уже сел, остальные принадлежности спрятали и поставили мне щелбан. — Если настучишь училке, то мы тебя после школы побьём, а перед этим в толчок засунем. Угроза казалась вполне себе реальной. Так и жил.

***

Когда мне было двенадцать, мы уже жили отдельно от бабушки. Помню, у родителей были частые ссоры, постоянные крики, а иногда мама даже кидала вещи в папу. Он стал часто пропускать рабочие дни, а затем вообще перестал ходить на работу и, соответственно, его уволили. Наше материальное положение вновь ухудшилось. Папа стал больше времени проводить в спальне, перестал выходить из дома и ухаживать за собой. Мама орала на него за это, мол, ленивый и всё такое. Сейчас-то я понимаю, что у папы тогда началась депрессия. Возможно, она его мучила давно, просто этого никто не замечал, пока это не достигло конечного результата. Тем более, если мама узнала бы о душевном состоянии папы, сочла бы его психом. Тогда было такое отношение к депрессии. Когда папа уже не выходил из дома, мама перестала устраивать скандалы. Он ей так ничего не рассказал о своём состоянии. — Не знаю, что с тобой произошло. Рассказывать ты не хочешь, но мне как-то надоело уже за тобой ходить, выяснять всё это. Я просто понимаю, что на семью ты забил, работать не хочешь, лежишь целыми днями. Ну, я не знаю, что с тобой делать. Просто такими темпами я, скорее всего, на развод подам скоро, и всё. Поэтому, пока мы в отъезде, ты тут взбодрись и замотивируй себя. Порадуй меня. Мама решила на выходные съездить вместе со мной к бабушке. Хотя, конечно, я был против этого. Ну, сам подумай, интересно ли в двенадцать лет тусоваться с мамой и бабушкой? И всё-таки, вспоминая тот день, я думаю, что было бы, если бы я остался дома, не поехал бы с мамой к бабушке? Совершил бы папа то, что задумал? Очень долгое время я жил с этим чувством вины, считая, что я мог бы что-то исправить. Или нет? Всё равно доверительных отношений у нас с отцом не было. Тогда почему он должен был ради меня остановиться? А может, я сам себя пытаюсь успокоить? Короче, в тот день было довольно тепло, я бы даже сказал, жарко. Август. Мы с мамой шли домой. Бабки на лавке сказали, что у нас из квартиры какой-то странный запах. — Отец, наверное, совсем себя запустил, раз вонь уже из квартиры. Может, мусор забыл выкинуть, — сказала мама в лифте. Дома нас ждала картина, которую я запомнил на всю жизнь, а потом мне ещё и кошмары снились. В квартире ужасно воняло чем-то сладковатым с примесью железа, ещё чем-то трупным и дерьмом. Мы направились в ванную. В ванне лежал отец с перерезанными венами. Абсолютно белый, огромный, уже раздувшийся труп в крови, вся вода была красная с плавающим дерьмом. И ужасная, просто удушающая вонь, на которую, конечно, уже слетелись мухи. Смесь крови и дерьма. Лицо отца было трудно узнать, потому что оно просто раздулось. У мамы сразу же началась неконтролируемая истерика, просто адский, нечеловеческий вопль. Я же стоял как вкопанный и не мог пошевелиться, а когда вышел из этого состояния, то блеванул от этого смрада. У меня было состояние полнейшего шока и ужаса.