***
Когда я открываю дверь, мне под ноги падает письмо. Некий Деметриус приглашает меня поздним вечером на пляж — там будет «редкое и очень красивое событие». Полуночные медузы уплывают на зимовку. Никогда о таких не слыхала. На пляже соберется весь город, и это отнюдь не радует. Я не забыла — и вряд ли забуду — как местные пришли ко мне «поговорить». Но это возможность увидеть доктора Харви (к которому до шестнадцатого апреля не попасть) и спросить о пугающих синяках.***
Впотьмах иду вдоль реки. Окна в домах не горят, на площади никого. Город обезлюдел. По каменному мосту, по песчаной тропе. Белеет песок, хрустят под ногами ракушки, размеренно плещет море. На темных волнах дрожат одинокие огоньки. Там, на мостках — люди. Я к ним не иду. Сажусь в старую лодку у глухой стены сарая. Тихо сижу, подтянув колени к груди. — О, Лея, вы пришли! Это еще кто?! Белки глаз. Белые зубы. — Простите, я вас, очевидно, испугал… Я Деметриус. Блин, Лея, успокойся. Встаю, пожимаю протянутую ладонь. Уверенное тепло. — Я видел вашу детскую площадку и искренне восхищен! Почему-то ему хочется верить. — Чем вы планируете заняться теперь? Я был бы рад купить что-нибудь из ваших работ. Я пожимаю плечами: — Не знаю еще. Заказов пока нет. — О, уверен, появятся! Если уж о вас в «Зузуйских новостях» написали… Чего?! — Как, вы не видели? Целая статья о вашей площадке, и фото отличные. Правда, имя ваше перепутали, — он смеется. — Кстати, поздравляю с победой в конкурсе! — Ага, умничка, Лея! — появляется откуда-то Робин. — Приз, правда, скромный, но на перезимовать хватит. Ты ведь тут еще поживешь? Я только молча хлопаю глазами, так что Робин и Деметриус подхватывают меня под руки и тащат на скрипучие мостки — к мэру. Тот ворчит, брюзжит, бормочет что-то про городской бюджет, но они наседают вдвоем, и он вытаскивает толстую пачку купюр и, скривившись, протягивает мне. И сердито отворачивается. Робин хлопает меня по плечу: — Вот так! Будет наглеть — говори сразу! Я не могу найти слов, губы сами расползаются в улыбке, а сердце бьется так громко, что заглушает шум волн.***
— Нам тут тоже никто не обрадовался, — рассказывает Робин. — Мы переехали три года назад. Дикий тут городок! Нас один придурок типа как линчевать собрался за межрасовый брак, представляешь? Народ собрал и приперся к мастерской. Я топор взяла, вышла к ним и говорю: попробуйте суньтесь! Они и ушли. С тех пор не лезут… — Что за придурок? Я его знаю? — Не, он на войне щас, — отмахивается она. — Началось! Идем смотреть! Один из огоньков, мерцая, удаляется от мостков в открытое море. А затем появляются медузы. Нежные, полупрозрачные, они светятся у самых мостков, совсем рядом, и почему-то мне хочется плакать, а затем они уплывают, и кажется, что с ними исчезает что-то очень мне дорогое, то, чего я никогда не замечала и не ценила, то, что было со мной нераздельно и теперь ушло навсегда.***
До дома я добираюсь основательно продрогшая. Даже камин топить не буду, сразу под одеяло, брр! Наощупь включаю ночник у кровати — и чувствую под пальцами лист бумаги. Вчера вечером его тут не было. Что же станется с нами, когда кончится лето? — написано на листе, сложенном вчетверо. Манерный почерк с завитушками. В недоумении разворачиваю — и узнаю стиль Эбби. Кривой-косой рисунок карандашом — две голые девушки, держась за руки, весело бегут куда-то (или лежат? не понять). У одной (с локонами) в руке меч, которым она рубит схематичных чудищ, у другой (с косичкой) — бутылка. Ах ты, мелкая негодница… Ниже что-то написано. Кручу так и эдак, пытаясь прочесть. Руки оторвать за такой почерк… Возлюбленной Рэйчел. Ты моя, а я твоя. Колени подгибаются. Я так и шлепаюсь на пол. Рэйчел.