"Сайранг" - значит "Жгучий булат"

      Утяра-Дакфилд проснулся от боли, он лежал лицом вниз. Бок был нещадно искусан острой иглой, где-то возле самой кожи ощущался жар раскаленного наконечника копья. Когда игла ужалила в очередной раз, рыцарь заметался, крича от боли – Не дергайся! – прозвучал сбоку мальчишеский голос. Открыв глаза, Ролли обнаружил, что находится в шатре. Над ним склонялось знакомое лицо с не менее знакомой синей шевелюрой. –Трепыхаешься словно пойманная Исиллой рыба. – Ваша милость? – с трудом выдавил Ролли, – что вы здесь делаете? – Рану твою обрабатываю, что по-твоему? – ответил ему Юный Гриф, точнее Эйгон Таргариен, как будто это было что-то совершенно естественное. – Халдон и Лемора заняты теми, кому повезло меньше. В конце концов, ты пострадал, защищая меня.       Когда раненый присел поудобнее, у него раскалывалась голова. Рыцарь вспомнил, как заметил паука, что навёлся на короля, как пришпорил коня и помчался твари наперерез. Как рубил её мечом – и как, прежде чем отдать концы, восьминогий сучара стащил его с лошади и ранил, продравшись сквозь кольца кольчуги. Должно быть, Ролли при этом ударился головой – ничего другого он не помнил. Если не считать приятного сновидения, оборванного Его королевской милостью.       Ролли вновь застонал, когда Эйгон вновь взялся за иглу, зашивая рану до конца, а потом пустил в ход вино и тряпку, чтобы промыть края – это жгло нещадно. – Готово. Такой олух здоровый, а от игл дрыщешь совсем как пойманная утка, – съязвил принц, начисто вымыв иглы и отложив их в сторону, чтобы утереть пот со лба, – помочь встать?       И протянул руку помощи наставнику.       Ухватившись за запястье юноши, да так, что тот на миг сморщился, кривящийся от боли Утяра подтянулся и встал. Ноги подкашивались и ныли, Эйгону пришлось помогать ему удерживать опору. – Да я могу идти, оно и не болело, пока ты меня не исколол. Так, пока я не обоссался, скажи, чем все кончилось?       Когда была возможность, Ролли не стеснялся в выражениях с Эйгоном. Трудно было быть почтительным по отношению к парню, которому ставил синяки или которого скидывал в Ройну. Не раз приходилось им изображать рыцаря и оруженосца, а когда Бездомный Гарри впервые отправил Утяру к Грифу, то он еще не знал всей правды о юноше. – Мы победили, – надменно ответил Эйгон, – чудовища разбежались. Мы же живы, разве не заметно?       Ролли задрожал, вспоминая чудовищных пауков, их черные глаза, в которых горел огонь разума, ненависти и коварства. Каменнокожие обитатели Горестей когда-то были обычными людьми, но Серая Хворь страшила Ролли больше, чем её жертвы. Эти твари были не очумевшими людьми, не зверями. А демонами. – Слышал, как командиры обсуждали наши потери. Больше двух сотен, не считая раненых. Есть и пропавшие без вести.       Так много… Ролли не был лордом, но понимал: ничего хорошего в этом нет. Для него этот бой не был первым, а вот Эйгон до этого настоящей драки не видел. Утяра вновь попытался вспомнить ту битву. Когда в их отряде услышали шум боя впереди, Халдон и Лемора убеждали короля держаться позади, но Таргариен настаивал на том, чтобы ринуться в сечу. Развернув солдат с марша, они пошли на выручку авангарду, где сражались Грифон и Бездомный Гарри. Но рыцаря ранили: для него все закончилось задолго до исхода сражения.       Как только Ролли привык более-менее держать равновесие, Эйгон повел его по лагерю. Внешнюю границу образовывали траншеи и рвы у подножья холма, позади них громоздились земляные валы. Недавний опыт показал, что пауков они бы надолго не задержали, но, все же, это было лучше, чем ничего. Там выстроилось множество солдат. Патрули сновали по насыпи: были там и лучники с арбалетчиками, и прикрывавшие их пикинеры. – Что с лордом Коннингтоном? – спросил Ролли. – Грифон невредим, но он был очень не рад известию о том, что ты из-за меня пострадал.       Ролли хорошо представлял, какую жесткую взбучку мог устроить Старый Гриф Юному, как это было в Тироше, где мальчишка посреди торжища стянул с лотка подзорную трубу, сверкавшую мирийским стеклом. Единственным лордом, которого до встречи с Коннингтоном знал по жизни Утяра, был старик Касвелл. Но cо своим драгоценным Лорентом тот носился, как курица с яйцом, вот яичко-то и протухло. – Да, представляю, – ухмыльнулся рыцарь, продолжая путь, – ну, что думаешь? – О чем? – заломил бровки Эйгон. – О своем первом бое. Блин, это все равно, что спросить, как в первый раз потрахался, – рассмеялся Утяра, – тем более, я уверен, что следующего уже не будет. Гриф костьми ляжет, но не позволит.       «Пусть юнец в следующий раз дважды подумает, прежде чем сравнивать меня с пойманной рыбой». – Ну… никого я не убил, если ты об этом, – ответил ему Юный Гриф. – Но мы же победили. Разве этого не достаточно?       Сказано было с ухмылкой, но парня выдали глаза. Да и в голосе чувствовалась неуверенность. Ролли и самому было не до смеху. Да, они сражались, но не было ни ощущения победы, ни даже желания обсуждать произошедшее. – Ну да. Как, страшно было?       Эйгон замешкался. – Мне – нет.       «Врешь. По голосу же вижу, что врешь», подумал рыцарь, пристально глядя в глаза ученика. – Да, было страшно, – наконец, отстраненно признался подросток, – Это… как-то не по-королевски. Но я ничего подобного в жизни не видел. Я должен быть храбрым, я знаю. Обязан быть. Какой из меня король, если я не могу сражаться в битве. Но там в бою мои руки словно налились свинцом. Я хотел сбежать, – опустил он взгляд. – Мне тоже было страшно в первом бою. Держу пари, Грифону тоже, а ведь он не дрогнет, даже если перед ним встанет сам Неведомый. И сражался я тогда с бандитами, а не с чудищами.       Утяре вспомнился короткий бой на берегу Мандера, неподалеку от Горького моста, который, по правде, едва можно было называть стычкой. Ему тогда было пятнадцать, он был стражником при старом Касвелле. Было забавно, как тысячи битв в рядах Золотых Мечей слились в его памяти воедино. Но он все равно помнил, как трусил, прежде чем они нашли тех разбойников у реки. – Чудища, – пробормотал Эйгон, – помню, как читал сказки про Иных и их огромных пауков. Никогда не думал, что это правда. Думал, что проснусь в Волон-Терисе и… – Было бы здорово, уж точно. Я буду рад даже Горестям. Семь преисподних, даже Горькому мосту, – парировал Ролли, – нам бы только дорогу найти. – Когда мы покорим Вестерос, – с улыбкой посулил Эйгон, – ты появишься у Горького моста как слуга государев, как завоеватель. И твой отец увидит сына-рыцаря.       «Если мой старик еще жив». – Я бы не отказался от удела на Мандере, от дворяночки-жены… Ну, если по твоей или Грифоньей воле меня прежде не убьют.       Быть может, и к лучшему, что разговор зашел о надеждах и ожиданиях: обсуждать их было куда лучше, чем возвращаться к сражению. Продолжая беседу, Ролли и Эйгон бродили по лагерю. Множество солдат жалось к кострам, многие закутывались в плащи потеплее. Но, подойдя ближе, спутники увидели и множество других огней, отнюдь не бивуачных. Звучали песнопения на иноземном языке, похожем на диалект изучавшегося Эйгоном Валирийского; для Утяры все они были одинаковой тарабарщиной. Но рыцарь узнал слова: довольно часто слышал он их возле храмов Красного Бога, что в Волантисе, что в Лиссе, и даже в Бравосе. Разглядел и запевалу, собравшего вокруг себя больше полусотни солдат, мускулистого мужчину с длинными волосами, выкрашенными в красный цвет. На поясе у него висел меч с рубином на рукояти, поверх кольчужной рубахи была алая сутана, оставлявшая открытыми толстые руки, украшенные дюжиной золотых браслетов. Низкий голос звучал словно песня менестреля. Это красный жрец Владыки Света проповедовал для всех готовых внимать его слову у огромного священного огня. В рядах Золотых Мечей были люди всех верований, даже наемникам могло потребоваться напутствие святого отца. С момента появления в Волон-Терисе, служила службы и Лемора, помогая септону Теону, – иногда Дакфилд ходил туда, но перестал, когда их прекратил слушать Эйгон. – Что он говорит? – Что ночь темна и полна ужасов, но свет Рглора разгоняет тьму и ведет из смерти в жизнь, – перевел Эйгон.       Чем больше людей присоединялось к пению, тем сильнее устремлялись вверх языки разгорающегося пламени. Отражаясь в глазах людей, огонь придавал им пурпурный оттенок. И даже Ролли почувствовал внутри себя странное тепло, глядя на танец огня и вслушиваясь в звенящие незнакомые слова. – На нас напали демоны тьмы, прислужники Великого Иного. Вокруг нас клубятся ночь и холод, но огонь Владыки Света всех их отразит.       Дакфилду никогда не нравились красные жрецы с их россказнями о тьме, их костры, да и то, что он слышал о жертвоприношениях их божеству. Грифону было на них наплевать, Юный Гриф выказывал расположение встречавшимся им верующим, но вот Утяра предпочитал держаться подальше. Но теперь, когда он подумал о том, с чем отряду довелось столкнуться – о том, что поджидало их за пределами лагеря, вид пламени и звучание песнопений показались не такими уж пугающими. – Король Эйгон Таргариен! – словно пробуя это имя на вкус, прозвучало обращение на всеобщем языке с легким акцентом. Хор замер на мгновение, красный жрец оставил свой костер и двинулся к Эйгону. – Пришел ли ты присоединиться к нам в наших молитвах? – спросил он. – Нет, – сознался юноша, – но я и не знал, что в войске есть красный жрец. – Имя мое Венарио, я слуга Владыки Света, Ваше Величество, – ответил жрец, – уже двенадцать лет как я сражаюсь в рядах Золотых Мечей.       Вблизи на вид рглорианцу можно было дать лет тридцать пять (но Утяра слышал о том, что алые жрецы – чернокнижники, использующие колдовство, чтобы придавать себе моложавый вид). Был он по-мужски красив: чистая кожа, темные глаза, гладко выбритый подбородок. Кровавые волосы волной спускались до плеч. Единственное, что портило облик, так это нос, который скорее всего пару раз сломали. Хотя, были у него шрамы и на руках.       "Двенадцать лет... я получил куда больше худших увечий за вдвое меньший срок". По сравнению со жрецом, Ролли с его-то небритой бородой и непослушной копной волос чувствовал себя неряхой. – Ты мириец? – удивленно спросил Эйгон, – говор звучит как тамошний. – Я был рожден в вольном городе Пентосе, Ваше величество, – тепло улыбнулся Венарио, – но вы хорошо распознаете акценты: я прожил в Мире несколько лет. Вот в вашей речи есть что-то с берегов Ройны, но все равно вы же вестеросец. Исповедуете Семибожие андалов? – Я следую вере своих предков, Семерым, кои суть Единый, – приосанившись, ответил напрягшийся юноша, – но в Эссосе моих единоверцев мало. Я уже имел честь общаться с красными жрецами. – Есть только один бог, и это Владыка Света, – произнес Венарио, – некоторые из моих братьев и сестер трактуют это, будто все остальные – злокозненная ложь. Но вот женщина, септа Лемора – хороший человек. Как и многие другие, кого я встречал до этого. Лично я верю, что всякий, кто поддерживает свет и жизнь, служит истине Рглора, пусть и не во имя его.       «Хорошо сказано», подумал Утяра, но тут же поправил себя: «но если он не заткнется о том, что его Красный бог – единственная истина, наемники ему глотку перережут, не посмотрят, жрец это или нет». – Когда мы ожидали в Волон-Терисе, – зажглись глаза служителя, – в храме Красного бога я слышал кое-что о вашей родственнице, Матери Драконов.       При её упоминании у Эйгона затянулось лицо, он нахмурился. – Там говорили, что она возрожденный Азор Ахай, – стал ниже и тише голос жреца, – тот, кому предначертано даровать победу Живым над Великим Иным и восторжествовать над тьмой. Некоторые из солдат прислушивались к этой молве.       Слышал об этом и Ролли. Ведь были же те, кто истолковывал перенос в долину как наказание. И многие из поклонявшихся Рглору вторили им: то, мол, кара за то, что они решили плыть в Вестерос, а не отправляться в Миерин. А с тех пор, как Эйгон встретил Хугора Хилла, или Йолло, или как там его звали на самом деле, всякое упоминание Дейнерис Таргариен вызывало у него раздражение. – Я слышал, у нее есть драконы и армия Безупречных, – ответил король, – если она действительно та, за кого себя выдает, она может спокойно разделаться с изнеженными юнкайскими рабовладельцами. Но я не намерен становиться очередной страницей в книге её жизни. Я покажу себя в Вестеросе.       Венарио предпочел не отвечать на этот выпад. – Я видел, как вы трудились с лекарями наравне. По правде говоря, я не слышал до этого о королях, что зашивают раны. Вы уверенно сражались с этими демонами Великого Иного. Говорят, что на марше вашему лорду-деснице явилось благое знамение, хоть лично я там не был и не мог в этом убедиться. Быть может, король Эйгон, на вас тоже снизошло некое благословение. Знайте, что вы всегда можете присоединиться к нашему огню, когда только захотите. И тогда Владыка Света явит свою правду и Вам.       Жрец поклонился. – Пусть Владыка Света ниспошлет вам свой свет, ибо ночь темна и полна ужасов. – Прощайте, жрец, и да хранят вас боги, – задумчиво сощурился Эйгон.       Король пошел прочь, туда, где ему и свите предстояло сегодня ночевать. Утяра следовал за ним. Собственный шатер Эйгона, большой и серый, стоял среди командирских, неподалеку был и тот, который прежде использовал Грифон, наспех превращенный в королевский. Снаружи торчал штандарт с трехглавым драконом дома Таргариенов на черном поле. Ролли, Леморе и Халдону предстояло делить один шатер на троих, но его это не стесняло, он уже привык к их обществу за эти годы.       Войдя внутрь шатра, Утяра воспользовался возможностью закутаться в толстый шерстяной плащ, прежде чем опуститься на ковер. Сделал он это не без стенаний – давала о себе знать рана, боль которой отдавалась в оба бока и спину. Эйгон подал ему миску риса, еще теплого, да ломоть хлеба; на отдельной тарелке была нарезана соленая свинина. Рис был обычным злаком в Волантисе и на берегах Ройны, а вот в родном Вестеросе Ролли его никогда не видел. Все свежее мясо уже много дней как съели либо засолили, чтобы сохранить. Грифон бы не позволил ему сгнить и пропасть.       Жадно поедая угощение, рыцарь поглядывал на Эйгона. Сидевший рядом юноша казался раздраженным. Вывели ли его из равновесия слова красного жреца? Быть может, карлика? Или же нечто другое. – Это разговор со святошей выбил тебя из колеи? – пробормотал Ролли, затолкав в рот огромный шмат свинины. – Нет, – не таясь, ответил парень, – просто я себя чувствую как в клетке. Все летит к чертям. Все не должно быть так… Неужели это моя вина? За какие грехи карают меня боги? Грифон пытается обезопасить мою жизнь, но я-то слышу ропот. Там в лагере солдаты треплются, что на них обрушилась кара из-за того, что я самозванец, скомороший дракон. Посягающий на то, что ему не принадлежит! Но я же король по всем законам Вестероса.       Утяра не знал, что и ответить. Рыцарь веровал, но не был септоном. Вот если бы Лемора оказалась на его месте... – А Лемору ты об этом спрашивал? – Лемору, – процедил Эйгон, – я спросил её мнения, в чем причина. Она сказала, что только боги могли перенести нас сюда. Джон говорит, что я это все, чем должен быть принц. Я хочу помочь – и не могу. С моим отцом, принцем Рейгаром, такого бы не было. И с Эйгоном-Завоевателем тоже. Почему же не справляюсь я? «Быть может, Джон ошибался?» – вот что осталось недосказанным», подумал Ролли, «блин, я не могу, когда он так выглядит…» – Знаешь, утка дракону не лучший советчик, но твой отец и Эйгон-Дракон не раскисали в отчаянном положении. Оставь подобное Халдону да старине Грифону. – Королю своему дерзишь, – рассмеялся мальчишка. – Утяра тут годится или для серьезной разборки, или для того, чтобы преподать тебе урок, усадив на жопу ударом дубины. Но, вот что я заметил, трёп какого-то там святоши про твою засевшую в Миерине тетку спугнул тебя как лошадь. Это мне простительно бояться красных жрецов, а короли должны быть выше этого. – Подумать только, – смеялся Эйгон, – а я-то хотел даровать тебе белый плащ! – Б-белый плащ, Ваша милость? – спросил Утяра. Он никак не мог взять в толк: то ли он сам зашиб голову сильнее, чем думал, то ли сопляка все же ранили в бою. – Я же не заслуживаю, – понуро признался рыцарь, отложив в сторону тарелку. – Ты учил меня владеть оружием, – поднялся на ноги Эйгон, – ты был со мной и Джоном с тех пор, как я был совсем мальчиком. Ты силен, верен и храбр. Ты получил рану, пытаясь защитить своего короля. Думаю, никто другой не заслуживает большего доверия.       ...Какой мальчик в Вестеросе не мечтал стать королевским гвардейцем, мечтал об этом и гадкий утенок из Горького Моста, который искалечил единственного сына лорда Касвелла за то, что тот попытался отнять у него эту мечту. И вот теперь его король, юноша, которого он с самого детства учил владеть мечом, вновь одарил его этой мечтой. Предложил воплотить в жизнь. Так зачем же ему отказывать? – Есть бойцы сильнее меня. Не великий я мечник, отец мой был простым кузнецом. Да и рыцарь из меня тоже... так себе, – добавил Ролли, – Я… я хочу себе этот белый плащ, Ваша милость. Любой бы жаждал подобной чести. Но я его не заслуживаю. – Цареубийца был отпрыском благородного дома, равно как и умелым бойцом. Но он запятнал свой плащ и нарушил все свои клятвы. К услугам моих деда и отца были лучшие мечи Вестероса – и они их не спасли. У меня уже есть армия. Но я скорее предпочту верных рыцарей умелым воинам.       «Не это ли говорила одна королева?», подумал Утяра, вспомнив один из уроков истории королю от Халдона. В Королевской Гвардии мало было быть великим воином. То были образцовые рыцари. «Быть рыцарем это нечто большее, чем просто меч и клятва», учил его Грифон, когда он еще ходил в оруженосцах. Если отбросить клятвы и преданность, то что тогда отличало рыцаря от конного наемника или любого стражника замка? «Да и чему же я храню верность?». Он сбежал в Эссос, спасая собственную шкуру. Записался в Золотые Мечи ради золота. Его послали к Грифону, учить его сына обращением с оружием – а потом выяснилось, что парень это Эйгон Таргариен. Грифон был добр к нему. Он возвел его в рыцари – разве не этого Ролли хотел всю жизнь? Много денег Дакфилд не заработал и состоятельным человеком не стал. Зато стал лучше, по крайней мере, так ему казалось. Он нашел цель своей жизни.       И вот теперь Эйгону нужен был человек, которому он мог бы доверять, больше, чем прежде. – Я не Джейме Ланнистер, – вымолвил Ролли, – я не лучший мечник, не сын какого-нибудь великого лорда. Но я и не цареубийца. Грифон посвятил меня в рыцари. И я повинуюсь приказам моего короля, Ваша милость. Только я не знаю клятв.       Эйгон кивнул и, держа меч в руках, увлек его наружу из шатра. – Нет у меня для тебя плаща, прикажу, чтобы потом его достали, – извиняясь, сказал он.       Ролли опустился на колени, невзирая на пронзившую его при этом боль. Эйгон улыбнулся и извлек меч-двуручник из ножен. Клинок сверкнул на свету. Юноша протянул его Ролли. – А я клятву знаю. Ну-ка, повторяй за мной, сэр Ролли Дакфилд, – сказал он, – Во имя Семерых клянусь защищать короля и семью его изо всех сил, не щадя себя. Щитом своим, мечом своим, жизнью своей клянусь, что буду хранить секреты короля и повиноваться его приказам. Всякий враг короля будет моим врагом. Кровь свою пролью вместо короля, советом своим сослужу или молчание буду хранить, если на то будет воля его. Клянусь, что ни жены, ни удела не возьму, что не стану отцом детям своим. На се даю торжественный обет пред лицом всех Богов, с этого дня и до последнего вздоха своего.       Ролли чувствовал, как холодок сбегал по спине, когда он повторял слова, крепко сжимая меч в руках. Ноги его дрожали. – …На се даю торжественный обет пред лицом всех Богов, с этого дня и до последнего вздоха своего. – Сэр Ролли Дакфилд! Я, Эйгон из дома Таргариенов, шестой своего имени, король андалов, ройнаров и Первых Людей, нарекаю тебя лордом-командующим Королевской Гвардии. Встань же!       И лорд-командующий поднялся на ноги.