"Сайранг" - значит "Жгучий булат"

      «Как же так?»       Это все было волей случая, невероятно азартной игрой, которая вдруг пошла не в его пользу. Бамельдир отправился на север на войну, вместе с принцем Гвиндором и его доблестными конниками, взяв с собой друзей и присяжных воинов, удалых и храбрых, как на подбор. Да, это было опасным предприятием – но родине были нужны рыцари, а достойному мужу не пристало бояться опасности. Он никогда не участвовал в настоящей войне, но можно ли было желать лучшего времени для боевого крещения, когда всему пограничью угрожала опасность, а наследники знатных родов, весь цвет нарготрондской молодежи, возглавили войско? И, одержи они победу, Бамельдир был бы увенчан славой, удостоился бы чести, которую никто не посмел бы оспорить. Они бы уподобились победителям при Дагор-Аглареб, отгремевшей четыреста лет назад. Воителям и воительницам, окруженным всеобщим почетом. Но Бамельдир, сын Белламдира, собирался превзойти их всех.       Оборона Тол-Сириона от грязных полчищ Темного Властелина была только первым шагом – ведь победоносная дружина двинулась бы дальше на север. Выкинуть Гортхаура из Дортониона, отомстить за Ангрода и Аэгнора. Двинуться на восток, выиграть войны в землях феанорингов и снискать расположение тамошних прекрасных дев... В своих фантазиях он видел себя скачущим на белоснежном коне по бескрайним лугам, тянувшимся до самого горизонта. Как развевались его волосы на ветру, как орки, тролли и прочие злые твари разбегались от одного его вида. Он возглавлял величайшую армию в истории эльдар, он проломил бы врата твердыни Темного Властелина и вырвал сильмариллы из его железной короны. Он купался бы в благодарности всего эльфийского рода и всех людей доброй воли; имя его превозносилось бы до тех пор, пока горы не превратились бы в прах!       А потом удар орочьего топора выбил из-под рыцаря лошадь и сбросил его в грязь. Вместе с раздробленной рукой разбились и его мечты о величии. Бамельдира спас Городор, старый воин вывел его из-под угрозы. Изувеченного утащили в безопасное место, пока Гвиндор и его наездники косили врагов тысячами. Тот день принес победу всем, кроме него. Бамельдир пострадал настолько серьезно, что на несколько месяцев выбыл из строя. Это было по-стоящему больно. На следующий день после ранения он попытался взять в руки меч, заставил пальцы сжаться на рукояти всего на мгновение, в надежде, что все получится. Острая боль мигом заставила Бамельдира пожалеть об этом. Он даже пытался выучиться сражаться левой рукой, как когда-то пришлось правителю Химринга, но быстро обнаружил, что это у него не получалось.       Теперь же для Минас-Тирита настали самые суровые испытания в его истории. Бамельдиру пришлось остаться в крепости, когда принц Гвиндор и наместник Ородрет пошли на прорыв. Он-то надеялся, что ему хотя бы вверят Цитадель, ведь можно было снискать славу, удерживая оборону. Но вместо этого руководство возложили на Сарада, по крайней мере, пока не подойдут подкрепления. Но на это потребовались бы месяцы. Месяцы, которые предстояло провести вместе с этим злобным и желчным калекой-комендантом. Да, цитадель теперь становилась тюрьмой для всех отчаявшихся и невезучих, пострадавших подобно Бамельдиру или даже хуже, слишком израненных и изувеченных, чтобы принести хоть какую-то пользу. Для ставших обузой...       «И почему тот топорщик голову мне сразу не снес? А лучше бы он вообще промахнулся… Все, что угодно, только не прозябать здесь. Что ж, по крайней мере я с ним не один на один. Нас здесь собралась теплая компания, сходить с ума в каменном мешке».       Таким раздумьям предавался Бамельдир, наблюдая с высоты башни, как князь Ородрет, Гвиндор и вся их рать выезжают за ворота.       Быть может, ему еще удастся увидеть, как они прикончат этого правителя второрожденных, Эйгона Таргариена. Уродливое имя было под стать тщеславному человечку. Но вокруг него не утихали споры – ведь тот провозгласил себя Королем всея Эдаин; на памяти эльдар подобное было впервые. Тем более, сопровождало самозванца огромное и хорошо вооруженное войско соплеменников. Вокруг казарм и цитадели звучали дикие предположения, одно хуже другого. Для кого-то он был очередным созданием Моргота, наподобие драконов, только предназначенным сбивать второрожденных с пути. Быть может, это было глупостью: скорее, он был пришельцем из чужих земель, интересы которого совпали с Ангбандом к его собственной выгоде. А, может, это давно хотели провернуть сами эдаин – сначала заверить эльдар в своей дружбе, потом занять их место и сдать Белерианд Морготу. Ну а следом начиналось обсуждение того, откуда именно взялся "король" и его армия под стенами крепости.       Бамельдир не знал, чему и верить.       Покосившись, Бамельдир заметил какого-то из их солдат-второрожденных. Человек был ни высок, ни низок, – совершенно невзрачная фигура, обладатель длинной темной бороды и редких волос на голове. Он слепо уставился на нарготрондца, но быстро вернулся к своим прежним обязанностям. Прежде нарготрондца редко занимали люди. Некоторые из его знакомых питали к ним поистине нежные чувства, другие же презирали «последышей». Но у себя дома ему едва ли доводилось с ними пересекаться, так что какой был прок забивать голову из-за столь незначительного народца? И уж тем более, сомневался рыцарь, что второрожденных заботит его собственное бытие.       «Но все поменялось». Невольно эльф ощутил, как от страха у него пробежал по спине холодок; оставалось только надеяться, что никто и не заметил, как дрожит его здоровая рука. «Наши собственные вассалы-Второрожденные?» – как быстро это перестанет быть правдой? Откуда ему знать, что этот бородач не замышляет предать эльдар ради того, кто объявил себя их королем? А даже если не он, то что же насчет остальных? – Эй, ты там! – громко окликнул он часового-эдаин, заставив его обернуться на зов, – а ты что думаешь об Эйгоне Таргариене? Он – твой король?       Мужик повернулся лицом к Бамельдиру, но тут же отвел глаза, не удостоив его ответом.       «Я хочу это услышать». – Он утверждает, что он – король твоего народа. Ты с ним согласен? – все равно наседал на него Бамельдир.       За спиной раздался стук клюки по камню, потом пронзительный скрежет чего-то острого по плитам, а затем и голос – глухой, исполненный насмешки и презрения. – Не обращай внимания на этого дурака, просто вернись на пост.       То был Сарад. Даже несмотря на то, что ветеран припадал на одну ногу, Бамельдиру казалось, что тот не шагает, а подпрыгивает. – Дитятко мое, тебе что, нечем заняться, кроме как отвлекать бойцов в карауле? – повернулся комендант к Бамельдиру. – Я задал ему вопрос! – воспротивился рыцарь. – Полагаете, им можно доверять после всего, что произошло? – Думаешь, если этот человек – предатель, то он так тебе об этом и скажет? – высмеял его Сарад, – да ты тогда еще глупее, чем кажешься. Если он изменник, то у него уже было вдоволь шансов обратиться против нас. А если нет, то его к этому может подтолкнуть твой жалкий лепет. Так что заткнись и избавь нас от очередных своих умствований. – Не имеете права, – ткнул Бамельдир пальцем в коменданта. Нарготрондец был зол, взбешен тем, что с ним не считаются, да еще подобным образом. И что рот ему затыкает тот, кто только и делает, что жалуется да изводит остальных. – Ах, не имею права? Мальчик, скажи-ка, кто распоряжается всем в крепости? – Наместник Ородрет, выше которого – только Его величество, король Финрод, – легко нашелся с ответом Бамельдир.       Сарад подошел к нему, выпрямился и принялся постукивать своей тростью прямо у ног Бамельдира. На таком близком расстоянии от дортонионского капитана вовсю разило лекарствами, которыми он себя накачивал. Нельзя было и укрыться от его холодного пронзительного взгляда. Однажды рыцарю довелось встретиться с самим королем Финродом – в его глазах сверкал тот же отблеск. – И где же король? – заявил Сарад. – Он что, незримо присутствует среди нас? Полагаю, что нет. Пока он не вернулся, в Цитадели командую я. Не забывай об этом. И если я еще раз увижу, как ты задираешь других или хамишь им, то узнаешь меня в новом свете – и рад этому не будешь точно.       «Ах, хамство? – сдерживал гнев Бамельдир. – Тот, кто не уважает никого, кроме своих старых дружков, смеет упрекать меня в хамстве и требовать уважения к другим?!» Здоровая рука сжалась в кулак – как бы нарготрондцу хотелось ударить калеку-ветерана, наконец-то заставить его заткнуться. Но он понимал, что пользы подобное не принесет.       Словно птичья трель на заре, прозвучал сигнал к атаке, громкий, четкий. Бамельдир ринулся к краю бартизана, чтобы все увидеть. Ревели рога, реяли знамена, войско Минас-Тирита мчалось в бой. Величественное и воодушевляющее зрелище заставило позабыть об оскорблениях Сарада и отбросить прочь страхи. Как же рыцарю хотелось быть там, с ними. Рваться на волю, прочь из этой темницы, навстречу ветру.       Мост с грохотом опустился перед приближающимися всадниками. Вслед за ними торопливо бежала пехота, а с противоположной стороны острова отплыли на веслах суда. Малатани, «Золоченые люди», уже укрепились за мостом, но их часовых застали врасплох. Усталые караульные, простоявшие всю ночь на часах, пытались оказать сопротивление, успели поднять и тревогу – но их просто смели, словно их и не было. Бегущих людей убивали с дерущимися наравне. А перед эльфийским войском, словно пена на гребне волны, на самом острие атаки плескался лазурный штандарт Гвиндора. И там, где он пролетал, укрепления и палисады эдаин охватывало пламя, встречаемое громом ликования в цитадели. Бамельдир буквально прыгал от восторга.       Да, дружина эльдар нанесла свой первый удар по Золоченому Воинству, но теперь, когда утренняя тишина внезапно оборвалась, оживал и остальной лагерь предателей. Оттуда доносились крики на этом их душегубском наречии; торопливо сбивались в ряды солдаты с длинными пиками; впопыхах седлали коней. В орочьем стойбище творилось то же самое – но эти, по сравнению с Золотым Воинством, лишь лениво ковырялись. Солнце поднималось все выше: источник света для второрожденных делал их союзничков слабее. Но теперь по линии осады нескончаемым потоком хлынули отряды людей. Копейщики на ходу собирались в фаланги, ощетинившиеся копьями; их лучники и стрелки выстраивались на стенах укреплений. Конница эданин тоже готовилась к битве, а позади нее высились огромные серые туши боевых слонов.       «Давайте же, уничтожьте их!», стучало в голове Бамельдира. Он уже предвкушал тот миг, когда Гвиндор разобьет эдаин и предаст их лагерь огню, точно так же, как и укрепления у реки. Но вместо того, чтобы продолжать бой, дружина Ородрета и Гвиндора свернула прочь и устремилась на юг, постепенно усиливая свой арьергард, чтобы прикрыть отход. Разочарованный Бамельдир саданул кулаком по мраморному парапету. «Почему Гвиндор не воспользовался шансом разделаться с эдаин? Одна хорошая атака могла покончить с ними раз и навсегда! Перебить солдат этого Эйгона Таргариена, сломать хребет Золоченому Воинству. Преподать последышам урок – чтоб познали цену предательства!» – Вот потому-то он и командует, а ты сидишь вдалеке и смотришь со стороны, – сухо заметил Сарад. – При всем своем глупом своеволии и добровольном же невежестве Ородрет все же не считает, что он соображает, как вести солдат в бой лучше, чем самые яркие из его сподвижников. – Вот как, теперь уже принц Гвиндор стал вам по душе, – съязвил в ответ Бамельдир, – я уж думал, вам никто не нравится.       Тень печали отразилась на лице Сарада, но исчезла так же быстро, как появилось. «Этот чурбан что-то чувствует? Кого же он вспомнил?» – Симпатии тут ни при чем, – сказал он. – Но я уважаю Гвиндора Гуиллиона. Поначалу я думал, что он такой же, как и ты, нахальный и порывистый, пылкий – и дурной. Я ошибался: он умелый воин и командир. Но здесь это значит меньше, чем ты думаешь. Чего вам обоим не хватает, так это понимания. Думаете, что красноречивое воззвание воодушевит солдат сражаться до конца, что единственный подвиг способен обратить ход сражения вспять и принести победу. Что достаточно одной хорошей победы, чтобы сокрушить врата Ангбанда. Ородрет боится войны – как боится и своей собственной тени. А вы, все вам подобные – всего лишь переростки. Мальчишки и девчонки, что превратили войну в забаву, а мечи – в свои игрушки. И вы совершенно не готовы встретить истинный лик войны, когда она вам его открывает. Война – это жестокость. Дикость звериная. И победы добивается только беспощадный. Тот, у кого есть воля добиваться ее до конца. Таков урок, который я выучил на пограничье – впрочем, Гвиндор тоже это знает.       И ткнул клюкой в сторону лагерей осаждающих, людей и орков. – Сюда смотри. Будь Гвиндор столь же безрассуден, как и ты, он бы, конечно, успел нанести противнику кое-какие потери – но потерял бы все войско. А мы бы остались наедине с противостоящими нам многотысячными полчищами без единого шанса на помощь. Тебе пришлось бы умереть здесь, отнюдь не славной смертью… Как будто вообще какая-то смерть может быть славной.       Бамельдиру слушать все это было не по нраву. Уж тем более, оскорбляло рыцаря, когда его называли ребенком. – Тверди об уроках, сколько хочешь, – вскипел он, – да только куда они тебя самого завели? Мои раны хотя бы излечатся, я снова буду сражаться и докажу, что ты неправ! А что будешь делать ты? Кому ты нужен?       Припомнил он Сараду и то, что большинство его однополчан из Дортониона, немногих, к кому комендант по-настоящему хорошо относился, уже погибли. – У тебя больше нет друзей. Будешь гнить до скончания веков, захлебываясь собственной желчью да оглядываясь на былую славу, навеки в обнимку с клюкой!       Оно того стоило – глаза коменданта теперь сверкали чистой яростью, былое надменное ехидство дортонионского ветерана как рукой сняло, напускное недовольство испарилось. Бамельдир ухмыльнулся – но триумф его был недолог. Сарад вновь натянул на себя прежнюю гримасу, рука его сжала клюку, словно тиски. Испуганный рыцарь невольно вздрогнул и попятился назад: не слишком ли он далеко зашел? – Можешь глумиться надо мной, сколько тебе вздумается, идиот, – почти шепотом изрек калека, – но чтобы твой поганый язык больше не смел оскорблять памяти тех воинов, мужчин и женщин наравне, что были лучше и достойнее и тебя, и всего твоего никчемного дома.       Теперь Бамельдир буквально вжался в парапет, ощущая спиной могучее дуновение ветра. «Я… Простите меня», – с ходу пробормотал он, несмотря на то, что его еще не тронули и пальцем. Сарад же просто отошел в сторону и вновь принялся обозревать поле боя.       Ветер вновь донес до замка рев рогов. Знамена князей удалялись на юг, держась ближе к Сириону, под прикрытием судов. Но противник не позволил им уйти – несмотря на нанесенный вылазкой удар, он собрался с силами. Сердце Бамельдира екнуло в груди, когда Золоченое Войско выставило для преследования больше пяти сотен всадников: «Да это же больше, чем все наши силы вместе взятые!». Что еще хуже, все они были отменно вооружены, ничуть не уступая оставшимся у Гвиндора рыцарям. Те, кому уже довелось столкнуться в бою с кавалерией эдаин, отмечали эффективность их действий, дисциплину, слаженность и мощь атаки. При этом были они не одни – по меньшей мере вчетверо больше пехоты с пиками и этими их ручными станками для метания стрел выдвинулось вслед за ними. Потом к погоне присоединились и орочьи всадники вместе со своими мелкими сородичами, прыткими и быстрыми.       Про себя нарготрондец желал удачи Гвиндору и князю Ородрету в их побеге. Если по их души пустилась такая орава, то их отряду действительно нужно было лететь без оглядки, чтобы не угодить целиком в окружение, поглощенными боем. Но тут он обнаружил, что простой погоней враг довольствоваться не собирался – его силы готовились не только преследовать эльфийскую дружину. Большая часть Золоченого Воинства и армии Саурона все еще оставалась здесь. Оставшиеся в цитадели ахнули, увидев, как выкатывают осадные машины, как тяжеловооруженные люди и орки смыкают щиты уже для новой битвы, на сей раз – рядом с их стойбищем, на линии осады. С берега реки донеслись характерные шум и гомон людей, переносивших тяжести и толкавших груз: они спускали на воду собственные суда. Бамельдир еще никогда не видел, чтобы орки рисковали пересекать Сирион на лодках. Но люди не боялись Владыки Вод.       В то время как суда тащили к реке, их на небольшом отдалении сопровождала кавалькада всадников. Впереди всех ехал коронованный юноша с серебряными волосами, красивый, словно эльда, облаченный в черные доспехи, кроваво-красный плащ свисал с его плеч. Ехал он быстро, намного опередив своих спутников и держась сразу за лодками. Вот их спустили на воду – а венценосный юнец оказался настолько нетерпелив, что направился вслед за ними, раздавая приказы и напутствия, пока не загнал коня в воду по колено и не промочил свой плащ.       «Должно быть, это и есть Эйгон Таргариен, «король» эдаин». Нет, уж точно не таким представлял его Бамельдир.       «Чтоб вас Валар перевернули!» – чертыхались вокруг. При виде надвигающегося вражеского войска защитники цитадели пали духом: теперь, когда их число уменьшилось, превосходство осаждающих стало всеподавляющим. Были, конечно, те, кто с мрачной решимостью брал себя в руки и собирался с силами для боя, но Бамельдир никак не мог заставить себя последовать их примеру. «Если дойдет дело и до нас, то смогу ли я вообще сражаться?» – думал он, уставившись на свою пульсирующую болью разрубленную руку, пока враг приближался все ближе и ближе. Но вот Сарад был совершенно спокоен. Во всяком случае, Бамельдир был уверен, что видел намек на мрачную радость на лице коменданта, прежде чем тот принялся отдавать приказы. – Это еще не конец, – объявил он, указав клюкой на ворота, – приготовьтесь оборонять цитадель! К бою! На кону ваши жизни.       Все складывалось не в их пользу, вот все, что мог понять нарготрондец. Разумеется, он не мог сражаться с товарищами наравне. Услышать и увидеть из его покоев в башне удалось до боли мало из-за их планировки – окно-то выходило на реку. Но и этого было достаточно. – Мост потерян! – заголосили во внутреннем дворе, когда солнце стояло в зените. – Они взяли мост!       Потом тревогу забили по всей цитадели – вражеские суда пытались причалить к острову. А вскоре после этого новая опасность пришла со стороны ворот – ломать их по мосту тащили таран. Звон стали, хруст ломающейся древесины, крики сотен солдат, доносящиеся снаружи, эхом отдавались внутри стен.       Бамельдиру надоело сидеть у себя, ему нужно было узнать, что же происходит. И раненый кинулся прочь из своих покоев, даже не будучи уверен, что снаружи его уже не поджидает орк или изменник-человечишка с мечом наперевес. «Ну и пускай. С оружием или без него, я с любым разделаюсь, пусть даже и с раненой рукой». Но в глубине души он сомневался, что это будет так легко.       Бамельдир метался по оживленным коридорам. Там стояли вопли, крик и мат: вокруг сновали солдаты. Бежали во внутренний двор подкрепления, им навстречу спешили раненые и вестовые. Рыцарь ожидал, что его тут же заклеймят презрением как бесполезного из-за его неспособности сопротивляться – но вместо этого обнаружил, что всем вокруг не до того: в этой суматохе не было времени, чтобы обращать внимание на прохожих. А он все пытался отыскать в толпе знакомое лицо.       И, наконец, повезло столкнуться со старым другом, которого Бамельдир знал уже много лет. Плащ товарища был залит кровью, в его броне застряло множество стрел, делавших его похожим на ежа. – Хирлуин! – в ужасе воскликнул нарготрондец, – что случилось? Ты ранен?       Хирлуин повернулся на зов, держась рукой за раненое плечо. – Не так страшно, как кажется на первый взгляд, – проворчал он. – Другим повезло меньше. – Но что там происходит? Я слышал, у ворот – таран! – Они наседают на нас уже весь день, – вздохнул Хирлуин, – с нас хватило и орков, но люди – вот кто намного страшнее. Они сражаются без устали и пощады не дают. Отменные бойцы. Ждут, пока мы вымотаемся, истребляя орочий сброд, а потом наваливаются на нас и обращают в бегство. Или атакуют на флангах. Именно так нас и выбили с дамбы. – А что Сарад? – задался вопросом Бамельдир. «Этот калека все твердил про свой боевой опыт, но на моей памяти все, что он умеет, так это проигрывать!» – Направляет нас, как может, – ответил Хирлуин. – Если бы не он, все было бы намного хуже, чем сейчас.       «Да куда уж хуже???» – Думаешь, у нас есть шансы на победу? – Не знаю, – честно ответил ему приятель, но это такого ответа легче не стало.       Снаружи с самого утра продолжалось сражение, то бушевало, то затихало – словно волны на морском берегу. Воцарившееся на миг или даже затягивавшееся затишье нарушали звуки горнов и барабанов, подававшие сигнал к началу нового взрыва кровопролития. Но с каждой новой стычкой защитников оттесняли все глубже и глубже в крепость. Кровь лилась за каждый дюйм. Сначала пал мост, потом враги пробились сквозь ворота, за ними настал черед наружного обвода стен и башен. Где бы ни удавалось закрепиться храбрым защитникам, Бамельдир оказывался свидетелем тому, как они вынуждены были сдавать позиции, отступать все дальше в глубину обороны. Утраченное отвоевать было уже невозможно: все завоеванное Золоченое Воинство тут же принималось укреплять, поднося материалы для баррикад или перевозя их по реке.       Остаткам гарнизона приходилось отбиваться посменно, выкраивая время на передышку – иначе бойцы валились бы с ног там же, где и сражались. «Эдаин приходится хуже, но, несмотря на всю нашу силу, эта мясорубка выматывает и эльдар. Если бы камни могли говорить – что бы они рассказали о том, каково это, быть заточенным на берегу неумолимого моря?»       Наконец, настала ночь, а с ней – и очередное затишье, всяко длиннее предыдущих. Самые уставшие воспользовались возможностью отдохнуть и восстановить силы, в то время как другие переносили тяжелораненых, не способных самостоятельно передвигаться, в безопасное место. Хирлуин бы ранен вновь – а тот бородатый адан буквально спас его из рук врага. Отдохнувшие – как бы мало ни скрывалось для них за словом «отдых» – сменяли уставших, но даже они провели прежде в гуще сражения не один долгий час.       А Бамельдир среди них чувствовал себя одиноким, как никогда в жизни. Вдруг вспомнилось, как однажды, когда он был совсем маленьким, родители на целый день оставили его одного. Тогда ему было одиноко потому, что рядом с ним не было никого, кроме его игрушек. Теперь он был взрослым мужчиной в цитадели, заполненной такими же, как он, – и даже не мог заставить себя посмотреть им в лицо. Они-то сражались, явили свою храбрость. А он что? Чего добился – кроме как получил рану в первом же бою и оказался небоеспособен перед тем, которому явно суждено стать последним?       «По крайней мере, есть тут еще один такой же, как и я».       Нарготрондец не отдавал себе отчета, что же разожгло в нем желание отправиться на поиски Сарада. Одно только присутствие этого злобного мужика, надменность и гордыня которого были на грани порока, было невыносимым. Чего же он хотел от него, получить лишнее тому подтверждение или вновь обрести уверенность? Быть может, ответов? Или просто обменяться издевками в последний раз...       Дверь в покои коменданта была приоткрыта, снаружи не было никого, кто ждал бы позволения войти. Бамельдир шагнул внутрь – там тоже не было никого. Даже той смазливой служки, которая ухаживала за ранами Сарада – эта-то покинула крепость вместе с князем Ородретом, и Бамельдир уже никак не мог узнать, где же она теперь. «Надеюсь, где-нибудь в более безопасном месте». – Подожди. Скоро все будет, – донесся хриплый голос из глубины помещения, явно принадлежавший дортонионскому капитану.       «Что – будет? Он что, решил свести счеты с жизнью, как очередной «незваный гость»-возвращенец из плена?» Нет, это явно было слишком низко, даже со стороны Сарада. Но вскоре рыцарь получил ответ: до его слуха донеслись приближающиеся шаги. А ноздри почуяли запах горячей воды и мыла. «Значит, там достойные витязи умирают, а этот – подмывается?!»       Показался сам Сарад. Его волосы были уложены как у воина, а не распущены в беспорядке по плечам. Комендант был готов к бою – на нем были великолепные старинные доспехи, наверное, старше даже тех, что Бамельдир видел у наместника. Снизу доверху, до последней чешуйки, их покрывала белоснежная эмаль. Богато украшенный составной нагрудник скрепляла пурпурная шнуровка. На кипенно-белом шелковом сюрко, коротком, Сараду до бедер, золотой канителью тянулись вышитые лозы, полные распустившихся цветов, а между ними – эмблема Дортониона. Вороненые наручи и поножи несли изображения Древ Валинора, выполненные золотом и медью. Увидел Бамельдир и еще одну примету старины – большой, широкий наплечник, окаймленный золотым кантом, с которого свисали голубые кисти. Некогда такие были излюбленным снаряжением конных лучников – но давно вышли из употребления. Голову ветерана венчал шлем – спереди его украшал золотой полумесяц в виде распростершего крылья летящего орла, а на верхушке торчал пышный плюмаж из шерсти яка, ниспадавший назад, словно натуральные волосы.       «Этот комплект сделали в Амане», понял он, прежде чем голос ветерана прервал его мысли. – Зачем ты сюда пришел?.. Ладно, неважно, – отрезал Сарад, – раз уж явился без приглашения, то подай-ка мне мой меч.       И указал на лежащий на столе клинок в драгоценных ножнах.       «Почему бы тебе самому не взять?», проворчал про себя Бамельдир, но просьбу все равно выполнил: что бы там ни было, добрый меч есть добрый меч. Кивнув головой, Сарад принял меч из рук и обнажил оружие. Длинный клинок, прямой и тусклый, был безупречен, как в тот день, когда его выковали. Отбросив прочь клюку, капитан-калека любовался отражениями на его поверхности. Но не успел нарготрондец и глазом моргнуть, как тот молниеносным движением вернул его в ножны. – Что это вообще происходит? – спросил Бамельдир, – сегодня утром вы едва ходили, а теперь готовитесь к бою? Как же палка?       Сарад улыбнулся, совершенно искренней улыбкой. И посмотрел на звезды в ночном небе. – Знаешь, глупыш, твои слова сегодня утром заставили меня задуматься. В одном ты был прав, как ни в чем другом. Мне больше уже не сражаться. Уж Морготово пламя на сей счет постаралось. Ты хоть понимаешь, каково мне? Осознавать, что я уже никогда не буду таким, как прежде? Коптить небо до конца дней своих немощному и бесполезному, пока такие как ты или Ородрет взирают на меня свысока?       Комендант тяжело вздохнул, его голос снова сделался бесстрастным. – Ты молод, да к тому же и глуп. Ты, наверное, не осознаешь. На твоих глазах не завершалась целая эпоха. Пока сам такое не переживешь, точно не поймешь, о чем я толкую. «Навсегда» – это дольше, чем кто-либо, ну, кроме Айнур, способен понять. И я не намерен провести это время калекой. Потому и решил показать, как глубоко ты заблуждаешься. – Но ваши доспехи… Как вы вообще можете их носить? Разве вам не больно? – спросил Бамельдир – Всякий раз на ночь мне приходилось хлебать одно зелье, заглушающее боль, – усмехнулся Сарад. – Теперь я его выпил столько, что ее вовсе не чувствую. Если бы не это, то каждый миг в доспехах стал бы для меня пыткой. К тому моменту, как действие его закончится – я уже буду мертв, и оно мне больше не понадобится.       Ветеран сказал это так же спокойно, как если бы отвечал на вопрос, который сейчас час. – Умирать собрались? А как же битва? Минас-Тирит? Кто командовать защитниками будет? Я, что ли? – Оглянись вокруг! – воскликнул Сарад. – Битва проиграна, даже ты должен это понимать. К утру все мы будем мертвы.       У Бамельдира подкосились ноги; казалось, комната и весь мир вокруг начали рушиться. Прежде он был как в тюрьме – теперь же над его головой был занесен топор. «Нет. Нет. Нет!» – стучало в голове. Как страстно желал он, чтобы слова коменданта были неправдой. Как бы хотелось рыцарю, чтобы Сарад просто лгал, в который раз поднимал его на смех. «Ну, пожалуйста, сейчас ведь ты рассмеешься и в который раз назовешь меня глупцом, – молил он про себя, – прошу тебя!» – Почему? – не выдержал и воскликнул Бамельдир, даже не понимая, к кому обращается. –Ты же сам говорил, что не бывает славной смери в бою! Почему ты собрался умирать сейчас, ты, желчный и злобный безумец?!       Нарготрондец был зол: он осознал, что не хочет себе славной смерти. Сейчас он не хотел даже быть героем. Все, чего ему хотелось, – просто вернуться домой. Вновь увидеть отца и мать, своих сестер… – Так вот почему ты сюда пришел, – пробежал пальцами по рукояти меча ветеран. – Ты хотел, чтобы я тебя приободрил. Да, славная смерть ничего не значит. Но я за ней и не гоняюсь. Просто воин всегда должен быть готов встретить свой конец. Я вот его не боюсь. Ведь я жил и сражался уже очень долго. Насмотрелся на то, как погибают друзья. Как вырастают дети – чтобы встретить смерть на выжженном поле боя, позабытые всеми, кроме тех, кто с ними был и сохранит эту память хотя бы до завтрашнего утра, пока не пришел их черед. Страх за собственную жизнь покинул меня много-много лет назад. Боялся я только за своих близких, да за память ушедших. Но теперь и это покинуло меня. Князь Ангрод, его брат Аэгнор, Эрамат, наша малая родина, которую мы искренне любили… все это исчезло. Испарилось как роса на солнце. Растаяло как предутреннее сновидение перед подъемом. Остался я один – и то, задержался неприлично долго. – Ты можешь сбежать! – умолял Бамельдир («значит, и я сбежать смогу. И все, кто с нами, это будет легче, чем кажется»). – Когда король одержит победу, то пожелает вновь заселить Дортонион. Ты сможешь туда вернуться, обжиться там. Быть может, сам станешь его лордом. Что толку нам тут умирать? Почему ты – почему вообще кто-то хочет именно этого?       Сарад расхохотался. Казалось, всякая горечь покинула его, уступив место мрачному спокойствию и уверенности. – Дортонион умер год тому назад в Дагор-Браголлах, – заявил он, не скрывая грусти в голосе, – и был добит, когда на нас напало Золоченое Воинство. Моя эпоха пришла и ушла, оставив меня как пережиток. Даже если королю Финроду суждено выиграть все свои войны, это мой край не вернет. И даже если я стану правителем Дортониона, это не воскресит всех моих утрат. Даже если нагорье вновь будет заселено, даже если оно будет процветать – то будет уже не мой Дортонион. А совершенно другая земля с другими жителями. – Неужели ты не веришь, что мы победим?.. – смиренно спросил Бамельдир.       Он не хотел умирать здесь, а от самой мысли о бесцельности этой смерти сделалось только хуже. «Если мне и суждено умереть, то пусть это будет хотя бы ради нашего дела». Чтобы найти утешение в том, что, несмотря на все потери, добро в итоге победит. Но умереть, чтобы и Нарготронд в конце концов был уничтожен? – ...Скажи мне правду, умоляю. Не то, чтобы за сегодня мне не хватило плохих новостей, но все же. – Не знаю, – сказал Сарад как на духу. – Никому не дано знать, каков будет дальше ход войны. Четыреста лет мы держали Моргота в осаде – орки выходили с нами на бой, а мы их громили. И я был бы рад, если бы это продолжалось еще четыре века кряду. Но, тем не менее, все это обратилось прахом в один миг. Хочу спросить, тебе известно Пророчество Севера? Рок Мандоса? – Нет, – признался Бамельдир. – Я был там, когда оно прозвучало, – медленно произнес Сарад, – когда сам Судья Мертвых проклял за преступление Феанора всех нолдор, пожелавших покинуть Аман. «Слезы бессчетные прольете вы. Все начатое ими во имя добра, завершится лихом. Вы можете быть сражены, и сражены будете – оружием, муками и скорбью; и ваши бесприютные души придут тогда в Мандос».       Вся тяжесть произнесенных слов, словно удар кузнечного молота, ударила по настрою Бамельдира. Холод пробрал его до костей. Словно он уже знал пророчество, хоть и услышал его впервые. – Все мы, покинувшие Аман, прокляты. Отвратительны Владыкам Сил, управляющим самой Вселенной. Да еще и сражаемся против другого такого же Вала. Я, король Финрод, мой повелитель Ангрод, даже ты, твой отец и сестры. Детям, которые сейчас появятся на свет в этот самый миг, суждено жить под гнетом его тени до конца дней своих. От этого рока, от этой предначертанной судьбы нам не скрыться. Если это правда, то эта война была проиграна задолго до того, как нога нолдор вновь ступила на землю Белерианда. Если это так, то все, сделанное нашими руками, сравняется с землей. Все поглотит пепел, как Дортонион.       Бамельдир не знал, что сказать. Горючие слезы стояли в глазах, голос дрожал. – Это же… Это же ужасно… Зачем… Зачем это вообще кому-то понадобилось? – спросил он, пытаясь сдержать всхлипы, – зачем вы это совершили? Для чего пришли сюда? И навлекли это зло на нас? Из собственного тщеславия? Почему? Потому что погиб король, а у его сынка украли драгоценные побрякушки? И после этого ты смеешь называть меня глупцом?! – Навлекли на тебя? Нет, – возразил Сарад. – Ты был рожден здесь, в Белерианде. Вырос в мире и спокойствии – потому что мы сражались. Даже если бы ты родился в Валиноре, ты был бы уже другим Бамельдиром. И если бы ты мог взглянуть на него, то не узнал бы самого себя. Мы – это наш опыт. Теми, кто мы есть, делает нас наша борьба. Благодаря этим векам раздора и сражений земли Белерианда оставались свободными. Спасенные нами от полчищ Моргота мужчины, женщины и дети могли себе жить – в то время как должны были погибнуть. Посмел бы ты сказать им, что это было напрасно? Что это было большим злом? Доблесть Аэгнора, рвение Эрамата, железная решимость моего принца – от того, что они пали в битвах, все это не обесценилось. Не стало ложью. Героизм Дагор-Аглареб и пограничья – такой же подлинный, как и страдания в Хелькараксэ и Дагор-Браголлах. Вот чего так и не поняли Валар со всеми своими угрозами рока и смерти тем, кто отказались повиноваться их приказу: того, почему мы оставили благополучие Валинора ради великой цели. Все потому, что в жизни есть нечто важнее, чем навеки пребывать в блаженстве. Да, быть может, тогда мы не ведали, что уготовила нам судьба. Но что, если бы в тот день в Арамане ты бы рассказал, что ждет меня в Белерианде, вся красота – но с ней и боль, и потери? Сказал, что дорога – лед, а в конце ее – ад? То даже тогда я был бы уверен, что не было бы у меня лучших спутников, чем тогдашние, и поступил бы точно так же. Без всякого сожаления. – Скажи это тем, кто сегодня проиграет сражение, а с ним и собственную жизнь, – прохрипел в ответ Бамельдир, – так себе утешение. Что толку с правды на твоей стороне, если потеряешь все? – Вот этим я сейчас и занят, – парировал Сарад. – Скажи, неужели ты считаешь, что тот орк, который сбил тебя с коня, прав – просто потому что он тебя поверг? Что правда на стороне этих предателей-эдаин, караулящих нас за воротами цитадели – а не их соплеменников, сражающихся с нами плечом к плечу? Если нет, то почему триумф Моргота – это другой случай? Даже если весь Белерианд, вся Арда превратятся в пепелище, попираемое орочьей пятой, это не сделает Врага правым и справедливым. Сама по себе победа – не оправдание. А поражение – не опровержение. – Нет, не сделает. Но мертвым все равно, они останутся мертвы, – возразил нарготрондец, – скоро умрем и мы. Ты был прав, утром я повел себя, как идиот. Уж лучше быть живым, чем праведным трупом или мертвым героем.       Тут снаружи башни ударили рога, намного ближе, чем в первый раз. С затишьем было покончено, приближался последний час гарнизона.       Переведя дыхание, Сарад указал на сундук в углу. – Многое стоило бы сказать, но придется разговорам подождать. Там ты найдешь топор. Возьми его. Будешь отбиваться здоровой рукой. Может, ты умом и не блещешь, Белламдирион, но по глазам вижу: встречать смерть безоружным тебе не хочется. Там же лежит кинжал, забери его тоже. И постарайся сохранить при себе.       Бамельдир послушно забрал топор. Для левой руки оружие было тяжеловато – но сил рубить ему хватало. – А этот кинжал, я же не могу держать его в другой руке. Против врага он будет бесполезен. – Он и не предназначен для врага, – ответил ему Сарад.       «О, нет, это же…» Бамельдира всегда учили, что самоубийство это трусость, греховное деяние. Кощунство по отношению ко всему благому в мире. Но он слышал и рассказы о тех, кто был схвачен и погиб. Или, того хуже, остался жив. Они с Адертрионом были приятелями – до того, как он попал в плен и принужден передавать послание от имени Эйгона Таргариена. Одним Валар было теперь известно, где он и что с ним. – Лучше самому наложить на себя руки, чем попасть в лапы орков и сожалеть потом, что не смог, – молвил ветеран. – Давай, следуй за мной. Нам пора.       И Бамельдир взял кинжальчик.       Когда они спускались по лестнице, он с трудом перемещался по ее винтовым ступеням. «Будет ли больно?» – сверлило без устали в голове. Шаги получались тяжелые, словно ноги залило свинцом, а тело вморозили в ледяную глыбу.       «Что же станется с моим телом после смерти?» Он представил, как орки сожрут его останки или же просто бросят гнить. Как отрубят руки или как отошлют семье изуродованную голову. Бамельдира снова начала бить дрожь, топор казался невыносимо тяжелым. Он даже оступился и с трудом удержался, чтобы не скатиться вниз.       «Помогите. Пожалуйста, помогите же мне».       Спустились в цокольный этаж цитадели, где и собрались все уцелевшие. Кто сидел, кто стоял, подпирая стены, некоторые лежали на полу или отдыхали на ступенях. С трудом пытался встать на ноги Хирлуин. Здесь были люди – много больше солдат-второрожденных, чем Бамельдир ожидал. Эльдар и Эдаин держались наравне. А горсточка бойцов, носивших геральдику Дортониона почтительно склонила головы при виде Сарада в его парадных доспехах. – Ты напуган, – сказал нарготрондцу Сарад. – Неужели еще не смирился с надвигающимся неизбежным финалом?       С кислой миной Бамельдир тупо уставился на коменданта: отвечать ему не хотелось совершенно. – Вот посмотри на них, – указал Сарад на эдаин. – Мы скоро отправимся в Чертоги Мандоса. Быть может, тебя оттуда быстро возродят во плоти. Говорю же, ты молод, к тому же и глуп – ну, в самом деле, что плохого ты мог совершить? А вот меня нет, слишком уж долго бегал я от приговора Судьи. Все эти столетия напролет. По крайней мере, я вновь окажусь со своим повелителем, так что мне роптать ни к чему. Но вот ответь на мой вопрос: что, по-твоему, будет после с Второрожденными? – Не знаю, – нехотя признал Бамельдир. – Никогда не интересовался. – Говорю же, ты глупец, сын Белламдира, – улыбнулся дортонионец. – да только в этом ты не глупее нас остальных. Никто не знает судьбы человека, а меньше всех дано ее предугадать самим Второрожденным. Подозреваю, что заберись ты хоть на самую вершину Таникветиля и спроси там самого Короля Королей, он будет знать не больше Эбора или того мужика, которого ты вчера донимал. Ты с уверенностью скажешь, куда же унесет твой дух, а эти люди – нет. Они слабее нас, подвержены болезням, а их и без того небольшие силы с возрастом уходят, уступая место дряхлости. Я уже насмотрелся на эдаин, могучих в годы юности – но превратившихся в седовласых старцев, не способных даже стоять на ногах без посторонней помощи. Они не могут рассчитывать даже на то, что труды их жизни не пойдут прахом. Быть может, в конце пути, на той стороне их ждет только Тьма. Но все равно, Бамельдир, посмотри, как храбро они встречают смерть. Таков урок, который нам надлежит хорошенько запомнить. Некоторым из нашего племени, таким как Ородрет и иже с ним, только вечность и подавай, на меньшее не согласны. Они предпочли бы, чтобы мир вокруг них замер навеки, а не шел вперед, оставляя позади то, что им привычно и знакомо. Но ничто не вечно в круговороте мироздания.

Звучит сквозь столетия зов перемен – ты не стой у них на пути: Законы судьбы беспощадны — от них не уйти, не спастись.

      «Звучит не так уж плохо» – подумал Бамельдир – А разве вы бы не отказались от того, чтобы все шло так, как нравится? – Никто бы не отказался, – признал Сарад, – но, чтобы сохранить мир, ты же его не забальзамируешь? Пытаться уничтожать новое, чтобы сохранилось старое – не та победа, которой стоило бы гордиться. Да и не такова природа Вселенной, в которой мы рождены и живем. Вот что я тебе скажу: если что-то заканчивается, это же не значит, что его вовсе не было. Даже если конец этот нам не по душе.       Бамельдир замер, задумавшись над словами коменданта. «Если эдаин умирают, то почему же этого так боимся мы», – заговорила в нем гордость. В глубине души он уже допускал правоту Сарада. Если финал неизбежен, то что толку плакать и сжиматься от страха? – Тогда… я бы хотел принять смерть с честью, – наконец, ответил он. – Это все, о чем я прошу, – ответил Сарад, с улыбкой глядя Бамельдиру в глаза – наше время вышло. Быть может, скоро закончится оно и для всех нолдор. Но прежде мы потратим наши последние и лучшие минуты на то, чтобы враг нас навсегда запомнил.       И, оставив Бамельдира, ветеран Дортониона вышел вперед. – Храбрые и верные защитники Минас-Тирита, соберитесь все вместе! Эльдар и эдаин, мужчины и женщины, – обратился к выжившим комендант крепости, и его спокойный голос разнесся по всей цитадели, – слушайте вашего командира! Битва проиграна. Война для нас вот-вот закончится. К рассвету Тол-Сирион падет. Я не смею требовать от вас не испытывать страха или утереть слезы. Но прошу вас: будьте храбрыми. Сразимся же еще раз плечом к плечу в наш последний час вдалеке от родного дома и соплеменников, встретим же врага вместе. А еще – я хочу услышать ваши имена. Пусть никто и не сложит о нас песен, а память о нас сохранится лишь в сердце самого севера. Но когда мы встретимся вновь в Чертогах Мандоса, я не позволю, чтобы кто-то был там позабыт и оставлен. Вот ты, второрожденный, – обратился он к одному из эдаин, – распрямись, скажи свое имя. – Эбор из Бретиля, – глухо ответил тот. Не это ли человек, легковерность соплеменников которого и обрекла всех на горькую участь? «Что теперь толку думать об этом», напомнил себе Бамельдир. – Племя Халет всегда славилось отвагой. Будь достоин соплеменников, пусть они тобой гордятся... а ты, сын нолдор? – повернулся Сарад к Хирлуину. – Хирлуин, сын Криона, – прозвучало в ответ. – Я хорошо знал твоего отца, Хирлуин, теперь же никогда не забуду его сына, – заверил его комендант, продолжая церемонию. – Педирион из Барад-Нимрайса! – отозвался следующий. – И да явит Барад-Нимрайс в очередной раз свою верность, почтенный Педирион. – Харнадис из Дортониона! – выкрикнула женщина, – для меня честь умереть с вами, мой командир! За Эрамата, за князя Аэгнора, за Ангрода Железнорукого!       У Сарада выступили слезы на глазах, он поклонился и молча ее обнял. – Галхир, – представился бородатый мужик, с которым Бамельдир вчера сцепился. – Наллриень! – Хастор! – Аррадир!       Их короткое прощание начиналось подобно паре капель, упавших на землю, теперь же оно превратилось в проливной дождь – каждый оставшийся в живых выкрикивал свое имя, и, казалось, сами стены звенели от их голосов. – Бамельдир, сын Белламдира, рыцарь Нарготронда, – собравшись с силами, вскричал и он, потрясая топором. – Вы лучшие солдаты на свете! Братья и сестры, спасибо вам за все, – ответил им Сарад.       Снаружи донесся шум приближающихся чужаков. Захрустели доски: с тяжелым грохотом обрушился на двери башни первый удар тарана. А раненый покрепче прижал к себе топор, словно оружие могло укрыть его с головой, как одеяло.       Таран откатился назад и ударил в двери снова. – Alcar! Слава! – перекрыл шум возглас Харнадис.       Ритмично и гулко, все громче и сильнее крушила сталь древесину, и все сильнее поддавались ворота. – Alcar! – вновь вскричала Харнадис. – Ná! Да!!! – ответил ей хор выживших. Выбитые ворота распахнулись настежь и развалились, снаружи кишмя кишели солдаты Золотого Воинства, пехота эдаин, закованная с ног до головы в доспехи и прикрывавшая собой лучников в глубине своего строя. А позади Бамельдир заметил и стяг с трехглавым драконом. «Эйгон Таргариен где-то рядом». Орущие боевые кличи второрожденные вражеского авангарда хлынули внутрь, на штурм цитадели.       Первым их встретил Сарад, свой обнаженный меч он держал двумя руками. На него наступали «золотые» с мечами и палицами, с копьями и топорами, но комендант хранил ледяное спокойствие. Вот первый вражеский солдат шагнул вперед, – и, как распрямившаяся тетива, ветеран одним рывком нанес ему удар в шею. Человек умер мгновенно, его соплеменник замахнулся топором, но топорщику «повезло» точно так же, как его предшественнику. Меч отрубил ему руку в запястье,а потом и сразил очередного предателя, пробив кольчугу. Дортонионский ветеран был в отличной форме, в бою он ничуть не уступал Гвиндору. «Каким же тогда воином он был до ранения», с завистью думал Бамельдир. Каждое движение Сарада легко перетекало в точный удар; силой и скоростью реакции он превосходил любого из этих эдаин. В мгновение ока пятеро врагов пали или корчились на полу.       Хирлуин и Эбор поспешили на помощь коменданту; клинок Харнадис прикончил первого же осмелившегося напасть на нее мужика, срубив ему голову с плеч. Хастор вогнал копье в неприкрытую прорезь вражеского шлема. По их примеру, Бамельдир тоже вступил в сечу; он шел вслед за Аррадиром, под защитой его щита. Отбивавший неистовые атаки оказавшегося перед ним противника, товарищ едва не пропустил второго, зашедшего сбоку, но нарготрондец спас положение. Страхуя Аррадира, он замахнулся топором и, срубив наконечник вражеского копья, заставил "золоченого" отступить.       Но не было здесь места словам благодарности – только сражению, только убийствам. В чертогах Цитадели бушевал водоворот жестокой расправы. Снаружи лезло все больше кровожадных эдаин, с ходу вступавших в бой. В тесных и переполненных помещениях крики раненых сливались воедино с кличами продолжавших сопротивление. Снова и снова рубил топором Бамельдир. Но в горячке боя он оторвался от Аррадира, оказавшись без прикрытия. И понял, насколько оказался уязвим, только когда его отрезал от остальных один из Золотых Воинов, широкоплечий мечник с тяжелым щитом. С единственной здоровой рукой у эльда не было шансов не то, что убить его, а вообще вести с ним бой на равных. Медленно пытался Бамельдир отступить, но человек не прекращал преследование, загоняя его в угол. Когда рыцарь попытался ускользнуть в сторону, то щит со всей силы ударил его по увеченной руке. Громко хрустнули кости; вскрикнув от боли, Бамельдир выронил топор…       …И вражеская сталь погрузилась глубоко в его тело.       Весь мир вокруг исчез: в нем остались только душераздирающая боль, да жалящий лед, расползающийся по конечностям.       «Как больно… Слишком больно».       Он уже не мог подняться, не то, что уклониться от приближающегося добивающего удара. Но, прежде чем на него опустилась палица, кто-то отбросил второрожденного в сторону. То был Галхир – он бросился на здоровяка в доспехах и сцепился с ним, выиграв достаточно времени, чтобы раненый поднялся на ноги.       Бамельдир истекал кровью. Как никогда в жизни. Он знал, что для него все уже кончено – с каждым мгновением жизнь покидала тело. Но для последнего свершения времени хватило. Пересилив боль, он снял с пояса кинжал. Золоченый рыцарь уже повалил Галхира наземь и собирался его добить, но нарготрондец не позволил оборвать жизнь своего спасителя. Воспользовавшись возможностью, он глубоко вогнал клинок под личину вражьего шлема. С омерзительным хлюпаньем здоровяк обмяк и рухнул на каменный пол, только доспехи зазвенели.       «Никогда прежде не убивал эдаин», перехватило дыхание у Бамельдира.       То был первый и последний раз, когда это суждено было ему совершить. Не было времени на раздумья. Боль и кровотечение не оставляли для этого места. Здоровой рукой он помог тучному Галхиру вновь подняться на ноги и вдвоем они побежали обратно к ступеням. На последнем рывке нарготрондцу уже не хватило сил, чтобы взбираться самостоятельно. Галхиру пришлось его подсадить. Теперь им осталось только наблюдать.       Защитников оттесняли все дальше и дальше. Наллриень погибла, пронзенная пятью стрелами. Пал и Хирлуин: только что Бамельдир видел, как он сразил трех человек, но радость его обернулась ужасом, когда еще четверо зажали его, отчаянно отбивавшегося, в угол и зарубили насмерть. Золотое Воинство, несмотря на все потери, билось как дикие звери.       И только в одном штурмующие не преуспели: клинок Сарада собирал все новые жертвы. Множество мертвых тел валялось у его ног. Его белоснежные доспехи стали багровыми, золотая отделка почернела от запекшейся крови. Вот он срубил голову очередному противнику. Вот новый рыцарь эдаин атаковал его – но ветеран легко отбил удар, а потом, шагнув в сторону, ударил навершием меча врага в лицо. Ошеломленный второрожденный быстро отправился вслед за товарищами, заколотый в шею.       Но даже Сараду пришлось уступить, сказалось то, насколько враг превосходил числом. Наконец, и он отступил вверх по лестнице, пропустив перед собой остальных защитников – а "золоченые" шли за ними по пятам, но держались на почтительном расстоянии. Никто из них не отваживался приближаться слишком близко.       Бамельдир слышал, как второрожденные, перекликаясь на своем зловещем языке, медленно продвигались внутрь. Он не понимал, о чем они говорят, но сомневался, что в словах найдется что-то хорошее. Скоро враги наводнят собой цитадель…       «Конец близок».       Эта мысль не внушала ему ужаса, не было и радости от грядущей славной смерти. Только принятие неизбежного.       Башню освещал лучившийся из окон свет, багряный и теплый, теплее, чем лампады над их головами. Пели дрозды. Это наступало утро, последнее, которое ему было суждено увидеть в Белерианде. И, несмотря ни на что, Бамельдир видел в нем только его красоту.       Когда начали угасать последние силы, когда все труднее становилось дышать, он повернулся к Сараду. – Ты храбро сражался, – с печальной улыбкой напутствовал его старый воин, – покойся же с миром, и до встречи в чертогах Мандоса.       Из-под тяжелеющих век Бамельдир еще успел увидеть, как Сарад с мечом в руках спускается по ступеням. А потом мир погрузился в темноту, звуки сражения уносились все дальше и дальше, и последним, что он смог расслышать, стали произнесенные шепотом слова ветерана: – Мой повелитель, скоро мы будем вместе, ваш верный слуга спешит к вам…