Сомния

День Третьяковой не задался с самого утра. Казалось, что сама Вселенная пыталась за что-то её проучить. Сегодня помимо привычного раздражения Мария, встав с кровати, ощутила ещё и тупую головную боль вперемешку с лёгкими приступами тошноты. Она вдруг поняла, что спала, по всей видимости, в костюме, и плюс ко всему совсем не помнит, как добралась домой. Вероятно, очередной светский приём кончился совсем не светски. Женщина на ощупь добралась до ванной, где вцепилась двумя руками в раковину, дабы удержать себя в вертикальном положении. Подняв голову, Мария стала смотреть на «кого-то», отражавшегося в её зеркале. По ту сторону на неё глядели чужие тусклые измученные глаза с чёрными подтёками от туши, а помада и вовсе исчезла с губ, оставшись где-то на просторах подушек. Этот кто-то, стоящий напротив, был в её одежде и под её кожей, с её руками и мыслями. Этот кто-то безумно был на неё похож. Но самой Марии, которой она была пол года назад, уже не было. — Даа, Третьякова, — протянула женщина хриплым голосом, — Это ж надо было так упиться. Растёшь! — съязвила она, упрекая саму себя, делая несколько усилий, чтобы стянуть с себя чёрный брючный костюм. А ведь сегодня ей ещё предстоял литературный вечер в театре, который она любезно согласилась провести. И чем она, спрашивается, думала? Сейчас блондинка готова была отдать всё на свете за возможность остаться дома и никуда не ходить, никого не встречать, не пытаться тщетно искренне улыбнуться кучке людей, которая соберётся в душном и давящем стенами зале. Она их ненавидела. Но дело было не совсем в людях, точнее, совсем не в них. Мария не отрицала того факта, что они могут быть невероятными, добрыми, сердечными, но все до единого были не теми, кто нужен был Третьяковой. А больших поводов для ненависти чаще всего и не требуется. В этом правда — люди готовы ненавидеть за малое. А Мария как никогда чувствовала себя человеком, ведь, пока нам больно, пока мы способны испытывать и причинять боль, мы живём, не так ли? Холодные струи душа немного привели блондинку в чувства: головная боль утихла, а тело, кажется, было способно передвигаться самостоятельно без помощи стен. Но, несмотря на это, несомненно, радующее событие, настроение Марии было хуже некуда. Она чувствовала себя паршиво, так, как и чувствуют себя люди, вовремя не узнавшие меру в алкоголе. Злая же шутка алкоголя в том, что он даёт облегчение, но оно кратковременно и эфемерно, а требования за него слишком велики. И блондинка, ночью подписав этот нечестный договор, на утро поняла, что жутко переплатила, но «коллеги» уж след простыл, и ничего нельзя было с этим сделать. Женщина дошла до кухни и, открыв окно, вытащила из ящика припрятанные на подобный случай сигареты. Дым приятно заполнил лёгкие, а в памяти всплывали картинки того дня, когда они с Лаурой сидели в темноте у школы, и та так же медленно курила. «Я всё чувствую!» — проносилось у неё в голове раз за разом. Перепробовав несколько десятков сигарет, блондинка наконец-то нашла те самые. Этот запах нельзя было спутать ни с каким другим. Этот запах в какой-то мере заменял ей присутствие человека. Заменял ей Лауру. Курила Мария только в самых крайних случаях, когда справляться с накатывающей временами тоской самостоятельно просто не представлялось возможным, когда она слишком глубоко погружалась в воспоминания о приятных вечерах, совместных прогулках и о том, как горели глаза брюнетки в тот самый день. Третьякова долго пыталась разобраться, что же пошло не так, какая из деталей этого механизма сломалась, заставив всё замереть. Она долго пыталась достучаться до Лауры в надежде на хоть какое-то объяснение, ведь хуже всего оставаться в неведении, не знать, в чём ты виноват, и что сделал не так. Но все её попытки были пресечены, а чувства оказались на свалке. Ненужные, брошенные, неправильные. — Ты можешь хотя бы поговорить со мной? — пытаясь догнать директора, взбешённо выкрикнула Мария, на что та резко развернулась и схватила её за локоть, отводя чуть в сторону от общего коридора. — Хватит орать, — медленно прошипела она, небрежно отпуская руку блондинки. — Хватит меня избегать! — чуть тише, гордо приподняв подбородок, сказала Третьякова. — Что тебе нужно? Поговорить? — закипая, спрашивала Лаура, — Что ты хочешь, чтобы я сказала? Что я люблю тебя больше жизни? — она злорадно и горько усмехнулась, — Не смеши, Третьякова! Ничего не было. И говорить нам не о чем. Пожалуйста, прекрати преследовать меня, — холодно сказала Лукина и захлопнула за собой дверь кабинета. Стук двери надолго остался в памяти блондинки, въелся в подкорку и постоянно напоминал о себе тупой болью. Этот стук стал символом её разбитого сердца. С того дня Мария больше не пыталась выйти на контакт с Лукиной, ведь та ясно дала ей понять, что не хочет этого. Смириться с произошедшим было не сложно. По-настоящему сложно было поверить, ещё сложнее — простить. И если две первые стадии прошли более менее успешно, то последняя никак не хотела даже начинаться. Да, с прощением всё явно было куда сложнее. Мария периодами ненавидела сначала себя за неосторожность и глупость, потом Лауру, желая, чтобы та и вовсе не появлялась в её жизни, а дальше следовало отчаяние, залитое истериками и горчащей солью из глаз. Мария могла провести несколько часов с наслаждением мазахиста вспоминать всё до малейшей детали, причиняя себе невероятную боль, после чего пыталась унять дрожащие руки и безостановочные слёзы в перемешку с желанием что-нибудь разбить. По началу страдало всё, что попадётся ей под руку, позже - только то, что легко можно было заменить, или без чего можно было и вовсе обойтись. Преступно часто страдал телефон, сообщающий о том, что абонент больше не абонент, чаще - посуда, ещё чаще - руки, что колотили по всем доступным поверхностям. Иногда на ладонях Третьяковой появлялись ссадины и царапины, происхождение которых было ей неизвестно. Она уже не обращала внимания на то, что колотить что-нибудь вошло у неё в ежедневную привычку. Момент удара, когда рука соприкасается с чем-то твёрдым, отдаваясь глухой болью, приводил Марию в себя, тушил гнев. Это был не лучший способ снять стресс, да и от проблем он не избавлял, однако помогал почувствовать себя чуть лучше. Но со временем и это прекратилось. Со временем она научилась жить, не обращая внимания на свои чувства. Научилась быть холоднее. Закончив сеанс самобичевания, Мария решила вернуться в постель, так как до литературного вечера оставалось по меньшей мере пять часов, а усталость, внезапно свалившаяся на женщину, грозилась её раздавить. Аккуратно смахнув скатившиеся слёзы, она убрала сигареты на место и закрыла окно, успев порядком замёрзнуть. Но сон окончательно покинул Третьякову, отдавая всё пространство во власть воспоминаниям, что так любезно заполнили собой всё. Мария ехала на встречу с фотографом, который должен был снимать её для какого-то популярного журнала, название которого она, конечно, не запомнила. На дорогах были ужасные пробки и блондинка, успев здорово перенервничать, пыталась успокоить себя, барабаня пальцами по рулю. Её раздражение росло прямо пропорционально количеству машин, издающих неприятные сигналы и едущих непозволительно медленно. Добравшись до ресторана, где была назначена встреча, Третьякова с облегчением выдохнула. Но, как только она зашла в здание и прошла к столику, за которым её уже ждали, Мария увидела знакомую фигуру, находящуюся в компании двух мужчин. «Такие противные, наверняка инвесторы.» — попыталась успокоить себя женщина. Лаура же и вовсе не заметила Третьякову или же очень старательно делала вид, что не замечала. Блондинка весь вечер думала лишь о той, что сидела на другом конце ресторана, и совершенно не могла сосредоточиться на работе. Всё чего ей хотелось, это подойти и обнять женщину. Она так истосковалась по её присутствию, что, злясь на саму себя, всё же не могла отрицать этого безумного желания оказаться рядом. — Вы меня слушаете? — немного раздосадованно спросил фотограф, — Мария Владимировна? Она рассеянно перевела взгляд с конца зала на человека, сидящего напротив. — Что, простите? — переспросила блондинка. — Вы не слушали, — с грустной улыбкой резюмировал мужчина. Только сейчас Мария заметила, что у него был удивительно глубокие весёлые глаза и живой взгляд. Кажется, это был первый раз за вечер, когда она посмотрела на него. — Я… — замялась она, — Нет, нет, что вы, я вас слушала. Вы хотите сделать небольшую фотосессию с зеркалами и… И… — судорожно пыталась вспомнить Третьякова. — Кажется, сегодня вы совсем не здесь, — понимающе улыбнулся фотограф, обернувшись в ту сторону, куда мгновение назад смотрела сама блондинка, — Я не хочу утруждать вас, если вы не настроены на встречу. К тому же время ещё есть. Давайте перенесём? — учтиво предложил он. — Нет, я готова обговорить всё сегодня… — Мария Владимировна, если я сейчас спрошу, как меня зовут, вы скорее всего не вспомните. Как истинный джентельмен я, конечно, не поставлю даму в такое неловкое положение. Но мне кажется, что это достаточный повод перенести встречу. Что на счёт четверга? — Да, — лишь растерянно согласилась женщина. — Тогда до встречи! — произнёс на прощание фотограф и покинул ресторан, где в задумчивости осталась сидеть Мария. Она не могла понять, как могло так выйти, что она не запомнила даже имени фотографа, с которым ей ещё предстоит работать? Но ответ на этот вопрос был весьма прост. К слову об ответе, Лаура, видимо, тоже покинула заведение, так как на месте, где она сидела, теперь никого не было, а официанты спешно убирали оставшуюся посуду. Сердце Третьяковой непроизвольно сжалось. А чего она ждала? Что та вдруг заметит её? И что дальше? «А дальше ничего!» — заключила сама для себя блондинка и встала из-за стола. Однако сюрпризы на этот день ещё не закончились. Едва войдя в помещение, где находилась уборная, Мария встретилась со знакомым ей взглядом голубых глаз, отражённым зеркалом и направленным прямиком на неё. На мгновение женщина растерялась, но быстро собрала себя в руки и подошла к соседней раковине. Чуть дрожащими руками она достала косметичку и попыталась поправить и без того идеальный макияж. Лаура же поспешно направилась к выходу, но голос, раздавшийся в помещении остановил её. — Даже не поздороваешься? — тихо и отчаянно спросила Третьякова, подкрашивая губы и пристально рассматривая собственное отражение. Лаура несколько секунд оторопев стояла, не шевелясь. После чего, развернулась к блондинке, тепло улыбаясь. — Здравствуй! — попыталась придать уверенности своему голосу, но напрасно, тот предательски дрогнул, позволяя Марии зацепиться за эту оплошность. — Здравствуй! Отлично выглядишь! — попыталась она завязать диалог. — Хорошего вечера, Мария Владимировна! — сдавленно выдавила из себя Лаура и покинула помещение, оставляя блондинку одну. И вот она снова уходит, хлопнув дверью. Снова оставляет Марию одну наедине с воспоминаниями, что режут лучше любого ножа, и слезами, предательски скатывающимися по щекам. — Хватит! Хватит! — тяжело дыша крикнула Мария, садясь на кровати, — Хватит! Я не хочу больше этих воспоминаний! Прекрати! — непонятно к кому обращаясь, говорила женщина, крепко зажмурив глаза, — Хватит! — уже спокойнее проговорила она, поднимая веки. День был испорчен, заклеймлён как неудачный, и Мария с радостью бы выбросила его из памяти или вовсе стёрла, прекратив существование. Но с ещё большей радостью она бы уничтожила все эти воспоминания, огнём горящие под рёбрами, застревающие колким репейником в горле, разрывающие её изнутри. Однако, несмотря на все свои ложные желания, в истинности которых Третьякова так пыталась себя убедить, в глубине души она понимала, что воспоминания — это всё, что ей оставили. Воспоминания — это вообще единственное, что у неё было. Небольшой клочок, когда-то существовавших событий. И как бы она не отрицала, как бы не отнекивалась, она ни за что на свете не позволила бы им исчезнуть. Успокоив нервы, Третьякова решила, что оставшееся время займётся выбором костюма и макияжа на предстоящий вечер. Ей жизненно необходимо было чем-то заняться, так как вспоминать то, чему уже никогда не бывать, было невыносимо больно и неприятно. Ей нужно было отвлечься. И Мария действительно отвлеклась, на несколько часов погружаясь в подбор вечернего образа.