Сомния

Снова он. Снова этот пробирающий дрожью стук входной двери. Циклический. Звучащий с каждым новым кругом всё громче и громче. Металлический, режущий слух и плоть, разрывающий барабанные перепонки. Снова невозможность осознать и сдвинуться с места. Снова онемение, пробирающееся под кожу и блокирующее все сигналы из вне. И почему всё всегда так? Невыносимо, неправильно, абсурдно. Почему нельзя, чтобы всё было простым и понятным, без лишних витиеватостей и длинных слов-предложений-монологов, без постоянных эмоциональных пыток, созданных в собственной голове? Мария так и сидела в оцепенении, смотря в одну точку, находящуюся где-то под ногами. Железная рука грядущей истерики снова крепко схватила её за горло, перекрывая доступ к кислороду. Женщина какое-то время пыталась дышать ровно, сопротивляясь приступам паники, но и без того расшатанная нервная система не продержалась долго. Слезы лились по щекам сильными потоками, стекая по подбородку, затекая под край кофты и оставляя мокрые некрасивые пятна, а на лице не было ни одной эмоции. Опустошение, вселенская немощь и бессилие посетили блондинку. Её тело предательски сотрясалось, но сил не было не только на то, чтобы вытереть бездумно стекающие слезы, но и элементарно выпустить из себя хоть какой-то звук, просто заплакать. Третьякова медленно сползла с дивана на пол, подбирая под себя трясущиеся ноги. Думать не хотелось, хотелось поскорее лечь в постель и уснуть беспробудным сном, однако ни то, ни другое не представлялось возможным. В голове всплывали разные образы: вот Лаура злится, обещая её убить, вот она смеётся, закидывая назад голову, чуть оголяя красивую шею, вот уходит, громко хлопнув дверью. И снова эта проклятая дверь. Хлопающая и хлопающая без конца. Снова этот громкий хлопок пытается прорваться сквозь череду панических покачиваний блондинки. Он слышен настолько чётко, что Марии уже кажется, будто это слуховая галлюцинация — новая попытка организма уничтожить самого себя. Чьи-то тёплые руки аккуратно ложатся на плечи. Что это? Кажется, галлюцинации не только слуховые. — Маша, — доносится откуда-то. Звук рассеивается, он одновременно и далёкий и близкий. — Маша! — чётче, будто с силой прорываясь сквозь толстую пелену. — Маша, — перед глазами возникло сосредоточенное лицо Лауры. Несколько секунд понадобилось, чтобы осознать, чтобы увидеть, чтобы поверить своим глазам. Безрезультатно. — Нет, нет, — всё так же безэмоционально и тихо заговорила блондинка, пытаясь освободиться из крепкой хватки, — Тебя здесь нет. Нет. Я просто сошла с ума, — на лице отразился проявляющийся испуг. — Маш, я здесь, — медленно проговорила Лукина, пытаясь успокоить, отбивающуюся женщину, — Я здесь, я рядом, — казалось, эти слова подействовали на Третьякову успокаивающе. Она вдруг перестала отталкивать брюнетку, подняв на неё полные слез глаза. — Ты… — Мария попыталась было что-то сказать, но новый поток слез не дал ей этого сделать. Лукина лишь быстро прижала женщину к себе, позволяя той выплеснуть все накопившиеся эмоции. —Тише, всё хорошо, — шептала она, поглаживая Третьякову по голове и глубоко мерно вдыхая, — Всё будет хорошо. Спустя пару десятков минут блондинка начала расслабляться, а тело, обессиленное истериками и долгим сном, совсем обмякло. Веки налились свинцом и отяжелели, словно железные занавесы, опускаясь вниз и стремясь отключить женщину от происходящего. Лаура, находившаяся в своих мыслях, всё так же покачивалась из стороны в сторону, но, почувствовав в области шеи слегка подрагивающее сопение, остановилась, вынырнув из потока собственных ощущений. Она аккуратно, придерживая блондинку, встала и уложила ту на поверхность дивана. Маша, пребывая в полусне, лишь невнятно что-то проговорила, попытавшись поудобнее устроиться на импровизированной кровати. Она выглядела уставшей и ужасно измученной, а растрёпанные волосы и покрасневшее от слёз лицо лишь усиливали желание расцеловать и спрятать от всего мира. Мира, который устроен не так, как хотелось бы, мира, который каждый божий день подкидывает комбо из новых трудностей и потерь, мира, где даже за самые радостные, бескорыстные и светлые моменты приходится платить по двойному тарифу, мира, причиняющего боль и отбирающего последние силы. Хотелось защитить и от самой себя тоже, хотелось исчезнуть из жизни Маши так, чтобы это исчезновение не оставило после себя никаких ран на любимом сердце, хотелось взять всю боль на себя, позволив блондинке жить счастливо, позволив ей быть свободной от этой бесконечной вереницы упущенных слов, снов, дней. Всё это становилось идеей фикс. Невыполнимой идеей. Ведь нельзя просто так взять и испариться из чьей-то жизни, забрав с собой все воспоминания и всю боль. А жаль, но, возможно, оно и к лучшему. Брюнетка, тяжело вздохнув, стащила плед с соседнего кресла, что так удачно оказался под рукой, и укрыла им Третьякову, попутно садясь рядом на пол, дабы не беспокоить тревожный и такой необходимый организму сон. Она бережно взяла ладонь спящей женщины в свою, легко поглаживая. В доме стояла мёртвая тишина, прерываемая лишь еле слышным дыханием. Лукина благодарила всех богов, Вселенную, высшие силы, да кого и что угодно за то, что она, находясь в предистерическом состоянии, вдруг решила вернуться. В тот момент это решение показалось ей единственно верным и правильным. Уколы совести обрушивались на неё один за другим в бешеном ритме, ведь она который раз оставила женщину, которую любит всем сердцем, в одиночестве разбираться с произошедшим, не удосужившись даже попытаться сделать хоть что-то. От чего она бежала? И, главное, зачем она это делала? Всё это выглядело глупо и бессмысленно. К тому же, как выяснилось, оказалось временным, если вовсе не бездейственным лекарством. Убежать от собственных чувств и проблем не получилось, пришлось принять. Принять с болью. От себя не убежишь, и женщина прекрасно знала это. А убегать от невзаимности не было смысла, ведь её как таковой не было. Но даже тогда, когда убегать, казалось, больше и не от чего, Лаура всё равно продолжала эту бесконечную гонку. Гонку против самой себя. Это удивительно, парадоксально и чертовски, чертовски безрассудно. И сколько бы брюнетка не пыталась сбежать, сколько бы острых фраз и взглядов не кидала в сторону блондинки, сколько бы не ссылалась на «невозможность», всё, чего ей хотелось, это просто быть рядом, очерчивать взглядом линии лица, ощущать тепло подрагивающей ладони, слушать её дыхание и считать собственные срывающиеся сердцебиения. Хотелось отдать всю свою, казалось, по ошибке не высказанную любовь. Лукина подняла голову к потолку, пытаясь остановить подступившие слёзы. Жутко захотелось курить. Женщина тихо встала, бережно положив руку блондинки на край дивана, поправила съехавший плед и направилась на улицу. За дверью погода встретила её кромешной темнотой и холодом. Атмосфера прекрасно располагала к долгим и тщательным раздумьям в компании, возможно, нескольких сигарет. Правда, очень замерзали руки, всё-таки решение выйти без пальто было ошибочным, но возвращаться не хотелось. Хотелось почувствовать оживляющий холод, пробирающий до костей. Это было почти азартное желание. Фонари тепло мерцали вдалеке, сигарета тлела, а Лауре становилось немного лучше. Что ни говори, но надежда на хороший исход ещё жила в глубине измученной души. В конце концов сейчас она нуждалась в разрешении конфликта — внешнего и внутреннего — сильнее, чем в чём бы то ни было. Она устала тратить остатки своих сил на то, что только просит с каждым разом всё больше и больше, пожирая без остановки. Слишком разрушительно, слишком больно. Слишком. Простояв так около пятнадцати минут, и успев порядком замёрзнуть, брюнетка решила вернуться в дом. Глаза слипались, а конечности так и хотели растянуться где-нибудь по горизонтальной плоскости, нужно было срочно лечь спать. Проверив Третьякову и укрыв её вторым тёплым пледом на случай похолодания, Лукина поднялась в гостевую, и, как только её голова коснулась подушки, уснула крепким сном.