***
— Я думала, что сумела прочитать твою судьбу. Но я ошиблась, недооценила тебя. В тебе есть божественное зерно. Но понять, насколько оно прорастет в дальнейшем, можно лишь с помощью испытания. Не все его проходили раньше. Некоторые не смогли продержаться положенное время. Тогда они шли в Пещеру и молили предков оставить их в племени, несмотря на отсутствие твердости духа. И лишь при прохождении Пещеры они могли остаться, но лишь на правах «ату». Те же немногие, кто нашли себя на пути Титана, гордо несли факел в самые глубины Пещеры, чтобы заявить о своей избранности предкам всех шести племен. Уруха почти не слышал обращенных к нему слов Мойры. Он молча рассматривал подвешенные на прочных шнурах металлические крюки, болтающиеся под плоским куполом каменного алтаря — того самого, что был расположен в самом центре военного лагеря. Круглая сердцевина тяжелой каменной плиты была отодвинута, и проходящие через крышу солнечные лучи плясали на полу жертвенника и на колоннах. Нет! Ни за что! Это невозможно, — твердил он самому себе снова и снова. А Мойра не унималась. И от каждой новой фразы мельчайшие волоски на теле Урухи вставали дыбом. — Иных подвешивали за кожу спины в шести или даже четырех местах, и так они должны были провисеть целый час, в жаркий полдень, чтобы Паагрио взирал на них через верхнее окошко. Уруха с трудом мог представить даже это. — Атуа — самый высший уровень, — продолжала Мойра. — Тебя подвесят на два крюка за грудь, лицом к Богу. Нет! Нет и нет! — Уруха мотнул головой, пытаясь сдержать внезапно охватившую все его тело дрожь. — Если ты потеряешь сознание, — прохрипела Мойра, — тебя будут приводить в чувство, снова и снова. Ты должен быть бодр все время. Ты не можешь издавать ни звука… — тут она впервые запнулась, но, лишь украдкой глянув на застывшего в изумлении собрата, все же закончила свою речь. Урухе казалось, что девушка не допускала даже мысли, что ее приятель, отмеченный солнечной печатью, может просто взять и отказаться от столь зверского, на его взгляд, ритуала. Но сам он допускал свое позорное бегство от судьбы с каждой минутой все яснее и яснее. — Тебе надо провисеть хотя бы четверть пути солнца по небосводу, — ее голос звучал деловито и абсолютно уверенно. — Если ты попросишь закончить испытание раньше времени, то оно будет считаться проваленным. Внезапно Мойра приблизилась к нему и заглянула в глаза. Она долго смотрела в них, словно пытаясь прочесть его мысли. Побледневшее лицо орка, вероятно, выдавало страх и волнение, но Уруха ничего не мог с этим поделать. — Ты можешь отказаться, — внезапно промолвила она и тут же нахмурилась от своих же собственных слов. — Старые законы не действуют уже очень давно. Тебя не проклянут и не изгонят. Ты также будешь иметь право наравне со всеми пойти в Пещеру… Но, — Мойра запнулась. Синие глаза пылали на ее темном гладком лице. С нескрываемым трепетом она прошептала: — Это такая честь, которая не выпадала никому уже сотню лет. И я верю, что мудрец не ошибся в тебе. Я это знаю. У него не было желания размышлять о том, что означает ее пылающий взгляд и случайные, на первый взгляд, неловкие касания. Сдвинув брови, он наконец-то задал свой главный вопрос: — Кто-нибудь проходил полный путь? Продержался от рассвета до заката? Мойра задумалась, после ответила сухо, но честно: — Нет. Никто со времен Матавату, великого героя племени Атуба, не продержался больше двух-трех часов. Почти все умоляли снять их уже через несколько минут, кто-то вытерпел час — полтора, три часа провисел твой отец, вождь Варкис. Некоторые, теряя сознание, не могли очнуться от шока, и их снимали, иные даже погибали от потери крови. — Матавату. Гребнистый Волк. Герой племени Атуба, — прошептал Уруха, наблюдая за покачивающимися на ветру металлическими крюками.***
Весь день Кики готовился к своему испытанию. Удалившись в чащу леса и найдя обитель своих будущих мучителей, он старательно выковыривал их из гнилых пней, которые каждый из орков с малолетства учился обходить стороной. Карликовые клыкастые муравьи хоть и не имели клыков, но, кусая, впивались в обидчика своими жвалами и впрыскивали яд настолько болезненный, что укушенному казалось, что его протыкают сотни острых раскаленных игл. Такой укус был чаще всего не опасен для здоровья, но приносил мучения, сравнимые с самыми изощренными на свете пытками. Благо боль проходила уже через пару минут. Хотя эффект яда мог длиться до нескольких часов и даже дней. Разворошив муравьиное гнездо, Кики деревянной палочкой ловил самых крупных из представителей этого опасного вида насекомых и немедленно стряхивал в глиняный кувшин, который тут же закупоривал. Несмотря на осторожность, пару раз мелким черным тварям все же удалось его куснуть. Отбежав от муравейника и прокорчившись с пару минут под кустами, Кики вновь и вновь возвращался к своему опасному занятию, с каждым разом все отчетливее понимая, к чему ему нужно быть готовым. — Ну как ты? — взгляд Урухи выражал высшую степень озабоченности. На миг он и думать забыл о своей избранности и уготованной ему нелегкой доле. Весь день он смотрел, как лагерь готовится к ритуалу. Пока шаманы и жрецы украшали поляну вокруг центрального алтаря, старшие воины делали ставки, и были они не в пользу Кики. Хотя Уруха слышал, что сам Тазиир поставил огромную бочку пива на то, что «крошка-волчонок» еще покажет всем, что главное в орке — не размеры, а храбрость и выдержка. — Пару раз пощипали — считай, что уже привык, — на вопрос друга Кики лишь рассмеялся и показал пару мест укуса: один на тыльной стороне ладони, один под коленкой и два на ступне — огромные красные отекшие бугры. — Ты знаешь, что не должен, — напомнил ему Уруха, на что Кики лишь скорчил удивленную гримасу. — Да что тут такого-то? Пусть хоть все пальцы объедят — приделаю острые когти, — вновь отшутился Кики. — Пару минут можно и потерпеть. А вот ты действительно не должен, — тон его голоса внезапно изменился. — Это самое настоящее … Искры волнения, промелькнувшие в бирюзовых миндалевидных глазах Кики, подействовали на Уруху почти опьяняюще. Он пристально смотрел на него, не способный отвести взгляд. Странный туман на миг поглотил все его мысли и чувства, пробравшись в ушные раковины, опутав руки и ноги. Он видел, как двигаются губы Кики, как едва заметно поворачивается голова на жилистой шее, как качается вправо и влево заостренный точеный подбородок, как темные волосы мягко и нежно касаются обнаженных рельефных плеч. Уруха жадно ловил каждую вспыхивающую на лице Кики волнующую улыбку, впивался взглядом в мелкие искорки, светящиеся на дне его прозрачных, как морская гладь, глаз, скользил по его выразительным скулам, прикрытому челкой лбу. Поймав себя на том, что губы Кики напряженно сжались, а брови устремились к переносице, Уруха мотнул головой. — Я исполню волю мудреца, — сказал вдруг Уруха уверенно и четко. — Я пройду путем великого героя Матавату. Вот увидишь! Я смогу! Глаза Кики пылали восхищением, отражая неколебимое лицо своего товарища, и Уруха был согласен гореть в них вечно.***
Ночь, насыщенная дымным запахом костров, объятая пунцовыми и золотистыми искрами пламени, поглощенная ритмичным боем бубнов и тимпанов, раскинулась над миром торжественным темным покрывалом. Сердце подхватывало все ускоряющиеся ритмичные звуки, рвалось из груди от возбуждения и смутного ощущения ничтожности всего живого перед всевластной стихией. Шуршала под ногами колючая солома. Несколько шаманов выплясывали вокруг костра причудливый танец, словно бы пытаясь втоптать подошвы стоп в землю, а руками достать до неба, вытягиваясь, подобно деревьям, сливаясь воедино со всем мирозданием. Один из них временами изрыгал из глотки жаркое искрящееся пламя, и публика вдохновенно подхватывала сие действие восторженными возгласами и хлопками. Другой колдун по ходу действия украшал лицо острыми спицами, чтобы показать, как легко может совладать с неприятными ощущениями от пронзающей боли и кровоточащими тонкими струйками, сочащимися из глубоких свежих ран. Несколько птиц были принесены в жертву разгорающемуся в центре поселения кострищу, озаряющему вершину каменного алтаря. Разрисованный золой, абсолютно голый, Кики стоял перед мудрецом с гордо поднятой головой, не обращая никакого внимания на изредка доносящиеся до него со стороны смешки. Как ни странно, сомневающихся было не так много. Старшие собратья смотрели на юного орка с уважением и нескрываемым интересом. Взгляд Урухи был обращен к центру алтаря, где под прикрытым тяжелой плитой сводом стояли двое: Кики, невысокий, стройный, крепко-сложенный, и Курал, долговязый морщинистый отшельник с длинными седыми волосами и отрешенным взглядом. Сын вождя не желал видеть ни генерала, ни командира Тазиира. Его взволнованный взор был прикован к другу, которому первому предстояло пройти свой путь Дромы, исполнить волю предков и доказать свое право называться «истинным орком». В Кики он не сомневался, но все же ему было неприятно смотреть на его страдания. Но не смотреть он не мог, желая всецело поддержать друга своей полной уверенностью. Приблизившись к Кики, старец Курал провел лиловой краской толстую полоску, расчертив лицо юного орка на две половины, после коснулся ладонью его плавно вздымающейся груди и дал знак двум шаманам принести «перчатки». Карапу, орудие испытания кхаватари, представляло собой две перчатки, сплетенные из прочных и гибких стеблей ясеня, обернутые сверху грубой кожей. Внутрь каждой из рукавиц между прутиками головой внутрь были всунуты клыкастые муравьи, которых Кики насобирал за день. Насекомые предварительно опаивались специальным дурманящим отваром, что делало их еще более свирепыми и агрессивными. Взбешенные и обездвиженные, они вгрызались в тело жертвы намертво, беспрестанно впрыскивая жгучий яд. Испытание усугублялось тем, что воин не мог издавать ни звука за все время прохождения ритуала. — Главное — не произносить ни слова, даже писка, — пояснила Мойра, когда Кики только собирался явиться на ночном помосте. — А лучше всего — даже не показывать, что тебе больно или неуютно. Твое лицо должно быть абсолютно спокойным. — К чему эти условия? — поразился Уруха. — Такой воин, даже если его захватят в плен, в случае пыток не только не выдаст положение и планы союзников, но и не доставит своим палачам напоследок и толики удовольствия, — Мойра хищно усмехнулась, прежде чем оставила Кики готовиться к ритуалу. Два шамана, пританцовывая, приблизились к юноше с устрашающей ношей в руках. Внутри обтянутых кожей ветвистых коконов шевелились озлобленные муравьиные головы, готовые вцепиться в первое, что попадется им под челюсти. Повернув рукавицы к Кики, колдуны замерли, ожидая, чтобы он сам просунул руки в неширокие отверстия. Шум стих. Из всех наполнявших еще мгновение назад лагерь звуков остались лишь приглушенный гул барабанов, потрескивание костров да далекий шелест многовековых сосен. На обычно нахальном и ехидном личике друга Уруха заметил новые оттенки, и они приводили его в восторг не слабее тех задорных искорок, что он уже давно знал и любил. Невероятно пристальным и сконцентрированным взглядом Кики смотрел в глубину шевелящихся перчаток. Он казался абсолютно спокойным, но Уруха знал, что если его друг медлит, то жестокая борьба происходит у него внутри. Исполненными уверенностью глазами он смотрел на приятеля, мысленно находясь чуть ли не в его собственном теле. Положив ладони на грудь, Кики сделал несколько глубоких вдохов. Нерешительно скривив рот, он нервно провел ладонями по черному от золы лицу и давно не мытым волосам, и тут словно что-то щелкнуло у него внутри: взгляд его стал предельно отрешенным, направленным в одну точку. Вставив сразу обе ладони в ядовитые рукавицы, он даже не дернулся, продолжая напряженно таращиться в заветную точку на земле у самых ног мудреца Курала. Урухе не верилось, что можно выдержать подобную пытку не только без единого крика, но даже без намека на страдание на лице. Но Кики, к всеобщему удивлению, стоял, как неживой, с надетыми на согнутые в локтях руки муравьиными перчатками. Лишь тонкая струйка воздуха то и дело вырывалась из его сложенного трубочкой рта. Через минуту, однако, он начал мелко подрагивать всем телом. Чтобы хоть как-то справиться с болью от десятков одновременных укусов, юный орк принялся глубоко дышать. Живот его начал ходить ходуном, плоская грудь — тяжело вздыматься. Создавалось ощущение, что Кики пытается распределить мучительные ощущения по всему телу. Уруха пристально смотрел в его глаза и за пеленой бесстрашия заметил, что Кики близок к тому, чтобы потерять сознание: он все усиленнее пытался сосредоточиться на чем угодно, но зрачки его то и дело закатывались, а ноги начали подкашиваться. Еще немного. Ты такой молодец. Еще чуть-чуть. Уруха отчаянно хотел подбодрить друга, но никому нельзя было произносить ни слова, пока мудрец не объявит ритуал завершенным, либо пока Кики не скинет перчатки. Старшие орки лишь молча переглядывались, показывая пальцем в сторону отважного паренька. Рот Кики приоткрылся, дыхание его стало прерывистым, грудь и живот раздувались, как кузнечные меха, да так нестройно, будто работали отдельно от разума. Глаза его то слегка прикрывались, то вновь широко распахивались, словно бы желая охватить всю вселенную. Наконец он сморщился — лишь слегка, чуть заметно; другие, возможно, даже не увидели, но Уруха кожей чувствовал каждое мельчайшее изменение в лице и позе друга. Он уловил, как тот присогнул колени, напрягся от того, что Кики начал заваливаться на бок. На его сером раскрашенном теле выступили капельки пота, руки выше локтя начали краснеть от непрерывно поступающего яда. Несмотря на то, что сам паренек доблестно молчал, все его тело кричало, стонало каждой своей клеточкой, каждой мышцей, прокатываясь сверху донизу внезапной дрожью. В один момент Урухе показалось, что Кики не выдержит. Прислонившись спиной к колонне, тот жадно начал ловил воздух ртом и ноздрям. Казалось, еще секунда — и из его раскрытого в исступлении рта вырвется стон. Уруха же, наоборот, затаил дыхание. Не смея моргнуть, он впивался взглядом в покрытое испариной, измученное нестерпимой болью личико Кики. Но тут шаман дал знак, и перчатки были сняты. Первое, что заметил Уруха, подбежав к товарищу — ошалелые искры в глазах, тревогу и небывалое торжество. Но тут же Кики рухнул на колени и, уткнувшись лбом в землю, издал долгий протяжный вопль. Но это уже не имело никакого значения. Генерал одобрительно хлопнул корчащегося в муках юношу по спине и тут же велел всем отпраздновать рождение нового кхаватари. Пиво полилось рекой, и даже новичкам позволили принять участие в празднестве. Уруха озабоченно продолжал смотреть на друга, застывшего на каменных плитах в позе зародыша, рычащего что-то нечленораздельное. Присев рядом, он осмотрел его руки и тут же сморщился от жалости. Опухшие и побагровевшие, ладони и запястья Кики были усеяны неглубокими широкими дырами, словно изъеденная паразитами древесная кора. Змейкой вились под кожей темные паутинки — следы от впрыснутого десятками насекомых яда. Разбухшие пальцы тряслись, словно их кто-то дергал за ниточки. Урухе едва удалось поставить приятеля на ноги, как его тут же оттеснили. Завидев приблизившегося к нему старца, Кики попытался устоять на ногах, но все же в изнеможении прислонился к толстой каменной колонне. Меж тем, бегло осмотрев юного воина, Курал довольно кивнул головой и неторопливо направился к своей хижине. Вместо него к храбрецу вновь обратился провидец Скахи. — Жизнь без боли, страданий и усилий ничего не стоит в глазах Паагрио, — напомнил он, не обращая на мучения Кики ни малейшего внимания. — Пусть же это будет самым легким из всех, что тебе удалось пройти, — сказал он и оставил юных представителей общины наедине с каменным алтарем. Орки продолжали шуметь и гулять, но Уруха видел, что Кики был не способен оставаться на празднике. Вместе с Мойрой они помогли ему добраться до шатра, где девушка оставила их, чтобы присоединиться к отцу и друзьям. — Я знаю, что сейчас ему ужасно больно и кажется, что этой боли не будет конца, но уже к утру должно полегчать, — заверила она Уруху перед уходом. Полночи сын вождя прохлопотал у постели друга. Кики продолжал геройствовать даже тогда, когда испытание было окончено. Он отвергал любую помощь, заверяя, что с ним все в порядке и что он готов пройти еще сотню подобных ритуалов. Он даже не сразу позволил Урухе обмотать ладони прохладной влажной тканью. Ощупывая трясущиеся опухшие горящие пальцы друга, Уруха лишь непонимающе качал головой. Но когда вскоре Кики провалился в сон, тут же направился к ручью. Была уже глубокая ночь, когда он с кувшином ледяной воды и мотком тряпья подошел к палатке. Сквозь храпы нетрезвых собратьев и завывание тварей в лесах и скалах он различил протяжный стон товарища. Весь в поту, Кики лежал на жесткой земле рядом с палаткой и скулил. Завидев друга с ведром воды, он немедленно согласился на перевязку и немного успокоился, лишь когда Уруха несколько раз смочил ткань и наложил на его ладони холодный компресс. Через какое-то время его руки перестали дрожать, пальцы онемели и потеряли чувствительность. И лишь тогда Кики смог наконец-то погрузиться в беспокойный сон. Что до Урухи, то он ни разу даже глаз не сомкнул, меняя повязки и смывая проступающую на теле приятеля болезненную испарину. Всю ночь Кики рвало. Под утро лихорадка набрала обороты. К тому моменту Мойра убедила Уруху пойти отдохнуть. С Кики остался один из молодых учеников провидца Скахи. После продолжительной молитвы шамана Кики стало легчать. К обеду он даже смог сам выползти из палатки, выжатый, как свежепостиранное покрывало. Уруха рад был убедиться, что пальцы друга вновь обрели чувствительность. — Лишь немного покалывает, — заметил Кики, словно бы вскользь. Сочувственно осмотрев все еще раздутые, испещренные следами укусов ладони Кики, Уруха лишь молча протянул ему миску с бульоном: генерал разрешил напоить отважного юнца горячим отваром. — А тебе точно нельзя? — поинтересовался Кики, отхлебнув и пристально посмотрев на держащего миску товарища. Лицо здоровяка за последние сутки слегка осунулось и побледнело: кроме того, что Уруха не выспался, он ни крошки ни держал во рту с тех самых пор, как старец Курал огласил свое пророчество. До его ритуала оставалось еще два дня, за которые ему нельзя было есть. Когда Кики окончил свою трапезу, Уруха поинтересовался у друга, как ему удалось преодолеть столь чудовищную боль, да еще и с непроницаемым лицом. Кики на миг задумался, а после ответил: — Я просто понял, что боль — это не я, — его голос звучал уверенно и как-то очень по-взрослому, чему Уруха не преминул удивиться. А Кики продолжал: — Я понял, что я больше, чем эта боль, чем все мучения мира. Я повторял про себя, что я принадлежу Паагрио, и лишь он знает, чего я достоин и как мне быть. Я представлял, что меня жалят не муравьи, а очищающее пламя. В какой-то момент, ты не поверишь, но я даже испытал благодарность, и боль уже не могла мной управлять. Но твое испытание гораздо суровее, — заметил он, внезапно подняв на Уруху глаза. — Оно равносильно смерти. Только если сможешь полностью отдаться Огненному Лорду со всеми потрохами, ты пройдешь его. Я сделаю это. Я смогу. Я сделаю, — повторял Уруха уже в сотый раз, блуждая вокруг голых шершавых стволов. — Пусть даже умру там. Я сделаю. Я должен быть достоин Кики. Паагрио знает, чего я стою и каким мне быть. Если я не достоин, пусть я лучше умру там, но не увижу разочарования в глазах Кики.