Романтизм ушёл пришёл 20 век, но романтики всё ещё оставались…
Поэты, как и все творческие люди — это странные натуры. Непонятные, непредсказуемые и, пожалуй, невероятные. Да это именно так. Выражать свои мысли и чувства на бумаге, придавая им вид аккуратненького столбика из взаимосвязанных по смыслу и рифме строчек — это уже верх творения. Но, к сожалению, не всегда такие личности достигают каких-то вершин. С художниками тоже самое. Для примера далеко идти не надо. Тот же известный всему миру Ван Гог — отрезавший мочку уха и за всю жизнь продавший лишь одну картину и то за два месяца до смерти. «Они просто сумасшедшие!» — скажет кто-то, описывая людей, посвятивших жизнь искусству. И им ответят. И не просто ответят. А с вызовом: «Да, и что тут такого?» Действительно. В этом нет ничего странного и страшного. Наоборот! Это люди с богатым воображением. Они по другому видят и воспринимают этот мир. Этому завидовать надо! Ведь для обычных людей — всё серое, мрачное, обыденное — вот это уже действительно страшно! Просто представьте! Один день схож с другим! День сурка — у этого даже есть название! Разве это не сумасшествие? Другое дело, когда ты день ото дня живёшь в своих мечтах, а ещё лучше, когда они воплощаются. У таких людей даже обстановка в доме своеобразная. И это мы ещё молчим про прошлые века, подарившие миру столько известных и нет нам личностей, которые не просто были погружены в искусство — они жили этим! Так вот, чтобы приблизиться к нужной нам атмосфере, следует вспомнить Мастера и Маргариту от Булгакова…и нет всё равно не то! Тут совсем иная история и атмосфера… а какая именно вам предстоит выяснить это самостоятельно. Так что в добрый путь…!***
«Сидит он в тесном чердаке, Огарок свечки режет взоры, А карандаш в его руке Ведет с ним тайно разговоры». Тесный чердак одного из старых и обшарпанных домов Петербурга, в районе не далёком, но и не близком к центру столицы. За этим местечком никто не следит уже давно, а знатные и богатые люди не заезжают сюда и подавно. Но кто живет здесь и довольно давно — не жалуются. Наоборот, по их словам здесь тихо и уютно, а значит лучше вообразить себе просто нельзя. Комната, в которой поэт проводил чуть ли не всё время, была очень низка, но очень широка и длинна, почти что квадратной формы. Два арочных окна еле-еле её освещали. Вдоль одной стены стояла узенькая кровать, вдоль другой — не очень большой, но широкий диван, покрытый истрепанным прекрасным текинским ковром, между окнами небольшой, но удобный письменный стол со множеством бумаг, на которых кое-где были пролиты чернила, и перьев, целых и не очень, машинка и простые карандаши, своей выструганностью напоминающие пишущие материалы художника. Огарок свечки режет взоры юного поэта, проводившего за своей деятельностью чуть ли не всё время. Горшенёв Алексей Юрьевич — сын небогатых горожан, окончивший лицей и решивший связать свою жизнь с литературой, ведь за все годы именно она дарила тепло и давала сердцу то, чего не хватало юному поэту, будучи ещё мальчишкой. Несмотря на небогатое положение Горшенёвых, в доме присутствовала огромная библиотека. В детстве вечерами отец или мать читали вслух книги и вместе обсуждали их за чашкой чая. Старший брат Ягоды уехал учиться в Москву, а после там и остался, но с младшим переписку вёл, читал его стихи и исправлял недочёты. Поэтому вдохновленный чужим примером Алексей твёрдо решил связать свою жизнь с поэзией. Тем более с поддержкой родных ему людей сделать это было гораздо проще. И вот сейчас глубокой ночью он сидит за столом и пишет. Парень любит писать от руки — карандашом на бумаге, чувствуя материал и ощущая его движения. А порой ему казалось, что пишущий предмет тайно ведёт с ним разговоры, раскрывая поэту все секреты литературы. «Он бледен. Мыслит страшный путь. В его душе живут виденья. Ударом жизни вбита грудь, А щеки выпили сомненья». Эта деятельность отнимала у молодого человека гораздо больше времени и сил, чем было на часах, что конечно же сказывалось на здоровье и внешнем виде. «Клоками сбиты волоса» — да эта строка идеально подходит для того, чтобы описать тот хаос, что творился на голове поэта, но никак не «в». Глядя на него, многим хотелось скривить лицо. Впавшие щёки и тёмные круги под глазами доверия не вызывали. Наоборот, прохожие шугались, когда юноша бодрый и радостный со стопкой бумаги в руках уверенно шагал в известную ему сторону. А вернее в редакцию. «Но ясных грез его краса Горит в продуманных картинах…» Если внешне парень казалось «потух», то его кофейные глаза горели всегда. И загорались от новых идей, виденья процесса и будущего результата. Сказать, что он был помешан на этом — ничего не сказать. Абсолютно. Совершенно. Алексей жил этим. Это давало мотивацию и силы, прогоняло прочь усталость и сонливость. Да, он мало спал. Не видел в этом пользы и какого-то смысла. Предпочитал тратить это время на стихи. Стихи, стихи, стихи — вечные бумаги, скомканные и нет, многочисленные строчки, удачные и не очень. Надежда, вера, жизнь. Но почему не «любовь»? Просто парень в неё не верил. Опять же. Не видел в этом смысла. Алексей был погружен, нет поглощен, книгами и собственными историями. Она просто не была ему нужна. А он всё творил и творил… «Он пишет песню грустных дум, Он ловит сердцем тень былого. И этот шум, душевный шум… Снесет он завтра за целковый». Юноша, мечтая о том, чтобы его стихи узнали все и увидели мир таким, каким видит он, полный надежды и веры в будущее, переносил свои карандашные «наброски» в печатный вид и относил в редакцию. То, что чувствовал, что видел — всё это в скором времени оказывалось на бумаге. А бумага в одной из редакций, которой стоит уделить немного внимания, ведь в дальнейшем этой истории она будет играть немаловажную роль. Но не такую большую, как мог представить себе Алексей. Но обо всём по порядку. «Быть поэтом — это значит то же, Если правды жизни не нарушить, Рубцевать себя по нежной коже, Кровью чувств ласкать чужие души». И всё-таки даже идеальный мир поэта, не такой на самом деле. Далеко нет. Свобода слова, мысли; мечтания о будущем, размышления о настоящем, вымышленные разговоры с любимыми и известными поэтами прошлого — всё это, скомпонованное в рифмованные столбики, постоянно отторгала редакция. Почему? По какой причине? Недостаточно хорошо для них? Или слишком плохо само по себе? Почему-то иных вариантов поэт не рассматривал. Считал, что проблема в нём. Но истинная причина таилась совсем не в юноше, нет. Это уж точно. Но в чём именно знают только редакторы. Хотя, даже это громко сказано. Знают те, кто стоит над ними. Ведь что-что, а цензуру никто не отменял. Хотя она была уж слишком своеобразная, никогда не знаешь, что примут, что — нет, а за что отправят в ссылку… Зависнув в каких-то своих мыслях и задумчиво жуя карандаш, Алексей отвёл взгляд, смотря в окно, за которым ветер играл с золотыми и сырыми листьями, освещенными лунным светом, словно солнцем. Осталось ещё немного. Сверяясь с немного мятым листом и пытаясь разобрать собственный кучерявый почерк, юноша допечатывает ещё пару строк на старенькой машинке, а после вынимает бумагу с новыми стихами и кладёт на стопку, лежащую по правую руку. Манжет сползает, обнажая худое предплечье со свежими рубцами. Одна из маленьких тайн Горшенёва младшего, о которой мало кто знает. А вернее никто. А зачем рассказывать? Начнут задавать слишком много глупых и ненужных вопросов, а после и вовсе упекут в жёлтый дом. А ни того, ни другого Ягоде не нужно. Поэтому парень поправляет рукава и берет в руки новоиспеченную стопку стихотворений. Он чувствует, как грудь заполняет тёплое и приятное чувство. Юноша перечитвает написанное и расплывается в радостной улыбке. Это лучшие его произведения. Романтизм, да. Довольно-таки старый и забытый жанр, который нужно «открывать» и «исследовать». И с этим поэт прекрасно справляется. Хоть и иногда, поддавшись времени, его стихи принимают жанр, ныне царящий в литературе. Он подходит к окну, открывая его и, оперевшись на вытянутые руки, выглядывает наружу, вдыхая любимый аромат осени. Отчего-то именно это время года трепетало душу поэта. Юноша любит прогуливаться по ярким и пёрстрым аллеям, чувствовать как прохладный ветер бьёт в лицо, смотреть на свое отражение в лужах, наблюдать за дождём. А иногда это происходит в компании любимого музыкального инструмента — старенькой, местами затёртой, но всё такой же яркой и запоминающейся гитарой. Почему нет? Если он поэт, это не значит, что он не может быть ещё и музыкантом! Юноша может быть кем угодно! И всеми сразу! Может владеть несколькими музыкальными инструментами, а может и писать картины. Такие люди считались и считаются достаточно образованными. Хоть и не всегда. То есть многое ещё зависит от семьи, в которой вырос человек. Но ныне окружающее его общество Алексей Юрьевич не считает достаточно разумным, чтобы слушать и жить по его указке. Слишком оно консервативное и несправедливое. Эта тема также не обошла стихотворений творца. В них не было сюжета или какого-то скрытого смысла или подтекста. Они были написаны на эмоциях, чувствах юноши, но хуже от этого точно не становились. Так подумал бы каждый, кто прочел бы его стихи. Но, к сожалению, таких совсем немного. Ими становились совершенно случайные слушатели, также случайно зашедшие в кабак, где парень зачитывал лучшие свои произведения. Без конструктивной критики, конечно же не обходилось, но поэт на это не обижался, наоборот, это ему помогало и в целом совершенствовало его мастерство. В остальном все было безупречно. Хотя почему-то с редакцией всё выходило наоборот…***
В груди сердце бешено колотилось, а поэт спешил по ступенькам, перепрыгивая сразу же через две. Оказавшись на нужном этаже, парень облегчённо и радостно выдыхает, предвкушая ожидание дальнейших развитий событий. Хоть и те каждый раз бывают одинаково неприятными, Алексей верит в лучшее. Он поправляет запутанные волосы, пытаясь зачесать их назад, и стучится в дверь, после заглядывая вовнутрь и аккуратно интересуясь: — Можно? Оглядев комнату, юноша замечает около стола высокую фигуру. Сердце в груди начинает чаще биться, будто вот-вот вырвется наружу, а Ягода крепче сжимает листы с бумагами. Может в этот раз всё получится? Ну не могут же все его произведения быть такими плохими и негодными для публикаций в журналах? Карие глаза вновь с надеждой смотрят на обернувшийся к нему силуэт. Александр Владимирович Леонтьев — один из редакторов журнала «Душа поэта», к которому сразу же направили Горшенёва. Парни были примерно одного возраста, только Алексей был немного старше, примерно, на год. Но никому не было до этого дела. Физический возраст не такая уж и важная вещь, особенно, когда человек образован и начитан. А Ренегат — так называли Александра из-за его «путешествий» и переходов из редакции в редакцию, таковым и являлся. — А? Да, конечно. Входите! — маренговые глаза вопросительно оглядели вошедшего, который, пытаясь скрыть улыбку и какой-то даже детский восторг, аккуратно прикрыл за собой дверь и прошёл вглубь комнаты. Лицо его, напоминающее монголоидное с довольно заметными скулами, с необычайно широкими для данного типа глазами, которые он щурил, наблюдая за кем-то или чем-то в окне, с надменным выражением в маленьком, чувственном рте. — Надеюсь, я вас не сильно отвлёк? — взгляд кофейных омутов скользнул по чужому столу, изучая разбросанные по нему листы с бумагами, какими-то очерками и документами. Где-то неподалеку лежало два толстых томика, кажется, иностранных писателей. «Гёте. Фауст» — прочел Ягода. — «Хм, довольно интересный выбор». — Нет-нет, что вы? — протараторил Ренегат. Заметив изучающий взгляд, прикованный к книгам, он незаметно прикрыл их собой, обращая внимание пришедшего на себя, а после прикрыл предметы бумагами. — Вам здесь всегда рады. — Александр улыбнулся, а его собеседник, наоборот, стал немного мрачнее. С чего бы? Хотя высокий уже прекрасно знал ответ на этот вопрос, как и предвидел следующий, но уже от поэта: — Но не моим произведениям. — это было обоснованное утверждение. Карие глаза посмотрели скептично, а их обладатель также скептично выгнул бровь. Ведь именно за этим он сюда и приходил, и именно на это тратил свое время, силы и жизнь. А не на что-то другое. Хотя где-то в корке подсознания Алексей радовался тому, что его редактором является именно этот молодой человек, а не кто-то другой. Но почему у него возникали такие мысли — он не знал. Но и как-то не разбирался с этим. А всё потому, что у Горшенёва есть дела важнее, чем размышления о таких мелочах. Мелочах… — да именно этим словом поэт называл всякие мысли, не касающиеся его дела. Пустяк… — тоже как вариант. Ягода задумчиво прикусил губу и также поднял взгляд. Александр молчал. Редактор просто не знал, что ответить и как перевести тему. Ему было неловко и даже стыдно. Ведь поэт скорее всего винит во всем именно его. Да черт бы побрал их цензуру и редакцию! Будь Леонтьев его главой, то, конечно же, пропускал стихи Алексея в печать! Все! Признаться честно, высокий их любил…нет не так. Они были близки ему душе…все не то! Неправильно! Но смысл от этого не меняется. Юноша готов их был слушать всегда и везде, даже в душном кабаке среди не «близких ему по душе» людей. — Алексей Юрьевич, поймите. — начал Леонтьев, внимательно взглянув на собеседника. — Я бы…мне бы…я бы был не против это сделать, но всё зависит не от меня. — кофейные омуты устало взглянули на говорившего, а их обладатель поджал губы и выдохнул. — Ну что ж. — начал он. — Ладно. Я всё прекрасно понимаю. — Ренегат снова стыдливо отвёл глаза. Интересно о чём он думал сейчас? Странно, что избегает зрительного контакта. Хотя и сам поэт не лучше. Но…ему даже не дают шанса,. Неужели что-то не так даже не с его произведениями, а с ним самим? Алексей пальцами зарылся в волосы на затылке… Сбитые в клока… Да, он не уделял должного внимания внешности! Да, иногда выглядел неподобающе! Но разве это причина?.. Да, это причина. Уголок губ дернулся, а их обладатель поник. — Алексей Юрьевич, можно мне ваши бумаги? — послышался голос редактора. Ягода проморгался, возвращаясь в реальность, а после помотал головой и аккуратно протянул небольшую стопку произведений. Что им двигало сейчас? Юноша уже не знает… Надежда? Хм, забавно. Надеяться на что-то до «победного», хотя знаешь, что ничего нового не произойдёт? Забавно! Но почему-то Горшенёв поднял взгляд, внимательно изучая стоящего напротив, чьи глаза бегали по бумаге. Алексей прикусив щёку изнутри, ждал. Просто ждал. В помещении пахло бумагой и чернилами, которые буквально проникали в нос хотя такими уж чернильными делами тут не занимались. Кофейные омуты наконец-то встретились с серыми. Обладатель первых затаил дыхание и начал нервно бить палец о палец, убрав руки за спину. Повисла тишина. Она, словно прозрачный туман густела в воздухе. Так по крайней мере казалось поэту, а потому не выдержав, парень огляделся, но ничего интересного для себя не обнаружил. Лишь свежий прохладный и влажный ветер подул в приоткрытое окно, принося с собой пару листьев. Интересно, как они добрались до этого этажа? Видимо, природная стихия решила немного поиграть и в какой-то момент времени будто бы разогналась и унесла в свою «игру» ещё и пару-тройку листьев. Когда Горшенёв снова вернулся в реальность, его собеседник уже прочёл написанное на бумаге и теперь стоял, глядя в потолок. В маренговых омутах можно было бы заметить какую-то непонятную для поэта смесь чувств. Сочувствие? Понимание? Хотя…нет, этого же не может быть. Если так, то только жалость. Да именно она. Тут даже без слов всё ясно. Снова промах…провал…проигрыш. Как всегда. Сейчас редактор скажет, что стихотворения неплохи, но почти сразу же исправится, сказав о том, что они не годны для печати. — Они отличные! — поправив очки, высокий улыбнулся, но тут же поник. — Но, к сожалению, мы не можем их напечатать. — Ягода хмыкнул и опустил взор. Да, он это предвидел. Но почему надежда до сих пор теплилась в его груди? Он не знал и сам. Ну почему? Почему так происходит? Почему с ним? Чем он хуже остальных? Недостаточно любит своё дело или как? Или причина в чем-то другом? Алексей выхватывает бумаги и быстро глазами пробегает по строчкам. Ничего такого нет…это одно из…одни из…лучших? От внезапно нахлынувшей обиды ком подступает к горлу, становится трудно говорить и дышать. Но поэт лишь грустно усмехается, качая головой. Как же это… » — А на что собственно говоря ты надеялся? — спрашивает внутренний и хриплый голос. Будь он человеком, то обязательно бы скептично вскинул брови, согнувшись, исподлобья глядя на Алексея. — На что-то другое? Хотя…нет, не надеялся… — грустный и разочарованный ответа поэта. — И что же дальше? — снова вопрос от самого себя только с надменной усмешкой. — Уйти и делать то, что и всегда. — логичный ответ, старая схема, которая уже никуда уже не денется и не подведёт». Поэт хмыкает в ответ на свои мысли, а после, устремив взгляд в пол, направляется к выходу. В голове повторяется всё тот же извечный вопрос: ну, а чего он собственно ожидал? Но перед тем как дойти до двери, чёрт будто дёрнул юношу и он и испуганно обернулся, взглянув на редактора. — Алексей Юрьевич, с вами всё в порядке? — заметив это, спрашивает последний внимательно переводя взор с одного карего глаза на другой. — Да, конечно. — Горшенёв недоуменно смотрит на спросившего, словно ничего и не было, прижимая к груди бумаги с собственноручно напечатанными на ней стихами, которые считал лучшими, но, видимо, только он. Поэтому от них скоро снова останется лишь пепел… Да, жестоко и безумно вот так уничтожать то, над чем работаешь и на что тратишь силы и время. А время, пожалуй, одна из самых важных вещей. Даже уговоры его единственных слушателей не помогают сохранить какие-либо творения юноши. Но последний даже не хочет слышать этого, не говоря уже об остальном. После неудач в редакции Ягода пытается их сначала переписать, а после, окончательно разочаровавшись, и вовсе сжигает. Не может он по-другому. Не может простить себя. Да и от брата он почему-то давно не получал обратной связи…может у него какие-то проблемы? Или он просто сильно занят? Ну да, Москва же тоже не маленький город. Высокий оглядывает стоящего напротив: сколько раз он уже видел этого чудаковатого парня с бледными немного впавшими щеками, запутанными волосами, но яркими кофейными омутами, обладатель которых трудолюбивый, талантливый и целеустремленный. Его единственная проблема, как и всех гениев, в принципе, — он родился не в своё время. Вот и всё. Его творчество современники рассматривают как бессмысленно связанные между собой строки, в которых, на самом деле заключено большее. Гораздо большее. В них заключена душа этого недооцененного поэта. Так это объяснял себе Ренегат, ведь сам искренне не понимал, почему эти произведения вечно не устраивают главных редакторов. Стоит же попробовать напечатать их? Вдруг читателям понравится? Вдруг его оценят? Почему вдруг? Непременно оценят! Ещё как! Должны! Юноши снова встречаются взглядами. Но в отличие от карих, серые изучающе пробегают по «всему» поэту и останавливаются… Александр стремительно подходит ближе, перехватывая чужие руки за запястья и внимательно разглядывая их. Хоть он и носил очки из-за своего плохого зрения, последнее не помешало ему увидеть шрамы на чужих предплечьях. А собственная глупость не позволила промолчать. — Извольте объясниться. — возмущается Алексей и пытается вырваться, но чужая хватка оказывается слишком крепкой. Высокий аккуратно приподнимает манжеты, аккуратно обнажая запястья поэта и недавние раны на нежной коже. — Нет уж, извините. Это вы, пожалуйста, объяснитесь. — серьёзно проговаривает Ренегат, также серьёзно глядя на собеседника. — Я не обязан вам ничего объяснять. — воспользовавшись моментом, поэт наконец-то вырывает руки, но из комнаты не уходит. Почему? Что ещё он здесь забыл? Вот именно что ни-че-го! Но тогда по какой причине юноша здесь? Скорее всего, ему просто хотелось узнать, почему редактора так волнуют личные дела поэта. — А как же… По-вашему это норма? — Александр хмурится и, уперев руки в бока, внимательно смотрит на старшего, который нервно поправляет манжеты, пытаясь скрыть свою маленькую тайну. — По-моему, это не ваше дело. — огрызается тот, махнув рукой, забывая о том, что держал бумаги, поэтому после сего действия те неожиданно для него разлетаются по сторонам. Алексей тут же подрывается с места, начиная подбирать утерянные по собственной глупости вещи. Один, два, три, четыре…шесть, семь… — Чёрт побери! Где ещё один лист? Чёрт-чёрт-чёрт! Потерял! Где же он? Поэт поднимает взор, начиная им беспокойно метаться по комнате в поисках части работы, которая обнаруживается в чужих руках. — Это потрясающе! Невероятно! — шепчет Леонтьев, быстро прочтя его содержимое. Но Горшенёв хоть и был расстроен, всё равно это услышал. Юноша приподнял уголки рта, обрадованный этой чужой реакцией. Затем Ягода стремительно подходит ближе, буквально вырвав лист из рук редактора. — Так сделайте хоть что-нибудь! — прорычал Алексей, наклонившись ближе, а после быстрым шагом покинул комнату, оставив Ренегата в полном недоумении.***
— Месяц умер, Месяц умер, — воодушевленно, но при этом как-то потусторонне монотонно повторяет поэт, глядя в распахнутое окно, за которым расцветает осень, чьи краски уже сменились с выжженного зелёного августа на золото сентября. Прохладный ветер приносит с собой запах сырости и старых томиков, коих в этой комнате находилось несчетное множество. — И в окошке брезжит рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? — в комнате пахло ладаном и догорали три восковые свечи, погружая её в полумрак. — Ну как тебе? — Алексей обернулся, глядя на своего слушателя сидящего на стуле за ним. Он замирает, ожидая чужой реакции. Глаза стекленеют, в них мимолетно мелькает обида, и только лишь затем он моргает и соглашается: — Да? Ну ладно. Я тоже так считаю. — Ягода поджал губы и покачал головой, затем, взяв в ладонь одну из догорающих свечей, поджигает лист и кидает его в потухший камин, улыбаясь и проговаривая: — Чтобы я без тебя делал.***
К началу сентября погода вдруг резко и совсем нежданно переменилась. Сразу наступили такие ясные солнечные дни, которых не было даже в июле. И осень выдавали лишь успокоившиеся от волнения ветра деревья, которые бесшумно и покорно роняли желтые листья. Александр, выкроив для себя свободное время, прогуливался по осеннему городу, любуясь старыми улочками, начинающим пестреть красками. Не часто выдаются такие деньки, когда юноша остаётся наедине со своими мыслями, свободными от работы. Поэтому он даже не знал, чем себя занять. Ему хочется сделать всё и сразу, ведь Ренегат даже не представляет, когда в следующий раз ему выпадет шанс отдохнуть. Поэтому, даже не думая, завернул в первое попавшееся заведение, о чем впоследствии пожалел…но только сначала. Ведь стоило только оглядеться и заметить в противоположном конце зала кого-то, выступающего с трибуны и что-то вещающего, он решил остаться из чистого любопытства. С первых секунд можно подумать, что говоривший предан запрещённым революционным идеям, но стоит только начать слушать те самые идеи — они, словно омут, утягивают с собой, оказавшись стихами, которые он, кажется, где-то уже слышал. И из-за этого любопытство разгорается ещё больше, как и желание вспомнить их автора. Александр подходит ближе к глашатому, а его черты кажутся знакомыми. Тёмные короткие аккуратно уложенные, можно даже сказать зализанные, волосы, костюм с иголочки и слегка надменное выражение лица — все, что в полумраке сумел разглядеть Ренегат, замерший на месте и восхищенный чужими стихотворениями. — Феноменально! — прошептал Леонтьев и захлопал, что «утонуло» трактирном шуме. Поэт сделал реверанс и, не медля ни секунды, спрыгнул с трибуны, направившись к выходу. Всё это время гость, даже не скрывая горящих глаз и полувлюблённого взгляда, не отрываясь, следил за ним. Заметив, что тот не покинул заведения, расположившись за столиком около окна, Александр несмелыми шагами двинулся в сторону поэта, предварительно захватив кружки с пивом и намереваясь высказать всё свое восхищение: — Ваши стихи просто невероятны! — ставя напиток около чужого локтя и опускаясь напротив, чересчур легко проговаривает Ренегат, разглядывая чужие черты лица, до сих пор пытаясь вспомнить, где видел этого человека. Лицо его, напоминающее монголоидное с довольно заметными скулами, с необычайно широкими для данного типа глазами, с уже знакомым надменным выражением в маленьком, чувственном рте. Тот скрывшись за кружкой пива, шумно выдыхает и саркастично проговаривает: — Ага, ещё хотелось бы, чтобы их печатали. — юноша качает головой и, наконец-то подняв взгляд на своего собеседника, замирает, осознав кто перед ним. Александр в свою очередь повторяет его действия, и между редактором и поэтом виснет натянутая тишина. После недолгого разглядывания чужих черт знакомый незнакомец восклицает: — А, это вы? Право не ожидал увидеть вас в подобном заведении. — Честно признаюсь, я тоже. — выпрямившись и не утаивая правды, ответил Леонтьев, нервно постукивая пальцами по столу. — Я-с, признаюсь, частый гость здесь. А вот вы… — Алексей благоговейно прикрыл глаза и не продолжил, дабы это за него сделал собеседник. — Удивлён, ведь я здесь совершенно случайно. — честно произнес Александр, загораясь любопытством и желанием выяснить причину нахождения поэта в этом заведении. — А что вас сюда привело? — Горшенев нервно оглянулся по сторонам, словно опасаясь поимки, затем он вскочил с места и, наклонившись к своему собеседнику, предложил: — Мы можем обсудить это…предположим в более спокойном месте, например, парке. — парень внимательно оглядел сотрудника редакции и, выпрямившись, направился к выходу. Не дожидаясь ни секунды, Ренегат последовал за ним, чуть ли не столкнувшись с юношей у двери, получая на себе вопросительный взор, но ничего не отвечая. — Откуда вы такой талантливый взялись? — любопытно поинтересовался Леонтьев, слегка наклонившись, когда юноши двинулись в путь. После оглашения Ягодой названия лицея лицо Александра вытянулось в изумлении, а сам он поведал неожиданному собеседнику о своём обучении в том же месте. С этого момента разговор приобрёл новые краски. Поначалу беседу начал вести в диалоге Ренегат, рассказав историю своей жизни, а также приезда в эти края, рассказав не менее интересную историю о попадании в печатную контору. Алексей, на удивление, внимательно слушающий собеседника, постоянно оглядывался, будто бы параллельно с ним кто-то ещё вёл беседу, что не ушло от взора серых омутов. Горшенёв кивнул и, будто бы отшатнувшись, врезался в Ренегата. — Алексей Юрьевич, вы в порядке? — юноша взглянул назад, желая выяснить причину чужого испуга. — В полном. Благодарю вас. — быстро кинул Ягода, вновь оглядываясь назад и спокойно выдыхая, взглядом случайно наткнувшись на недоверчиво блестящие беспокойные серые глаза. Но лишь сделал вид, что ничего не заметил и немного сгорбился, желая казаться меньше. Он запахнулся, придерживая край сюртука, словно что-то пряча и без явного желания это кому-либо показывать. Решив отвлечь своего собеседника, Александр внимательно и выжидающе уставился на поэта: — С такой причёской вам идёт даже больше. — поняв, что разговор вновь зашёл в тупик, произнес Ренегат. И Алексей, снова вырвавшись из размышлений, вернул свое внимание к высокому, начиная новую тему: — Честно говоря мне никогда не нравилось… — поэт был готов поддержать любой разговор, касающийся литературы, но как только речь заходила о нем самом, огонёк в карих глазах пропадал, а их обладатель лишь отрицательно мотал головой и переводил тему.***
Прокручивая в голове весь прошедший день и радуясь такой внезапной, но приятной встрече, Александр, готовясь ко сну со свечой в руках, слабо освещающей помещение, брёл в спальню. Когда, присев на край кровати и не выпуская свечу из рук, заметил странный силуэт возле окна, что было неудивительным для места, где он жил. «Кто здесь?» — хотел спросить редактор, но этот вопрос застрял где-то в горле, поэтому, надев очки и стараясь не совершать резких и заметных движений, парень попытался понять, кем являлся его ночной молчаливый гость. Он протянул руку, которая почему-то начала трястись, поэтому Александр перехватил её другой и, фыркнув на себя и свою пугливость, вернулся к делам, когда свеча внезапно погасла, а вместе с огоньком исчез и силуэт. Молодой человек вновь замер, проморгавшись и оглядевшись по сторонам, дабы незнакомец не оказался где-то поблизости. Ему повезло, ведь в комнате Ренегат остался один, но это ещё больше пугало.^^^
Тусклый свет свечи освещал стол, за которым усердно работал поэт, что-то напевая себе под нос. Скрип двери и начинающий гулять в комнате сквозняк отвлекли молодого человека и заставили обернуться, оглянувшись по сторонам. — О, ты уже вернулся! А где ты был? — он внимательно взглянул в дальний край комнаты, а вернее в царящую там темноту. — Ну ладно, я не настаиваю. — он приподнял уголки рта, после чего взяв в руки пару полностью исписанных листов бумаги, полностью обернулся на собеседника и предвкушающе проговорил: — Я кстати тут кое-что дописал. Думаю тебе понравится. — он вновь взглянул в окно, зачаровываясь восходящей луной. Затем Горшенев резко поворачивается и тараторит: — Она тебя не бесит? Потому что меня иногда раздражает. Словно в душу смотрит. Своими мёртвыми глазами. — парень руками попытался показать ту самую мертвенность. А затем нервно хохотнул, но почти сразу же замолк, глядя на своего молчаливого собеседника, словно получил замечание.***
Во второй раз, когда молодой работник редакции выкроил шанс распорядиться своим временем, проведя день так, как хотелось бы, он намеренно последовал в кабак, где однажды в похожий, но более тёплый и ясный денёк повстречал Алексея. Открыв тяжёлую, но, к удивлению и счастью, не скрипучую дверь, парень огляделся, подойдя к трибунам. Но сейчас там находился «истинный» революционер, вещавший про новую, а потому никому не известную в этих местах систему управления. Подойдя к стойке, Ренегат решил поинтересоваться насчёт поэта. Ведь, если последний заявлял о том, что частый гость в этом заведении, его непременно должны тут знать. — Добрый день. Я хотел бы поинтересоваться, не появлялся ли здесь сегодня Алексей Юрьевич? Или он придёт немного позже? — спросил Ренегат у хозяина заведения, о чем твердила его обычная для таких мест внешность. Низкий, упитанный мужчина с густой темной бородой и жадным взглядом. — Кто-кто? — хозяин нахмурится, стараясь понять, о ком шла речь. — Алексей Юрьевич…ну поэт. — слегка напрягшись и насторожившись, повторяет Леонтьев и также хмурится. — А, вы о том сумасшедшем? — его собеседник скептично выгибает бровь и глядит на молодого человека в ответ. — Он конечно творческий человек … — начинает оправдывать Горшенёва редактор, искренне не понимая чужих слов, когда оказывается перебит: — Вот что я скажу тебе, парень, — прошептал его собеседник, наклонившись чуть ближе: — Лучше остерегайся его и его тень. — Тень? — это напутствие больше выглядело как бред сумасшедшего. Они не живут в деревнях, где до сих пор почитают мифологических существ, чтобы утвердить о таком. — На дворе двадцатый век, а вы верите в тень? — с недоумением на лице задаёт вопрос Ренегат, приоткрыв рот и поправив чуть не упавшие очки, а потому начал их протирать, дабы сгладить повисшую неловкость из-за его неосторожных движений. — Как знаете, я вас предупредил. — хозяин заведения достал несколько чистых кружек, подавая своему работнику. — Я вас услышал. — серьёзно протянул Александр и, даже не поблагодарив своего собеседника, направился прочь. Прогуливаясь по подозрительно пустым улочкам, парень брёл, понуро опустив голову. Но так казалось лишь на первый взгляд, ведь чуть поднявшийся холодный воздух мешал не то, чтобы спокойно вдохнуть, а даже поднять голову и посмотреть перед собой. Странные непонятные ему ощущения неприятно терзали душу. Леонтьев чувствовал недоумение и обиду. Он искренне не мог осознать, почему Алексея приняли за сумасшедшего. Да, поэт порой ведёт себя странно для общества и выглядит не под стать ему, но это же не повод! Верно? Ещё больше зарывшись в шинель, юноша поднял взгляд, заметив знакомую фигуру. Алексей, расположившись на одной из изящно кованых лавочек, что-то бормоча себе под нос, увлеченно чиркал по бумаге. Непринужденная и довольная улыбка играла на губах творца, выглядело это маняще и завораживающе: — Чему вы? — поинтересовался Ренегат, оказавшись совсем рядом с поэтом, который, нехотя вырвавшись из размышлений, вскинул голову, глядя на потревожившего его. — Разрешите опуститься рядом. — несмело попросил Александр и, удостоившись кивка, тот час исполнил это действие, поправив воротник шинели. Тем временем Ягода, никак не отнесшийся к появлению работника редакции, отвернулся в другую сторону, словно слушая кого-то ещё. Поддавшийся любопытству и желанию это выяснить Леонтьев наклоняется вперёд, наткнувшись на недоверчивый взгляд карих омутов, уже внимательно смотрящих на него, поэтому пришедший выпрямляет спину и спешит перевести тему не состоявшейся беседы: — Приятно встретить вас здесь за работой, а не в кабаке за выпивкой. — он приподнял уголки рта. — Да, свежий воздух полезен. — вытянув тот самый свежий воздух довольно отозвался тот самый неожиданный собеседник. — А алкоголь лишь рассыпает мозги, как бы печально не звучало. — к его удивлению, поэт поддержал разговор и, задумчиво жуя карандаш, также глядел на бумагу. — Не могу не согласиться. — поняв, что снова зашёл в тупик, Александр поджал губы, но, мечтательно вскинув голову, с милой усмешкой он вспомнил стихи Фета: Какая холодная осень! Надень свою шаль и капот… — Да-с… Осень, осень, осень, — глядя на собеседника протянул Алексей, подняв взор на уже начинающее алеть небо и задумчиво покачивая головой. — Осень. Вот и мне уж пора возвращаться. — Вы позволите? — аккуратно взяв чужое запястье, Александр остановил поэта, за что получил на себе вопросительный взор карих омутов. — Проводить вас? — не смело добавил молодой человек с мелькнувшей в серых глазах надеждой. — Проводить не позволю, но мы могли бы прогуляться. — Леонтьев обрадованный шансу поднял уголки рта и, поднявшись на ноги, протянул руку. — Тогда, позвольте-с с вами-с прогуляться. — Горшенёв аккуратно и недоверчиво положил свою ладонь на чужую и также поднялся на ноги, слегка отряхиваясь от пыли, запачкавшей одежду. Вокруг шедших царило молчание, которое никто из них нарушить не намеревался. Шум шагов, шорох листьев под ногами, песни последних ещё не покинувших эти края птиц и мелкий моросящий дождик, больше подходящий на туман, не особо характерный для осенней поры. Ветер успокоился, но иногда умудрялся проникнуть через одежду, заставляя мурашки пробежаться по коже. Александр, незаметно наблюдающий за своим спутником, не мог не заметить, как тот, постоянно оглядываясь, словно ожидая подвоха, изредка потирает плечи и зарывается в ворот рубахи в попытках спрятаться от холода. — Как блестят глаза, — сказал Леонтьев, наконец-то нарушив тишину и обратившись к поэту: — Вам не холодно? Воздух ведь совсем зимний. — Ягода отрицательно качает головой, но дрожь и рефлекторные попытки её убрать, выдают юношу. Он замирает и, затаив дыхание, аккуратно касается чужой тёплой шинели, накинутой на его плечи. — Берегите себя, Алексей Юрьевич. Такими талантами не разбрасывают. — с довольной ухмылкой проговаривает Александр, радуясь такой реакции на свой поступок, он улыбается, наклонив голову и разглядывая своего спутника, получив благодарю улыбку в ответ. Затем молодой человек резко выпрямляет спину и нервно оглядывается, словно пытаясь кого-то обнаружить. — Простите меня за столь откровенный вопрос, но у вас не бывает такого чувства, что кто-то следит за вами? — серые омуты беспокойно поглядели на собеседника. — Нет. — буркнул последний, нахмурившись, и, опустив уголки рта, отрицательно покачал головой. В следующий момент события развернулись слишком быстро для обоих так, что юноши даже не успели ничего толком осознать: Алексей, которого будто бы толкнул и с нехилой силой, падает вперёд, размахивая руками, когда оказывается пойман подоспевшим вовремя редактором. — Будьте осторожны. Вы в порядке? — Леонтьев беспокойно оглядывает своего спутника, огорченно смотрящего назад и облегчённо выдохнувшего. — И в самом деле. — выпрямившись, Горшенёв почесал затылок, опустив взор. — Наверное нет, я так полагаю. — он выставил руки, согнутые в локтях, внимательно их разглядывая. — Что-то явно не так. — затем юноша убрал их под мышки и тише добавил: — Он постоянно следит за мной, за каждым шагом, читает мои стихи и говорит какие из них достойны остаться…говорит гадости… — Кто? — интересуется Александр, ведь такой рассказ поэта его искренне напугал, как и состояние собеседника. Ягода, наконец-то осознавший чужой вопрос, внимательно поглядел на Ренегата. В карих глазах была заметна капелька безумия и целое море недоверчивости. С таким же безумием в голосе их обладатель отвечает: — Чёрный человек. По крайней мере он так мне представился. — приложив ладонь к груди, Алексей испуганно оглянулся и тут же обернулся на редактора. — А ещё ко мне брат приехал. Знаете, он мне всегда помогает. Я будто бы чувствую его присутствие рядом. — уже расслабленно и спокойно протараторил Горшенёв. Уголки губ дрогнули и поднялись вверх, показывая непринуждённую улыбку. Ренегат даже не поглядел на него, хотя и слышал его слова. Он вспомнил беседу с Хозяином питейного заведения, рассказы самого Алексея и не мог поверить в состояние своего спутника. Долгий осенний закат догорел, в его бордовых лучах город постепенно погружался во тьму. — Вот уж и стемнело. — шепотом, словно опасаясь нарушить тишину вечера, проговорил Алексей с распахнутыми от восторга и любования природой глазами. — Вот уж и мне пора. — после этих слов, поэт неожиданно покинул опешившего от этого действия Леонтьева. — До встречи? — оглянувшись на удаляющуюся фигуру Ягоды, молодой человек, искренне надеющийся на ту самую встречу, махнул рукой.***
Сидя в залитом пасмурным солнцем помещении, Александр увлечённо дочитывал не так давно обнаруженный Горшенёвым томик «Фауста». Он смотрел на текст через очки, расположившееся на кончике носа, поэтому чуть не уронил их, когда в дверь постучали. Стоило только поднять голову, как серые омуты заметили вошедшую в комнату Марию. Эта девушка — единственная представительница своего пола, кто работала в издательстве. Не страшась чужих косых взглядов и негласных осуждений, она просто выполняла свою «не женскую» работу, возможно чтобы доказать всем, что за женщинами будущее. За её взгляды на мир, Нефедова могла бы давно быть выгнана с этой работы. Но, выполняя её не хуже остальных, порой даже лучше, она была ценным сотрудником, и выгнать её, означало потерять прибыль, что начальство редакции точно не устраивало. — Можно? — Александр, оторвавшийся от чтения и поднявший голову, кивнул, указав на кресло неподалеку. С довольной и слегка надменной улыбкой на губах Мария под внимательный и вопросительный взор Леонтьева, пытающегося угадать цель чужого визита, прошагала внутрь. Но задать вопросы, касающиеся этих размышлений, ему не пришлось, ведь девушка, опустившись на указанное место, сама начала диалог: — Позвольте справиться о вашем здоровье? После последнего визита Алексея Юрьевича вы как будто сам не свой. — бывшая на лице надменность сменилась на сосредоточенность. — Что вы, право? Всё хорошо. — Александр приподнял уголки рта и отложил книгу. Затем он выдохнул и, собравшись с мыслями, задал интересующий вопрос: — Не могли бы вы мне рассказать о его брате? — до сих пор прокручивая в голове беседу с Ягодой, спросил редактор, внимательно взглянув на собеседницу. — Давно пора прекратить всюду пихать опиаты и выдавать это за лекарства. — вдруг пробормотала Мария, точно продолжая вслух течение своих мыслей. Она поджала губы и покачала головой, показывая, что явно знает о чем речь и свое отрицательное отношение к данной теме. Изучив пустующее помещение, девушка останавливает свой взор на Ренегате, чьё внимание было приковано к не серым глазам, и, наконец-то ответив на чужой вопрос, Мария произнесла: — Да, его брат тоже приносил работы в нашу редакцию. — работающая в данном заведении дольше, чем Александр, Нефедова знала располагала большей информацией, чем все, находящиеся в этом помещении. — Сказки писал, только называл их историями. Погодите! Я только недавно на них натыкалась. — рассказчица сделала жест, дабы её подождали, и, порывшись в ящиках, протянула собеседнику небольшую стопку бумаг: — Вот взгляните. А ещё… — она встала из-за стола и подошла к шкафу, выуживая оттуда коробку и принимаясь в ней рыться. — Это последнее, что мы от него получили. — Ренегат со всей аккуратностью, не присущей ему, принял и так измятую тетрадь, дрожащими ладонями приоткрывая предмет и также нервно поправляя праву очков. Пробежав глазами несколько строк стиха, смутно что-то напоминающих ему, Александр ужаснулся. Не сказать бы, что он испугался, но юноша буквально замер на полу действии и нахмурился: — «Чёрный человек»? Вы изволите шутить? — явно находясь не в восторге от прочитанного со злобой в голосе спросил молодой человек. — У нас нет права на это. — бросила Мария и, отведя взгляд, шумно выдохнула, начиная шептать: — Бедный, Алексей, до сих пор не пришёл в себя. Очень сложно принять такое. — она вмиг стала задумчивой и даже слегка опечалилась. — Так он же уехал! — неожиданно даже для себя воскликнул Александр, глядя на собеседницу и не понимая, для чего Алексей стал бы врать. — Разве нет? — Он уехал в Москву…и не вернулся. — на этом моменте девушка ещё более задумалась, прикусив губу и нервно протерев стекла очков. — Так в Москве много чего интересного, вот и задержался. — словно стараясь оправдать брата своего приятеля, Александр начал спорить с той, кто знала гораздо больше, чем он. — Вы, возможно, неверно меня поняли. — сжав зубы и втянув воздух через них, Мария нехотя добавила: — Он никогда не вернётся. — К-как? К-куда? А как же брат? Он же его здесь ждёт. — непонимающе спросил Леонтьев, приоткрыв рот, за что получил на себе строгий взгляд собеседницы. — Точно! Вот черт! — осознав сказанное и «сложив два и два», Ренегат понял довольно-таки простую вещь: брат поэта не тот, кем кажется. Молодой человек мгновенно подрывается с места и мчится, как бы пафосно это не звучало, навстречу своей судьбе.***
— Месяц умер, Месяц умер, — закончив свое долгожданное произведение, Алексей глядит в распахнутое окно, словно читая стихи лунному диску. — И в окошке рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. — Ягода надевает головной убор, так заботливо поданный ему. А тот, кто это сделал в мгновение скрывается в тени. — Никого со мной нет. Я один… Я один… И — разбитое зеркало… — в этот момент Горшенев оборачивается на свет луны, кажущийся разбитым зеркалом. Эта картина завораживает без возможности отвести взгляд. — Впечатляет не правда ли? Я так и знал, что тебе понравится! — буквально восклицает поэт и радостно приподнимает уголки рта, а после возвращается к столу, буквально схватив бумаги: — Это лучшее, что мы написали! И никто нам не нужен! — парень глядит в тень, получая согласный кивок и злую усмешку, обладатель которых неспешно потягивает вино. Скрип открывающейся двери заставил поэта напрячься, а радость сменяется недовольством. Внимание цепляет высокая фигура работника редакции, подслугавшего весь монолог. — Алексей…что вы задумали? — начинает Александр, но не успевает продолжить, как Ягода подбегает к нему и, отшвырнув цилиндр, до этого бывший на голове, берёт того за ладони, начиная бормотать: — Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь. — Ренегат обеспокоенно переводит взор с одного карего омута на другой. — Александр…я так рад, что вы пришли… Позвольте мне представить моего несменного… — Ягода расплывается в улыбке и внимательно смотрит на пришедшего, указав на темноту. — Вы больны? — взволнованно задаёт вопрос Леонтьев, зная его секрет, тревоживший также, как и состояние поэта. — Слушай, слушай, — проговаривает Алексей, нервно обернувшись на один из дальних углов, который кажется самым тёмным местом в помещении. Холодные и тощие руки сильнее сжимают чужие ладони. А Ягода продолжает: — Хрипит он, смотря мне в лицо: Я не видел, чтоб кто-нибудь из подлецов так ненужно и глупо страдал бессонницей. Сам все ближе и ближе ко мне клонится. — уже шепчет поэт, встав на носочки и не выпуская чужих рук. — Вы полагаете, что я сошёл с ума? — ещё тише проговаривает юноша, внимательно глядя в серые глаза. — Чёрный, чёрный пальцем водит водит по мерзкой книге, и, гнусавя, как над усопшим монах, читает жизнь мне прохвоста и забулдыги, нагоняя в душу тоску и страх. — протараторив, Ягода замирает и, оглянувшись, добавляет: — Наверное, это так. — Конечно нет! Я полагаю, что вы просто переутомились. — не отрывая взора от силуэта стоящего позади собеседника, несмело произносит Ренегат, опасаясь безмолвного слушателя и ужасаясь тому, кем он является, и тому, что может произойти, если редактор уйдёт отсюда. — Тогда позвольте мне представить вам… — Ягода оборачивается, собираясь осуществить задуманное, когда оказывается остановлен Леонтьевым, вцепившимся в чужие плечи и помешавшим поэту обернуться. — Алексей, не нужно! Ведь…ведь… — попытался вразумить поэта гость, получая лишь недоуменный взгляд распахнутых карих глаз. — …его нет! — Глупенький, ты хочешь меня надурить? — переходя на растерянный тон с искренним непониманием переспрашивает Горшенёв, а затем обращается к стоящему позади: — Вы что сговорились? Смешная шутка, Мишка. — он нервно усмехнулся, а Ренегат принимается блуждать взглядом по комнате в поисках исчезнувшего силуэта, в котором не было ничего человеческого. Луна скрылась за тучами, погружая комнату во мрак. — Чёрный человек водит пальцем по мерзкой книге. И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, — вновь принимается тараторить Ягода, распахивая глаза и выглядя настоящим безумцем, которого Александр искренне опасается, при этом желая защитить. — Читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги, нагоняя на душу тоску и страх… — говоривший наконец-то опускается на стопы и отводит взор, замечая, что силуэт скрылся, а после оборачивается на скрежет в окно, не понимая, что произошло, но зная, кто в этом виноват. — Миш, ты куда? — лишь шепотом успевает заметить Алексей. Он замирает, останавливая взор на окне и опасаясь представить, что будет дальше. — Это все из-за тебя! — он оборачивается на опешившего Леонтьева, принимаясь винить последнего. — Это ты виноват! Если бы не твои обвинения, он бы не ушёл! — Горшенев эмоционально разводит руками, поэтому, Александр, предугадав чужие действия, обнял несчастного поэта, бившего его тыльной стороной ладони и тихо всхлипывающего, легонько покачиваясь. Он зарывается пальцами в чужие короткие волосы и тычется носом в висок, вдыхая чужой аромат. А после нескольких минут затишья, точно зная, что Алексей успокоился, парень плавно отстранился, глядя в темные омуты напротив. И, чувствуя облегчение вместе с неопределённой радостью, обцеловывает лицо, губы и глаза поэта. — Я обещаю, что я никогда не уйду. — Леонтьев с блестящими от слез глазами, в которых отражается луна, робко улыбается без надежды на то, что его услышат. Но, почувствовав, как поэт, сдавшись, уткнулся в его грудную клетку, понял, что всё-таки был услышан.