Октябрь 1993 г.
— …господи, прошу вас, умоляю! У меня семья!.. Горшок закатывает глаза и издаёт странный рычащий звук — очевидно, что очень недовольный. Семья и семья! Он-то тут при чём? Зачем ему об этой семье знать? — Это ты щас намекаешь на то, что мне лучше их пришить, а не тебя?! Надо было в КВН идти, с таким-то чувством юмора. Его бы с руками и ногами оторвали, и жил бы себе безбедно. Не приходилось бы дурью этой с заказными убийствами промышлять. — Ч-что? — Что-что… со страху последние клетки мозга отмерли? Горшок вздыхает тяжко, зачёсывает волосы с ранней проседью назад. Они непослушными прядями попадали на лоб. Н-да, ему тридцать шесть, а седина тонкими пепельными нитями отчётливо просматривается в тёмных волосах. На свой возраст он не выглядит: морщины, седина, общая побитость. Если бы его всерьёз волновал внешний вид, то, должно быть, Горшок ужаснулся бы этому. Хотя, с другой стороны, если бы внешний вид действительно его волновал, то он бы и не допустил такого. О здоровье всё же заботиться надо, а не только методично губить. Всё-таки организм — штука неприлично живучая, как таракан. За один присест его так не ушатаешь, тут надо хорошо постараться. У Горшка имеется целая «программа саморазрушения», которой он с завидным усердием следует. Горшок когда-то рассудил, что пока ты живёшь в полной уверенности, что впереди без малого век, ничего выдающегося ты не сделаешь. Всё будешь откладывать на потом, а это потом всё никак не наступит. И помрёшь ты, как и родился, — никем. Поэтому и живёт Горшок на острие в таких обстоятельствах и темпе, в которых любой другой человек и не смог бы, наверное. — Вам нужны деньги?! Я заплачу, найду любую сумму, только отпустите!.. Круглое лицо мужчины влажно блестит от слёз, щёки заходятся едва не лиловыми пятнами от страха, а Горшок безразлично смотрит на чужие рыдания. Это всё очень неприятно, когда приходится вести деятельность таким образом. Ему не нравилось убивать, не нравилось слушать эти скорбные завывания. А больше, чем не нравилось, ему было всё равно, что чувствуют эти люди. Совершенно аморально и неправильно, но он бы давно слетел с катушек, если бы принимал это близко к сердцу. А движок и без того пошаливает. Горшок ухмыляется жёстко и, не мигая, упирается дулом пистолета промеж глаз человека перед ним. Выстрел в голову в упор ещё с того раза стал почерком не его конкретно, а всей ОПГ в общем. Практично, на самом деле. В таком случае нет возможности оставить лишнего свидетеля или допустить, чтобы кто-то неугодный остался в живых. Они стреляли и в трупы, если до этого человек погиб от другого ранения. Своеобразная визитная карточка, непрозрачный намёк на то, что действуют они наверняка и шансов не дают. Очень и очень жестоко. Зато как действенно и просто. А вот от последствий избавляться посложнее. Оттирать взорвавшиеся мозги — занятие гадкое, до рвотных позывов. Запах крови такой стойкий, что возникает ощущение, будто она не только запахом в носу свербит, но и липкой жижей в желудке копошится. Этот мужик был прав. Дело в деньгах. Дело почти всегда в деньгах. А в чём оно ещё может быть? Горшок-то свои деньги получит, укрепит своё влияние, а этот бизнесмен доморощенный отправится на дно любого ближайшего пруда кормить рыб холёным обрюзгшим телом. А может, и в чью могилу. Этого Горшок пока что не решил. Он понятия не имеет, что этот круглый, безобидный на вид дядька мог натворить, чтобы его заказали. Благо Горшок достаточно моральный урод, чтобы без душевных терзаний оценивать человеческую жизнь в рублях. Конкретно это убийство стоит недорого, зато действительно необходимо как стратегический ход. По крайней мере, он так считает. А если он считает, значит, всеми путями добивается своей цели. Цель оправдывает средства — так он и идёт по жизни уверенно с этим девизом, никогда не отступая от собственных убеждений и не отказывая себе в желаниях. Горшок толкает мужчину тяжёлым ботинком в грудь. Тот давится всхлипом, но сделать ничего не может — руки связаны. Его дни сочтены. Горшок, не оставляя ему возможности сказать последнее слово, стреляет прежде, чем тот успеет открыть рот. Взгляд, туманный от рыданий, стекленеет в мгновение, и Горшок видит в нём только потухающую жизнь. Ну и себя в чёрном зрачке. Когда-то ему было и впрямь интересно увидеть смерть человека своими глазами, но тогда это казалось какой-то нездоровой идеей. Да даже не искренней. Простой гаденький человеческий интерес. Из-за него пиздюки засовывают трубочку в очко пойманным лягушкам и надувают через кишки. Внутренний ребёнок Михи то ещё говно — ребёнок что-то хочет, и ребёнок это получает. В самом начале пути ему стало интересно: как жизнь покидает тело? Есть ли что-то едва уловимое в этом явлении. Что-то романтизированное, а не простой биологический процесс, который по итогу ждёт всех. Как оказалось — нет. Ничего романтичного в смерти нет, тем более в насильственной. Это жалко, если учитывать, что люди убивают людей, с нравственной точки зрения. И очень неприятно — с физической. Не все падали перед ним ниц, умоляя сохранить жизнь, предлагая заплатить любую сумму, пытаясь откупиться от убийцы. Попадались и те, кто готов был драться действительно не на жизнь, а на смерть. И это Горшок уважал. Слезами брезговал, а волю к жизни уважал. Должно быть потому, что у самого такой не было. — Пор? Балу? — Двое мужчин прошли в помещение. Один совсем не изменился за год. Всё такой же сдержанный и молчаливый. А вот второй — с беззаботным выражением на лице, будто ничего и не случилось. Будто это не он с длинными светлыми волосами, выразительным живым взглядом, внешне небрежными, но на деле выверенными движениями входит в помещение к остывающему трупу и убийце. Он цепко окидывает глазами комнату. — Теряешь хватку, — подаёт голос Балу и подходит ближе. — Ты ведь не думаешь, что его не услышали? Мы на подходе вопли различили. Сейчас мусора подвалят. Вопрос не лишён смысла, и Горшок нервно кусает щёки изнутри, отрезвляя себя лёгкой болью. Ему эта своя черта жуть как не нравится, но поделать он с ней ничего не может. Сдержанность и безэмоциональность — это совсем не про него. — Завались, — скорее нервозно, чем злобно отзывается Горшок и кивает на труп, а следом и на лужу крови, которая под ним уже успела образоваться. В полумраке лужа кажется чёрной, как мазут, но запах, специфический и стойкий, хорошо знакомый всем троим, не требует пояснений. — Бляха, да мы его втроём не дотащим! — Ну, сука, сам пойдёт.***
Сводки новостей пестрят многочисленными статьями о беспорядках, которые творятся на улицах города. Митинги против заказных убийств — одни лишь названия и картинка в телевизоре. Так говорит отец, отчего-то очень заинтересованный в этом вопросе. Андрей не до конца понимает причину его недовольства: сам плохо отзывался о начальнике со своей работы, а теперь вот кроет матом тех, кто его убил. Андрей тяжело вздыхает, выслушивая очередную порцию аргументов за то, что раньше было хорошо, а сейчас плохо, и невольно проникается разглагольствованиями родителя. Не фанатично, но всё-таки прислушиваясь. В словах отца кроется истина человека, который в этой стране родился и вырос, который в этой стране ещё будет жить, напополам с ревностной уверенностью в том, что социалистический строй едва ли не самый лучший, а тоталитарный режим необходим. Нужна крепкая рука, которая очень скоро наведёт порядок. Сам Князь такой стойкой политической позицией не обладает в силу того, что опыта никакого, не дорос ещё, да и тема щепетильная, с кучей подводных камней и чёрт-те чем ещё на дне. Лучше не лезть в неё, если не подкован как следует, ну или не конченный фанатик. Единственное, в чём он уверен, так это в том, что необходимы перемены. Хотелось бы в лучшую сторону, но надеяться всё же стоит на худшее, чтобы в конце не разочароваться очень сильно. Все эти явления, такие как ОПГ или те же заказные убийства, вгоняют в уныние. И что-то ему подсказывает, что всё только началось. Преступность ещё не вкусила безнаказанности в полной мере, но до этого осталось недолго. Страшно представить, что случится тогда. Странно думать, что несколько лет назад всё было по-другому. Было совсем не страшно ходить вечерами, в городе даже дышалось не так, как сейчас. Возможно, из-за незнания криминальной ситуации. Люди жили в глухом неведении, а потом статистика преступности была обнародована, и люди пришли в ужас от цифр. Сегодня же складывается такое ощущение, будто Питер тяжело и, похоже, неизлечимо заболел. Северную столицу лихорадит. Небо, как кожа у больного, посерело и покрылось рваными ранами: не облаков — туч. Их то и дело прорывает дождём; они вскрываются, как гнойники. Для полноты картины хочется ещё додумать гнилостный запах инфицированных ран, но это уже было бы слишком. Город, в конце концов, не погибает: развивается и промышленность, и экономика какая-никакая. Делать нечего. Думать можно сколько угодно, но от этого не изменится ровным счётом ничего. Нужно просто жить, идти вперёд и, конечно же, надеяться, что когда-нибудь по тёмной улочке можно будет пройти, не оглядываясь на каждый подозрительный шорох. Андрей для себя давно решил, что девятый класс для него последний, что дальше он не потянет, потому что не хочет. Конкретной причины не было. Просто всё сложилось так, что в итоге он пришёл к этому решению, которое показалось единственно верным. Тяжело было. Последние годы Князь всё больше прогуливал, а не ходил на занятия. Какое образование?! На них забили. А приходить в школу, чтобы выслушивать «авторитетные» мнения учителей, которые все как под копирку, до безобразия одинаковые, было попросту невмоготу. Спорить, кстати, было нельзя. Андрей лично проверил в кабинете директора. Можно как бы, но не рекомендовалось. Иначе была вероятность не получить аттестат, а самостоятельно вписать себя в журнал изменников родине. Он не собирался, как большая часть одноклассников, обзаводиться семьёй как только на руках у него окажется аттестат «о взрослой жизни». Не собирался сразу же идти работать на завод, забив на дальнейшую учёбу. Всё-таки у него были планы на жизнь, и для их воплощения, увы, требовалось образование. Князь решил, что можно уже начать получать специальность. Логично? Логично. Поэтому уже второй месяц он получал эту самую специальность. Обрадовал родителей тем, что всё же надумал попробовать поступить в художественное училище. Мама его поддержала, отец не сильно понимал смысла творческой профессии, но ему было важно, чтобы сын не болтался без дела. К сожалению, в художку его не взяли. Сказали — недостаточно навыка. Князь от горя взял и занёс вместе со знакомыми пацанами документы в слесарное училище. Потом целый день провалялся, пялясь в стену со своими рисунками, пытаясь оценить степень их бесталанности. Рядом ещё сиротливо стояла гитара, на которой он тоже так и не научился играть из-за неусидчивости. Андрей чувствовал себя несчастным неумёхой почти до вечера, пока к нему не зашла мама. Она погладила сына по голове и позвала есть. А следующим вечером, пока Князь в одиночестве предавался унынию, разрисовывая скучный учебник по слесарному мастерству, принесла уже подписанное заявление о принятии в реставрационное училище №61. — Реставрационка? — не веря глазам, переспросил Андрей. — Я думаю, что это всё-таки лучше, чем слесарка. При всём моём глубоком уважении к местным алкашам. — Мама улыбнулась ему, заметно подняв настрой. Воспоминания настырно лезут в голову, пока Князь торопливо шагает по улице в сгущающихся лиловых сумерках. По-хорошему, Андрею бы поторопиться, чтобы успеть в общежитие до темноты, чтобы не напороться на ненужные ему сейчас проблемы. Хотя когда это проблемы были нужные? Нужных проблем в принципе не бывает. Странно, если бы они были. Князь немного нервно вертит головой, но призывает себя к спокойствию. Лучше не привлекать лишнее внимание. У него и брать нечего, если что и случится, разве только спички и сигареты. — Блядь! — Сигарет не оказывается. Хорошо, что додумался прощупать карманы. Пачка там, конечно же, по обыкновению лежала, но была подозрительно лёгкой. Да уж, тяжёлая жизнь нищего студента. Он даже не заметил, как вместо одной сигареты в день стал скуривать полпачки. Закончив школу и поступив в реставрационное училище, он переехал из дома в общежитие и жил теперь, грубо говоря, самостоятельно. Мать, конечно же, с настороженностью отнеслась к этой его идее, но отец оказался не против. Поэтому Князь сейчас и идёт по безлюдной улице, а не сидит дома, где гораздо комфортней и безопасней. Его общежитие закроется в десять часов, и в этом случае придётся идти домой, а значит, родители узнают, что в это время он шлялся непонятно где и зачем, а главное, с кем. Основной их страх заключается в том, что Андрей может попасть под влияние дурной компании. Страх вполне обоснованный, на самом деле, учитывая, что обыкновенно творится в общагах при ПТУ. Но Князь думает головой, поэтому подобное ему не светит. Лимит доверия в таком случае будет исчерпан. А им Князь, как ни крути, действительно дорожит. В кармане пёстрой бордово-синей ветровки призывно звякает мелочь. Достаточно, чтобы купить самых дешёвых сигарет. Удивительно: хоть сигареты и были в дефиците, но Андрею не приходилось елозить по тротуарам и мусоркам, чтобы набрать окурков и из них уже скрутить курево. Но скоро, вероятно, придётся, потому что проблемы с деньгами и невозможность купить что-то самое простое, как, например, хлеб или масло, встал очень остро. Да и полки стремительно пустеют. И то, что ещё вчера можно было свободно пойти и купить, сегодня нельзя найти и за удвоенную цену. Андрей проходит мимо тёмного переулка между двумя зданиями, невольно заглядывает в темноту. Каждый такой раз он что-то ожидает увидеть. Оно и неудивительно, за любым углом будет мерещиться всякое. Даже не скажешь, что в его случае лучше: бандитские разборки или вампир. Лично он бы предпочёл всё же вампира. С ним и риск встретиться был гораздо меньше, а шансов выжить — больше. Князь немного ускоряется. Взгляд у него словно приклеен к темноте. И отвернуться страшно, и смотреть. Поэтому когда он пинает что-то мягкое, то едва не орёт. Напуганный взгляд в панике падает к ногам. В голове до отвратительного пусто. Он и не представляет, что увидит. Паника быстро сходит на нет, потому что это оказывается кошка. Красивая и, видимо, немного пришибленная. Потому что она, переваливаясь с лапки на лапку, подходит обратно с полной решимостью всё же потереться о ноги человека, который её невнимательно отфутболил. С губ срывается вздох облегчения, и Андрей, понаблюдав за трёхцветным пушистым существом с высоты своего роста, соизволяет опуститься на корточки и подарить бездомному зверю немного ласки — максимум, который он может себе позволить. Князь удивляется тому, что кошка оказывается ласковой до такой степени, что покладисто плюхается на бок, подставляя белое пузико его ладони. Не хотелось, чтобы она увязалась за ним. Тогда он бы не вынес этого и, разрываемый жалостью, обязательно приволок бы её в общагу. Это бы, конечно, не смогло долго оставаться в тайне, и ему бы основательно попало. Этого не следовало допускать.***
У задрипанного магазинчика, который официально работает до одиннадцати, а реально — едва не круглосуточно, останавливается чёрный БМВ. Задние стёкла наглухо затонированы, с парочкой небольших трещин непонятного происхождения. Чёрная краска на дверцах в некоторых местах на поверку оказалась тёмно-серой: очевидно, подходящего оттенка не добились, а этим закрасили потёртости, чтобы они своим грубым видом не привлекали к машине лишнее внимание. А внимать было чему… Тем временем в салоне узловатые пальцы крепко сжимают руль, ноги разведены широко в стороны, и между ними так удачно уместилась светловолосая вёрткая девушка. Вторая рука охотливо мнёт подставленное упругое бедро, заставляя его обладательницу пару раз приподняться и сесть обратно. Аккуратные девичьи руки для устойчивости сначала упираются в спинку сиденья, потом гладят по напряжённым плечам. Тело на откровенные смелые ласки отзывается однозначно, и всё идёт по отработанной схеме к очевидному финалу, который удовлетворит обоих участников тайной встречи. Жёсткие, выкрашенные в блонд волосы щекочут открытую шею. Не сказать, что это приятно будоражит, ведь Миха постоянно незаметно отплёвывается от особенно прытких прядей, но деваться от этой светлой катастрофы некуда. Минут пятнадцать можно и потерпеть ради скорого облегчения. Горшок вдруг прижимает ночную бабочку к рулю, оборвав прелюдию, — вертел он её на хую, не для этого собрались, ё-моё! Та тихонько охает и прогибается в пояснице из-за полукруглых дуг, впившихся прямо в почки. Ей, между прочим, тоже неудобно, но Горшка это особо не заботит. Это не кровать и даже не столешница, чтобы трахать девчонку с хоть каким-то удобством. Не церемонясь, Миха грубо сдёргивает с девушки рубашку. Ткань не тянется, поэтому тряпка сдавливает загорелые плечи, а потом Горшок, игнорируя чужое недовольство, и вовсе сдирает вещь до конца, не заботясь о том, как выглядит. Вид открывается отличный. Бельё хоть и простое, но подчёркивает всё, что нужно. Миша дышит через адское жжение за грудиной и до головокружения гоняет кислород по содрогающемуся в болезненном предвкушении организму. Насилу сбавляет обороты. Унимает припадочную дрожь в руках и неуёмную жажду присунуть кому-либо свой причиндал. Не животное же он. Красота перед ним слишком хрупкая, чтобы грубо ей пользоваться. Ладони у Горшка большие, жадные, удачно ложатся на талию, оглаживают бока и рвано поднимаются выше, к лямкам белья, игриво оттягивают, и с негромким шлепком плотная ткань возвращается на место. Миша бесконечно неловко, будто бы извиняясь, приобнимает девушку, чтобы стянуть лифчик. Матерится, когда пальцы не слушаются, путаясь в застёжках. Из чувств у него сейчас только плохо сдерживаемая похоть и белый шум в голове. Как приятно иногда забыться без того, чтобы пустить по вене. Ткань скользит по плечам, проходится по разгорячённой коже, а потом оказывается брошена на второе пустующее сиденье. Перед носом плавно качаются полные налившиеся груди, приковавшие внимание. Миша не отказывает себе в сиюминутной прихоти и зарывается между ними лицом — елозит носом, проворно толкается мягким шершавым языком в жаркие складки, слизывая соль. Спёкшимися губами ловит соски, туго втягивает щёки. Прикусывает, с пробирающим упоением вслушивается во вскрик. — Плохой день? Мягкий голос раздаётся у самого уха, обжигает сладким хриплым дыханием, и Горшок прикрывает глаза. Ну да, день плохой и год никудышный. С жизнью в целом что-то не так. — Надеюсь, ты сможешь сделать его лучше? На полных губах расползается похабная ухмылка. Полуобнажённая девушка её зеркалит и стягивает с запястья резинку, чтобы предусмотрительно собрать длинные волосы в низкий хвост.***
Андрей находит в себе силы оторваться от ласкового зверька. Встаёт и отряхивает руки от налипших белых шерстинок. Его опасения не подтверждаются, и кошка остаётся сидеть на месте. Даже вслед не смотрит, а начинает вылизываться. До чего красивая! Не все домашние могут похвастаться такой шубкой и идеально белой грудкой и животиком. Князь тяжело вздыхает. Вроде сейчас ещё не должно быть девяти, а уже так темно. Ну а чего он хотел — осень в самом разгаре. Уже не золотая. Да и вообще он золотую никогда не видел, а если и видел когда-то, то уже забыл. Деревья все стоят больные, листья на них засохшие, по большей части изъеденные паразитами, бурого оттенка, тошнотворного. Вид, конечно, так себе, но и он не мог испортить настроения и отбить любовь к родному городу. Если всё-таки его характер и описывать, то был Князь реалистом с отклонением в оптимизм. Иногда больше, иногда меньше. Андрей старается не унывать и не поддаваться хандре. Всё же, по сути, хорошо. Родители живы, относительно здоровы. Для людей, которым уже не семнадцать, они так и вовсе подозрительно здоровы. Он учится, а это уже совсем неплохо. Андрей в будущем, возможно, даже сможет связать свою жизнь с любимым хобби, а если нет, то его увлечения всё равно останутся с ним, никуда не денутся. И это совсем не зависит от того, что будет происходить в стране. Его небольшой и комфортный мирок всегда будет при нём — свёрнутым листочком бумаги в кармане и огрызком карандаша там же. Когда не можешь найти комфортный уголок в реальном мире, то не остаётся ничего другого, кроме как построить его самостоятельно. Примерно с такими мыслями он заворачивает за угол здания, как раз к магазину, в который и собирался. Мельком смотрит на припаркованную в тени чёрную машину и, не обратив на неё никакого внимания, неторопливо идёт к двери.***
Она поднимает лицо: губы влажно блестят от слюны, а взгляд плывёт, подёрнутый поволокой слепой страсти. Видимо, она сама неслабо возбудилась, увлёкшись и потираясь грудью об обивку сидений. Горшок откидывает волосы от ожившего из-за прилившей краски лица и властно притягивает её голову за острый подбородок к себе, вглядывается в глаза. — Хочешь? — Она часто, беззастенчиво кивает, и Мише это нравится. Она не смущается, не жмётся. Понимает, что получит удовольствия ничуть не меньше. — Умница. — Обводит пальцем губы и тянется к полочке на двери машины. — Сука. — Что такое? — интересуется спутница, почти вылизывая его солёную взмокшую шею и пытаясь одновременно избавиться от собственных штанов. Она жалеет, что не надела колготки, — их можно было бы порвать на корню. Хотя, с другой стороны, никто её не предупреждал, что вечернее рандеву продолжится в машине! — Гондонов нет. Миха откидывается на спинку, прикрывает на мгновение глаза. Девушка, кажется, не расстраивается и наконец-то откидывает штаны. Они приземляются на торпеду — благо, пепельницы в этот раз на ней не оказывается. — Ничего страшного, я здорова. Из одежды на ней теперь только трусы, но и они с таким энтузиазмом скоро отправятся к штанам. Она вновь усаживается на колени Горшка, призывно трётся, но он пока в состоянии думать головой. — Ну уж нет, крошка, не хочу потом алименты выплачивать, ё-моё. Он благоразумно не говорит о том, что подвергает сомнению все слова спутницы о её половом здоровье. Но даже если так, то оставлять ей такое о себе напоминание не хочется, учитывая, что никаких алиментов она всё равно не увидит — как, собственно, и его. Горшок резво сгружает подругу на второе сиденье, не без труда застегнув ширинку, и, коротко чмокнув девушку в уголок губ: всё-таки в сами губы немного брезгливо после того, что она этими губами делала; прихватывает бумажник и кивает в сторону магазина, намекая, что скоро вернётся. Как удачно они припарковались!***
Андрей вытряхивает из кармана мелочь и замедляется. Слышит, как хлопнула дверца машины, но не обращает на звук внимания. Он на ходу пересчитывает деньги, убедившись, что на плохонькую пачку точно хватит, и уже тянется к ручке разболтанной двери, как его неслабо припечатывают к поверхности. Едва не растеряв всю мелочь с остатками храбрости, Князь неустойчиво пошатывается, но, попирая законы физики, равновесие не теряет. — Резче, резче, малой! — из-за спины замешкавшегося Андрея несдержанно поторапливают. Густой и глубокий — очевидно, мужской — голос раздаётся у самого затылка. Короткие волосы шевелятся от чужого шумного дыхания, а в нос бьёт тяжёлый дремотный женский парфюм. Князь хочет отшатнуться от неожиданности, но некуда, чёрт! Отступая на шаг назад, спиной он с силой врезается в незнакомца и, смотрясь совсем по-идиотски, непроизвольно распахивает напуганные глаза. Невнятно пробубнив под нос: «Извните пжалста» и не оборачиваясь, спешит прошмыгнуть внутрь, пригнувшись под рукой, милостиво распахнувшей дверь. Он ещё пару томительных мгновений ощущает острый взгляд-иглу между лопаток и неуютно, знобливо даже, передёргивает плечами. Захотелось спрятаться между стеллажами, потому что бывает так, когда человек вызывает опасение, стоит только на него взглянуть. Сейчас у Князя случилось именно так. Андрей, проклиная своё любопытство, оборачивается через плечо и упирается вороватым взглядом в высокого мужчину во всём чёрном: кожанка, джинсы, тяжёлые ботинки. В дополнение к этому — тёмные волосы едва не до плеч, с нитями благородно-плешивой седины… Интересная внешность, ничего не скажешь. Объект князевского пристального внимания вдруг поворачивает голову в его сторону, видимо, почувствовав чужой взгляд на себе, и вызывающе таращится в ответ огромными чёрными глазами. Его полные, неприлично раскрасневшиеся губы складываются в нахальную молодецкую ухмылку, а в морщинках вокруг глаз путаются проказливые смешинки. Поэтому Князь сглатывает тяжело, торопливо опуская глаза, будто вовсе не на него смотрел, а на товар, и… И имеет удовольствие напороться взглядом на вздыбленную ширинку. Не меняясь в лице, Андрей м-е-едленно поворачивается к сигаретам, полка с которыми располагается совсем недалеко от кассы. У него, кажется, выступила холодная испарина — хищный взгляд намертво прилип к коже и остался там даже тогда, когда Андрей запоздало допетрил, что незнакомец прошёл дальше, к алкоголю. Только тогда он смог со свистом выдохнуть. Лучше не задумываться, это не его дело, блядь… То, что тут, помимо взрослого мужика, малолетний пацан выбирает сигареты, — всем плевать. На его возраст, на то, что у него нет при себе паспорта. Продавщица — полная женщина с уставшим взглядом, в вытертой кофте, припорошённой по плечам перхотью, не скажет ничего против. Продаст и бутылку коньяка, если его принесут на кассу. Другой разговор, что на коньяк у Князя просто нет денег. Очень удобно на самом деле, но ещё и очень грустно. Так молодое поколение и спивается, губит здоровье сигаретами и некачественным бухлом. Раньше Андрей так сладости выбирал. Становился у прилавка и разглядывал пирожные и булочки. А теперь вот — пёстрые пачки сигарет. Князь, не в силах побороть взбесившиеся эмоции, невидяще смотрит перед собой куда-то мимо пачек. Ему не нравятся собственные мысли. В последнее время они сильно тяготят его, а реальность раздражает своей беспросветной мрачностью. Люди вокруг все хмурые, ходят, как в воду опущенные, посеревшие и тусклые. Один он как напялит что-то яркое и выйдет на улицу, так сразу проказником-скоморохом выглядит, на которого оборачиваются все подряд, как на обезьяну в цирке. — А не маловат ли для курева, а? — В словах чудится улыбка. Опять этот голос совсем рядом. Андрей вздрагивает и ни с того ни с сего сердится. Незнакомый человек беспардонно вырвал его из вереницы размышлений уже второй раз за вечер! Какое этому мужику дело до того, маловат он или не маловат? Его уверенный взгляд вновь скользит по мужчине, отмечая новые детали в образе. В жилистой руке тот держит бутылку, судя по всему — рома. По крайней мере, так гласит крупная аляповатая надпись. А вот насколько она отображает действительность — это уже под вопросом. Ещё Князь имеет счастье наблюдать пачку презервативов. Ага, вот и понятно, почему от него так пасёт духами. — Если вы не староваты, значит, и мне самое время. — Прищурившись, встречает до смешного удивлённый тёмный взгляд. Бледное лицо мужика медленно вытягивается в понимании, и Андрей, схватив уже хорошо знакомые сигареты, возвращает наглую улыбку со сдачей — пару раз перемигнув глазами. Под незаинтересованным взглядом продавщицы он подходит ближе к кассе, вываливает мелочь на стойку перед ней. Женщина отсчитывает без лишнего фанатизма, и Князь радуется, что его тщедушных копеек хватает, чтобы покрыть стоимость сигарет. Даже для него самого сдача остаётся. — Спасибо, — коротко благодарит и удаляется вон.***
Князь понимает, что был груб излишне, только на улице, когда порыв остужающего ветра хлёстко ударяет его по щекам. Но не возвращаться же обратно, чтобы извиниться? Тем более, вряд ли он пересечётся с этим человеком хоть единожды ещё раз. Поэтому спешит прочь от магазина, чтобы не попасться на глаза этому мужику с волыной наизготовку. Воздух тут прохладный и плотный, одним словом — колючий, а ему позарез нужно успеть в общежитие. Противная консьержка не станет делать исключение, и в таком случае останется Князь на улице, спать под лавкой. Андрей, соскочив с порога, снова слышит, как громко хлопает дверь магазинчика. Не успевает он далеко отойти, как в спину прилетает короткий свист и: — Э, пацан! — Князь замирает. Что-то есть в этом голосе такое, что заставляет его остановиться и подумать о том, что получит он сейчас люлей за свою дерзость, но второй раз сбегать будет совсем позорно, поэтому Андрей решает обернуться и встретить свою судьбу достойно, а если быть точнее, то получить в рожу, а не по затылку. Рано или поздно это всё равно должно было случиться. Может, оно и к лучшему, что попадёт от одного-единственного взрослого мужика, а не толпы озверевших скинов. — Лови! — Князь по инерции поднимает обе руки, пару мгновений совсем не понимает, что должно случиться, но мужчина без замаха и какой-либо злости бросает ему… Шоколадка, шурша фольгой, ударяется о грудь и падает в так удачно подставленные ладони. — Слушай Битлз и будь добрее, — ухмыляется тот и, сверкнув напоследок тёмными глазами, направляется к неприметной машине в тени.