— Ты напился.
Констатирует Поручик и без выражения смотрит за тем, как Ренегат, пьяно посмеиваясь, заваливается вбок, а потом, не найдя опоры, безвольной марионеткой сползает по стене вниз. И больше не предпринимает попыток встать. Всё равно бесполезно — ноги его решительно отказываются держать.
— Так заметно, да? — Саша устало бьётся затылком о стену и смотрит куда-то сквозь потолок, невидящим мутным взглядом с селёдочной поволокой.
Он снова пришёл сюда. Ладно Горшок… Миша — это Миша, там без вариантов, хоть в стену бейся, умоляя его прекратить изощрённо самоубиваться, ему всё одно, делать будет так, как карта ляжет, но Саша? Душный, организованный, гудливый Саша? Поручик чувствует разочарование. Не то чтобы он возлагал на него надежды, но какого хера?!
— Нихуя ты не понял.
Поручик отрывается от косяка двери и собирается уходить в комнату, да вот только слабый голос Саши просит остановиться. Александр выжидающе смотрит через плечо, когда Ренегат мысли в кучу соберёт и изрыгнёт надуманное.
Напиваться до поросячьего визга, чтобы уйти от проблем, — дело последнее. Выпить стакан водки перед сном в надежде, что взведённую пружину из нервов отпустит, — сам бог велел, это за здравие, Поручик бы лично компанию ему составил, так уж и быть, готовый все душевные излияния замудохавшегося товарища выслушать, но не до беспамятства же в одно рыло, как алкаш… это блажь. Так дела не делаются.
Нет бы сесть и разобраться, а вместо этого Поручик наблюдает пьяную комедию, где Реник — главный герой, который безобразно играет свою роль.
— Подойди, — наконец просит вслух Саша, умоляюще заглядывает в глаза.
Александр сдаётся этому взгляду, молча подходит ближе, а не услышав больше ничего, думает пару мгновений, разрываясь между тем чтобы, плюнув, уйти, и пусть Саша спит на коврике для обуви, и остаться, чтобы тот, упаси бог, не нашёл в себе сил для глупостей в пьяном угаре, о которых потом пожалеют все.
Малодушно склоняясь к первому варианту, Поручик, вопреки здравому смыслу, садится на тумбу и мрачно наблюдает за заторможенными движениями Ренегата. Тот, неловко устроившись полубоком и сбив копошением предполагаемое на сегодня место сна, придвинулся чуть ближе к правой ноге возвышающегося Поручика.
Александр ничего не ожидает, но замирает и комично распахивает глаза, когда на коленной чашечке оказывается большая, лихорадочно тёплая ладонь. Саша, никак не объясняя порыв, утыкается лбом в его бедро, так и замирает, глубоко дыша и тяжело сглатывая.
Конечно, неудивительно, что всё выпитое настойчиво просится наружу. Поручик не Машка, которая бы сейчас приволокла тазик и посидела бы рядом, для оказания моральной поддержки, так сказать.
Поручик долго думает, прежде чем запустить ладонь в тёмные волосы и немного неловко потрепать, как большого добродушного пса. Они так сидят несколько минут точно. Небольшое помещение достаточно скоро наполняется запахом перегара.
— Он его чуть не приши-би-ил, — шёпотом блеет Реник и икает, едва не сбрасывая чужую руку. Пальцы в кудрях замирают.
Так, может, Поручик зря взбеленился на товарища?.. И его тонкая душевная организация основательно пострадала от увиденного?
— Ты про что? — настороженно задаёт вопрос Александр.
Следует неразборчивое бурчание, которое только полоумный может принять за речь, скорее — её жалкие зачатки.
Поручик сжимает пятерню, натягивает волосы и совсем не ласково запрокидывает голову Саши. Ренегат шипит, оттого что несколько волосинок, не выдерживая напора, вырываются с корнем и, вероятно, остаются между пальцев Александра.
Поручик внимательно вглядывается в пьяные серые глаза, которые слезятся от света. Белки успели покраснеть, а веки — опухнуть, образ получается совсем жалкий.
— Пацана этого… Королёва. Кня-зева, — слезливо бормочет Саша, цепляясь за штанину так сильно, что фаланги пальцев белеют.
Поручик хмурится — гадко становится оттого, что ему приходится наблюдать, как Саша себя надламывает и из него выходит всё хвалёное жизнелюбие. Он не грубеет, не становится чёрствым, как прошлогодняя буханка хлеба, а нравственно страдает.
Они сблизились за прошедшее время. Приходилось Поручику и пару молчаливых истерик заставать, когда, глотая слёзы, Саша вздрагивал и плечи его крупно дрожали, но глаза были до отвратительного сухими и красными, тогда он был непривычно молчалив и неподвижен, как изваяние.
Ходил на автопилоте, выполнял все поручения на автопилоте и, ползая на карачках по грязному полу реальности, собирал себя по мелким осколкам тоже на автопилоте. Как-то так вышло, что их дружба воспринималась обоими по-разному.
Поручик в Саше видел неприспособленного к босяцкой жизни телёнка, который только чудом и его усилиями не угодил в могилу. А вот Саша… соображалки Поручику недоставало. Не мог он объяснить природу странных взглядов, которые обычные друзья себе не позволяют.
То, что происходит на самом деле, Поручик упорно не замечает и отгораживается, позволяя только таким моментам проскальзывать, но с обязательной пометой традиционности и отсутствия какого-либо двусмысленного подтекста.
За шутки, что Ренегат порет, кто угодно надерёт ему задницу или, как и Горшок, заклеймит педиком, только вот уже не шутливо, в порыве эмоций, а действительно раскалённым клеймом второсортного человека, которого, как во времена инквизиции, неплохо бы сжечь, как нечисть на костре. Тогда этому миру определённо станет легче дышать.
Со стороны, погляди кто на их ситуацию, может показаться, что Поручик просто-напросто издевается. Но иногда люди настолько глубоко заходят в своём стремлении ослепнуть, что это происходит на самом деле.
Что предосудительного в прикосновениях? Пусть трогает сколько трогается, тактильный он, что теперь? Смотрит как-то не так? И подавно глупость, глаза ему теперь выколоть, чтобы вообще не смотрел и не раздражал этим? Чудак он, чё.
Потому что, как только перед глазами маячит невозможная для понимания мысль о том, что за всем этим кроется другая природа, прямо там, где она зарождается, тут же оказывается уничтожена взращённым отвращением и непринятием.
— Ничего не от-ветишь?
— А что отвечать?
Поручик не обладает дурной привычкой успокаивать людей, даже Сашу, которого считает близким.
Наравне с тяжёлыми, неприятными моментами по пальцам одной руки можно сосчитать и те, когда они заглядывали в бары, реже — в ночные клубы, в которые Реник тащил его волоком, под предлогом расслабиться и отпустить себя.
Поручик считает, что ночные клубы и кабаки, наоборот, самые неподходящие места для того, чтобы себя распускать, тут лучше наоборот собраться в кучу и ни в коем разе не потерять бдительность.
Кухня знакома изнутри, тут глаз да глаз нужен. Как бы не подлили чего, не подсыпали. Ясный рассудок и так подозрительно мутнел в спёртом, тяжёлом воздухе увеселительных заведений…
…тёплое пиво, кстати, тоже жуткое на вкус, он проверял лично. Будто состав изменился из-за непозволительно высокой в зале температуры и стал напоминать горчащую воду с градусом. Чтобы опьянеть от пива — это ещё постараться надо, потому что одной кружкой тут не обойтись, двумя тоже.
Только на пятой вкус хмеля растворится, а в груди начнёт припекать. Мысли не попутаются, но станут гораздо легче. То что надо. Поручик не любит пить по злачным кабакам, но учитывая, как часто ему приходится делать то, что не хочется, шестая кружка пива ощущается даже хорошо.
Если бы Горшок увидел подогретое пиво — содержимое кружки давно бы оказалось за шиворотом бармена, который, в общем-то, и не виноват, что температура не соответствует необходимой, но в этом с Горшком не поспорить. Виноват — не виноват, а пиво-то тёплое.
Поручик усмехается, отхлёбывая. Взгляд бесконтрольно скользит по тесному танцполу, выискивая Саню, который решил, что просто обязан потанцевать, хоть и совсем не умеет. Ренегат много чего не умеет, но перебивает своё неумение страшным энтузиазмом и уверенностью, с которой кидается постигать новые вершины.
Ренегат обнаруживается очень скоро. Его тяжело не заметить. Высокий, плечистый, чернявый, он хорошо выделяется из толпы.
Тёмные локоны кажутся иссиня чёрными в неоновых цветах, быстро сменяющих друг друг друга; переливающихся из синего в фиолетовый; заливающих светлую кожу багрянцем, а после — болезненной белизной, тут же, впрочем, вспыхивая ярко-розовым, позволяя рассмотреть, как тени огибают линию скул и челюсти, расплывчато и поблёскивающе. Он будто мерцает в этом сумраке, такой же поддатый, но не растерявший концентрацию в пространстве под песню Журавлёвой.
Как ты ворвался в мою жизнь, сама не знаю,
Сама себя порой никак не понимаю.
Кружился ветром ты шальным и ненадёжным,
Но разлюбить тебя теперь уж невозможно.
Глаза красивые твои полны обмана,
В твоих словах столько влекущего дурмана,
Плетёшь любовные ты сети так умело,
Приворожил меня — уйти я не сумела.
На сердце рана у меня,
Твоя любовь: полынь-трава,
Твои слова, твои слова…
Ах, как кружится голова!
Тебя я видеть верным, преданным хотела,
Но как же сразу я тебя не разглядела?
Ты ослепил меня как солнце — так внезапно,
Я для тебя всего была игрой азартной.
От поцелуев сладких горечь лишь осталась,
Струна души моей, как ниточка, порвалась,
Ты только сон, ты только странное виденье
Ты моё бедствие, мой шторм, моё затменье.
На сердце рана у меня
Твоя любовь: полынь-трава,
Твои слова, твои слова…
Ах, как кружится голова!
Верхом ханжества было бы не оценить эту расхристанную красоту… тёмно-серые глаза обращаются к Поручику, он будто бы чувствует именно его взгляд среди множества других и считает долгом удостовериться, что не ошибается.
Он не ошибается. Поручик смотрит прямо на Сашу, не пытаясь скрывать, не пытаясь отвести взгляд. Решительно пялится, как не принято в приличном обществе.
Красиво очерченные губы трогает плутоватая улыбка, движения, и так откровенные, становятся совсем блядскими, подходящими больше девушкам, чем высоченному широкоплечему мужику.
Будь Поручик трезв, он бы обязательно, абсолютно точно, без всяких сомнений, неприязненно скривился и решил бы, что выглядит это мерзко, манерно, по-пидорски… но он ведь не трезв: стоит вот, хлебает пивас, в доказательство самому себе делает большой глоток, приходится стереть пушистую пену с губ. Всё внимание его на танцполе, потому что, блядь, красиво и чувственно, потому что в нём об этом говорит алкоголь.
О природе противоречивого чувства он подумает позже, когда вьющиеся волосы перестанут упругими волнами мелькать под закрытыми веками, заставляя захлёбываться. Поручик поджимает губы. Искра мерного огонька из подреберья страшным пламенем разгорается в глазах.
Ренегат всё с той же улыбкой наклоняется к поманившей его пальцем бабе, что-то отвечает, пока её проворные пальцы оказываются на сильной шее, притягивая его ниже, чтобы зашептать на ухо, может быть, просьбу, может, предложение уединиться в кабинке обоссаного туалета, этого Поручик, к счастью, никогда не узнает.
Поручик отводит взгляд и торопится выйти на прохладный воздух, чтобы привести мысли в порядок и утихомирить огонь, пока не повалил чёрный едкий дым расплавленного мозга через уши и ноздри.
Этим вечером они такие же посетители, как и другие, никаких обязанностей. В подворотне рядом с гаражным кооперативом воняет тухлятиной: через заросли кустов тут трасса, на которой, видимо, сбили бродячее животное, вот и стоит тут до омерзения сладковатый запашок разлагающейся плоти.
Поручик сглатывает вязкую слюну и единственное, о чём может думать, так это о своей квартире, где его ничто не раздражает. Клуб расположен на пригорке, недалеко от общежитий разных каблух, оттого сразу становится понятно, почему здесь тусуется столько разряженных педовок.
В клубе воняет не лучше, чем снаружи. Жуткий коктейль из перегара, пота и множества запахов слившихся воедино духов. Поручик трясёт головой из стороны в сторону и жалеет, что пошёл на поводу у просящего взгляда, нельзя больше подобного допускать.
Ему в любом случае придётся заглянуть обратно в клуб, чтобы проверить, не натворил ли поддатый Санёк чего, а там уже видно будет: проведёт он остаток ночи с явно заинтересованной тёлкой, либо…
— Чегой-то ты смылся? — Тяжёлая поступь раздаётся после хлопка двери, которая выпускает на воздух не только Реника, но и какофонию голосов и музыки.
Дверь закрывается, крики замолкают, но вот Саша бредёт к нему, и голос его звучит немного ехидно и заинтересованно. Поручика это отчего-то полностью успокаивает.
— Устал, — коротко отзывается он, без интереса скользя взглядом по задумчивому лицу напротив, не наблюдая никакого мерцания.
Вся магия в один момент испаряется, никаких прельщающих воображение цветов и замысловатой игры света. Чёрные волосы рассыпаются отдельными прядями из-за того, что насквозь вымокли и уже не выглядят упругими локонами.
— Почему не позвал? — Саша чуть щурится. Астигматизм, ёбаный рот.
Очки он благополучно отдаёт более ответственному Поручику ещё до начала брачных плясок, чтобы не потерять их и не растоптать в сумятице на танцполе, а теперь шальными глазами скользит по белеющему в темноте лицу, пытаясь что-то рассмотреть, но не справляясь.
— Не стал отвлекать. — Поручик чуть хмурится, когда на хитром лице Саши мелькает непонимание.
— От чего? — искренне не понимая, решает уточнить и дёргает носом, наконец, видимо, принюхавшись получше, даже глазами водит в поисках источника вони, ожидаемо ничего не находит.
— Кого, — поправляет Поручик и хмурится, рассматривая ещё пристальнее и пытаясь разглядеть подвох, но в упор видит лишь честное, туповатое непонимание и немой вопрос.
Одновременно прикрывает глаза, глубоко и медленно вдыхает, мысленно считая до трёх. Когда продолжает говорить, его интонация не меняется.
— Мне показалось, что лучше тебе не мешать. Ты ведь для этого сюда пришёл? Расслабиться, найти кого-то на ночь? — «Меня только на кой хер за собой приволок?» — между строк читается невысказанное, но очевидное.
Реник отчётливо улавливает это, забавно лупится, хлопает глазами, будто слышит что-то неприличное, а потом приоткрывает рот, формулируя мысль:
— Не видел тебя раньше с девушками, — Поручик неожиданно перебивает его до того, как хоть слово в свою защиту сорвётся с губ Саши.
Кривенькая ухмылка не то что видна, она слышна в голосе, и Ренегат обиженно сопит.
Саша чувствует себя улиткой с треснувшей ракушкой. Почему Поручик знает куда ткнуть, чтобы стало по-детски обидно, а он каждый раз, словно мотылёк, бьётся о стекло фонаря, раня хрупкие крылышки и калечась, но не в силах действительно ощутимо уколоть?
— Надо же… какое совпадение, и за тобой такого никогда не водилось. — Что-то недоброе после этих правдивых слов отражается в глазах Поручика, из-за чего Саша отступает от него на полшага. Повисает гадкая, уязвлённая тишина. — Ничего не ответишь?..
— А разве должен?..
— Не-а. Ничё не должен. Никто никому вообще нихуя не должен.
Качает лохматой головой и горько улыбается, будто он знал, что услышит заранее, но всё равно искренне надеялся на другой ответ.
Поручик выныривает из воспоминания и вглядывается в лицо без привычных очков, которые Ренегат так и не забрал в прошлый раз со стола, а теперь всё это время, должно быть, ходил и близоруко щурился на всё.
Даже сейчас щурится, так что между тёмных бровей пролегает морщина. Поручик понятия не имеет, ни в зуб ногой ни про какого Князева. Можно поднапрячься и посочувствовать, повздыхать из несуществующего человеколюбия, но Саша сейчас не в том состоянии, чтобы прицепиться к его ущербной актёрской игре, ровно как и не в состоянии прицепиться к отсутствию этого сочувствия как такового, поэтому смысла утруждаться нет.
— Хватит, — отрезает на грани строгости Поручик, — хуйнёй страдать. — Рука снова у головы, но в этот раз отвешивает подзатыльник.
Необходимости нет, и это мелочь, но, как говорится, приятно.
Снова щенячий взгляд снизу вверх, почти взывающий к совести, но Александр не ведётся. Реник в трезвом состоянии может одурачить кого угодно, глупо полагать, что в пьяном этот талант куда-то запропастится.
Не первый день знакомы, поэтому Поручик не задерживает своё внимание на бедах Сани и встаёт, цепко хватается за его предплечье, резким рывком тянет на себя. Помогает мало, учитывая их разницу в росте и габаритах.
— Проспись, тогда поговорим.
Прикладывая немалые усилия, Александру удаётся поставить Ренегата на ноги. Более или менее, пока тот тщетно борется с гравитацией. Конечно, Сашу тянет к земле больше обычного, но об этом они поговорят позже.
Успокоившись и приведя мысли в порядок, чтобы сберечь нервные клетки, Поручик почти роняет Сашку на диван, который оказывается ему, несомненно, маловат, но его, если что, и не жалко, если Реник вдруг не удержит всё выпитое накануне при себе.
Поручик ненавидит возиться с нажратыми друзьями, потому что знает: можно схлопотать в нос или, наоборот, получить медвежьи объятия в порыве чувств — и то и другое нежелательно, но сегодня явно не тот случай, потому что Саша как падает лицом в обивку, так и не предпринимает попыток поменять положение или посягнуть на Поручика.
Не особо задумываясь о том, что собирается сделать, Александр в первую очередь умудряется перевернуть Сашу на бок, спиной к себе.
Реник от резковатого рывка мямлит что-то нечленораздельное, находясь уже на грани сна и бодрствования, но послушно и в некотором роде доверчиво, приложив не в меру много усилий для такого простого действия, как переворот на спину, поддаётся хорошо знакомой ладони на предплечье, на котором по ощущениям уже, должно быть, начали наливаться синяки от того, с каким усердием Поручик его трепал.
Александр пару раз хлопает Сашу по плечу, призывая посодействовать, чтобы не демонстрировать чудеса акробатики и фокусы снимания одежды с криво лежащего человека и по неосторожности не стащить того на пол. Это было бы совсем по-гадски, даже с его стороны.
Пропавшие штаны — последнее, что будет волновать Саню по пробуждении, это Поручик ему гарантирует и наощупь ищет ширинку.
***
Саша просыпается. Он не знает во сколько, не знает, от чего именно: от страшной головной боли, оттого что на мочевой пузырь давят все распухшие внутренние органы или оттого что он отлежал себе всё что можно.
Комната фрагментарно восстанавливается перед замыленным взглядом, признать в ней убранство квартиры Поручика не составляет труда. Саша поднимает обе ладони к глазам и по-детски, как давно привык, трёт их до цветных кругов на внутренней стороне век.
Он помнит, что пришёл к Поручику. Помнит, что на ходу допивал пузырь с чем-то крепким, пока… плёлся к нему, путаясь в ногах, а потом пузырь закончился, как крупицы трезвости и ресурс здраво мыслить.
Реник понимает, что идея изначально сомнительная, но у него выходит каким-то образом выпросить у Александра приют минувшей ночью, должно быть, он был очень убедителен, раз у Поручика рука не поднялась вытолкать Ренегата обратно в подъезд. А может, и какая другая причина есть. Хрен разберёшь, чем там Поручик руководствуется.
Саня знает, что Александр на дух не переносит непросыхающих алкашей. Этот специфический запах, тупые пьяные глаза… вероятно, Поручик знает, к чему приводит беспросветное пьянство. Он и сам пропускает стаканчик-другой вечерами, но никогда Реник не заставал его в коматозе. Поручик — человек с крепкими нервами. Саша ему завидует.
Тяжело вздыхая и возвращаясь из размышлений в бренный материальный мир со всеми его тяготами, Саша со скрипом, то ли со своим, то ли диванным, поднимается. Больше лежать некуда. Реник не уверен, что Поручик не придёт его будить с чайником, как не уверен, что чайник этот не окажется вскипячённым.
Саша обнаруживает, что штанов на нём нет. В подреберье ёкает, кончики вечно прохладных пальцев путаются в тёмных волосах, когда на губах играет туповатая улыбка. В квартире стоит привычная тишина. Видимо, проснулся Саша утром и Поручик ещё спит или куда-то уже ушёл.
Ни одна из этих догадок не оправдывается, потому что как только Саша подходит к двери ванной, оттуда слышится шум включённой воды. Значит, действительно ещё рано. Поручик никогда поздно не встаёт, если вообще спит. Насколько Ренегат в курсе — Александра в последнее время донимает бессонница.
Может, оно и к лучшему, что они не пересеклись сразу? У Саши возникает то самое чувство, когда он, натворив что-то, опасался попадаться на глаза матери. Поручик не станет его отчитывать, как провинившегося школьника. Он, как главный, имеет на это право, но он Ренику не мать. Саша сам должен думать о последствиях, а не ждать, пока небезразличные втолкуют что да как.
Едва не перепутав выключатели, Саша всё же проходит в туалет, он думает о том, что лучше дождаться Поручика и не страдать хернёй.
***
Ренегат практически отползает от унитаза на карачках. От яркого света его мутит. В таком виде Саша входит на кухню, привычно хватается рукой за ручку подвесного шкафчика, в котором хранится чай. Мудрёный механизм пружинит, и дверца, распахиваясь, даёт по зубам. Стекло дребезжит, зубы смыкаются, как у Щелкунчика, даром орешка нет, скорлупа бы треснула.
Ощупывая челюсть, замечает Поручика, который под шумок вышел из ванны и молчаливо наблюдал эту картину с самого начала. Тяжело предположить, каких усилий ему стоит не хлопнуть себя ладонью по лбу. Изнутри стремительно поднимается волна стыда.
Поручику не нужно ничего говорить вслух: тут без очков видно, каким идиотом Саша выглядит в его глазах. Александр, стоит отдать должное, никак увиденное не комментирует. Воспитательной беседы не предвидится, гладко выбритый Поручик просто щурится, как подобает сильно недосыпающим людям, и молчит.
— Доброе утро, — здоровается Саша.
Александр как-то устало приваливается к косяку, запоздало кивает в знак приветствия и, лениво отталкиваясь плечом, теснит Саню от полок, чтобы достать с одной из них… очки. Надо же, в это утро мысли решительно не собирались воедино, а ведь он только вчера о них помнил.
— Спасибо. — Опомнившись, неловко и дёргано протягивает ладонь, спешит забрать окуляры и нацепить их на нос, чтобы не забыть их где-нибудь вновь. — Я вчера за ними и заходил, — хочет разрядить обстановку, но Поручику безразлично.
— Правда? Что же ты мне сразу не сказал? Я было подумал, что соскучился, — поистине исполинское предложение выдаёт Поручик.
Саша, слушая, но не вникая в смысл, успевает ужаснуться, что тот сейчас свой полугодовой запас слов потратит.
— Конечно, и это тоже, — слабо улыбается Реник и в следующий момент душераздирающе зевает. Кажется, всё не так плохо, как могло быть. — Ты ведь никуда не торопишься? — Ренегат тоскливо смотрит на кружки и надеется, что его не выгонят взашей.
Поручик невнятно жмёт плечами: Саша не знает, нужно ему куда-то или нет? Или это зависит от настырности и глупости его вопросов, которые кого угодно могут выжить из дому? Реник медленно сползает по стулу, выгибает спину, упираясь лбом в столешницу и прикрывая болящие глаза.
Его нервная ладонь покоится на столе, поэтому когда ледяные пальцы на секунду обжигает тёплым прикосновением, он не сразу верит в то, что это наяву. Тепло исчезает так же стремительно, как и появилось, — одним махом. Поручик устраивается напротив.
Наверное, Саша зря надеется на что-то. Теперь его точняк выставят из квартиры. Мысли гуляют в каком-то нереальном пространстве, но днём ему станет лучше, нужно пересилить похмелье.
— Не ошпарься, — тихо-тихо говорит Поручик и аккуратно ставит кружку чая на стол, подальше от Реника, чтобы тот её не сбил.
— Ты мне мышьяка туда подсыпал? — пытается пошутить Саша, поворачивая голову, чтобы видеть не только клеёнчатую скатерть, но и часть кухни. — Спа…
— Нет. Просто плюнул.
— …сибо. — Саша приунывает и подтягивает к себе кружку, лениво следит за паром, который клубится над чёрным чаем и бесследно растворяется выше.
— Что случилось?
— Разве что-то случилось? — Ренегат поправляет очки на носу — те от пара тут же запотевают.
— Ты чё, играть со мной вздумал?
— Нет. — Саша судорожно трёт лоб, садится удобнее, чтобы не сползти со стула окончательно. — Тебе не понравится, это про Горшка. Я понимаю, что у вас свои дела, что у тебя, что у Балу, и бегать за Михой с пелёнками не варик, но ты бы видел, что было вчера. Вы вообще знаете, чё с ним в последнее время происходит? — Саша таращится на Поручика в ожидании реакции, но он не меняется в лице, задумчиво перебирает пальцами. — Он сидит на наркоте, вы в курсе?
Ренегат думает, что его слова удивят Поручика. Как минимум, вызовут некоторые вопросы. Но по тому, как он спокоен и молчалив, Саня с удивлением понимает — он всё знает.
— Ну чё, Саша? — тон, на который переходит Поручик, даёт понять одно — это плохая тема для разговора.
Александр большую часть времени выглядит заёбанным, а сегодня это возведено в квадрат. Мешки под глазами, неравномерно отросшие, влажные после душа тёмные волосы, первая седина на висках. Эта заёбанность воздушно-капельным путём передаётся и Ренику вслед за Поручиком.
— Как ты можешь оставаться таким спокойным? Мы ходим под началом сраного наркомана, но все закрывают глаза. Это нихуя не нормально, Саш. Он людей направо и налево резать начнёт, это тоже ничего, никто не почешется? Сезонный сдвиг по фазе? — зло говорит Саня.
— А что ты мне предлагаешь делать? Гроб заказывать? Так он ещё не сдох. В рехаб упрятать? Пройденный этап. Он сам не хочет.
— Саша, мать тебя перемать! — Реник стонет. — Ну нельзя же это так оставлять?! Он всех под удар ставит!
— Мы с этим как-то живём, и тебе придётся.
Ренегат понимает, почему кончают должников, знает про заказные убийства, но у Михи конкретно свистит фляга. Рано или поздно это обернётся бедой для всех. Горшок Поручику близкий друг вообще-то. Про их знакомство и крепкую дружбу со школьной скамьи в группировке ходят легенды, а на деле пшик да и всего.
— Хороши друзья.
— Не тебе судить.
Они долго молчат; слышно, как тикают часы. Шагают секунды и минуты, ныряют в вечность.
— Ладно… проехали?
Ренегат первым идёт на мировую, отчётливо при этом видя, как напряжён Поручик, взгляд на секунду приобретает то самое выражение, которое всегда его пугало, — безразличное и атрофированное, но оно быстро пропадает.
Александр кивает, и атмосфера на кухне перестаёт быть такой давящей; Саша наконец делает глоток приятного тёплого чая.
***
Август
Что бы ни происходило, Балу знает — он не один.
Поручик всегда на подхвате, Миша тоже, когда не чудит, Ренегат быстро учится… теперь вот и Яша будет помогать гораздо больше, чем раньше. Машка-норушка подстрахует. Так размышляет Балу, перезаряжая пистолет и чувствуя, как трясутся окровавленные пальцы.
В магазине три последних патрона, а сделка по скупке оружия обернулась катастрофой. Заброшенная лесопилка стала испытательным полигоном. В привезённых деревянных ящиках по документам транспортировали сахарную свёклу — на деле АКМ, неучтённые и списанные с Чечни подствольные гранатомёты и гранаты.
Горшок собирает бригаду во главе с Поручиком и Балу, даёт им людей для подстраховки, наказывает взять с собой Яху, чтоб на ус мотал, как дела делаются, ведь Миха выбил удачную сделку с оружием, скоординировал действия, разглядывая карту, и в самый последний момент заколебался.
— Берите Машу с собой.
— Для чего? Что она там забыла? — удивляется Балу.
Горшок сутулится над столом в свете лампы, а потом тычет пальцем в карту.
— Место не я выбирал. Лучше перестраховаться.
— И куда мы её бросим с винтовкой? — подходит к нему Балу, заглядывая туда же, куда и Миха. — Поделишься соображениями? — Местность на карте и вправду глухая. Если память ему не изменяет, то недалеко имеется перелесок, а дальше сразу начинается лес.
— Тут должна быть вышка, помнишь? — Указывает пальцем в затемнённый квадрат, Балу медленно кивает. — Докиньте её туда, округа должна нормально просматриваться, а сами катите на встречу. И в оба гляди, чтобы на хвост не сели, понял, да? Пору передай…
На прощание Миха приобнимает Балу и отсылает с богом. Стратегия хорошая, рабочая. Проблем возникнуть не должно. Из рук в руки Балу передаст дипломат с баблом, Поручик проконтролирует людей, и в идеале они разбегутся как в море корабли, каждый со своим. Шурик и подозревать не может, что желанное затишье оборвётся этим вечером.
Поваленное дерево за его спиной взрывается снопом щепок, очередная автоматная очередь входит в рыхлую древесину, пускает глубокие трещины по расколотому стволу. Приходится перебегать с места на место, прикрываясь руками и петляя за деревьями.
Минут десять назад его здорово огрели прикладом автомата в висок. В том месте теперь красуется запёкшаяся кровь. В ушах звенит, а мир перед глазами неустойчиво пошатывается, укачивая.
В состоянии лёгкой контузии Шурик не может сразу сообразить, что происходит, а когда соображает, понимает, что Яша, подхватив его под локоть, тянет в сторону поваленных стволов, чтобы не изображать мишени в тире.
Пахнет сырым деревом, гарью и землёй. Тяжело, душно после взрыва гранаты, поэтому на лбу выступает липкая испарина.
Яша из поля зрения очень скоро исчезает, мелькают люди «Конторы». Собравшись с силами, Шурик осматривается и находит среди них невредимого Поручика с автоматом. Где-то там Машка на позиции, методично снимает ублюдков друг за другом, как мишени. Не видно Яши, убежавшего с одним пистолетом.
В перестрелке дохнет тачка барыг. Поручик расстарался и изрешетил Мерседес Бенц свинцом. Но это им мало помогает, «торгаши» хотят уйти с бабками и оружием. Неохота Балу увозить трупы своих людей.
— В гробу отосплюсь! — говорит сам себе Шурик и собирает силы для последнего рывка.
Стратегическое отступление — ровный вариант в безвыходной ситуации, только вот бы сообщить об этом друзьям, которые не на жизнь, а на смерть отстреливаются, рассредоточившись по всему периметру.
Раньше у них уже были проблемы с поставщиками оружия. Миха категорически отказал в патронировании влиятельным в этой среде людям. Сказал, как отрезал, что не будет сбывать металлолом, как бы выгодно это ни было, какой бы процент ни назвали, — дело не в бабле. Известно, куда автоматы эти, пистолеты и противопехотные мины транспортируют.
Шурик стучит по стволу дерева, но Поручик его не замечает, тогда Балу присаживается, ныряет ладонью во влажную горячую землю. В редкой траве быстро находится небольшой камушек, который Шурик подбирает, взвешивает в руке, замахивается, прищуривает глаз, чтобы сослепу не промахнуться, и кидает.
Поручик как раз оттирает кровь с пальцев пучком травы. Камушек попадает ему в плечо, и он резко поднимает голову, вспарывает внимательным взглядом пространство. Его глаза смягчаются, когда он видит Шурика. Балу жестами показывает отступать. Яши нигде не видать. Балу не может его бросить.
С последним выстрелом винтовки наступает тишина. Яша не дурак, не бросился под свинцовый дождь. Убедившись, что всё смолкло, Шурик выходит из укрытия, осматриваясь: трупы, догорает куст, пасмурно.
— Саша?.. — Балу оборачивается на слабый голос.
Яша держится за горло. Выглядит он помято, словно по земле решил покататься, но вряд ли по собственной воле. Взгляд пустой.
Балу в два прыжка оказывается рядом и отводит его руки от горла. Не скрывает облегчения, когда понимает, что жизни пацана ничего не угрожает, а рана на шее неглубокая, пусть и жуткая на вид.
— Саш, — тихо зовёт Яша, хватаясь за руки Балу, а потом впечатывается лицом в его шею. — Саша!
— Молчи, Яшка, не напрягайся пока. — Шурик гладит кудрявую голову. — Всё хорошо.
Плечи у него дрожат. Балу всё понимает. Мальчик слишком рано вырос.
***
Удача оказывается на их стороне только тогда, когда начинает смеркаться. Балу не мог предположить, что всё закончится так, а всё равно, словно предчувствуя что-то неладное, дал распоряжение одной из машин припарковаться поодаль. Повезёт — медленным ходом доберутся до машины минут за двадцать. К ним уже притрусила Маша, пополнившая свой послужной список.
В лесу сыро, под ногами скрипит влажный мох, который по ощущениям и не мох совсем, а болотная трясина. Яша кашляет от этой гадкой затхлости и дрожащей ладонью упирается в замшелый ствол. Останавливается, не находя в себе сил ступить дальше, — дышит. Часто-часто, тяжело.
— А сказал, что можешь идти. — Шурик оказывается рядом, его руки уже шарят по чужим плечам, замирают ниже, на поясе, то ли удерживая, то ли отсчитывая вдохи. — Глубже дыши, не давись… — Балу примеряется и делает следующий вдох с Яшей, как бы задавая планку. Не в меру глубокий, такой, что лёгкие начинает жечь, а затем выдох. — Родной, у тебя сейчас сердце выпрыгнет к ебеням, поспокойнее можешь? — Рука ложится поперёк живота, и Яша тут же цепляется за неё, прямо в ладонь, поверх пальцев Балу.
Своей грудью Шурик чувствует, как острые плечи ходят ходуном, вверх-вниз, при каждом судорожном вдохе-выдохе. Хорошо, что нападавший не довёл дело до конца. Хорошо, что не сонная артерия или трахея. Нож по касательной вспорол кожу.
Ближе к ним подходит Маша, она тащит за спиной тяжеленную винтовку, кейс с бабками несёт сам Балу. Поручик с людьми остаётся на месте — нужно перенести ящики с оружием в грузовую машину и связаться с Михой. Жертвы среди его людей есть, с этим чё-то надо решать.
— Давайте-давайте, парни, — уверенно подбадривает их Маша. Обходит спереди, приближается к Яше и обе руки кладёт на его щёки, мягко запрокидывая голову, чтобы рассмотреть наскоро сделанную повязку на цыплячьей шее. На светлой ткани не так много тёмных пятен; Маша добродушно подмигивает. — С боевым крещением, Яков. — Он вымученно улыбается и думает о том, что лесопилка эта и близлежащие окрестности будут являться ему в кошмарах.
