***
На днях Миха пересекается с тем парнем — с Андреем. Совсем мельком, когда прогуливается с Поручиком в районе училища №61. Это ушастое и лохматое нечто выбегало из дверей реставрационки. Цветастым пятном растекаясь по серости пасмурного дня. Горшок останавливается с Александром недалеко от училища, оккупировав лавку в ближайшем сквере. С неловкостью они говорят на отвлечённые темы, пытаясь настойчиво игнорировать произошедшее. Никто не хочет нарываться на непростой разговор, потому что, как говорится — всё переплетено, потяни за нить, за ней потянется клубок малоприятных взаимных упрёков и неразрешённых уже много лет проблем. Скованность чуть погодя должна сойти на нет, всегда сходила, они привыкли. Горшок с интересом наблюдает, как Андрей, озорно смеясь, отскакивает от напомаженных девчонок, одна из которых играючи замахивается на него сумкой. Ленинградское шоссе да оценило б их талант. Князь, будто ощутив на себе прицел, ищет взглядом снайпера, а как находит, то удивлённо хлопает светлыми глазами и пропускает момент, когда проказница подскакивает и лупит ладошкой по плечу, недовольная, что внимание Андрея так бессовестно с неё соскользнуло. Горшок диковато скалится, сам того не замечая. Поручик с изумлением притихает. Андрюха улыбается девчонке, говорит что-то, что её, видимо, устраивает, а потом взволнованное и румяное лицо Князя принимает самое невинное выражение из возможных и девчонка совершенно тает, отпуская его без членовредительства. Миха, следя за представлением с самого начала и до конца, коротко, но не скрываясь хохочет, а Андрей торопливо прощается со своими знакомыми, которые, впрочем, быстро забывают про существование Князя: ротозейные и замкнутые в кругу своих ровесников. Как быстро они теряют концентрацию. Андрей кабанчиком метнулся в сторону неприметной для окружающих скамейки в сырой тени, на которой, вот уж неожиданность, сидел один незнакомый ему мужчина, а вторым развалился вполне хорошо, близко знакомый ему Горшок. — Здрасте, — Князь считает должным подойти и поздороваться. — Здорова, — смеётся глазами Михаил Юрьевич, пока уши Андрея наливаются тяжёлым красным цветом. Честное слово, Мише кажется это милым, а посему он агрессивно скалится, ёрничая по поводу популярности, коей пользуется Андрей у женской составляющей потока, и, получив свирепый взгляд, удовлетворяет нестерпимое желание подколоть Князя. Поручик на них смотрит с плохо скрываемым скептицизмом, с такой флегматичной маской на смуглом лице, что бедный Андрей волей-неволей кидает на него тревожные взгляды, но не решается возникать и с наездом заламывать, какого хера тот пялится, будто у Князя как минимум три руки, а как максимум хуй во лбу пророс. Аура у этих двоих, конечно, убийственная. — Места не дороги сердцу, но так или иначе, вы снова тут, — подозрительно щурится Андрей. Оно и не мудрено: как только на горизонте маячит фактурная физиономия Горшка, за этим обязательно следует ураган разной степени разрушительности. — Так или иначе, ты дохуя внимательный стал. — Миша не выдерживает и тут же смеётся, хлопает рукой по месту рядом с собой, одновременно рывком отодвигаясь, уступая немного места. — Я ведь говорил, что встретимся ещё. — Не знал, что вы умеете предсказывать будущее… что же ещё вы скрываете? — в голосе Андрея звучит упрёк. В любом случае, он не заостряет на этом внимания, сразу же продолжая: — Кто бы знал, что так скоро, — одними губами шепчет он, не рассчитывая быть услышанным. — Дела у вас не закончатся никак? Занятой вы человек, однако… и не выловить, чтоб в неформальной обстановке лясы поточить. Сам чёрт дёргает Миху за язык взять и вякнуть, в шутку! Что ради Андрея дела могут и подождать. Шутку из всех присутствующих оценивает по достоинству только он сам. А потом в голову приходит идея. Совершенно абсурдная и лишённая рационализма, но не в его на тот момент представлении. Глаза нехорошо загораются, по губам змеёй скользит усмешка, оставшаяся, впрочем, никем незамеченная. К лучшему. Поручик, кажется, готов звонко хлопнуть себя по лбу, а Князь, удивившись, принимает за чистую монету: жуёт губы, мнёт трогательно-розовеющие кулаки, а потом берёт и предлагает увидеться в утро среды предстоящей недели. Горшок в лицах, на зависть мхату изображает удивление, может потому, что действительно охуевает от такой прыткости, — молоденький, а ёбкий — с которой Андрей предлагает встретиться. Всё-таки Миха ждал, что пугливого Князя придётся уламывать, а тут вон оно как удачно складывается. Молочный поросёнок сам идёт в лапы матёрому волку. И до уговоров опускаться не приходится. В который раз парень его удивляет. Горшок почти не разбирает растворившихся на ветру слов, а потому не уточняет ничего: не подкалывает, а только, растянув рот в снисходительной кривобокой улыбке, следит как Андрей, моментально вздёрнув себя на ноги, бегает тревожными глазами по ободранным кустам позади, но нарочно избегая его. — Окей. Если вы реально не против, будет круто обкашлять некоторые… возникшие у меня вопросы. Только не сегодня, сами понимаете, да и отвлекать неудобно, — косит на Поручика. — Тогда здесь же? — Неуверенно мнётся Андрей. Миха кивает. Князь скомкано, второпях прощается, и его силуэт стремительно удаляется прочь, пока Горшок не сводит острого взгляда со сведённых лопаток. — Потянуло на малолеток? — дождавшись зачем-то, когда Андрей отойдёт подальше, вполголоса, подавшись к Михе спрашивает Александр. Кажется, теперь Поручик сообразил, кто это такой с «королевской фамилией». Если ему сильно повезло, то, даже увидел. Нахер надо, лучше бы Сашкины пьяные бредни оставались пьяными бреднями, и никаких королей, герцогов и уж тем более князей он не припоминал. За что же Миша хотел вышибить пацану мозги? — Завались, — беззлобно гавкает Горшок, намертво прикипев взглядом к парню. Поручик подозрительно прослеживает тёмный, не сулящий ничего хорошего взгляд, дёргает плечом, мол, как знаешь, лишь бы эти твои заскоки стоили нам не дорого.***
Ещё пара осенних дней нагоняет на город обещанную синоптиками холодину. Уже так просто не скинуть кофту, даже если от интенсивной ходьбы тело согревалось и взмокало под тряпками. Хотя, Мише это не грозит: его легко знобит, а кожа по-наждачному сухая. Где-то поодаль, на почтительном расстоянии бредёт Шурик. Сегодня, если так можно выразиться, вроде как его «смена». Они начали испытывать разработанный план ещё несколько дней назад, совершая бесцельные вылазки в ТЦ, но Горшок всё равно никак не может привыкнуть ходить под конвоем, ощущая чужое присутствие и взгляд между лопаток. Он раздражается, становясь ещё невыносимее, чем обычно, но понимает, что вертеться, как уж на сковородке не вариант — спалит всю контору и нихрена они не выяснят. А становиться причиной, по которой план, пусть и ненадёжный, обвалится, как предыдущий строй — неохота. Вот и чешет Горшок по осеннему проспекту, засунув руки в карманы кожаного плаща, с мрачным выражением на фасаде. А Шурик где-то рядом, но не в поле зрения, его видеть не должны, Миха в том числе, а то подозрительно вести себя будет, постоянно выискивая его взглядом. Наступает среда, и Михаил Юрьевич, как самый настоящий… он даже не знает, каким эпитетом себя обозвать, надеется, что Андрей не забыл о своём собственном предложении встретиться. Идея, зашедшая погостить Михе в голову там крепко обосновывается. А что, если использовать Князя, как наживку? Плевать ему, как это звучит с точки зрения морали. Пле-ва-ть. Слышишь, Шурик? Не замёрзни там на морозных вершинах нравственности. Горшок лезет в карман плаща за сигаретой, он на подходе к той самой лавке, что и в прошлый раз. Выудив пачку, Миша поднимает взгляд и пересекает им ряды голых кустов с куцыми пучками листьев. У лавки ошивается Князь, не такой выделяющийся, как обычно: тёмная фигурка в дермантиновой куртке с молнией на другую сторону — очевидно, женской. Из ворота торчит тонкая как спичка шея. Андрюха перекатывается с пятки на носок, трёт пятачок. И не разобрать: нервничает или просто примёрзнуть к земле боится. Забавно, что он не сразу замечает Мишу. Горшок давно уже должен мелькнуть на его периферии и привлечь несобранное в кучу внимание. Так вот, как его Реник сцапал… Не так уж и сложно, стоит отметить. Этот лопух даже по сторонам не смотрит, а если и смотрит, то его сознание явно пребывает далеко отсюда. Горшку становится интересно, когда Андрей достанет глаза из задницы и посмотрит на него, хотя, лучше спросить, посмотрит ли вообще? Из пачки, что была плохо прикрыта выпадает несколько сигарет, приходится с хрустом суставов наклониться и подобрать штакетины. На периферии Андрея человек складывается пополам и это, наконец-то, привлекает. — Михаил Юрьевич! — Приветливо машет руками Князь. Горшок матюгается про себя, «спалился!», помяв, засовывает сигареты обратно и давит желание умалишённо оскалиться. Во многом ленится: от холодины и дурного самочувствия тело и лицо ощущаются до омерзения неподатливыми. Надо же, пацан припёрся всё-таки. Ответственный какой, аж до зубовного скрежета. Бесит. — Да, Андрюх, самое время голосить, ё-моё, — шипит себе под нос Миша и проводит Князя тяжким взглядом вплоть до себя. Тот не дожидается, когда Миша соизволит подойти первым. Андрей улыбается и хлопает глазёнками, ничего не подозревая, а вот Миша третьим оком на затылке пытается углядеть кого-то подозрительного, кого-то, кто помимо Шурика бродит недалече и молчаливым наблюдателем считывает все его движения. — Здрасьте! — Только посмотрите, кто в хорошем настроении! Над лохматой головёнкой красным мигает «испорти мне его». Князь, развеивая злые мысли Горшка, протягивает руку для приветствия, и Миша не обламывает и не насмехается над Князем, пусть и считает жест нелепым. Это заслуживает, если не уважения, то хотя бы благосклонности с его стороны. Невербальный знак уважения к сумрачной персоне Михи как-никак. Ладонь у Миши сухая, жёсткая, и кажется такой же температуры, как у Князя, словно он хладнокровный и адаптируется к окружающей среде. — Напомни-ка мне, какой сегодня день недели? — заместо приветствия допытывается Миха, пытливо бегая глазищами по лицу Андрея. Парень заметно не догоняет, причём здесь дни недели. — Это вопрос с подвохом? Мне нужно пройти проверку? — Горшок останавливает скептичный взгляд на его лице, смотрит как на идиота, Князь нервно дёргает плечом. — Ну… Мало ли? Кто вас знает… — Андрею делается стыдно за сказанное. Просто он знает, что в тюрьме, когда в камеру приходит кто-то новый, ему обязательно задают вопрос на подобии: «Что съешь — мыло со стола или хлеб с параши?», такая себе проверка на вшивость, и не пройти её значит основательно попортить себе несуществующую ещё репутацию. Ответом в таких загадках всегда оказывается несусветная, но очевидная бредь, наподобие: «Стол не мыльница, параша не хлебница». Опростоволоситься не хочется, но, кажется, Миша просекает аналогию и выглядеть начинает ещё более устрашающе, вовсе не дружелюбно. Князь почти убеждает себя в том, что Миша его сейчас же стукнет. Блядь, вот это пердимонокль. Молчание затягивается. Уже готовый быть покрытым пробковым матом, Князь аж сжимается весь и начинает загораться пятнами стыдливого румянца, что расползается из-под воротника. Это же надо, взять и приравнять Горшка к уголовникам, пусть и не на прямую, пусть и весьма условно, но всё же! — Среда сегодня, Княже, ё-моё, среда, а ты вместо того, чтоб лобешник разбивать о гранит науки, с экс-тунеядцем тире криминальным элементом шляешься, не стыдно тебе, ё-моё? — частит, забавно глотая слоги Горшок, а Андрей выдыхает. Взрыв, похоже, обходит его стороной. Впредь поаккуратнее надо со словами, что могут неосмотрительно сорваться с языка в следующий раз. — А-а-а, — неловко улыбается и чешет в затылке Князь. — Вы про это… И в самом деле, только подумайте, прогуливаю, Михаил Юрьевич. — Театрально прикрывает глаза и кладёт руку на сердце. — Стыдно, очень стыдно, нет мне оправдания. — Миша расплывается в улыбке, не наблюдая, впрочем, и намёка на презираемый им стыд. Когда мимо проходит компания, гул голосов усиливается, напоминая, что стоят они на улице, в окружении личностей, каждая из которых — гипотетический подозреваемый. Улыбка неестественно сползает, сменяясь на хмурую и отталкивающую гримасу. Горшок подозрительно вертит головой по сторонам, но подозрительность сходит на нет, когда он кивает в сторону неприметной вывески «Кафе», подвоха Андрей не ощущает и, не оглядываясь, поклвдисто идёт вслед за Мишей. Открывая дверь, Горшок замечает знакомую светлую вспышку на периферии. Не подведи, Шурка.***
В кафе очень мало людей, что радует не только Андрея, но и, как видно, Михаила Юрьевича, которому обычно совершенно нет никакого дела до того, кто бродит вокруг, но сейчас всё его существо так и требует тишины. Видно, встал не с той ноги, с кем не бывает. Сегодня он выглядит необычно. То ли освещение в разгар безлико-серого утра так падает, что волосы и брови его кажутся на порядок темнее, чем обычно, то ли… Андрею, должно быть, просто мерещится — он слишком поздно лёг, а теперь глаза, замылены от недосыпа. Он ещё недостаточно в себе, чтобы мыслить здраво. Горшок сутулится на выцветшем и твёрдом клеёнчатом диване. Большие глаза лениво скользят по столешнице; в одной руке он держит уже заляпанную вилку, а в другой пластиковый контейнер с какой-то бурдой, которая густыми желтоватыми каплями стекает обратно в тару, когда он забывается и бездумно жуёт. В странном оцепенении, которое охватывает Горшка и Князя, как только они переступают порог заведения, Андрей с Михаилом Юрьевичем делают заказ, и как старые приятели, что не виделись столь давно, что пропали абсолютно все точки соприкосновения, сидят молча. Неловкости нет. Они всё-таки не приятели — нет балласта из прошлого, что тяготил бы их. Хмурый Горшок с заострившимися скулами выглядит моложе, но злее, чем обычно. Его, кажется, вовсе не волнует внешний мир в целом, и Князь в частности, который с медленно появляющейся ухмылкой наблюдает за безмятежным натюрмортом. А может, у кого-то просто была бурная ночка, а? У Князя перед носом стоит кружка пресного остывающего чая, но пить он не торопится. Андрей тоже лёг поздно — рисовал долго, но чувствовал себя вроде нормально, глаза по крайней мере не слипались так откровенно сильно, а движения не были заторможенными и вялыми, аморфными. Горшок в очередной раз подносит вилку к губам, уже приоткрывает рот, как нечто в жирном соусе валится в контейнер с жутко на взгляд Андрея смешным звуком, а так и оставшиеся приоткрытыми губы не смыкаются, взгляд фокусируется только тогда, когда Князь бездарно маскирует смех под приступ кашля, а потом действительно давится слюной и кашляет уже по-настоящему, смеяться так и не перестаёт от абсурда. Горшок хмыкает внезапно весело, и беспрерывно следит, как Андрей то бледнея, то багровея закатывается, а потом булькает, и Миша опускает голову ниже, упирается локтями в стол, потому что смех начинает распирать и его. Так, немногочисленные посетители, практически с самого начала этой сцены наблюдающие за ними, быстро потеряли интерес, ведь смешного не находили. Мало ли какие дураки бывает заходят? Очередные чудаки. Ах если бы хоть кто-то из них знал, с кем рядом он сидит, если бы знал. — Слушай, — отсмеявшись, Миша хмурит лоб и чешет в затылке, а потом поднимает взгляд исподлобья на Андрея, тот заинтересованно ждёт, что Горшок отчебучит на сей раз. — Давай уже на «ты», а? Заманал со своим «вы», ё-моё! Вы… мы Николай второй, ёпта! — недовольно звенит Михаил. Такое невинное и простое выражение на его лице, что Андрей и не думает перечить, хоть от мысли, что человек вдвое старше его самого просит обращаться на неформальное и неуважительное в соотношении возраста «ты», вызывает лёгкий дискомфорт. Не привык Князь, не так его воспитали. Андрей серьёзно кивает — раз его просят… — Заебись. Ну так, какие вопросы у тебя могли ко мне возникнуть? — Тёмные глаза по-кошачьи, изумрудно сверкают от любопытства. — Расскажи, о себе. — Жмёт плечами Андрей. Горшок вытирает губы тыльной стороной ладони и оставляет бурду в покое. Со спокойной душой Князь выдыхает — от ржача разворачивает скулы, слезятся глаза. Михаил на секунду хмурится, видимо, недогоняет суть вопроса. — Ну, ты говорил про реставрационку, помнишь? — подталкивает его Князь, а сам тянется к кружке, ощущая, как непривычно оседает на языке «ты». — Говорил, да-а, — подтверждает Миша, чуть кивая, и непроизвольно зачёсывая длинные пряди. — Ещё раз хочешь услышать, что я там учился недолго? — лениво усмехается Горшок. — Хотелось бы подробнее, — с твёрдостью настаивает Андрей. Он выделяет своё хотение интонацией и смотрит Горшку прямо в глаза. Князь ещё не понимает в полной мере, что он ощущает в компании Михаила Юрьевича, кроме его давящего на себя внимания. Князь пытается оставаться непредвзятым и рассмотреть его, несомненно многогранную личность хотя бы с нескольких сторон. Неплохо бы начать со времён юношества, как раз с училища. Про него Андрей хотя бы уже знает со слов самого Миши, и эта тема близка и доступна им обоим, а главное — безопасна. Может, поговорив, Андрею удастся соединить мысли в одно целое и конкретное, а не разрозненное и обобщённое.***
Об училище воспоминания смазанные и расплывчатые. Он мало думает о том времени. Миша помнит, что часто влезал в драки, и начал злоупотреблять спиртным. Он считает, что это с ним произошло из-за донорства. Благими намерениями, все дела. Всякий раз выступая добровольцем по сдаче крови в медпункте, получая талончик на дополнительную порцию в столовой, Миха сдавал его и на вырученные копейки покупал вино. Но не только с алкоголем у него завязались тесные отношения со времён реставрационки. Весёлой романтики в студенческой жизни Горшок видел мало, а встречал и того реже. То, с чем сталкивался, случалось только по синьке и чаще всего не с ним. Тупым Миха никогда не был: сколько угодно странным, аутичным, не от мира сего, но не тупым. Из детства ему помнится в три ряда забитый книгами шкаф в родительском доме, помнит, как глотал одна за одной книги, пьянея от строк. Обманулся он когда-то книгами, в которых всегда находились герои и злодеи. А потом вышло так, что в жизни, что героев, что злодеев не оказалось.***
— Подробнее… — Миша закусывает щёки с внутренних сторон, трёт пальцами неравномерно колючий подбородок. — А знаешь, я, бля, одного никогда не понимал: как можно в пятнадцать с хуем лет определиться с тем, кем ты всю жизнь ишачить будешь! — Чёрные глаза сверкают негодованием. Горшок не моргая впивается вниманием в Андрея, но в то же время куда-то сквозь него, будто и не очень ожидая ответа на свой вопрос. Судя по всему риторический — Ну, — мнётся Князь, решив попытаться ответить, авось его аргумент окажется достаточно весомым, чтобы противостоять обличающе честному и наивному вопросу взрослого с детскими глазами. Вот уж не думал Князь, что ему придётся расписывать все плюсы хотя бы среднего специального образования. Да кому! Бандиту. Остановите мир, он сойдёт со станции под названием «с ума». — Как же по-другому? Ты родился и уже в системе, отходить от проторенной не рекомендуется, — тяжёлый Мишин взгляд на пару мгновений исчезает под аллергично красным веком. Горшок крайне выразительно закатывает глаза, становится легко понять, какого он мнения на этот счёт. — Харе пороть горячку, Андрюх! — Клонит голову, опять окатывая взглядом исподлобья. Что же это за привычка такая чудная, звериная? — Чушь на постном масле, Княже. Тебе это в черепушку в твою просветлённую вдолбили, чтоб вопросов таких не возникало. Понимаешь, да? Человеку, чтобы оставаться собой, всё время приходится противопоставлять себя другим, понимаешь, да? Тока если отстоять себя, не дать поглотить окружающему миру, вот тогда ты личность, понимаешь, да?! Отстоять себя — вот главная проблема, которую не все хотят решать, ё-моё. — А ва… тебе не вдолбили, что же? — Князь вжимается в спинку от напора, отхлёбывает пресного чаю, а Миша неопределённо ворчит, вот и воспринимай как хочешь. Таким развитием разговора Андрей точно доволен не остаётся. Горшок как-то сразу с темы соскакивает и подсаживается на уши. Твердолобый бычара. — Окей, мне вдолбили. — Ставит локоток на покрытую крошками столешницу и пару раз стучит указательным пальцем в висок, глядя куда-то в район переносицы Горшка. — Но какое решение предлагаешь ты? Я-то согласен, в пятнадцать невозможно с этим определиться, многие и позже не определяются, а отучиваются и работают, потому что надо, по инерции, а не из большого желания и нежной любви к профессии, которую пришлось выбрать. — Миша задумывается, по нему видно. Князю искренне интересно, к чему именно он того подтолкнул, поэтому ждёт ответа немного нетерпеливо, елозит по сиденью, подёргивает ступнёй и пальцами, а ещё не забываясь, пялится в Мишу, скользит по глазам — больно живые у них выражения, хоть и плохо читаемые в сонном тумане. — Ничего. Я, как видишь, не шибко на роль советчика подхожу на самом деле. У нас, Андрюх, анархию неправильно многие люди понимают, её основную суть коверкают. Анархия — это возможность быть свободным и уважать чужую свободу. То есть ты автоматически никому ничего не можешь навязывать. А многие думают, что анархия — делай что хочешь. Это уже беспредел, его гасить нужно. Вот почему тоталитарный режим правильный. — Князь сначала охуевает от громоздящихся противоречий, а потом вспоминает, про «совет» в подвале. Может, это и не отсылка, но видится ему она. Вся Мишина поза, расслабленная, сонная, убивает градус напряжения, люди вокруг всё ещё снуют, но никак не напрягают, пусть пару-тройку взглядов непонятного происхождения Андрею и доводится поймать. В неформальной обстановке не страшно. Может потому, что Князь слишком простой и подозрительности в нём примерно нисколько. Быстро в нём потухла та обида за несправедливость, быстро в нём умолкло неприятие. — Почему же? Я думал, раз ты сам отошёл от того, что принято, от заезженной схемы дом-бухло-работа-дом, то можешь себе позволить поучать и гнуть свою линию до посинения, — вполне рационально замечает Князь. — Ты ведь… — Так я про себя лично, понимаешь, да? — веселится вдруг он. — Ничего не вижу дальше, это ж… личностная смерть на самом деле, бля… чё в таком случае дальше, а Андрей? Миша взмахивает ладонью прямо перед своим носом, изображая это невидение, начинает распросаниваться, а то сидел сонной тетерей, в глазах ни осмысленности, ни живого блеска, только тускло-кукольная матовость. От Мишиной логики у Андрея мозг встаёт поперёк черепушки, что у этого человека в голове? — Если продолжить мысль, то разложение. — Горшок возбуждённо дёргается, почти подскакивает на диване и щёлкает пальцами, явно поощряя Князя, одобряя сторону куда клонит мысль. Видимо, это то, что хотел, он услышал. — Сечёшь! — Вот завернул, Михаил Юрьевич! — Развёрнутая метафора в исполнении Горшка это однозначно что-то интересное. — А я помирать не собирался, пусть и метафорически, а разлагаться и подавно, я за кремацию, — сказанное приобретает занимательный, пусть и весьма расплывчатый смысл. Вот так, значит. — Отчаянный вы человек, — не привыкший пока к неформальному обращению, Андрей невольно «выкает», но Горшок, то ли не замечает, то ли не хочет заострять внимания, но не поправляет. У Андрея возникает странное чувство скоротечности времени. Они сидят, как будто недвижимые. В кафе никто долго не остаётся, все перекусывают быстро и спешат по делам. Кто на работу, кто, возможно, с работы, может быть, даже студенты есть, но то навряд ли. А они как сели, оккупировав столик в углу, так и сидят. Андрей замечает, что люди, как ручейки полноводной горной реки скользят мимо, а Миша будто затронутый временем пик каменной скалы, сидит, и ничего его не колышет. Ни то, что время застыло, ни то, что выглядит он голодранцем среди этих, возможно, не самых уважаемых людей, но точно знающих, что внешний вид для правильной презентации себя очень важен. — А вообще, всё зависит от того насколько сам ты готов входить во всю эту канитель. Если уверен, что готов или предпринимать ничё не хочешь, чтобы поменять заебавшие виды, то… — Миша кривит губы, так что получается у него улыбка наоборот, разводит руки в стороны, как будто приглашая гипотетических людей в такой безрадостный и безинтересный мир. — Да, не готов! Сам ведь говоришь, что не понимаешь, просто… ну просто выхода другого нет, это что же теперь, если не хочешь влачить жалкое серое существование, то обязательно в бандиты идти, чтобы оно из серого, но законного стало красочным и нелегальным? Ну неужели нельзя законным путём идти?! — Андрей понижает голос и чуть подаётся вперёд, нанизываясь на тёмный внимательный взгляд. Князь тут же замолкает и думает, что переборщил. Холодок пробегает вверх по позвоночнику и пробивает разрядом тока прямо в основание черепушки. — Извини я не… — Всё дело в том, Андрюх, что идти-то можно, но дойти трудно. А извинения оставь до того, когда они реально тебе понадобятся. Извинялка засохнет и отвалится, — снова со знанием дела говорит Миша, и умалчивает о том, что если бы он каждый раз обижался на такие неосмотрительные глупости, то давно стал горбатым, от тонн воды, что на нём бы регулярно перевозили. — Извиню, но ты да. Имел ты, Княже, в виду именно то, что и хотел спиздануть, — прямо рубит Горшок, а Андрей всё равно ощущает себя неловко: то ли от того, что невысказанная правда не самая приятная, то ли от того, что испугался договаривать эту самую правду. Ещё большим идиотом он себя считает, когда не пытается выкрутиться, понимает, что оправдываться перед этим человеком бесполезно, не тогда, когда тот не даёт этой возможности. И тему не перевести, образуется лакуна-молчание. Миша в этой тишине шумно отхлёбывает из стакана, одним глотком всасывает половину мутного чая с осадком. Он слишком торопится, а потому поджимает полные губы и приложив ладонь к груди то ли икает, то ли рыгает, а может всё одновременно. — Дело в том, что от каждого это зависит, понимаешь, да? Я потому и не качаю права, не стесняю ничью свободу, будь то выбора или не выбора… Пока мою не трогают, понимаешь? Тёмным взглядом Горшок переворачивает все мысли Андрея, как лежалые листья, ловит его взгляд и пытается, видимо, решить для себя, достаточно ли у того выражение понимающее, или всё же Мишины изречения остались лишь услышаны, но совсем не поняты. Князь кивает, но не находится с тем, что ответить. Андрей и не предполагает, что следующая их встреча состоится гораздо раньше, чем он только может предположить.***
Расплатившись вперёд Михаила Юрьевича и сославшись на дела, Андрей под давящим вниманием к своей скромной персоне удаляется прочь. Вот уж теперь первое впечатление точно можно сложить, опираясь на уже узнанное. Разойдясь после разговора, Андрей думает о том, что заговаривать зубы Михаил Юрьевич умеет как надо. Стелет он гладко, да вот только нихрена не понятно. Что это за философия такая странная? Искать проушины в ней Князь не собирался, по крайней мере пока, но вот не разглядеть в Горшке идейного фанатика не выходит. Это даже слепому под силу. Бандит с собственным кодексом чести. Врачей не любит, детей не бьёт, в его случае не убивает, употребляет, если не по-чёрному, то периодически балуется веществами. Не прочь потрындеть, если есть возможность и благодарный слушатель рядом. Занимательный человек, и вещи он говорит занимательные. Пожалуй, знакомство с Горшком — одна из тех вещей, про которые Андрей раньше думал, что с ним этого точно не случится. Есть такая категория табуированных событий, про которые не принято даже говорить вслух, боясь накликать беду. Вот и знакомство с бандитом относится куда-то туда. Во-первых, не ожидаешь как-то, а во-вторых, преступников в народе демонизируют. Князь не оправдывает тот образ жизни, что ведёт его странный знакомый, но ему однозначно любопытно, чем тот руководствуется. Михаил Юрьевич выглядит как пришелец из другой реальности, где люди ходят на головах и говорят задом наперёд. Дело ведь в том, что большинство, осознав, что в стране творится неладное, не бросились массово становиться преступниками. Остаются честные люди, выросшие с правильными моральными ориентирами. Отец всегда нелестно отзывался про рыночную экономику, к которой перешли бывшие советы. Если раньше имелся Госплан, который решал, сколько продукции должно быть выпущено в конкретный промежуток времени; если раньше цены были определены государством, то теперь — нет. В глаза стали бросаться различия между пролетариатом и самопровозглашённой элитой. Равенство, которое и раньше было непостижимой утопией, кануло в небытие. Сам Андрей не мог объективно оценивать тогдашний уклад жизни, сравнивая с сегодняшним. Он был слишком мал, и в силу возраста не способен делать верные выводы по поводу политики, что проводила его многонациональная держава, в которой он жил до пятнадцати лет. Он пытается понять Горшка. Князь весело улыбается, совершенно не переживая, что примут его за городского дурака. Он тут, между прочим, едва не вселенский заговор раскрывает! Так что пусть встречные-поперечные думают, что хотят, а он с довольной рожей продолжит кудрявую мысль: Михаил, очевидно, анархист! Втирал Андрею, что-то за свободу, и так завернул, что можно было ошибиться в суждении, но Князь уверен, что поймал самую суть. Анархия имеет под собой философию, чьи идеи насквозь пронизаны свободой, а во главе угла стоит личность. Свобода и устранение любого вида принуждения. О том Горшок, похоже, говорил, приплетя сюда тоталитаризм, ведь общество пока не готово к анархии. Не призывал к себе на тёмную сторону, а пытался донести, пристально выискивая в Князе понимание своих идей. Только зачем? Как он это себе представляет? Что там Князю понимать? Вероятно, на пути Михаила Юрьевича были такие обстоятельства, ситуации и моменты, которые подкрепили его уверенность в философии — укоренили такие радикальные взгляды, но у Князя всё по-другому, ведь он понимает, зачем учится. Не хочет, конечно, но из зол выбирает меньшее, а со слов Горшка, похоже, идёт по пути наименьшего сопротивления, хотя самому ему это представляется совсем не так. Что плохого в спокойствии и стабильности? Что плохого в том, если преступность выкосят? Это ведь пойдёт на пользу всем! Порой так хочется ходить по знакомым улицам без страха и поздно вечером, порой хочется просто жить без «чёрных вторников», без постоянных кризисов, когда рубль то и дело обваливается чёр-те куда. Некуда больше проваливаться. Горько на дне. Но в одном Князь согласен: он тоже за свободу без принуждения. Тоже, в каком-то смысле, анархист. Князь улыбается с лёгким душком высокомерия — сам он подобным не страдает. Все эти причисления себя к каким-либо субкультурам, философиям и остальному идеологическому ширпотребу такому зрелому и серьёзному мужику как Горшок, будто бы даже не к лицу. Такое ощущение, что Михаил Юрьевич нацепил на себя не то тело. Живым острым умом он кажется младше, чем выглядит из-за седины и дворовой, собачьей побитости, свойственной всем закалённым улицами людям. И эта несопоставимость его поведения и видимости, что накидывает внешность, делает Михаила Юрьевича ужасно интересным. Такого разбирать на архетипы Юнга и препарировать, выясняя всё сознательное и бессознательное. Эти, несомненно, интересные и будоражущие воображение мысли прерывает почти распустившийся шнурок кеда. Может быть, Князю и лень было бы с этим что-то делать, но помня, что зачастую он умудряется нелепо наступать на застиранные и посеревшие от времени верёвки, решает соорудить небрежный бантик, чтоб его прогулка не превратилась в полосу препятствий, которую он сам себе в таком случае устроит. Князь оглядывается по сторонам, прежде чем отойти в сторону убеждается, что вроде бы никто его не сшибёт, если он присядет на корточки и разберётся со своей проблемой. И вроде бы ничего такого: тротуар и люди на нём, как и были, только Андрей затылком ощущает неприятный и пристальный взгляд. Недоумённо хмурится, возвращаясь в реальность из своих мыслей, долго вертит головой. Люди плывут по дневной улице, не обращая внимания ни на что, тем более на него. Видимо, мерещится. Князь присаживается в углу под стеной здания, и отчего-то именно сейчас припоминает, как Горшок, ещё тогда в подвале, ткнул его носом в детскую невнимательность. Как думаешь… почему стоит тебе выйти ночью на улицу, как происходит пиздец? Грубый, глубокий голос звучит прямо в голове, минует уши, сразу попадая в мозг. Вот и я не знаю, что с тобой не так, ё-моё, — продолжает свою предыдущую мысль Горшок и закусывает щёки изнутри. Брови его сходятся на переносице, а взгляд подозрительно стекленеет. — А вообще сам подумай, интересно получается… только бы вроде разошлись, ан нет, снова кукуем вместе. Андрей поторапливается заправить слабый бантик за саму шнуровку, вскакивает и вертит головой, всё-таки ощущая лишнее, нежелательное присутствие. Ему не нравится ощущение преследования, но оно никак не отступает. Вроде и идёт Андрей дневной улицей, где бояться совершенно нечего, а вроде и страшно до икоты. Князь, передёргивая плечами, продолжая путь. Побитый тротуар липнет к подошвам кедов подобно жёванной жвачке; поблёкшими носами он задевает особо выбившиеся из кладки плитки. Андрею кажется, что после знакомства с Мишей проблем у него значительно прибавляется. Значит ли это, что не полностью Князь сам виноват в своих бедах?.. Шмыгнув в расщелину между двумя соседними зданиями, Андрей припоминает, как отсюда попасть к метро. Недалеко от этого неприметного двора есть аптека и школа, через дорогу расположена заброшенная масштабная стройка, где-то недалеко точно должна быть какая-нибудь станция с горящей синим буквой «М». Стандартная панельная пятиэтажка, заброшенная не на стадии котлована, стоит совершенно побелевшая, видимо, от ужаса. От того, что она брошена и не завершена. Сейчас такое часто происходит: здания за неимением финансирования оставляют на полпути, и остаются они бесхозными необжитыми брошенками. Недостроями. Можно спокойно забраться туда через одно из незастеклённых окон и переждать, когда преследование прекратится, но в тоже время это кажется плохой идеей. Андрей снова представляет себя героем фильма про шпионов. Если бы такой фильм существовал, то вряд ли бы он попал на Каннский кинофестиваль. Главный герой — студент-неудачник, который постоянно нарывается на одного конкретного бандита. Не понимая, что происходит, Андрей воровато оглядывается и неприметно, прижимаясь к обочине и зданиям, ныряет в людской поток. Тут не кафе и на него обращать внимания никто не будет, хотя бы потому что сегодня излюбленная кофта надёжно скрыта чёрной дермантиновой курткой, поэтому он ничем не выделяется из толпы, и понимает, что иногда соответствие стандартам постсоветских людей может сыграть на руку. Краем глаза, буквально на периферии Князь замечает движения, что рассекают нестройный жиденький людской поток. Движения идут наперекор всем, сильно цепляют внимание; они весьма настойчивы и целеустремлённы. Не показалось, значит. Вот уже и школа мелькает по правую сторону: пройти немного дальше, а там и заброшенная стройка виднеется, там-то Князь и схоронится, а в следующий раз узнает у Горшка, какого хера его выводок цепных псов преследует Андрея. Горшок, между прочим, в начале встречи не очень был рад встрече с ним, а теперь… Что-то не вяжется. Может, потому и рад не был, что не от него весточка, а от кто-то со стороны?.. Блядь, и кто тут магнит для неприятностей? Они друг друга стоят. Андрей с зашедшимся сердцем ступает на припорошенную бетонной пылью дорожку, сворачивает в неприметную тень, где оказывается один, и с быстрого шага переходит на лёгкий бег. Людей на улице к полудню набирается не так много, как к вечеру. И то ли плохо это, то ли хорошо. Оглядываясь, Андрей минует школу и ряды домов, оказывается рядом с четырехэтажной пятиэтажкой и на всякий случай не залезает в первое попавшееся окно, а обходит квадрат по кругу, скрываясь в тени. Обрадовавшись, что рядом, а точнее прямо под выбранным им окном располагается трухлявый ящик, Андрей, не задумываясь, запрыгивает на него, и пользуясь опорой, забирается в чернеющее окно первого этажа. Это оказывается проще, чем может показаться: цепляешься руками и подтягиваешься, рывком проталкивая себя внутрь, чтобы в последнюю очередь втащить ноги. В лучших залихватских традициях Андрей оказывается сидящим на окне, а потом торопится завалиться внутрь здания, а не наоборот. Вокруг куча щебня, Андрей надеется, что его преследователи окажутся не такими тихими, как он, и по звукам шагов и грохочущего камня можно будет примерно определить место их положения, чтобы не попасться самым глупым образом из возможных. Это Князь в конце-концов прячется, ему нужно быть предельно тихим, а те, другие, скрываться, похоже, не собираются. Неосторожно звякнув погнутым куском арматурины и захрустев кирпичными обломками, как яичной скорлупой, Андрей скрючивается в три погибели и начинает напоминать сморчок. Подошва дробит в крошку обломки красного кирпича, оставляя за собой не то, чтобы отчётливый след, но если специально ходить и приглядываться, то вполне возможно определить, что здесь кто-то потоптался. Андрею бы понять, где сейчас преследователи, а там можно действовать смелее. Он даже не знает, что собирается сделать. В голове всё выглядит логично: разминуться в заброшке и преспокойно смыться в общежитие. Потом, когда выпадет возможность, поинтересоваться у Михаила Юрьевича. А там два варианта: либо Горшок имеет к происходящему прямое отношение, либо не имеет. И как понять, что из этого лучше? Оставаться каменным изваянием Андрей не планирует, переступив с ноги на ногу, вытерев влажные ладони о штаны, Князь, как когда-то в детстве, чтоб не перебудить спящих родителей, крадучись направляется к проёму.***
Про недострой этот среди местной детворы наверняка ходят жуткие байки, ведь стоит появиться очередной заброшке, стены здания, как мхом обрастают городскими легендами, сотканными из докладов очевидцев, из простых додумок околачивающихся тут маргиналов и остальных прожигателей жизни, чей интерес замыкается на инсулиновых шприцах и их содержимом. Ассоциации не самые притягательные, но вполне отражающие существующую реальность. Хотя, конкретно этот сиротливый недострой выглядит цивильно, видимо, из-за того, что покинули его совершенно недавно, и всякие мутные личности не успели «облагородить» его незавершённые комнаты и застывшие коридоры продуктами жизнедеятельности. Окна пусть и не застеклены, а дверные проёмы остаются бездонными порталами, неизвестно куда ведущими, дневной, ничем не сдерживаемый свет, не имеющий лишних преград, проникает сюда неохотно. Он заливает киселём пространство под подоконниками, поделёнными стеной, которая досадно мешает солнечным лужам лениво сползаться друг к другу, а далее засыхает и рассеивается по остальному пространству; в углы жмётся стеснённая тьма. В некоторых комнатах и по коридорам остаются заметны остатки различных строительных материалов; их сохранилось немного со времён прекращения финансирования задуманного проекта, и в большинстве своём они оказались ни на что не пригодны. Что-то сами рабочие унесли, а что уже откровенно спёрли после. — Да тихо, сука! — шёпотом взвизгивает кто-то. Князь замирает как вкопанный, застывает музейным чучелом. — Сам тихо! Нам колпаки посносят, если ни с чем вернёмся! Князь навостряет уши, как заяц беляк, который пытается слиться со снежными просторами, лишь бы хищные твари не разглядели и не поотрывали эти самые уши на закуску. Под футбол с пивом. — Знаю и без тебя, блядь. Уже неделя кончается ёпта, а Бивень только очухался. — Еблан. Жорж его присыпет землёй, если сделка накроется. — А нас за компанию, — поддакивает кто-то. Шаги по первому этажу возобновляются, понять бы только, куда они держат путь. Не испытывая удачу на прочность, игнорируя холодный пот на висках, Андрей, неспешными шагами отступает назад, готовый в любой момент сорваться с места, чтобы не позволить себя заметить. Что-то тут неладное. — Ладно, чё теперь коптить, поймаем этого типа и хуй бы со всем этим, наше дело нехитрое, — голос вместе с шагами отдаляется. Тугой, набрякший внутри узел волнения малость распускается. — Конечно, — зло вторят, — удобно спихнуть всю грязную работёнку… Не нравится мне это всё, хуйня дело, скользкие они все. — Что предлагаешь? — раздражается собеседник. — Ничего, — угрюмо рокочет голос. — Просто делюсь соображениями. — Поделишься, когда пацана поймаем. Наговоришься с ним, а теперь завали ебало и шуруй. — Шаги меняют направление в его сторону и вскоре смолкают. Следует смываться прям щас, но Андрей так решителен в своём начинании, что запинается по неаккуратности об распустившиеся шнурки. Приходится торопливо вскочить, чтоб не оказаться обнаруженным. Светлые глаза с расширившимся от темноты и страха зрачком бегают по пустынному коридору, слух напряжён, а внимание предельно сконцентрировано, Князь чувствует себя загнано: беспокойное сердце посылает неприятные и болезненные импульсы по всей грудной клетке. Становится подозрительно тихо и это нервирует хлеще, чем если бы где-то поодаль продолжали мерещиться шаги или голоса. Ни того, ни другого нет, пропадает. Чужие шаги растворяются в мёртвой тишине недостроя. Сглатывая и непроизвольно прижимая локти к бокам, Андрей начинает думать, что зря он весь этот спектакль затеял, дошёл бы себе по улицам, где точно будут прохожие, и никто бы его не тронул. Двигаясь по стене, Князь минут пять блуждает по прилегающим к комнате, из которой он выполз ранее, коридорам, и без происшествий наворачивает круг, чтобы оказаться у очередной каморки, которую он обходил из-за мрака, что сочился из неё — кромешный и густой. Успокоившись, вроде как не слыша посторонних звуков, что показались бы неестественными, Андрец выглядывает из-за угла и понимает, что заходить сюда нет смысла. С дрожью выдыхает. Видимо, тут планировалось техническое помещение, в котором не предусмотрено окон, только один — вот этот выход, поэтому сейчас тут гораздо темнее, чем в предыдущей комнате и коридоре. Замечательная ловушка. Андрей вздрагивает, резко оборачивается через плечо, пристально вглядывается в светлый проход, ведущий в следующее помещение, и ему кажется, что со стороны этой несостоявшейся комнаты он слышит полиэтиленовый шорох. Сердце пропускает удар. И только успевает Князь об этом подумать, как видит стремительный рывок в свою сторону. Действует интуитивно и совершенно не думая. Надо было кидаться туда, откуда он и пришёл, прыти хватило бы, чтобы унестись прочь, сверкая пятками, но вместо этого, отшатываясь от стремительного преследователя, он залетает в «ловушку», самостоятельно отрезая себе все возможные пути отступления. Тупик! Несуразно спотыкается обо что-то, громко вскрикивает, голос позорно даёт петуха, но удивительнейшим образом Князь не валится, а лишь разворачивается передом и продолжает пятиться, чудом не присев на зад. Глаза расширяются от осознания, которое на него решительно наваливается. Похоже, это конец. Князь готов поклясться, что видит, как рука незнакомого мужика тянется к поясу штанов, неужели за волыной?.. — Попался, белобрысый, — рычит он, откидывая полу куртки. Андрей живо раздумывает, как обогнуть внушительную лысую, словно яйцо фигуру. Мысли отказываются посещать его сообразительную большую часть времени головёнку. Где ж вы, родимые, когда так нужны?! Туша вдруг подаётся вперёд, как от сильного толчка сзади. Из проёма он вваливается в комнату, нелепо передвигая ногами, которые идут несколько быстрее, чем поспевают торс и руки. С тихим испуганным звуком Князь, шаркая ватными ногами, отшатывается в сторону, оказываясь не в середине каморки, а сбоку. Глаза более-менее привыкают к темноте, и та расслаивается перед затёртым взором. Сразу образовывается непонятная суматоха и мечется несколько силуэтов. В проёме снова возникает человек: высокий и совершенно, абсолютно нефтяно-чёрный, сзади его огибает дневной, и потому белый свет, из-за этого черт лица не видно, только контуры острой фигуры, он чуть сгорбленный. Тот, который до этого кинулся на Князя, ничего, на его счастье, не успевает достать или, не дай боже расчехлить. Рывком пазворачивается, прослеживает, как Андрей испуганно смотрит не на него, а на кого-то другого, позади. Может, сам ощутил прошивающий взгляд между лопаток. В маленьком помещении с приходом этого кого-то меняется атмосфера, не сказать, что становится сколько-нибудь легче, скорее наоборот. Мрак сгущается, и мрак этот не в смысле освещения в комнате. Немая сцена длится пару мгновений, нарушает её залётный неизвестно каким Макаром гость. — У-у, нагнал жути, — голос, грубый и глубокий, насмешливый. И вдруг, как в бреду… Это знакомый голос из прекрасного, на счастье Андрея, не далёка. И силуэт совершенно знакомый, уже видимый не единожды, Князь со страху должно быть, всё растерял из башки, а сейчас элементы внешности и человека-тени сложились воедино, приобретая личность. Голос упруго отражается от стен и громоподобно концентрируется в помещении, кажется, не смеет даже выскользнуть за его пределы, ибо в дверях монументальной глыбой устрашающе застывает обладатель этого баритона. Ёбаное облегчение против воли затапливает всё дрожащее и скулящее существо. Андрей с трудом удерживается от того, чтобы не отвесить себе смачный подзатыльник. Засилье убийц какое-то, и он вишенкой страха на торте безумия. Князь рад, он искренне рад слышать именно этот голос, в это мгновение тот ему кажется едва не спасительной мелодией, он готов это признать, лишь бы всё поскорее прекратилось! — Помешали? — скалится Горшок, обескураживая соперника своим внезапным появлением буквально из-под земли. Михаил Юрьевич времени зря не теряет, подскакивает литым движением, и без замаха лупит безымянного человека под дых, выпуская из того воздух, как из воздушного шарика. Тот сгибается в три погибели и надсадно кхекает, пытается, похоже, выкашлять что-то из органов. — Мы старались, — поддерживает Шурик, белой вспышкой просачивается в комнату и оттягивает онемевшего Андрея в сторону. Князь только чудом не получает по физиономии: отчасти спасает реакция, отчасти — вовремя возникшие знакомые бандиты, что оттесняют его и отвлекают нежелательное внимание на себя. Злодейка судьба всё чаще и чаще сводит их, Андрей благодаря Горшку начинает верить в существование сил извне, чтобы объяснить начавшуюся и никак не желающую прекращаться цепочку встреч. За этими мыслями Князь не додумывается заранее предупредить внезапных спасителей, что из-за какого угодно угла может выпрыгнуть тот, второй товарищ, неудачливого нападавшего.***
Действительно, так и происходит. Закуток, в котором образовалось воистину столпотворение не даёт возможности разглядеть за людским затором, как со стороны чернеющего угла, буквально из мрака вылепливается и отделяется невысокая фигура с продолговатым предметом в руках. Андрей и вскрикнуть не успевает, Горшок, такое ощущение, что затылком видит, как к нему с грацией бабуина в брачный период движется посветлевшая вне тени фигура. Он буквально отталкивает от себя, как марионетку первого попавшего под тяжёлую руку идиота, и успевает развернуться до того, как парень с блёклыми волосами с силой и злобой опустит железный толстый прут на тёмную его башку. Первого с готовностью принимает Шурик, но тот пронырливым оказывается, гнида, пролетает вместе с Балу в проход, и пользуясь образовавшейся сумятицей, выкручивается из хватки. В следующее помещение вываливаются они кубарем. Завязывается нешуточная драка, в которой огребают оба. И Балу без тумаков не остаётся, и безымянный. Миша отшатывается в противоположную сторону, грубым графитовым штрихом на пыльной бумаге бытия, прут со свистом рассекает воздух там, где пару мгновений назад была его башка. Горшок чуть не напарывается на Андрея, что цепенеет по левую от пустого проёма сторону и не подозревает, как себя вести и что делать. Горшок вовремя огибает застывшую фигурку, разворачивается как-то по-хитрому, так ещё успевает сверкнуть переливчатым, как у дикого зверя взглядом по направлению выхода, молчаливо указывая дальнейший ход действий. Взгляд весёлый и злой, но не на Андрея, в целом злой. Вероятно, все свирепеют во время драки, было бы странно, если нет. Князь на негнущихся ногах, повинуясь этому горячечному алмазному блеску, ничего не говоря и даже не пискнув, торопится боком-боком, да припёком выйти в коридор, а там и до комнаты рукой подать. До комнаты, что попросторнее будет этой ебучей подсобки! Он не хочет мешаться под ногами.***
Хотя, попросторнее, это грубо сказано. Хлам сильно сужает площадку. Такое ощущение, что здесь Мамай прошёл вместе со своим игом. Тут чего только нет: и каким-то чудом уцелевшие, а не присвоенные кем-либо мешки с цементом, правда разодранные, вероятно, поэтому и уцелевшие, и холмы из колких кирпичей, и стёкла, и доски непонятного вида, да даже плёнка от стекловаты, судя по всему! — Вот похоже и встретились, педик с на пол шестого, — со злой насмешкой таращится, не мигая, на молодого мужчину Миха. Педик с на пол шестого?! Что тут, блядь, происходит? Откуда Горшок берёт это? С потолка?.. — Поаккуратнее со словами, дядя. Горшок смеётся и почти играючи отпрыгивает назад от прута, что вновь расчерчивает полукруглую линию в воздухе. Кружа друг напротив друга, они мелко вышагивают назад. Блёклый всё пытается дотянуться до Горшка, Князь невольно сравнивает их со Слоном и Моськой, ну в самом деле, смех, да и только. Михе хоть бы хны, по-злому озорной и будто бы спокойный он вызывает чувство плохо поддающейся объяснению тревоги. Этот кретин тыкает палкой, почитай, в змею, что в один момент из тугих несущих угрозу колец распрямится смертоносной пружиной. Тут нет никакой тактики: белобрысый машет прутом без разбору, остерегается вплотную подходить, ведь Миша был… большим человеком он был. Высоким и острым, Андрей бы тоже поостерёгся на его месте. Всё внимание Князя приковано к вертлявому Горшку, а сзади тем временем раздаются сдавленные звуки борьбы, которые и заставляют Андрея невольно отвлечься, будто сбросить завораживающий морок, проследить за тем, как Балу впечатывают в стену, а следом, будто завязнув во времени, достают пистолет, тут же наставляя дуло прямиком промеж глаз застывшего Шурика. Андрей не знает, плакать ему или смеяться, когда он замечает грубый, но отчётливо белёсый след от тяжёлого армейского ботинка прямиком на заднице лысого. — Миш! — звенит Андрей, испугавшись вида оружия. Сердце, перевернувшись и упав, стукается об диафрагму, посылает болезненный импульс по всей грудной клетке после звука, с которым пистолет снимают с предохранителя перед выстрелом. Князь не раздумывает и секунды, стоит это делать, или не стоит, слова срываются быстрее, чем разум возьмёт бескостный язык в узду. Делает он, походу, только хуже, потому что Горшок отвлекается и моментально получает железякой по плечу. Это он успевает уйти с траектории полёта, в худшем случае, останься он на месте, палка шандарахнула бы Мишу в висок, Князь пугается не на шутку, втягивает голову в плечи. Для него всё происходящее слишком стремительно, он не может уследить за ходом действий. С одной стороны он видит, будто в фильме, как Шурик отталкивается от стены, и мощным рывком, похожим на рывок дикого кошака, оказывается прямо перед носом лысого, налегает на руку с оружием и отводит одноглазое воронёное чудище от себя, не в потолок, конечно, но выше и в сторону. Справляется без помощи со стороны немного занятого Горшка. Гремит выстрел. Андрей шугается и начинает вертеть башкой. Ему кажется, что на такой страшный грохот сбежится вся округа. Присутствует ощущение, что выстрелили не с ним в одном помещении, а прямо внутри головы. В ушах дробно звенит осыпающимися ошмётками бетонной покрошившейся конструкции. Никогда до этого он не слышал настоящих выстрелов.***
Выстрел всё смешивает, события превращаются в кашу, все пытаются понять, попала ли куда-то или в кого-то шальная, или обошлось. Может быть, граждане бандиты и понимают, а вот Князь не понимает нихуя. Вроде, агонизирующих криков не слышно, уже неплохо. Сдавленное «Блядь!» и предшествующий ругательству удар явно по чему-то не столь твёрдому, как стена, свидетельствуют о том, что Миша ещё раз получает по горбу. Попятившись к углу, Андрей в отрицании и неверии качает головой. Мише прилетает, в прямом смысле, по шее, такое предположение Князь делает из того, что тот инстинктивно прикрывает ладонью очаг боли. Горшка это дезоориентирует на пару мгновений, но и тех жалких секунд хватает, чтобы его швырнуть из всех своих тщедушных силёнок в кирпичную груду. Может показаться, что Миша повержен и его только остаётся добить, растоптать в такую же бетонно-кирпичную пыль, как на полу; может показаться, что вся его свистопляска — это ни что иное, как напускная бравада, говорящая о том, что он немощный щёголь, но всё это только кажется. Горшок, не будь он самим собой, не сообразил бы, падая, сделать подсечку, из-за которой противник путается в собственных ногах и едва не клюёт носом грязный пол. Князь из угла это хорошо видит. Шурик там тоже позиций не сдаёт, а пистолет так и вовсе выбивает из рук-крюк лысого и сейчас методично мутузит его в старую добрую, никогда не выходящую из моды, рукопашную. Все отлично справляются и без его «непомерной» помощи, а раз так, лучше бы Князю свалить под шумок с этого клятого недостроя, но вместо этого он стоит и чего-то выжидает, только чего — не понятно.***
Опомниться Горшку не дают. Со скрежетом железа и камня, со скрипучим выкриком злости, прут входит в кирпичи, предположительно минуя торс откатившегося колбаской Михаила Юрьевича. Во даёт! На первый взгляд и не скажешь, что такие пируэты будет выписывать. — Уходи, чего встал! — отвлекается Балу, чтобы прогнать застывшего истуканом Андрея. Князю тут делать больше нечего, только отвлекает. В последний раз, когда Балу дрался при ком-то, этот кто-то стал с ним жить. Зря Шурик теряет соперника из виду. Лысый сдаваться точно не планирует, как и делать поблажки из-за разговоров, торопится приложить Шурика головой о стену. Князь думает, что зря он во всё это ввязывается, но и убежать, так просто не может, даже после того, как ему прямым текстом приказали. Ну как это будет выглядеть? Что это за поступок с точки зрения морали? Прикладывают Шурика отнюдь неслабо. Он пошатнулся, а звук, с которым его голова врезалась в стену и щёлкнула зубами, в памяти впечатлительного Андрея останется очень надолго. Князь для окончательного принятия решения косится на вскочившего, как чёрт из табакерки с груды Мишу. Тот сейчас малость занят, чтобы прийти на помощь. Князь, внутренне дрожа, но не собираясь отступать, пользуясь преимуществом, тем, что его в упор не замечают, оглядывает пол и видит обломок фанеры. Не очень широкий, но и не узкий, такой, что в руках держать будет нормально. Убеждается, что все заняты, каждый своим делом и на него всем поебать, торопится схватить лист не самого плотного дерева, сетуя на то, что в этой комнате есть всё, кроме блядских обломков арматуры, на которую с завидным усердием белобрысый педик пытается насадить Горшка. Миша в свою очередь с таким же усердием этого сделать не даёт. Свирепеет окончательно, видимо, надоедает ему чечётку отплясывать и поддаваться. В следующий самоуверенный замах Горшок блокирует удар предплечьем. Он со всей злостью и не сдерживая силы, выбивает железную палку из руки приоткрывшего рот в испуге человека. Прут с железным грохотом валится на пол, танцует и откатывается в сторону, никак больше не способная помочь. Теперь белобрысый начинает пятиться от Горшка, надвигающегося неминуемой чёрной волной. Догадывается, кретин, что с ним играли, ровно так же, как кошки играют с пойманными мышами перед тем, как придушить грызунов. Эта смертоносная поступь, напряжённое каждым мускулом тело, вызывают в памяти образы. Вот так Горшок, должно быть, и выглядит, когда целенаправленно идёт убивать голыми руками. Должно быть, он выглядит так же, когда шёл к Андрею в подвал. Чувство тревоги сменяет ужас. Не благоговейный, какой люди испытывают перед Господом Богом, страх, который равен любви, а ужас перед тем, что сомнений по поводу своих намерений он не испытывает. Идёт сворачивать шею без капли жалости, полностью растворившийся в ужасающей злобе. Перестаёт быть похожим на человека, напоминает некое карикатурное зло с картинок Андрея. Это одновременно и пугает, и злит, и восхищает. Всё, чего мы не понимаем и не можем объяснить, вызывает отторжение.***
Князь поджимает губы, но отворачивается, и, не зная, что его ждёт, в несколько широких шагов преодолевает расстояние до Шурика, сходу замахивается, корчит злющее ебало и бьёт фанеркой по башке лысого. Он не уверен, что Балу без него справится, хочет перестраховаться, это никогда не будет лишним. Андрею отчего-то не верится на полном серьёзе, что кто-то может умереть в этой комнате. Впрочем, всё происходящее является непостижимым для осознания Князя. Бред, блядь! Лысый разворачивается, выискивая налитыми кровью глазами самоубийцу. Самоубийца находится очень быстро, давится воздухом, и выставив перед собой жалкую фанерку, испуганным крольчонком отступает. И отдал бы он так богу душу, если бы не Горшок, что уже без былой услужливости отталкивает Андрея в сторону… не загораживает собой, а становится на место Князя. — Как вы мне все дороги, блядь, ублюдки! — рычит он, и Андрей тем временем оборачивается, чтобы увидеть белобрысого на полу в позе морской звезды. Князь судорожно бегает глазами по груди человека, пытаясь высмотреть там всполохи дыхания, что выдаст в нём теплящуюся жизнь. В первые пару секунд тот кажется бездыханным мертвецом: лицо в подтёках крови из носа и разбитой губы, упомянутый нос неприглядно свёрнут, а у Горшка небольшие ссадины на покрасневших от прилившей крови костяшках, но он их даже не замечает. Потом грудная клетка вздымается. Раз. Другой. Жив. Дрожащий вздох срывается с губ Андрея, теряется в холодной комнате меж людьми в ней и хламьём. Он хочет, чтобы всё это закончилось, уже физически тяжело слушать методично-отточенные, хлёсткие удары, сопровождаемые непременно хриплыми выдохами и болезненным шипением.Всё.
Всё! Он сделал, что смог. Князь, едва шевеля ватными ногами, выходит прочь из комнаты. Искоса смотрит на сливающееся с серым бетоном тело, замечает густые и набухшие капли крови в пыли, с отвращением обходит мужика по кривой душе. Видится он ему противным. Наверное, потому что вблизи дыхание не только видно, но и хорошо слышно: какое-то влажное и хлюпающее пузырями, похрапывающее, а всё дело рук Горшка. Андрею бы сбежать, но он, покинув комнату, отходит метров на пять, заходит за поворот, и валится мешком картошки на задницу. Очень хочется курить и остаться наедине со своими мыслями. От вакханалии, что творится в голове ему физически тяжело, того и гляди, весь мир сузится перед глазами тоннелем с белым светом на конце, и схлопнется перед Андреем вся вселенная. — Сука… блядь, Шур, нормально? — Доносится до него приглушённое. Князь вытирает хлюпнувший нос. На дворе всё ж не лето. Не услышав никакого ответа, Андрей протирает руки, возвращая себе немного тепла. Звук на секунду пропадает, а потом возникает по нарастающей, будто кульминация. Злобные выкрики, мат, суматоха, топот, металлический скрежет. Топот раздваивается, преследования не следует.***
— Вот и убедились… — тихо выдаёт Балу, Миша по звуку что-то в сердцах пинает. — Думаешь, зря пустили? — Не думаю… Где этот? — Пацан? — А кто ё-моё? Не эти же… — Андрей! — шорохи, а следом голос Балу, более мягкий тембром. — Додумался убежать что ли?.. Княже! — за ним раскатистый грубый баритон Горшка. На такой оклик и выходить не очень-то и хочется! Поэтому Андрей надувается и упрямится. Хочется раствориться, отходящий адреналин вызывает тремор. Что, блядь, только что случилось, что он услышал, а главное, что будет дальше? — Ладно, я пройду проверю. — На это Миша ничего не отвечает. Андрей тяжело вздыхает, не хочет больше сидеть в комнате и выжидать, когда за ним придут, себе дороже. Лучше выползти и уже наконец расспросить обо всей ситуации, рассказать про услышанное ранее, и понадеяться, что всё нормально. — Я тут, выходи, — успокаивает и зовёт голос Балу, когда Князь тенью мелькает на периферии. Всё-таки боязно выходить вот так просто, ведь он не знает, куда делись братья-акробаты. Судя по суматохе, те удрали. Судя по голосам, Горшок и Балу беспрепятственно дали это сделать. — И я… Сейчас, — шелестит Андрей так же негромко и опасливо, он выглядывает из-за угла коридора, убеждаясь, что в нём стоит только Балу, без всяких эксцессов. Устанавливается ощущение хрупкого спокойствия, но его быстро рушит Горшок, рушит только открыв рот. — Я тоже здесь, — зычно рявкает Миша. — Если вам вдруг интересно, — он закашливается и неустойчиво пошатывается, рядом удачно находится стена, о которую Горшок опирается, переводя дух. — Порядок? — Миха кивает и выпрямляется, сняв руку со своих рёбер. Шурик с этим же вопросом, повисшим в рыхлом воздухе, обращается к Андрею. Князь кивает, искоса следя за гримасами, что, сменяясь, мелькают на Мишином лице. Приятного мало: его швырнули на груду кирпичей. Только Миха вскочил сразу же, бросился раздавать пиздюлей, и боль пришла, видимо, за схлынувшей волной адреналина. — Вовремя вы. — Андрей кроткой поступью выходит целиком и шагает к Горшку и Балу всё равно изрядно настороженный. — Не удивительно, мы ж по пятам шагали на самом деле. — Миха и Шурик коротко, загадочно переглядываются. — Слыш, неужто внял гласу разума и внимательнее стал, ё-моё? — Тёмные глаза прилипают к переносице уведшего взгляд Андрея. — Это к тому, что в твоём лице? — задохнувшись шутливым неверием, воскликивает Шурик. — Ой, о-ой, — стенает и хохочет он, тут же проходя мимо них и утирая выбитыми пальцами несуществующие слёзы. Андрей улыбается уголками губ, решается коротко глянуть на Горшка, когда тот супится, следит с обиженной физией за другом. — Давайте свалим отсюда по-добру, по-здорову, ё-моё. Миша отваливает от Андрея, и ничего больше не высказывая насчёт советов, окончательно приходит в себя, и вперёд остальных широкими шагами приближается к окнам, которые выходят на безлюдную дорогу и сомнительно выглядящую обветшалую местность. Кажется, что это обратная сторона какого-то распущенного завода. На кирпичных и высоких стенах красуются кубышки кондиционеров с замершими в решётчатых коробках внутренностями. Они отвлекающе белеют на фоне ржавых кирпичей и своим видом отвлекают Князя.. Остановившись за спиной Горшка и чуть привстав на носках, чтобы выглянуть из-за жёсткого плеча, Андрей наблюдает, как из неработающих на первый взгляд кондеев капает на потемневшие стены. Вытянув шею и тем самым ещё немного сократив расстояние, замерев в нескольких сантиметрах от плеча Миши, Андрей вертит головой, рассматривая и запоминая. В глаза бросается брошенная, полуразобранная машина без стёкол и передних колёс. Она непонятного, неотгадываемого цвета и припорошена опавшей листвой, что придаёт одичавший вид. Листва забивает стыки между стеной и тротуаром. — Пусто вроде, — бодро каркает Миша и резко разворачивается, плечо вписывается аккурат в нос Князя, который зазевался и отхватил-таки. По рецепторам бьёт приглушённый запах пыли и металла, ещё пороха, парфюмных примесей не унюхивается. Повернув голову к Мише, Андрей имеет счастье наблюдать пробирающий до мурашек взгляд прямиком в собственные недовольные глаза. На полных губах мелькает оттенённая трёхдневной щетиной улыбка. Не собираясь, похоже, извиняться, Горшок по-мальчишески сигает в окно. — А вам особое приглашение надо? — уже снизу спрашивает он, заглядывая в оконный проём с улыбкой открывающей клыки. Князь смотрит на Балу, вопрошая о том, постоянное ли это поведение Горшка или это последствия пропущенного им неведомо когда удара по голове. Шурик машет рукой, «не заморачивайся».***
Андрею делается крайне неловко под таким пристальным вниманием мужчин. И если Шурик смотрит демонстративно-безобидно, как он, вероятно, зрит на кого угодно, по натуре своей, то Горшок прилипчиво и будто издевательски — не таясь. Стоит и откровенно пялится, проверяя, сколько Князь продержится и что сделает. А Андрей чувствует, что Михаила Юрьевича на него сегодня слишком много, больше, чем реально вынести. Хочется поскорее отделаться от этого давящего внимания злых и весёлых цыганских глаз, а не то можно задубеть и превратиться в камень. Да и разговор, случившийся ранее, заставляет чувствовать себя откровенно не в своей тарелке. Слишком много впечатлений за один раз. Они только что перетёрли за образ жизни, который ведёт Горшок; Андрей пропустил все эти сведения сквозь призму собственного понимания, почти пришёл к каким-то правильным выводам, не одобряющим проводимую Горшком политику, а тут эти два брата-акробата вылезли, как зайца загнали в ловушку, хотели сделать невесть что, очевидно, грохнуть, и тут, поверх всего, снова объявился вездесущий Горшок и спас! А ещё слова те, прозвучавшие между двумя гондонами штопанными, пока Князь ныкался, судорожно прислушиваясь к тому, что творится вокруг. Тоже не дают покоя, зудят. Про это Михаил Юрьевич говорил? Это он имел ввиду, проникновенно говоря про заёбаные виды? Про ещё более заёбаные действия мутных типов? Да он сам выглядит злющим и заёбанным. Отчего же, ёпта?! Не навернувшись и не покалечившись, Андрей вылезает вторым, следом выскальзывает Шурик. Горшок и Балу сразу как-то оказываются впереди, а Князь понуро плетётся сзади, сплошняком наблюдая стену из двух спин, чувствуя себя плохо. Все помалкивают, и кажется, что это из-за его присутствия, которое сразу сужает круг злободневных тем бандитов. Из-за сковавшей неловкости и пережитого стресса, Андрей бросает рассматривать маячащие перед собой спины и затылки, склонённых голов. Думает закурить, да передумывает — не хочет очередных хамских подъёбов, решает, что перебьётся.***
— А вы вообще знаете, кто это такие? Идти в гнетущей тишине невозможно, она выедает терпение Андрея по чайной ложке и заставляет прислушиваться к уличным звукам, а те, в свою очередь, замыкаются на звуках шагов этих двоих! — Догадываемся, — через плечо, как фантик, бросает Горшок. Голова Балу рывком поворачивается к Михаилу Юрьевичу и Князь каким-то образом угадывает в этом жесте свирепое негодование. Андрей понимает, почему они себя ведут… как обычно, но ему всё равно некомфортно ощущать себя ебучим лохом в сложившейся обстановке, от которого ничего не зависит. — Значит, не от вас, — бормочет под нос Андрей. Горшок и Балу синхронно оборачиваются и подозрительно смотрят на него. — Вы чё? — Пугается и притормаживает Князь. — Ничё, — так же подозрительно и неразборчиво отзывается Михаил Юрьевич тут же умолкая и будто ожидая, что Князь продолжит. Не прогадывает. — Просто они упоминали, пока за мной гонялись… и, кажется, это было связано с вами, — аккуратно поглядывая на Горшка и Балу, рассказывает Андрей. Те переглядываются. — А если точнее? — замедляется и вкрадчиво подталкивает Шурик. — …какой-то Джордж… вроде Дж… Жорж что ли, — чешет затылок Князь, — их закопает, из-за того, что Бивень только очухался… Ну и со мной поговорить хотели. Наверно, не в таком тоне, как Михаил Юрьевич, — хочет разрядить обстановку, поднимает ясный, ожидающий насмешливых комментариев взгляд, но Миша и Шурик не улыбаются. — Заебись! Он, сука, я говорил, ё-моё! — Импульсивно взмахивает руками Горшок, цепляется за рукав Балу, а тот уже не скрываясь, кидает на него взгляд, значение которого можно описать никак иначе, чем: «завались, придурок». — Извини, мы отойдём на минуту. Постой пока тут. Балу утаскивает Горшка за собой, приближается к лицу того и принимается что-то размеренно вдалбливать в тёмную голову Михаила Юрьевича. Горшок сначала страшно пучит глаза, потом у него вырывается неразборчивое возмущение: вжимает голову в плечи и разводит руки. Шурик его отнюдь не нежно толкает в плечо, это заставляет понизить громкость и исподлобья взглянуть на недоумевающего в стороне Князя, что рассматривает развёртывающуюся перед ним картину глазами-пятаками, но не решается подойти ближе. Далее Михаил Юрьевич продолжает отвечать с такой же горячностью, но гораздо тише. К концу своей тирады, которая, судя по выражению на лице, приходится Горшку не по душе, Шурик всерьёз грозит ему кулаком, и они вместе возвращаются. — Не ссы, Андрюха, ситуация параша, но ты уже матёрый, не испугался ё-моё… Почти, — говорит и смеётся Горшок. Князь в ответ ему нелепо улыбается, а Шурик, как и до этого, сохраняя нейтралитет, выбирает выразительное молчание.***
Вскоре компания дворами выходит на оживлённую улицу. Они наворачивают круголя, срезают хер знает где, и прошли бы ещё дальше, если бы Миша лиловым глазом не приметил вывеску «Напитки для приятного отдыха». Начинает шариться по карманам истрёпанного, видавшего виды плаща, покрытого бетонной пылью, и на своё счастье находит там, конечно, не бумажник, но пару порядком измятых купюр, прикидывает, хватит или нет, и с поразительной скоростью уносится за пивом. Андрей решает воздержаться от того, чтобы зайти с ним, даже под дверью его одолевает сильнейшее чувство дежавю. Шурик тоже остаётся вне прокуренных стен мизерного закутка — симбиоза ларька и выкидыша магазина. — Зря ты пошёл за Михой. И встретиться ему предложил зря, — чуть склоняясь к Андрею, заговаривает Шурик. Андрей, догадываясь, что не следует подавать виду, не поворачивается, продолжая пристально разглядывать, как Горшок за стеклом обворожительно улыбается продавщице и, растопырив пальцы, удерживает три бутылки пива разом, второй протягивает деньги. Князь обнаруживает, как сильно хочет пить. Михаил Юрьевич вовремя отелился. Ярко намалёванная девчонка, совсем зелёная, прямо как тоска, кокетливо накрутив прядь сожжённо-рыжих волос на палец, резво принимает купюру, не переставая при этом хлопать слипшимися от множества слоёв туши ресницами, и едва не промахивается мимо кассы, когда убирает деньги. Михаил тоже хорош: косит под дурака, скалится, принимает мелочь прямо в руку. — Почему? — не без недоумения интересуется Князь. Горшок тем временем подкидывает монетки в свободной ладони, уже собирается уходить, ожидаемо продинамив кокетку, но его внимание цепляет что-то на полупустом стеллаже, что стоит на прилавке. Он смотрит пару мгновений туда, потом мельком на Князя за стеклом, улыбается непонятно чему и что-то говорит продавщице. Та, надувшись, лезет за указанным, за рекламной афишей на замызганном стекле не видно. Может, за презервативами, Андрей усмехается, почти полностью уверенный в своей догадке. — Видишь ли… он в сущности своей не плохой человек, — внезапно начинает оправдываться за друга Балу. Шурик тоже смотрит в окна за Михаилом Юрьевичем. Вот он — обыкновенный мужик, что просто заглянул в магазин, пококетничать с необременённой интеллектом продавщицей, а пятнадцать минут назад он уже не совсем просто сломал кому-то ебало. Князь теряется в этих контрастах. Балу нервно жмёт плечом. — Ну, вам виднее, — честно недоговаривает Андрей. Косясь одними глазами, Князь видит, что губы Балу трогает мимолётная мягкая улыбка, стремительно померкшая. — Я знаю, чем он тебя заинтересовал, от этого трудно отказаться, я понимаю, — до отвратительного снисходительно говорит Шурик. Не сказать, что Андрей остаётся доволен его словами. Он едва удерживает себя от того, чтобы с досадой покривиться. — Почему же пошёл я зря, если вы всё хорошо понимаете? — настойчиво выделяет последнее слово интонацией и изображает кавычки в воздухе. Хочется Андрею подловить Шурика, да вот только он не меняется в лице — ни один мускул не дрожит, только лишь глаза живо бегают из стороны в сторону, следуя за Горшком. — Потому что для тебя это чревато. Ты неплохой парень, учишься, амбиции имеешь, увлекаешься должно быть чем-то. — Балу прекрасно знает, чем именно и как сильно, но решает, что переходить от предупреждения к открытой угрозе рано, поэтому Шурик приберегает нездоровую вовлечённость в жизнь Князева Андрея Сергеевича для Горшка. В мешок к другим его пагубным увлечениям. А ларчик просто открывался… — Так и живи себе спокойно: родителям помогай, подругу найди, отвлекись. Поверь, ничего из того, что ты узнал и увидел сегодня тебе не нужно. Забудь этот день, его не было, пустая клетка календаря. Ответить Князь не успевает, хочет открыть рот, возмутиться, но вперёд его рта открывается дверь, оповещая о том, что посетитель покинул сие захудалое место и пора затыкаться, чтоб не напороться на вопросы, никому сейчас не нужные. Горшок быстро шагает к ним, тут же раздавая холодное пиво прямо в руки. Как жаждущий в пустыне путник он торопится зацепиться клыком о ребристую крышку, и с притягательным «пшик» откупорить бутылку. Выплёвывает крышку, что звенит металлической капелью об асфальт и со вкусом прикладывается к стеклянному узкому горлышку. Андрей засматривается на то, как капли влагой очерчивают линии от губ до подбородка, орошают крупные пальцы. — Хорош-шо! — Так же толково отстраняется Горшок, жмурится котом, утирает рот рукавом, встряхивая косматой головой. Хлещет пиво, как проточную воду, зверюга. Князь крайне не завидует удивительным клыкам Михаила Юрьевича. Если подобный фокус с открыванием бутылки проводить регулярно, то скоро наступит момент, когда поддастся не крышка, а зуб. Балу неопределённо вздыхает, а Андрей благодарит и чуть отходит, примеряется к перилам, срывает крышку об них. Вслед за крышкой слабым напором валит пушистая пена, путается в пальцах. Горшок кряхтит и вновь присасывается к бутылке. Один Шурик не торопится открывать. Он пристально смотрит на Андрея так, будто спрашивает, всё ли Князь принял к сведению. Он, видимо, не хочет рассматривать вариант, где Андрей ослушается и начнёт лезть туда, куда путь заказан, а в довершение картины висит табличка «ВНИМАНИЕ! Этот забор под высоким напряжением», и статическое напряжение озорными электрическими зайчиками скачет по колючей проволоке. Туда-сюда. Князь колеблется, но всё же неуверенно кивает. Он ничего не обещает, но попробует. Балу вроде бы устраивает и этот вариант, а может, он делает вид, что устраивает. Чужая душа — потёмки. Пиво, как универсальная единица общения, сразу сбивает градус напряжения. — А когда стало можно распивать спиртные напитки белым днём? — Можно, когда хочется. — Не обращая и малейшего внимания на изредка возникающих на пути людей, Миша к концу бутылки замедляется и пьёт теперь подобно аристократу: неторопливо, но фривольно. — Так закон и работает, — бормочет Андрей. — А когда понос проберёт, тоже по закону действовать будешь и в первые попавшиеся кусты не сиганёшь? Всё своё ношу с собой, да, Княже?.. А чего это нос воротишь? Что естественно, то не безобразно… Балу слушая всё это, только посмеивается беззлобно, а следом задумчиво хлебает из своей бутылки, и в один момент Миша оказывается ближе к Князю, а Шурик выбивается вперёд. Горшок притихает и лезет в карман свободной рукой. Андрей не успевает сообразить, что тот делает, хочет спросить, но Миша оказывается стремительнее: вынимает шоколадку Snickers, и пихает Князю, не спрашивая и не предлагая, а именно всовывая в руки. Андрей почти открывает рот, чтобы как-то отреагировать: то ли поблагодарить, то ли отказаться, как вдруг Михаил Юрьевич, в наивном детском жесте прикладывает палец к губам и шкодливо подмигивает, снова вырываясь вперёд, нагоняя Шурика в два шага и тут же втягивая его в бесполезную ниочёмную беседу. К Андрею он больше так ни разу и не оборачивается, в отличие от самого Князя, который вглядывается так пристально в темнеющую впереди фигуру, что по-хорошему в затылке и между лопаток Горшка должны образоваться дыры, но жжёт, как назло, не князевский взгляд, а чёртова сладкая плитка, что быстро отправляется в карман.***
В комнате парят густые пылевые тучи. Стоит выключить верхний свет, как относительная дневная чистота испаряется восвояси. Балу устало протирает лицо, когда перешагивает порог кабинета. Нужно нанять кого следует, чтоб прибрали, пока тут не завелись змеи. Горшок обнаруживается сидящим в раскоряку на стуле, с папкой пожелтевших листов в руках. Он внимательно просматривает документы, бормочет что-то под нос, а потом, разрывая небрежно, отправляет клочки в мусорное ведро без видимого сожаления. Миша лишь на мгновение поднимает взгляд, ничего не говорит, но плечи его напрягаются. Так или иначе, он не вскакивает и не выпроваживает Шурика за шкирку сию же минуту, это можно считать… не за приглашение, конечно, но за любезно предоставленную возможность высказаться, а там, может быть, и оказаться услышанным. Чем чёрт не шутит. Шурик надеется, что он не слишком-то самоуверен. — Ты был прав, — без видимых душевных метаний признаёт Балу. Миша тихо усмехается, будто по-другому и быть не могло, поразительная самоуверенность! — По другому и не бывает, — Горшок коротко усмехается, сверкая наглыми самодовольными глазами. Не упускает возможности хвастливо распушить самомнение. — Ну это да. Слушай… что спросить хотел, ты же знал, что так выйдет? — пытливо заглядывает в неизменно-насмешливое острое лицо. — Предполагал, — туманно отзывается Горшок. — Я так и понял. Мих, ты, конечно, можешь делать всё, что угодно, тебе никто не запретит, но… — Шурик перебирает пальцами, во взгляде у него не угадывается и капли одобрения. — Старая песня о главном. Ну вот только не надо мне снова вычитывать маяковщину на тему, что такое хорошо, а что такое плохо, ё-моё! — Баран. Упрямый, сука, баран. — Отъебись по-хорошему, Шур. Пацан сам нарвался, не я ему предложил встретиться, грех было не воспользоваться ситуацией. Тем более, всё нормально кончилось на самом деле. Будет малому школа жизни, ему полезно, — отмахивается Горшок, зло разрывая какие-то бумаги, сначала напополам, а после ещё раз. Не сильно его трогает произошедшая ситуация. Да и делать он действительно будет то, что вздумается — закон Гошку не писан. — Ладно, хорошо, чужая безопасность для тебя пустой звук, опустим мораль на эту тему, выяснили давно, но он знает, кто ты. — И чё? — Ничё, конечно, ничё, — мрачно отзывается Балу, постепенно выходя из себя. — Он знает только то, что ему нужно знать, я, по-твоему, идиот, или так, слегка?! — Шурик борется с соблазном закивать. — И лучше ему не узнавать больше ничего, — говорит с нажимом, особенно делая акцент на последнее слово. — Сам знаю. — Шурику, должно быть, кажется, но в голос Горшка закрадывается едва уловимое сомнение. Они достаточно хорошо, а главное — долго знакомы, кажется, почти вечность, чтобы Балу сделал такой скоропалительный вывод, но он всё ещё не уверен, что тот верен. — Если его схватят… — Он ничего не скажет, потому что ему нечего, Саня, догоняй, я про это и распинаюсь, ёпта! — Принимается активно жестикулировать, из-за чего пара клочков бумаги увядшими лепестками разлетается по комнате. — Но его могут убить, — на контрасте с Мишиным звонким в тишине голосом, его собственный звучит тихо, но растекается по всей комнате, заполняя даже самые дальние углы. Миша затыкается, и они оба знают, что в этом Балу прав.