С точки зрения морали

Что на паре Андрею поддувало в плечо и шею, грозя надуть по итогу воспаление каких-нибудь лимфоузлов, что в побитой машине — один хрен, от сквозняка никуда не деться, достанет отовсюду. Везде одинаково хотелось в общагу, а ещё лучше — домой. Надо навестить родителей, когда он, конечно, приведёт себя в человеческий вид. Как только — так сразу — обещает себе Андрей, пытаясь облегчить своё раздробленное состояние. Когда он слышит звук, с которым подъезжают машины, то вздрагивает и уже готовый вывалиться со своего сидения и унестись прочь, насколько поможет раненая нога, вскидывает голову в ожидании команды. Миша к его облегчению, молча выходит и не выглядит так, будто те, кто приехали представляют опасность, значит, можно расслабиться, хотя бы на чуть-чуть. Подъехало две машины с разницей в пару секунд. Они выглядели гораздо лучше той, которую вёл сам Горшок. У приехавших автомобилей затонированные стёкла, поэтому водителей, что в первой, что во второй так сразу и не разглядишь, хоть Князь и пытается, щурится будто подслеповато, наводит резкость, но ни черта, только зеркальная поверхность отражающая негодную машинёнку и хмурого Горшка в двух проекциях. По итогу, если сильно постараться и присмотреться, то можно было уловить двух Горшков: одного взаправдашного, а второго зеркального брата близнеца. Ему кажется, что сейчас выйдет Балу с товарищами-бандитами, которому Миша и звонил. Это закономерно. Обычно приезжают те, кому и звонили. Это логично, но не в случае с Горшком. Проходит секунда, две, три. Почти одновременно открываются обе передних двери. Со стороны водителя, машины, которая расположена ближе и как следствие удобнее для разглядывания, выходит мужчина, которого Князь наблюдал с Мишей на лавочке в тот злополучный день, когда он, святая наивность, предложил Горшку встретиться и поговорить. Этот мужик под стать Горшку, хмурый сверх меры, но в противовес Мише невысокий и будто недвижимый. То уже и не так важно, вниманием Андрея завладевает третий человек, который кинулся в глаза прежде всего из-за выдающегося роста. Он вырос из машины двухметровым столбом, откинул чёрные волосы с бледной рожи, и Андрея в этот момент посещает бредовая догадка, и чтобы её развеять, он до тошноты вглядывается в силуэт третьего. Ошибки быть не может, и догадка из разряда бредовых перекочевала в унылую в своей правдивости реальность, из другой машины выходит печально знакомый Андрею громила. Князь совершенно предсказуемо отшатывается от стекла и матерится, прикрыв рот ладонью, следя во все глаза за своим похитителем. Миша подходит к этим двоим без приветствия, сразу начинает что-то говорить, раздавать указания, наверное, потому что на лицах приезжих ни доли облегчения или теплоты при виде «друга», которого могло не стать буквально час назад. Этого Андрею понять не дано. Даже сам он, когда пришло осознание, что Миша остался жив и отделался минимальными повреждениями, не смог сдержать облегчения, которое читалось на лице. А эти стояли с пресными напряжёнными рожами, будто им всё одно, жив их товарищ, или нет. Андрея заметно перекосило в негодовании. Не стоит, конечно, лезть со своими мерилами нравственности, может у них манера общения такая, не радоваться, когда кому-то из близких удалось избежать смерти, делать вид, что ничего не произошло, но… Его мыслительный процесс перебивает Лось, который заинтересованно поднимает взгляд и останавливает его на машине, скользит внимательно по окнам, и Князь судорожно радуется, что сел назад, потому что спереди стёкла все обыкновенные, а сзади с тонировкой, рассмотреть его можно только в том случае, если подойти вплотную. Не хотелось быть обнаруженным раньше времени. Хотя о чём это он? Не хотелось быть обнаруженным в принципе. Очередной порыв холодного ветра заставляет поёжиться и посетовать на то, что Князь не оделся теплее, хотя и видел, что погода не сахар. С другой стороны, Андрей выбирал одежду, не рассчитывая на такого рода приключения. Сжав между пальцами грубую подкладку горшенёвской косухи, Андрей надеялся поймать немного тепла стряхнувшего вещь хозяина, который стоял теперь на промозглом ветру в одной чёрной лёгкой кофте и не испытывал видимых неудобств, будто в него была встроена портативная печка. Или предположение Андрея о хладнокровных верно. На расстоянии, не слыша слов, складывается такое впечатление будто Горшок нападает, Князь безотрывно следит за его живой мимикой, откладывает в памяти запечатлённый на внутренней стороне век образ, это выглядит очень… Эмоционально. Жёстко, на грани. Михаил Юрьевич тем временем кивает в сторону кустов, и зудящее любопытство в Андрее пересиливает здравый смысл. Конечно, не стоит так делать, надо бы польститься на слова Горшка о том, что он исчезнет из его жизни, ведь даже не номинально Князь сел в машину, а обещания следует сдерживать, если ты ровный пацан и живешь по понятиям. Значит, думается Андрею, это, по сути, их последняя встреча, но даже это не умаляет трепещущее любопытство. Наплевав на глас разума, Князь удержаться не может, и аккуратно приоткрывает окно, усиленно прислушивается, и наконец до него долетают обрывки фраз, не облачённые в контекст, что основательно затрудняет понимание. Картина никак не складывается в голове. — …километров через двадцать болото, вы знаете, что делать, — Миша кардинально поменялся, буквально за считанные мгновения ни дружелюбия, ни улыбки, натянул карнавальную маску. Через пару секунд пришло острое понимание, что возможно он её не натянул, а снял. Стало очень неприятно, Князь ощутил, будто его окунули в грязь. Он ощутил себя обманутым, хоть и не имел на это никакого права. — Я не понимаю для чего тебе это надо… — Если делаю, значит надо. Давайте без лишних разговоров, лады? Неизвестно сколько времени у нас есть… Мы уедем, а вам останется навестить… Досадливо сморщившись, Князь принял нормальное положение, почти весь диалог алчно пожрал ветер, который не на шутку разошёлся, видимо к дождю. Андрея пробрало очередным приступом озноба, он лязгнул зубами, и в следующий раз, когда решил посмотреть в окно, понял, что вся троица уверенно шагает к машине, в которой всё это время досадливо маялся он. Громила в руках тащил цыплячье-жёлтый трос, видимо собираясь брать покорёженный автомобиль на буксир. Выходить не хотелось, равно как и сидеть тут дальше. Собственная беспомощность, которая в этот момент ощущалась наиболее ясно, сильно нервировала, заставляя оставшиеся в живых нервные клетки в преддверии собственной кончины конвульсивно дёргаться, а Князя интенсивно обкусывать щёки изнутри, и от души скрежетать зубами, стирая с них эмаль. Прихватив многострадальный портфель, Андрей, не дожидаясь, пока для него, аки принцессы распахнут дверцу сказочной кареты, что после двенадцати по полудни превратилась в решето, дёрнул расшатанную ручку и выполз наружу, с портфелем и чужой косухой наперевес. — Реник, закрой рот, а то муха залетит, — Горшок опередил Лося, который, разумеется, тоже узнал свою несостоявшуюся жертву, и хотел как-то высказаться, судя по ехидному излому губ не самым приятным образом, но не успел. — Марш в машину, — это уже адресовано Князю. Подобный тон звучал сегодня, и Андрей не решился его ослушаться дважды, поджал губы, и хромая поплёлся к машине, что стояла поодаль двух других. Его проводило три пары заинтересованных глаз. Князь даже представлять не хотел, что каждый из тех троих в этот момент думал. Недолго думая, Андрей занял заднее сидение, с расчётом на то, что ему удастся там расположиться более-менее с комфортом, хотя бы потому что лишних вентиляционных отверстий, наделанных пулями, не наблюдалось. Тяжело привалившись виском к тёмному стеклу, даже толком не оценив приятный запах салона дорогой машины, Андрей сомкнул веки и отвернулся от трёх мужчин, что корячились с машиной. Похоже в болоте, что было за двадцать километров отсюда, автомобиль собирались утопить. Из полудрёмы Андрея выдернул хлопок двери и поток проникшего в салон воздуха. Это Горшок занял водительское кресло, автомобиль упруго отпружинил. — Скучал? — сканирующее глядит назад, внимательно изучает измождённую фигурку парня. — Можешь не отвечать, вижу, что да, — безобидно заключает Горшок и проворачивает ключ зажигания. Обратный путь начинается с молчания. Ни на грамм не солгав, Князь радуется возможности перевести дух. Заправка мелькает на периферии: неприятнее всего врезается в память обагрённый асфальт, и ярко-голубые могильные ограды. Если посмотреть левее, можно заметить мусорку из негодных венков и запылённых искусственных цветов. Князь морщится, сжимая чужую куртку сильнее. Он хочет домой. Едут обратно они на порядок дольше, потому что Миша не гонит, будто на ракетной тяге, а превышает лишь едва-едва. Князь не думал, что цифра, перевалившая за сотню на спидометре, будет казаться ему оптимальным вариантом для передвижения по трассе. Полноценно уснуть у него не вышло. Укачивало, конечно, но Андрей нарочно держал глаза приоткрытыми, наслаждался в полной мере тёплым воздухом, что слабыми потоками достигал замученного отсыревшего до косточек тела. В один момент Горшок приоткрыл окно, потянулся за пачкой сигарет, что лежала подле ручника, а потом по привычке хотел вынуть из кармана зажигалку. Кармана не оказалось, соответственно, как и зажигалки. Андрей не обратил внимания, не до того было, но Миша лишь вздохнув тяжко, закрыл окно обратно. Оставшись без дозы никотина, как кнопку, отправил сигарету обратно в коробку, видимо уверенный, что Андрей уснул. Он не стал будить его, чтобы просить куртку обратно, как не стал и просить порыться в карманах самостоятельно, чтобы получить зажигалку. Князь всё же закрыл глаза, ни о чём не задумываясь. Он не догадался посмотреть чуть выше, иначе бы увидел зеркало, через которое его достаточно хорошо видно, чем Миша беспрепятственно пользовался, вперив тёмные глаза в пассажира.

***

Когда их застал дождь, Князь пропустил. Андрей, ощутив, как машина замедляет ход, в лёгком недомогании раскрыл глаза, и первое что понял — это не сон. Не кошмар, точнее. Миша, дёрнув ручник задумчиво барабанил пальцами по рулю. Если бы Андрей хуже его знал, то решил бы, что Горшок собирается с мыслями, или не дай матерь Анархия, принимает какое важное решение. Благо Андрей знает его достаточно, чтобы так не подумать. — Проснулся? — наверное затылком увидел. Как по-другому объяснить то, что Миха не оборачиваясь заметил его движения, Князь не догадывался. Голос прозвучал глухо, из-за настойчиво долбящих по стёклам, капоту и крыше острых капель. Горшок неподвижно сидел в сером свете, преобразованном в таковой стеклом. — Я не спал, — Андрей потёр отвратительно слезливые глаза, которые вопреки словам были сонными, с неприятно сжавшимся в точку зрачком. — Не пизди, храпе-ел на весь салон, — пропыхтев что-то нечленораздельное, Андрей подтянул к себе портфель, покосился уныло на расплывающуюся местность. Небо так потемнело. Налилось пресными слезами и теперь низвергало их на грешный город, словно окропляя его святой водой, небо пенилось в лужах, пыталось изгнать всех бесов, заполонивших улицы. — Ну… Спасибо что ли? — Андрей протянул неловко чужую вещь. — Пожалуйста, — без интонации отозвался Миша. — Я пойду? — голос едва не потонул в звуках падающей воды. — Почему ты спрашиваешь? — изломав брови, серьёзно спросил Горшок, его голова теперь находилась вполоборота, являя Князю точёный профиль с покатым лбом и прямым носом. Андрей глядел пока это не стало неприлично, а потом, не найдясь, что ответить, неуверенно пожал плечами и чего-то устыдившись спрятал глаза. — До свидания, — он дьявольски устал, а то заявление Миши, это скорее всего слова брошенные на ветер, чтобы вынудить его сесть поскорее в машину. Ну куда он денется? — Счастливо, — на Андрея нападает жалящий дождь. Он хромая, отбегает от машины, ловит непослушными ногами глубокие мутные от пыли лужи, и, остановившись под козырьком над дверью, уже привычно в их случае оборачивается, наблюдая черноту окон и дальний свет фар, который пробивался сильно вперёд сквозь потоки, в которые сливались капли, прежде чем разбиться оземь. Андрей провожает автомобиль долгим взглядом и только потом заходит в тёмный подъезд. Не плохо было бы прямо сейчас придумать правдивую историю, объясняющую его внешний вид.

***

— Мне не интересно как так вышло!.. — рык оглушает комнату. Посетитель, осознавая, что злоба направлена прямиком на него, вжимается в антикварный стул, пытается слиться с обстановкой, но выходит у него отвратительно. Для соответствия таким дорогим интерьерам нужно быть кем-то покрупнее, чем рядовым киллером «в свободном плавании», чтобы хоть сколько-нибудь слиться с мебелью и перестать быть сосредоточением исходящей от человека напротив ненависти. Громоздкий и нескладный Бивень хорошо бы смотрелся с простреленной черепушкой. — Жорж, братуха, ты это… поспокойней давай что ли. Разве дело так базарить с партнёрами? Всё в ажуре бля, мне б только ещё чуток времени… — плюгавенькие глазки бегали по вещицам, которые приглянулись в прошлый раз, но уже не прикидывая их стоимость, а демонстрируя хозяину весь ужас, в котором гость пребывал. — Партнёрами, сука?! Ты охуел, баран? — ввинтившись руками в стол, Жорж подался вперёд, а Бивень, наоборот, назад. Ножки этой вычурной табуретки взвизгнули, Бивень хотел им вторить, но не мог. Глотку сдавила удавка из остатков гордости. — Ты злишься, конечно, брат, я сам всё прекрасно понимаю, такой окунь и с крючка сорвался… — Злюсь, уёбок? Злюсь говоришь? Я в бешенстве! — в стену, рассекая воздух рядом с виском и ухом, умудрившегося уклониться Бивня, с убийственной скоростью летят старинные часы. С грохотом те врезаются в стену, звонко, с сочным хрустким звуком выпадает стекло разлетаясь по полу осколками, а стрелки всё равно продолжают свою неторопливую поступь, только вот секундная постепенно замедляет ход. Тик-так. Тик-так. Тик-так. — Харе басить, братуха, ты меня вынудил согласиться на охоту на конторского бля! А я чё? Я на самоубийцу похож походу… Совсем что ли ебанулся? Лезть в этот гадюшник с голой жопой?! — рявкнул Бивень в бессильной злобе, вцепившись до посинения руками в края стула, приминая обшивку, пропитывая её липким потом, он загнано дышал через приоткрытый рот, то и дело разбрызгивая слюну, словно бешенная собака. Глаза налились кровью, а за спиной послышался звук, с которым пистолет снимают с предохранителя. Видимо его тут и пристрелят, как бешенную шавку. — Чушь, у тебя на руках была фотография, ты знал на что подписываешься и уже тогда зассал, только из-за жадности согласился, а потом понял походу, что не по зубам, и слился как крыса, — с презрением выдал Жорж, чуть усмиряя свой пыл и присаживаясь в кресло, он махнул рукой молчаливой статуе за спиной, выстрела не грянуло. По затылку и вискам Бивня струился горячий и мерзкий пот, взгляд бегал. Тик-так. Тик-так. — Я хотел прознать чё как у них там, — скашивает глаза за спину, в расширившихся от страха зрачках мелькнул блик от пистолета с глушителем, оправдание прозвучало жалко, Жорж скривился, будто всё это время сидел рядом с кучей мусора. — Меня не ебёт, чем ты занимался весь условленный срок, хоть шлюх ебал по притонам, хоть окуни у тебя с крючков срывались. На здоровье, мне по хую. Ты должен был сделать всё быстро и чисто, только поэтому я тебя и нанял, у меня не было сомнений, — Жорж пренебрежительно откинулся на спинку, побарабанил пальцами по подлокотникам. Он мельком смотрит в календарь, где перевалило за середину трёх выделенных природой осенних месяцев. — К концу осени, на моём столе должна была быть башка Горшка. Когда я говорил «к концу осени», то имел ввиду, не последний день ёбаного ноября, я рассчитывал, что ты и сам допетришь. Ни головы, ни тебя в квартире, адрес которой ты мне назвал. Как мне это понимать? — Бивень тяжело сглотнул, отвечать ему было нечего. Он недооценил старого товарища, думал, что по старой памяти тот ему простит оплошность, максимум по башне настучит, а тут что-то похуже намечается. Надо было отказываться от этого проклятого дела и чёрт бы с ним. — Ты взял бабки, выторговал время на подготовку, а что в итоге? Горшок живее всех живых разгуливает по городу в полном ведении того, что на него открыта охота, ты, Бивень, пиздабол. Не хорошо так поступать, не по понятиям, — Жорж в молитвенном жесте складывает руки, щурится, и теперь выглядит на свой возраст — гораздо старше, чем может показаться на первый взгляд. — Я по-хорошему хотел, а ты меня так подставляешь, некрасиво выходит, Бивень, — вкрадчиво подытоживает бандит и тянется за пистолетом. Бивень моментально подскакивает, хочет выбежать прочь, но шкаф-телохранитель преграждает выход собой, поднимает пушку. Это конец. Думает Бивень и мечется по комнате загнанным в ловушку животным. Загребая пятками, отступает, но не знает куда. Он между Сциллой и Харибдой, два пистолета, которые с радостью выпустят рвущиеся из своих жерл пули. Дело за Жоржем и шкафом не постоит, расстреляют и не пожалеют дорогой паркет, который потом придётся отмывать от мозгов, крови, которая обязательно просочится сквозь щели в дереве и навсегда там приживётся, накрепко вплетённая в волокна древесины, как атласная лента в девичью косу. — Ты сам виноват, — будто извиняясь склоняет голову к одному плечу Жорж. — Выполнил бы добросовестно, и дальше бы жил свою никчёмную жизнь, — издевательски провожает дулом жертву, держит на мушке. Бивень вправо, и чёрное полое, всевидящее око за ним. Тик-так. — Жорж, Жорж, ну ты чё? Братан, да ну я же это, сто лет знакомы! — голос даёт петуха, срывается в мерзкое чавканье. — Не смешно нихуя, прекращай бесогонить, всё порешаем, — Жорж качает головой. — Теперь это не твоя забота. И прекращай балаган разводить, торгаш, — второй металлический щелчок. Спиной Бивень упирается в стену, лопаткой ощущает раму картины. — Стой! — истошный вопль звенит, всё стекло в комнате резонирует с ним. — Стой, стой, блять! Я знаю кое-что! — в глазах убийцы сверкает что-то, дуло чуть ослабевает напор, но напряжение возвращается, Бивню не верят. — Перед смертью не надышишься, — флегматично отрезает Жорж, но тем не менее курок не спускает. Это единственный шанс. — Ты же заинтересованная сторона, так? Дело не в рынке, и не в конторских интересах, тебе насрать на похоронные дела и лесопилки эти ебучие, — затараторил Бивень искренне веря, что смерть перестала настойчиво дышать ему в ухо. На самом деле он не подозревал, что с утроенной силой роет себе могилу. Лицо Жоржа приобрело гранитно-ледяное выражение камня, но вот глаза алчно и злобно загорелись. — Он тебе с девяносто второго заноза в заднице… это ж Горшок со своими шестёрками Англичанина порешал тогда, на промзоне… Ну и долго же тогда сюжеты по ящику крутили. Ты, братка, тогда сам не свой шастал, а когда действовать начал, поздно стало, «Контора» на слуху у всех уже вертелась, — декламирует Бивень отходя от стены, он расслабился, когда увидел, что пистолет дрогнул и опустился. — А потом они ещё и клуб на твоём районе взялись крышевать. Правда неприятно? — прокуренная комната всё ещё душит. Бивень говорит отрывисто, сбивается, бегает взглядом, но угроза жизни уже не висит так остро. — К чему ты клонишь? — Я прознал кое-что, — шипит Бивень понижая голос и облизывая одеревеневшие губы. — Мы ж братаны, Жорж, мы ж прошли через такое бля, ты быканул, я слажал, с кем не бывает? — Жорж промолчал, лишь сверлил того нечитаемым взглядом. Буквально в прошлый визит, когда дело дошло до цены, Бивень говорил по-другому. На ходу переобулся. — Я тусовался с твоими ребятами, — доверительно приближается, заискивающе смотрит в глаза. — Ну и, эт самое, по-дружески попросил их приглядеть за элементом этим, так, ничего такого, просто позырить чё он там, как… И знаешь чё? Ты прикинь, с ним пацан какой-то трётся! В кафехе сидели пиздели, — с больным восторгом повышает голос Бивень. — И? — подгоняет. Давит интонацией. — Да ты не врубаешься? С твоего района кадр, — а вот это уже интересно. — Пацаны твои не промах, хотели выловить его, перетереть, — припадочно усмехнулся Бивень, выделяя последнее слово интонацией. — А хуй там плавал, прискакал Горшок со своим ручным собачонком и впрягся за него. Такие дела, Жорж, крутят у тебя под носом, — сипит Бивень и от нервов обдирает пальцы от заусенцев, как третий раз ждёт приговора судьи, честное слово. — Я тебя понял, только ответь мне на милость, какого хуя ты в последний свой выход на бис шороху навёл? Что за балет лебединое озеро у кладбища? Тебя, кусок идиота, раскусили ещё когда ты моих за пиздюком проследить послал, если Горшок примчался того спасать, — не сильно поменявшись в лице, Жорж метнул ещё один из репертуара своих тяжёлых взглядов, словосочетание «последний выход на бис» прозвучало не очень хорошо. Не обнадёживающе. — Пацан тот в шараге учится, это выяснили, а этот видимо догадался, что, прежде чем к ему лезть, мы, эт самое, щенка его прижмём… Сам понимаешь, я подыхать не хочу, прознай я чего о планах конторского, то тогда и действовать можно. Этого бы прибил по-тихому, и дело с концом, пацан по-любому же крыса, не даром Горшок сюда зачастил, — Жорж внимательно слушал и взгляд его холодел по мере рассказа. Много нового он не узнал, но даже те крупицы информации, что высыпались из Бивня были полезны, хоть и суждения, основанные на этих доводах, были примитивны. Бивень даже догадаться не мог, насколько вся та информация, которой он обладал для него опасна, потому что грамотно распорядиться он ей не сможет. Его судьба уже предрешена, Жорж не допустит ошибки, оставив его в живых, просто это может немного подождать. — Любопытно, — тянет Жорж. — Да не говори, — подхалимно закивал Бивень. — Я вижу, ты хочешь уйти. Раз уж ты поделился информацией, то… — пистолет грубо звякает о столешницу. — Чёрт с тобой. Вали, это твой первый промах передо мной… — по его губам скользнула тень убийственной усмешки. Бивень оживился, запыхтел, дёрнулся было обниматься, пока накатило чувство, но увидев выставленную предупреждающе ладонь быстро опомнился и ограничился пылкими благодарностями. — Спасибо, Жорж, братуха, я тебе… да я тебе всё чё хош… — Жорж, поведя бровью мрачно указал взглядом на дверь, он крайне хотел выпроводить лоха-киллера вон. — Понял, принял, очи твои меня больше не увидят, — Бивень подорвался с места, и будто бы не до конца веря в своё счастье, полу боком ретировался из комнаты. — Это твой первый промах передо мной, и последний, — телохранитель издевательски потянул уголок губы. — Пригласи ко мне Косого.

***

— И почему же меня используют как ломовую лошадь? — скептично интересуется Саша, поправляя очки и пригибаясь в коленях. Поручик не ведёт и бровью. Да, задание у них смехотворно. Попасть на территорию «субъекта» и быстренько завершить дело, подкинутое им Горшком накануне. Ничего нового, ничего такого, чего бы они уже не делали. Как два пальца обоссать. Ренегат, несмотря на шутливый тон, выглядит не очень забавно, более того, измождённо. Поручик даже принюхивался более тщательно, паров перегара не унюхал, вообще ничего не унюхал, будто фантом рядом стоял. — Потому что. — А, ну да, универсальный ответ, как я мог забыть, — по его лицу скользнула тень, она омрачила черты, заволокла серые глаза свинцовой тяжестью. Поручик вдруг ощутил лёгкий разряд тревоги, который ему передался от товарища воздушно-капельным путём. Не продолжая диалог, Ренегат без выражения выставил ступеньку из сложенных ладоней, бездумно упёрся спиной в высоченный каменный забор, молчаливо предложил перейти к делу. Александр подошёл ближе, и, прежде чем просто обезличенно и выверенно поставить ногу в предложенное место, он, примеряясь, обнял ладонью крепкий бицепс товарища. На блёклый, немного удивлённый взгляд ничего не ответил, а потом, занеся ногу, уже обеими руками вцепился в широкие плечи, мельком заглянул в простое лицо. Ладонь уже скорее шутливо, нежели из-за необходимости положил на чёрную макушку, коротко потрепал, оказывая свой максимум поддержки, Сашу заземлило и это. Он уже чуть привычнее улыбнулся, в глазах сверкнула хитринка, Александр с чувством выполненного долга отвёл взгляд, схватился руками за острый край забора, дождался, когда Ренегат мощным рывком направит его вверх и уцепился уже крепче и надёжнее. Подтянувшись, ему удалось усесться. — Высо-око сижу, дале-еко гляжу, — сложив ладони рупором и задрав голову, Ренегат нашёл высказывание из детской сказки забавным. — Наконец ты можешь посмотреть на мир так, как его вижу я, — небо в глазах прояснилось. — А. Так вот в чём дело. Тебе атмосфера на мозг давит. Я думал ты хронический идиот, а тут фактор извне. Сочувствую, — коротко отчеканил Поручик, но совсем не злобливо. В той манере, в которой им уже было привычно перешучиваться. Ренегат приоткрыл рот, но Поручик не оставил ему возможности вернуть колкость. — Я открою. Иди к воротам, — Александр ловко спрыгнул за каменную ограду, будто нырнул в чужой двор, а Саша перебрал ледяными от переживаний пальцами сжимая руки в кулаки. Вот с самого утра у него поганое предчувствие. Не к добру это всё. Прижимаясь к забору, попытавшись абстрагироваться от дурных предчувствий, Саша касается волос, где буквально только что побывала чужая ладонь. Ощутив себя не только параноиком, но и помешанным, Ренегат остановился у ворот. Через них перепрыгнул отчётливый лязг металлического прута, что умело выдернули из петель, как ремень из шлёвок. Поручик приоткрыл дверь и кивнул в сторону типичной дачи, приглашая присоединиться. Под ногами мешалась сырая земля и посеревшая трава, Ренегат вперил глаза в небо, покосился в окна — ничего. — Пошли. Закончим это, доложим Горшку и… — Напьёмся, — тихо отозвался Ренегат и, проходя, прикрыл дверь, посильнее дёрнув её на себя. — С какой радости? — Где ты видел, чтобы люди на радостях пили? — Повсеместно. Мы в России, — Саша хмыкнул. И не поспоришь. Унылый и безрадостный пейзаж вкупе с погодой действовали на настроение и нервы не лучшим образом. Поручику вроде как нормально, его настроение стабильно независимо от погоды, а вот у Саши с этим дело обстояло несколько иначе. Кирпичный домик не выглядел приветливо. Их тут, как и во всех остальных не ждали. Поручик и Ренегат те гости, которым не радовались даже тогда, когда они уезжали, по одной простой причине, потому что радоваться некому к тому моменту было. Крадучись, они добрались до входа. Ренегатом овладело чувство дежавю: когда-то не так давно, с ними происходила практически идентичная ситуация, только тогда они были знакомы гораздо хуже и про совместную попойку и речи быть не могло. — Может быть и напьёмся, — внезапно выдал Поручик, заставив Сашу снова удивиться. Сколько воды утекло с того времени. — Ого, что за праздник? Я же не серьёзно… Ну, то есть ты не должен… — Я понял. Но это попахивает алкоголизмом, — к концу фразы они поднялись на растресканное крыльцо и обнаружили неприятную находку — железная входная дверь приглашающе приоткрыта. — Как думаешь, он ждёт гостей? — и вот уже разговор из нейтрально дружеского на бытовые темы превращается в содержательно сдержанный. — Очень вряд ли, — Ренегату как маленькому хочется вцепиться в рукав Александра и заканючить. Всей душой, или что там у него на её месте, хочется. Хочется, да колется. Он уже давно не маленький, а Поручика не проймут его большие и несчастные глаза, вот как ни старайся. — Выглядит, как ловушка, — выдаёт самое очевидное из возможного. Поручик пару раз хлопает глазами смотря на него, видно хочет аплодировать его гению, но удерживается. А то он не знает, как это выглядит. Потянувшись за пистолетом, держа руку на поясе, Александр молчаливым жестом велел Саше отойти с прохода. С типичным металлическим звуком Поручик поднял руку с оружием. Ренегату показалось на мгновение, что тот мог стать силовиком, врываться в притоны выбивая двери с ноги, выбивать стёкла дубинками, чтобы потом вазюкать мордой по полу таких, как они сами. В этом мире где-то что-то пошло не по плану. Напрягшись, будто перед прыжком, Поручик пошёл вперёд. Скользнул внутрь, где первым делом его встретила гробовая тишина и ничего больше, дал знак Ренегату оставаться снаружи и осмотреть двор. Саша тяжело посмотрел через плечо Александра. Вроде всё так спокойно на первый взгляд, но что-то подсказывало, что под зеркальной гладью этого брода скрывается не один чёрт, терпеливо поджидающий их. Испытывая острое желание поскорее убраться, Ренегат, обкусывая щёки изнутри, кивнул и отступил на пару шагов, чтобы обратить взгляд к местности, изучить всё что находилось в пределах квадрата, очерченного забором. Обыкновенный участок: покосившийся сарай и дом, куча каких-то элементов, складывающих собой картину жилой, используемой местности. Упав в свои мысли, Саша на автомате оглядывался. Наверное, он напоминал кота, которого привезли в новое место и выпустили его исследовать. Сарай оказался закрыт, что не удивительно, учитывая к кому они приехали. В этом неприметном зданьице могло найтись много всего интересного, что при обнаружении правоохранительными органами с лёгкостью бы обеспечило парочку пожизненных сроков владельцу добра. Ладно бы с этим сараем, думалось Ренегату, Поручик там провалился что ли?! Дом был обойдён по кругу. Окна закрыты, все как одно занавешены. Что ни дом, то обязательно параноик-хозяин. Не теряя лишнего времени, выполнив поручение, Саша торопится зайти в дом. Просачивается во входную дверь, и ему хватает нескольких шагов, чтобы понять причину безмолвия, сдавившего перепонки. Поручик стоял, склонившись над трупом, распростёртым в поломанной позе. На рубахе, в которую было облачено тело расплывалось несколько ярких пятен. Кровь пропитала тряпку таким образом, что распознать в этой сплошной луже несколько пятен можно было только если всмотреться. Ренегат на собственное горе так всмотрелся, что ощутил волну омерзения и дурноты. — Что это значит? — не своим голосом поинтересовался Ренегат, блюдя дистанцию. Поручик промолчал и распрямился, невооружённым глазом было видно, что ему не нравится эта ситуация. — Проверь комнаты. И чердак, — глухо сказал он. — Ты думаешь?.. — Александр кивнул прежде, чем он завершил свою мысль. Да, Поручик думал, что они здесь не одни. Тревожное предчувствие достигло своего пика. У Саши спёрло дыхание и заколотилось сердце, вспенивая кровь до состояния клейкого мусса. Унимая головную боль, что мерно запульсировала в затылке, едва не впечатавшись лбом в косяк, Саша, не видя белого света перешёл в другую комнату, оставив Поручика в помещении с остывающим трупом. На него произвела впечатление догадка, что убийца может находиться ещё здесь, более того, что ему «посчастливится» его отыскать. А даже если и не ему, то это всё равно представляет опасность. Оставив щель между косяком и полотном, он решил следовать словам Поручика, оставшегося в соседней комнате, осматривающего труп и помещение, чтобы узнать максимально много. Как-то Александр проронил, что имеет представление, о том, что происходит с телом после смерти не только теоретически, но и практически. Откуда и при каких обстоятельствах он узнал, Ренегат уточнять не стал. Комната, в которой он оказался, была кухней. Из-под крана текла тонкая прерывистая, пунктирная струйка воды, под столом валялся стул. Обернувшись и поглядев на ручку одной из тумб, Саша обнаружил на её дёшево позолоченной бочине кровь, далее кровавые следы тянулись по поверхности столешницы. Вроде это называется следами борьбы, причём активной. Пройдясь вперёд-назад, привычно оглядевшись, Саша стёр испарину со лба, уже было открыл рот, чтобы сказать о том, что всё в порядке, выглянул, даже руку занёс, собираясь толкнуть дверь, как вдруг… — Руки! — Поручик, не поменявшись в лице, медленно начинает вставать показательно держа руки на виду. Ренегат застывает с приоткрытым ртом в соседней комнате, невидимый, незамеченный ещё для этого непонятного человека. Он со страхом и тревожным желанием крикнуть, чтобы спугнуть предполагаемого убийцу Бивня, сжимает плотно губы. Сдерживается. Сорваться значит совершить глупейшую ошибку. Одно лишнее движение. Без разницы, от него, от самого Поручика, и одна из целой обоймы, замечательная пуля окажется в любой, в какой хочешь, выбор велик, части тела Александра. Поручик, стоит отдать ему должное, не смотрит в сторону комнаты, которую по счастливой… Хотя это как посмотреть… случайности осматривал Саша. — Я видел, ты здесь не один, — неприятный и очевидно лишний на этот дом человек старается не стоять долго на одном месте, как скользкая змеюка вертится, машет башкой, чтобы не быть застигнутым врасплох, и Саша из-за этого не может выскочить и выбить оружие из чужих рук, хочется по-звериному рычать. Поручик же напротив — невозмутим, смотрит не на мужика перед собой, а куда-то сквозь, может показаться, что у него откровенно рассеяно внимание, но это не так, сейчас он напряжён… Конечно, он, блять, напряжён! В него тычут пистолетом, и скорее всего попытаются выстрелить. С такого расстояния уйти от пули, выпущенной почти в упор равно библейскому чуду, которое не снизойдёт до простых смертных. На пару мгновений Ренегат замирает в ступоре, правда быстро спохватывается. Нужно искать выход из сложившейся ситуации, а не хлопать ушами. Решения лучше, чем достать свой пистолет на ум не приходит, и Саша берёт оружие в руку, которая подрагивает и холодеет от пота. Он решается выходить, Поручик обязательно что-нибудь придумает, а он отвлечёт внимание. Эта надежда рушится сразу. Саша смотрит в глаза Поручика, как кролик на удава, всё обрывается, когда пол скрипит под его грузным шагом, дверная ручка щёлкает, возвращая замок в исходное положение, и его моментально обнаруживают. Чего там, нужно только повернуть голову. Это должно было случиться. Рано ли, поздно ли, а произошло бы всё равно. Глупо рассчитывать, что, заплывая в этот брод, получится выйти сухим из мутной воды с подводными чертями, притаившимися на дне. У них с Поручиком не происходило разговоров на табуированную тему. Ни с кем не происходило. Никто бы не понял. Окружающие Сашу люди, все до единого, мистическим образом имели тенденцию его в принципе не понимать. А Поручик не мозгоправ, коих в постсоветской России не жаловали. Он был самым обыкновенным мужиком, что большую часть жизни вкалывал на заводе и явно не страдал такой хуйнёй как Ренегат. Он не то, чтобы обесценивал проблемы, он их просто-напросто не понимал, а потому даже обесценить не мог, для него их не существовало. В какой-то умной книжке, что пестрела медицинскими терминами, Ренегат однажды прочёл, что в определённый момент, который сознание расценит, как чрезмерно травмирующий, подсознание непременно подсунет сюрреалистичное ощущение будто и не он вовсе принимает участие в действе. Это может показаться обыкновенной глупостью, причисленной к рангу конспирологических теорий, наряду с существованием инопланетян и снежного человека, но это до того, пока не происходит что-то из ряда вон с самим человеком. Вот и Саша всё происходящее с ним здесь и сейчас видит, как в фильме, от третьего лица и обязательно в замедленной съёмке, чтобы как следует прочувствовать всё неприятие и неверие. Он разряжает обойму в живого человека, прежде чем тот успевает что-либо понять. Реакция срабатывает безотказно, не задействует мозг, чистая механика. Не зря же он стерпел столько замечаний по поводу своей ущербной стрельбы?.. Саша постепенно привыкал видеть, как убивают. Кому-то человеческая жизнь видится чем-то нематериальным. Убийство для таких — не проблема. Ни чувства вины, ни угрызений совести. Для него же жизнь человека значила многое, и отнимать её своими руками Ренегат был не готов. Он отдавал себе отчёт в том, что ни единожды соучастник, что нисколько не смягчает тяжесть его вины перед людьми, чьи сердца больше не бьются, но одно — это, когда есть возможность малодушно отвернуться, чтобы убедить себя в надуманной и притянутой за уши невиновности, а другое — это выстрелить в человека, который при падении проломит себе череп об угол стола. Про истерики, свидетелем которых Поручик становился, он тоже не шутил, какие шутки, когда ни один мускул на лице не дрожит, а совесть волком воет и уедается тем, что он места себе найти не может. Саше пришлось поторговаться с собой, чтобы хоть как-то смириться со всем, что его с некоторых пор окружает. Первый выстрел прошил грудину. Проломил кость, с мерзким звуком затих где-то в мягких тканях. На втором рука дрогнула и опустилась. Попал Саша в бедро, раздробил таз и органы мочеполовой системы. Третий выстрел выпущен в пол, вхолостую. Смерть настигает изрешечённого то ли мгновенно, то ли в полёте. Он заваливается на бок, ловит виском угол стола, и оставив за собой алый росчерк затихает, раскинувшись на полу в неловкой позе, с подвёрнутыми под себя руками и растекающейся постепенно лужей крови, что стекалась из обеих ран, образуя цельное густое озеро. Мир приходит в движение, когда Поручик обходит труп, а Саша попросту роняет пистолет, цепляет пальцами волосы и безумно вращает глазами, не до конца соображая. Ему вперёд всего страшно, другие эмоции теряются, отходят на второй план. Ренегат вперил взгляд в дело рук своих, потом в Поручика, который не спешил говорить о том, что это всё шутка. Саша пятится и пинает пистолет, он сюрреалистично вертится волчком, чтобы замереть в отдалении, стукнувшись о ножку злополучного стола. — Уходим, — грубые, но почему-то совершенно неощущаемые руки волокут его подальше от содеянного, но Ренегат всё равно не в силах отвести прилипший к телу взгляд. Смотрит до помутнённого сознания, а потом на свои руки. Крупные ладони со скрюченными судорогой пальцами напоминают больше отрубленные, бескровные куриные лапки. Поручик, обхватив Сашу за пояс, ощущая, как под его рукой сокращаются каменные мышцы, вытолкнул его в коридор и закрыл за ними дверь, чтобы обрубить доступ и видимость другой комнаты. Ренегат без поддержки подозрительно пошатывается, и, если честно по тому, как стоит, напоминает больше Пизанскую башню. Поручик замер, ожидая запоздалой реакции, с ног до головы осматривает Сашу, и понимает, что сейчас тот на грани истерики. Оцепеневший взгляд распахнутых глаз, дрожь в непослушных руках… Он ещё не осознал до конца произошедшее. Когда Ренегат дёргается и вскрикивает, Поручик быстро подходит к нему, чтобы привести в чувство. Не время сейчас, и не место, чтобы орать. Да, так вышло, но теперь с этим ничего не сделать. Вон, Яха тоже только недавно на себя примерил эту новую роль, и ничего, смирился и живёт, потому что понимает, что тут по-другому никак. Не полюбезничаешь. А Саша старше, у него, по идее, психика поустойчивее должна быть, а на деле его «устойчивая» психика неустойчиво пошатывается, а гибкая Яшина способна прогнуться без последствий для обладателя. — Нет! Нет-нет…! — по мере повышения громкости Поручик кривится. Зачем это? Ну неужели он не понимал, что к этому всё и идёт Поручик напряжённо и старательно зажимает ему рот ладонью, чтобы не позволить вырваться всхлипам, которые, несомненно, напрочь снесут выстроенную им защиту, пробьют оборону, которая дала слабину ещё в комнате. Не уберёг. Откуда в нём столько сил, остаётся для Саши настоящей загадкой, поскольку его страшно трясёт, а из горла рвётся ужасный скорбный вой, заглушающий собой любые связные мысли, который, впрочем, остаётся невыплаканным благодаря мозолистой ладони, что накрепко придавила губы к зубам, превращая активные органы речи в пассивные, замыкая звуки в глотке. — Слушай. Слушай сюда, — свирепо рычит Поручик, встряхивая товарища будто собираясь вытряхнуть из того душу. Они оказались нос к носу. Смотрит в увеличенные из-за линз очков глаза, в которых стоит мутная сверкающая пелена из постыдных слёз, но Ренегат не в силах с собой что-либо поделать. — Возьми себя в руки, — сжимает пальцы в чёрных волосах, натягивает сильнее, чем следует, дёргает, вырывает несдержанно отдельные волосинки, что моментально путались между пальцев неприкаянными обугленными проволоками. — Намотай сопли на кулак, и перестань скулить как течная сука. Твоя тонкая душевная организация никого не ебёт, — чего Поручик надеется добиться этими словами — он не знает. Слова вылетают быстрее, чем он успевает себя остановить и проглотить вспышку гнева, вызванного страхом. Он не знает, что говорить и что делать, ему не нравится смотреть на друга, которого коробило от душевной боли, стыда и чувства смертельной вины перед убитым своими руками человеком. Он в отупении видит, что как только смысл сказанного им доходит до Ренегата, Саша буквально теряет опору и ориентацию в пространстве, его ведёт в сторону не метафорически, а вполне реально. По раненому, больному взгляду, Поручик понимает, что Ренегат многого и не ждал, но при этом никак не мог ожидать и подобного. Становится противно от самого себя, и Александр несдержанно кривится, бегая глазами между разверзнувшихся воронок, скосивших от уничижительных слов чужих зрачков. Он неосознанно усиливает напор руки в волосах, но останавливается, когда Саша хмурится скорбно и жалко заломив брови. Ренегат хочет, правда хочет взять себя в руки, чтобы не позориться и дальше, но острая, ничем не сокрытая боль и обида срывают стоп-кран, слёзы сами двумя ручейками стекают по полотняно-белым щекам, путаются между пушистых ресниц, оседают на оправе очков, которая давит на кожу, он даже глаза не в состоянии отвести от напряжённо-злых глаз Поручика. Смотрит и молчаливо спрашивает: «За что ты так со мной? Зачем?» и Поручик не выдерживает, кривится и бескомпромиссно отталкивает друга от себя. Ренегат знает, что у него нет на это права, но он чувствует себя отвергнутым. Александр едва не сплёвывает, удерживается и торопливо отходит от покачнувшегося Саши, как от прокажённого. Он догадывается как это выглядит в чужих глазах, но не может взять и объяснить, что зол и испытывает неприятие он, скорее, к ситуации и к себе самому, ведь он не может себя отпустить и проявить чуть больше эмпатии, чем обычно. Его показательная неприязнь к искренним слезам добивает Ренегата, сковывает сердце ледяными тисками, отдирает его от жизненно необходимых артерий, вен, сосудов, этой заиндевелой ледышкой оставляет бултыхаться в грудной клетке. Саша спешит отвернуться и трясущимися ладонями приподнять очки, чтобы стереть мокрую соль. Хотя смысла в этом мало, белки и веки безвозвратно покраснели. Он сгибается под тяжестью свершённого преступления и втягивает открытым ртом мерзкий воздух, а тот в свою очередь встаёт колючим комом, из-за чего выходит уже не хрип, а стон, в щенка смирённом львёнке. Поручик пребывает в ступоре. Он не хотел быть грубым настолько, но что ему говорить в той ситуации, с которой он никогда не сталкивался? Бессильно сжав руки в кулаки, Поручик, поборов себя, решив, что сейчас самое время отдать должки за все те случаи, когда Ренегат оказывался рядом именно в тот момент, когда ему нужна была помощь. Он не знал, что говорить. Какие слова были бы способны утешить? Глухо рыкнув, Поручик снова, уже более уверенно подошёл к другу. Чтобы не усугубить то, до чего он уже довёл Сашу, Александр стиснул зубы, готовый сопротивляться неуместной в данной ситуации агрессии, и обошёл его, чтобы заглянуть в лицо и обнаружить на нём мучительную в своей болезненности гримасу. Чувство прогорклой вины поднялось изнутри. Поручик до боли закусил щёку и с отступающей злостью приблизился вплотную, он был готов к тому, что Саша отстранится, разозлится, полезет драться в конце концов. После его неоправданно жестоких слов это было бы закономерно, но тот остался стоять на месте удерживая в себе от греха подальше побитый скулёж, будто распятый, готовый подставить вторую щёку для меткого удара. У Поручика сжалось сердце. Костеря себя на чём свет стоит, Александр протянул руку, чтобы обратить прикосновение к холодной и влажной от ледяного пота шее, всё ещё настойчиво, но уже вне состояния нездоровой злобы, Александр подтолкнул Сашу повержено склонить голову к себе на плечо. Если Саша не может быть сильным сейчас самостоятельно, сильным за них двоих побудет он. Поручик немного неловко стянул с того очки, что сейчас были не нужны и доставляли только больше дискомфорта нежели пользы, и проведя вверх-вниз по коже до линии роста волос, остановил прикосновение, поймав высокий лоб костлявым плечом в знаке неотёсанной, неумелой поддержки. Они всё ещё не покинули проклятый дом, вышли из жилых комнат оставив за спинами два трупа, и стояли теперь в светлом коридоре. Ренегат, стреноженный своей болью и истерикой, а Поручик картонной декорацией призванной создать видимость отсутствия пустоты. Он чувствовал себя лишним в чужой боли, ведь даже испытывая непомерную жалость, нормально посочувствовать он не мог. Жалость — это явно не то, что приятно ощущать в момент наибольшей уязвимости. — В первый раз всегда тяжело, — непонятно зачем, на гране слышимости сказал Поручик, и в этот раз был готов, когда плечи Саши действительно крупно дрогнули. Покрепче зафиксировав того, прижав за тёмные волосы теснее к себе, ткнулся носом в хитросплетения чёрных локонов. — Тш-ш… — Саша забился как воронёнок в клетке из-за бьющей его истерики, и Поручик всем телом впитал в себя эти конвульсии, торопливыми, давшими слабину пальцами перебрал волосы на затылке. А потом молчаливая истерика сменилась непонятным и отчаянным звуком, какие издают смертельно раненные звери. Саша цепляется ладонями за Поручика, воет, заглушая себя крепким, жилистым плечом. — Я не хотел, я не думал, что смогу!.. — оправдывался Саша, даже не понимая, что Поручик мысленно умолял его взять себя в руки, и малодушно надеялся, что когда-нибудь в грядущем, вспоминая этот день, они лишь выпьют за помин души, помолчат с минуту другую, а потом возьмут пистолеты и уже полноценным, а не хромым дуэтом начнут управляться с теми, кому путь заказан. — Верю-верю. Иди к машине. Я сейчас вернусь, — Поручик, отстранившись всучил Саше ключ и настойчиво подтолкнул к выходу. В этот раз Ренегат противиться не стал, и волоча ноги будто на каждой у него по пудовой гире выполз наружу, где мир пуще прежнего потерял в своих скудных осенних красках. Он чувствовал себя смертельно больным, болезнью под названием «совесть». Лекарства от неё не было, и до конца она никогда пройдёт, будет возвращаться рецидивами весь остаток его жизни, что теперь являла собой выражение «стакан на половину пуст». Земля под ногами — болото. Топкая трясина в голове. Мысли гулким набатом в ушах. Как же хреново. Думается Саше, пока он пытается протолкнуть пляшущий ключ во вращающуюся скважину. Вне себя толкает дверь и позволяет бессилию засосать себя в салон и вдыхать-выдыхать замшелую болотистую горечь. Взгляд застит, и Ренегат упускает момент, когда Поручик возвращается. Справедливости ради стоит отметить, что сейчас он бы не заметил и апокалипсис, если бы тот стал разворачиваться перед ним как картинка из фантастической книги. — Делать тут больше нечего, — отстранённо отзывается он и замирает что-то обдумывая. И вдруг Александр присаживается на корточки, хмурится и заставляет перепуганное сердце Саши встать на пару секунд глупым моторчиком. Ренегат на молчаливый вопрос в тяжёлом взгляде товарища ответить не в силах, отчаянно прижухнув сидит, не шевелясь на переднем сиденье, дрожит всем существом на промозглом ветру неверных событий, а Поручик подле него, на корточках, скульптурой, выточенной из камня, грубо срубленной в пространстве. — Прекращай, — Александр останавливает занесённую руку на пол пути к Саше. Как это будет выглядеть, если он совершит задуманное прикосновение и всё же положит руку на чужое бедро? В жесте обыкновенной тактильной и осязаемой поддержки. Ренегат как-то подозрительно икает и сглатывает тошноту, подкатившую к горлу, сутулится, надеясь уменьшиться до размеров атома, а там нырнуть в Броуновское хаотичное движение, чтобы раствориться в сумасшедшем потоке. Поручик после того, как увидел, что физиономия Ренегата зеленеет, всё-таки решается и аккуратно кладёт руку, чуть дальше, чем хотел, заглядывает в лицо, которое Саша настоятельно не поднимал. Поручик сжимает пальцы и чувствует себя неловко. Он и так немногословен, а сейчас в мозг лезет одна матерщина, а он уже и так наговорил такого, что сейчас лучше молчать. Ренегат кивает надломлено и усаживается нормально, ждёт, когда Александр захлопнет дверь и в состоянии близком к анабиозу елозит застёжкой ремня, никак не может найти куда ту всовывать. Он ощущает себя хрупким и невыносимо грязным. Как обычно строгие матери грозились помыть своим детям рты с мылом за «грязные» слова, так и ему хотелось промыть свои мысли неразбавленным медицинским спиртом, чтобы сжечь все нервные окончания на хуй и не чувствовать ничего из того, что он когда-либо чувствовал. Поручик, наверное, каким-то неизвестным доселе образом улавливает это, и обязательно не одобряет, считая его слабаком и хлюпиком, но Саше… Нет, ему не всё равно, но он хочет, чтобы ему было плевать. — Ты ведь понимаешь, что либо так, либо ты лежал бы на его месте? — интересуется Поручик, заводя машину. Ренегат посмотрел на него дикими глазами и кивнул судорожно, вцепился руками в лямку ремня, не пристегнувшись, но теребя застёжку. — Ты же знал, как относишься к смертям. Зачем припёрся в ОПГ? — Александр со злостью переключает скорость и выруливает на дорогу. — Я думал, что всё будет не так, — тихо и без интонации. — Всё понятно. Значит, ты не думал, — ничего удивительного, таких как Ренегат тут каждый второй. С той лишь разницей, что подобные элементы не удерживались в цепи криминального мира девяностых, выпадали почти сразу же. Они попросту не могли функционировать в этой среде. Как рыбы, выброшенные на сушу, давились грязным песком, вздымали жабры пурпурными веерами, не в силах всосать хоть немного живительного кислороду, а в итоге погибали в страшных страданиях окружённые воздухом. А вот Ренегат — хитрая рыбка-прилипала, что цеплялась на брюхо хищным акулам и сосуществовала с зубастыми тварями, пока вот, не отклеилась. — Мне предложили дело, — неожиданно твёрдо сказал Саша и унял дрожь в руках, сжав их в кулаки. — Ничего такого, просто обчистить киоск, — Александр усмехнулся. Киоски по большей мере контролировали группировки. Украсть что-то оттуда равносильно краже буквально из кармана главы ОПГ. — Я согласился. Думал-думал, хотел слиться, стрёмно было, пиздец… Что если поймают? Это ж и родителям сообщат, и в шарагу, а там и в каталажку упекут за хищение и хулиганство, — «Лучше бы отказался». — думает Поручик, но не перебивает, а слушает внимательно. — И не то, чтобы денег у меня совсем не было… Я б один не пошёл, не было нужды… Но эти всё одно заладили, «— Пойдём, Саня, чё ты как целка ломаешься, эти уёбки, глядя в глаза нас обсчитывают, так что мы не воруем, а своё по праву заберём…», — Ренегат уронил подбородок на грудь и тяжело прикрыл свинцовые веки, погружаясь в свои воспоминания. — Замки там хреновенькие были, делов ломиком на пару минут, я на стрёме постоять должен был, а потом как-то так вышло, что нас заметили… А мы чё? Без оружия, тупые недоросли, стоим смотрим, друг на друга валить начинаем, как в чехарду, типа: «— Он это всё придумал!», «— Нет, он!», ну и попали мы в итоге на бабки. На очень большие бабки. — Сначала по мелочёвке гоняли, а потом что покрупнее доверили? — знал он, как такие дела делаются. — Ага. Сначала за так закладки делали, потом приплачивать стали, а потом облаву устроили. Там же как, там только курьеров берут, а кого повлиятельнее, даже если знают — нет. — В здравом уме никто не станет хранить наркотики у себя, — согласился Поручик, хорошо представляя почему-то молодого Сашку в роли наркокурьера. — Меня поймали, хорошо хоть успел сплавить всю дурь, что была тогда на руках, не к чему было прицепиться, но они бы нашли. Копнули бы чуть дальше, а там оп, воровство, оп, хранение и распространение, оп, ещё что-то, о чём я и не догадываюсь, а оно уже подшито к делу, — и сидел Саша частично в машине, а частично на столе, в папке с его личным делом, распростёртый как лёд под ногами майора. — Согласился сотрудничать. — Согласился, — мрачно усмехается он. — Как же тут не согласишься, когда доблестные сотрудники очень тонко намекнули, что таких как я… Что в принципе ждёт на зоне. — И что? Сдал своих и так просто отпустили? — Никакие они мне не свои, — грубо отреагировал Саша. — И… Не так просто. Поставили на учёт, отправили на принудительные работы, «исправляться». — Видать, не сильно это помогло исправиться. Раз ты тут оказался. — Не сильно. Отходил я весь положенный срок, чтоб отделаться и как кошмар забыть, а всё равно уже смотрели косо. Все же друг друга знают, сплетни быстро расходятся, — как будто читая статью, но не о себе самом, а о ком-то другом, завершил свою мысль Ренегат. А дальше можно было догадаться: отношения с родителями испортились — сто процентов. На работу брать не хотели — на учёте стоит. Вот и всё. Два основополагающих фактора обыкновенной жизни среднестатистического серого человека перечёркнуты собственной глупостью. В семье понимание утеряно, социальных крепких связей попросту нет. Вот, собственно, и сказочке конец. — Потом снова на скользкую дорожку, предложили машины обворовывать, я согласился, уже по нужде. Вышел однажды с линейкой на «охоту», да вскрыл тачку Горшка. Он меня ещё на подходе, говорит, заметил, только решил проследить, чё делать буду. Говорит, что подойди я к другой машине, то лезть бы не стал, а тут вон оно как сложилось, всё один к одному. Миха меня за подосланного принял, ну, я ему так и так, говорю, ни чё подобного, самый обыкновенный вор, самозанятый, можно считать. А он мужиком нормальным оказался, пушку спрятал и поинтересовался за моё ничего. — Зачем ты это рассказываешь сейчас? — Поручик прищурился и посмотрел Сашу, тот пожал понурыми плечами. — Тебе же всегда интересно было… Наверное. А мне не с кем поделиться. Только Миха правду знал, и Шурик ещё, я уже тогда понял, что он буквально правая рука, — «А ещё мне надо забить мысли чем угодно, чемугодночемугодно…» завыло раскатистое эхо в его голове. — Я, когда бардачок открыл, сразу на револьвер наткнулся, а потом этот штрих нарисовался, ну и сомнений в том, кто он не осталось. Первое о чём я подумал, было, наверное: «Если он меня не пристрелит, то с таким ебалом точно затолкает пистолет в задницу», — это точно. Строить гримасы Миша умел, разных выражений в его арсенале карнавально-венецианских масок хватало с лихвой. Театр по нему плачет. — Мы поговорили, я рассказал про свою ситуацию, а потом он ответил, что не хуёво всё до тех пор, пока люди слушают «КИНО» и трахаются, а всё остальное надумано и можно пережить. Через пару дней ко мне пришёл Балу и попросил поехать с ним. Я поехал. Тогда Горшок мне и предложил стать частью «Конторы». Я сказал, что подумаю, хотя уже тогда был согласен, — голос Саши утих, руки подрагивая упали на колени. — Лучше бы ты сказал Мише, что я ущербный… Или сам пристрелил. — Так. Достаточно, — Поручик резко ударил по тормозам, и машина заглохла посерёд пустой трассы, Саша стукнулся коленками о пластмассу, даже руки выставить не успел. Поручик за предплечье дёрнул Ренегата к себе, пальцами схватился за щёки и встряхнул, не выпуская из хватки. — И что бы тогда, а? Я тебя понять не могу. Ты убил отца, мать? Нет? Котёнка своего любимого… Тоже нет? Так какого хуя?! — Саша!.. — Ты сделал всё правильно. Не заставляй меня повторять это ещё и ещё, — он тяжело сипло дышал. — Мне пиздец жаль, что так вышло, понял?! — грубо приобнял за шею и ткнулся носом в волосы, прикрыл глаза, чувствуя, как Саша всхлипывает в ворот его куртки, сжимает ткань и напрягается, отпуская себя вместе со всхлипами. Щиголев знает, что нужно делать, когда в лоб упирается дуло пистолета. Знает, как вытачивать детали на станке, но он совсем не знает, что сказать, чтобы Леонтьев окончательно не ушёл в пучину самобичевания и съедания заживо, поэтому прибегает к единственно верному, как он сам думает, выражению поддержки — прикосновениям. Перехватывает удобнее за широкую спину, грубые от долгой работы с металлом подушечки уверенно обхватывают бицепс, так там и остаются. — Хорошо, что ты остался цел, — сорванным голосом, в горячке шепчет Саша и головы от плеча не отрывает. Поручик беззлобно ухмыляется и вздрагивает, когда друг всхлипывает, глухо и тяжело. Блядская жалость сжимает его существо. Сцепив зубы, Александр проводит рукой выше, касается тёмных волос, а потом в совершенно слепой, накатившей приступом нежности отводит упругие кудри. Ренегат как ребёнок пытается спрятаться, но Поручик не даёт, тяжело вздыхает. Леонтьев ведёт плечами и волосы его вновь ниспадают на лицо, скрывая его от белого света и Поручика в частности. Александр оказывается совсем рядом, наклоняется и уже настойчивее отводит волосы. Загораживает собой от света, что лился через лобовое стекло. — Посмотри на меня, — понижает голос до доверительного шёпота. — Если ты переживаешь, что меня смутят красные глаза, то… Саша вертит головой, судорожно его обнимает, будто опасается, что Поручик оттолкнёт, но он первым начал этот контакт, это было бы как минимум глупо с его стороны. У Леонтьева прохладные ладони и нос, которым он тычется в шею. Поручик, к своему удивлению, этот момент находит трогательным, обнимает за плечи в ответ, устраивает ладонь на крепкой шее. У Поручика внутри осыпается что-то стекольной крошкой, злость решила схорониться под этими колкими обломками. — Не убивайся, — говорит в висок и ерошит короткие волоски в основании затылка, а Саша скулит тихонько, и умирает в чужих руках, даже пошевелиться страшно. Поручик накрепко вцепился в воротник чужой ветровки, не моргая уставился в сужающуюся вдаль дорогу. Что-то внутри него сочилось кровью и погибало в этот самый момент. — Ты справишься с этим. Мы… Мы поможем, — глупо и сентиментально, но, вроде как, с итальянского слово «Мафия» переводится как «Семья». В семье своих, вроде как, не бросают.

***

Яша не привык видеть Балу вне его постоянного флегматичного состояния анабиоза. Обычно, как Шурик переступал порог квартиры, помещение наполнялось спокойной энергетикой, уверенного человека, который точно знает, что ему нужно, и что для этого сделать. Но сегодня привычная, отработанная схема дала сбой. Балу вернулся в пять утра. Нет, не побитый до полусмерти, а живой и здравствующий, только разве что до умопомрачения уставший, вымотанный. Яша подыматься из облюбованной кровати не стал, потому что беды он не чувствовал. С неохотой отпустил от себя кошку, которая на прощанье мазнула его хвостом по носу и лбу, прежде чем побежать со слоновьим топотом встречать главу их странноватого «семейства», и нырнул в сон, чтобы дальше бороздить бескрайние просторы своего подсознания. Безмятежность длилась до восьми утра, пока Яша не поплёлся на кухню за стаканом воды. Он чувствовал, что без живительной влаги попросту засохнет. В полусонном состоянии, когда углы и тумбы не кажутся чем-то осязаемым, Яша практически пальцами продирая глаза встал в проёме и уже на кухне застал такую картину: Балу крутился, как неприкаянный у мойки, возникало такое ощущение, что он попросту не знал куда себя деть. Яшу он, кстати, заметил не сразу, потому что пытался, видимо, развести чай. Но всё безуспешно, он будто разом растерял все навыки необходимые для разведения чая. Сонливость быстро сошла на нет. Когда Балу не удержал в нервных руках и уронил кружку, а потом уперевшись одной рукой в бок, а второй зачесав волосы прикрыл глаза размеренно выдыхая, Яша протёр лицо сгоняя с него сонную вуаль, не выдержал и дал о себе знать. В пару шагов сократил расстояние между ними и аккуратно положил ладонь на согнутую в локте руку Шурика, чтобы предотвратить разыгравшуюся сцену. Балу не вскинулся, что демонстрировало крайнюю степень усталости, ведь обычно внезапные прикосновения со спины или с периферии заставляли его по привычке, взращиваемой годами, готовится для атаки и молниеносной ликвидации опасности, а тут он уронил руку вдоль тела безвольной плетью. Яшино лицо оказалось в непосредственной близости от его плеча, так близко, что от одного неверного движения Шурика он невольно коснулся грубой ткани носом, но скоро отстранился и перебрал пальцами выжимая из мышц предплечья твёрдость. Было такое ощущение, что до пяти утра Шурик висел на турнике и у него забились руки. — Давай я? — негромко предложил Яша и ненавязчиво потянул к столу. — Доброе утро… Что-то я рассеянный сегодня, — устало улыбнулся Шурик, ни словом, ни взглядом, не подавая виду что что-то не так. Он послушно уселся за стол и ссутулился. Балу потёр висок и прикрыл глаза. Яша промолчал. Конечно, Шурик, рассеянный после того, как приходит домой часов этак в пять утра. Яша остался хозяйничать вместо него, неодобрительно поднял кружку с отколовшейся ручкой, отставил в сторону, чтобы потом не забыть выкинуть и поставил чайник кипятиться. Почувствовав деятельность на кухне, сюда прибежала кошка, что до этого дремала в прихожей, разметавшись вальяжно прямо в проходе. По стеночке она просеменила до Шурика и обтёрлась о ноги любимого хозяина. — Как у тебя дела? — Шурик подтянул кошку на колени и теперь тискал её за пушистые щёки, но обращался предполагаемо не к ней, а к Яше. У кошки он ещё с утра справился о её делах. В последнее время им всё меньше удавалось пересекаться. Только дома они и виделись. Яша не хотел донимать Шурика, ему было не по себе от его вида, не покидало неприятное ощущение того, что что-то происходит, но вот понять, что он не мог. — Если ты про, м-м… Про группировку, то всё в порядке, — неловко ответил он, не поднимая взгляд, изображая активную деятельность. — А… — Шурик совсем плох. Яша оборачивается и смиряет его долгим взглядом. — Саш, а пойдём на улицу? — с прищуром интересуется он. На самом деле ни на какую улицу Яша не пойдёт, но ради следственного эксперимента решает проверить. — Там тепло сегодня, ветра нет, — наглая провокация, за окном пасмурный донельзя пейзаж, унылый, с ливневыми облаками. Шурик не смотрит в окно и уже начинает подниматься, отпустив с коленей зверя. — Пойдём, только я сейчас умоюсь, — Яша, раскрыв глаза на тот максимум, которой ему позволила физиология, с таким же открытым ртом следил, как Балу в состоянии не стояния побрёл к выходу. Он напоминал зомби. Абсолютно вымотанный, посеревший, и это Яшу неслабо напугало, под звук бурления воды в чайнике, до того, как Балу на полном серьёзе не выполз из кухни, Яша подлетел к нему и преградил путь растопырившись в проёме. — Саша? Ты чего? Разуй глаза, там же холодина! — Балу недоумённо вылупился на друга, только же что он говорил другое. Или это он не так понял?.. — Пожалуйста, иди отдыхать, это до добра не доведёт, — причитает взбудораженный Яша и не замечает, как начинает частить. — Ты себя пожалей, зачем же ты так соглашаешься сразу?.. — Яша поджимает скорбно губы, перебирает пальцами в смятении и вдруг замолкает, сокращает расстояние. В голове прогарцевало сомнение, но он его отбросил, а потом обнял Шурика робко за пояс. Он же волнуется. С ужасом Яша понимает, что действительно волнуется за этого человека. Уже плевать на то, что он хотел этого избежать: у них общий быт и место жительства… Да что о том, у них общая кошка! Он регулярно видит Балу, научился различать его эмоции, считывать выражения лица, тембр и интонацию голоса, что всегда выдавала его настроение красноречивее любых слов. Яша научился узнавать шуриковские шаги среди тех других, чья поступь всегда сливалась в обыкновенный и бездушный топот. Он научился всё это считывать и не бояться, когда ночью слышен был металлический лязг зубчиков ключа в пасте замка, потому что за ним никогда не последует череда поддатых голосов и грохочущих стуков шатких туловищ, которые изрыгали потоки бессмысленной хохочущей ругани, нарушители хрупкого ночного покоя мальчишки. Яша прижимается чуть распластанной щекой к устойчивой и надёжной ключице, ластится как вьющаяся в их ногах цветастая кошка. Он пока не понимает, как охарактеризовать свои чувства, но ему хочется вновь ощущать ту спокойную силу и мерную, непоколебимую энергию. После того случая за городом и первое и второе пошло на спад, стал ощущаться надлом. Может, поэтому ему и не по себе. Яша сжимает руки на пару секунд сильнее, хочет уже отстраниться и засмущаться своего чувственного, какого-то неуместного сейчас порыва, но его вдруг обнимают в ответ. Обнимают надёжно и крепко за плечи, вплетаются ладонью, излюбленным жестом в кудри на затылке, сжимают массирующе пряди. Он краснеет ушами и скулами, когда грудь оказывается тесно прижата к чужой и Яша не только слышит и видит дыхание другого человека, но и чувствует его, интуитивно хочет подстроиться под разрозненный, сбитый ритм, чтобы дышать в унисон и не ощущать волнительного трепета, когда Шурик сжимает его крепче и выдыхает, немного стесняя в этом пленительном захвате, а потом, на выдохе расслабляется и медленно гладит по волосам. — Всё же хорошо? Скажи, что всё хорошо, — попросил Яша, быстро оторвав голову от удобного плеча. Поднял взгляд в потускневшее от усталости лицо Балу. Он ждал, когда тот загорится улыбкой, что испепелит все его тревоги, заставит убедиться в их беспочвенности, которая одним только видом будет сигнализировать о чем-то хорошем. И тот улыбается. Может, потому что не хочет разочаровывать замершего в его руках парнишку, может быть, потому что вдвоём гораздо легче найти опору и поймать равновесие. Но Шурик улыбается, и они возвращаются за стол. Чайник уже вскипел.

***

Сегодня Андрей засиделся за рисованием допоздна. Время перевалило за двенадцать часов ночи, а он всё сидел в свете настольной лампы прямо у развешенного окна. Паша с Димой побурчали от такого произвола ради приличия, ведь свет «очень» мешал им спать. На деле же эти двое дрыхли без задних ног уже через десять минут. В общежитии было прохладно, поэтому он как был в куртейке, так в ней и остался, лень было переодеваться, особенно когда «приступ» вдохновения завладел Андреем целиком и полностью. В тетради с набросками призывно растянув губы в обольстительной улыбке красовалась женщина с копной каштановых волос и малиновой футболке, в ушах её поблёскивали серьги-кольца. Этим наброском Князь мог гордиться, анатомия такая какая надо, да ещё и такой образ прямиком из головы, вот как хотел так и нарисовал. Рисунок красивой женщины радовал глаз, настроение находилось в приподнятом состоянии. Сладко потянувшись, по-детски понаклоняв голову в разные стороны, оценивая работу с разных ракурсов, Князь остался доволен. Он растянул губы в милой улыбке и захлопнул тетрадь. Плечи слабо и привычно ныли, оповещая обладателя о том, что стоит сворачивать лавочку и ложиться спать. Если он снова просидит до трёх утра и вырубится сидя на стуле, то поутру об этом пожалеет. Щёлкнув выключателем, Андрей погрузил комнату в синюю темень, откинулся на стуле сложив руки в замочек на животе. Из окна на него смотрело отражение с налётом задумчивости. Оно всегда там появляется с наступлением темноты. Князь фыркнул смешливо и скривил рожу. К чёрту задумчивость! Растянув пальцами щёки и сведя глаза к переносице, Андрей ещё с пару мгновений зубоскалил, а потом поднялся с места и перегнулся через стол, чтобы вглядеться в унылый пейзаж. Ничего нового, тот же двор, тот же воздух и те же дома, только никакие мутные личности не мелькают поблизости. Привстав на носочках, он дёрнул занавеску. Если постараться вести себя тихо, то можно заглянуть в душ. С этой мыслью Князь собирался скинуть верхнюю одежду, уже свёл руки за спиной, дёрнул плечами и… Услышал стук. Замер. Показалось что ли?.. Ритмичный звук повторился. Стало быть, не показалось. Плохое предчувствие тюкнуло хорошее настроение по темечку, и то упало. Оправив одежду, Андрей, нахмурившись, коротко взглянул на соседей. Они даже не пошевелились, счастливые люди. Недолго думая, убедившись, что он тут один бодрствующий, Князь скорбно глянул на холодную и сиротливую кровать, ну ничего, он ещё вернётся. Проверит, что же там грохочет и вернётся. Прикрыв за собой дверь, чтобы соседи не так отчётливо слышали скрипучие шаги, Андрей, придерживаясь рукой за стеночку поспешил в сторону, с которой ему и причудились звуки непонятного происхождения. Долго гадать не пришлось, звук в третий раз раздался отчётливее. Такой обычно создаёт пустая кружка с позвякивающей ложкой в ней, если неосмотрительно поставить ту на стол. С кухни. Князь замирает, ну, может, правда в баню? На нервы начинает капать троичный звон стекла, с заунывным дребезжащим отзвуком. Этот кто-то достал ложку и теперь без усилия бил ею по кружке. Маньяк какой-то, честное слово. Глаза пообвыкли к нахождению в темноте, поэтому дальше можно было продолжить движение не только на ощупь, но и более-менее различая синеватые в чернильной темени очертания стен и провалы дверей, которые напоминали собой многочисленные прямоугольные глаза, пожирающие его своим безотрывным неживым вниманием. Встряхнув головой, Князь, не оглядываясь, чтобы лишний раз не тревожить своё разыгравшееся воображение преодолевает путь, полный отзвуков и скачущих в сонной пляске теней. Дверь на кухню как всегда почти настежь открыта, и заглядывать туда не хочется, но снова нужно побороть себя и заглянуть. Скрежет стекла и металла. Андрей облизывает пересохшие губы и всё же выглядывает, чтобы через секунду зажать рот ладонью и отшатнуться: у стола, напротив синеющего ночным мерцанием окна, расплывается силуэт. Он терзает кружку и то ли заметив самостоятельно, то ли воззвав к потусторонней полуночной силе, чтобы она сообщила о появлении Князя, но силуэт вскинул голову с каскадом чёрных волос, отставил кухонную утварь и замер. — Я уже думал ты уснул, — хрипло отзывается силуэт Мишиным голосом. — Ты один такой умный сидишь у окна, но отдаю должное, наблюдать за тобой во время рисования занятие медитативное, — продолжает силуэт и шагает вперёд. Силуэт перестаёт таковым являться и приобретает черты, когда не преграждает собой единственный источник естественного освещения в комнате. Первая мысль, что закрадывается в Андреевскую голову выглядит примерно так — маньяк-душегуб-убивец. Кому придёт в голову дежурить под окнами другого человека, чтобы назвать его быт медитативным?! Потом он иррационально ощущает смущение. Ещё во время накатившего вдохновения Андрей кривлялся, чтобы лучше понимать, как работает мимика на лице, а тут вот те нате хрен в томате! Но это ладно, можно пережить, смущение быстро сходит на нет, но какого хрена Горшок делает на кухне общежития?.. Андрей как загипнотизированный, с возрастающим внутри раздражением заходит в кухню, чтобы, нахмурившись подойти ближе к Мише и в ожидании объяснений, в защитном жесте сложить руки на груди. Со стороны Горшка раздаётся плохо определяемый насмешливый звук. Миша же в свою очередь, как ни в чём не бывало прошёл мимо, даже не взглянул коротко и исподлобья, как-то обычно за ним водится. Прошёл к холодильнику, а не к Андрею. Сохраняя загадочное молчание, уверенно распахнул пожелтевшую от времени и жира дверцу и беззастенчиво зашарил в нём, беспрестанно гремя банками и шурша пакетами и ещё бог весть чем. Будто так и надо. Князь от возмущения глупо приоткрыл рот, но не произнёс ни слова, они словно застряли все в глотке, а после, чувством обиды ухнули в желудок. Сколько его не было? Полторы недели это мудачьё решало свои бандитские и очень важные дела, конечно, про Андрея можно благополучно забыть, а потом спокойно заявиться в общежитие, на общую кухню, и залезть в несчастный холодильник чёрт знает зачем. — Водки, как я понял, не держите? — тёмная макушка возникла над дверцей, Князь вдруг выразительно скривился от злости. — Не держим, Михаил Юрьевич, — не говорит, а выплёвывает, светлые глаза сверкают праведным гневом. — Чего ж так грубо, Княже? Не рад меня видеть? — у Миши голос на пару тонов становится вкрадчивее и звучит опасней. Андрей не понаслышке знает, как тот ненавидит подобный тон, терпеть не может, когда с ним, великим и ужасным, так разговаривают. Особенно он, потому что на понятном и простом языке силы Князю не объяснишь, что так не делается, что никаких претензий Горшок не приемлет, и ты ему хоть в лоб, хоть по лбу, а он всё свою линию гнёт и спорить бесполезно, как бесполезно и высказываться против его поступков, которые, может, и мотивированы чем-то важным, но до объяснений простым смертным он не опускается. Ублюдок. — Не рад! Какого хрена ты заваливаешься посреди ночи, без «здрасьте» без «до свидания», и ждёшь, что я брошусь к тебе с распростёртыми объятиями?! — Горшок молча, пока что молча прикрывает дверь, так и не обнаружив никакого алкоголя, и остаётся стоять на том же месте, выслушивая, как Андрея прорвало. — А вот хуй тебе в рыло, Михаил Юрьевич, — Князь поднимает руку и тычет средним пальцем в потолок, адресуя жест непосредственно мужчине. — Совесть поимей, у меня времени на тебя нет. — Я щас тебе этот палец в жопу засуну, так что ты поаккуратнее крыльями маши, бля. — Неубедительно, — нахально фыркнул Андрей и по его губам змеёй скользнула нервная усмешка. Задумался на мгновение, чем его акт показательной наглости может обернуться. Глаза Миши нехорошо потемнели, это даже в комнате без дневного освещения было заметно. Мрак сгустился вокруг них, Князь сглотнул и напрягся. — Я чё-то не понял, ё-моё, разве не ты хотел прекратить всё вот это?! — Миша угрожающе наступает и говорит чересчур громко, Андрей пугается, что своим грубым голосом Горшок перебудит всех соседей в радиусе ближайших комнат. — А теперь бесишься, как дивчина, которой ёбырь не перезвонил? Поправь меня, если я что-то путаю, — ведомый злостью, уязвлённый чужим поведением, Андрей и сам шагает ближе. Забывается. — Ты ни хрена не объяснил и исчез! А теперь припёрся, и, только подумать, что я вижу! Ни единого слова о том, что происходит! Поправь меня, если я что-то путаю! — издевательски передразнил, и поднял прохладный взгляд в Мишины глаза-угольки, которые буквально тлели и коптились в своей ярости. — Ты мне кто, чтобы я тебе докладывал это, ё-моё? — опасно приблизился ещё на шаг. — А ты мне кто такой, чтобы находиться здесь? — вздёргивает подбородок, силится удержать взгляд глаза в глаза, даже находит в себе этот стержень готовности, но Горшок не даёт вольничать, пресекает. Одним махом он рванулся к Андрею и оттеснил собой к стене. Князю бы метнуться в бок, чтобы не позволить себя зажать, но он успевает только удивиться, выпучить в панике глаза и мелкими шагами попятиться от надвигающегося вала, загребая пятками и выставив руки назад. Миша большой. Действительно большой. Прикрывает его собой, клонит голову, чтобы едва не ткнуться носом в чужой. В полумраке этот молчаливый момент, в котором было уловимо лишь дыхание, показался Андрею чрезмерно напряжённым. Он тяжело сглотнул, ощущая беспрецедентную силу, что исходила от этого человека, сжался, понимая, что противопоставить ничего не может. Желудок завязался узлом, Андрей трепетно выдохнул, ладошки вспотели. Горшок нависает, удерживает нанизанным на один взгляд, и Князь представляет себя распятым и неспособным сдвинуться. Проходит пару мгновений, и в какой-то момент Андрею кажется, что Миша сейчас отступит и прекратит фарс. Но этот момент быстро проходит и сменяется чем-то другим, тягучим и тёмным, как смола. Прохладная Мишина рука жестковато ложится на горло Андрея, и тот застывает изваянием в первобытном ужасе. Свершённый вдох заполнил лёгкие и жалобно запросился наружу, вот только Князь как под толщу нырнул. Сейчас выплюнет последний воздух, а следующим вдохом попросту захлебнётся. Ну конечно, он боялся Мишу. Горшок здоровенный мужик, шире разворотом костлявых плеч, выше ростом сантиметров на десять минимум, а ещё абсолютно непредсказуемый. Его светлый лик приближается к нездорово побелевшему Андрею, близко настолько, что в любой другой ситуации Князь бы смутился. — Верный ответ — ни-кто. А теперь подумай дважды, прежде чем строить суку и перед кем, — тёплое дыхание со слышным запахом крепкого никотина тревожит рецепторы, у Андрея рот наполняется слюной. Он чувствует себя собакой Павлова. Запах сигарет — сигнал в мозг — обильное слюноотделение. Блять. Ещё мгновение, заткнутое нечитаемыми взглядами, и Миша так же неожиданно, без последствий отпускает, мимоходом задев кожу ногтями. Он не сильно старался причинить реальную боль, хотел просто припугнуть, с чем справился на ура. Андрей заменяет горшенёвскую ладонь своей, по инерции расчёсывает кожу оставив тройку розовых полос, и дышит-дышит, сглатывает вместе с дрожью, остаётся стоять, как осиновый листик на ветру, с тремором в ослабших коленях и желудком, завязавшимся в тугой, морской узел. Прежде чем ответить что-то или отреагировать, в коридоре раздаются шаги. Горшок коротко смотрит в сторону выхода, напуганным он не выглядит, он не выглядит даже удивлённым. Князь краем сознания подумывает, что тот сейчас просто выйдет навстречу никак не пытаясь скрыть своё присутствие, сделает какую-нибудь глупость, последствия которой потом придётся разгребать ему, но этого не происходит, Миша беззвучно и юрко шмыгает за дверь, которая испокон времён не закрывалась, поэтому сейчас та скрипнула негромко несмазанными петлями. Горшок, не обращая внимания на звук скрылся в глубокой тени за светлым полотном, вернул дверь почти в исходное положение, будто в комнате никого и не было кроме Андрея, которому Миша лишь примерещился. И только ощущение грубой ладони на шее напоминало, что всё это реальность. — Э, бля, слонотоп! — Пашкин голос, забавно шепелявый из-за громкого шёпота, доносится до слуха парня сквозь шум крови в ушах. Пашина голова мелькает в проёме совсем недалече от притаившегося за тонкой преградой Горшка, он щурится, оглядывает кухню и обнаруживает там пришибленно замершего Князя. — Андрюха, ты чего тут?.. — по спине пробегает холодок, но Князь от нервов начинает обмахиваться ладонью и бегать глазами, пытаясь глядеть куда угодно, только не на дверь. — Тебе не кажется? Душно чё то, — дёргает себя за мягкие волосы, улыбается рассеянно и лихорадочно блестит глазами. Ему кажется, что его обман настолько очевиден, что не заметить его может только слепой. — Так водички попей, умойся, переоденься там, — у Андрея разыгралось чувство подозрительности, ему мерещится, что Паша пытливо вглядывается в комнату, будто ища что-то… Кого-то. — А не носись по кухне, тебе ж не согреться надо, — беззлобно советует сосед. — Ага, да, точно, — пытаясь вести себя естественнее, чуть дрожащими руками сгребает со стола первую попавшуюся кружку, прижав локти к бокам, чтобы не выдать дёрганные взмахи «крыльями», торопливо и неловко хватается за ручку крана и, ловя напор кружкой, ждёт, когда та наберётся, и Паша, не в обиду ему, смоется дрыхнуть дальше. — Странный ты какой-то в последнее время, лунатишь что ли? — зевает и трясёт головой, хорошо, что он такой сонный. — Да ну, я на сомнамбулу разве похож? — Не-а, конкретно сейчас на пугало, — хихикает Паша на возмущённое Андреевское «эй». — Ладно-ладно, лунать дальше, не буду мешать, потише только, — снова зевает и со слипающимися глазами удаляется прочь по коридору к комнате, которую покинул. Интересно, а чтобы было, если бы Андрей не засиживался допоздна за рисованием? Не может же вселенная настолько любить этого засранца, что тот только удачными совпадениями и живёт? Князь судорожно прислушивается к затихающей поступи, а потом выплёскивает желтоватую воду с осадком в раковину и просто умывается ледяными каплями, чтобы согнать морок. Миша выходит из-за двери, как-то неохотно отлипает от мрака, смотрит исподлобья. Андрей вздрагивает и, роняя влагу, опирается руками о мойку, оставляет сырые следы. — К-как ты сюда попал? — голос дрогнул, он не уверен, что хочет знать. — Через дверь ё-моё. — И тебя никто не заметил?.. — Кто? — Горшок посмотрел на него как на идиота, Андрей сжался и уставился на носки своих тапок. Будто провинившийся школьник перед строгим учителем. — Вы не зэки, чтобы вас охранять денно и нощно, а я не идиот, чтобы лезть через парадный, — хмыкнул Миша. — Выйдем? Мне-то похуй, что ты будешь друзьям своим говорить и как объяснять моё присутствие… — Князь, если бы мог — взвыл бы. Но он лишь возвёл глаза к потрескавшемуся потолку и болтающейся в уродском набалдашнике лампочке, с силой провёл ладонями по лицу, оттягивая веки, демонстрируя в темноту красноту слизистой, а за ними потянул и щёки, из-за чего губы приняли форму улыбки наоборот. — Показывай куда, — без споров и пререканий, смиренно и ровным голосом проговорил Андрей. У Миши в глазах блеснул весёлый огонёк, который плохо вязался с разворачивающейся ситуацией. Как два полуночника они выперлись в пустынный, длинный общажный коридор. Князь ощущал себя вором: озирался, вздрагивал от шорохов, коими полнилось жилое старое здание, старался идти на носочках, ошибочно полагая, что так ему удастся уменьшить вес, что он с каждым новым шагом обрушивал на вздутый трухлявый паркет «ёлочку». — Ну нафиг, Княже, неужто никогда покурить не сбегал? — через плечо поворачивается Горшок, заметив или ощутив неуверенность исходящую от попутчика. Андрей неопределённо хмыкает. — Зачем сбегать? Есть же окна, — тихонько отозвался он. — Окна есть до осени, а потом их заклеивают, чтоб вы, головастики в анабиоз не впали от сквозняков, — Князь передёрнул плечом. — Я не сижу в комнате сутками. За день успеваю накуриться. — А ночью? — для Горшка такой расклад был похоже немыслимым. — А ночью я обычно сплю. — Фу, скукота какая, — скривил губы он. — По-твоему весело — это бродить, как неупокоенным приведениям? — мрачно интересуется Андрей, радуясь в этот момент, что был одет как капуста, потому что поленился выворачиваться из тряпок. Паша точно будет считать его по утру лунатиком, если вспомнит, что Князь ему ночью сказал, и сопоставит с тем, во что тот был одет. Князь надеялся, что не вспомнит. — По-моему весело, — Андрей не знал может ли быть интонация маниакальной, но в любом случае таковой она была у Горшка в этот момент. — Странные у тебя представления о веселье, — вот Миша кивает в сторону лестницы, Андрей, не сбавляя шаг следует за ним. — Какие есть. Гул шагов, свойственный пустому лестничному проёму, касается дымящегося, как разогретый мотор, сознания Андрея. Безумие. Они оба с Горшком в какой-то момент сбрендили и рады. Идут как ни в чём не бывало к запасному выходу, переговариваются даже, хотя Князю бы вспомнить слова Балу и устыдиться свербящего в одном месте любопытства. Он не знает, насколько это нормально, вот так безропотно следовать за человеком, чья спина щитом мелькает впереди. Но раз он идёт, значит дёргаться в моменте смысла нет. Они выползают в другой коридор. Порожки кончились и в поле зрения появилась зажжённая лампочка, которая покачивалась, гоняя пугливые тени. Слабо уловимо был слышен электрический гул. В здании не работали лифты, потому что напряжения не хватало. Андрей искренне сочувствовал тем, кто живёт на верхних этажах. Миша чуть сутулится, и Князь обращает внимание на его внешний вид. Рассмотреть пристально не получается — на ходу это сделать проблематично, но уловить нездоровую серость кожи удаётся, в особенно ярком блике, на висках у Михаила Юрьевича блеснула испарина. Андрей не берётся судить, но в холодное время года, наверное, это не самое здоровое явление. Свет от этой сиротливой потолочной звезды такой тусклый, такой въедливый и мерзкий, что подчёркивал, выявлял все погрешности и недостатки на поверхностях. В итоге, пристально вглядываясь в призрачное лицо, Андрею примерещился оживший покойник: ввалившиеся глаза, болезненные выступы черепа, который обтянула измождённая кожа, которой дьявольски не хватает воды, губы с «благородным» оттенком синевы… — Короче, дело к ночи, — подал голос Горшок отвлекая Андрея от бредовых видений и ассоциаций своего, стало быть, двинутого воображения. — Показываю, пока я добрый. Миновав техническое помещение, в котором околачивались то ли сантехники, то ли разнорабочие, за всё время проживания Андрей так и не понял, для кого этот закуток был предназначен, Миша шагнул в густую тень, что образовал угол. Тут освещения уже не было, будто оно опасалось выглядывать, страшась явить что-то сокрытое в темноте. Князь ускорил шаг, чтобы не отстать от Горшка, он пока не понял, что тот показывает и куда смотреть, а тем более, почему это он вдруг добрый. Пройдя ещё некоторое время, они остановились. Сощурившись, Андрей смог выцепить две створчатые двери. Чуть опустив взгляд, на полу он увидел белеющий продолговатый предмет — это оказался обломок от древка швабры, его как засов вставляли в ручки. Несмотря на допотопность этого варианта блокирования дверей, способ был действенный. Особенно действенным он был, когда палка была засунута между ручек, а не валялась подле. Горшок беспрепятственно отворил двери, и в жесте реверанса указал Андрею проходить. Князь спорить и возмущаться не стал. На самом деле он был несколько удивлён, что после полуночи, оказывается так просто покинуть стены общежития, которое по идее закрывалось в двадцать три ноль-ноль. Полезное знание, но ему в противовес пришло понимание, что так же легко, как отсюда выйти, сюда можно попасть. Как Горшок, например. Они оказались на каменном крыльце, с противоположной от главного входа стороны. Миша закрыл за ними двери чуть навалившись плечом. Недалеко от общежития был парк, в который по молчаливому соглашению перезнакомые-недодрузья направились. Они устроились на лавочке среди одной из неосвещаемых аллей, отсюда было хорошо видно общежитие. Миша вытряхнул две сигареты, одну из которых молча всучил Князю. — Ты же знаешь, кто я? — интересный вопрос, Андрей удивляется, но принимает штакетину из чужой руки. Следит рассеянно, как высоко подскочило пламя из зажигалки, вылизывая слои бумаги и табака, опаляя жаром и светом. — Ну, э-э… В каком смысле? — В смысле ты — Андрей Князев, студент, любишь рисовать, но завалил экзамены в художку, парадоксально, не правда ли? — до чего же отходчивый. Уже говорит, как ни в чём ни бывало, а вот Князь сейчас будет сидеть и глупеть на глазах, боясь вымолвить лишнее слово. — Откуда ты…? — немного покраснел, хорошо в темноте не видно. — Да я много чего знаю. Были бы нужные связи, Андрюх. Ну так, кто я? — повернул голову в его сторону, выпустил дым в лицо Андрея, тот помахал рукой, чтобы ликвидировать напущенный смог, зажмурился от никотиновой рези в глазах. — Ну, ты Михаил Горшенёв, криминальная шиш… Авторитет криминальный какой-то. Учился там же где я сейчас, почему-то бросил, — пожал плечами следуя шаблону, представленному Мишей. Горшок хрипло хохотнул. — Как-то так, ё-моё, в общем и целом. Ну и? — «Ну и?» что? — недопонял Князь, задрав голову, Миша всё-таки уселся на спинку лавочки, упёрся острыми локтями в не менее острые коленки, и нависал над ним мрачной тенью. Ему бы вместо лаконично-чёрной кожанки, какой пёстрый эластиковый спортивный костюм со вздёрнутым воротником, какие носили все дворовые воротилы, стакан дешёвого пива, что по виду напоминало мочу, и образ вышел бы сногсшибательный, все местные потаскухи, начиная от мала до велика, носились за ним толпами и падали в ноги по первой указке. — Ну и как это тебе видится? Что тебе вообще видится? — Князю моментом показалось, что глаза у Миши по-кошачьи сверкнули, такой яркий, немного нездоровый там блеснул интерес. — Если я попытаюсь объяснить, ты снова начнёшь возмущаться, что я фильмов пересмотрел, — сощурившись, парировал он, слизывая терпкий вкус табака с губ, вдыхая с наслаждением дым. Андрей неосознанно потёр горло, познавшее давление мозолистых пальцев, притопнул нервно ногой. Он не понимал, что ощущает, не знал, что думать по поводу всей этой ситуации, но зато с точностью мог сказать — что бы он ни испытывал, было в том мало приятного. Горшок скорее всего снова был малость не в себе. Андрей не видел в нём человека похожего на бомжа, которых привык видеть бродящими у мусорок в поисках того не зная, чего. Там, ясное дело, другого контингента ожидать не приходится. Не видел в нём Князь и черт маргинального подростка неформала, хихикающего глупо и заторможенно, или наоборот ушедшего в себя настолько глубоко, что ходил не человек, а живой труп. У Горшка был неприятно замутнённый взгляд, отёкшие веки, которые ко всему прочему при нормальном дневном свете обязаны были оказаться красными, и ещё этот лихорадочный наркотический блеск. Это было пугающе, потому что теперь Андрей узнавал Горшка из подвала. Речь отрывистая, почти показательно выразительная, запаха спиртного нет, зато есть какой-то химический, но его перебивает табак, не уловишь так просто. Все эти детали, что по отдельности, что в совокупности картину составляли тревожную. Хотелось дистанцироваться, или закрыть глаза, сосчитать до пяти, открыть, и рядом окажется Миша, что не являлся, как полуночное видение, как бесплотный дух спустя столько времени. Всё ведь могло закончиться хорошо, не объявись Миша вновь. Андрей поначалу, первые пару дней точно, думал, что тот пошутил, что в один из дней, с утра пораньше Князь снова заметит неброскую машину из окна училища, или массивный мотоцикл, что седлал человек без прав, но зато с сединой в тёмных волосах. Но прошёл день, половина недели, а следом дни перевалили за неделю. Андрей уже не ждал, хоть и хотел выяснить всё, потому что жить в проклятой недосказанности, неопределённости, которую оставил за собой ушедший Горшок было неприятно, он ощущал незавершённость. Пристальное наблюдение за Мишей не приносило облегчения. Нисколько. Андрей подмечал те детали, которые видеть не хотел. Мелкий тремор горшенёвских конечностей бросался в глаза, пожалуй, отчётливее всего. Хотелось встать и откланяться, потому что это было действительно тревожно. — По правде ответить, или так, чтобы не сильно злить? — на пробу шутит Андрей. — А ты быстро бегаешь? — Князь облизал губы и коротко кивнул, Миша осклабился. — Тогда говори, как думаешь. Если что, проверим, — Князь не стал испытывать судьбу и подначивать Мишу, а то ещё возьмёт, да придушит его прямо на этой лавочке. —Ты уж не обессудь, но всё это как-то жутко. Если таким заниматься, то какова вероятность в трезвом уме дожить до старости? — Что такое трезвый ум, Андрюша? — издевательски делает голос более писклявым. — Это когда к вам не стучатся дяди в белых халатах, а вы не верите в теорию заговора против себя масонами и тамплиерами, — Горшок открыл рот, чтобы высмеять эти глупости, но Князь, тараторя продолжил: — Или не страдаете от мании преследования, — Миша закрыл рот, и Князь всем существом ощутил, как тот поднапрягся. Андрей опешил, но решил не задумываться. — По таким мерилам — мы все неадекватные шизоиды, — насупился Миша. — Уж не знаю за всех… Но давай пользоваться теми мерилами, что приняты большинством, а не выдумывать сомнительные свои собственные, лады? — Миша без выражения показал средний палец Андрею. Он не согласился, но и не ответил отказом. — Я скорее… Не в восторге от такого явления как группировки, — наконец твёрдо сказал Князь и сжался, ожидая что Миша его сейчас с говном съест, но этого не происходит, он лишь смотрит с интересом, ожидает продолжения. — Почему? — Разве это не очевидно? — Извиняй, я не вижу мысли, — разводит руками, а потом прикрывает глаза и массирует виски. — Хотя погоди, кажется, я что-то вижу… — два шершавых пальца касаются лба Андрея, потом дают увесистый щелбан. — А, нет, нихуя, — кривляется он. — Умеешь ты расположить к беседе, — трёт лоб и произносит с упрёком. — Я не знаю, как это объяснять… Что ты хочешь услышать? — Твоё мнение, — медленно проговаривает Горшок. — И зачем оно тебе? Что ты с ним сделаешь? Согласишься? — пристально смотрит в район лба Миши, тот подкатывает глаза. — Лучше. Я его выслушаю, — Князь неверяще фыркает. — Ну да… Ладно. Наверное, потому же, почему и все люди… Ничего нового ты от меня не услышишь… Если ожидаешь, что я открою тебе тайну за семью печатями, то боюсь, ты не по адресу, — предупреждает Андрей и дожидается кивка, что ж, он предупредил. — Моё мнение такое, потому что, — сглатывает и решает добавить, — большинство бандитов — это уголовники, убийцы и насильники. Они пользуются положением страны, чтобы сжирать её изнутри. Вместо того, чтобы честно устроиться на работу и пахать за мизерную плату, как обычные люди, они творят хуйню, воруют, мнят себя судьями и не считаются ни с кем. Это страшно, когда такие элементы собирают целые «концерны», с которыми никто ничего не может сделать, оправдывая бездействие тем, что «не до того пока, другие проблемы». Это порочный круг, пока преступность процветает, с чего бы решаться другим проблемам, когда эта цветёт и пахнет, и никуда не девается? — надо же, а вот какая никакая позиция оформилась в слова. — Без обид, — уже тише добавил Андрей. — Без обид, — эхом повторил Горшок. — Категорично ты… Однако, — оказывается, Князь на всё это время затаил воздух и только сейчас смог с облегчением выдохнуть, не получив меж рог. Кажется, он даже немного осмелел, но всё же лучше поаккуратнее. — Как так вышло, что ты стал бандитом, а не бухгалтером… Например? — и стоит словам сорваться с языка, как Андрей отвешивает себе мысленный подзатыльник, хотел увести тему в безопасное русло, а в итоге понимает, что это нифига не безопасная тема. — «Бухгалтер, милый мой бухгалтер. Вот он какой — такой простой», да? — несобранно пропел Горшок. В свете далёких фонарей он выглядел нематериально, Князя не отпускало стойкое ощущение, что тот может в любой момент взять и раствориться в воздухе, будто Клетчатый когда-то на Патриарших. Андрея донимали амбивалентные чувства: вроде ему хотелось, чтобы этот неоднозначный человек растворился вот прям щас, а вроде бы он был готов сидеть с ним хоть до утра, совсем не переживая о возможности простудиться. Их предыдущая прогулка оставила на его здоровье не самый приятный отпечаток, ещё пару дней он просыпался с простудной головной болью, першением в горле и тянущей резью в лодыжке, хорошо, что всё быстро сошло на нет. — Ну, простой, не простой, а не криминальный уж точно, — справедливо кивнул Андрей. — Я, наверное, не догоняю, но всё же, чё ты прицепился к криминалу? Если тебе так будет спокойнее, то воспринимай это, как род моей профессиональной деятельности, — щелчком пальцев Миша отправил скуренную до фильтра сигарету в свободный полёт. Сопровождаемая дымным шлейфом она, мигнув рыжими искрами, медленно погибла на земле. — Не-а, это так не работает, — до наивного уверенно заявил Андрей. — Отчего же? — моментально заинтересовался Миша, ему нечем было занять руки, поэтому он подпёр подбородок и уставился чёрными глазами на Князя, готовый внимать любым его размышлениям. — Смотри, профессиональная деятельность — это твоё образование… — Мы уже говорили про это, — перебил его Горшок. — Когда обсуждали образование. Вспомни, Княже, ты сам согласился со мной, что всё это поебень… — Я ни с чем не соглашался, — справедливости ради встрял Андрей. — Я просто хотел посмотреть на ситуацию с твоей точки зрения. — Посмотрел? Увидел то, что хотел? — без наезда, оживившись, с искренней заинтересованностью спросил Миша. Как ни странно, но собеседником Горшок был хорошим. Обычно взрослым не хватало чувства такта и терпения, чтобы выслушивать подростков. — Если честно, то не очень, — признался Андрей. — Для меня всё ещё остаётся загадкой, зачем тебе это, ведь тебя могут убить. — Из всех недостатков жизни и деятельности одного из братков тебя смущает только это, ё-моё? — вылупившись, усмехнулся Горшок. Смешно удивившись, он покачнулся на спинке лавочки. — Смерть — не что иное, как конец всего. И, если тебе вдруг интересно, твоей деятельности тоже, — передразнил его Князь. — Если вечно трястись из-за того, что тебя убьют, никакого кайфа от жизни не получишь, понимаешь, да? — Так ты адреналиновый наркоман? — вскинул брови и вылупился в ответ. Куда-то в область переносицы Горшка. — В какой-то мере, — пожал плечами и покрутил кистью. — Значит, тебя вставляет от возможности помереть? Поэтому ты сказал про обыденность ситуаций, когда твоя жизнь оказывается под угрозой? — Горшок виду не подал, но Андрею показалось, что он вступил на кривую дорожку. «Адреналиновый наркоман» слишком простое объяснение, тут всё похоже гораздо запутаннее. — Дело не в этом. Просто, когда ты растёшь и видишь смерть не как что-то, что тебя никогда не коснётся, значит, что и восприниматься тобой она будет несколько иначе, нежели теми… кто не привык с ней сталкиваться регулярно. В какой-то момент и это приедается, — спокойно отвечает Миша, и Князь удивляется. Разве об этом можно так легко говорить? — Знаешь… Я кажется понял, — спустя некоторое время задумчиво сказал Андрей. — Снёсся наконец? Ну-ка, я весь внимание, порази меня. — Профессия — это когда ты на работе занимаешься тем, что пусть даже ненавидишь, но продолжаешь делать, чтобы по дороге домой купить кусок хлеба. Какая-никакая, а устойчивая стабильность, а вот криминальная деятельность — это образ жизни, потому что у тебя есть выбор: делать или не делать, — Князь даже немного удивился тому, что так точно смог сформулировать мысль. Ещё больше он удивился тому, что у Миши сразу же не возникло контраргумента. Горшок задумался! С восторгом понял Андрей и закусил губу. — Выбор есть всегда, — это не возражение, Миша просто констатировал факт. — Это видно со стороны, а люди всегда заложники обстоятельств и самих себя, — затушив сигарету предварительно о лавочку, Андрей также отправил её в свободный полёт. — Обычно твои сверстники тупее, — усмехается Горшок, поглядев на Андрея несколько иначе, чем обычно. — Я тоже представлял твоих ровесников по-другому, но увы и ах, представления часто не совпадают с реальностью, — со знанием дела, решив блеснуть умом, раз подвернулась такая возможность, выдал Андрей с самым серьёзным выражением лица. Мишу это повеселило. — Не переигрывай, — легко хлопнул по плечу. — Да я серьёзно, Михаил Юрьевич. Ты отличаешься от того, что я представлял, — его интонация приобретает полушутливый, полусерьёзный оттенок. Князь смотрит, пытаясь хоть как-то считать информацию визуально, но терпит крах в своём начинании. — Что, отличаюсь всё-таки от киношных мафиози? — колко поддевает и немного нервным движением облизывает губы. — От всех знакомых… — У тебя много знакомых мафиози? — наигранно удивляется Миша. — Спасибо, мне тебя одного с головой хватает, — ребром ладони проводит по шее. — Куда других… Да ну побудь серьёзным, бляха, взрослые люди же, — поддержал наигранную манеру Князь. — Ну ладно, ладно, шабаш, — изображает руками крест. — Ваше Княжество, я внимаю, — по-птичьи склонил башку к плечу и у Андрея возникла внезапная ассоциация с галкой. Длиннолапой и любопытной птицей. — Я о тебе ничего не знаю, и не понимаю, что происходит. Я могу судить только по тому, что лежит на поверхности, но разве будет это объективно? — А что бы ты хотел знать? — вопрос с подвохом. Андрей чувствует, как из него улетучивается весёлость. В который раз за этот вечер. — Миш, не надо, — одно дело разобраться в мотивах и пытаться понять, чем в общем руководствуются такие люди, как Горшок, а другое идти уже к частному… Миша сам обозначил, что они никто друг другу, так что какая к чёрту разница, что он хочет узнать? — Ты у меня спрашивал, почему всё так и почему ты вообще во всём этом замешан, — у Горшка обнаруживается дурная привычка, он говорит и начинает выламывать пальцы. Те от таких махинаций натужно похрустывают, заставляя Князя поморщиться и посочувствовать Мишиным рукам. — А вот ни почему, я так захотел. Всё на самом деле очень просто, — тянет уголок губ и у Андрея спирает дыхание в зобу. — Может, в чём-то ты и прав, но реально ли это так плохо, как ты обрисовал, ё-моё? — Манипулировать? Идти на поводу у желаний даже во вред другим?.. Так ли это плохо? — Андрей не верит в то, что Миша это всерьёз. — Ты себя слышишь? — сурово хмурится он. — Где твои слова про свободу? — Всё там же. — Ты сам себе противоречишь, — хмурится Андрей. — Не-а, просто цель оправдывает средства, — как ни в чём не бывало отзывается Миша и тут же развивает свою мысль. — Вот смотри, у тебя есть выбор: сидеть на жопе ровно или идти до конца. С одной стороны, ты вроде бы нихуя не теряешь, тебе ни горячо ни холодно, на то ты и сидишь бля, а с другой американские горки, где успехи и разочарования кардебобером, и хуй разберёшь, чё вообще началось-то, ё-моё, может и делать ничё не стоило, выбрать первый вариант да спокойно ждать, когда мир тебе присунет по самые гланды… А можно собрать яйца в кулак и действовать так, чтоб потом жалеть не пришлось, — Горшок поскрёб пальцем бровь. — Почему ты берёшь только крайности? Если жить, то только на грани, если цель, то её оправдывают любые средства? Тебе вообще не приходилось сталкиваться с чем-то… Другим? Если не кидаться из огня да в полымя, а выбрать… Ну не знаю, скажем, средний вариант? — хмурится, выражение лица приобретает вид озабоченный. — Дурота. Всё хуйня. По-другому мир просто не работает, понимаешь, да? — Миша подался чуть вперёд. На протяжении всего диалога он пошатывался периодически, как обычно происходит с эмоциональными людьми. Интонации для передачи эмоционально-экспрессивной окраски ему не хватало, а потому Миша сидел как на иголках. — Хорошо… Ладно. Я не согласен, но сколько людей столько и мнений, мы друг другу никто, чтобы переубеждать, — скрыть детскую обиду, что скользнула в голос не удаётся, но Миша не обращает на эту ноту никакого внимания, что задевает за живое. Чурбан бесчувственный. Князь ковыряет пальцами краску и прячет взгляд. — Значит, у тебя есть какая-то цель, раз ты объявился? — Типа того, — ни капли конкретики, очень туманно. Что он имел ввиду — хрен знает. Андрей даже не уверен, что он сам понимает, что несёт. — А я-то тут при чём? — Это мы ещё выясним. Пройдёмся? Я задницу отсидел, — Князь покосился опасливо, но всё же очутился на своих двоих. Горшок сначала встал на само сиденье, а потом, засунув руки в карманы, ловко спрыгнул вниз. Куда первым делом повернул голову, туда, недолго думая, и зашагал, не дожидаясь Андрея, а точно решив, что тот хвостиком последует за ним. В любом состоянии Горшок оставался самоуверенным кретином. — И всё-таки… Разве не хочется тебе покоя? Хоть иногда? — будто в заключение спрашивает Андрей и забавно меняет ноги во время ходьбы, чтобы пойти рядом с Мишей в шаг. — Андрюх, я не столетний дед. Покой это то, от чего я бегу, и тебе советую.

***

Не успевают они пройти и сотни метров, как перед ними «нарисовался-не-сотрёшь» человек. Он шёл, не сбавляя шага и не отступая с дороги при сближении, а вот они замедлились. — Это кто-то из твоих? — с неугасающей надеждой уточняет Андрей, чуть склонив голову к плечу мужчины, хоть и прекрасно осознаёт, что тот не кивнёт. Миша молчит и мотает головой в отрицании. Горшок выступает вперёд, плечом оттесняет. И вот они как старые знакомые идут навстречу, только не следует никаких приветствий, или, что вероятнее в данной ситуации, насмешливых слов, быдло-перепалки хотя бы. Миша не изъявляет желания узнать, что не так, из-за чего, они оба просто подступают друг к другу. Неясная Андрею тактика, неясная ситуация, словами тут никто не оперирует, предпочитают почему-то кулаки. — Горшок! — зовёт Князь, но Миша не повторяет своей предыдущей ошибки и никак не реагирует на оклик-предостережение. Грубо и метко оппонент вышибает из Миши воздух, бьёт под солнечное сплетение, чуть снизу вверх, заставляя рослую фигуру шатко согнуться и смачно закашляться. Андрей удивлён. До этого момента он видел всего лишь один раз, когда Горшка били — на недострое. Князь припоминает похожую ситуацию, в которой сам он играл не последнюю роль. Только тогда, далёкий год назад, Андрей был крепко поддатый и сопровождал не взрослого мужика, а девушку, которая, несмотря на свою видимую хрупкость, смогла постоять за них двоих, потому что сражённый хмелем кавалер выпал из действа слишком быстро, за что и по сей день было, если честно, стыдно. И возвратится всё как встарь. С тем исключением, что в стороне он в этот раз не останется, пусть Миша нуждался в помощи гораздо меньше, чем хрупкая дама. Андрей раздражается и откладывает здравые мысли на потом, может пригодятся ещё. А пока он вылезает вперёд Горшка, загораживая его собой. Тот хрипел и возвращал дыхание в норму. Рослая фигура улюлюкает, но быстро смолкает, когда молниеносный кулак Андрея меняет траекторию этого издевательского гула. И вот уже насмешку меняет шипение, а потом и злость, направленная на какого-то сопляка. Андрей небольшой и проворный, в его ударе не столько силы, сколько ловкой скорости, он всяко поворотливее Горшка, и на пару мгновений успевает представить, что это значительное преимущество. Может быть, оно таковым и было, если бы Князь имел больше опыта. Но много опыта ему было взять не откуда, спасибо этому доброму и совершенно не жадному человеку, что решил предоставить опыт от души. Он вернул любезность Андрею в челюсть. Если бы Князь не успел приметить летящий в него кулак, то оказался бы он снова в больнице, только на этот раз с переломом лица. Он не увернулся намеренно, а неуклюже подвихнул больную ногу со страху. Неповоротливый соперник не в состоянии был этого предвидеть, а потому удар подобной дубине руки пришёлся на верхнюю губу сбоку. Кажется, вот что значит выражение про искры из глаз. Скрипнув зубами, Князь замычал и отступил на пару шагов, тут уже оклемался Горшок. Сила, более подходящая для спарринга. И вот, снова Андрей в эпицентре событий, которые косвенно происходят из-за него. Двое мужчин сшибаются как два смерча. Всё это не изящно, всё это не показательно, цель каждого — это переебать другого. — Привет от Жоржа, — сипит мужик, когда Миша в удушающем захвате, будто в каком замудрёном танцевальном выпаде, разворачивает его к себе спиной и целенаправленно, методично выпускает дух. Схватка так легко не завершается: мужчины расцепляются, и вот преимущество уже ни на чьей стороне. Идут лоб в лоб, борются. В драках зачастую наступает «переломный» момент знаменующий близящееся завершения действа. Вот и сейчас такое случается. Горшок рычит, и без какого-либо замаха, сильным литым рывком стукает противника собственной башкой. Звук получается глухой, но смачный. Мише хоть бы хны, всего лишь прижмурился на пару мгновений и снова в бой. Князь понимал, что, несмотря на отсутствие бурной реакции, Мише если не очень больно, то как минимум очень неприятно, но отступать и давать себе время на передышку он попросту не может — тогда оклемается и контуженный малость соперник, а этого допускать нельзя, тогда всё начнётся заново и затянется на второй раунд. Пара ударов приходится на лицо. Мозг этого чучела под таким натиском, должно быть, отлепился от корня и бултыхался бесполезной, гладкой фасолиной в черепной коробке, потому как руками он больше не дёргал, а пытался защититься. Миша сделал подсечку, и тот грузно плюхнулся на лопатки, застонал и перекатился на бок, подтягивая колени к животу. — Передай, что привет принят, — не глядя, Миша медленно отошёл в сторону от кучи, что корчилась подле его ног, коснулся волос и незаметно потёр лоб, а Андрей против воли восхитился и ужаснулся. Горшок размотал этого выскочку на раз-два, явно находясь не в самой своей лучшей форме. Что же значит сойтись с ним один на один, когда его организм чист от всякой параши, что циркулировала в венах наравне с кровью?.. Боль вплывает в полном своём багряном великолепии только сейчас. Нижнюю часть лица словно объяло пламя, губы приоткрылись, выпуская то ли всхлип, то ли хрип, этот звук заставил Мишу тут же вскинуться и направиться к нему, выяснять, что случилось. Полость рта стремительно заполняет некоторое количество свежей крови вперемешку со слюной, приобретшей металлический оттенок. На ослабшее предплечье ложится большая ладонь, но он это замечает далеко не сразу. Андрей, захлопав ресницами пришёл в отрывистое движение, будто ненароком выпавший из оцепенения, в котором не было боли и других ощущений, приносящих дискомфорт. В реальности всё оказывается по-другому; челюсть отзывается ноющей болью отдающей в виски. Инстинктивно Андрей прикрывает пострадавшее место, а потом его озаряет неприятная догадка, и он торопливо подносит ладонь ко рту, глаза по пять рублей и на губах характерный, неприятные ему привкус. Князь явственно ощутил, что что-то не так и смачно сплюнул в ладонь кровь… с зубом. Горшок, который всё это время безмолвным, напряжённым статически фантомом стоял совсем рядом в качестве моральной поддержки, опустив свою ладонь на юношеское предплечье как-то странно фыркнул, его рука, сжавшись соскользнула к самому запястью, а голову Миша отвернул, лицо пропало с поля зрения Андрея. Князь сильно сомневался, что Горшка напугал вид крови, да и повадки Михины были яснее погожего дня — он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Тебе… Смешно?! — Андрей языком провёл по некогда ровному ряду зубов, наткнулся на очевидную недостачу, и возмущённо посмотрел на мужчину, который пока что, стоит отдать ему должное, из последних сил держался, чтобы не сорваться в безудержный хохот, но до этого было недалеко. — Пиздец смешно, Михаил Юрьеч, — говор Андрея с непривычки смягчился, а может смягчился и от того, что он не убирал языка от близрасположенных зубов, надеясь, что хоть они не пострадали. Очень не хотелось расставаться и с другими элементами артикуляционного аппарата, а если быть точнее, то с пассивными органами речи, который составляли эти пресловутые зубы. Терпение Миши ожидаемо подошло к концу, и он в прямом смысле слова взорвался, заржал, как когда-то в больнице. Забавно насупился и откинул голову. Князь глупо открывал-закрывал рот несколько мгновений, а потом с неудовольствием отметил, что больно смех у Горшка заразительный, и не злой, не насмехающийся, а искренний. Да, для него смех имел интонационные оттенки, и этот оттенок не задевал, по крайней мере, не задевал, как тогда на кладбище. Князь искренне не хотел ржать следом, но как-то так вышло, что и на его окровавленных губах растянулась дурацкая улыбка, а из горла вырвалось сдавливаемое хихиканье. — Ну ты как отчебучишь что-то, — покатывался Миша, не в состоянии просто успокоиться. — Куда в пекло вперёд батьки полез? Забыл, кого бояться надо? — Князь сжал кулак с несчастным зубом ощущая, как остывает кровь, и отвернувшись сплюнул на асфальт. — Не мог же я остаться в стороне, когда старших бьют, — ехидненько, ещё не отойдя до конца после эпизода на кухне, отзывается Князь, шепелявя. Миша едва не зарыдал от бесконтрольных приступов хохота, которые скручивали его, накатывали волнами, никак не желали отпускать. Горшок чуть наклонился вперёд, его немного повело, и хлопнув паренька напоследок между лопаток Миша всё же отстранился. — Я очень польщён, что ты решил вступиться за меня, но больше так никогда не делай. Понимаешь, да? — Но ты ведь не спр… Не успел среагировать, не мог же я как ни в чём не бывало в сторону отойти и молча наблюдать, как тебя отмутузят? — наивно поднял светлые глаза на Мишу. Пусть он и был расстроен и даже зол на Горшка, разве это правильно убегать с места драки и оставлять какого-никакого, но товарища отбиться в меньшинстве? Князь считал, что не очень — Во-первых, не отмутузили бы, а во-вторых, почему это не мог? Андрейка, запомни одно простое правило, не лезь в ту драку, в которой тебя заведомо поколотят. С асфальта тебя потом оттирать никто не будет, я в том числе, — настроение резко пошло на спад. — Я-то думал вы трусов не жалуете, — запихнул зуб в карман, вытер руку об одежду пропитывая ткань кровью. — Конкретно я тупых не жалую. — А сам ты никогда в неравные драки не вступал? Не было такого, да, Михаил Юрьевич? — что делать с выбитым коренным зубом Андрей искренне не знал, обратно он уже не отрастёт. На лице Горшка мелькнула одобрительная ухмылка. — Вступал, было дело, — Князь приоткрыл рот, чтобы сказать обличающее «ну вот видишь», но Миша оказался стремительнее. — Но потом я взял в руки оружие, и шансы даже против толпы баранов с перьями уравнялись, — Андрей сдулся как воздушный шарик. — Тебе, кстати, тоже не помешает научиться хотя бы держать пушку в руках, — со знанием дела, выдержав небольшую паузу, усилившую эффект, припечатал Миша. — О-о-о нет, это без меня, — Князь капитулирующе поднял руки и заковылял вперёд Горшка. — А что ты так категорично, ё-моё? Умение пользоваться пистолетом ещё никому не вредило. — Если в руки взял оружие, значит, будь готов им воспользоваться. Не слышал о таком? — Князь принял оборонительную позицию, стало заметно, что тема эта ему неприятна. Пусть Миша просто говорил, не предлагал, не обязывал, но ассоциативный ряд унёсся далеко вперёд, где воображение уже отрисовало самые отвратительные варианты использования оружия. — Ты слишком серьёзно к этому относишься. Пистолет — это кусок металла… — …заряженный свинцом для того, чтобы всаживать его в людей. — Не пори чушь, — Миша раздражённо отмахнулся, не воспринимая слова Князя всерьёз. — Тебя же никто не заставляет палить без разбору… да ёпта, о чём я, тебе волыну даже пока в руки не давали, — воскликнул он прямо в ухо Андрея, размахивая руками. — Пока?! — резко развернулся и встал столбом, Миша затормозить не успел и влетел в пацана, чуть не сбив с ног. — Блять, Андрей! Привет, с-сука! — напряжение между ними скакануло в геометрической прогрессии, и Князь отшатнулся, тяжело дыша и смотря волком. В какой именно момент их недообщение превратилось в эмоциональные горки? Горшок, наверное, действительно самый настоящий энергетический вампир, потому что Андрей чувствовал себя вымотанным. Такое ощущение, что провёл он не пару часов в обществе одного единственного человека, а пару суток в шумной компании. — Знаете, что, Михаил Юрьевич? — взгляд Горшка охладел и прямо-таки орал красноречивее любых слов: «Ну и что же? Рискни, осмелься». — Вы всё в фарс превращаете, когда бы ни появились, и каждый раз, как на подбор. Что тогда, в девяносто втором со своей ебучей шоколадкой и советом слушать Битлз, что в больнице, когда сбежать пытались и чуть не расшиблись об пол, что… в подвале, когда убить хотели, а не убили, хрен его знает, по какой по такой причине. Вы чёртов актёр, и от настоящего в вас только баранье упрямство! — Всё высказал? И вот лучше бы Горшок в ответ орать стал, чем сказал эти два несчастных слова убийственно хриплым и спокойным голосом. На задворках сознания приходит понимание, что лучше бы Андрею заткнуться пока не поздно, пасть ниц и слёзно извиниться за свою дерзость, но та другая, наглухо отбитая часть его натуры подначивает спиздануть что-нибудь такое, о чём потом Князь, несомненно, будет жалеть. — А вот нет! Слышите?! Нет! Вы, Михаил Юрьевич, как-то обмолвились, что взрослеть не хотели, что терпеть не можете это взрослое мышление, думали, что с вами этого не случится, а в итоге всё равно стали тем самым, обыкновенным грустным взрослым, каких тысячи по нашей стране! Только вы ещё свои разрушительные наклонности непонятной философией заткнули, браво! — сжавшись Андрей отступал назад, готовый стартануть с места в любую секунду, но Миша вроде бы стоял смирно и лишь с прищуром смотрел, что уменьшению напряжения не способствовало от слова совсем. — Зря вы это всё начинали снова, ничего хорошего из этого не вышло. Отцепитесь от меня, и захотите что-то другое. Не впутывайте меня, — ещё пара шагов назад, лицом к мрачному Горшку, и не дождавшись ровным счётом ничего, Князь развернулся и не пошёл к общежитию, а побежал, будто не от человека, а от стаи хищных оборотней. В расстроенных чувствах, Андрей уносится прочь, пока Горшок не опомнился и не поколотил его самостоятельно. И нисколько его не успокаивал тот факт, что в прошлый раз, когда этот товарищ был в неадеквате, Горшок его не тронул, а даже отодрал скотч с лица и перерезал верёвки. Если этого не случилось в прошлый раз, совершенно необязательно, что не случится в этот, особенно после того, что Князь ему тут высказал прямо в лицо. — Идиот! От тебя не отцепятся теперь! — рявкает вдогонку Миша и делает шаг по направлению к Андрею. Он это заметил и припустил ещё отчаяннее. — По чьей милости?! — на эмоциях вскрикивает он. Даже простое общение с человеком подобным Мише может принести уйму проблем, и что-то Князю невербально подсказывает, что ещё обязательно принесёт.