***
— Неплохо ты устроился, — Лёша сдержанно разглядывал интерьеры квартиры и попутно самого Горшка, который буквально разлёгся в кресле, мрачно наблюдая за своим ранним посетителем. — Зачем ты пришёл? — встать Миша не соизволил, даже несмотря на то, что чувствовал он себя значительно лучше. — Решил поинтересоваться твоим самочувствием. Поговорить, — мирно пожал плечами и подошёл ближе. — Раньше тебя оно не шибко интересовало… — Ты предполагаешь или знаешь точно? — кажется, этот упрёк его задел. Тёмный взгляд, так сильно напоминающий Мишин, сверкнул, да так, что Горшок почти смутился. Основное слово тут — «почти». — Мы не виделись пару лет так точно, братан, толком не пиздели. Как думаешь, что я могу предполагать ё-моё? — капля яда не сказать, чтобы непроизвольно скользнула в голос, сделав его скрипучим и совсем низким. — Ага, с того момента, как тебе пришла в голову «гениальная» идея ввязаться во всё это, — Лёша вопросительно посмотрел на стул по другую сторону стола, как бы спрашивая позволения его занять. Миха чуть погодя кивает. Сегодня, похоже, он настроен на состоятельную беседу, лишь бы не вспыхнул с ничего. — Заметь, Я решил ввязаться, понимаешь, да? — Понимаю, Миш, но ты хоть догадываешься, через что ты заставил меня пройти, просто поставив перед фактом? — с горячностью подался вперёд, снова вглядываясь в лицо старшего брата, уже не пытаясь скрыть. — Ты преувеличиваешь, — отмахнулся Горшок, будто смысл этих слов для него совершенно незначителен. — Это ты в штаны наложил, когда решил, что тебя с должности турнут, если узнают, что братец у тебя мутный, — Миша до ожесточения вглядывается в хорошо знакомое лицо когда-то самого близкого своего человека. Лёша на пару мгновений отводит взгляд. Горшок и не пытался его щадить, сглаживая грани правды. По крайней мере, той стороны правды, которую он возвёл в абсолют и взращивал в пучине мерзостной обиды. — Опять ты всё вывернул на изнанку, — скривился Горшенёв. — Ну, давай! Расскажи мне тут, как тебе жаль, что я вступил на кривую дорожку! Обрисуй мне перспективы, на которые я был обречён не возьми в руки ствол, — зарычал Миша и опустил ладонь с такой силой на столешницу, что пепельница дёрнулась. — С тобой как было невозможно общаться, так и осталось, — Лёша неодобрительно покачал головой и нахмурился. — Вали! — почти взвизгнул Миха и распростёр руки в широком жесте, указующем на выход. — Вали нахуй! — Прекрати, Миш, хватит. Сколько ты ещё будешь ненавидеть и обижаться. — Ненавидеть? Обижаться? Тебе под фуражкой напекло? Звёздами на погонах засветило? Ты от меня отказался и пожелал не иметь никакого брата, чем такого, — Горшок протёр осунувшееся лицо рукой, оттянул веки и сел ровнее. — Жоржа пришили? — Убит. При задержании оказывал активное сопротивление, — отрапортовал Лёша. — Для этого ты здесь? Сказать об этом? Сказал? Уходи, — Миша отвернулся, мельком покосившись на запертый ящик стола, в котором всё это время его неизменно поджидал грязно-розовый медицинский жгут и упаковка инсулиновых шприцов. Их там наличие его всегда успокаивало и давало извращённую уверенность. В висках набатом бубна пульсировала тугая боль. В последнее время она почти не прекращалась. — Нет. Нет, я не за этим, — оба они больше не смотрели друг на друга. В комнате между братьями материализовалась прозрачная, но бронебойная стена, из-за которой они не слышали обращённых к каждому слов. — Хотел поговорить о нас? Поговорили. Хватит с меня, — Миша начинал нервироваться всё сильнее и сильнее, он дёргался в своём кресле, и то поскрипывало. Видно, что весь этот диалог доставлял ему лишь живые переживания, которые нарывали, как застарелые фурункулы. — Все наши последние диалоги заканчивались выяснением отношений. Это ни к чему не приводило ни тогда, ни тем более сейчас, но почему ты даже не хочешь попробовать попытаться что-то изменить? Прошло столько времени. — Я не вижу в этом смысла, — отрезал Миша, активно используя мимику своего лица и жесты рук, чтобы до брата, наконец, уже дошло, что пора бы покинуть чужие владения. — Миш, — голос прозвучал иначе, и Горшок вздрогнул, но виду не подал. Эта дурацкая интонация прямиком из самого детства, и выражение глаз заставили сердце кольнуть, будто шипом розы. Это какое-то наказание. — Я сожалею, — до тошного честно признался Лёша, а Миша с кровавой горечью и распахнувшейся навстречу душой пропустил эти слова внутрь себя и вдруг совершенно рассвирепел. Как он только смеет так бездарно и жестоко распоряжаться его, Мишиными чувствами! — Засунь свои сожаления себе в задницу. Ты за меня испугался — я жив. Ты сожалеешь — я простил. А теперь уёбывай! — взревел он, подскакивая с места, и с громким звуком оттолкнул назад кресло. Лёша тоже встал, но не пугливо, кажется, собираясь принимать всё, что за этой ослепляющей вспышкой последует. — Я хотел сказать, что подчищать за тобой тех размеров пиздец, что ты по обычаю после себя оставляешь, уже не позволяет моё звание. Возникает слишком много вопросов, на которые всё сложнее и сложнее подыскать удовлетворяющий всех ответ, — поостерёгшись, что братец его сейчас выпрет из комнаты насильственно, Лёша поспешил огласить основную информацию, с которой он и пожаловал в гости. — Что ты хочешь этим сказать? — взрыв водородной бомбы отсрочился на энное количество времени. Лёша выиграл лишние пару минут. — Ты проел плешь всем структурам, до каких добрался. Скоро на твои выходки перестанут закрывать глаза. — Ты в курсе деятельности группировки? — нехорошее злое любопытство слышится в рокочущем громом голосе. — Я в курсе твоей деятельности. — И как давно? — Миша понизил громкость, но лучше бы он орал и демонстрировал ту страшную, притаившуюся сейчас злобу. — Поинтересовался, когда Шурик позвонил, — выдержав этот невыносимый взгляд, Лёша перебрал пальцами, собрав ладонь в кулак. — Много интересного узнал? — ехидно спросил Миша, как бы из праздного любопытства, а сам сверлил и сверлил брата пристальным вниманием, будто пытался сквозь кости черепа в самую его суть посмотреть. — Предостаточно, — сухо сцедил он. — Всё, что в открытом доступе, — Лёша стал ронять слова нехотя. Ему неимоверно хотелось увильнуть от ответа. Ведь если продолжить делиться информацией, то по итогу, когда все вызывающие смутную тревогу опасения приобретут словесную форму, всё бы оказалось куда материальнее и серьёзнее, чем только можно представить. — Я запросил документацию не из открытого доступа, попросил поднять архивы, — Лёша упёрся кулаками в столешницу и наклонился ближе к Мише, буквально прошипев ему в лицо: — Мне намекнули, что доступ я получу не раньше, чем после дождичка в четверг. Под тебя роют, — Лёша всё же сказал то, что его серьёзно волновало. Он сказал это вслух, видимо, ожидая бурной реакции и от Горшка, но получая от него только вид непроницаемой маски на лице. — Я всё никак в толк не возьму, — Миша привычно пожевал щёки изнутри, взглянул подозрительно исподлобья. — Столько времени сидел сиднем, ни слуху, ни духу, а щас — вот те нате — хрен в томате отелился. Братские чувства проснулись или тут что-то другое? — Ничего другого, Миш. Не ищи подвох, когда его нет. И я… Я могу прийти ещё? Если что-то всё же узнаю, разумеется, — если бы Горшок умел отказывать брату, видит Бог, он бы отказал, несмотря на полезную в каком-то роде бесценную информацию. Он бы отказал. Повторяет это себе ещё пару раз, испытывая что-то вроде зубной боли, о которой знал не понаслышке до того, как «зацементировал» приличную дырень в ряде передних зубов. — Хуй бы с тобой, раз так хочется отъебать все свои принципы в задницу. Валяй! — пренебрежительно махнул рукой куда-то в сторону. — Мои принципы остаются при мне. Я не собираюсь на тебя работать и не полезу дальше необходимого, — Миша хищно оскалился, как акула, на расстоянии чуя кровь, готовясь сорваться с места, чтобы челюстями ощутить эту животрепещущею пульсацию. Горшок знал, что это значит. Хорошо знал. Когда человек в конец исхитрялся запутаться, он начинал сыпаться. Прыгать из крайности в крайность, надеясь отыскаться, но до последнего убеждая всех подряд в собственной незыблемости. — Подумай хорошенько, а надо ли оно тебе, — на прощание многозначно бросил Миша. Лёша не замер, он просто кивнул, находясь уже у двери, и молчаливо покинул комнату, оставив Горшка наедине с назойливыми мыслями и воспоминаниями из настолько далёкого детства, что они казались нереальными, которые он не прогонял, но и не шибко жаловал при появлении. — Позови Шурика! — крикнул Миша вдогонку брату. Впав в состояние стагнации, Горшок растрепал волосы и сжал голову ладонями, видимо, в надежде, что она зрело треснет, как подоспевший арбуз. Вот и разрешилась одна проблема, сидевшая занозой в заднице. Но не прошло и года, как нарисовалась другая. Стоило ли брать её в оборот и пытаться выведать что-либо? Об этом и стоит подумать. Дверь приоткрылась, и в комнату, как сизый утренний туман, вплывает Балу. Тихий и почти прозрачный. Он неспешно прикрыл дверь на щеколду, и вместо того, чтобы по обыкновению пройти к дивану и занять своё излюбленное место, он остался в дверях, чем позабавил Горшка. — Да чё ты, ё-моё садись! — Горшок резко ткнул ладонью в глубь комнаты. Шурик воспользовался приглашением и молча прошёл, и занял место на диване. Эта отрешённость, лишённая слов, начинала подбешивать, но Балу разодрал наставшую тишину, прежде чем Миша в грубой форме принялся бы выяснять, какого хуя его сегодня все взялись в обязательном порядке выводить из себя. — Ты звал меня. Что-то случилось? — блекло поинтересовался он, не пряча взгляд, а смотря вполне ясно и осознанно — открыто в лицо Горшка. — Естественно. Блять, если я звал тебя, то что-то случилось, — Миша сверкнул болезненным взглядом исподлобья. Этот взгляд был достаточно остр, недружелюбен и отталкивал. — Ну да, конечно, — Шурик прикрыл ладонями коленные чашечки и перебрал пальцами в нервозном и раздражённом жесте. Это заявление не пришлось ему по душе. Горшок бегло осмотрел хорошо знакомую, но исковерканную нервным истощением фигурку друга. У него не осталось сил и желания, чтобы сейчас тратить их на задушевные беседы. В крови гоняла и пенилась неясная нездоровая злость. Миша понимал, что неправильно её срывать на Балу, но ничего поделать с собой не мог. Да и не хотел, если оставаться с собой честным. Оттого он скалился и ощущал эмоциональное возбуждение. Подпитывали всё это великолепие ещё свежие воспоминания о проведённом времени в больнице и ещё более свежие — о минувшем диалоге с братом, которого Горшок, признаться, никогда не планировал принимать после того, кем он стал. Миша мстительно наблюдал и впитывал невысказанное Шуриково недовольство, будто испытывая на прочность, его, казалось бы, безграничное терпение. Это ведь по его вине с Лёшей встретиться пришлось. Да мало того, что не просто пришлось встретиться, а провести нежеланный, вымотавший его диалог, принёсший лишь боль от памяти, что работала порою коварнее и исправнее любого архива. — Давай-ка обсудим с тобой вот что… — сплетённые под подбородком руки несколько сковали речь, но Мишу это не смутило, и он продолжил, как ни в чём не бывало: — Мой братец исключительно по доброте душевной поделился со мной интересной историей. Ты просто обязан мне подсказать, что нам теперь с ней делать… Заниматься словесной эквилибристикой Горшок ненавидел. Ссориться с Шуриком на полном серьёзе он тоже ненавидел. И что из этого он ненавидел больше — вопрос спорный и обоюдоострый. Вопреки своей ненависти, пришлось заняться и первым, и вторым одновременно. Стены сдавливали их со всех сторон, пульсировали в такт ломящей головной боли, что становилась нестерпимой. Таящееся напряжение выливалось в бурлящий подстёгнутый гнев. В какой-то момент Горшок на полном серьёзе решил, что его уже занесло. Будто он летел на полной скорости по гололедице и вдруг решил вписаться в девяностоградусный, крепкий, как спирт, поворот. Не вписался и расшибился в лепёшку. А когда хлопнула дверь, даже и не подумал вскакивать, вдавленный в кресло силой метафорического удара и болью. В ушах встал звон и отголоски слов разозлённого Шурика. «Не захлебнись своей злобой! Справишься? Ну, тогда и поговорим». Миша зарычал по-звериному. Верхняя губа приподнялась, обнажая ряд зубов с выдающимися клыками, а перед взглядом зарябила и заплясала бензиновая темень. Рука произвольно потянулась к ящику. Вставить ключ в скважину, провернуть дважды, вынуть жгут, закатить рукав, затянуть на руке потуже и старательно поработать кулаком. Дождаться, когда вздуется какая-нибудь из не сгоревших ещё вен, ввести иглу и впрыснуть наркотиквкровоток… Горшок с рёвом отдёргивает дрогнувшую по направлению к ящику руку. Кто бы знал, каков соблазн сорваться и прекратить свои страдания, вызванные предательской зависимостью организма. Кто бы знал. Замечательное, так нежно любимое им забытьё было всего лишь в нескольких оборотах ключа и паре слоёв дерева. Миша усилием воли заставил себя не думать и вместо ящика потянулся к початой бутылке коньяка. Стаканов в зоне видимости не мелькнуло, но то и неважно. Горшок откупорил плотно прикрытое им же самим на кануне горлышко, опрокидывая в себя теперешнего насыщенно-цирконовое содержимое, что обволокло плотной горечью и пламенем ротовую полость. По вкусовым рецепторам сию же секунду полоснуло отвращением. Но это ненадолго. Стоит немного подождать, как настигает приятное послевкусие. От крепости алкоголя заслезились глаза, в уголках собралась солёная сверкающая влага, промочила чёрные ресницы, и те склеились кукольными треугольниками. Горшок резко повертел головой в поисках того, чем можно было занюхнуть это закружившее водоворотом безобразие, чтоб от подскочившего давления не поплыло в голове. И не находит ничего лучше, чем полную чернильницу из канцелярского набора, который ему когда-то подарил кто-то из коллег по криминальному ремеслу в знак глубочайшего уважения. Крышка с массивной чернильницы насыщенного малахитового цвета слетела по щелчку пальцев, а в ноздри ударил терпкий аромат импортных чернил. Как ни странно, вид и запах чернил напоминают вдруг о чём-то небольшом, светлом и… Лопоухом. Миха громко, надсадно фыркает и со скрипом откидывается на спинку, растекаясь в сидении, будто из него вдруг выдернули все кости хирургическим пинцетом и старательно заменили гибкими хрящами. Горшок прикрыл глаза, вызвав перед взором хорошо запомнившийся образ. Раздосадованный, раскрасневшийся и ершистый. Горькие капли очередного щедрого глотка теряются в неравномерной щетине, и Миша не успевает поймать те языком. Спирт быстро испаряется на воздухе. От него остаётся чёткий запах и липковатая влажность. Разум заплывает почти что пластами жира по мере того, как бутылка опорожняется в недра горшковской туши. Мысли путаются, как кружевное полотнище неумелой пряхи. Одна мысль цепляется за другую, и всё это скрепляет собой отборный клейкий бред, перемежаясь с пьяной горячкой и неуёмным желанием сотворить под диктовку своего разума неимоверную глупость. Центральным образом всей этой свистопляски становится Князь. У Миши в надувшейся угарным газом голове самый что ни наесть бал Сатаны и ансамбль народнопоэтической песни из чертей. Ему до безумства, до зелёных чёртиков смешно. Миша не видит, но ему вполне ясно думается, что ранние и холодные зимние звёзды ему подмигивают, и водят утренничные хороводы вокруг линяющей луны. Едва не уронив бутылку и чудом не разлив остатки роскоши, наклюкавшись за пяток щедрых глотков, какими принято пить сладкий поостывший чай, Горшок, шатаясь, поднялся на ватных подламывающихся ногах. И вот уже день не кажется беспросветно испорченным и мрачным, несмотря на черноту утра. Карусель гротескных образов манит, раскрашивая мир и делая его похожим на калейдоскоп. Всё вертится, как в центрифуге, размазав мозг по стенкам черепа и оставив лишь это припадочное движение. Миша отупело чешет руки вдоль вен. Там поднимается нестерпимый зуд, хочется выпрыгнуть из собственной шкуры. Она вдруг стала ощущаться шерстяным и колким свитером. Ему нужно прогуляться, чтобы выветриться. И кажется… Кажется, Андрей не возражал против их очередной встречи.***
Как можно не любить зиму? Думал Андрей, стараясь поднять ногу достаточно высоко, чтобы не засыпать в ботинок насыпавшего за ночь снега. Кристаллики искрились в мрачном уличном свете, притягивали неуклонно взгляд. Морозец кусал за щёки, нос и уши. А всё потому, что Князь не подумал о градусах, которые коварно спустились ниже нуля. Всю предыдущую неделю царствовала слякоть. Даже помыслить было трудно, что за ночь наметёт столько! Андрей очаровался обманчиво дружелюбным сахарным великолепием, что встретило его с утра в окне общежития. Как-то забылось, что снег холодный, что грубый на ощупь, а под ним, скорее всего, вообще толстенный слой скользкого льда. Один неудачный, малость неловкий шаг — и растянется Князь, как самая настоящая фигуристка. Ну или родительская раскладушка, что стояла летом на балконе и использовалась крайне редко. Несмотря на погодные условия, которые почти за год успели стать непривычными, Князь искренне любовался этим тёмным и заснеженным утром. Дни стали короткими, а ночи длинными. Сейчас ещё горели фонари, и можно было представить, что идёт он не ранним утром, а поздним вечером. Встречных прохожих практически не было, что в раннее время суток, когда все ещё спали, что в позднее, когда все предпочитали прятаться по домам и готовиться ко сну. Андрей усмехается, когда мысленно приходит к заключению, что зимой вся жизнь сужается до сна или подготовки к нему. Ленивое время года. До училища выходит дойти без происшествий, нигде не упав и не покалечившись. По приходе, отдав куртку в гардероб и получив номерок, Андрею пришлось целиком погрузиться в мир мишуры, хрустко-переливчатого дождика и запутавшихся за год гирлянд с разноцветными лампочками разных размеров и форм. Князь, лично вооружившись скотчем и тупым канцелярским ножом, на одном из окон вверенной аудитории пытался начертить гирляндой ёлочку. Выбор стоял между эстетичностью фигуры и её практичностью. Если чаша весов перевешивала в сторону первого, то изначальный смысл гирлянды терялся. Вилка до розетки не доставала, и лампочки без могущественного электричества не горели. Опечаленный Андрей пожертвовал красотой ёлочки, но зато она стала гореть и переливаться разными режимами. После Князю всучили почти засохшую белую гуашь из детского набора, растрёпанную кисть из белки и припахали рисовать сугробы и снеговиков, пока девчонки мешали воду с сахаром, чтобы прилепить кружевные снежинки из салфеток на стёкла. Для украшений, как Андрей считал, было ещё рановато, от них можно было успеть устать до самого праздника. Но его никто не спрашивал, а он и не жаловался. Как любой обычный студент, единственное, чего Князь желал, так это чтобы пары пропали пропадом. Его желания в этот раз целиком и полностью совпали с желаниями коллектива, что происходило крайне редко. Поэтому дружно было решено тянуть время настолько старательно, как только можно. Поглядывая в окна со второго этажа, Андрей ненароком припоминал Горшка, его тёмный взгляд, скользящий по бликующим окнам, его покоцанную машину. Андрей, в общем, непозволительно много думал о Мише и, что странно, никак не мог выбросить его из головы. Повздыхав тяжело, Князь спрыгнул с подоконника, который он уже некоторое время протирал своими штанами. Из плотного листа бумаги он свернул конус и заклеил край скотчем. Цветными карандашами разной длинны, преимущественно холодных цветов, он нарисовал звёзды и водрузил получившийся колпак себе на макушку. Из другого листа Андрей свернул себе подзорную трубу. Звёзд на небе уже, конечно же, не было, но Князю это не помешало выдумать, будто бы есть. Реальность всегда охотливо прогибалась под его воображением. В школе Андрей астрономию не жаловал, поэтому все выдуманные им созвездия не имели ничего общего с действительностью, и оттого они были ценнее. День в училище завершился. Занятий удалось избежать, и часы поставленных на сегодня дисциплин сгорели в белом пламени декабрьской предновогодней суеты. Обучающиеся группками высыпали вон из здания, покладисто отстояв длинную очередь в гардеробе, чтобы получить свою куртку обратно. Уши наполнили звуки задиристого озорного смеха. Самому Андрею не удалось остаться в стороне от массовой игры в снежки из ещё слишком неустоявшегося рассыпчатого снега. Парочка шариков, скомканных на скорую руку, белыми бомбочками прилетели ему в грудь и спину при «взрыве» белые ошмётья осыпались к ногам и даже попадали ему за воротник, обдавая холодом разгорячённую кожу. К концу этой забавы у него горели щёки и уши, оттаяли и хлюпали сопли в носу, а с прядей чёлки капали сменившие своё агрегатное состояние снежинки. Андрей чувствовал себя счастливым и живым. В его руках снегом плакала волшебная старая сказка, которую многие обзывали так просто — детство. Он не брался вмещать все свои необъятные чувства, ощущения, воспоминания в эти семь букв, ведь они ничего не передавали. Бойня снежками завершилась и осталась воспоминанием примерно около трёх часов дня. Андрей распрощался с друзьями и знакомыми, сказав, что ему нужно забежать в магазин по дороге в общежитие. Если бы не эта необходимость, он бы с радостью согласился с ними прогуляться. Но, увы и ах, необходимость в пополнении продуктов распорядилась за него. Позволив мыслям соскользнуть в немыслимую околесицу, Андрей на ходу отряхиваясь и не заглядываясь по сторонам, принялся напевать всплывшую в памяти мелодию. Мелодия была из обожаемых им «Бременских музыкантов», которых тут же неимоверно захотелось пересмотреть. Решив в обязательном порядке прошерстить расписание программ для детского канала, как только он окажется дома на новогодних каникулах, Князь упустил момент, когда на его плечи опустилась тяжеленная рука, а в нос шибанул сладковатый запах спирта и шероховатый запах сигарет. Андрей вскрикнул от неожиданности и вывернулся из-под руки, как котёнок, которого неловко взяли на руки. — Ёбаный ты Фредди Крюгер! Тебе бы только в фильмах ужасов сниматься, Пиздец Кошмарович Горшок! — возопил Князь, размахивая одной рукой, а вторую положив на сердце. — Вот кого надо было на роль ведущего «Баек из склепа»! С тобой и штаны не придётся носить, сука, — застигнутый врасплох Андрей картину представлял собой уморительную, поэтому улица моментально задребезжала искристым и душевным хохотом Горшка, который вылез никак иначе из-под земли. Так обычно маньяки материализовались в подворотнях. — Смешно тебе? Ну, посмейся, вдруг-откуда-не-возьмись-появился-Вротъебись, — сейчас как никогда раньше, Мише хотелось отвесить смачного леща. — Скучал? — тёмные глаза сверкали, как у налакавшегося валерьянки кошака. Весь Горшок даже стоял, как шарнирный, с глупой и хитрой ухмылочкой, моргал немного в разнобой. Всё это, да и к тому же отчётливый характерный запах выдавал в нём неопределённую степень подпития. — Ну-у, — уже спокойнее улыбнулся Князь. — Не стану отрицать, что я хотел вновь встретиться. Только я не думал, что ты объявишься так скоро, — лучшее нападение — это правда. Миша с важным видом скривил губы и лениво похлопал ресницами. — Считай, я соскучился, — Андрей прыснул, ни на йоту не веря в такой мотив нахождения тут Горшка. Скорее всего, ему просто стало скучно. А Князь, что ни говори, был замечательным развлечением, начиная с их самой первой встречи. Миша, как всегда, пошёл на поводу у своих прихотей. Ничего нового. Будь Андрей более истеричным, наверное, он бы бесился от того, что всё их взаимодействие сводилось к неумелому исполнению определённых ролей охотника и добычи. Но природа не наградила его сучьим и склочным характером, поэтому Князь забавлялся от таких поэтичных сравнений, что лезли ему в голову и в целом являлись лишь его глупыми ассоциациями, которые имели мало общего с реальностью. «Вся жизнь — спектакль, я в ней актёр». — Мне лестно, — шутливо поклонился, рассматривая глаза Миши со странно отяжелевшим и оцепеневшим мерцающим взглядом. — Если ты реально хотел встретиться и… Пройтись в моей компании?.. — неуверенно уточнил он, и Горшок чуть погодя согласно кивнул, выслушивая Андрея. — Тогда тебе придётся немного подождать, пока я зайду в магазин, а потом в общагу. В холодильнике шаром покати. Бедная студенческая жизнь, сам понимаешь, — пожал плечами с невинным и безоблачным выражением в глазах, в это время принявшись ковырять так удачно подвернувшийся заусенец на пальце. — Базару ноль, — пробасил немного сиплым голосом Миша и по негласному соглашению они направились к общежитию, чтобы по дороге заскочить в первый попавшийся магазин. По пути с каждым шуршащим шагом, Князем овладели некоторые обоснованные не беспочвенные сомнения, заключавшиеся в правильности того, что с Мишей стоит разгуливать в его нынешнем состоянии. Андрей не имел ничего против пьяных людей, но на всех алкоголь влиял по-разному. И припомнив предыдущие разы, когда ему доводилось сталкиваться с Горшком в неадеквате… Князь вздрагивал и периодически косился в Мишино около блаженное ебало, выискивал там что-то что его так тревожило в прошлые разы. Но то ли в этот раз дневное освещение перестало обтачивать его черты до инфернально-демонических то ли ещё что-то, но, так или иначе, Горшок просто выпил и, похоже, действительно хотел прогуляться. Феноменально. В общем-то всё нормально, да не совсем. Уже взлетев по порожкам к магазинной двери, Князь отчётливо понял, что хотел бы этой прогулки избежать. Первый восторг от встречи схлынул, как с гуся вода. И, пораскинув мозгами получше, он кристально ясно осознал, что это состояние Горшка его на подсознательном уровне пугает. Всё равно какие-то не такие у него были глаза. Поёжившись, Андрей настойчиво попросил Мишу подождать его снаружи и, пообещав быстро вернуться, скрылся внутри. Хуже всего то, что на подсознательном уровне его это и привлекало. Горшок стёк обратно на тротуар. Боль в голове немного притупилась, а пульсация и вовсе почти сошла на нет, оставив после себя лишь глухую поганую боль во лбу и висках. Интересно, ему показалось, или Андрей вновь какой-то дёрганный?.. Додумать ему помешало пронзительное, выедающее размякший мозг карканье. Горшок в недовольстве оглянулся на источник шума и имел счастье лицезреть ворону, что, перебирая лапками, семенила туда-сюда-обратно. — Чего уставилась? — недружелюбно пробурчал Горшок вороне, которая, вертя маленькой башкой с острым клювом и блестящими глазами-бусинами скакала по бордюру и совсем его не боялась. — Страх потеряла. А если я щас тебя поймаю и на суп пущу? Что? Тоже не улетишь? — Миша направился к вороне, будто бы воплощать свою угрозу в жизнь. Спустя пять минут — Только ты меня и понимаешь, Каркуша. Как никто другой, — Миша со вздохом отломил кусочек от дольки зачерствелого сухаря, нашедшегося в бездонном кармане его куртейки, и бросил выслушивающей его вороне. Та щёлкнула клювом и поскакала за кусочком. — Ты что делаешь? — опасливо интересуется Андрей, который только вышел из магазина с авоськой, которую ему в прошлый раз пребывания дома втюхала мать, чтоб он не страдал каждый раз в поисках недолговечных пластиковых пакетов. Там покоились яйца и чёрствый хлеб непонятно какой давности. Продавщица сказала, что хлебу не больше недели. Князь поверил на слово. — Общаюсь, — Миша сложил губки бантиком и немного покачнулся взад-вперёд. Князь покосился на ворону. Потом на поддатого Горшка. Потом опять на ворону, что моргнула плёнчатым веком, держа в раскрытом клюве кусок хлеба. — И как?.. Чего рассказала? — участливо спросил Андрей, раздумывая, как всё же уговорить Михаила Юрьевича отправиться туда, откуда он тут очутился. Для начала его было бы неплохо попросить подняться в вертикальное состояние, что Князь, собственно, и сделал. Миша противиться не стал и с кряхтением поднялся, всё-таки спугнув ворону своими резкими движениями рук, похожими на взмах крыльев. Вопреки справедливым опасениям Андрея, заключавшихся в том, что окружающее пространство сейчас закружит Горшку голову, и тот присядет обратно, этого не происходит. Видимо, выглядит и чувствуется Миша гораздо более поддатым, чем он есть на самом деле. — Смотри, твоя подруга улетела, — позёмка стелилась и охватывала ноги. Князь разглядывал фокус от природы и Горшка, который демонстрировал фокусы похлеще, чем низовой ветер, что стлался по земле. Миша расхлябанно зашагал рядом. — Может, и нам следует разойтись? — мягко, чтоб не гневить пьяного человека, поинтересовался Андрей, заглядывая в отсутствующее лицо с тёмными глазами-прожекторами что распахнуты были на грани выката. — Разойтись? Это я могу! — Миша деятельно шлёпнул кулаком о раскрытую ладонь, скользнул взглядом по пространству, явно не для того, чтобы найти подходящий перекрёсток на «разойтись». Князь бы посмеялся, но он совершенно не представлял, что ему делать с поддатым мужиком-героем множества его последних снов. Упаси Матерь Анархия Горшка от таких подробностей. Свят-свят-свят! — Уж не надо, не шокируй публику, они и милицию вызвать могут, — на упоминании милиции Миша невыразительно поморщился, а Андрей хмыкнул, осознавая причину, но не решаясь лезть с вопросами. Очевидно, Горшок домой не хотел. Будто там его поджидала какая-нибудь особо сварливая жена, что пилила ему мозги всякий раз, когда муж заваливался в чуть развесёлом состоянии. Верхом тупости было бы спросить сейчас Горшка о таком варианте развития событий. Ежели у него и есть дама сердца, всяко она осведомлена о деятельности и образе жизни своего мужика. Явно не её, этой гипотетической особы, Миша сейчас забота. Ну вот и снова свиделись. Князь как-то легко вздохнул, будто отпуская ситуацию, и зашагал с Горшком в ногу, подстроившись под его широкую раскоряченную поступь. Ему вдруг стало даже смешно от мысли, что женщина или не женщина, но вот Балу Мишу за предыдущую выходку его явно по головке не погладил, а Андрея, должно быть, и вовсе желал прибить. Князь вновь хмыкнул весело, но немного стыдливо. Он постарался успокоить себя тем, что теперь Шурик не терзал себя мыслями по поводу собственной вины из-за ситуации с сараем. В понимании Андрея эти эпизоды должны были друг друга обоюдно нивелировать. — Мне нужно в общагу. Ты же не забыл? — Князь потряс авоськой, вполне непрозрачно намекая на свой маршрут. Миша моргнул полу пьяно и, состроив рожицу, пожал плечами. На его языке это, вероятно, значило, что Мише, в общем и целом, похую, куда идти и с какой целью. Он молчаливо требовал от Андрея присутствия. И Андрей сделал для себя уже которое за этот день открытие. Он был не против. — Дерьмовый день? — Горшок, не стесняясь своих эмоций, громко фыркнул и следом икнул, чтобы потом его лицо отразило эмоцию, напоминавшую вспоминание определённого эпизода. — Надеюсь, ты поможешь сделать мне его лучше, — Князь не смог считать выражение, какое отразилось в горшенёвских глазах. Удалось уловить лишь хищную природу тонкой ухмылки, прочертившей острое лицо. От этого микровыражения Андрею стало не по себе, но уточнять он ничего не решился. «Не хочешь знать ответ — не задавай вопрос». Здраво рассудив, что стесняться Андрею нечего. И теперь, когда их взаимодействие осуществлялось почти на равных, не считая, конечно, приличной разницы в возрасте, что ещё ощущалась авторитетной и уважительной, Князь расслабился и решил развлечь себя и Горшка бесполезной беседой, которая бы не затрагивала острые темы. Темы для обсуждений как раз всплывали самые разные. Миша задавал уместные вопросы про училище и в целом выглядел как человек, которому ответы были интересны. Андрей догадывался, что, несмотря на все радикальные суждения, которые, несомненно, полнили Мишину личность, порою ему не хватало обыкновенной рутины, такой, которой его и мог сполна обеспечить Князь. Не у одного Горшка завалялся с десяток «охуительных» историй. И пусть они не могли шокировать наличием выдающихся подробностей, но кто сказал, что Князь не приукрасит?.. Миша был в некоторой степени наивным. Андрей, опасаясь нарваться на гнев, предусмотрительно держал язык за зубами, но выводы для себя делал. У общежития он так же попросил себя подождать, посоветовав полу шутливо, полу серьёзно найти ещё парочку ворон и подсесть им на уши. Миша проводил его задумчивым вопросом о том, есть ли у ворон уши?.. Князь смеялся с этого до самой комнаты. Яйца он упрятал в холодильник, а из упаковки хлеба вынул кусок, который прятался под горбушкой и, надкусив его, захватил на всякий случай шапку, которую, скомкав, сунул в карман. Мысль о криминальном авторитете, что послушно дожидался его у дверей общежития, разлилась неверием и каким-то глупым восторгом в районе печёнки, и, вгрызшись зубами в поджаристую тугую корочку, он отправился обратно на выход. Не заставлять же Михаила Юрьевича ждать больше необходимого?..***
Никаких дельных предложений у Андрея для более основательного времяпрепровождения не было. Диалоги диалогами, но на улице не лето, была велика вероятность замёрзнуть, а потом полечь с простудой или воспалением… Чего-либо. Примерно через час Князь принялся аккуратно намекать, что они хорошо и приятно провели время, но пора бы и по домам. У него сессия на носу, скоро уже начнёт темнеть, на улице холодно, да и в целом погуляли они хо-ро-шо! Намёков Миша не понимал. Или издевался. Хотя конкретно сейчас, скорее всего просто не обращал внимания, таская Андрея прицепом, буксиром за собой по подворотням и улочкам, между гаражами и дворами. — Смотри, какой урод! — Миха неприлично тыкал пальцем в снеговика, который стоял на порожках дома. Снеговик и вправду не отличался привлекательностью — кривой и почти уже разломавшийся, видимо, сделанный сегодня по утру. — Это твой коллэга, — хохотнул Князь и хулигански плюхнулся прямо на порожки, «приобняв» хрупкую фигуру за шар, сверх которого была хлипко прилеплена башка. — Надо фильм снять! Только представь, ты в главной роли, и он с тобой вместе. И любое «Сияние» залипает! — Горшок хохотал, сложившись в три погибели. И вот они уже разыгрывали дурацкую сцену из выдуманного на ходу кино. Игнорировать очевидную трясучку, которая вскоре охватила обоих, возможным уже не представлялось. Но это не послужило веским поводом, чтоб всё-таки распрощаться. До чего же Миша не хотел домой! — Давай зайдём куда-нибудь, — значительно протрезвев на усилившемся морозце, поинтересовался Горшок. Андрей как раз растирал руки, а до этого нацепил шапку, в которой стал напоминать гопника. — Предлагай, — вдоль улицы были и кафе, и магазинчики, но Миша только критично пялил на вывески и капризно вздёргивал нос. Они успели ещё немного пройтись вперёд до углового здания, после которого был небольшой переход со шлагбаумом. Князь не обратил внимания на вывеску, собираясь шмыгнуть мимо, но Горшок был другого мнения на этот счёт. — …До двадцать четвёртого декабря… Пойдём, а? — Миха втянул носом сопли и вопросительно глянул на Андрея. — Куда? — опешил он. — Как с луны свалился, ей-богу ё-моё! В гареле… Галерею! На выставку картинную, Андрюха, ты чё, читать разучился? Разуй глаза! — и действительно, моргнув и присмотревшись, задрав голову, Князь увидел надпись, что гордо гласила: «ВЫСТАВКА». — А чё выставляют хоть? — Не ебу! Айда позырим! — воодушевлённо зашатался Горшок, взяв курс на двери открытой ещё каким-то чудом галереи. — Вот ты и позырь, а я всё ещё бедный студент, — Князь уже успел обрадоваться тому, что лишних копеек у него не осталось совсем. Это был замечательный повод слинять в тепло общежития. На сегодня у него передоз Миши. — Искусство бесценно, Андрей, кому, как ни тебе про это знать! — возмутился Горшок. — Ты, оказывается, у нас ценитель… Ну что ж, иди, созерцай прекрасное, а я, так уж и быть, пойду поплачу в подушку, — для полноты картины Князь вывернул совершенно осиротевшие пустые карманы куртки. Оттуда выпала шелуха от семечек и скомканная бумажка: — Денег нема. — Да я заплачу, ёбаный рот, пошли! — эмоционально едва не затанцевал на порожках Миша. — Неудобно как-то, — растерявшись, Андрей не нашёлся, что на это сказать, просто глупо захлопал ресницами, не ожидая такого заявления. — Неудобно, когда дети соседские на тебя похожи. Ну чё ты, как этот. Пошли-пошли, Андрюха! — как радушный хозяин этой галереи Горшок, соскочил с порожков, спотыкнулся, едва не пропахав носом вновь образующийся слой посыпавшего снега. Потихоньку кое-где стали загораться фонари. День пролетел совершенно незаметно. Андрей чувствовал нежный прилив счастья, что назло тревожности и неясному страху теплилось в животе и щекотало все близрасположенные органы. Князь наивно посмотрел на свою грудь, наверное, ожидая увидеть ласковый свет, пробивающийся из-за рёбер, но ничего такого, само собой, не увидел. Его хватают под руку и настойчиво волокут вверх, к закрытым дверям. Андрей усмехается, чувствуя себя детсадовцем, которого, не спрашивая, припёрли туда, куда он не думал. Горшок вытолкнул Князя вперёд себя и, прежде чем открыть дверь, он жёстко обнял Андрея за плечи и буквально всунул его в помещение. Глазам открылась комната с обилием тёмного дерева и пафоса. Скосив взгляд на боковую стену, Князь заметил несколько навесных стеклянных шкафчиков с полками, на которых расположились закладки и ещё какие-то безделушки. Миша рядом ожил и, обольстительно разулыбавшись девушке, что смотрела на поздних посетителей с некоторым опасением, подошёл к ней, на ходу доставая несколько измятых купюр из кармана и шлёпая ими о деревянную поверхность перед ней. Без лишних слов они получили свои билетики и привилегированную возможность побродить без экскурсовода. Для Андрея так и осталось тайной, это из-за того, что Миша приплатил сверх необходимого, или потому, что ради всего лишь двух человек того не хотели беспокоить. В любом случае, лучше так, чем слушать нудные рассказы о картинах, как два барана. Поблагодарив, скорее по привычке, они направились к двери, что притаилась за лестницей, которая вела на второй этаж. За дверью оказался довольно просторный зал с окнами, прикрытыми чёрной непроницаемой тканью и стенами, выкрашенными в однотонный благородный оттенок серо-синего цвета. Перед некоторыми квадратиками картин были расположены вычурные топчаны. Верхний свет оказался предусмотрительно выключен, а каждая картина была эффектно подсвечена прожектором, каждый из которых светил холодным белым светом, отбрасывая графичные тени и грамотно освещая произведения искусства. Тут хочешь не хочешь, а всё равно будешь смотреть на картины, потому что больше и некуда. В углах было воткнуто пару длинных ваз с какими-то вениками, да и те были в глубокой искусственной тени. Ну, раз уж жизнь распорядилась таким образом, что он сегодня оказался в галерее, то почему бы не посмотреть на плоды современного творчества?.. — Чё это за мазня, ё-моё?! — Князь повернул голову к прихуевшему Мише, что, не мигая, почти вплотную уставился на картину. Холст — один из выходцев такого течения как «Современное искусство». По-заморски — модерн арт, стало быть. — Ну что ты сразу обзываться? Разуй глаза и прочитай, может у мазни имя есть, — Андрей полу боком подплыл к Горшку, послушно уронившему взгляд на табличку с автором сей шедевра и названием оного. — «О-ско-лки вре-ме-ни»! — по слогами произнёс Князь и сам посмотрел на картину. — Во как! — важно ткнул пальцем в потолок. — Хуйня, — неумолимо, с некоторой брезгливостью припечатал Миша, даром что не плюнул. Картина собой являла однотонно-ядрёный в своей салатовости холст, который посередине взрезал самый настоящий красочный взрыв. Мастихином налепленные друг на дружку выпуклые штрихи вспухали, как ошмётья плоти из рваной раны, только не кровоточили. В общем-то Князь был полностью с Горшком согласен, поэтому от комментариев воздержался. — Не нравится? — лишь невинно спросил он. — Я так же могу… Вон на прошлый Новый год сожрал чё-то не то, так я ровнёхонько такой же шедевр на полу нарисовал. — Ну что ты хвастаешься? Завидуй молча. Не твои «шедевры» тут вывешивают на всеобщее обозрение, вот ты и бесишься, — подначил Андрей, отходя к другой картине под сентиментальным названием «Слёзы галактики». Слёзы эти по форме своей напоминали больше круглые кляксы, что могли остаться на холсте после того, как над ним зверски трепали кисти с совершенно жидкой краской. — Кто на это вообще смотреть ходит, — Горшок всё пытался постичь наверняка преисполненный смысла и важности холст, но никак не мог перебороть мещанскую тупость. Князь хрюкнул, рассматривая наляпанные абы как розово-фиолетово-рыжие разводы и кляксы. — Мы, Миш. Мы и пришли. — Но нам же не нравится! — с искренностью отозвался он. — А есть те, кому нравится, понимаешь, да? — тяжёлые шаги послышались совсем близко, за спиной. — Нам же не нравится? — в самом настоящем испуге уточнил Горшок. Улыбаясь, Князь покачал головой, жест этот значил: «Ты неисправим». — Спорить о вкусах — дело последнее, — благородно сказал Андрей, надеясь, что его голос не дрогнул. Очень уж похожее ощущение его настигло, как во сне. Будто вот-вот Миша притиснется грудью к спине и…! — А чё о них спорить, если они просто хуйня? Ну нету у таких вкуса, и всё тут, веришь? — Так-то оно и так может быть, — буря миновала. Миша до восхитительного поддатый, Миша, немного разморённый и в кой-то веке спокойный, встал рядом надёжной ступенью острого плеча. — Но не заставишь ведь людей не смотреть или молчать? — Заставишь, — хмыкнул Горшок и икнул. — Надо методы только знать. А замолчать-то мы их заставим, — снова икнул и пошатнулся, как осинка на ветру. — Андрюха! Ты ж художник! — будто это воспоминание заставило его просиять. Ну, прямо-таки всамделишно просиять, осветив полу тёмный зал этим светом. — Да какой там?.. Просто балуюсь, когда вдохновение стукнет… По башке. Поварёшкой, — немного сконфуженно признал он и миловидно оскалился, поглядывая исподтишка за Мишей. — Кому ты лапшу на уши вешаешь? — отмахнулся Горшок с такой уверенностью, будто у него была своя правда. Хотя отчего же будто бы была? Была. — Заливай тем, кто не видел твои рисунки. Вот у тя реально — рисунки, а это каляки-маляки понимаешь, да? Вот ты бы хотел стать художником?.. — Миша призадумался на секунду, другую, а потом продолжил: — Я имею в виду, чтоб о тебе все знали, понимаешь, да? — так спрашивали только дети. Вот с такой горячностью, с таким интересом и пылом. Вот ровно так же спрашивали дети о том, почему земля круглая? почему небо голубое? почему трава зелёная? Андрей отвернулся к картине и пожал плечами. А хотел бы он? Ну, вот так, как Миша сказал? — Настоящим художником?.. — Настоящим? Я разве так спросил? А ты какой? Искусственный либо? — Не цепляйся к словам. Ты понял, что я имею ввиду, — Князь прикусил губу, приходя к мысли, что… — Хотел бы, знаешь. Но не так, чтобы выставочным. Кому сдались мои рисунки? — Андрей свёл брови и, окинув пристальным вниманием зал в отдалении, наткнулся на безымянную «картину», где из масляных штрихов складывалось какое-то странное кривущее лицо. — Не спорь о вкусах, сам ведь спизднул, — Горшок заступил за красную условную линию, через которую не рекомендовалось заходить на благо картинам. Вдруг нерадивые посетители решат полапать драгоценные образцы современного искусства руками? — Так в чём проблема? Если ты всё ещё считаешь, что тебе ну прям обязательно выучиться в… Где там на художников-то учат? Ну, там, короче, где-то… Чтоб стать профессионалом, то почему ты в реставрационке срок мотаешь? — как говорится, вопрос из разряда «не в бровь, а в глаз». — Миш, ну не всё же так просто, — тяжко вздохнул Андрей, объясняя будто бы маленькому. — Мало ведь хотеть. Стране это сейчас не нужно… Знаешь, как говаривал товарищ Маяковский? «Вы любите розы? А я на них срал! Стране нужны паровозы, нам нужен металл»! Не до моих, я имею ввиду щас оборотней, упырей да леших. Кому не покажи — засмеют. Бесперспективняк. — И где этот твой Маяковский сейчас? — пробубнил Миша. — Да не в этом смысл, ты ж понимаешь, — обречённо пожал плечами Князь. — Знаешь, Андрюха… Я начинаю думать, что ты мазохист! Даже тем, чем хочешь, заниматься не можешь по каким-то своим соображениям. А Родина тебе спасибо не скажет! Так и знай. Хоть ты в лепёшку расшибись! — очень резонно заметил он. — Мне лично твои упыри и нелюди нравятся. Они-то может быть, и нужны всем, кто хочет отдохнуть от этой паршивой реальности, а не вот эти вот «сопли времени» разглядывать, чтоб великий замысел постичь, — Миху натурально передёрнуло. Кажется, пока они тут бродили, он успел протрезветь окончательно. — Походим ещё или всё? Насмотрелись? — Насмотрелись, — немного грустно, но искренне улыбнулся Андрей. Миша кивнул и, легонько оттеснив Князя плечом, зашагал к выходу, не дожидаясь, когда за ним пойдут, а просто это зная. — Зря только деньги тратил, — уже на выходе из зала тяжело вздохнул Князь, а Горшок ухмыльнулся вскользь и отмахнулся. Провели они в галерее совсем немного времени, что, наверное, и послужило причиной недружелюбного взгляда молчаливой женщины, которой Миха платил. А может, она слышала нелестные комментарии Горшка по поводу привезённых экспонатов. Кто, поди, разберёт этих рабов искусства. Миша выглядел как человек, который ни о чём не жалеет. Ни о потраченных на воздух деньгах, пусть и небольших, но всё же, ни о времени, которое провёл не столько в пустую, сколько не так, как он это делал обычно. И теперь Андрей гадал, доволен ли остался Горшок? Получил ли он то, что хотел и для чего шёл, а главное, придёт ли он ещё? Они остановились под фонарём. Замёрзшие и тихие. Белый снег парил в его жёлтом электрическом свете, а небо было сонным, вечерним, но ещё не ночным. Горшок задрал лицо к нему, и Андрей засмотрелся на колдовские глаза. Миха высунул язык, вылавливая из воздуха самовольно летящие к нему снежинки. Зажмурился от удовольствия, и в этот момент было легко представить, что и не снег это был, а самые настоящие клочки сахарной ваты. Миша поймал его за разглядыванием, но не подколол, а улыбнулся такой улыбкой, которая добралась до прояснившихся глаз, и Андрея отпустило. На душе стало так легко, а в груди по ощущениям надулся воздушный шар. На чистый невесомый снег ложились первые оставленные Андреем следы. Он топтался немного робко на месте и, пряча взгляд, улыбался. Снегопад усиливался, делая обозримые просторы похожими на белый чистый лист бумаги. Земля была прекрасна, прекрасна и чиста. Распрощались они всё под тем же фонарём, крепко пожав руки. Отходя, Андрей ещё долго чувствовал Мишин погружённый в размышления взгляд на своей несуразной фигурке. Обернуться он решился всего один раз, отойдя на приличное расстояние, Князь, движимый радостным, неясным предвкушением, подпрыгнул невысоко и, улыбаясь так, что разболелись расцелованные усилившимся морозом щёки. Андрей вскинул руку и, идя задом наперёд, энергично замахал ею Мише. Чернеющая фигура в косых и прерывистых клубах хлопьев вынула руку из кармана и, если так можно выразиться, вдумчиво и увесисто помахала в ответ. На плечах Горшка уже белели снежинистые насыпи — погоны стражника зимы, а к тёмному серебру, змеящемуся в волосах, добавилась щедрая осыпь льдистых вьюжинок. Андрей смотрел до победного, пока не споткнулся обо что-то укрытое нововыпавшим снегом. Он отвернулся, продолжая свой путь, и пьяняще точно понял, что пропал.***
Давненько здешние места не припоминали такого снегопада! С восторгом и негодованием одновременно думал Яша, отпирая деревянными руками входную дверь. В квартиру он с собой впустил мороз и свежесть, а ещё ссыпал пару щедрых снежных пригоршней с волос и одежды. В коридоре по обычаю было темно, но вот из другой комнаты лился приятный тёплый свет, что означало наличие в доме Шурика. Отлично. Пока Яша стаскивал с себя обледенелую на ветру куртку, в квадрате жёлтого света образовалась длинничковая четверолапая тень. Кошка вырулила из-за угла, обтёрла собой ноги хозяина, и стоило Яше разуться, как она тут же решила «примерить» его освободившиеся ботинки, встала в один из них сразу двумя передними лапками и вскинула мордашку вверх. — Не так, глупенькая, — нежно погладив толкнувшуюся в ладонь кошку, Яша поскорее направился в комнату, желая понаблюдать аномальное явление, которое случалось не чаще солнечного затмения — Балу дома. Звучит как начало фантастического фильма, не иначе. Шурик обнаружился не в комнате, а на кухне. Он что-то увлечённо стряпал. Втянув пропитанный запахом готовки воздух, Яша распознал аромат жареной картошки. Дёшево и сердито, но зато как просто и вкусно. Балу тускло улыбнулся, когда дал понять, что услышал парня ещё по приходу, и отправил его скорее мыть руки и приходить ужинать. Яша ускакал без дополнительных стимулов, чтобы отогреть руки и поскорее оказаться за столом. За стеклом мело во все пределы. Похоже, после холодной осени их поджидала не менее холодная зима, что в один момент распростёрла свои снежные объятия и норовила заморозить всех, кто только додумается оказаться в этот поздний час на улицах города. Яшу окутал уют и обволакивающее спокойствие. На лицо наползла улыбка, и его отражение прямо-таки преобразилось на глазах. Розовощёкое, с непослушными отливающими медью вихрами, что живописно торчали во все стороны. Красота, ни дать ни взять. — Что за праздник такой? Для новогодних подарков ещё рановато. С чего бы Михаил Юрьевич расщедрился и отпустил тебя? — Яшка подступил к Шурику и опёрся бедром рядом с ним, наблюдая, как тот ловко управляется с кухонной утварью. — Скажем так, сегодня он будет кутить. Весело, добродушно, со всякими безобидными выходками. Моё присутствие будет сильно лишним, — безупречно дипломатично ответил Балу, даже не оторвав взгляда от шкворчащей и стреляющей маслом картошки. Последнее, с чем Яша хотел сегодня разбираться, было как раз несвойственное Горшку решение не трогать друга. Поэтому его устроил этот ответ. Теперь, когда всё малость устаканилось, Яша ощутил, как между ними вспухла проблема. Скажем так, остался ещё один ма-а-аленький — но довольно-таки большой вопрос. Его суть заключалась в том, что же на самом деле значило то поползновение в сторону, отливающую ощутимо голубоватым. Между ними ничего не поменялось, да только вот из-за знания и памяти, что охотливо бросалась картинки и их сопровождением звуко-чувственным — Яша думать ни о чём другом не мог. Как ни пытался. Хотелось поговорить, а ещё не меньше хотелось продолжения. Чёрт бы его побрал! Вроде и противоестественно по идее, вроде и гадко быть должно, а не было. Наверное, Яша поломался. Балу, кстати, вёл себя как обычно, только чуть меньше смотрел в глаза. Но не избегал. Если бы стал избегать, Яша бы его во сне подушкой придушил. Немного погодя, пока ничего не менялось и повисло молчание, Яша всё-таки сел за стол и подбил щёку кулаком, наблюдая за поверхностью стола. Разделочная доска пестрела репчатым луком, который дал сок и теперь запускал резкий аромат по рецепторам. Прилипнув взглядом к окну, как языком на морозе обычно прилипали к железякам, Яша вдруг подумал о ёлке. Надо будет у Шурика уточнить, может быть, и он не против, а очень даже за срубленное дерево посередине квартиры. В конце концов, он ведь не голубую сосну требует, а всего лишь небольшую сосенку, каких в лесополосе и на рынках мильён. Шкворчание унялось, голубое пламя, рвущееся из конфорки, пугливо исчезло, и Шурик жестом попросил подать ему тарелки. Не задумываясь, Яша обыденно вложил ему в ладонь брякнувшие друг о друга посудины и даже глазом не повёл. Всё казалось привычным и отлаженным, как часовой механизм. Их совместное обитание точно можно было назвать симбиозом. Даже спустя приличное время проживания в этой квартире с Балу в виде соседа, Яша не наглел и чувствовал не обязанность, а потребность в посильной помощи по содержанию жилплощади. Такие обыденные бытовые мелочи заставляли его чувствовать себя приобщённым и важным, а не обязанным и удручённым. Две тарелки с щедрыми горками картошки оказались на столе. Кошка, как это обычно бывает, когда хозяева на кухне, прибежала следом, задрав хвост трубой и негромко мяукая. Яша хотел было встать, чтобы насыпать ей в миску сухого корма, но Шурик потрепал его по голове и сам заполнил кошачью тарелочку, забавно ворча на питомицу, что беспрерывно вилась в ногах и активно мешала, а не ускоряла процесс. Понаблюдав с теплом, добравшимся до самой души, за этой парочкой, Яша, наконец, наколол ломтик картошки на вилку и отправил его в рот. Вечер без преуменьшения стал совершенно идеальным. Ели молча, не перебиваясь на пустую болтовню. Запивали всё предварительно вынутым из кладовки абрикосовым компотом. По завершению ужина посуду взялся мыть Яша. Всё честно. Шурик приготовил, он как следует отмоет тарелки и столовые приборы от масла. Уже возясь в раковине и слушая милования Балу с кошкой, он решил всё же уточнить про ёлку, даже не желая задумываться о том, насколько просьба звучит по-детски. — Ёлка-ёлка, м-м… Я думаю, лишней не будет. Только позже, договорились? — Конечно! — просиял Яша, натирая губкой скрипящую под таким напором тарелку. — Мне ж не к спеху, — уверил он, предвкушая головокружительный аромат хвои и блеск новогодних украшений, которые просто обязаны были остаться в этой квартире с советских времён. На каких-нибудь антресолях. Вновь тишина начинает поедать все звуки, медленно, но верно погружая их в вакуум. Яша домывает посуду, ставит всё отекать возле раковины и принимается споласкивать руки от мыльной пены и остатков средства, как его настигает внезапный, но вообще-то необходимый в их ситуации вопрос. Вакуум лопается, как мыльный пузырь и застаёт врасплох, заставляет на мгновение напрячься и в мыслях пугливо пойти на попятную. Приходится взять себя в руки и так же мысленно отвесить себе не слабую затрещину. Диалог же нужно было начать как-то, а Балу облегчил ему задачу, решив поднять тему первым. — Что ты сделал тогда? — Яша зайцем замер окончательно. Плечи против его воли всё же напряглись, но не более того. — Очевидно, поцеловал тебя, — он не стал изображать святое неведение. Вопрос по существу, ответ по существу — это честно. Он развернулся на пятках и опёрся задницей о кухонный гарнитур, упираясь в него сырыми руками и состроив невинное и упрекающее Шурика в невнимательности выражение лица. — Да… Нет… То есть я понял, что ты сделал, но… Зачем? — как-то даже беспомощно поинтересовался Балу. — Ты был расстроен, — уже неувереннее ответил Яша. Было видно, что он не хочет сдавать свои позиции, но удерживать выбранную линию поведения ему ещё трудновато, особенно когда Шурик спрашивал напрямую, в лоб. — И мне показалось… Я подумал и решил, что… — враньё. Яша не думал, — это уместно. Да, вот, уместно. — Ты когда-нибудь делал это с другими мужчинами? — вопрос получается как удар под дых. Яша сначала выглядит донельзя удивлённым, потом возмущённым. — Ты за кого меня принимаешь?! — у парня дёргается глаз в приступе свирепства. Шурик немного вымученно улыбается. Яша улавливает в этом жесте усталость и остывает. Это просто вопрос. Мало ли чем ему доводилось заниматься до того, как он оказался тут, а не был вынужден скитаться по улицам Питера девяностых в качестве малолетнего беспризорника. Яша никогда подробно не делился, чем промышлял до встречи с Шуриком, как жил… А точнее, существовал в тех условиях после того, как сбежал из дома. Не любил вспоминать и возвращаться в то время, даже мысленно, чтоб не переживать это вновь и вновь. Неприятных эпизодов хватало, и были они разной степени паршивости, но все как одно плохи. Логично, что Саша вдруг мог решить, что это извращённая попытка выразить благодарность, которую Яша счёл уместной. И какую мог оказать. Яша ощутил страшную неловкость при мыслях, на которые мог неосознанно навести Балу своим порывом. А Саша всё пытливо смотрел на него и молчал. — Нет! Нет! Чтобы ты там не подумал — нет! — ужаснулся парень и начал замерять шагами комнату. — Хорошо, — стремительно соглашается Балу и смотрит на кошку от греха подальше. — Ничего такого, Яков, богом клянусь, ничего такого, — прозвучал Балу виновато, скосил прозрачный взгляд на паренька. — Блять, — Яша замирает, зажмурившись и прижав похолодевшие ладони к переносице сильнее, чем следовало, вдавливая уголки глаз. Ему хочется провалиться под землю. Вот прямо сейчас, с этого самого места, прямиком к дьяволу! Хоть пекло чистить, а не мёрзнуть под пронизывающим косым взглядом Балу. Твёрдые шаги и аккуратное, но крепкое прикосновение к плечам вот ничуть не помогают. Саша просит его присесть. Яша бормочет что-то невразумительное, но послушно следует уговорам, притиснутый к чужому боку. Послушно присаживается на табурет, пока со второго на него взирает всё понимающая, но молчаливая кошка. Пока Яша пытается взять себя в руки, Балу наливает в стакан воды из холодильника и, присев на корточки, отдаёт ему, приговаривая, как мантру: «вот так, успокойся, всё в порядке». — Тебе было противно? — Цвиркунов вертит в дрогнувших руках запотевший опустошённый одним махом стакан и серьёзно задаёт действительно волнующий его вопрос. — Нет. Не пойми неправильно, но если ты хотел меня шокировать, то выбрал выигрышную тактику, — хохотнул Шурик, и лицо его преобразилось с мягкой улыбкой, которую невозможно было не любить. Яша осмеливается установить зрительный контакт, а вместе с тем и поднять нервную, скованную переживанием руку. Не встретив сопротивления, едва касаясь, он мягко проводит ладонью по светлым волосам, смотрит во все глаза на мужчину, что сидит перед ним на корточках, и не отстраняется, не торопит, просто успокаивающе смотрит в глаза. Цвиркунов порывом, с застилающим рассудок наваждением, что читалось по диковатому от этого желания взгляду, наклоняется ниже и крепко, неуклюже и сухо Сашу целует. Это было приятно, правильно и совсем немного страшно. С Сашей редко было страшно, но сейчас именно такой эксклюзивный случай. Они скоро отстранились друг от друга. Почти сразу, если честно. Оба ошарашенные, но в разной степени. Яша моментально потянулся следом, желая продлить момент, который он бессовестно урвал, а Балу, немного удивлённо отклонившись назад. Яша своего добивается и приникает с поцелуем вновь, не дав опомниться. Берёт чужие губы приступом, будто ничего не распробовал с первого раза. У него заполошно колотится сердце и немилосердно сбивается дыхание. Он совершенно не представляет, что нужно делать дальше. Яша так бы и отстранился, успей по-настоящему испугаться и понять, что в делах любовных он дилетант. Но Шурик, замечательный и понятливый, сдаётся. Он немного наклоняет голову и раскрывает его неумелые, непривычные к таким ласкам губы своими. С лёгким трепетом, блуждающим по рукам, Яша обвил его шею и со всем юношеским пылом, который споро заменял навык, принялся с горячностью отвечать. И до того, как его смыло волной ощущений, Яша осознал, что раскочегарился не на шутку. Мир захлестнуло горячим приливом, всё закачалось. Какое счастье, что он сидел! Стул, и тот так и норовил исчезнуть прямиком из-под него, ожить и колченого удрать. Страшно подумать, чтобы приключилось с полом под ногами. Стой он на них. Кажется, у Яши поднялась температура. Чувства грозились его покинуть тот же час, но всё же пока справлялись с тем, чтобы удерживать его хрупкий разум в этом поцелуе, который постепенно набрал обороты. С невесомого и нежного он преобразился до напористого и внезапно… Возбуждающего. Яша оторвался от спинки стула и прижался к Саше крепче. Грудь того неторопливо вздымалась, а вот у Яши дыхание то меркло, то заставляло лёгкие гореть от гипервентиляции. Шурик огладил беззащитно подставленный бок и жадно его сжал, одновременно с тем легко прикусив губу. Яша разгорался под затяжными поцелуями. Светлые волосы щекотно и дразняще скользили по рукам. Было велико желание вплести пальцы в пряди, но пока выходило держаться и не переходить в крайность. Накатила беспомощность, всякая воля покинула его тело, и Яша сладко и мучительно растворялся, распадался на молекулы под умелыми руками и знающими губами. Это бы могло длиться вечность, но Саша отстранился с мученическим выражением лица, напоследок поймав чувственный выдох губами. Бледный, словно от боли, так что и Яше пришлось разомкнуть объятия и нехотя его от себя отпустить. Облизнув налившиеся цветом губы, он сфокусировал взгляд и немного разогнал туман, образовавшийся в мыслях. Балу уронил голову ему на грудь, лбом ощущая, как колотится Яшино сердце. Как отбойный молоток, желающий миновать два слоя кости и достучаться до всегда здравого и холодного рассудка. — Что мы делаем… Что мы делаем? — тяжело отозвался он, пока Яша уместил свою щёку на беловолосой макушке. — Если я отвечу, то ты снова скажешь, что знаешь, — легко пожал плечами, а Балу замычал, сцепив зубы. Яшино сердце никак не могло достучаться до рассудка. Шурик всё думал-думал-думал, анализировал и делал только хуже. — Хочешь сказать, что то, что мы делаем, неправильно? — Яша смог изобразить интонацию почти понимающей. — Хочу, — признался Балу глухо. — До усрачки хочу. — Теперь ты меня ненавидишь? — плечи поникли, а сердце теперь бухало медленно и грузно, как в ожидании приговора. Страшнее всего Яше было почувствовать утвердительный кивок или услышать до изящного простое «да». — Что ты такое несёшь? — Саша резко вскинул голову, метнул остро-стальной взгляд и поднялся на ноги, отступая к окну, за которым выла неприступная метель. — Не смей даже думать, что это так, — припечатал он немного жестковато, но так же, как и Яша сейчас, пытаясь справиться с хлынувшими лавиной эмоциями и чувствами. По-своему справиться. Яша не спешит верить. Его потихоньку накрывает отрезвляющее осознание, что теперь всё может измениться. Настроение в комнате неуловимо меняется, а было нахлынувшее возбуждение улетучивается. Не будет больше той непринуждённости между ними, того наставнического покровительства. Ничего не будет. Он всё испортил по своей тупости и сиюминутной прихоти. Теперь комната качается по другой причине. Когда Яша встаёт, ноги у него совершенно, абсолютно ватные и идти не хотят. — …ально? Всё нормально, Яша? — Балу в несколько широких шагов оказывается рядом. В его голосе сквозит ничем неприкрытая тревога, и Цвиркунов понимает, что не нужно было ко всем прочим волнениям друга добавлять ещё и эти. Совершенно дурацкие и никому ненужные. Что ж он за идиота кусок? Надо было отбрехаться, про помутнение рассудка рассказать. Бес попутал! И не то он имел ввиду со своими лобызаниями, а он… Не нужно было лезть во второй раз. Тьфу! Шурик из жалости его взашей не выпер и не оттолкнул. Захотелось плакать. — Нормально, — свой голос слышится как со стороны, сквозь слой ваты. — Ты извини. Спасибо за ужин. Всё, как всегда, было вкусно, — он сконфуженно уворачивается от Балу, который хотел задержать его в кухне, легко и непринуждённо просочившись в комнату. — Я спать, наверное, пойду, — кошка оперативно соскочила со стула и потопала за ним следом. Её Яша прогонять не стал. Мысль одиноко лежать на диване без сна не прельщала. Кажется, милая кошка это хорошо понимала и чувствовала его состояние. — Хорошо, — послышалось вдогонку. Звука шагов не последовало. Яша не мог точно знать, ведь оборачиваться он так и не решился. Но, видимо, Саша остался напряжённо стоять в проёме, грузно оперевшись рукой о косяк и через силу уважая его желание смыться с глаз долой. — Мы договорим, — Яша торопливо наклонился и поднял кошку на руки. Жалко покрывшись пятнами стыдливого удушливого румянца, он сбежал в другую комнату, бросив стене перед собой пожелания на сон грядущий и надеясь, что они срикошетили в Балу.