***
Тридцать первого числа, часов этак в восемь вечера, когда на улице по зимнему обыкновению было темным-темно раздался сонорный звонок в дверь. А за ним, на кой чёрт — неизвестно, но, так или иначе, за звонком последовало ровно три увесистых удара. Честно говоря, Андрею подумалось, что он прямо-таки почувствовал нутром, как костяшки на выдающейся руке гостя соприкасаются с внешней стороной прочной обшивки наружной двери. Для прихода хоть кого-то из друзей было рановато. Даже для самых пунктуальных… Даже для тех, кто любит заблаговременно приходить к «радости» хозяина, позабыв, что незваный… В данном случае нежданный гость хуже татарина. Родители приедут только второго января, а соседям до Князя нет никакого дела. Он ещё ничего не вытворил, чтоб дело появилось. Значит, вариант оставался один одинёшенек — это Горшок. Андрей, которому было откровенно боязно перезванивать Мише после своего вчерашнего звонка, чтобы назначить время, к которому Мише стоило бы прийти, выдохнул, одновременно разволновавшись и успокоившись. Такие чувства одолевали перед неизбежностью. Проведя наскоро ладонью по волосам, только сильнее их взлохматив, а не, как задумывалось, причесав, Андрей понёсся к двери, как подстреленный на охоте кабанчик. Посбивав на пути всё, что ни попадя и отбив мизинец об угловую стену. Он умудрился запыхаться от волнения скорее, нежели из-за «непереносимо тяжёлой» физической нагрузки, которой, конечно же, по праву могло считаться передвижение по квартире с такой превышающей любой регистр быстротой. Чувство того, что он идиот, отчего-то упрямо не отступало. Мысли в башке крутились-вертелись, а ничего дельного подбросить всё никак не могли. Вот же сучки! Беззвучно покривлявшись под дверью от боли в пальчике, которая разошлась, кажется, по всем близрасположенным нервным окончаниям, Князь, держась за ногу, навалился на дверь, прилипнув безотрывным взглядом к глазку. Как есть, в залитом медовым светом подъезде — Горшок Юрьевич собственной не скромной персоной! И стоило устойчиво встать на обе конечности, как «персона» моментально, будто ощутив на себе пытливый взгляд, нагло сделала размашистый шаг вперёд и оказалась крайне близко своей не выбритой белеющей физиономией ко взору Андрея, огороженному лишь кругленькой стекляшкой-глазком, который несколько искажал изображение объективной реальности, вытягивая и приближая объекты, попавшие в этот своеобразный объектив. Лицо Горшка с огромными глазищами и забавно, почти незаметно искривлённым носом было чуть ли не впритык к Андрееву, который от этого выпада отстранился, позабыв, что их отделяет друг от друга прочная дверь. По привычке Князь облизал сухие губы и шмыгнул носом едва различимо в тишине квартиры. Стало немного не по себе от мыслей, будто бы Миха каким-то седьмым глазом… То есть жопой… Седьмым чувством, тьфу ты, ё-моё! смог понять, что Андрей за ним в безмолвии наблюдает. Немая сцена не успевает стать в край неловкой, потому что Князь уверенно и споро отпирает дверь, а потом резко толкает её вперёд, как-то не подумав о том, что с лёгкостью может огреть ей Михаила Юрьевича. — Ты там либо на перегонки со своей тенью бегал, ё-моё? — Горшок, материализовавшийся в получившейся щели, лихо отскочил от двери тогда, когда распознал надвигающуюся опасность, а потом скорчил надменную морду лица, потому что его задело лишь лёгким ветерком. Если Андрей хотел зашибить своего гостя, надо было действовать расторопнее. — Здорово! — и только сейчас Князь, который кожей прочувствовал касания стылого подъездного воздуха, во все глаза уставился на Мишу, которого, между прочим, видел далеко не в первые. Но ощутил он, правда, что его застали врасплох. Проблеял скудное на всякие интонации «Привет» и опустил беглый взгляд ниже, привлечённый светлым предметом, который Миха всё это время держал, зажимая подмышкой. Отойти с прохода он не подумал, а вместо этого впал в ступор и оцепенел. Как оказалось, приволок Горшок с собой плоскую коробку, опознать содержимое которой вот так, с ходу, не удалось. Князь поднял глаза обратно в горшковское жало, что солнцеозарённо так и лучилось каким-то детским интересом. Миша создавал впечатление человека, которому в большей степени нравилось дарить подарки, а не получать их. Для него не осталось незамеченным то, что Андрей приметил вещицу, но даже рассматривать не стал, попридержав всё видимое любопытство в узде. — Я даже не знаю, что мог бы тебе подарить, — от растерянности, что видна была, пожалуй, лучше всего, Князь до наивного честно уставился во внимательные, пронзительные до безобразия глаза Михи. Тот порывисто пожал плечами и, не глядя, не распыляясь поздравлениями, всучил коробку Князю, оттеснив его в прихожей, чтобы пройти дальше в квартиру. Будто так и надо, и ничего из ряда вон не произошло. — Зато я знаю, — оскалился Горшок добродушно, со смехом во взгляде наблюдая, как Андрей прижимает коробчонку к груди и одной рукой запоздало прикрывает и, недолго думая, запирает дверь изнутри. Вот так да, кто бы сказал, что он добровольно закроется в одной квартире с бандитом. С ума сойти! — Чур, ничего неприличного не просить, — на автомате, без задней мысли брякнул Князь, а потом уже осознал смысл слов. Вот щас Миха, не дай матерь Анархия решит, что Андрей с ним флиртует, скажет, что очень бездарно, и в лучшем случае плюнет ему в лицо да уйдёт, а в худшем — во всех деталях покажет, что с такими делают. Князь сжался за коробкой и ожидал реакции, как приговора, готовый отстаивать своё достоинство и честь, а если что, так и вовсе отбиваться коробкой, чтоб поставить Мише фонарь, ибо тот… Офонарел! Но Миха ничего не стал объяснять, как не стал и злиться. Он просто с загадочной улыбкой перевёл шебутной взгляд на коробку, намекая на то, что её надо бы осмотреть внимательнее, иначе зачем он с ней тащился аж к Андрею? — Я потом скажу, чё попрошу. Терпение, Княже, ё-моё терпение! Горшок упёрся одной рукой в бок, а второй вцепился себе в торчащие во все стороны волосы, основательно потрепав их, всё так же растягивая безоговорочно очаровательную кривоватую улыбку, наблюдая, как Андрей с видимым облегчением разворачивает коробку к себе передней стороной. Оказывается, это не совсем подарок. Ни бантов, ни ленточек, ни упаковочной бумаги. Ни одного атрибута, дающего понять, что это подарок. Соответственно, это не подарок, а лишь гирлянда. В окружении еловых ветвей надпись, которая как раз и даёт всю необходимую информацию. Надпись гласит: «Гирлянда Золотой фонарик». — Чё это за Новый год без гирлянды? — сказал так, будто это всё объясняет. Андрей опешил, а потом с горящими глазами несуразно снял крышку и уставился на действительно маленькие резные фонарики. Гирлянда, ещё советская, на боку цифра в семь рублей стоимости. Красивущая, аккуратно и старательно уложенная, навевающая воспоминания из детства только лишь видом и лёгким запахом старины. Запахом резины и старого картона. Миша лыбится рядом уже открыто, смотрит за лицом Андрея и просто не может не радоваться вместе с ним, разделяя все чувства Князя. Если бы Горшок до Нового года узнал, что того подобная мелочь сможет так обрадовать, то нашёл бы её раньше в необъятных закромах своей квартиры, хранящей подобный этой гирлянде раритет. У него где-то, помнится, даже завалялась керосиновая лампа прямиком из самого детства. Мише не трудно, да и вещица не будет пылиться за ненадобностью, а смекалистый Андрей обязательно найдёт всему старью применение. Самому Горшку гирлянда-то не шибко нужна. Он про её существование попросту забыл. И не вспомнил, если бы коробка не попалась ему на глаза по воле случая. Одиноко лежавшая, запылившаяся и, кажется, появившаяся, как затмение на страницах Слова о полку Игореве. Появилась и более не вышла из мыслей до победного. Хорошо, что он догадался принести её в этот вечер. — Миш, — Князь перестал рассматривать фонарики, и влажными глазами уставился на мужчину, что светился, должно быть, даже ярче, чем гирлянда, когда он вставит вилку в розетку. А он вставит. Непременно. — Чего? — тихо спросил Горшок, будто бы немного смущённо. Заранее зная, что сейчас получит массу благодарностей и уже готовый останавливать и отбиваться от этого потока. Отмахиваться, словно его поступок не стоит внимания. Мише более чем хватало счастливого, сразу посветлевшего взгляда Андрея. Радужка серо-голубых глаз лучилась лазурным цветом холодного алмаза и блестела, словив любой блик, отражая от своей ненаглядной поверхности. Он откровенно любовался чужими глазами и не пытался себя одёргивать. Миша видел столько искренности, что и «спасибо» никакого не нужно было. Князь открыл рот, чтобы действительно поблагодарить, а потом нахмурился, увидев поспешное выражение на открытом лице Михи, и, подумав получше, промолчал, уловив, что «спасибо» это ему не сдалось. Заместо этого Андрей уверенно потянулся к застывшему ледяной статуей Горшку. Миша всё улыбался, не переставая и не таясь. Видимо, предугадал, что Князь полезет его приобнять в порыве накатившего чувства сильной благодарности, помноженной такой сакральной одной на двоих чувственностью. Готовится отвечать тем же, ведь буквально зеркалил это полнившее прихожую счастье, но всё равно оказался немного не готов к тому напору, с каким Андрей привстал на мысках, а потом, придерживаясь за жёсткое плечо, приник в резком и эмоциональном объятии. Охнув, с широко распахнутыми глазами, Горшок взметнул руки, сжимая Князя, перехватив его сначала за спину, а потом, скользнув тяжёлыми ладонями ниже, окольцевав за пояс. Андрей, немного запутавшись в ногах, своих и чужих, привыкший обниматься с податливыми девчонками, что с лёгкостью поддавались его пылкому напору, прижал неподатливого и совсем не пластичного Миху к стене, порывисто прислоняясь грудью к груди и придерживая коробку на вытянутой руке, чтоб ничего не выронить и не помять. Носом он ткнулся в изгиб острого плеча, виском с пушистыми волосами проехавшись по колючей щеке. Они оба промолчали, слушая шорохи соприкасающейся одежды и разный темп дыхания вместо всяких глупых слов благодарности. Горшок был холодный с мороза, от него пахло свежестью, будто он ёлка, которую только-только занесли с улицы. — Доволен? — отпуская Князя от себя, улыбаясь, спросил Миша, хлопнув Андрея напоследок по плечу и немного задержав прикосновение, тронув огрубелыми пальцами шею. — Доволен? Спрашиваешь! — вновь Андрей обжимался уже с коробкой. Князь едва не пританцовывал, улыбаясь в свои неполные тридцать два. — Ну, пользуйся на здоровье, — откашлялся Миха, потерев нос. Кинув ещё один тёплый и особенно мягкий взгляд, Андрей кивнул в сторону комнаты, всё ж-таки приглашая. Тут Князь ещё по утру разложил стол книжку. Очень удобный элемент мебели, стоит отметить. В сложенном состоянии почти не занимающий места, а в разложенном он мог вместить немаленькую компанию, если эта компания изъявит желание компактненько спрессоваться. В момент звонка он как раз побросал салфетки и клеёнчатую скатерть на край стола. Миша тем временем имел замечательную возможность с нескрываемым интересом оглядеться, хмыкнув, когда на глаза ему попалась небольшая ёлочка, что стояла на табуретке, обмотанная какими только можно и нельзя ляпухами. Выглядело всё по-советски уютно, даже глаз не резало и не раздражало. Горшок по-хозяйски плюхнулся на диван и растянул руки на спинке. Он не снял куртку в прихожей, только успел выпрыгнуть из ботинок, оставшись при этом в верхней одежде. Поэтому в шутливой пикировке Князь посоветовал Мише раздеться. Дома тепло, а не то тому грозит запотеть и завонять. Смеясь, Горшок скинул куртку рядом на диван, а потом помог со скатертью, оказавшейся совершенно необъятной даже для такой поверхности стола. Миха всё норовил спеленать в неё Князя, но тот не дался, то и дело неуловимо выскальзывая. — Может, включить телевизор? — поинтересовался Андрей, чувствуя себя сызнова неловко. Ощущался Горшок в квартире совершенно чуждо. Весь такой тёмный и аскетичный по цветовой гамме, в пестроте интерьеров, что хотелось скатать ковёр в трубочку и упрятать его за диван. Вот уж иррациональное желание! — Включи, — одобрил Миха, ничем, впрочем, не изъявляя недовольства или чего-то на него похожего. Держался Горшок с завидным похуизмом. Никакой неловкости, вполне себе постоянное поведение, каким он фонтанирует большую часть всего времени. Это же Миха! Что от него ещё можно ожидать? — «Иван Васильевич меняет профессию» или «Бриллиантовая рука», м? — Бриллиантовую руку давай, — кивнув, соглашаясь с выбором, Князь переключил. Вот чего Андрею даже спустя годы было не понять, так это того, почему лучшие образцы советского кинематографа, которые принято считать общепризнанной Новогодней классикой, крутят не на одном канале друг за дружкой, а в одно и тоже время на двух разных каналах! Всегда приходилось чем-то жертвовать! Хотелось освежить память и пересмотреть «Операцию ”Ы”», а там параллельно прокручивают «Джентльменов удачи». Во время просмотра Андрей никогда не мог удержаться от соблазна и, дожидаясь рекламы, всегда переключал, надеясь посмотреть два фильма разом. В итоге он досмотрелся до того, что Иван Васильевич, царь всея Руси, в расшитом тулупе стоял под струями душа по адресу: Третья улица Строителей, дом двадцать пять, квартира двенадцать и приговаривал: «О, кажется, тёпленькая пошла!», а отчаявшийся Козодоев на ухо Ипполиту, чьё место под душем коварно заняли и отняли реплику, вопил: «Шеф, всё пропало! Всё пропало! Гипс снимают! Клиент уезжает!». Впредь с параллельным просмотром нескольких фильмов Князь был осторожнее. Со спокойной совестью, оставив Миху в компании Лёлика, Князь удалился на кухню, чтоб опорожнить холодильник от некоторых салатов и закусок. Не станет же он морить голодом Михаила Юрьевича?! С его стороны это было бы страшно некрасиво — оставить гостя голодным. Тем более, что Горшку совсем не повредит вовсе не диетический салатик, обильно сдобренный майонезом. Даже если глава мафии вдруг следит за своей фигурой, чтоб и впредь оставаться похожим на вешалку… Стройным, то есть! Чтобы и впредь оставаться такими же стройным это Князь имел в виду, то салаты фигуры его не испортят, а настроение, напротив, улучшат. Как официант со стажем, Андрей, едва не приговаривая задорное «ал-ле оп!» демонстрировал азы жонглирования тарелками на ходу. Уже у стола Миха немного облегчил ему жизнь, подмогнув расставить те по столешнице. Дальше Князь метнулся за спиртом, и тому Горшок обрадовался живее. Даже от соков для замешивания коктейля а-ля «Горькие слёзы прожжённой комсомолки» отказался, оправдав тем, что выхлебает грамм сто пятьдесят просто так. Поделился даже методикой, чтоб не хлопнуться без чувств от крепости денатуратного пойла. Весь секрет заключался в том, чтоб опрокинутую стопку было чем закусить аль занюхнуть, и дело в шляпе… Но это со слов, неподкреплённых святым знанием и многолетним опытом употребления алкоголя покрепше. В общем, голословно это звучало для Князя и желания пробовать почти чистый спирт, если честно, не вызывало. — Я перепью любую немчуру, Андрюх, понимаешь, да? — вознамерившийся кого-то перепивать, Горшок лёгким движением руки, жестом, напоминающим щелбан, снёс крышку с бутылки и расплылся в сальной ухмылке. — За чужой счёт пьют даже язвенники и трезвенники! — как раз послышалось из телевизора, а Князь заржал, наблюдая, как тонкая, прозрачная и пунктирная ниточка спирта закапала с стопку. — Чё это за напёрсток, бля? — возмутился Горшок, когда понял, что пятидесятиграммовая стопка набралась подозрительно быстро. Он осуждающе покрутил её. За стопкой вращались и глаза. — Извиняюсь, не подумал о том, кого принимаю. Принести кружку? — невинно уточнил Андрей, делая шутливый шажок по направлению к кухне. — Да хуй бы с ней! Я всё равно сегодня на машине. Не тут догоняться буду, сечёшь? — замерев, Князь пару мгновений обдумывал слова, а потом кивнул. Значит, Миша уедет. Странно было думать, что нет. Испытав что-то на подобии укола лёгкого разочарования, но благополучно прищучив его, потому что это как минимум странно — хвататься за возможность провести с чужим мужиком Новогодний вечер, особенно если уповать на присказку «как Новый год встретишь, так его и проведёшь!», Андрей ещё раз понятливо кивнул, уточнив, до скольки же Горшок собирается развлекать его своей компанией. Оказалось, часов до девяти. — У тебя ж, сто пудов, планы намечаются, а я так, к этим планам дополнение, ё-моё, — и ведь не поспоришь, всё так и есть. Пусть это «дополнение» Андрей лично захотел. Аж позвонил. — Слушай, а что ты всё-таки просить-то собрался? У меня ж вообще ничего нет, — со скрытым интересом задал вопрос Князь. Без необходимости идти на кухню он решил, не растрачивая времени, вынуть гирлянду из коробки и разложить её по дивану в полный размер, чтоб зажечь и утолить любопытство. Миша же, прежде чем ответить, залпом влил в себя спирт. Влил и сморщился, будто съел целиком самый кислющий лимон из найденных. А потом утробным голосом добавил: «Хорош-шо пошла, ё-моё!». Смешной он всё-таки. Вроде взрослый мужик, с виду травленный зверь, умудрённый опытом. Даже седины в подтверждение на висках проступают так явственно глазу намекая на то, что виды он видал и калач, Горшок тёртый. Ему такому и карты в руки давай, а ведёт он себя порой как… Ребёнок. Андрей накрыл коробку крышкой и облокотил её о диван, продолжая развивать свою мыслю, чтоб не упустить её. Интересно это. Наблюдать за теми метаморфозами, что постепенно происходят с нами по мере того, как новый знакомец проникает в жизнь и мысли, как появляются запоминающиеся моменты, связанные конкретно с этим новым человеком. Начиная от жёсткого и казавшегося непоколебимым непринятия, продолжая торгом с собой. Убивал? Да как так можно?! Кто ему дал рясу судьи да колотушку для оглашения окончательного приговора!.. Убивал? Да что ты, в самом деле… Все мы не без греха! Вот на такой тяге и интересе мы себя и убеждаем в том, что человек этот, определённый и особенный, лучше, чем есть на самом деле. Потому что он всего-то оказался вдруг приятен и, что главное, интересен. Потому что непредвзято относиться можно к тому, кого не знаешь близко и с кем не оказывался в опасности. Совместные проблемы сближают. И с этим надо как-то справляться. Всяко ведь удобнее пойти на сделку с совестью, да заставить себя уверовать, что с точки зрения морали Андрей не делает ничего предосудительного. Да, общается… Но ведь не одобряет, не рвётся соглашаться с теми истинами, что несёт за собой Миша в его жизнь. Хотя, с другой вот стороны… Андрей же не видел, как Горшок убивает или преступает закон больше необходимого! Как избивает — видел. Видел и последствия изуверств, что его нехило напугали в своё время. Потому что злился Горшок нездорово. Была там доля больной агрессии. Но образ тотального зла из Миши всё равно складывался неважный. Заигравшийся во взрослого ребёнок. Да и просто… Заигравшийся! Как, бывало, детишки в войнушку. Вообразят себя невесть кем и бегают себе, сражаются. С ветряными мельницами. А впрочем, конечно, Андрей не умалял важность Миши в криминальных кругах. Там он, несомненно, не Миша никакой вовсе, а злой и страшный Горшок. На крайняк — Михаил Юрьевич. Для своих — наверняка, Миха. Только вот возникали у Князя некоторые сомнения в том, что Михаилу Юрьевичу это вообще надо. Потому что чуть погодя, когда он-таки разложил гирлянду полукругом и перевесился через спинку дивана, зависнув в весьма странной позе, чтоб найти притаившуюся там коварно розетку, решивший было, что Горшок ничего не ответит, Князь чуть не упал за диван от ответа, что прозвучал неловко. Понимаете, да? Где Горшок, а где неловкость и смущение?! — Помнишь, мне рисунок твой понравился? — уточнил Миха с блеснувшим сыто взглядом. Андрей удержался, чудом не кувыркнувшись с дивана, и смог попасть в розетку с третьего раза. — Это тот, где дьявол из пня торчит, что ли? — Миша, призадумавшись, кивнул, но Князь этого не увидел, потому что смотрел не на него, а на гирлянду, которой электрический ток дал подпитку, позволив источать волшебный свет. Андрей позабывал все собранные для ответа слова, когда понял, что гирлянда зажглась. Не стесняясь, он со святым таинством во взгляде рассматривал фонарики в обрамлении сети проводов, напоминающих куст растительности, где фонарики были спелыми плодами, светящимися так ярко и чарующе, что взгляд не оторвать. — Извини, я прослушал… Что ты сказал? — пальцы подхватили один из огоньков, заключённых в разноцветном витражном стекле, да аккуратно поднесли ближе к глазам, чтоб рассмотреть и подивиться. Такая красота! А Миха отдаёт. — Да-да этот самый, — как болванчик закивал Горшок, с интересом поглядывая за Андреем глазами, что ловили всё это цветастое разнообразие и топили его в тёмной радужке, как в омуте без шанса на спасение. — Тебе просто отдать рисунок? Это ты попросить хотел? — аж оторвал взгляд от того, что с таким любопытством высматривал. — Какой ты догадливый… Тебе череп не жмёт? — оскалившись, Князь ничуть не расстроился саркастичной оценке своих незаурядных умственных способностей. — В рамочку поставишь? — Бери выше, — посмеялся Горшок, впрочем, делаясь очень убедительным. — Дождусь, когда ты станешь знаменитым художником, чтоб потом толкнуть твои ранние порисульки за баснословные бабки… Ты только подпиши, чтоб поверили, что подлинник! — доверительно понизив голос, чуть подался вперёд он, а потом с распирающим смехом откинулся обратно. — Ты, как злодей из бульварного чтива, взял и все свои планы растрепал. Теперь только осталось посмеяться злобно, — посоветовал Андрей, мысленно прикидывая, а не оставил ли он тот набросок в общежитии. — Сейчас погляжу… Но серьёзно, зачем он те… — Как говаривал один мой знакомый покойник: «Я слишком много знал», — мечтательно и певуче протянул Миша, подымаясь с места и целенаправленно направляясь к магнитофону. — Кыш-кыш, — помахал лапой он, прогоняя Андрея, будто бы пронырливого кошака. — Увидишь! — заговорщически подмигнул и нажал на кнопку проигрывателя. На всю квартиру без объявления войны грянул неубиваемый мотив «Уходя, уходи» и Миха шуганулся, попятившись, хватаясь за сердце, будто слова про роковое решение одновременно и напугали, и сделали больно. Уже вдогонку Андрею прилетело захлёбывающееся в негодовании: «Только не смей мне говорить, что это слушаешь ты?!». Ответом Мише послужил заливистый смех.***
Рисунок, на счастье, оказался дома, потому что Андрей думал его подправить и уточнить некоторые детали. Набросок из разряда перспективных, тех, которые нравились самому и которые, с его придирчивой точки зрения, жалко было оставлять на произвол судьбе. Разглядывая с интересом выведенные им же карандашные отрывистые линии, Андрей задумался. Вообще, Горшку он ничего не обязан. Может из малодушия вложить листик меж других с подобными набросками и текстами в тетрадь, да и солгать, что забыл в общаге… Да вот только хорошо понимал, что подарить ему было совсем не жалко. Это такая мелочь по сравнению с тем, что Михаил Юрьевич может себе позволить, что просьба эта по-особенному грела душу. Он обратил внимание и отнёсся серьёзно. И ни разу не постеснялся об этом сказать напрямую Андрею. Решившись, Князь под найденную Михой, и уже доигрывающую мелодию чего-то из «Алисы» торжественно вручил ему листочек с рисунком. Горшок довольно разулыбался и, горячо поблагодарив Андрея, под его заинтересованным взглядом, убрал рисунок в карман штанов. Сразу отчего-то подумалось, что такой неаккуратный штрих, как Миша, обязательно забудет про презент, да засунет в стиральную машинку, предварительно не проверив карманов. Ну что ж, теперь этот лист с каракулями на нём — целиком и полностью горшковская собственность. Пусть сам разбирается с тем, как ей распоряжаться. Хотелось, конечно же, рассчитывать на лучший исход, но кто ж его знает? Не требовать же теперь с Горшка ксерокопию. — А чем тебе Пугачёва не угодила? — немного отодвинув гирлянду, чтоб не придавить задницей огоньки, Андрей упал рядом с Горшком, ненавязчиво тюкнув его своей коленкой, привлекая внимание и обращая на себя взгляд. И уже задав вопрос, только первые пару секунд понаблюдав за живой мимикой Михи, Князь понял, что спросил зря. Кажется, он затронул Святой Грааль. На лице Миши разверзся весь ужас понимания того, что додумался сморозить Андрей. Немыслимо! — О, нет, — жалобно обронил Князь, когда, чуть не захлебнувшись слюнями, Горшок вылупился вплотную и, как это умеет только он, изящно подсел на ухо. И посыпались бесконечные «Понимаешь, да? Понимаешь, да?!», а Андрей только и делал, что успевал кивать да поддакивать, чтоб не напороться на сопутствующие охватываемым темам «лекции», которые Миха умудрялся затронуть, обрисовывая лишь свои предпочтения… Да уж, скорее убеждения в музыке. Выяснилось много нового. Не было ничего удивительного в том, что Михаил Юрьевич, оказывается, предпочитает «поганой попсе» рок. Причём, переслушав всё, что только смог найти и больше в отечественных закромах, он перекинулся на Запад. Вот, оказывается, что значит прорубить окно на другой континент. Как тебе такое, Пётр Первый?.. В начале этой страстной тирады Андрей хотел лишь того, чтобы это поскорее закончилось. Его одолевало чувство, что всякий раз возникало тогда, когда кто-то из старших опорожнялся самым настоящим словесным поносом, который сходил на его голову, как оползень. В смысле, что это стихийное бедствие нельзя было никак остановить или придержать. Приходилось выслушивать чужой поток сознания даже не из уважения, а из бездушной вежливости. Взрослые этого не понимали, и тут ничего не попишешь, но… В какой-то момент Миша заткнулся и с ещё большим негодованием свёл брови, из-за чего стал выглядеть рассерженным. — Ты чё заткнулся? Тебе совсем сказать нечего? Я сам с собой разговариваю?! — всплеснул руками и подпрыгнул, вырывая Андрея из странного гипнотического транса. — Я тебе говорю: попса — это хуйня! То ли дело рок! Там есть идея и энергетика! Но народ у нас тёмный, не готов к живому звуку, не понимает, что это такое… — и, глядя в чернеющие и юные глаза, он находит в себе искру действительного, ничем не смазанного интереса, которая разгорается в мерный огонёк, и желание высказаться. Тем более, что от него требуют это сделать почти на бис. — А идея заключена в том, что нельзя подчиняться кому-то. То есть идея — это свобода! — очень вдумчиво заявил Андрей, ловя вдруг волну чистейшего, почти наркотического восхищения со стороны нисколько не захмелевшего Миши. Это взбудоражило. Захотелось курить. — Пока нет свободы хотя бы у одного самого несвободного человека, нет анархии, — прижавшись плечом к Андрееву, Горшок, не теряя градуса, налил себе и собеседнику ещё по одной, чтоб не чокаясь выпить. На слабые возражения Князя Миха отмахнулся, взяв на понт. Либо спирт без всяких пидорских мешаний с соком, либо Миха до скончания времён будет обращаться к нему «Ушан» и никак иначе. Ушаном быть не хотелось, а оттого Князь залпом, не полагаясь на здравый смысл, опорожнил без малого пятьдесят грамм. По мозгам дало капитально. Во рту стало сухо, спирт смыл всю влагу, и пришлось судорожно заедать оливье, чтоб не двинуть кони от адской горечи. Зато вот перед глазами стало до того ясно, будто бы фокус навёлся, и выкрутилась на максимум резкость. — И вот всё равно, Миха, не понимаю, хоть убей! Дай людям полную свободу и в руки оружие, они перебьют друг друга! Что с этим ты можешь сделать? Это уже не свобода — это фашизм! — Нужно убить в себе государство, понимаешь, да? Ты не прав! Всё, что не анархия, то фашизм! Многие думают, что анархия — это что-то вроде полного дестроя. Анархизм — это строй, который отрицает какое-либо принуждение. — Значит, нужно обладать серьёзной самодисциплиной, чтобы люди могли себя контролировать самостоятельно, без принуждения извне, — уловив, к чему клонит Горшок, продолжил его мысль Андрей. — Если каждый будет следить за собой и придёт к личному порядку, тогда анархия сможет существовать, — мысли их сошлись, как две детали одной замысловатой головоломки. Взаимопонимание в этот момент царствовало абсолютное. — Понимаешь, Андрей, ничего не имеет смысла без свободы. А у нас в России сейчас ни хрена не свобода — полнейший бедлам, который оставили в наследие те, кто хотел навести порядок. Кучка эксплуататоров, которые через войны и революции привели к этому кавардакоустройству. Не пойми меня неправильно, но я надеюсь, что к власти больше никогда не придут большевики и нацисты. В остальном меня не ебёт, какие пляски с бубном происходят у правительства. Звучит как тост! — развеселился Миха, посчитав, что передал достаточно своих мыслей. Пусть теперь Князь сам решает, что ему думать по этому поводу. — За это надо выпить! — согласился он торопливо, ухватившись за возможность перевести тему и немного, если честно, одурев от тех чувств, что распирали. Андрей сам потянулся к бутылке. Мозг, как губка, упавшая в ёмкость с водой и впитавшая в себя сверх меры того, что могла. После такого умственного штурма ему нужна была передышка, хотя бы короткая, иначе вся эта идеологическая мешанина могла завладеть разумом. В какой-нибудь из параллельных вселенных Миха вполне мог повести за собой толпу. Только вот вопрос, с какой целью. Поразительно, что тема про музыку завела их в такие дебри. Но теперь Андрей, наверное, стал ближе к пониманию Горшка как локального явления. А может, ему просто так кажется, и понять Мишу вообще не представлялось возможным ни при каких обстоятельствах. Они чокнулись… В смысле стопками! А не иначе, как могло бы не без оснований показаться. Хотя второе значение этого слова в их случае всё-таки было приемлемо. Магнитофон тем временем заливал комнату остатком одной из песен «Битлз». Надо же, какая ирония. Вторая порция спирта пошла легче, разгорячённая утроба приняла огненную воду, и наступило то самое чувство, что пришла пора глупостей. — Мих, вставай давай! Растряси кости! — под танцевальный и размеренный мотивчик подходящей к концу мелодии Князь вдруг ни с того ни с сего вскочил с места и за руку потянул Горшка на себя, хоть тот почти и не сдвинулся под натиском. Тяжёлый телёнок. — Ну чё ты, как старый дед? Ещё ворчать начни, — взял на слабо Князь и — ура! Этот обманный финт ушами сработал как надо и Горшок рывком подтянулся за рукой Андрея, едва не повалив его на себя и тут же вырастая перед ним в свой немалый, без пятнадцати два метру, рост. В какой-то момент они молчаливо замерли, не разрывая волнующее прикосновение рук, а потом песня переключилась. Из размеренной мелодия стала повеселее, и Князь, преисполнившись мальчишеского озорства, вызванного вседозволенностью, кружащей голову ещё похлеще, чем принятое на грудь горячительное, порывом потянулся, чтобы схватиться и за вторую опустившуюся вдоль тела Мишину ладонь, отступая на шаг назад и дёргая того на себя, изображая бездарное подобие танца. И так ещё и ещё раз, пока они не утанцевали на середину комнаты, где Андрей отклеился от Миши, который с лукавой и вызывающей усмешкой переступил с ноги на ногу, а потом зашевелился, пританцовывая. «Комета» изводилась голосом группы «Алиса» торжествующим мелодическим рисунком «Красного на чёрном», что холодно очертил атмосферу вечера и послужил логическим завершением их давешнего диалога. Посверкивая циркулем железным, замкнулся красный круг с заключённой в нём «А».***
— Пойдём покурим? — откашлявшись и прочесав волосы пятернёй, попросил Миха. Князь пожал плечами и засунул в рот ложку с невозможно вкусным салатом. Даже взял пиалочку в руку, чтоб пойти с ней на балкон и там продолжить трапезу, но Горшок осадил. — Пойдём вниз, — потребовал он, влезая в куртку, как во вторую шкуру, и ощупав при этом внутренние карманы, будто бы убеждаясь в них наличию чего-то. А потом уже по выработанной привычке, не дожидаясь Андрея, пошёл… Нет! Почти побежал вперёд. Замычав от разочарования и нежелания расставаться с оливье, Князь, урвав последние пару ложек и жуя на ходу, напоминая хомяка, побежал за Мишей, который уже и обуться успел. — Зачем?! Мы можем покурить на лестничной клетке! — глотая слоги и согласные вместе со слюной, Андрей одновременно сдирал куртку с крючка и шарил ногой в поисках ботинок, но всё равно предпринял попытку воззвать к логике Горшка, но тот уже неминуемо крутанул барашек на замке и вылетел из квартиры. — Тут и без нас накурено, ё-моё! Резче, Андрюх… Да не возись ты, никто не войдёт. Мы туда и обратно! — бесцеремонно прильнув к Князю и в порядке вещей накрыв его ладонь своей прямо на ручке двери, Миха силком отклеил Андрея, и они оба, не сговариваясь, ринулись вперёд по лестницам, мимо чужих квартир, топоча, как выводок бегемотов, и только каким-то чудом, не спотыкаясь, пролетая по два-три порожка разом. Хрен бы с ним, со всем! Иногда так хотелось всё отпустить, что держать свою дурь при себе не было никакой мочи! С залитыми глазами они вдвоём неслись в белый свет как ошпаренные, удирая, словно от реальной угрозы. Как для человека с дыркой в боку от недавнего пулевого ранения, Миха был чертовски резв и живуч, ни в чём не уступая своему молоденькому и проворному в данный момент сопернику. Миха сдавал позиции только на поворотах, потому что его немного заносило из-за габаритов. Но это ничего, он вовремя хватался за перила и задавал себе траекторию «полёта». У двери подъезда они оказались почти одновременно. Но вот Андрей, с хохотом и визгом, подстёгнутый адреналиновой эйфорией, толкнув дверь всем весом, вылетел вперёд и скатился со ступенек, напрочь игнорируя, что рассёк собой первый возникший на пути сугроб, почти не касаясь земли подошвами, а словно бы паря. Он уверен, разверзнись сейчас пред ним озеро, Князь бы и по нему пробежал, не замечая, что по всем законам физики… Да и замыслу мироздания, вроде как должен сию же минуту потонуть. Не новый же он, Иисус Христос, в самом деле! Предательский снег под своим обманчиво пуховым покровом скрывал притаившийся злокозненный бордюр. И если б память не подвела, Андрей избежал бы той участи, на которую себя так неосмотрительно обрёк. Запнувшись об этот самый бордюр, он и вскрикнуть не успел, а уже улетел в припорошённую клумбу, где его настиг дикий, просто гомерический хохот Горшка, который, согнувшись пополам, кажется, вознамерился разрыдаться от смеха. Горячий, моментально намокший затылок и открытую часть шеи холодил снег. Пороша налипла на скулу и висок, залепила ухо, а Андрей, всё так же, ничего не замечая, раскинулся по снегу и очумело лупился в далёкое-далёкое небо с мириадами звёзд, которые в городе не отсвечивали так отчаянно ярко, как на природе. Но это не мешало любоваться жемчужной вышивкой, немного будто бы припылённой. Как же сейчас было хорошо. Просто хорошо! Когда в голове никаких мыслей, когда рядом кто-то без продыху заливисто хохочет. И хохот этот отражается от стен и окон домов, концентрируясь в этом конкретном дворике, как определённая единица общения. Поднявшись и отряхнувшись от снега, который не мог пробраться к очагу тепла внутри него, Андрей с радостью ловил короткие смешки со стороны Михи. А потом, по-собачьи встряхнувшись, избавляясь от успевших растечься капелек, Князь улыбнулся Горшку: — Ничего мне не говори! Не смей портить такой момент! — погрозил кулаком и вылез из клумбы. На ходу с Андрея ссыпались остатки его снежного преступления, а Миха руками изобразил жест, который вроде как обозначал, что он нем как могила. — Чувствую себя школьником! — проказливо поделился своими наблюдениями. — Держись за это чувство, Андрюх, держись и никогда не отпускай ни в коем случае! — сказав эту пару напутственных слов, Миха полез во внутренний карман куртки и, к большому удивлению Андрея, как фокусник из шляпы, вынул из-за пазухи небольшой фейерверк-ракету в единственном экземпляре. Должно быть, из штанов он с такой же лёгкостью достанет шланг… с брандспойтом. Настоящий колдун! — Ты тоже мне ни-ичего не говори, — прижмурившись, блуждающе улыбнулся Миха, рыская по карманам и, наконец, выуживая спичечный коробок с сигаретами. — Спорим, я с одной спички зажгу и то, и то? — потряс фейерверком и курительными принадлежностями. — На щелбан? — Спрашиваешь! — фыркнул Андрей, подсовывая свою ладонь Горшку под нос и тут же второй, разбивая получившийся «замок» за неимением того, кто мог бы это сделать, не будучи вовлечённым в спор. — Готовь лобешник, будешь бит! — Князь загадочно дёрнул уголком губ и вскинул выразительно бровь, готовый наблюдать за всеми махинациями Михи, чтобы в любой момент засчитать ему техническое поражение или признать честный выигрыш. Но Горшок немного отошёл вперёд, развернувшись так, чтоб Андрей всё видел и убедился, что он нисколько не пытается смухлевать. Миша прямо в руках держал этот фейерверк. Между пальцев одной ладони он зажал сигарету, которую выверенным до автоматизма движением прикурил спичкой, а после спичку эту, ещё и на треть не съеденную пламенем и магическим образом не затушенную порывами редкого, но холодного ветра, поднёс к фитилю пиротехники. Пара секунд ожидания, а пламя почти дошло до пальцев, доставляя отчётливое ощущение припекания. Но Горшок не сдавался. Дымило, но всё никак не прикусывало верёвочку всерьёз, облизывая её, но не более. На его лице застыл почти комичный мыслительный процесс. Тёмные брови сошлись на переносице, пока огонёк, наконец, не зашипел, и нитка не заискрила, поддавшись такому пламенному обхаживанию. Выпавшая из пальцев спичка проплавила снег и осталась лежать в нём чёрным угольком в ожидании нескорой весны, напоминанием зимы. — Бросай! — не выдержал и крикнул Андрей, наблюдая, как великовозрастный ребёнок спешит расстаться со своими пальцами. Миша, не оборачиваясь, резво воткнул фейерверк в снег и, сунув сигарету в зубы, поспешил к Князю, что стоял поодаль. Миха успел как раз крутануться на месте, когда раздался первый залп. Он задрал голову, и в глазах отразились вырвавшиеся на свободу цвета. Жёлто-зелёные искры заволновались на светлом горшенёвском лице, расплылись в тёмном небе. Они не успели раствориться до того, как высыпали новые. Андрей пялился одновременно и на салют, который впервые видел так близко, и на Горшка, который внезапно стал напоминать ровесника. Краски фейерверка стёрли серебро ранней седины, разгладили морщины, что начинали появляться у глаз. И не разберёшь ведь: от того, что так часто зубоскалит и улыбается, или от того, что организм его изнашивается вдвое быстрее, чем если бы Миша озаботился своим состоянием. Князь хмурится на такие размышления, а потом смотрит, как небо загорается красным, а следом синим. Ему чудится, что если задрать голову достаточно высоко, чтобы заснеженная земля пропала из поля зрения, чтобы осталась только синь с ледяной алмазной крошкой, в которой резвились яркие цвета, что так редко можно было наблюдать в живой природе, особенно в это жадное до цветов время года, как облако этого самого цвета медленно рассеивалось, осыпалось, словно концентрированная магия, маленькими осколками, то можно было почувствовать себя парящим. Абсолютно волшебное ощущение, при котором легко кружится голова. Морозец задорно щиплется, и это, оказывается так кстати, уже не раздражающе и даже приятно. А может всё потому, что в этот раз Андрей оделся нормально и не отморозил себе уши в первые минуты такого активного нахождения на улице. Миша, кстати, и тут отличился. Шапки на нём и близко не было. Чёрная унылая куртейка распахнута едва не до середины груди, а на ногах всё те же армейские ботинки с ослабленной шнуровкой. Вот уж кто зимой и летом одним цветом. Андрей даже представить не мог, как тот, будучи таким голодранцем, оставался таким… собой. Салют померк. Было недолго, но очень красиво. К тому же оказалось, что остальную часть фейерверков Горшку было лень тащить, и он уже перед самым выходом из дома сунул за пазуху тот, который и запустил только что. Из окон, конечно же, моментально повысовывались люди, став невольными свидетелями искристых «цветов» на краткий миг, распустившихся в ночном небе, что скрасили их ожидание «Голубого огонька» и поздравления Ельцина. Андрей всё смотрел в небо, когда Миша, достав ещё одну папироску, прикурил её о тлеющий кончик своей и протянул ему, как-то и позабыв о возникшем споре. Отойдя с перекрестия всех взглядов зевак ближе к подъезду. По негласному соглашению они молча докуривали. Причём Миха уничтожил одна за другой две сигареты подряд, тогда как Князю вполне хватило одной. — Вот, бля, — уже запульнув окурок в сторону урны, Андрей кривенько усмехнулся. На обратившийся к нему вопрошающий взгляд Михи, он просто ответил: — «Иронию судьбы» проворонили.***
До двадцати одного ноль-ноль оставалось не больше десяти минут. Для гостя, которому нужно уходить в девять, как раз самое время, чтобы начать собираться: пока то, пока сё… — Ты играешь?! — бесцеремонным, сносящим всё на своём пути вихрем Миха влетел в комнату, как только в его обширном поле зрения мелькнула одинокая, запылившаяся от кощунственного бездействия гитара. Горшок ни на что не обращал внимания в этой квартире. Кажется, он скользил цепким взглядом по всему подряд, но выхватывал из общей картины лишь хаотические детали. Они вернулись в квартиру, вскарабкиваясь по этажам уже не с такой прытью. Оба заядлых курильщика, и это сказывалось. По завершении восхождения они с лёгкой одышкой оказались на своей «вершине», а потому внутрь не вбегали сломя голову. Дыхалка кончилась, сердце заходилось, отказываясь качать кровь с такой скоростью, а то, неровен час, вскипятит ту, да запенится тромбоцитная жижа, как бульон для внутреннего «наполнителя». Дверь в комнату Андрей оставил открытой ещё тогда, когда выносил Михе рисунок, но он не придал этому ни малейшего значения. Оттого удивительнее стало, что Горшок ломанулся туда, только заприметив отблеск струн в коридорном свете. Поначалу и не смекнув, во что такое кто играет, смешавшись и лишь наблюдая за тем, как Горшок, вылупив глаза, метнулся в тот тёмный угол, из которого на него так и глядела призывно гитара. Когда он схватил фигуристую «подругу», то тогда стало понятно, что имел ввиду, спрашивая «играешь?». Гитара закрутилась-завертелась в знающих Мишиных руках, утробно загудела встревожившимися струнами, чьё натяжение так чудовищно сильно ослабло. — Не играешь! — с детским разочарованием констатировал Миха быстрее, чем получил ответ, любовно оглаживая припылённый бочок инструмента, а потом наивно спросил: — Почему? — не найдясь, как лучше оправдываться, ощущая пощипывание от инъекции совести, что неприятно кольнула, Андрей неуклюже пожал плечами. — Не выходит. Пальцы болят. Да и необучаемый я, как оказывается… Все эти сольфеджио… — Пальцы болят? Да ну? Смотри, бабе своей не спиздани такое! — развеселился Горшок, похабно поиграв бровями и прихватив гитару за гриф, пошёл вместе с Князем к столу в комнату с гирляндой. — А у тебя и с рисованием так? Чуть что не вышло, ты и бросаешь?.. — без обиняков спросил он. — Нет, — честно ответил, — мне не нравится, как обучают. Такие методы не для меня, — тем временем Миха уселся с краю, скрестил ноги и положил гитару так, будто собирается играть на ней прям сейчас. Заметив это, Андрей предупредил: — Она расстроена, — Горшок хмыкнул. — Я слышу, ё-моё… Не учи учёного, а лучше убавь звук и плесни мне спирта, — и, не подымая глаз, принялся подкручивать колки, попутно пальцем дёргая сопутствующую струну, чтобы убедиться, что она больше не фальшивит. — А нахер тебе не сходить?.. — Миша поднял короткий взгляд исподлобья. — Понял! — капитулировал Князь. Миша опустил взгляд обратно. Молча поудивлявшись с того факта, что Горшок, оказывается, ко всему прочему, владеет игрой на гитаре, Андрей смирился с тем, что он, наверное, бездарь, раз в своё время не сильно упорствовал в своём начинании. Уроки по игре полностью убили желание музицировать. Поражаясь той ловкости и скорости, с какой Миха настроил инструмент, будто всю жизнь только этим и занимаясь, и теперь смахивал бахромой отвисшую пыль, Князь придвинул стопку к краю стола, ближе к Горшку, и сел рядом, но так, чтоб не мешать. С гитарой приходилось сидеть раскорячившись. — Это не так трудно, как ты думаешь, — вдруг отозвался Миха, резво переставляя пальцы на ладах и наигрывая что-то произвольное, но безоговорочно завораживающее. Красиво это, когда люди играют на гитаре. — Ты правша? Ну вот, потренируй эту руку зажимать струны, запомни аккорды, и дело с концом, — звучало как что-то выполнимое. А может, и правда? Стоит как-нибудь попробовать, глядишь, и выйдет чего, если играть по наитию, а не указке. Свобода в творчестве — это тоже не пустой звук. Андрей безотрывно уставился на чужие пальцы, что меняли позиции, как танцоры. Для каждого танца свой набор движений: для танго — страстный и бодрый, для вальса — плавный и отточенный… Вот так и тут. Собственные руки в сравнении с руками Миши казались слишком аккуратными: слабо выраженные фаланги пальцев, умеренно тонкие запястья, общая изнеженность и некоторая плавность. Руки человека, который не занимается тяжёлой работой. У Миши длинные узловатые пальцы с одеревеневшими подушечками, чуть более тёмными, чем основной тон кожи, фалангами и костяшками. Жилистые запястья. Руки, не предназначенные для того, чтобы дарить заботу. Они привыкли держать пистолеты и ножи и ласково обращаться лишь с оружием, а не людьми… Но он так нежно играл на гитаре. Князь готов был дать голову на отсечение. Он не думал, что Миша умеет играть! Горшок с упоением терзал струны. Опустил лохматую голову, чтобы смотреть, куда ставить пальцы, хотя Андрей точно знал, что нет необходимости. Так он сосредотачивается и успокаивается. Князю думается, что сейчас Миша наиграет «Кино» или другой рок, что считается достоянием российской и СССР-овской рок-музыки как вдруг гитара запела совершенно ошеломляющими аккордами, знакомыми ему с детства. Андрей тускло замер, а Миша, кажется, наоборот, начал светиться и переливаться в свете фонариков. Пурпурные и жёлтые огоньки разжигали пожар за грудиной. В сердце, что зашагало в такт мелодии, в такт с Мишиными пальцами, что закружили, заплясали, будто возвращая Андрея куда-то туда, в то время, когда полюбившаяся кинолента была увидена им впервые, но уже тогда раз и навсегда запала в самую душу. Горшок магическим образом разбередил воспоминания, все нежные, бесконечно оберегаемые, нескончаемо любимые им. А потом к голосу гитары присоединился и Мишин, шероховатый из-за хрипотцы, прошивающий звучанием всё существо, кружащий по сумрачной стылой комнате, как робкий снегопад. Незримыми иголочками он касался щёк и рук, заставлял в удовольствии щуриться так, что от морозных глаз расходились льдистые лучики трещинок-морщинок. — Никого не будет в доме, кроме сумерек. Один зимний день в сквозном проёме… незадёрнутых гардин, — проигрыш переходит в первый куплет. Фонарики светят мерным уютным светом, а Миша его впитывает. Серебро волос, что кажется не естественным явлением, а вытканным пряхой, метелицей, ледяной нитью струится драгоценными волнами. Чёрный свитер, как беззвёздная ночь, слагает острую фигуру, а глаза-галактики схлопываются, чтобы следом распахнуться, явив Андрею рождение чуть ли не новых вселенных. А песня всё текла клубящимся потоком, пенными завихрениями. И Князь слушал. Всем существом слушал, не одними ушами. — Только белых мокрых комьев быстрый промельк моховой. Только крыши, снег, и, кроме, крыш и снега — никого… крыш и снега — никого, — в фильме было не совсем так, как в жизни. В нём упор делался на голос исполнителя, и сама мелодия служила замечательным подспорьем, чтобы слова звучали проникновенней. А Миша поначалу уровнял голос со звуком струн. И вот уже песня такая же, но совершенно иная. Вроде и та же, но не для очаровательной светлой Нади, а для Андрея. И Миша всё смотрел, куда торопятся руки, будто и жили они отдельно от него. Он им только волю дал, и грубые пальцы смягчились. — И опять зачертит иней, и опять завертит мной прошлогоднее унынье и дела зимы иной, — и вот уже Андрей не в подходящем к концу девяносто четвёртом, а где-то в восемьдесят восьмом, когда Новый год был полон волшебства и неосязаемой тайны. Когда родители говорили ему про деда Мороза, когда вечером в окружении семьи они смотрели Гайдаевские и Рязановские комедии. Мама и папа с фужерами игристого шампанского, а он с вишнёвым компотом, хоть всегда и выпрашивал попробовать, чтобы узнать, что же у этого напитка за вкус такой, почему многие взрослые едва не воду им заменяют. Князь мягко улыбается приятным воспоминаниям. Ему немного грустно от того, что они в прошлом, но настоящее ему нравится ничуть не меньше. Просто несколько иначе. — Но нежданно по портьере пробежит вторженья дрожь. Тишину шагами меря, тишину шагами меря… тишину шагами меря, ты, как будущность, войдёшь, — совсем приноровившись к чужому инструменту, Миша поднял взгляд. Андрей и заметил это, и почувствовал, но устанавливать зрительный контакт не спешил. Понимал, сейчас сцепятся и всё… Прорвёт в нём новое откровение, а ему бы ещё со старыми разобраться, прежде чем принимать те, которые такими темпами вскоре обязательно последуют. В этот вечер пробились первые ростки такого родства душ, что это даже страшно. — Ты появишься y двери, в чём-то белом, без причуд, в чём-то впрямь из тех материй, из которых хлопья шьют… Из которых хлопья шьют… — к завершению песни Князь себя отпустил и вообще прикрыл глаза, ныряя в этот омут с головой и позволяя себя утащить под самую толщу, где его с распростёртыми объятиями поджидал персональный дьявол с пленительным дивным голосом и не стареющими сквозь года глазами. — Никого не будет в доме, кроме сумерек… Один зимний день в сквозном проёме не задернутых гардин… Не задернутых гардин…***
Первыми приехали Машка, Яшка и Поручик. Вообще Мышка пророчила, что за городом они окажутся более полным составом. Она рассчитывала, что Реник окажется в квартире Александра и поедет с ними, а Балу потом придётся добираться в полно… В гордом одиночестве. Но нет. Поручик, вопреки пророчествам, наверное, попросту не поддаваясь всякой нострадамусовской лабуде, по квартире шатался, как неприкаянный призрак пленника подземелий какого средневекового замка! И никаким Леонтьевым там и не пахло в помине. На вопросы по этому поводу Александр ничего не ответил, отстранённо пожал плечами и посоветовал позвонить Шурику или самим заехать за рогатой скоти… Лосём. Так и сделали. Балу позвонили, а вот Саше не дозвонились, хоть и пытались. Ни единожды. Подумав, решили, что за Лосём всё-таки заедет Шурик. Чтоб не обрекать товарища на поездку в одно рыло. По приезду, выйдя из машины и первым делом засыпав в ботинки снега, Поручик отряхнулся и по старой привычке направился к воротам, чтобы их открыть для въезда. Но, положив руку на плечо, его остановил Яша и ненавязчиво спровадил обратно, легко подтолкнув в спину. Александр наигранно скуксился, когда заметил смешливый взгляд Машки, сидящей на водительском сиденье и стреляющей глазками из-за стекла. Она с по истине королевской улыбкой пожала плечами, не разделяя его печалей и горестей и, кажется, вовсе считая, что наказание бездействием Поручику поделом. Молчаливо негодуя и отойдя в сторонку, чтоб не стоять перед капотом урчащей хищно машины, Поручик наблюдал, как на глазах начавшийся снег кружится в рассеянном свете фар, взрезающих пространство, как два прожектора. Яха в одиночку мельтешил у ворот, заскочив сначала на территорию дома, а потом уже изнутри с металлическим грохотом распахнул ворота. Машина, немного забуксовав, тронулась с места, осветив теперь одинокий дом. Окна зловеще отразили дальний свет, но ничего праздничного там не причудилось и в помине. Одинокое и безжизненное строение на отшибе, в которое даже праздник не сможет вдохнуть жизнь. Поручик всё понять не мог, почему Горшок так вцепился в идею тут обретаться, будто «Декамерона» перечитав. Можно вот так собраться всем вместе по определённым поводам, но не более. — Маш, ты не зверствуй. Не буду же я сидеть, сложа руки, — ворча, воззвал к совести подруги он, пока Машка захлопывала за собой дверь машины. — Ну что ты! Не будешь, конечно, — уверила она его и шагнула к багажнику. — Ях, будь добр… — Яша безоговорочно, по очереди принял пакеты из её рук и направился с ними к дому. — А ты шашлык жарить будешь, — сообщила Мышка, указывая на крытую беседку и чернеющий «длинноногий» мангал в ней. — Ой! Яха, зацени евроремонт, как войдёшь! — крикнула она парнишке, уже во всю пытающемуся попасть ключом в замок в потёмках. — Понял, — не стал перечить Александр, припоминая, где ему искать дрова. — Где Горшок, кстати? — А Михаил Юрьевич-с о своих делах осведомлять-с не соизволил, — на жеманный манер загнусавила Машка. — Сказал, к десяти будет, — бодро закончила она. «Раз будет, значит будет». Подумал Поручик, увидев, как по крыльцу и двору разлился тёплый свет настенных фонарей. Стало немного уютнее. В доме и самом зажёгся свет, наполнив его имитацией обитаемости на пару дней. Может быть, не столь радостные ощущения были немного предвзяты, ведь когда он тут был в последний раз, то имел неосторожность загреметь в больницу с проникающим колотым ранением. Но убедить себя в том, что, по словам Михи, это и его дом тоже, Александр не мог. Хотя бы потому, что дома себя не ощущал и уж очень вряд ли ощутит. Маша с Яшей ещё ни единожды возвращались к машине, потому что унести всё привезённое добро с одного захода не смогли. А вот Поручик, которому, ко всему прочему, нельзя ещё было таскать тяжести, етить тебя за ногу, с загруженным видом решил чинно пройтись по территории. Он давно не гулял, в смысле, чтоб просто выйти и походить, особенно с собой наедине. Навернув пару кругов вокруг дома, пробираясь через невысокие, но плотные сугробы, запечатанные коркой наста, так ещё и присыпанные более свежим снегом, Поручик чувствовал себя запутавшимся. Будто вот так ходил вокруг да около не рядом с приснопамятным домом, отбабаханным Горшком, а вокруг ни много ни мало своей жизни. А войти и никак не решался. Со скрипом и задетым чувством собственного достоинства пришлось признать, что лезть в этот ящик Пандоры было до малодушия боязно. Мало ли спор какой древней плесени можно занюхнуть. В голове царствовала предгрозовая непогода перед бурей. Виски ломило после отвратительной ночи, а при попытке что-либо обдумать и понять, какого хуя творится, начинало мерзопакостно подташнивать. Мозг пух и отказывался принимать произошедшее накануне. Адский скрежещущий механизм под названием «Пять стадий принятия неизбежного» запустился. Только вот, ощущая давление сдающего разума, Александр неосознанно, но вполне отчётливо и своевременно опасался, что застрянет где-нибудь на этой пятиступенчатой лесенке, так и не добравшись до её конца. Где-нибудь на отрицании или гневе. Одно краше другого. Чтоб Сашу перекосило со своими никому не всравшимися откровениями! Дурка по нему плачет… Обливается крокодильими слезами прямо-таки! За этими раздражающими мыслями Поручик остановился у подвала. При взгляде на закрытую дверь Вьетнамские флешбэки не донимали. Паничка не дёрнула. Агрессивно набрав себе дров, Поручик решил, что нагулялся, и отнёс получившуюся охапку к беседке, вывалив парочку самых тонких в мангал. А потом заозирался в поисках бумаги. Та нашлась очень быстро — плотной стопкой журналов и газет рядом на полу. Материалом для розжига послужил замусоленный журнал для взрослых хрен знает каких годов. Какого столетия. Усмехнувшись виду откровенных, испорченных временем картинок, а потом, без сожаления выдрав пару листов с моделями, которых сейчас можно было величать только как Глафира Ильинична да Фрол Фомич, а никак иначе, и сунув их между сыроватыми поленьями, Александр поднёс спичку, наблюдая, как пламя постепенно разгорается и расползается, не сразу охватывая и древесину, которой нужно будет ещё подложить по мере того, как огонь окрепнет. Теперь осталось дождаться только, когда дерево прогорит до раскалённых до бела углей, чтобы пожарить мясо. Смахнув ладонью снег с лавки, Поручик уселся, собираясь наблюдать за трескучим огнём и успокаивать расшалившиеся нервишки. Как там говорили? Бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течёт вода и… А третья — в зависимости от обстоятельств. Вода тоже, кстати, имелась в достатке. Только не текущая размеренно, а падающая с неба в далёком от жидкого агрегатного состояния. Вырвав созидательно пламени ещё пару страниц и вернув остатки журнала на место, Александр услышал грохочущие раскаты издалека. Кто-то уже запускает салюты в честь главного праздника страны. Немного повертев головой и ничего не увидев из-за крыши и леса, что тянулся за высоким забором дальше пустыря широкой полосой деревьев всех мастей, он продолжил свои размышления, по одному подбрасывая поленья. Минут через тридцать прибежала Машка с решёткой и капающим с мяса маринадом из кефира. Они покурили у мангала, пропитываясь насквозь запахом дыма, а потом и характерным, вошедшим в стадию приготовления мяса. Разговаривали ни о чём, припоминали прошлое, почти не касались настоящего и старались не смотреть в будущее. Всё равно оно необозримо. Есть ли смысл смотреть в кромешную темнотищу, где ни одна путеводная звезда не промелькнёт, а предпочтёт скрыться в тучах? Ещё минут через сорок послышался звук торможения подъехавшего к дому автомобиля. Чувства одолели смешанные, но Поручик подавил их в себе, сосредотачиваясь на готовке. Осталось только дождаться самого Горшка, потому что по ту сторону ворот стали слышны знакомые голоса тёзок. Михиного там не было.***
По низу навязчиво стелился пронизывающий холод, поэтому пришлось переступить с ноги на ногу и поджать пальцы. Князь вызвался проводить Горшка до двери, а уже потом выскочил следом на площадку. Пока Миха молчаливо вжикнул молнией, застегнув курту до середины груди. — С наступающим, Андрей, — Горшок протянул ладонь вперёд, поймав ей прохладную руку Князя. Крепко сцепляя руки в прощальном пожатии, Андрей приступом подаётся вперёд, чтобы торопливо и неловко приобнять Горшка и хлопнуть его по спине. Ну, так хлопнуть, чтоб этот его порыв не выглядел попыткой просто покрепче к Михе прижаться, чтобы утолить вдруг обуявший тактильный голод. Андрей думает, что Горшок посмеётся, но он на удивление повторяет это движение вместе с ним, уловив, кажется, нутром, что нужно сделать. Только повторяет на свой манер, грубо и резко подняв их сцепленные в замок руки на уровень груди и зажав между ними, когда коротко и крепко приникает к нему в заключительном в этом году объятии. — С наступающим, — Андрей выдыхает слова, улавливая пряный запах табака в тот момент, когда носом касается волос. Наверное, в пряди он въелся настолько, что уже и не вымоется никогда полностью. Жаль прощаться с Мишей в этот вечер. Никогда Князь его таким не видел. Спокойным и взбудораженным одновременно, немного даже отрешённым от реальности и задумчивым. Должно быть, Миха в этот вечер приоткрыл завесу и позволил заглянуть куда-то туда, что раньше доводилось наблюдать немногим. Они отстраняются друг от друга. Горшок сверлит взглядом пространство за плечом Андрея, а сам Князь уже без былой неловкости заглядывает в лицо Михи, подмечая в нём что-то неуловимое и меланхоличное. Ну, прямо человек-загадка! На часах, если те, конечно же, не ускорили свой бег нарочно, почти десять. За разговорами никто не уследил за временем, а точнее… Андрей мог бы напомнить Мише в девять вечера, что он вообще-то собирался уезжать. Это было бы уместно и, наверное, избавило бы подвыпившего Горшка от необходимости спешки на дороге. Чай не май месяц, весь асфальт покрыт в сплошной спрессованный слой снега, на котором, особенно в столь позднее время, нужно было призвать на помощь всю свою концентрацию и припомнить присказку: «Тише едешь — дальше будешь!». Но Миха умел забивать своей болтовнёй все мысли, поэтому Андрей и сам не уследил, как время унеслось далеко вперёд. Они распрощались. Князь заскочил в квартиру, помахал рукой уже в спину уходящему Горшку, а потом почти прикрыл дверь, как вдруг что-то дёрнуло его обратно её распахнуть и окликнуть Миху. — Горшок! Миш, погоди! — Андрей мнётся в портале двери. Недолго, но этого хватает, чтобы отринуть сомнения и решиться, чтобы выскочить на лестничную площадку вновь, как был: в домашних шаркающих тапках и застиранной футболке. Горшок не успел спуститься даже на один пролёт, остановился на середине лестницы и молчаливо, в затихшем гулком подъезде обернулся, только лишь глазами спрашивая, зачем он ещё понадобился Князю. А Андрей с готовностью принял его взгляд и наконец-то с достоинством выдержал. Миша на пятках развернулся к нему, заглядывая снизу вверх, выжидающе. — Если ты хочешь, то, ну… Ты же знаешь, что можешь остаться? Я не думаю, что пацанам будет дело до всех, кого я звал… Скажу не лезть не в своё дело, — Андрею даже удаётся не почувствовать себя полным идиотом, хотя Миша смотрит на него беспрерывно, почти не моргая. — Я тебя услышал, — притягательные тёмные глаза выразительно смягчаются. — Но меня сегодня ждут. Как-нибудь в другой раз. Лады?***
Можно быть уверенным в том, что если бы не Машка, все трое Саш и Яша к ним в придачу, не управились бы с организацией стола так оперативно, как это вышло по итогу под её чутким неусыпным руководством. Спасибо тут не было Горшка. Тот совершенно бытовой инвалид на обе ноги, руки, глаза, полушария… Скорее бы только мешался и вился под ногами, потому как ему всё всегда было интересно. И этим своим любопытством он напоминал здоровенного кота. То колбасу сопрёт с тарелки незаметно, то сыр, то водку… Иногда всё вместе. А уследить за ним было почти невозможно! Таким вкрадчивым был, что и подвоха не разглядишь. И как только умудрялся, паршивец? А сейчас народ собрался всё-таки более-менее воспитанный. По крайней мере, Маша каждому нашла достойное занятие, чтоб никто от безделья не маялся и лез за стол раньше времени. Этим только волю дай! Как саранча сметут всё, что видят на своём пути. Ещё и стол погрызут. Поручик с Балу постепенно таскали тарелки, кружки, бутылки. С этикеткой — водки, без этикетки и белёсо-мутные — с самогоном. Почти цистерну пива, ну и парочку темнеющих, вытянутых по форме бутылей с шампанским. Не провожать же им старый год, глуша водяру?.. Не оценить то, чего тут рабочие под строгим конвоем Маши за всё это время наворотили, было нельзя. Видать, она их мурыжила, как только была горазда, потому что тут комару нос подточить негде! Так всё добротно смотрелось. Паркет под морёный дуб, стены, отделанные деревянными панелями. Напоминало чем-то охотничий домик. Жаль, нет ружья! Над камином бы повесить пришлось очень кстати. А рядом — чучела голов невиданных зверей. Кабан там какой. Лось. Но всё это в большой комнате компенсировал сполна растянувшийся перед камином тёмно-коричневый кожаный диван. Прямо перед ним, рядом с незажжённым камином, величаво лежала шкура медведя. И это, если честно, было до крайности забавно. Совестно, должно быть, Михаил Юрьевич! Взяли да под ноги себе расстелили сородича… Михаил Потапович, аль Микаэла Потаповна, кто его, поди, уже разберёт, в самом своём распростёртом и приплюснутом, будто катком, виде лежало здесь, а могло бы спать в берлоге да сосать лапу. Одно Горшку было оправдание: не он загубил медведя, а ему преподнесли такой подарок в знак благодарности, глубочайшего уважения… И ещё чего-то в знак, потому что за какие такие заслуги медвежий коврик столь щедро презентовали Горшку, никто не догадался. Если б какие отчаянные защитники дикой природы узнали о таком кощунстве… Самого бы Горшка освежевали да сделали чучело. Шурик даже конспирологически предположил, что это скрытая пассивно-агрессивная угроза. Мол, ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит… Горшок. Но теория оказалась несостоятельной по множеству причин. Да хотя бы по одной. Той, что Миха всегда шёл на помощь другим дружественным ему «кланам» и в дураках не оставался никогда. Точнее, не позволял оставить себя в дураках. Именно в этой формулировке. — Кто знает, как зажигать камин? — поинтересовалась Машка, отходя от стола и держа в руках припасённое на такой случай полено, угрожающе потрясывая им, будто сейчас, если не найдётся добровольца, Мышка этим пнём рубленным приложит того, кто ближе всех окажется. — Полный дом мужиков, а никто не знает, что с этим делать?! — она выглядела крепко удивлённой. Одна из досок из наваленной кучки угрожающе покачнулась в её руке, пока, наконец-то не сыскался дюже храбрый, вызвавшийся отжигать Шурик, который, кажется, имел этот навык из самого детства, проведённого у бабушки в деревне. Яша включил музыку за неимением телевизора. Он тут один изъявил обеспокоенность тем, что поздравление президента окажется не посмотренным и друзьям нечего будет снимать с ушей. Остальные же были этому только рады. В принципе, всё было как обычно. Царило привычное таким встречам оживление, и все члены их небольшой и успевшей здорово сблизиться компании занимались своими делами, не изъявляя недовольства. Но и довольства, впрочем, тоже не изъявляя. Скорее всего, просто не успели ещё как следует раскочегариться и проникнуться Новогодним настроением в полной мере. Оставалось только дождаться Мишу, чтобы пропало несколько мешающее расслабиться и отдохнуть чувство ожидания. Без него начинать празднество не хотелось. Но время шло, а они всё ждали и ждали. А Миха всё не приезжал. Его попросту не было. Пока ему не звонили, водился за Горшком такой грешок, что трубку он зачастую не брал. Кидал где-нибудь, а потом забывал, где. И звонить ему зачастую затеей было совершенно пустой. Пока Шурик корячился с камином, Машка, разворошив большой и лёгкий пакет, вынула оттуда яркую, бесконечную по длине мишуру и всякие Новогодние безделушки. Обернувшись через плечо, Мышка кровожадно улыбнулась. Она имела планы на каждого. Не зря же они с Яшей сегодня прошерстили все полки магазинов, с каких ещё не смели Новогодние цацки. Первой жертвой оказался Яша. Ему досталась морковка на манер клоунского носа. Он этот карнавал с переодеваниями оценил по достоинству и для более полного попадания в образ отыскал кастрюльку и нацепил её на голову. Балу с боем забрал себе шапку Снегурки, оправдав это тем, что голубой ему к глазам и волосам подходит. И спорить с ним оказалось в корне бесполезно. Поэтому никто и не стал пытаться. Голубая шапка с белобрысыми косичками по бокам оказалась натянутой на его голову сразу же, как только попала в руки. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Поручику же перепала шапка Деда Мороза в плохо светящуюся не то снежинку, не то звёздочку. Всё-таки поздновато они озаботились этими безделицами. Пришлось брать шапку, которая одинокой красной кучкой лежала на пустых полках полу бракованная. Но чёрт бы с ней! Не признать, что Поручику идёт, не смог никто. Сама Машка отыскала себе маску, надо же, Мыши! А для Горшка припасла рогатый шлем викинга. Его же интересовали викинги… Машка помнила. Но сейчас из присутствующих обделённым остался лишь один персонаж, который с унылым фасадом, как муравей с кислой жопкой, портил их замечательный сладкий компот. Так и просилось добавить «из сухофруктов». Мышка была решительно настроена это форменное безобразие исправлять. Чай, не на поминках. Поэтому она решительно шагнула к Леонтьеву и, приподнявшись на носочках, водрузила на лохматую голову Саши ободок с лосиными рожками. Он вымученно улыбнулся и немного наклонил голову, будто настоящий король, над которым только что совершили акт коронации. — Ну вылитый лось! А то я всё думал, чего не хватало! Машка, ты гений! — Балу-таки победил камин, и теперь в комнате танцевало живое обогревающее пламя. Он потянулся и дал «пять» подруге, щёлкнув вместе с тем по одному рогу, заставив тот забавно дёрнуться и мягко звякнуть бубенцами в основании коричневых отростков. — Не снимай, — попросила Маша и приобняла захандрившего Сашу за руку. — Тебе идёт, — она совсем оттаяла после бокала пива. Мышка к Ренегату относилась нейтрально, не питала особой симпатии, но и неприязни никогда не выказывала. Но сегодня её красивое лицо особенно ярко выражало юношеское озорство и благодушие. Сегодня она облачилась с клетчатое короткое платье с открытой спиной и руками. На шею Мышка повязала блестящую мишуру серебристо-красного цвета и находилась в самом благодушном расположении духа, когда любила весь мир и всех в этом мире одинаково сильно. Прождав ещё, по мнению особо оголодавших и принявших, кажется, озверин товарищей, уже слишком много времени, пришлось всех пускать за стол, чтоб никто не поперхнулся слюнями. Если Новогодними цацками не озаботились, то вот продовольствием закупились на совесть, не схалтурили. Стыдно за ломящийся стол не было. Машка чуть-чуть чувствовала себя предательницей. Мишу не дождалась, а пошла на поводу у… Трёх, как минимум, пар голодных глаз. Ну, это каким зверем надо быть, чтобы им отказать?! С умилением и каким-то удовлетворением понаблюдав, как три друга и Поручик уплетают и нахваливают частично её стряпню, частично коллективно наструганные впопыхах салаты, Маша осталась довольна и совесть поутихла. Горшок если и обидится, то быстро отойдёт. Сам же понимать должен, кого в дом зазывал так активно. — Попридержите коней! Оставьте место для второго захода, — усмехнулась Маша, с добрым прищуром наблюдая за каждым. Поручик в прямом смысле слова клевал по чайной ложке, а вот Ренегат всё больше налегал на спиртное, отсев от остальных в дальний угол и явно не настроенный на разговоры. Видимо, своей целью в этот праздничный вечер он поставил упиться до того состояния, чтоб уснуть мордой в рядом стоящем салате. Нет, это, конечно, дело почётное, но чтоб так самоотверженно… Яша, кстати, тоже со странной смесью неприятия, отвращения и хотения пялил на водку, но не тянулся, а пил пиво. Хочется, да колются воспоминания, как торчки инсулиновыми шприцами. А вот Шурик спокойней других подъедал шашлык и странным не выглядел. Связал косички на затылке, чтоб в жиру не уделать, и, пользуясь поговоркой «когда я ем, я глух и нем», просто уничтожал куски мастерски прожаренного на углях мяса. Мария же, как истинная леди, нашла себе огромный стакан, Мишин вроде, и заливалась слабоалкогольным пивом. Тёмным и нефильтрованным, как базар местных гопников. И то ли этот вечер не располагал, то ли настроение было не говорливое, но так или иначе, диалога дельного не завязывалось. Все как воды в рот набрали и отмалчивались, пока Шурик с Машкой не переглянулись и не решили всех растормошить, выводя на диалог более чем двух человек. И когда разговаривали эти двое, тяжело было не наблюдать за тем, как перекрещенные взгляды теплеют, как за каждой шуткой кроется что-то большее для понимания всех за этим столом. Шутки были смешными. Остроумными, но имеющими определённый, скрытый временем смысл. Исподволь Яша наблюдал за ними. Незаметно прослеживал таящиеся во взглядах улыбки и в улыбках теплоту и свет, которым Шурик с Машкой делились, даже не пытаясь удержать солнечные лучи, рвущиеся наружу. Их отношения для него всё ещё оставались настоящей загадкой, и чтобы там на самом деле не происходило, было видно, что они друг друга любят. Безвозмездно и безоговорочно, потому что наивысшей точкой чувства может считаться та щедрость, с которой они не замыкаются друг в друге, а разрешают нежиться в этой солнечной ванне, очевидно, нуждающимся заиндевевшим товарищам. Для чего скупиться и прятаться? Ощутив себя пресытившимся и внезапно лишним, Яша отвёл глаза и с неясной тяжестью на желудке поднялся из-за стола. Отбрехавшись чем-то несуразным, Цвиркунов под привычным конвоем внимательных глаз удрал в ванную, чтоб привести мысли в порядок. Но у умывальника он задерживаться не стал. Из отражения смотрел непохожий на него самого близнец с глазами пятаками, подёрнутыми пеленой неосознанности. В комнату к другим возвращаться тоже не хотелось, поэтому пришлось на носочках аккуратно открыть дверь в одну из гостевых спален и шмыгнуть туда. Становиться тем, кто бегает от человека, Яша, честно, не хотел. Учитывая, что сам бы он такого отношения к себе получить не желал ни при каких обстоятельствах. Уж лучше пусть бы его продрали с песочком, нежели телились да пытали помойной неопределённостью. Но как-то так получалось… Что сам он от Балу бегал. Самым позорным образом пытался избежать прояснения всех обстоятельств. А оттого, что сам думал, будто бы это Шурик уйдёт от темы, становилось совсем не по себе. Наверное, гены берут своё, потому что хотелось выжрать чего покрепче шампанского и пива. — Темнота, друг молодёжи, — удивляться, что Балу объявился, не пришлось. — Я по затылку твоему вижу тяжёлый мыслительный процесс. Колись. — Саш, а на твоей практике часто случалось такое, чтоб жёны мужей того… Устраняли? — чуть погодя, внезапно даже для самого себя выдал он. — Случалось, — чуть погодя раздалось уже над ухом, и воздух по левую сторону заколебался, потому что Шурик подошёл ещё ближе и встал совсем рядом. Он не стал снимать шапку, в то время как нос снеговика болтался у Яши на груди. В нём было душновато. — А что? Думаешь, здесь такой случай? — в отличии от Поручика, Балу обо всём осведомлён чуть ли не в первую очередь. Поэтому он заинтересовался, заглядывая в отрешённое лицо парня. Яша пожал плечами. — Думаю, что она может быть причастна. Даже если не сама… Да, конечно, не сама! Его типаж — это миниатюрные блондинки. Ты б видел, они все как под копирку, — чувствуя себя детективом, сказал он и мысленно усмехнулся. Как мозг начинает хорошо работать, когда про что-то определённое говорить совершенно не хочется. — Не думаю, что он изменил вдруг себе и выбрал в жёны спортивную брюнетку… Не справится такая со взрослым мужиком в одиночку. — И руки пачкать не захочет, — справедливости ради заметил Шурик. — Что-то тут херня какая-то, а Горшок ещё ей охрану приставил, — Яша выглядел недовольным этим фактом, но открыто говорить, что этого не стоило делать, не стал. Не дорос ещё, чтобы требования выдвигать. — Презумпция невиновности. Не пойман, не… — Не вор. Нет тела — нет дела, это я всё хорошо знаю, — отмахнулся он быстрее, чем Балу успел продолжить. — Мы проверим, с кем она контактировала в последнее время. Не переживай, — голос Шурика звучал немного удивлённо. Такой крепкой хватки от Яши он явно не ожидал. Балу лучше и настырнее вгляделся в хорошо знакомое лицо, пытаясь, видимо, в каких-то невыразимых чертах уловить что-то чужеродное, но ничего подобного не замечая. Это был всё тот же Яша, что и раньше. Только теперь отчего-то казалось, что Шурик что-то где-то недоглядел. Или, что вероятнее, пропустил. — У нас всё хорошо? — он мог спросить «у тебя», но выбрал такую формулировку. Пришло понимание, достаточно ясное, а оттого пугающее, что если он сейчас ответит «нет», то даст новый виток для дальнейших разбирательств. Для выяснения под следствием всех обстоятельств. Но Яша мог ответить «Да». И он чувствовал, что тогда давить Шурик не станет. Примет горькую пилюлю неправды, потому что это только его выбор, который отсечёт их двоих от произошедшего. Хотелось солгать. И пусть эта ложь будет очевидной им двоим, но она избавит от последующих неловких и малоприятных слов, которые придётся говорить, выворачивая своё нутро наружу. Иссечась в каком-то молчаливом отчаянии, что отразилось во всём его напускном отрешении. Яша был готов сказать эти ебучие две буквы, но Шурик не давал наводок, что ему было бы предпочтительнее услышать, и потому молчал, не торопя и не подгоняя, предоставляя право выбора, как и в прошлые разы. «Заметь, Яша, каждый раз у тебя есть выбор. Эта ситуация целиком и полностью результат твоих собственных выборов». И от того было только хуже! Обвинять-то некого, кроме себя. В этот момент Яша Шурика искренне ненавидел. Бьёт, ирод. Не в бровь, а в глаз! Почти покраснев от натуги, он попытался протолкнуть застрявшие звуки из горла, чтоб они приобрели объёмную форму. Но чёрта с два. Протолкнулся жалобный звук, не похожий ни на что вообще. Шурик стоял рядом с ним, собранный и успевший стать близким. Улыбка, которая всегда таилась в уголках его губ, куда-то подевалась. Значит, весёлого, чего греха таить, было мало. Он почти ответил, когда из коридора раздалось копошение и звонкий протестующий голос Маши, а следом невнятный бубнёж Леонтьева. Похоже на то, что они активно спорили. Спор двух поддатых человек хорошо закончиться заведомо не мог, поэтому, переглянувшись и мысленно возблагодарив друзей, которые что-то не поделили, избавив Яшу от необходимости отвечать, они с Шуриком не теряя времени, вышли, чтобы сразу вклиниться в действо. — Я покурить, — глотая буквы, самонадеянно заявил Ренегат и отмахнулся неуклюже от Яши, который, не разобравшись, что к чему, полез ему под тяжёлую руку, когда мертвецки пьяный Саша пошатнулся. В попытке удержать друга от такого необдуманного падения Яша чуть незаслуженно не огрёб. Машка, тоже немного поддатенькая, полезла держать Сашку за воротник куртки, которую тот из попытки в попытку безрезультатно пытался нацепить. — Пустите, бля! — фыркнул он, комично подпрыгнув, чтоб руки скользнули в рукава. Но руки не скользнули, а лишь вывернули вещь наизнанку, так, что Ренегат в ней окончательно запутался и швырнул в ноги. Это грозило тем, что он об неё в итоге спотыкнётся. Балу самоотверженно, с мягким «Тихо тих, тих!», положил Машке на талию ладонь и настойчиво отодвинул её в сторону Яши, скосив глаза в бок, намекая, чтоб тот её придержал. Иначе она зацепится за шею Леонтьева, а этот с дуру выпрямится во весь рост, да приподнимет с собой снайпершу. — Ц! — начал урегулирование не случившегося конфликта Балу. — Сейчас мы вернёмся. Я с ним, — Шурик пресёк какие-либо возмущения, прислонив палец к губам и мельком глянув на Поручика, что с видом крайне задумчивым подпирал собой стену и с прищуром наблюдал за развернувшейся перед ним картиной, но никак, впрочем, не влезая. Пока они выходили, ветер в лица швырнул сноп снежных хлопьев, немного отрезвляя. Дверь чудом не хлопнулась о стену, но Саша её удержал и вывалился первым на крыльцо. Балу было дёрнулся за ним, справедливо опасаясь, что тот сейчас поскользнётся и переломается, но нет. Совершив головокружительный кульбит из разряда тех, какие вытворяли фигуристы, Ренегат с чуть покосившимся ободком и в одной футболке смог остаться не своих двоих вполне себе устойчиво. Зябко поёжившись, Саша собрался в кучу, и с выпускаемым дымом зажжённой сигареты его отпустило. Шурик молчаливо порадовался, когда в глазах Ренегата, надолго не задерживаясь, но всё же мелькнула осознанность. Вообще видно было, что Леонтьев беспробудно квасил последние дня три. Даже когда Балу его забирал, тот благоухал перегаром и выглядел осунувшимся. Задний дворик встретил их хрустящим покровом колкого и обманчиво пушистого снега. Это он только на вид такой безобидный, на деле же всё было иначе. В голове шумело, а сознание фланировало по закоулкам памяти. Правду говорят, что под градусом мир кажется лучше и что главное, проще. А все проблемы отходили на второй план. Задвигались, как те самые не понравившиеся книги на полках. — Сань, — дрогнувшей рукой Саша счистил с перил снег и, не думая головой, озвучил свою просьбу: — Теперь я буду один работать, — пьянющими глазами уставился на Балу, а тот чуть не поперхнулся. Вечер открытий и церемониальной недоговорённости! Как Новый год встретишь, так его и проведёшь, блять! Бесполезная крамола, которая может привести к жестокому и ненужному кровопролитию и потерям. Не только к материальным. Шурик чувствовал, как после несостоявшегося разговора с Яшей что-то треснуло, а теперь, основательно подбитое словами Ренегата, осыпалось бетонной крошкой и камушками, а он не мог подобрать необходимых средств и подправить фундамент. Поручик всё чаще отмалчивался, а Миши вообще ещё не было, и Балу до печёнок пробрало паническим ужасом и, кажется, совсем подурнело. Как так вышло, что он остался один? — Ты уверен? — голос дал осечку. Так обычно случалось на лестнице. Когда торопишься и, не глядя вниз, пропускаешь ступеньку. И до того момента, пока нога не опустится устойчиво на твёрдый камень, доподлинно неизвестно, чем его встретит очередной шаг. Может быть, пропастью. — Ты хорошо подумал? — положив руку на лоб, глядя в одну точку перед собой, уточнил Шурик, уже догадываясь, что получит в ответ. — Да, — он кивнул. Потом ещё пару раз кивнул и, наконец, ответил: — Мы поговорим об этом, когда будем в состоянии, — Леонтьев бросил сигарету и подскочил вплотную. — Сань, один! Ты не понял… С этого же дня! — затребовал он, встряхнув Балу. — С этого же не выйдет, — Шурик позволил себя резко дёрнуть, но не попытался вырваться, не без оснований опасаясь, что из-за этого может выйти неловка возня, переросшая в драку. Мало ли, как Саша воспримет его норовистую попытку отстраниться. — Я думаю, тебе ещё нужна поддержка, — аккуратно разжал мертвенно-ледяной кулак и отвёл в сторону. — Горшок приедет, с ним и обговорим, — правдоподобно успокоил Ренегата, приобнимая того за плечи и ненавязчиво направляя к двери. Достаточно им на морозе прозябать. От того, что пришлось свалить обязанности на Миху, стало мерзко от самого себя. Но Шурик не нашёлся с другим, более достойным ответом. Его настораживало неуравновешенное поведение младшего товарища, и за него надо было спросить Поручика. Неужели они не встречались после ускоренной «выписки» второго? Что-то слабо верилось. — Разберёмся, короче. Покурил? — вкрадчиво поинтересовался и дождался тормознутого кивка. — Тогда пошли обратно, — Балу поторопил Сашу, пока тот не передумал, боком ощущая крупную дрожь.***
Миша выходит из подъезда, отсекаемый от нутра здания тяжёлой дверью и оглядываясь привычно по сторонам, чувствуя ещё фантомные прикосновения жёстких струн сильно расстроенной гитары на коже. Небо разразилось мелким частым снегопадом, который уже присыпал их прошлые следы, и белая поверхность, лёгшая на предыдущий слой, стала напоминать велюр. Что-то дурное у него настроение, до мерзостного меланхоличное, аж зубы скрипят от сахарной пудры, которой приправлены его мысли. Горшок, не вынимая рук из карманов, соскальзывает с порожков и слышит отдалённые поздравительные и счастливые выкрики. Они минуют этот двор, постепенно от него отдаляясь и не нагромождая пространство, которое в этот момент занял умствующий, чуть аж не надрывающийся Миха. Что же это с ним происходит? Чуть что, так сразу срывается, отложив дела. Сам спрашивает, сам едет в другой район. А всё потому, что пацан какой-то так захотел. Миша подымает глаза навстречу снегу, к окнам покинутого только что дома, ищет нужные застеклённые дыры, натыкаясь на всевозможные цвета от гирлянд. Но окна квартиры Андрея были наглухо зашторены, хоть плотная ткань штор и пропускали скачущий цвет электричества, заключённого в витражных стекляшках. В Питере плотные шторы — это не прихоть упыря обыкновенного, а всего лишь необходимость. Белые ночи могли лишить сна напрочь. Оставшись за пределами стен дома, Миха продышался как следует свежим морозным воздухом, выпуская облачка пара изо рта. Хорошо бы приехать загород к одиннадцати, чтоб товарищи не стали паниковать и не успели всерьёз обеспокоиться его местом нахождения. За ними не постоит, начнут обзванивать морги да больнички… Додумаются ещё Лёхе позвонить! Да ну нахер! Надо торопиться. Для Новогоднего ночера во дворе было подозрительно пустынно. Хотя подозрительно для Горшка в последнее время было всё. Тихо шифером шурша, крыша убегала не спеша. Ну, не совсем убегала, но подтекала так уж точно. Тут ничего не попишешь. Ебучая тревожность донимала не временами. Теперь временами её могло только не быть. Но такие времена мельчали, и чаще он сходил с ума от неясного волнения. Довольно сантиментов. Не хватало ещё дойти до мыслей о том, что пора подыскивать психотерапевта. Их Миха принципиально не жаловал. Сам себя может проанализировать и по полочкам разложить… Хотя по полочкам лучше не надо. Слышал он как-то о таком, даже фотографии видел. Лучше обойдётся без расчленёнки. А препарирование себя было самой настоящей кровавой баней с расчленёнкой и мозгомойкой. Даже резнёй, можно сказать, а проще… Самым настоящим мазохизмом в последний инстанции! Всё заебись! Он как кот, гуляет сам по себе и забегает, куда приспичит и с кем приспичит. Чё он мозг ебёт! Так себе без посторонней помощи раньше времени можно плешь проесть. И так волосня сыпется, того и глядишь, облысеет со своими самоанализами. Не решившись больше курить, хотя хотелось страшно. Руки так и чесались залезть в пачку за сигаретой. Горшок рациональной частью мозга понимал, что выкурит сейчас одну, другую, третью и его развезёт. Ехать уже никуда не захочется, а захочется нажраться и зубами к стенке. Пришлось дышать свежестью и пытаться пускать колечки из пара. К слову, у него ничего не выходило. Колечки не пускались, но и в мыслях стало пусто. Зачем задумываться о причинах, когда в следствии ему было очень хорошо. Так хорошо, как могло быть поддатому раздобревшему мужику. Какой же Андрей этот всё-таки ахуенный! Надышавшись вволю, чуть не до головокружения, Миша припомнил, где машина и пошёл по направлению к густой тени подворотни, так сказать, прямиком в сумрак. Продолжая свою мысль, Горшок успел пожалеть, что Князь не девчонка. Прям сегодня бы и завалил… А может всё-таки к психотерапевту и галоперидольчику?.. От сальных мыслей вдруг стало мерзковато. Совсем он озверел, «общаясь» лишь с одними шлюхами. Разговор с ними короткий и сводящийся всё к одному. Разве стал бы он раскладывать Андрея… Да будь он хоть трижды девчонкой! Если бы он… она так же, как и сейчас, идеально понимала его? В случае, если Михе посчастливится встретить на своём пути женщину, которую будет уважать наравне с собой, окажется ли он готов использовать её как подружек с низкой социальной ответственностью?.. Ёбаный стос! Неужели так подкрадывается старость?! Гоня от себя такие мысли ссаными тряпками, Горшок наклонился, торопливо зачерпнул снегу, предварительно убедившись, что никаких подозрительно желтеющих пятен на нём нет. Собачки да кошечки, а порой и людины захаживали во дворики разные… И вместо того, чтобы просто им умыться, Миша растёр себе хохотальник, а остатки роскоши, недолго думая, побросал за воротник, чтоб больше вообще не думать ни о чём этим вечером! Нахуй! Нажрётся и забудется… Января до третьего! А там всё окончательно позабывается. Срок у переживаний, чай, не резиновый, а срок годности не вечный. Полежат-полежат промаринуются, да стухнут и сами как-нибудь утилизируются. Успокоив и сообразив себе план действий, Горшок незаметно обогнул дом, оставляя за собой размашистые следы, которые снегопад заметёт в ближайшие пять минут, если не прекратится раньше. В закоулке, недалече от мусорных баков, уже немного припорошённая, начавшая маскироваться под сугроб, терпеливо дожидалась машина. Дурная привычка парковаться в труднодоступных как для подъезда, так и выезда местах. Профдеформация, не иначе. Разблокировав двери, Миха замедлился. Автомобиль приветливо подмигнул фарами, как собаки встречают людей, размахиванием хвоста, как метёлки. Так и тут. По образу и подобию. Стены из посеревшего кирпича были измалёваны бездарными граффити. Чёрные пухлые мешки с мусором резко контрастировали со снегом… А на самом снегу, когда взгляд опустился, Горшок увидел совсем свежие следы от обуви. Они отчётливо выделялись средь прочих, которые непогода сподручно затёрла. Он остановился и прищурился, быстро стрельнув глазами по сторонам, ничего, впрочем, не заметив. Но первое впечатление бывает обманчиво. Сделав вид, что он замер на полушаге из-за того, что ему вдруг срочно понадобилось расстегнуть куртку, Миха аккуратненько возобновляя тяжёлую поступь, вынул из нагрудного кармана складной ножик. В совпадения он, как и в случайности не верил, поэтому приготовился к чему угодно. Ну, кроме, наверное, того, что баш на баш с ним сейчас выйдет упырь в наряде Санта Клауса. Михе его даже и застрелить нечем будет! Лезвие у ножичка-то не серебряное. Ладно. Будем живы, не помрём. Обхватив пальцами ручку двери, Горшок щёлкнул ей, приоткрывая и дожидаясь этого «чего угодно». Спиртное с адреналином представляли из себя таблетку для розжига. Если не трогать, то до поры до времени будет лежать в исходном виде. Но стоит появиться поблизости искре, как полыхнёт! Опалит и рожу, и волосы с бровями да ресницами, если экстремалу-пироману приспичит вблизи посмотреть, как пламя пружиной раскрутится. Миша в этот момент как раз являл собой этот опасный механизм. Кто ждёт, тот всегда дождётся. Главное — иметь терпение. Поэтому, когда Горшка откинуло на пошатнувшуюся от столкновения машину, снова прикрыв дверь и вышибив весь воздух из лёгких, чудом не оттяпав этой дверью ему пальцы, то он был готов. Ножа, который секундой позже очутился у его горла, тоже стоило ожидать. — Руки на крышу, — негромко приказал некто. Весу словам, несомненно, добавлял нож, бездушной металлической холодностью тормозя пульсацию и придавливая сонную артерию, чтоб неповадно было дёргаться. — Щас, тока губу закатай! — и, не теряя ни секунды, Горшок в развороте прописал незнакомцу с локтя, поражаясь тому, какая же там крепкая кость! И такая малочувствительная.***
Часы пробили двенадцать раз. Над столом разнёсся звон полных шампанского бокалов, что в моменте можно было попутать с колокольным звоном. Наступил девяносто пятый. Горшок так и не приехал.