***
Зимний вечер стелился по земле немного сиреневатым снегом. Свежий морозец глумился, обжигал дыхательные пути, и от этого хотелось спрятать красный, как у алкоголика нос в вороте куртки и вообще его не высовывать. Во-первых чтоб не отвалился из-за холода, который стандартно к вечеру усилился, а во-вторых из-за того, что было банально больно. При дыхании исходил белёсый пар, что застил взгляд на пару мгновений, но после благополучно истаивал в пространстве. В этот час на улице можно было наблюдать только редких прохожих, которые каким-то образом припозднились и не попали домой с последними лучами закатного солнца. Среди таких же торопящихся прохожих в этот вечер оказались двое. Двое неудачников. Оба они стремительными тенями метались по двору, вглядываясь в хрусткий, но очень ломкий наст, надеясь расслеповать на этом покрове что-то кроме ландшафтных неровностей, повторяющих то, что откроется взгляду весной. Один из двух нервозно расхаживал из стороны в сторону, как неприкаянная душа. Внезапные свидетели запросто могли решить, что наблюдают они двух торчков, которые в состоянии ломки рыскают в поисках закладки. Но всё было куда прозаичнее и драматичнее. Драмы в Питерских домах разыгрывались ежечасно, если не ежеминутно, и они не были исключением, которых это повсеместное явление бы обошло стороной и которое бы подтвердило правило. Особенно в последнее время стали очевидны шероховатости, которые не были своевременно устранены и сглажены, что не могло не напрягать, конечно же. Но сейчас, перед лицом настигших проблем, все разногласия и недоговорки ненадолго отошли на второй план, заставив объединиться. Жаль только, что страх напополам с адреналином, выжигающим вены, оказался не столь действенным катализатором, чтоб окончательно примирить ситуацию, в которой оба были вынуждены существовать в реалиях холодной войны. — Где она может быть? — не вынося больше этой снежной тишины, сказал Шурик, глубоко затягиваясь. Лёгкие наполнились колючим, распирающим изнутри ядовитым дымом. Заглядывая под очередную лавочку, он щурился немного болезненно, в надежде обнаружить под ней искомое, но натыкаясь лишь на помятую картонную коробку, оставленную очередной одинокой сердобольной старухой для бродячих котов, которых тут подкармливали. Кстати, коты. Они потеряли кошку. Видимо, кто-то из них двоих зазевался на выходе и оставил открытой дверь в квартиру. А та любопытная проказница и просочилась наружу незаметно и молчаливо, совершенно по-английски как истинная леди. Шурик задавался своевременным вопросом о том, что питомице взбрело в пушистую голову. Неужели ей плохо жилось?.. Но потом он мысленно давал себе оплеуху. Это же кошка. Она гуляет сама по себе и является существом свободолюбивым и своенравным. Это тебе не собака, что радостно бы махала хвостом-метёлкой только завидев маячащую на горизонте возможность выйти на прогулку. Пёс бы смотрел преданно, послушно, дожидаясь хозяина. А эта манда пушистая выскочила, что никто и не заметил. — Где, блять, угодно! — раздалось неожиданно рядом, заставив выпасть из своих философских размышлений. Шурик вздрогнул. Столько злобы в чужом ответе было, что Балу переёбывает и он прикусывает язык. Яша, до этого наворачивающий круги из стороны в сторону, остановился, гневливо впиваясь взглядом в Шурика, будто это он виноват во всех бедах. Тот ощущает себя на прицеле, будто под расстрельную статью попал. — Яша, — начал было терпеливо Балу. Да чёрт там плавал! Договорить распылённый парень ему не дал. — Как мы могли проворонить её?! — неверяще вопросил Яша, обращаясь, должно быть, ко вселенной, которая, впрочем, как и всегда в таких ситуациях, осталась до безысходного молчаливой. Куривший торопливо сигарету за сигаретой Шурик сохранил угрюмое молчание, от греха подальше, и пожал плечами, вновь чиркнув взглядом по окнам нижних этажей, а потом по наляпанному абы как фундаменту дома. — Я не пойду никуда, пока мы её не найдём! — упрямо воскликнул Яха, заметив этот беглый взгляд, и с непоколебимой бунтарской уверенностью, будто Шурик ему перечить удумал, с вызовом уставился тому в лицо. За всем этим негативом просвечивал страх. Надо же, как хорошо замаскировал! И не углядишь вот так сразу. — Я не говорил тебе такого, — вяло возразил Балу, — а имел ввиду, что нам двоим тут делать нечего, — для него и самого это уже не звучало достаточным оправданием, чтобы отослать Яшу в квартиру. Он до отвратительного ядовито смотрел, и от этого становилось неприятно. Просто находиться под прицелом такого непривычного взгляда. Яшу как будто подменили, а Балу не смог уловить, где незримая нить порвалась. — Ты мне предлагаешь рассказывать тебе, что удвоенными усилиями мы справимся быстрее? Серьёзно? — Балу прикрыл на пару мгновений глаза, улавливая отголоски резкого голоса и интонацию, театральную, в чём-то наигранную. Стало ему совсем не по себе. На секунду закралась крамольная мысль ответить, что в таком случае уйдёт он, потому что мочи уже никакой не было, чтобы стоически выносить всё происходящее и отвыкать от того, что раньше было поддержкой, а сейчас какого-то дьявола вызывало лишь острую резь в мозгах. Нервы стали хлипенькие, как истёршаяся плотина. Того гляди как хлынет! — Предлагаю… — а что, собственно?.. Шурик запнулся, но этого хватило, чтобы Яша вклинился и развеял мысль по ветру: — Вот и порешали, — внезапно глухо отозвался он и, засунув руки в карманы, в нехитром защитном жесте, отвернулся в противоположную от Шурика сторону, пнув снежную кучку. Балу открыл рот. Взмахнул рукой с тлеющей красным угольком сигаретой. Закрыл рот. Отвернулся. — Тогда разделимся, чтобы не ходить по следам друг друга, — необдуманно предложил он и с неясной надеждой поглядел на Яшу, надеясь незнамо на что. Оба они ненадолго задержались, будто ожидая чего-то но, так и не дождавшись, разошлись в разные стороны. Нет, так больше продолжаться не может. Театр абсурда на колёсиках. Так и до дурки недалеко. Шурик усмехается невесело, раздумывая о том, что уже и сам бы не против слечь в какой оздоровительный санаторий… Желательно без приставки «Кре». Почему Яшка поменял отношение, было более-менее понятно. Но вот по какой такой неведомой причине он взъелся так жёстко и кусаче?.. Вот тут уже вопросов возникало куда как больше. Неужели только потому, что Балу не уделяет должного, по его мнению, внимания ситуации?.. Скорее уж, вспухшей проблеме. Да тут не ситуация, а кромешный и беспросветный… Нет, не пиздец, а скорее разросшееся недопонимание. Для Шурика и Яши случившееся несёт совсем разный смысл. Они по-разному смотрят и воспринимают. С возрастом такие ситуации стали сами собой рассасываться, до того, как становились реальной проблемой. Когда тебе под сорокет, приоритеты несколько смещаются, и жить начинаешь уже не столько сиюминутными веяниями чувств, а полагаясь на рационализм, где предпочтение отдавалось мышлению головой, а не сердцем. Поэтому себя дороже было связываться с малолетками, которым такое мышление было пока чуждо. И ведь не объяснишь ничего толком! Всё сожрёт такое явление, которое принято обзывать юношеским максимализмом. Длился этот период достаточно продолжительный шматок времени, в который твердолобых подростков было ни в какую не переспорить. Миха, вон, пример наглядный. До сих пор не вылез из этого состояния. Сидит себе, тухнет в своём болоте, как очень злой водяной. Шурик курил и винил только себя. Что дал повод, что вообще позволил такому случиться, и наивно понадеялся, наверное, на то, что Яша не воспримет всё так серьёзно. Рассусоливать можно было хоть до самого утра, распутывая свалявшиеся причины и следствия, сколько угодно выдумывая, почему так, а не иначе, но сил не было никаких. Балу уже достаточно стал рассеян и невнимателен, чтобы это грозило ему серьёзными проблемами на ближайшем задании, на которое Миха его обязательно засунет. Горшку сейчас самому до себя, чтобы любезно интересоваться, что там ещё у товарищей по поводу душевного равновесия. Тяжело сдержать насмешливый звук. Вообразить Миху, который бы с видом заправского мозгоправа стал допытываться, что ж Балу такой бедный, несчастный, в воду опущенный, было, мягко говоря, туговато. Впрочем, сейчас не до мозгоправов и не до личных проблем членов ОПГ было. В документах и бухгалтерских отчётностях, судя по тому, что виделось Горшку, ему самому да Поручику, оговорённые когда-то ранее суммы утекали в непонятном направлении, так и не достигая «цели». С того самого момента, когда их человека безнаказанно пока что укокошили где-то вне зоны влияния «Конторы». Было искренне интересно узнать, кто же такой смелый рискнул производить денежные махинации прямо под носом у крупной, зарекомендовавшей себя, крайне принципиальной группировки Петербурга девяностых. Самоубийство чистой воды. Смерть смельчаков ждала долгая и мучительная. Это Шурик мог сказать, как самый настоящий штатный оракул при группировке, всезнающий и всевидящий своим третьим оком то, что простым обывателям не дано. Может быть, смерть, даже паскудно посмеиваясь, караулила, притаившись за углом, и была готова дать Горшку сделать всю грязную работёнку за себя. Иными словами, возможно, смерть лохов ждала от руки самого Горшка, если всё успеет набрать такие обороты, когда тот рассвирепеет и потеряет человеческий облик, достаточно для того, чтобы вершить кровавое возмездие. Из того, что уже удалось прознать благодаря неоценимой помощи Мышки и Яши, которые наведывались ненавязчиво прощупать почву… Горшок тогда непременно и метко подметил, что прощупали её с той лишь целью, чтобы бессмертные додики возбоялись и вилкой себе могилы рыть начинали. Не дожидаясь, пока большие дяди придут и грызть эту землю зубами заставят. Шурик тихо хохотнул в воротник свитера и повёл взгляд чуть ниже замшелых фундаментов с темнеющими на них подтёками, надеясь разглядеть цветастую шубку, но вновь ничего не обнаруживая. Он досадливо нахмурился, надеясь, что у Яши дела с поисками идут лучше. Так вот, Балу столь категоричен не был, но зерно истины в сказанном мало по-малу прорастало. Машка с Яшей внесли увесистый вклад в общее дело. На основании их выводов и наблюдений, после нескольких таких внезапных визитов в главный офис компании, остальные и базировались. Потому что всем скопом заваливаться было рановато. На место скоропостижно ушедшему, чья фотография, кстати, в рамочке с перетянутым чёрной ленточкой уголком до сих пор украшала стол секретарши, практически сразу пришёл, что логично в произошедшей ситуации, зам, который в долгосрочной перспективе подозрительно недолго протирал своей холёной задницей сей скромное место. Загвоздка была лишь в том, что время в их случае — понятие растяжимое и не сказать, чтобы объективное. Не показатель это, в общем. Потому что к делу нитками не подошьёшь, а подозрения можно подозревать до посинения, пока до конспирологии не скатишься. Миха покровительствовал компании, но в дела не лез и никого не отряживал. Поэтому персонал набирался и отслеживался не им. Всем этим занимались сильные мира сего, а там разговор короткий со всеми вытекающими, когда берут в первую очередь родственников, друзей, знакомых, а не квалифицированных специалистов. Круговая порука в чистом её проявлении. И как-то так вышло, что предыдущий зам, женщина, к слову, покинула донельзя удобное место работы, сверкая пятками. Вроде даже положенные две недели не доработала. Так крысы обычно с тонущего корабля бегут в спешке, чуть в хвосте собственном не путаясь. Желающих занять её должность, конечно, хватало, но тут удачно нарисовался тот самый зам… Как бы так сказать, сильно отличающийся от тех, кого директор, по своему обычаю принимал после короткого собеседования за закрытыми дверями. Хотя бы потому отличался, что между ног у него болтался вполне себе хуй, как бы сам за себя говорящий, что на женщину его, стало быть, хуя, обладатель отнюдь не похож. Но было это чуть больше года назад, поэтому сомнительные и мутные условия его попадания на работу и подозрения эти, условия сопровождающие, вырисовывались какие-то хлипенькие, как воздушные замки. Кстати, жена, к которой Яшка так рьяно прицепился, как банный лист к голой заднице, оказалась совсем не при чём. Никаких улик, говорящих о её непосредственной причастности, обнаружено не было. Ни ментовкой, ни проверенными людьми. Отгоревала бедняжка положенное и, кажется, даже не переживала за свою безопасность, пребывая в полной уверенности, что ей ничего не грозит. В целом, с той страховкой, какую она получила, то и действительно. Могла не переживать. Она в дела мужа не лезла и толком не знала, каким образом тот занимал то положение в обществе, которое занимал. За своими мыслями Шурик отвлёкся от всех неурядиц, его настигших в реальной действительности. Придя к каким-то выводам, ему стало значительно легче, потому что сидеть и бездействовать Балу категорически не нравилось, а так можно было сымитировать бурную деятельность и занять мозг. Темень плотоядно сожрала всё видимое пространство, когда Балу оказался у подвальных окошек. Заглядывать в них занятием было сомнительным, потому что можно было узреть всё, что хочешь. Начиная от бомжей-сатанистов, заканчивая чем-то ещё менее приглядным. Балу всё же наклонился, ощущая, как поясница неприятно потягивает при каждом неловком движении. Пахло сыростью и канализацией. Непередаваемое амбре нечистот, которым можно было насладиться чуть ли не в каждом дворе, обдало лицо влажноватым несвежим воздухом. Вечер, в общем, выдался щедрым на впечатления. Того, чего оба они негласно опасались, не случилось. Кошка не околела под ближайшим кустом, её не разодрали голодные бродячие собаки. И обошлось даже без подвальных приключений. Пушистая негодница сама дозвалась Шурика, потому что орала не своим голосом, взобравшись на придорожную чахлую берёзку. С глазами пятаками кошка цеплялась за какой-то сероватый нездоровый ствол лысого дерева, взъерошенная, но отделавшаяся только лёгким испугом. Чтобы её снять, пришлось чуть ли не с бубном ритуальные танцы исполнять под тонюсенькими ветвями, обвисшими, как… Кхе, как под невидимой тяжестью давящего неба! Чтобы трёхшёрстная красотка, наконец, соблаговолила спустить свой лохматый зад. Но Шурик стоически справился и с этой задачей, пусть после такого вечернего променада поясница тянула совсем не чуть-чуть, а ныла и выстреливала болью вверх по позвоночнику. Старость не радость. По итогу, спустя минут …дцать мучений, кошка, прижухшая, пропахшая морозом, немного припорошённая свеженьким снежком, сидела в его руках, свесив хвост, пожуренная как следует за треугольные уши, но практически сразу заглаженная до состояния моторчика Жигулей. Только вот теперь Шурик с содроганием понял, что сейчас ему предстоит отыскать ещё и Яшу. Вот ведь, блять, лучше было всё-таки не разделяться. Сказанул на дурную голову, или настоять и отослать его всё же домой под надуманным предлогом. Яшка искался дольше, чем кошка, явно потому, что не орал, не мяукал и никак не помогал обнаружить своё место нахождения. Но удача вскоре повернулась к Шурику ехидной рожей, отвернув ту самую ослепительную заднюю часть. Балу был благодарен судьбе, когда окликнул товарища и вторила ему питомица пронзительным мявком, поторапливая. С этим спорить никто уже не имел ни малейшего права. Яха как раз разглядывал несколько сбившихся в кучку котов, пригревшихся на тёплых трубах, прилегающих к зданию. Он обернулся и, не разбирая дороги, ринулся к ним двоим, только завидев в поле зрения, спотыкаясь на ходу и поскальзываясь, придерживая слетающую на затылок шапку. И пока Шурик с тихим искреннем смехом наблюдал за этой умилительной картиной, то сердце его вновь оттаивало щемящей кроваво-красной звонкой весенней капелью, и он уже даже вспомнить и вообразить себе не мог, как так вышло, что он злился на этого пацана, злился и почти разочаровывался. За рёбрами потянуло и заскреблось. Попросилось наружу. — Где она была? — Яша влетел в Шурика, почти не сбавляя скорости, полез к кошке, попутно ругаясь на ту, а потом, расцеловав в круглую, как луна, морду. — Под окнами на берёзке висела, нас дожидалась, — они гладили приятную гладкую шубку, то и дело сталкиваясь пальцами. Яша поджимал губы, когда чувствовал мертвецкий холод, что буквально исходил от Балу. И тут уже тяжело становилось разбирать, где заканчивается его волнение за кошку и начинается за Шурика. Или примёрзшему Балу уже мерещится и принимает он желаемое за действительное. — Пойдёмте домой? — Яша настойчиво взял животное на свои руки и, стискивая ту, как самое драгоценное сокровище, которое у него только имелось в распоряжении, искренне и знакомо, просяще заглянул в глаза снизу вверх. Яша знал, что такому взгляду Балу с самого начала не мог противиться, а потом отвёл глаза вниз и устремился вперёд, не дожидаясь, хоть и вслушиваясь в последовавшие за ним шаги. И если Балу ещё не окончательно съехал с катушек, то он уловил в этом долю раскаяния. А может это только игра коварного света, который подтасовал всё, как ему было угодно. Вводя наивных жертв в заблуждения и водя за нос. Дома они вновь разбежались по разным углам, только уже не было того неподъёмного чувства, которое мешало продыхнуть и давило на грудь. Яша почти весь вечер провёл, играя с кошкой. Соорудил для этого из клочка бумажки бантик, из найденной нитки — хвостик, и Балу только оставалось притворяться глухим и игнорировать топот, сотрясающий квартиру. Зарывшись носом в бумаги, он из всех сил старался сосредоточиться, но это было проблематично, учитывая оживление, царившее в обычно спокойном доме. Раздражения не было. Он и сам, ничуть не скрываясь и не сдерживаясь, испытывал большое облегчение от того, что все дома. Яша ещё не скоро угомонился и затих, напоминая Шурику этим, что он всего лишь обыкновенный подросток, решающий все свои проблемы противостоянием, как ему казалось, этому недружественному миру. Балу смягчился и решил, что он отойдёт. Разберётся с тем, что чувствует и как с этим быть. И обязательно отойдёт. Иначе и быть не может. Поймёт, что на Балу свет клином не сошёлся, и остынет. А уж, что чувствует сам Шурик, он разберётся самостоятельно. Если надо — придушит то тёплое и отзывающееся больной взаимностью, чтобы не калечить молодому парню жизнь.***
Какие такие отношения связывали Мишу с ним теперь, Андрей не знал. Не под какую ныне выдуманную категорию по типу «друг, брат, сват» Горшок не подходил, а разрабатывать систему специально для него Князю попросту было лень. Чести много! Князь вздохнул меланхолично и подумал, что пытаться структурировать их странные взаимоотношения — это всё равно, что борьба бобра с козлом! Ой! То есть борьба добра со злом! Бесполезно это, в общем. Что-то между ними однозначно происходило. Что-то непечатное, пока неясное, не оформившееся и вряд ли хоть сколько-нибудь законное. Как, впрочем, всё существование Горшка. Что-то такое, о чём надо постараться перестать думать хотя бы на парах. До ушей долетали обрывки лекции, немного отвлёкшей Андрея от собственных мыслей. — Итак, исходя из всех подходов, что такое личность? — «Это то, чего не может быть в нашей стране», — про себя хохотнул Андрей и ухмыльнулся, крутя ручку между пальцев. А преподавательница, не дождавшись реакции от тухлой аудитории, продолжала: — Первое: все люди личности, кроме преступников. Второе: все люди личности, кроме патологических… — она вещала про что-то ещё, третье, но Князь этого уже не уловил, задумавшись пуще прежнего и горячо про себя возражая. Так-то оно может быть и так. Только вот есть одно существенное «НО». Даже преступники бывают выдающимися личностями. А патология может быть как отрицательная, так и положительная. Тут госпожа социологиня не права. Нельзя умалять тот факт, что человек — существо удивительное и не просчитываемое. — Личность — это продукт всех отношений в обществе. Человек становится человеком лишь в общественных связях и отношениях, — хмыкнув, Андрей с этим, в принципе, согласился. Опять же с некоторыми правками, на его взгляд, очень бы дополнившими такое урезанное и обобщённое определение. Логично ведь, что если с волками жить, по-волчьи выть начинают. Последние минут тридцать занятия он сидел, погрузившись в размышления и совсем ничего не записывая. Дисциплина эта какая-то бесполезная. Сплошное словоблудие и очевидные факты, облачённые в этот жуткий канцелярский язык. Гораздо интереснее и полезнее было просто порисовать в конце тетрадки и почёркать забавные матерные четверостишья оскорбительного характера. Январь после Нового года шёл на убыль. Время имело такое неприятное свойство, как бесследно проходить буквально в никуда. Большая часть прожитых дней и недель сливалась в однообразные картины. Заснеженные улицы, серые вечера и иссиня-чёрные ночи. Только вот, казалось бы, вчера он сдавал последний экзамен, мандражировал, пока ковырялся в шпаргалках, сидя на галёрке в самом тылу, чтоб справиться с практической частью, а потом выходил из аудитории с твёрдой тройкой в зачётке, потому что Алёна вместе с ним разучивала теорию, сидя по вечерам в библиотеке, попутно листая книжки, которые нужны были по программе первого курса. В сумерках они шли до остановки, а потом ещё по минут двадцать не могли разойтись, потому что Алёна казалась весёлой и лёгкой на подъём. Разговаривая с ней, Андрей терял счёт времени. Так спокойно и интересно Князю с той было, как давно уже ни с кем. Миха не в счёт. С ним интересно было до умопомрачения, только вот совершенно не спокойно. То одно, то другое отчебучит. Человек-загадка. Тем как раз и интересный. Они провели таким образом не один вечер, но Андрей ни секунды не жалел о их совместном времени, которое отчётливо выделялось среди другого, слитого в безобразную, наляпанную абы как, «на черновичок» массу. В одну из последних таких, ставших уже почти привычных прогулок до остановки. Собираясь уезжать, Алёна вдруг остановилась у приветливо открытых дверей автобуса и сказала: — Спасибо, Андрей, — это была простая вежливость, которая в ней никогда не иссякала. Алёна не могла уйти, не поблагодарив за то, что Андрей её проводил и потратил своё время. — Иди по освещённой улице, — печать искренней обеспокоенности судьбой Князя украшала её лицо, и Андрей улыбался ей, обещая, что пойдёт. — Знаешь, мне почему-то кажется, что мы с тобой будем хорошими друзьями, — внезапно улыбнулась она. — Правда? — растерялся он, наблюдая, как девушка шагнула вперёд, на ступеньку. — Конечно. Ты такой же, как и я, мы похожи, — попрощавшись и ничего больше не объяснив, она вошла в последний на сегодня автобус, села в самый его конец, около окна и, всё ещё тепло и мягко улыбаясь, помахала Князю рукой напоследок. Тот ответил тем же, подождав с трепетом, когда автобус уедет и его жёлтые окошки скроются из виду. Тогда Андрей повертел головой по сторонам, прикидывая, где фонари вообще горят, и пошёл, как обещал, светлой дорогой в общежитие. Князь не успел ответить, но ему бы тоже хотелось этого. Сегодня подруга обещала задержаться на парах, поэтому у Князя было свободное время до вечера, на который они единогласно запланировали встречу. Он мог спокойно пойти в общежитие, но решил немного побродить. Ноги размять хотелось страшно. Задница по ощущениям была совершенно квадратной и деревянной. Прикурив сигаретку и изображая собой паровозик из Ромашкова, Андрей благополучно отчалил от станции «Реставрационное училище», чтоб зябко втягивать голову в плечи от ветра, пробирающегося под одежду, чтоб оказаться через минут двадцать в районе остановки. Блуждающий взгляд зацепился за телефонный автомат, но тут же обрушился на отходящий трамвай. Давненько он про Горшка ничего не слышал. Тот не докучал собой и больше не навязывался, а самому звонить, чтоб узнать, как тот, было попросту неловко. Но мысли об нём донимали денно и нощно. А вдруг с Мишей что-то произошло и… Нет больше никакого Горшка? А есть только холодный гранитный камень по имени Михаил Юрьевич Горшенёв с приписочкой о годах, между которыми был заключён ухабистый отрезок его жизни?.. Тяжело было сказать, откуда появились такие мрачные мысли о судьбе этого удивительного человека, но они, тем не менее, звучали в растревоженном разуме. Поэтому Андрей, несмотря на весь абсурд своей идеи, резко на пятках повернул в сторону гастронома и решил, что ковать железо надо не отходя от кассы. Точнее, пока не зассал. Решимости на этих мыслях прибавилось. Нельзя же заявляться в гости к человеку с пустыми руками! Из полупустого магазина с продавщицей, похожей на сонную муху, он вышел, доставая новую сигарету и улыбаясь, как кретин. Мелочи удалось наскрести на карамельного петушка. «Извините, Михаил Юрьич, сникерсов пижонских себе позволить не могём, а вот на варёный сахар — пожалуйста. А главное, как подходит! Не сочтите за склонение к каннибализму». Радуясь своей прозорливости, Андрей дождался очередной трамвай и, когда предъявлял кондукторше билетик, думал о том, что большую глупость и представить тяжело. Но как же было приятно делать то, что хотелось. Вопреки здравому смыслу! Вопреки вообще всему. Отдавшись этому чувству, он припоминал точный адрес, и чем ближе оказывался там, где нужно, с лица слазила беззаботная улыбка и овладевали сомнения. А что, если он не вовремя припрётся и Миха будет занят? Всё-таки если не объявлялся, может быть, у него дела какие были? Или вовсе уехал куда… Не должен же Горшок всех мало-мальски знакомых оповещать о своих планах. Чтоб исчезнуть со всех радаров Князя, ему не обязательно нужно было помереть. Ну что ж, пусть и так. Трамвай он при всём желании не повернёт обратно. Для того, чтобы сойти, Андрей не такой трус, поэтому решил, что постучаться и позвонить он может, палец не отсохнет. А будет там кто или не будет, пустят его или пошлют нахуй… Ну, это как повезёт! Удовлетворившись такими размышлениями, Князь вздохнул и вперился взглядом в окно с блестящей грязью. Где-то за спиной кондукторша ссорилась с какой-то визгливой бабкой, остальные пассажиры активно подливали масла в огонь ради зрелищности. А он тем временем вспоминал тот раз, когда ехал в компании с Михой, чтоб тот точно дома оказался, а не окочурился по дороге, поскользнувшись на любом харчке и раскроив черепушку о бордюр. Воспоминания, несмотря на всю неоднозначность, казались приятными и вызывали лёгкую саркастичную усмешку. Бывают же, бля, такие… Миши. Он теребил деревянную палочку фигурной конфеты в кармане, и улыбка постепенно разрасталась вновь. Пришлось приложить ладонь к лицу, чтобы немного охладить полыхнувшие мгновением щёки. Ожидая худшего приёма, он всё равно надеялся на лучший. На тот, где Горшок ему откроет и с его этой бархатистой улыбкой пропустит. Они так и не выпили чаю. И поговорить хотелось. Очень хотелось. Именно с ним. До нужного дома Андрей дошёл в той кондиции, когда глаза немного пришибленно блестели, а от адреналина едва-едва потряхивало. Это было не то чувство, когда заходишь в аудиторию для сдачи очередного богомерзкого экзамена. Это было то чувство, когда хотелось делать глупости. И был ресурс, чтоб эти глупости воплощать в жизнь. Он дождался, когда кто-нибудь выйдет или зайдёт, да и шмыгнул в подъезд, пропустив под рукой какую-то бабку с мешком мусора. Та не поблагодарила, но Князю было начхать. Поблагодари или окликни его кто, он и это бы сейчас проворонил. Стальная дверь захлопнулась, а подъезд встретил сквозняками. Да уж, Миха своим привилегированным положением криминального авторитета не пользовался совсем. Кто ж знает, почему. Может, не хотел выделяться, а может, просто не видел смысла окружать себя неясного назначения роскошью, не имеющей никакого практического смысла. Проигнорировав лифт, Андрей вскарабкался на нужный этаж по лестнице. В рекордные сроки он оказался у тёмной, железной и на вид очень прочной двери с посеребрёнными номерными цифрами. Почему-то представив, что Горшок сейчас же, при первом его звонке, будет стоять у глазка и рассматривать незваного гостя. Как он сам недавно. Поколебавшись всего несколько тягучих мгновений, то занося палец, то сжимая ладонь в кулак, чтоб перестать чувствовать, как та вспотела, Андрей, наконец, решился и, отсчитав ровно пять секунд, перестал трезвонить. Он силился, но не слышал шагов и других звуков, свидетельствующих о какой-либо активности в квартире, и озабоченно уставился на дверь. Что же всё ж не дома?.. Ему никто не дал опомниться, как дверь распахнулась, и из образовавшегося проёма высунулась бледная рука, словно бы из могилы! Рука сгребла в охапку куртку на груди и рывком утянула внутрь, в преисподнюю. Князь вскрикнуть не успел, как очутился в тёмной прихожей, прижатый спиной к двери, а спереди вдавленный в эту самую дверь горячим телом. Он забыл, как дышать, только часто глотал воздух открытым ртом и подслеповато шарил взглядом по чёрному силуэту, очевидно, Горшка, который и не подумал отходить, а приложил жестковато, но без особого фанатизма, о дверь, немного встряхнул, чтоб привести в чувство. — А если бы я не посмотрел в глазок?! — и только сейчас Князь с замершим сердцем почувствовал, как ему прямо в неподвижную грудь жёстко упёрлось холодное дуло пистолета. Щёлкнул предохранитель. До этого пистолет был взведён. Сердце сорвалось в бешенный бег, и Андрей вздрогнул, натянутый, словно струна. — Гостей ждёшь? — сипло и ошарашенно выдохнул Князь и скосил глаза вниз, где его взгляд уверенно встретило чёрное дуло. Задрав голову, его взгляд встретили два таких дула — совершенно чёрные и непроницаемые глаза Миши. Горшок отошёл и сунул пистолет за пояс. Потом подался вновь вперёд, придавив Андрея. Позади щёлкнул провернувшийся замок. В нос ударила дымная резь и горький запах от волос. Вместо ответа Миха хмыкнул и отошёл теперь окончательно, хоть всего и на полшага. — Нет. Но мало ли. Понимаешь ведь, да? — Понимаю, — согласно кивнул Андрей, поражаясь такому бурному приветствию. — А если соседка зайдёт к тебе со стандартной соседской просьбой одолжить соли?.. — приспособившись к темноте, Андрей смог разобрать хищное выражение на схуднувшем лице. Он прикусил язык. Сразу стало понятно, что к Мише за солью не зайдут. По позвоночнику вверх пробежали мурашки. — Как жизнь? — уставившись на Князя, спустя несколько молчаливых секунд, в которые тот, видимо, пытался объяснить себе, что на пороге его квартиры забыл Андрей, Миха спросил именно это. Чёрт бы его побрал! Серьёзно?! — Неа, даже не пытайся, не проймёшь, ё-моё, — пригрозил кулаком Горшок, заметив, что тот нахмурился, собираясь что-то выяснять, а потом кивнул на почти пустую вешалку. Мол, раздевайся, проходи, чувствуй себя как дома и так далее по списку. — Ты не спросишь…? — Не спрошу, — легкомысленно отмахнулся Миха. На нём была широкая полосатая рубаха, почти полностью расстёгнутая. На Горшке она болталась, как на вешалке. До чего же тощий! — Я думал, ты позвонишь, когда захочешь моей скромной компании. Знал бы, что придёшь — не кидался бы с пистолетом. Предупреждать о таком надо, Княже! Я ж мог сначала выстрелить в глазок, а только потом посмотреть в кого! — Андрей оцепенел и замер задницей к верху именно в тот момент, когда расшнуровывал ботинки. Он икнул и быстро вернулся в исходное положение. — Это для тебя нормальная практика, стрелять в гостей? — неуверенно поинтересовался Андрей. — Обычно мои гости знают, как мне дать понять, что можно без пушки, — пояснил Миша и выразительно вздёрнул брови. — Просто так ко мне на чай не заходят. Если ты ещё не понял, — кивнул он и сложил руки на груди, просто следя за гостем. — Извини, — Князь ощутил себя виноватым идиотом. Особенно после того, как тёмные глаза смешливо сверкнули. — Да ничё, откуда тебе было знать, — смягчился Миха. — В следующий раз просто постучи дважды. Ненавижу звук этого звонка. Слух режет, пиздец, — махнул рукой, приглашая войти. Андрей присвистнул. Система весьма… Неустойчива. Мягко говоря. Но кто он такой, в конце-концов чтобы поучать Мишу. — Чай? Чай с коньяком? Чай с… чаем? — Чай с чаем, — послушно ответил Андрей, улыбаясь. Что-то солгал он, когда подумал, что с Мишей никакого спокойствия. Может быть, ему так кажется только после того, как схлынул первичный испуг и адреналин, но сейчас Андрею действительно стало спокойно. Миха живчиком. — Я понял, что у тебя только чай и коньяк. Не ройся больше, — они вошли в кухню, и Миша, озадаченно почёсывая башку, тут же принялся ковыряться в навесных шкафчиках, мечась по кухне так, будто бы в собственном доме не соображал, что где искать. А может быть, и не соображал. Горшок достал пачку какого-то заморского чая, принюхался и, кажется, остался удовлетворён. В городской квартире Миши Андрей ещё не был, поэтому сейчас без стеснения осматривался. Сталинка. С высокими потолками метра под три. Просторная, но тёмная. Окна небрежно завешаны — явный признак, что пристанище это параноика. Тут было патологически захламлено, пыльно, но проветрено до пресловутой морозной свежести. Хорошо, что пар изо рта не шёл. Пока что. Причина этой холодины нашлась скоро. Ей оказалось приоткрытое кухонное окно, куда и проникал кусачий ветер. Пока Миха скакал козлёнком по кухне, ставил чайник, закуривал на ходу, грохал ящиками и дверцами, Князь подобрался к окну и прикрыл его. Немного одёрнул плотную шторку, чтоб развеять эту вампирскую атмосферу, царящую тут, похоже, круглый год. Темно, холодно, пыльно, как в настоящем склепе! А вот и главный упырь щурится и шипит на свет. Спинным мозгом почувствовал. Как ещё не начал орать, что ему душно?.. Вместо этого вполне цивилизованно просит вернуть, как было, но Андрей игнорирует, указывает на так вовремя вскипевший чайник, и Миха переключается на занимающийся свист. Андрей вздыхает спокойнее, когда телу становится теплее, а глазам виднее. — Пойдём в комнату, — предлагает Миха, в обеих руках держа по дымящейся кружке. Андрей соглашается и выходит в мрачный, напоминающий кишку коридор. Под стать остальной квартире. Жилище кажется одушевлённым только благодаря Горшку с его неуёмной энергией, бьющей фонтаном, как кровь из вспоротой артерии. Андрей готов признаться, что зайди он сюда для того, чтобы вынести вердикт, заселена эта квартира или брошена, то он бы, наверное, по первому взгляду сказал, что, скорее, брошена. Несколько иная картина наблюдалась лишь в той комнате, в которой Горшок, видимо, большую часть времени и обитал. Она казалась более обжитой и оттого уютной. Кожаный диван, книжные шкафы, захламлённый стол с несколькими грязными кружками в ряд. Видать, делал что-то пока звонок в дверь не отвлёк. Уже подойдя ближе, Князь успел заметить, что бумаги, с которыми работал Миха, по всей видимости, были какими-то документами. В верхнем углу большинства из них виднелось одно и тоже слово, очевидно, название. Ниже мелким шрифтом шло множество цифр и цветных печатей. Рассмотреть ничего больше он не успел. Горшок сгрёб всё это великолепие в ящик стола, не заботясь о сохранности, а потом уронил себя в кресло, указав Андрею на стул подле стола. — Скучал? — не без игривого лукавства поинтересовался Миха, из-под ресниц заглядывая в глаза Князю и сплёвывая в пепельницу пожёванный изрядно бычок. — Ага, — не смутившись, нашёлся и кивнул он, прямо отвечая на взгляд. — Ты, Миха, как Корабль-Призрак. Ты то есть, то тебя нету. А мне думай: ёбнули тебя где по-тихому или ты на Кубе сигары скрученные на ляжке шлюхи, раскуриваешь, — Горшок поперхнулся чаем и громко расхохотался, откидываясь в кресле. — Хороший пират — мёртвый пират! — весело гаркнул он. Впрочем, не менее взбудораженно продолжил: — Ну и представления у тебя о моём досуге, ё-моё! Ну нихуя ж себе! Самому себе завидно! — Князь хмыкнул, ничего из ряда вон не подмечая. Хотя, всё-таки если б Миха отдыхал в жаркой стороне, то не сбледнул бы так откровенно, что почти неприлично. Если за это время он вновь исхитрился смотаться на тот свет и обратно, то за отдых это считается с трудом. Скорее внеплановая командировка, где снова пришлось отстаивать свои права в небесной аль подземной канцелярии на существование во внешнем мире. — Мало ли? Что я о тебе вообще знаю? Мне вроде как не положено. В моём случае знание даже губительно, — призывно и провоцирующе прищурился Андрей. Он подался немного вперёд, но быстро последовал примеру Горшка, расслабляясь на гостевом стуле. Миха забурчал: — Ты чё, Князь, белены объелся? — Я стёкл, как трезвышко! — с честными глазами клялся и божился Андрей, заглянув показательно в чашку. — То есть остекленевший? — Откуда чай, говоришь?.. — атмосфера будто потеплела. Скорее всего, это было напрямую связано с тем, что сквозняк из распахнутого окна перестал ползти по ногам. Приятно. — Ну так как? — Да никак, — легко отозвался Миха и пожал плечами. В вырезе рубахи показалась приснопамятная татуировка пойманной в круг буквы «А». Она очень притягивала внимание, и в итоге Андрей пялился лишь на грудь Миши. — А ты ведь панк, — выдал гениальное умозаключение Князь и, облизнув сухие губы, уставился Горшку в переносицу. — Поясни! — запальчиво потребовал Миха и сгорбился, подаваясь вперёд, будто бы раскачиваясь. — Чё за херня? Ты откуда это выдумываешь?! — Я в детстве слышал одну чушь, что для того, чтобы тебя посвятили в панки, нужно выпить стакан мочи, — Миха окаменел с вылупленными глазами, а потом покатился со смеху, не в силах остановиться, потому что Князь не пожелал его жалеть и продолжил: — Знаешь, — задумчиво протянул, — я могу это сделать, но только чисто из медицинских соображений. Для того, чтобы понять, чё из меня выходит. Всего-навсего. Что естественно, то не безобразно! — Слыш, зачем те тогда что-то у меня узнавать, если ты всё и так можешь сказать? Ручку не позолотить, ромалэ? — Что ты мочу пил? — поддел Андрей, вызвав изумительную и незамедлительную реакцию со стороны Горшка. Тот скривился, словно под нос ему сунули кучу дерьма. — Нахер сходи, шкет, — ласково «попросил» Миха, но совсем не выглядя разозлившимся. Разговор ни о чём хорошо влиял на обоих. Ненадолго воцарилось молчание, в которое оба пили горячий чай, не нуждаясь в том, чтобы плотно забивать любую возникающую паузу. Андрей жмурился, когда горло обжигало, и вскоре он не только согрелся, но и даже взмок. Мысли в голове замедлили свой ход, стали отвлечёнными от реальности. Оставалось лишь лениво наблюдать за Горшком, который, вновь прикусив сигарету, немного выгнулся в кресле, чтобы достать пистолет и, нисколько не смущаясь Князя, положить оружие на стол. Метал эстетично и жутковато поблёскивал, так и притягивал взгляд. Интересно, сколько пуль было сейчас в барабане? Сколько он уже разрядил его намеренно в человека?.. — А когда ты… Впервые убил? — совершенно без обиняков спросил Андрей, прихлёбывая чай, из чистого, не отягощённого никакими двойными смыслами любопытства. Чай был крепким и без сахара. Очень похожим на того, кто его заваривал. Эта безобидная аналогия заставила Андрея улыбнуться чуть заметно. Горшок, что до этого вопроса, сидел, распластавшись по креслу, как истинный хозяин дома, напрягается и подбирается. Не как перед прыжком, а оборонительно. Сжимает подлокотники так, что у него отчётливо белеют костяшки на пальцах, и кренит подбородок к груди. — Блять, — моментально очнулся Андрей. — Прости, зря спросил, охренеть, какая плохая тема. Не подумал, — торопливо отставил кружку и похолодел, глядя бегло на Миху, потому что одним единственным кривым вопросом загубил всю дружественную и располагающую к беседе по душам обстановку. Но он же не думал, что циника до мозга костей Мишу это зацепит?! Горшок же с такой лёгкостью рассуждал о жизни и её лишении, что никак не разобраться, где проходит та тонкая грань, переступи через которую, заслужишь вот такой затравленный волчий взгляд, рвущийся из жил и сухожилий от звенящего напряжения. — Да нет, ё-моё, нормальная, — слова Миха сцедил, как яд. — Должно быть, в семнадцать. Не помню. Я не уверен, — внутри всё застыло, покрывшись коркой льда, и оборвалось в липкий ужас. — К-как это не уверен? — осипшим и просевшим не своим голосом обронил Князь. Если бы он не отставил кружку мгновением раньше, то обязательно бы поперхнулся горячим чаем. Понимание собственной неготовности к познанию подобных откровений окатило крутым кипятком. Андрей не уверен, что хочет знать! Князь не уверен, что у него с головой всё в порядке, раз он вообще спросил! Какое-то дурное любопытство взяло верх. А ещё, наверное, стойкая уверенность, что, ну… Не скажет же Горшок ему на полном серьёзе такое?!.. Отшутиться же должен!.. Сказал. Оба они умолкли от настигших откровений. Князь, потрясённо переваривая услышанное, пытаясь утрамбовать в голове это постигшее его внезапно знание, а Миха, погрузившись глубоко в себя, в воспоминания, напрягая извилины, чтоб восстановить события более чем двадцатилетней давности. Судя по тому, как тяжелел его взгляд и рассеивался, ничего хорошего не вспоминалось. Бандитизм среди малолетних получил столь обширное распространение отнюдь не в годы перестройки. Явление то в девяностые лишь приобрело гласность и королевский размах. Неспокойное время преумножило то, что и так разрасталось, подобно злокачественной опухоли, дающей метастазы по всему «телу» страны. Мелкие сорванцы формировали настоящие коммуны со своей инфраструктурой, которая умудрялась исправно функционировать. Они сбивались в уличные банды, как бродячие собачонки. Которые даже пытались контролировать рынки, но это никогда не увенчивалось действительным успехом. А попытки так и оставались попытками. Бесплодными и глупыми. Такие, как Горшок сейчас, приходили и обязательно разгоняли возомнивших из себя невесть что юнцов, указывая на их место в пищевой цепи. Настоящие бандиты никогда всерьёз выходцев из подобного ремесла не воспринимали и вообще не шибко-таки жаловали. Если ходка на зону у таких представителей недобандитов была по мелочи, то выше шестерки в криминальных кругах тем было не подняться. Пушечное мясо. Но вот в том случае, если загребали за что посерьёзнее — мелкого хулиганства и воровства, то отношение менялось и уважение росло пропорционально тому, какой тяжести было совершено преступление. Хуёвая, гнилая и трухлявая система. Но рабочая, сука, как швейцарские часы. Отлаженная поколениями, отшлифованная и глянцево-блестящая. Не алмаз, а кусок стекла. Горшок вспоминал злобную оголодавшую юность, в которой было столько всего, что хватит на несколько жизней вперёд. Точнее, пожизненных вперёд. Так измерять вернее. Тогда у них, когда речь шла о стрелках район на район, стенка на стенку, почти никогда не было настоящего оружия. Самодельные биты, похожие чем-то на моргенштерны с игольчатыми головками, да намотанные на кулаки велосипедные цепи, которые они, как падальщики, сдирали с выброшенных на помойки велосипедов. Как ни странно, но заводилой Горшок никогда не был. Предпочитал он отмалчиваться, отсиживаясь в стороне, неподалёку от «эпицентра», но в жбан мог дать за здрасьте. Никогда не стеснялся наставить шишек особо языкастым, цепляющимся к безобразным дырам в ряде зубов. За что и приобрёл ту репутацию нелюдимого, но дикого ребёнка. Потом подростка, а после уже и мужчины. Правда, теперь, он не отмалчивался, а пользовался правилом, звучащим так: Хочешь ударить — ни в чём себе не отказывай. Бей первым, не дожидаясь. Но это сейчас. А тогда всё было иначе. И правил у него никаких не было. Зато была неконтролируемая пубертатная агрессия и ярость, клокотавшая в груди. Такая сильная, что его, тощего и жилистого, просто трясло от перевозбуждения. Не всегда в такие моменты он был трезв. Не всегда пьян от алкоголя. Он не хотел убивать. Просто так вышло. Такие драки всегда разгоняли легавые, прикатывавшие на своих дребезжащих, изъеденных коррозией буханках-бобиках. Повоевала молодёжь и достаточно. Нечего дворовые войны устраивать и народ стращать. Горшок до сих пор помнил слишком яркие огни мигалок, которые липли к внутреннему куполу черепа, его сводам, визгливую, как девственную сучку, сирену и торопливые, бесцеремонные руки кого-то из своих, грубо цепляющиеся за одежду, за плечи, поперёк груди и живота, чтобы присмирить его, разошедшегося не на шутку. А он всё бил и бил, так сильно и совсем не смотря куда. Он продолжил бить ногами даже тогда, когда незнакомый ему парень подкосился, как подстреленный и повалился на землю. И под ударами вскоре затих. Пачкая чёрный асфальт натекающей кровью, будто из-под размороженной куриной тушки. Руки, которыми он прикрывал голову, расслабились, обмякнув, а багровая пульсирующая пелена перед диким слепым взглядом всё никак не спадала. Стояла тем пресловутым железным занавесом, через который не перешагнуть. Он уже и не помнил толком, за что так рассвирепел. И теперь это казалось такой тупостью, такой неоправданной и запредельной жестокостью, что мутило. Прямо от самого себя. Они разбежались, как тараканы от света фонаря. Оставили всё, как было. Кто лежал, кто сидел, приходя в себя и отплёвываясь, отхаркиваясь от свежей, заполнившей рот крови. А тот парень так и остался лежать. Может быть, он больше никогда и не встал. Духу поинтересоваться, был ли он первой жертвой, павшей от руки Горшка, не хватило. Потому что тогда Миха стал бы считать себя съехавшим маньяком. Этого на тот момент он бы вынести не смог. Одно дело — перо под ребро в малоосвещённой подворотне, со скрытым глубокой тенью капюшона лицом и почти не дрогнувшей рукой. Потому что никто и моргнуть не успеет, как старуха с косой пожнёт кровавый урожай. Быстро и почти не грязно. А другое — это тело в мясо взбитое собственными кулаками. Тут-то было столько шансов остановиться. А он что? Продолжал и продолжал. А самое страшное, что он бы и продолжил. Если бы не заставшая врасплох облава. Наверное, он просто не совсем человек, а недоэволюционировавший в человека разумного кроманьонец с первобытным геном кровожадности. С тем самым, который помогал общине аборигенов с помощью только неотёсанных камней забивать целого мамонта. Горшок сгорбился под весом настигших воспоминаний, будто бы те его к земле придавили и стремились размазать по полу, а он не очень-то активно сопротивлялся. Рассказывал Миха прерывисто, то и дело срываясь в сиплый хрип. Кривился, когда припоминал завалившиеся детали, но не врал. Чувствовалось, что не врал, потому что через себя перешагивал, решив безыскусно открыться. Местами срывался в рык загнанного зверя. Сдирал с себя клоками кожу, будто та была изгвазданным костюмом. И ему в нём не дышалось вот уже столько времени. Андрей совсем притих, наблюдая за «исповедью» представшей во всей своей красе его широко распахнувшимся навстречу зрелищу глазам, с затаённым в них благоговением. Было в моменте что-то сугубо мученическое, свойственное лишь церковному таинству, со сладким вином и пресной просфорой. Видать, чаёк был заплесневелый всё-таки, а плесень оказалась особо агрессивного сорта, раз после употребления внутрь видится всякое… Например, как глаза у Миши глянцево повлажнели и налились красным. Как ресницы слиплись вострыми треугольниками и отбрасывали тени на бледные щёки. Князь в ужасе вдруг понял, что это было по-настоящему красиво. Настолько же, насколько и больно, насколько обезоруживающе честно. Подаренную за просто так правду захотелось вернуть обратно, потому что она рушила карточным домиком весь образ проказника шута и зубоскала. Вскрывалось что-то такое, от чего становилось мучительно больно и хорошо одновременно. И он по своей воле оказался прямо в эпицентре творящегося. Того и гляди рванёт, и останется от Андрея лишь радиоактивная тень на стуле и частично полу. Наконец Миша замолчал. Он стал говорить всё тише и тише, пока слова резко не оборвались, а надломленный голос повержено не стих. Комната погрузилась в хриплую тишину, сожравшую всё, что было сказано. Она уже не казалась уютной и хоть сколько-нибудь приятной. Её хотелось заткнуть, чтоб не сквозила недосказанной нервозностью. — Всё, Мих, Мих, я понял. Что это за душевный стриптиз? — чуть нервно и дико от только что услышанного улыбнулся Андрей и, подскочив на ноги, как заведённый, торопливо обошёл стол, чтобы опереться бедром о столешницу прямо рядом с Мишей. Горшок заинтересованно поднял пустой мокрый взгляд, но быстро отвёл его, чтоб сверлить несомненно более интересное пространство в никогде. Весь возраст обвалился на Мишу камнепадом и неприглядно отвалил лишку. Осунувшийся мужик по ощущениям почти за полтос. В этот момент Андрей ему почему-то искренне и остро сочувствовал. Хотел бы презирать, да как-то не получалось. Смысла горевать по отнятой или не отнятой много лет назад жизни было ноль. Что сокрушаться по мертвецам? Когда-то так говорила мама Князю, который тогда мог пешком ходить под стол. Смерть он запомнил густо пахнущей хвоей, свечным воском и скорбным воем родственников, что врезался в память на многие годы вперёд и никогда не менялся в тональности. Что он Горшку со своими моральными устоями, которые он наверняка заклеймит «отстоями»? Будто Миха без него уже множество раз не разобрался в том, что такое хорошо, а что плохо, и не пришёл к выводу, что этих крайностей вообще нет. Что для одних благо, для других — катастрофа. В пятьдесят третьем страна застонала в ужасе с учинённой после смерти вождя амнистией. На свободу на равне с политзаключёнными, севшим по сфабрикованным делам, вышли воры, насильники, убийцы, отбывающие срок заслуженно. Даже свобода от заключения не стала событием светлым. Грязная тряпка, вымоченная в зловонной белизне. В это время Миша тяжело уронил голову на край столешницы, сгорбился, приложился прямо об угол, но, кажется, даже не заметил боли, которая обязательно обожгла лоб. И ещё пару раз увесисто и многозначительно шандарахнулся, издавая пугающий звук. Кружки подскочили. После секундного помешательства, овладевшего им, Горшок, как ни в чём не бывало, возвратился в своё более-менее устойчивое состояние возможности себя худо-бедно контролировать и прикрывать от посторонних ясных глаз все заново кровящие нарывы. — Осуждаешь? — Видишь же, что не очень, — с каким-то неясным выражением отозвался Князь, будто это осознание и отсутствие угрызений совести не приносило ему должной радости. С точки зрения морали, Горшка Анафеме надо было придать. Ни единожды. И это стоило того, потому что Миша вдруг посмотрел очень благодарно и улыбнулся с видимым облегчением. Тот учён, кто выучен бедой. Горшок за свои грехи расплачивается. И что-то подсказывало Андрею, что ещё не в полном объёме. Больные глаза Миха протёр ладонями, скалясь и шумно выдыхая сквозь плотно сжатые зубы. И Князь вдруг, не думая, действуя по шизанутому наитию, протянул руку к чужой бестолковой и, кажется, недели две уже как не мытой башке. Миша это прикосновение, деликатное и неловкое, не сразу уловил, слишком погружённый в себя. А когда уловил, то замер, как ретивый жеребец, которого пытаются приручить в момент затишья его буйного нрава. Андрей успокаивающе пригладил топорщуюся прядку, в гипнотическом трансе рассматривая, как Миха приоткрыл в недоумении рот. А потом Князь опомнился и резко отдёрнул ладонь, будто Горшок мог оттяпать её по локоть. Князя сковало в безнаказанной тягучей эйфории, под ложечкой засосало и внутри сладко заныло, потому что Миша не сказал ничего против. А взгляд его потемнел. И эта чернота, что залила тёмно-коричневую радужку, не имела ничего общего с беспросветной пустотой и горечью, что виднелась там доселе. Только желваки заходили ходуном на точёном лице, а взгляд, который только что приоткрыл завесу в неизведанное, замкнулся. — Тебе пора, — беззлобно, но твёрдо припечатал Горшок. Можно было настоять, надавить и остаться, чтобы не дать Михе замкнуться и запутаться в себе ещё сильнее, чем уже есть. Но Андрей ещё не решил для себя: а нужно ли ему это?.. Он поторопился в прихожую, привычно натянул куртку и сунул руку в карман. Горшок провожать его не вышел, поэтому и возвращаться не хотелось. А петушок призывно потеплел в ладони. Недолго колеблясь, Андрей достал конфету и оставил на обувной тумбочке. Найдёт. Горшок только придуривается таким невнимательным. Князь отступил без боя, пытаясь успокоить бурю внутри себя. Отступил и спорить не стал. Пусть будет так. Сегодня его ждала Алёна.