***
Шурик стоял, разглядывая что-то на подобии картотечного шкафа, выкрашенного в холодный цвет, отдающий металликом. Он приблизился, чуть нагибаясь вперёд, к запаху застарелой пыли ввинтившейся в нос, положил пистолет на этот шкаф, доходивший ему примерно до плеча, а пальцами приоткрыл скрипнувшую створку и обнаружил корешки пухлых папок на кольцах. В это же самое время Миха, за несколько коридоров от него, на ходу орущий проклятия и задающий направление дулом пистолета, безумно уповал на свою хвалёную удачу и надеялся на то, что крыса, которую они умудрились спугнуть, не забежит в ту комнату, где находился посланный «прогуляться» Балу. Зря надеялся. Любая удачливость, пусть и размером с целое водохранилище, не бесконечна, и её рано или поздно можно вычерпать до донца. Пусть и ведром. Этот мужик завернул аккурат туда, где стоял ничего не подозревающий Шурик, который и крики-то расслышал только на подходе этого стада баранов, потерявших пастуха, и, прихватив пушку, решил выглянуть, уточнить, что собственно происходит. В тупиковую комнату с приглушённым светом, напоминавшую собой бухгалтерию и, скорее всего, ею и являющуюся, влетел кто-то прежде, чем Шурик успел бы приоткрыть дверь, едва не сбив Балу с ног. Его снесло в бок несущейся тушей, которая выбила оружие из руки на пол, впечатав в шкаф спиной. От прострелившей позвонки боли Шурик охнул глухо и потерялся в этом противном ощущении. Пока на него ни с того, сука, ни с сего напирали. Внутренний голос Горшка взревел что есть мочи, гудя, разошёлся самыми изощрёнными ругательствами, и он вторил им вслух, не в силах держать при себе. В ушах клокотало раскатистое эхо собственного грубого рёва. Поручик, бежавший всё это время рядом, не сбавляя скорости, врезался плечом в хлопнувшую перед носом дверь и с грохотом надламывающегося дерева, вперёд немного задержавшегося Горшка, ввалился в комнату с пистолетом наизготовку. Дышащий, как свирепый бык на корриде, с налившимися кровью глазами, Миха не сильно отстал. Всего на какие-то доли секунд, оставил позади себя окончательно покосившуюся дверь и встал как вкопанный, когда Поручик грубо одёрнул, схватившись за локоть с пистолетом, побуждая его опустить. Миха послушался неохотно. Его рука не поддалась с первого раза, но Поручик добился своего с третьего. Александр успел заметить, как уёбок в завязавшейся короткой потасовке приложил Шурика головой об злосчастный шкаф. Раздался звонкий дребезжащий звук. Выпало несколько папок. Балу потерял на пару мгновений ориентацию в пространстве, но этого с лихвой хватило, чтобы тот сгрёб его, не успевшего толком разобрать, что случилось, за плечи и подставить ствол к виску. Беглец, видимо ожидающий увидеть расширившимися от адреналина глазами Горшка, наткнувшись на него, ехидно разулыбался, чем довёл Миху почти до инсульта от бешенства. — Ну что, разойдёмся по-хорошему? — от быстрого бега голос его был хриплый, а дыхание рваное. Балу первые секунды стоял в ступоре, приходя в себя, явно обдумывая произошедшее. А когда он пришёл к какому-то выводу, то осторожно скосил глаза и посмотрел на настенные часы, что угадывались по бледному очертанию принимающего форму круга в тёмном помещении. Закатил глаза. Поручик внимательно вглядывался в лицо друга и думал о том, что всё это хорошо не закончится. К тому моменту, пока его мозг отчаянно работал, фильтруя мысли, пытаясь найти оптимальное решение данной каверзы, Горшок начал что-то орать. Он сделал это быстрее, чем Александр смог бы его остановить. Поручик понимал, что набравшего обороты Горшка останавливать — всё равно, что засунуть руку в блендер, поэтому бросил ещё один взгляд на Шурика, оказавшегося в незавидном положении. Они пересеклись глазами, и Балу слабо дёрнул уголком хитрых губ, вселяя немного уверенности и позволив думать, что у такого плута как он, точно есть если не план, то хоть какая-нибудь фиговенькая, не выдерживающая критику схема действий. В этот момент Миша как раз переводил тяжёлое дыхание и уже хотел было с новой силой продолжить свою гневливую тираду, но мужик заорал в ответ, тряхнув за собой Балу, как куклу. Шурик был не в восторге, поэтому зло посмотрел на руку, что отнюдь не нежно держала его за шею, будто бы в страстном объятии. — Ты отсюда если выйдешь, блять, упырь помойный, то только ногами вперёд, ё-моё! — Миху было попросту не заткнуть. — Отпусти его! — терпение у Горшка было на пределе, и голос, натянутый и звенящий, о том всем присутствующим говорил. — А если нет? Мне терять… — другой же голос всё ещё срывался. Козёл бегал бледным загнанным взглядом по всем собравшимся. — Харе баланду травить! Пиздишь, как моргаешь! Тебе свет потушить, духарик?! Если терять нечего, так что ж ты елдачишь?.. Со стороны двери как раз подоспел на огонёк Яша, перекрывая собой единственный выход. Поручик, второй в этом замесе, кто не вовлечён в интеллектуальную беседу, какой не знавала даже программа «Что? Где? Когда?», обернулся к нему коротко, чтобы задержать тяжёлый многозначительный взгляд на застывшем участнике сего действа, надеясь таким не хитрым способом предостеречь того от скоропостижных решений, которые могут уложить все страсти, вскипевшие здесь, но не таким образом, каким хотелось бы. Поручик лишь бессильно надеялся, что подоспевший Яха останется на месте, а не додумается кидаться в гущу событий. Их больше. Они уделают противника на раз, два. Только прежде, чем они всей частной компанией изрешетят уёбка в художественный «горошек», тот им и Шурика продырявят. Силы, конечно, на их стороне, а вот позиция не ахти. — Хочешь проверить?.. — и после этих вызывающих слов, выводящих Миху из себя, он сделал шаг вперёд, в не дрогнувшей руке держа пистолет и снимая его с предохранителя. Поручик и Яша, услышавшие двойной звук, потому что оба упрямых черта сотворили идентичное, было дёрнулись вперёд, почти уверовав в то, что Миха им товарища решил угрохать, но вовремя выдохнули, поняв, что никакой хаотичной пальбы не началось, справедливо поостереглись и остались на своих местах. Единственное, что у них сейчас оставалось, так это только безоговорочное доверие к Горшку. — Ублюдки! — выкрикнул утырок, ещё немного пятясь, дёргая за собой и Балу к шкафу, который тот до этого рассматривал в надежде выцепить какие-либо документы, касающиеся денежных операций. Горшок следил за каждым его действием, как гриф, летящий над человеком, что брёл по пустыне уже далеко не первые сутки. В ожидании его скорой неминуемой кончины. Когда тот, наконец, свалится вне себя от измождения, от усталости, и он в ту же секунду пикирует вниз, чтобы живьём его заклевать. — Ты кого ублюдками назвал, пидарас?! — Горшок никогда не может держать рот на замке, даже сейчас умудряясь возмущаться. Удивительное он существо всё-таки. Именно тогда Яша, который всё ещё преградой стоял у двери, так и не зайдя в комнату, понял всю удачливость своего положения. Уроки по стрельбе с Машкой даром не прошли. Вот что значит, когда удалось завоевать расположение лучшего снайпера ОПГ. Целое практическое пособие открывается, а возможности становятся едва не безграничными, потому что где бы он ещё издержки узнал и натренировал меткость в состояние привычки, которая в начале осени у него знатно хромала. Теперь-то нет. Он постарался воззвать к холодному благоразумию, абстрагироваться от их криков и подумать о том, как бы выйти из этой щекотливой ситуации, никого здесь не оставив из своих. Яша, нисколько не поменявшись в лице, отработанным движением достал пистолет. Его действия прекрасно закрывала стена. Крики, поднявшиеся в комнате, пришлись очень кстати, потому что ему удалось снять предохранитель почти неслышно, с тихим металлическим щелчком, без лишних телодвижений. Кажется, это заметил только Поручик, который стоял к нему ближе всех и выглядел напряжённым и очень мрачным. Явно не ожидая хорошей концовки этого шоу. Сквозь голос Горшка, который медленно перешёл на низкий рык и более звонкий баритон крысы, он смог сосредоточить рассеянное внимание и в один осенивший момент поднять голову так резко, словно кто-то его дёрнул за невидимую нить. Это оказался Балу. Шурик, по взгляду которого понять ничего было решительно невозможно, уставился на него, не моргая и не шевелясь. И Яша чётко понял, что тот что-то задумал. Что-то безрассудное, что-то такое, что должно ему не понравиться, потому что это был взгляд-извинение. Яша незаметно мотнул головой. Это было короткое, почти неуловимое движение, не занявшее и секунды, которое Балу, может быть, и не заметил вовсе, а может, он уже всё для себя решил, чтобы раздумывать ещё над просьбами Яши, который только и делал в последнее время, что сучился. Было страшно. Хотелось отмотать время назад, чтобы не испытывать того сожаления, что навалилось на него в преддверии неизвестности. Вот уж действительно, есть только миг между прошлым и будущим. А миг, как известно, многолик. Дальше Яша может только наблюдать, но не действовать, потому что ещё рано. Шурик, почему-то лишённый своей обыкновенной прыткости, с задержкой выкрутился, компенсируя всю свою ловкость грубой силой, оттолкнул руку с пистолетом от себя и грянул смазанный выстрел. Горшок рванул вперёд, но это ничем ему не помогло. Пистолет Шурика мешался под ногами, они то и дело об него запинались, будто играя в футбол. Вроде это называется дриблинг. А Миха водил дулом туда, обратно. Как в тире по движущейся мишени. И всё не стрелял. Если бы Яша не упирался взглядом в каменную спину, то заметил бы, как у того дрожат пальцы. — Стреляй! — Яша сначала подумал, что ему показалось. Он недоумённо нахмурился, посмотрел на Поручика, который тоже, кажется, не понял, к чему это вообще сказано, но потом, сообразил глянуть и на Балу. Губы его шевелились и точно, ровнёханько, складывались именно в это «стреляй», которое могли говорить только самоубийцы, исходя слюной от вида оружия. Яша впал в кататонический ступор. Один Горшок остался той вечной мерой, всё подводящей под черту. Но он не стрелял. Он стоял. Может быть, смотрел на Балу, пытаясь прицелиться, пытаясь подгадать момент. Шурик ещё раз повторяет, почти приказывает. Миха, не сдвинувшись с места, не опасаясь поймать шальную, стреляет. И никто, кроме них двоих, не знает, что заключено в этих взглядах, схлестнувшихся в калечащей давильне. Что-то откровеннее секса. Пропитанное кровью, запахом пороха, больного доверия, длинной почти в тридцать лет и робкой надежды. Неудачно вывернувшись из слабеющей хватки за грудки, Шурик придержался за спину и ступил в сторону, подволакивая ноги, рукой стирая капли чужой крови, брызнувшие на шею. Этого никто не заметил, потому что все замельтешили. Комната пришла в движение, чтобы устранить возникшую проблему. Яша в том числе. Вновь заглушил пистолет, чтоб не отстрелить себе чего, и рванул вперёд, на ходу доставая телефон, чтоб призвать Ренегата. Балу жив, а остальное поправимо. Снова паразит вышел сухим из сточной воды… Это же надо, вытворить непонятную фиготу, так ещё и устроить проверку всем своим товарищам на вшивость. Во даёт Шурик! Этим можно было бы даже восхищаться, но только потом, когда они приедут к Машке, которая всегда всё узнает в первых рядах. Потому что они и собирались к ней ехать, чтобы обсудить всё. Там уже Яха повосхищается и ужаснётся тому, как это всё-таки страшно, каким беспомощным можно себя ощущать с пистолетом в руках. Всесилие оказалось надуманным и не выдержало малейшей пробоины и, как Петровский корабль, пошло на дно вместе со всем балом. Именно тогда начинаешь верить в Удачу, которая своим триединством времени, места и действия была истинно верным божеством для них всех. Миха злился, отделившись от компании, что облепила Шурика. Труп им не нужен, с него взятки гладки. Он злился и плохо скрывал своё разочарование. К Балу подошёл, растолкав всех возникших на пути плечами, всего на пару секунд, спросил как он и, удовлетворившись лживым насквозь «нормально», отдал распоряжение, касающееся всего тут ими учинённого. В итоге всем составом они проторчали тут до поздней ночи. Поручика и Ренегата припахали избавиться от неугодного тела. Саша, который пришёл сюда по звонку не в виде подмоги, но хотя бы моральной поддержки, сомнительной, стоит отметить, пытался вякнуть что-то против. Горшок рявкнул, и спор себя исчерпал. Пустующее ночное здание в недрах своих осталось с выломанной из портала дверью, следами незатёртой крови и ещё одной пропажей человека, которая пойдёт в статистику «Конторы». В этот раз справедливо. Теперь, когда этот труп, объеденный рыбами, запутавшийся в водорослях, всплывёт по весне, вопросы по поводу первого мертвяка рассосутся, как спайки. Проблему они вроде решили. Только вот эта смерть — никакая не расплата по счетам. Никакое не возмездие, а вынужденная мера во спасение. Горшок считал, что смерть — не наказание. Наказание — это то, вследствие чего она наступает. Болезнь ли, пытки ли — всё едино, потому что могила всех уравнивает, и ей всё равно, каким образом. Внезапная, она не даёт понять, не даёт проникнуться раболепным ужасом перед тем, где всем суждено оказаться. Хотелось поставить на место, хотелось поиграть в Творца, ведь безнаказанность так пьянила. Но потом Горшок как прозрел, опомнился и помрачнел ещё сильнее. В голове творилась вакханалия. Какая-то вывернутая мания величия и сумасшествие. Откуда бы в нём столько помешательства? Садясь за руль у него дрожали пальцы, внутри эпилептично трясло и вскипало. Хотелось выйти из машины, а ещё лучше из самого себя, раздеться и лечь в снег, чтобы охладить мысли и успокоиться. В момент его переебало, и внешне это выглядело как холодная злость, но внутри Миша пылал, превратившись в головёшку от костра. Поэтому он уже не слушал, что там творится на заднем сидении. Вцепившись в баранку, Горшок на автопилоте катил по городу. — Саша, — наконец, Яша решился негромко позвать Шурика. Немного придя в себя после случившегося, он смог заметить приклеившейся к лицу Балу затаённое страдание и, сложив два и два, припомнив, что последнее время он всё хватается за спину, наклонился к нему, напряжённо вслушиваясь в то, что Шурик, неохотно переведя в шутку, всё же сказал. Лестно, что по одному только требовательному тону он понял, что Яше от него нужно. — Сорвал спину, — почти неловко улыбнулся он. — Машина забуксовала на горке, пришлось попотеть… Погода мерзкая, чуть только подтаяло, так сразу подмораживает, а сверху снежочком, — пожаловался Балу. Яша немного помолчал, отчего-то не удивлённый такой новостью, а потом, опомнившись, кивнул. Он хотел спросить, почему Шурик раньше не сказал, ведь всего сегодняшнего балагана можно было избежать. Но потом подумал, что Балу слишком гордый, чтобы жаловаться, когда они как бы в ссоре?.. А может, думал, что Яша его не поймёт или останется равнодушным… Ох, Шурик, Яша бы не остался. Яше бы раньше стыдно стало, а не тогда, когда атрофированные чувства катались шарами для боулинга в голове. После такой встряски всё чувственное в нём в постадреналиновом отходняке замерло, но вскоре должно было оттаять, вернуться в норму, чтобы Яша смог себя нормально пропесочить за собственную тупость. С другой же стороны, всё случившееся его здорово встряхнуло и утрясло то, что до этого волновало. Разве они не смогут решить все возникшие разногласия, когда есть кому их решать? Смогут, подумал Яша, и Горшок припарковался у Машкиного дома. Ничего не пожелал и смотался восвояси. С видом мрачным вдарил по газам и был таков. Шурик ещё немного посмотрел вслед скрывшейся в зимней ночи чёрной машине. Яша не стал прослеживать этот долгий взгляд, и так знал, куда Балу смотрит, только вот не знал, почему.***
Машину занесло. Снежный хрусткий гребень пошёл против таранящих колёс, и Горшок едва не улетел, вовремя крутанув руль и встав вывернутыми передними колёсами в гору глыб. Ночью проезжая часть почти полностью пуста, поэтому мигающая аварийкой и вставшая почти поперёк дороги тачка Горшка не привлекает много внимания. Миха переключает скорость на заднюю, рваными размашистыми движениями лупит с дури по приёмнику, что тот выезжает из паза, и заходится поистине звериным шипением. Горшок буксует. Колёса крутятся, взрыхляя грязный дорожный снег. Движок ревёт, и он кое-как выруливает, оставив после себя страшные на вид борозды в снегу. Горшку дурнеет, и машина глохнет окончательно. Он дёргает за ручку, едва не выламывая ту, оставляет дверь открытой, а сам выпадает наружу, в мороз, чтобы сползти по тёмной глянцевой поверхности вниз. С замершим дыханием, из-за которого горят лёгкие, бьющими судорогами, выламывающими суставы и кости, делающими тело похожим на мешок цемента идущий ко дну. Накрывало с периодичностью в каждые несколько секунд. При чём всё сильнее и сильнее. Горшок схватился за голову нездорово трясущимися не на шутку руками и выдрал пару клоков волос, почти того не ощутив. Боль не отрезвляла. Было плохо-плохо-плохо на одной долгой протяжной ноте. Метнувшись к обочине, расшибив коленку о снежно-каменные ледяные глыбы и расцарапав руки о твёрдый кусачий снег, Миха зачерпнул пригоршню распадающегося на кристаллики льда и растёр им физиономию. Помогло слабо. Перед взглядом встала пелена, и Горшок понял, что не чувствует в себе сил, чтобы встать. Рядом никого не оказалось и не окажется. Если он сейчас же не возьмёт себя в руки и не перестанет корчиться на снегу, то… Миха со стоном-всхлипом приподнялся. Сил всё ещё не было, но вот упрямство выручало. Внутри его знобило. Страшно хотелось сдохнуть и водки. Револьвер и небольшая фляга лежали в машине. Ждали. И если водки он бахнет для сугреву, то на револьвер даже не посмотрит, только заткнёт обратно за пояс. Для собственного спокойствия.***
Тёмный пузырёк изрыгнул из нутра прозрачную, вдарившую по рецепторам крепким запахом жидкость. Щедро плеснув её в ладонь, Яша чуть подержал в сложенной лодочкой руке, согревая и невольно пропуская капельки между пальцами, а потом поторопился отпечатать ощущением анальгетической прохлады на чужой спине. Немного ниже лопаток. — Щиплет? — лёгкие втирающие движения стали увереннее и настойчивее. Если честно, то Шурик чувствовал себя тестом. Свеженьким, пластичным, но сильно отлупленным скалкой и намятым руками. Только раскатать осталось и слепить пельмени. Он согласно промычал, пуская слюни в покрывало. Подушку пришлось заранее подмять под грудь. — Получше немного? — интересуются со спины и, не дожидаясь ответа, со вздохом продолжают: — Да ты и не скажешь, — руки опустились на многострадальную, надорванную поясницу. Немного поёрзав, Яша устроился удобнее, сжал ногами чужие бёдра в надежде облегчить давление. Он ведь не пушинка. Шурику явно тяжеловато. Подавшись вперёд одним литым плавным движением проехался влажными, поблёскивающими в рыжем свете торшера ладонями до плеч, укрытых волосами. Легко разметав те пальцами, вернулся в исходное положение. Балу намёк понял и отточенным привычным движением, скрутив хвостик жгутом, убрал его в сторону. Белая кожа под настойчивыми руками очень скоро покраснела. Буквально вслед за пальцами протянулись наливающиеся ленточки. Яша неумело, но старательно пробежался пальцами по позвонкам снизу вверх. Шурик охнул, когда по облегающим простёганный позвоночник мышцам прошлась волна острой боли, Яша отдёрнул руку на пару мгновений, а потом неловко и успокаивающе принялся без выкрутасов втирать меновазин. Балу заохал и стал стенать спустя достойное количество времени. Надорванная спина — это вам не пуд изюму, болеть ещё будет прилично. Яша вздохнул тяжело, разглядывая изящного дракона, который уютно вился на плече Балу, а потом соскользнул с него и плюхнулся рядом, ощущая странное воодушевление. Выделенная сердобольной Машкой кровать заскрипела и приняла в свои объятия, немного его отпружинив, а заодно и Шурика, показушно заворчавшего. Яша поглядел-поглядел, а потом, никак не комментируя свои действия, накинул на голую спину тёплый плед, подоткнул его под чужой бок. Наверное, Шурика в таком состоянии можно попробовать запеленать без особых последствий для себя. Представив такую «куколку», Яша хрюкнул от подступившего смешка и упал на спину. Ладони приятно жгло, и в воздухе стоял крепкий запах. Шурик невнятно, но искренне поблагодарил и, кажется, придремал, потому как дыхание у него выровнялось, а на лице держалось выражение немного скованного спокойствия. Яша не пытался притворяться, что не смотрит. Сегодняшний день его чуть не прихлопнул и заставил задуматься и переосмыслить некоторые вещи. Обида показалась такой надуманной глупостью перед лицом стоявшей совсем близко гибели, что просто растворилась в страхе потерять дорогого человека. Уже произошедшее не терпит сослагательного наклонения, но всё же. Если бы Горшок выстрелил, понадеявшись на авось?.. Шурик всегда, с самого момента знакомства, был для Яши кем-то особенным среди остальных. Он предложил действительную помощь и чуть ли не одним из первых её, правда, оказал. Не просто наговорил красивых пафосных слов, а предложил то, что круто поменяло маршрут его никчёмной жизни. Яша помнил, как трусились поджилки, когда он сидел перед Горшком в его кондовом кабинете под прицелом неуютных чёрных пытливых глаз, как твёрдо был намерен во чтобы то ни стало не подвести Шурика, и не подозревал, что обычная человеческая благодарность превратится во что-то настолько глубокое. А сейчас Яша понимал, что до боли серьёзно, горячо злиться и обижаться, испытывая жгучую досаду, похожую на тугой клубок рвоты, подступающий к горлу, можно только на самых близких. Никогда бы он не стал показывать характер и объявлять протест знакомому, на которого ему фиолетово. Должно быть, Яша уже никогда не сможет смотреть на Балу без восторженной щенячьей любви, которую тот заслужил только своим неправедным, но неоспоримым существованием в его бесполезной жизни. Столько всего с ними произошло за время, которое они знакомы, что это целая маленькая жизнь, зародившаяся в той грязной подворотне. Яша положил голову на локоть, заменяющий ему подушку, с условно-приличного расстояния рассматривая Шурика, но вот во взгляде его плескалась совсем неприличная нежность. Они вновь остались живы. Это ли не повод и не новый шанс попробовать вернуть то, что чуть не похоронили под парой метров влажного сыпучего чернозёма? Рукой Яша потянулся к чужому лицу. И он почти коснулся скулы с проглядывающей щетиной, как его застали врасплох, внезапно перехватив за запястье. Шурик раскрыл глаза с резко сузившимся от света зрачком и уставился до подозрительного ясно, только немного сонно в удивлённое лицо. Закралась догадка, что Балу не спал, а просто притворялся или был только на пути к полноценной дрёме. Потом Яша сделал скидку на то, с кем он связался, и поумерил свою взыгравшую так не вовремя подозрительность, слабо улыбнувшись, как бы извиняясь за свой порыв, мол, ничего не могу с собой поделать. Но вырваться не вырвался. Ощущение горячей ладони на собственной коже было приятно. Они долго смотрели друг на друга, будто не узнавая, а потом тикающую часами тишину расстроил хриплым голосом Шурик: — А руки помыть? — ни намёка на улыбку, зато глаза озорные и ленивые. — Ты бы правда дал в себя выстрелить? — выпалил Яша скороговоркой, не в силах больше перегонять эту мысль из круга в круг. Адской каруселью, где каждая следующая картина хуже предыдущей. — Нет, — ложь, самая настоящая. Это Яша тоже в глазах увидел, сменивших выражение. Они у Шурика вообще были ужасно живыми и выразительными, когда он не пытался себя контролировать. Заметив это недоверие, Балу поспешил напустить на себя убедительности и доказать его, что это так и никак иначе. — Послушай, так надо было. Никто такого не ожидал, поэтому удалось выиграть немного времени, чтобы Миха его использовал… — Он колебался, — не сильно утешительно поделился своими наблюдениями Яша. — Он бы не выстрелил, — с железобетонной уверенностью отрезал Балу. — Я уверен, Миша не выстрелил бы в меня. Пусть, может, и хотел. У нас с ним это взаимно… Достаём друг друга иногда… — предпринял попытку обратить всё в шутку. — Что бы ему помешало? — Шурик улыбнулся, как несмышлёному ребёнку, который запутался в простом примере, погладил таким взглядом по голове. — Мы с ним знакомы больше, чем ты на этом свете живёшь. Он бы просто не смог, — покачал головой Балу. Может быть и так. А может быть, он просто не хотел допускать горькой мысли, что лучший друг мог бы с намерением поднять на него пистолет и выстрелить, чтобы причинить вред. Спорить не хотелось. Зачем пытаться разубедить Шурика, если Миша для него равно что подросток, которого он любит, как собственного ребёнка, и готов таскаться за ним, чтобы тот не помер случайно нигде, схватившись за первый попавшийся провод от электропередач. — Ладно. Хорошо, что ты жив. Я бы не хотел, чтобы это было не так, — обтекаемо признался Яша и только сейчас понял, что Шурик так и не отпустил его руку. Только сейчас её уложил, запрятав в складках пледа, и ещё недолго не убирал свою, согревая и усиливая ощущение жжения. Потом всё же, опять обнял подушку, немного покунежившись и прикрывая усталые глаза. — Я-яш-ш, — мурлыкнул Шурик спустя немного времени с таким ни с того ни с сего солнцеозарённым выражением лица, что Яша напрягся и сделал страшные глаза. — Мирись-мирись? — и с улыбкой Чеширского кота, то есть от уха до уха, Балу, протянул руку с выставленным мизинцем. Яша закатил глаза и уставился на Шурика, как на великовозрастного дурака. Но вот палец протянул в ответ, не раздумывая, и зацепился им за чужой, поддержав жест. — А если будешь драться, я буду кусаться, — дурацкий детский стишок, а они на полном серьёзе немного покачивают ладонями в такт и говорят по ролям. — А кусаться не при чём, буду драться кирпичом, — певуче произнёс Шурик с серьёзным изломом бровей. — А кирпич ломается… — Дружба нач… — Продолжается! Вы когда поссориться успели, малахольные?! — звонкий осуждающий голос Маши застал врасплох обоих. Они ничем предосудительным не занимались, а возникло такое стойкое ощущение, будто мать нечаянно увидела, как сыновья дрочат. Блять, хорошо тут уже, если не друг другу. Балу дёрнулся от неожиданности и захныкал, как ребёнок, которого обидели. Больно ему было дёргаться, поясница прошила до затылка. Дёрнулись вместе с ними и скреплённые ладони. — Не ссорились мы… — смутился Яша под таким взглядом Маши. Она не лезла с расспросами, но смотрела так, что ей можно было добровольно выложить и номер своего банковского счёта, и ключи от квартиры. — Машка, как ты мне дорога… Чтоб тебе жизнь мёдом казалась! Раз пришла, так хоть разбей, будь подругой! — потребовал Балу. Хмыкнув, Мышка не стала возражать и говорить, что они вроде как не спорят, но всё равно резво сократила оставшееся расстояние и лёгкой рукой «разрубила» прикосновение, оперевшись коленкой о кровать для устойчивости. Что их ждало после этого примирения, Яша не знал. С заглядыванием в будущее у него всегда было туговато, но он чувствовал, что гештальт они с Шуриком на пару заткнули. И было уже не тревожно. Немного непонятно, волнительно, неопределённо, но уже не озлобленно или обиженно. Углубиться в этот животрепещущий вопрос на повестке дня не дала Мышка. — Двигай тазом, камикадзе, — Маша раскрытой ладонью шлёпнула Шурика по заднице, совсем слегонца, и когда товарищи, неловко завозившись, потеснись к изголовью, тесно соприкасаясь плечами, она выгадала себе местечко прямо перед ними, сложив ноги в позу йога, не стесняясь задевать то Яшу, то Шурика острыми коленками по икрам и лодыжкам. — Расселись, — без особого негодования посетовала она на такую наглость, а потом в руках её из кармана бездонной домашней кофты материализовались игральные карты. — Сегодня вы оба в моём распоряжении, — с довольством сказала она, тасуя колоду. — Накрылось поспать, сегодня мы будем развлекать даму, — стоически не поморщившись, Балу подтянулся в более устойчивое сидячее положение и опёрся о спинку кровати. Яша искоса наблюдал эту картину, но и слова не сказал на видимое страдание, которое натянуло жилы на его дрогнувших руках. Машка цепко проследила за тем же, но выражение её лица осталось спокойным, пока пальцы ловко перебирали карты. Машка, должно быть, чувствовала, когда её присутствие было необходимо. Она сидела рядом, и с ней было до невообразимого хорошо и спокойно. Яша смотрел на эту женщину и любовался ею, искренне, как простой обыватель, пришедший в Эрмитаж и застывший у картины, вдруг понявший её смысл. Проникнувшийся настолько, что удалось достигнуть того ярко уловимого ощущения катарсиса, когда внутри доламывают потресканные кости, чтобы они после смогли заживать с нуля. Смотрел, раскрыв рот, во все глаза, как когда-то в детстве на манекенщиц из маминых журналов. Только тогда он ничего, кроме этой глянцевой обложечной красоты в рамках девяносто-шестьдесят-девяносто не знал. То был журнал, помятый, с тонкой бумагой, на которой оставались отпечатки пальцев. А теперь он жил реальной жизнью и смотрел на реальную женщину, которая была гораздо красивее, чем все далёкие картинки. Журнал мама выкинула, и красивые куколки манекенщицы ещё долго смотрели на него, помятые из мусорки. Жизнь рукой вырвать и скомкать нельзя. Скорее это жизнь может вырвать и скомкать человека. Она обыгрывала их раз за разом. Играли ни на что, просто на интерес. Не тот, который «на раздевание». Яша с Шуриком всё время так и норовили заглянуть друг другу в по истине царские веера карт, а Машка усмехалась снисходительно и никого никому не сдавала. Все всё знали сами. И с такой чистой любовью она смотрела на Шурика, с такой искренней и ничем не опороченной нежностью поправляла плед на его ногах и ногах Яши, что тому хотелось плакать кровавыми слезами от взаимности к этим людям. Внутри всё горело, будто меновазином не он растирал, а его, Яшу. И не снаружи, по грубой шкуре, а изнутри, чтобы в сердце разрасталось кострище и адовыми языками красного пламени лизало глотку и становилось там клубом едкого дыма, что мешал дышать. О-о-о, как бы он хотел вырвать себе сердце, чтобы не страдать этой чувственной горячкой и не коптиться на остром вертеле своих страстей! Но вместо этого Яша отбивается червовой дамой от валета, по доброте душевной подкинутого ему Шуриком в масть. А потом Яша надолго теряется в своих мыслях. В реальности остаётся только бренное тело, пока душа вышла погулять меж измерениями. Он всё ещё играет в карты, подглядывает Шуриковы козыри, отшучивается невпопад по этому поводу, но больше молчит, потому что находится где-то в прострации с яркими вспышками, похожими на фейерверки, которые, разрываясь, навсегда, оставались в памяти бездонного неба. Ему настолько хорошо и сладко, что от этого плохо и горько. Именно поэтому Яша упускает тот момент, когда плеча что-то касается. Не вздрагивает, не пугается, а поворачивает голову и выныривает из коматоза. К плечу привалилась голова Шурика. Белые выкрашенные волосы щекотно побежали по плечу и струями потекли вниз. Яша наблюдал за этим пару вздохов подряд, а потом поднял глаза на притихшую Машу. — Не прогоняй, он так устал сегодня. Вы оба устали, — шёпотом сказала она и потянулась аккуратно, вообще никого не задевая, к раскрывшимся, как цветастый хвост павлина, картам в ослабшей руке. — Так вот у кого был джокер, — осмотрев доставшийся везунчику Балу набор, посетовала она и за компанию забрала карты у Яши. Тому стало нецелесообразно играть. А потом Маша сделала то, отчего у Яши оборвалось сердце и повисло на венах и артериях, готовое оторваться и отдаться в руки этой женщины по её первому приказу. Она наклонилась и поцеловала Шурика туда, где сходились хмуро тёмные брови. Мягкими, заботливыми губами целомудренно коснулась кожи, а пальцами узкой ладони пробежала по лицу, разглаживая даже во сне хмурую задумчивую морщинку. Она улыбчиво и кокетливо подмигнула, ничуть не смущённая, ощущая на себе странный, нечитаемый взгляд Яши. И, не дожидаясь вопроса, который должен был закономерно последовать, сделала так, как сочла нужным. А именно — погладила его по зардевшейся щеке. Горячо и ласково, как мать ребёнка, благословляя его на крепкий сон без сновидений. Отгоняя хитрых демонов и все потворствующие им страхи. Потому что ночью нужно обязательно спать. — Ты его любишь? — хриплым шёпотом спросил Яша, во все потемневшие глаза уставившись на Машу, когда та отстранилась и, поровняв карты о ладонь, убрала их обратно в карман. — Люблю, очень, — нисколько не обдумывая, обыденно сказала она. Не призналась, а сказала. Как само собой разумеющееся. А Яша… Ни капли ядовитой завистливой ревности не просочилось в его мысли, и от этого ему стало страшно. Малодушная надежда, которая никогда полностью и не оформлялась на полном серьёзе, но всё же присутствовала на то, что всё это эгоистичное веяние, которое пройдёт, как налетевший проказник ветер, кажется, только что канула в небытие. Похоже, он прекрасно понимал Машу, потому что испытывал тоже самое. Шурика он тоже любил. Очень.***
Он так и уснул, опустив щёку на неподвижную голову Балу. Сколько прошло времени Яша не знал. Когда открыл глаза, было ещё темно, и торшер не горел. Маши в комнате не обнаружилось, но они оказались предусмотрительно укрыты пледом чьими-то руками. Хотя Яша точно помнил, что засыпал он только с прикрытыми лодыжками. Во сне температура тела понижается, и лучше бы ему было этим озаботиться заранее, чтобы не околеть. Вместо него об этом позаботилась наблюдательная Маша. Старые деревянные створки окон мало спасали квартиру от холодного питерского ветра, который зимой становился кусачим. Шурик завозился, зашипел, явно немного не в себе ото сна, крепкого настолько, что он просто сполз ниже и отвернувшись лицом к стене, уснул обратно. Яша препятствовать не стал, обнаружил, что спина страшно затекла, а плечо нещадно тянуло. Он впотьмах выпутался из тряпья, с мурашками вывалившись в пространство. И, нащупав ступнями шлёпки, резиновые и ледяные, всунул в них ноги. Поёжился от свежего воздуха и без какой-либо внятной цели пошаркал на кухню. Голова была тяжёлой, приходить в себя было туговато. Тем удивительнее оказалось, что из кухни лился тусклый желтоватый свет. Как мотылёк, Яша поплёлся на него и чем ближе подходил, тем отчётливее улавливал шкворчащий звук стреляющего масла. Его не удивило, что Машка посреди ночи могла позволить себе устроить зачистку холодильника, потому что жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на диеты и жадных мужчин… Но то уже о другом! На диеты она время в первую очередь тратить не собиралась. Яшу она распознала ещё на подходе. Снайпер он и со сковородкой кухонной снайпер. Внимательный и всегда готовый. Прямо как комсомолец. Маша, не оборачиваясь и не спрашивая ни о чём, достала из скудно заполненного холодильника два яйца, сполоснула их и разбила к уже имеющимся. Протирая глаза и проходясь ладонью по пробившейся щетине, Яша думал, что ситуация повторяется. Они с Машей уселись друг напротив друга. Стол был узким и вплотную притиснутым к стене, поэтому под ним они то и дело сталкивались ногами. Переступали, перешагивали, чтобы разогреть заиндевевшие мышцы. Ступни Машки были в тёплых мягких носках, которые, касаясь голой кожи, оставляли после себя быстро тающие ощущения уюта. Звон приборов о стекло посуды, сквозняк, колышащий занавески. Квартира размеренно дышала зимой. То был конец января с теми самыми крещенскими морозами, обледенелыми расписными кружевом окнами и затверделыми сугробами застоявшегося больше чем за месяц снега. Девяносто пятый год принял «Конторских» радостно скалящимися переходами с разрисованными стенами и потянувшимися с девяносто четвёртого нерешёнными проблемами. Те, по принципу снежного кома, разрастались и в какой-то момент за этим можно будет только наблюдать, покуривая в стороне с в такт дёргающимся глазом. Сегодняшний день тому подтверждением. Яша отложил вилку, та негромко звякнула, а он сжал виски, прощупал свою усталость. А потом они начали говорить. Вполголоса, так, как принято разговаривать ночью на кухне двум по той или иной причине бодрствующим людям, оставшимся наедине со своими предутренними сумеречными мыслями. Именно тогда со дна было поднято много тем, которые днём никогда бы затронуты не были. Потому что не та атмосфера, потому что не располагает к откровениям белый свет, и лучше в полной темноте заниматься выворачиванием себя наизнанку. Машка рассказала, как они с Шуриком познакомились. То было лет пять назад, когда Балу ещё не образовывал собой верхушку ОПГ, а был простым гражданином с придурковатыми друзьями в лице Горшка и Поручика. А Машка работала в магазине продавщицей, была почти замужем. Не сказать, чтобы этот гражданский брак оказался для неё счастливым. Пока она, не вдаваясь в подробности, вела повествование, то курила, и голос, девичий и звонкий, становился глубже и ниже из-за клубящегося густого дыма. Яша привалился к холодной стене, уставившись в пространство перед собой, слушал и узнавал в этой истории многих женщин, которые волей злодейки судьбы оказались в такой ситуации. Напоминающие домашних заложниц в тоталитарном режиме, где диктатором четырёх стен становился муж. А с Шуриком они сдружились сразу. Тоже поведала она и бесхитростно сдала Балу с потрохами, ведь видела его в своём настоящем чернявом цвете и при короткой стрижке, что отныне удавалось не многим. Он часто захаживал после работы именно в этот магазин. Вовсе не прознав про смены Машки, а лишь потому, что этот магазин был ему по пути. На этом моменте истории Маша прыснула со смеху. Улыбаясь, она с тёплой ностальгией придавалась воспоминаниям, и оставалось только молча поражаться её умению отпускать и поговорить. — Я морозилась страшно! Веришь, Яшка? — и смотрела, будто сама не верила, что такое возможно. Потом ухватилась за бритую голову и покачала ею. — Обалдеть! Мы в этом времени себя потеряли! — Яша согласился, ненароком обращаясь и к своим воспоминаниям, не ощущая ничего, кроме опустошённости и лёгкого, гложущего кости сожаления. Морально он оказался устойчив, да только всё равно сомневался, что когда-нибудь с такой же лёгкостью сможет говорить о своей социальной драме. А ещё она откровенно рассказала, что Шурика муж её несостоявшийся, чуть не подрезал, когда Балу куртуазно вызвался её проводить. По темноте. — Шура он… Ну, ты ж его знаешь, — махнула она рукой, и этот жест действительно о многом сказал. Яша поднял брови и покивал. О, да, ещё бы! — Он ещё пытался как-то дипломатично уладить конфликт, но Саша его не слушал. Какой там, — вздохнула она, глубоко затягиваясь и отворачивая лицо в сторону, чтобы долго выдыхать поваливший обратно дым.***
Двух сцепившихся посреди улицы мужиков никто бежать разнимать не торопился. Машка и не ждала помощи от ускоряющих шаг или, напротив, оборачивающихся на развернувшуюся сцену прохожих. Она не знала, с какой стороны подступиться, чтобы не огрести самой, поэтому металась из стороны в сторону, почти не слушая проклятия, которые в большей степени касались её. Она с всё большей тревогой наблюдала за плавающим лезвием небольшого ножика. Шурик от него резво уворачивался, но всё же не смог выйти сухим из воды. Не уследил. Нож его полоснул по плечу, легко распоров верхнюю одежду и кожу, быстро напитавшуюся кровью. И тогда она с полными ужаса глазами подскочила сбоку, попытавшись оттолкнуть разъярённого гражданского мужа, чтобы не допустить непоправимого, но в результате лишь получила с локтя в живот, закашлявшись и согнувшись пополам, хотела было попятиться, но грубая рука вцепилась в распущенные волосы и рывком, до хруста позвонков, задрала голову. — Шалава!.. — второй, в которой был зажат обагрённый нож, замахнулся. Эти несколько мгновений, в которые она слезящимися от бессильной злобы и обиды глазами сражалась с безжалостными, чужими. Кажется, всё для себя в этот момент решив, Шурик, наконец, пришёл в себя и точно выбил нож, попутно ребром ладони прописав куда-то в кадык, чтоб ублюдок языком своим подавился. Пинком он отправил нож в свободный полёт дальше по мощёному тротуару. — Маш, Маш? Ты как? Сильно он тебя? — судорожно напряжённых плеч касается здоровая рука, помогает малость разогнуться, но тут же Маша сложилась обратно, скривившись от зашедшегося дыхания и боли, которая расползлась под диафрагмой. Пришлось дышать, как выброшенной на берег рыбе, открывая и закрывая рот, сипя. Балу дёрнулся обратно к кашляющему на грани рвоты обидчику, чтоб преподать урок о том, что может быть, если решил вдруг женщину бить, и «рассказать» по-своему, чтоб на всю жизнь запомнилось, что на любое действие найдётся противодействие. Как вдруг Маша, неожиданно крепкой рукой, удержала Шурика рядом с собой. Найдя силы, распрямилась и просяще заглянула во взволнованные глаза. — Ты говорил, что рядом живёшь? Балу ощутимо напрягся, подобравшись, скосил нехороший взгляд в сторону, явно усилием воли удерживая себя от того, чтобы кинуться и пнуть как раз удачно повернувшегося задом мужика, чтоб тот прочесал ебалом грязный тротуар. Но лишь коротко кивнул и, всё ещё не убирая внушающей доверие руки, повёл Машу по направлению к своему дому. С ходящими желваками, стойко игнорируя обрушившиеся проклятия им в след. Уже оказавшись в просторной прихожей, Маша всё пыталась извернуться и разглядеть, что там у Балу с плечом приключилось, но тот как-то умудрялся не поворачиваться к ней пострадавшей стороной. То ли слабаком выглядеть не хотел, то ли волновать не желал. В итоге эта пляска ей надоела, и Маша попросту обступила Шурика спереди и, положив руку на пояс, удержала на месте, склоняя голову. Пахло железом, очень сильно и концентрированно, но она не отшатнулась, только виновато посмотрела в глаза. Из-за неё же весь сыр-бор. — Маш, — обратился Балу к ней со всей серьёзностью. — Мы только что твоего мужа отделали. — Не муж он мне, — всё ещё тяжело, но будто бы с некоторым облегчением вздохнула Маша и отступила на шаг, не влезая больше в личное пространство. Шурик, не таясь, удивился. — То есть? — Не по документам. Гражданский. Сожитель, — дёрнула плечом она, не очень желая мусолить эту тему, пока широкие и выразительные брови Балу ползли всё выше. — Шурик, обработать бы надо, — отрезвила Маша его и указала на развороченное плечо подбородком. Спорить Шурик более не стал, а предпочёл согласиться. Плоть дёргало, да и Машка была бледной… — Почему, Маша? Почему ты раньше не ушла? Он же… Он… — Яша был сокрушён такими ужасными откровениями. Ему сделалось больно и липко в душе, словно в неё плюнули и растёрли. За людей стало стыдно, за мужиков стыдно. Скомканные слова застряли на полпути, и он, пожевав губы, отвернулся. — Бил меня? — за него завершила Маша. А Яша мужества в себе не нашёл, только кивнул, и язык как в трубочку свернулся. — Любила. Не видела, какой он. Готова была глаза закрывать на всё, потому что верила, когда говорил, что я никому, кроме него, не нужна, — предельно честно, продолжая поколачивать Яшу морально. — Не видела?.. — поразился он. — Яш… — она как-то жалостливо на него глянула, а потом потянулась через стол, чтобы потрепать Яшу по кудрям, как лобастого щенка по ушам. — Чем больше в людях дерьма, тем отчаяннее они его маскируют маской благочестия. Понимаешь, что ни один ублюдок сам не признается, что он ублюдок. Мне ведь и в голову придти не могло, что он может оказаться совсем не тем, за кого себя выдаёт. Я полюбила одного человека, а он… — Не человек, — сжав кулаки под столом, закончил Яша. Хотелось сказать про милицию, но он промолчал, стиснув зубы. Тела нет, нет и дела. Политика проста и прозрачна, как воздух. О ней и толковать смысла нет. — Мне повезло с этим порвать. Я многому научилась и поменялась. А Шурик потом всегда был рядом и помог справиться. А там я познакомилась с Михой и с Саней. Горшок, правда, сначала клеился, но потом перестал, — Маша улыбалась, говоря про них, а у Яши теплело на душе и кололо в сердце терновыми колючками. — Это я к тому, что одному очень тяжело, Яшка. Пиздец как тяжело, если рядом нет людей, готовых вовремя подставить плечо. Страшно жить, никогда такого не почувствовав. И довериться страшно, — Маша согнула одну ногу в колене и обняла рукой. — А что с нами будет, если мы никогда и никому не доверимся?***
В следующий раз сделали, как нормальные цивилизованные люди. Горшок Андрею позвонил. Это произошло на выходных, когда ему посчастливилось попасть домой. В этот самый момент Андрей как раз уминал борщ, который состряпала мама к его приходу. Она причитала за худобу и расспрашивала про учёбу, пока Андрей, давясь капустой и глотая, не жуя, с набитым ртом, пытался рассказать и не упустить ничего в своем повествовании. Обмолвился про Алёну, на что Мать улыбалась и просила есть медленнее. Но просьбы эти Князь не мог выполнить. Сколько он уже супа не видел?.. Нормального, домашнего… — Не замерзаешь там, Андрюш? — мама потянулась к полотенцу и передала сыну, который напоминал поросёнка. Князь ответить ничего не успел, потому что из прихожей раздался звонок домашнего телефона. Он было подорвался отвечать по давнишней привычке, но мама опередила. Положила свою руку на предплечье, возвращая на место. — Сиди, я подойду, — ласково провела по волосам сына, пригладив торчащие во все стороны пряди, и скрылась в дверях. Андрей продолжил есть, ничего не подозревая, просто наслаждаясь маленькими радостями жизни. А потом он невольно прислушался к разговору за стеной. — …обрый день, — немного растерянный голос мамы. — Андрея? Да, дома… Андрюш, подойди, пожалуйста. Тут тебя… — чуть не промахнувшись ложкой мимо рта, Князь поперхнулся разваренной картофелиной и закашлялся, стукнув себя кулаком в грудь. — Андрей? Ты подавился? Повисите секундочку!.. — Князь прокашлялся, и злосчастный кусок пропихнулся в желудок. Покраснев от стыда, Андрей подорвался с места и, утерев рот ладонью, ринулся в коридор. На выходе чуть не сбил маму, но ловко обогнул её, едва не закружив в танцевальном па, бросив, что потом всё объяснит. На странном душевном подъёме он схватился за трубку, всё ещё ощущая фантомный комок в глотке. Сомнений в личности звонившего не возникло ни на секунду. И стоило приложить телефон к уху и зажать между плечом и головой, чтобы вытереть руки о штаны, как первое, что он услышал, было: — Андрюш, — сладкий ехидный голос тягучей патокой затёк в уши. — День добрый, Михаил Юрьевич! Чего звоните? С рефератом что-то не то? — немного хрипло и задушенно, но до безобразия жизнерадостно выдал Князь… А как он потом матери объяснять будет, что это за мужик среди бела дня звонит на домашний номер?! Спасибо, что отца вызвали на работу. — А. Конспирация. Понимаю, — переключился Миха, но звучать менее насмешливо не стал. Паразит. Шуток попросту не избежать. Должно быть, сейчас генерирует. — Помнится мне, мы не договорили. Как думаешь? — ни здрасте вам, ни до свидания. Князь замычал, стал кивать головой и «угукать», чувствовал спинным мозгом, что мама наблюдает за ним. Стоит с помытой тарелкой и полотенцем её вытирает. Прямо в проёме. — Подойти нужно? А когда вам удобно будет? — Горшок фыркнул. — Дайте-ка гляну, Князев, когда окно в моём расписании… А, бля, точно, никогда! Ё-моё, ты шутишь?! Хоть щас… — Завтра в три часа дня говорите… — в отместку бросил Князь. — Рехнулся?! Сейчас давай. Я жду. Не вздумай трезвонить, пристрелю! — и отключился. В трубке пошли громкие гудки. — Хорошо, сегодня так сегодня, — с унынием сказал он уже в пустоту и положил трубку. Обернулся к маме, с которой необходимо было объясниться. — Кто это был? — придётся врать. Снова. — Да там, препод один из училища. Я ему реферат писал… Всё правит. Противный, зараза…***
Андрей едва не запамятовал о серьёзном наставлении Миши и уже занёс руку для того, чтобы привычно позвонить и дать знать хозяину квартиры о своём приходе. Вовремя опомнился и вообще встал с боку от глазка, а то мало ли… Знаете, этих Миш. Сначала пистолеты в морду суют, а потом уже спрашивают кто. Такие затейники, просто уписаться. На кодовые стуки Горшок откликнулся приветливее, по крайней мере, не стал размахивать пушкой и затягивать в квартиру насильно. В прихожей Андрей мельком взглянул на тумбу и никаких карамельных петухов там не обнаружил. Улыбнулся в спину уходящему в комнату Мише и поспешил избавиться от верхней одежды. После уличного морозца руки и лицо раскраснелись, а глаза мало что видели, потому что в квартире было темно, а на улице слепяще ярко от снега. Окна привычно завешены тяжёлыми плотными шторами, но теперь здесь ощутимо тепло. Кожу начало легко и приятно покалывать от контраста. Миша не стал дожидаться, когда Андрей расчехлится и последует за ним, поэтому растворился где-то в сумраке квартиры. Тут было накурено и тихо. Заглядывая в приоткрытые комнаты в коридоре-кишке Князь по наитию добрался до «кабинета» и Горшок обнаружился в нём, сидящий в кресле и орудующий пугающими ножницами в жёлтом свете настольной лампы. Он покромсал какие-то бумаги в ленточки, а потом скомкал их в тугой клубок и, держа за кусок выглядывающей бумаги, поджёг. Недолго Миха наблюдал за огненным тающим шаром, держа в руках, а потом положил в пепельницу. Когда пламя подобралось к пальцам. Прикурил от этого же пламени, пока широкая и увесистая на вид стеклянная пепельница коптилась. Потом он отставил её на подлокотник дивана. Внимательно следя за всем происходящим, Князь так и не решился без спросу подойти ближе. Мешать не хотелось. Но потом Горшок с отсутствующим видом полез в карман, как уже делал при нём, и достал оттуда шоколадку. Потрепал её в руках, шурша упаковкой, наконец, пригласив проходить, и всучил угощение прямо в протянутые со знанием дела руки. Князь принял шоколадку, немного задержав прикосновение, опустил взгляд и улыбнулся — на кусок скотча к упаковке был приклеен рисунок Чебурашки. Засчитано. — Ты пришёл. — А мог не? — Мог бы попробовать не, — улыбнулся Миша и показал рукой на диван, по виду очень удобный. — Что ты маме сказал? Ёб твою, Князь! Твой препод? Серьёзно? Ничего лучше не выдумал? — заржал он. Скомканная бумага мало помалу обращалась пеплом, и пламя утихало. Переставало бликовать на бледном призрачном лице и отбрасывать вьющиеся тени на стены. — Михаил Юрьевич, смешно вам? А головой вы своей просветлённой подумали, что меня может дома не быть?! Первое, что на ум пришло, то и ляпнул! — всё ещё посмеиваясь, Миха поёрзал в кресле, удобнее устраиваясь. — Не ной, а лучше займи рот полезными вещами… Шоколадкой, например, ё-моё! — расхохотался он, а у Князя так и возникло навязчивое желание заткнуть его рот этой самой… Шоколадкой, чтоб её! Пересмешник. — Как раз подумай над тем, о чём говорить собираемся, — Андрей хотел что-то ответить, но перехотел и молча разорвал упаковку. Может мозг начнёт лучше варить после сладкого. Недолго они просто проводили время в компании друг друга. Горшок вдумчиво курил, роняя сизый пепел на пол и на заношенные штаны, а Князь поглощал шоколадку, вдыхая полной грудью дым и ощущая вкус нуги с орешками, что хрустели на зубах. Губы сделались приторными. Контраст сладкого с горьким сшибал все мысли. Как бы не ляпнуть ещё чего в таком раздрае! — Миш, ну раз такая пьянка пошла, можно вопрос нескромный задать? — не договорили, значит? Ну вот сейчас и договорят! Андрей отложил фантик в сторону. Миша как раз докурил. В прошлый раз по собственной тупости приобретший печальный опыт Князь, когда так неосмотрительно ткнул Горшка в больное и кровящее, теперь без спросу ничего узнавать не желал и чувствовал, что ходит по тонкому льду над коварной чёрной заводью. А не рисковать тоже не получалось. Не погоду же им обсуждать, в самом деле? — Валяй, — дал вялую отмашку Горшок. Князь живо обрадовался, почти открыл рот, и слова тут же повисли на языке, вот-вот готовые сорваться в свободный полёт. Включив вырубившееся, как по щелчку рубильника внимание, Андрей их всё же усилием воли попридержал, обдумывая. Это что же получается, он решил Мишины чувства сберечь?.. Чушь какая! Но, тем не менее, игнорируя первичный протест от этой мысли, он наблюдательнее пригляделся к Михе. Если бы Князь не знал, куда смотреть и на что обращать внимание, то никогда бы и не понял с нешуточным удивлением, что Горшок сейчас напряжён гораздо сильнее, чем это показывает. Тонкая игла вины запоздало и больно уколола. — Мы вот сколько уже знакомы, а я всё ещё никак понять не могу, — постаравшись не придавать значения опосредованному наблюдению, Андрей поспешил переменить ход размышлений и озвучить то, что уже долгое время крутилось в голове и не давало покоя задумчивыми вечерами, проведёнными наедине с мыслями и беспокойными догадками. — Чем ты в группировке занимаешься? Я так понял, что ты тут вроде главный. Поправь, если я что-то путаю, — немного смешался от насмешки, которая тронула чужие искривлённые губы. — Не путаешь, всё так и есть, — а это что? Миша в ответ сдержался и не стал зубоскалить над ним? Кто-то тут явно сходит с ума. И не разобраться, кто именно. — Просто я интересовался, ну, как у вас всё устроено. Я думал, что у глав группировок свора телохранителей, которые за ними таскаются на случай покушения. Такое же не редко случается? Покушения, в смысле?.. — неловко потёр шею и аккуратно, незаметно глянул на Миху. Телохранителей за Горшком не наблюдалось ни разу, но это не значит, что их не было вовсе. Князь, не по наслышке зная, какой Миша человек на первый взгляд, что-то очень сильно сомневался, что обошлось без единого покушения. Не считая то, свидетелем которого ему посчастливилось недавно стать. И это с учётом того, что Миша не со всеми такой любезный, как с ним. На это опрометчивое, с какой стороны не глянь, замечание, Миха состряпал какое-то такое надменное выражение морды лица, что Андрей без лишних слов понял, что ебал Горшок всех гипотетических телохранителей и все их семьи во все щели, до седьмого колена в миссионерской позе. Вопрос в наличии оных отпал, как отсохшая папиллома. Несмотря на это недоразумение, похоже, у Миши сегодня было позитивное расположение духа, потому что он с интересом слушал и искренне забавлялся. Князь с облегчением откашлялся и продолжил, игнорируя хрипотцу, царапающую горло: — И пришёл к выводу, что ты себя ведёшь не так, как это предписывают правила. Короче, я запутался и нихрена не могу разобрать, чё ты тут делаешь и как ещё не грохнулся с пьедестала. — Фу, как культурно. Ты мне учебник цитируешь? — Скажи спасибо не конституцию. У тебя аллергия на любые правила или что? — нейтрально огрызнулся Князь. — С чего ты взял? Только на те, которые в сборник, как анекдоты собраны, — после этого Миша доверительно кивнул сам себе и, будто доверяя интимный секрет, выразительным шёпотом продолжил: — Как только упоминание слышу, так рука сама вместо туалетной бумаги тянется, — озорно и невнятно сверкнул глазами. Было сложно разобрать, всерьёз это Миха или просто провоцирует. Князь ощутил лёгкую досаду. Вроде Горшок такой открытый, а прочесть его не получалось. — А, понял, — не стал упускать так удачно подвернувшуюся возможность вернуть приятность Андрей. — На толчке лучше анархистские мысли приходят. — Да, — с пугающей, а от того страсть какой смешной серьёзностью заключил Горшок, — а ещё, если ради спортивного интереса размышлять об убийстве короля, то гов… — Зачем я разворошил этот улей? — выстонал Князь, чуть не покатившись со смеху. Он упустил из виду тот момент, когда туалетный юмор стал казаться вершиной комедии. — Сам начал. Я всего лишь поделился наблюдениями, — развеселился Миха, с видимым удовольствием потягивая ром из своего стакана. — Кто тебе вообще сказал, что здесь есть какой-то кодекс поведения, ё-моё? Что тебе не так-то? — Да хотя бы то, что ты возглавляешь группировку. То есть, получается, лидер, авторитет, пожалста, как тебе вздумается это называй. Суть одна, и по идее, ты должен заниматься координирующей деятельностью и организацией. А ты, как стрекозёл, скачешь с преступления на преступление. Почему? Неужели тебе это доставляет… Радость? — Андрей попытался скрыть, как его перекособочило от одной только мысли, что Горшку в удовольствие. Но, судя по изогнутой выразительно брови и фирменному взгляду «Ты дурак?», скрыть ему ничего не удалось. — А можно, пожалуйста, я перестану в твоих фантазиях пить кровь невинных младенцев? — натурально возмутился Миха и даже вскинулся. В воображении Князь себе невольно представил, как у него волосы на загривке дыбом встали, словно у рассердившегося волка. — Спасибо, ё-моё… — Ну что ты сразу? — огорчился Князь, мысленно шлёпнув себя по руке. Хотелось потянуться и провести «против шерсти», посмотреть, что из этого выйдет. — Я же понять тебя пытаюсь, — Горшок забурчал, а потом неожиданно хмыкнул себе под нос и с хитрой улыбкой, с бесятами в глазах, повернулся к Андрею, поймав его взгляд, как рыбку на крючок. — И что же ты ещё узнал? Выкладывай! — Не много, если честно, — признался он. — Попытался прикинуть масштаб, но… — Не прикинешь, только приблизительно предположить можно, — припечатал Горшок и сполз в кресле, расставив широко ноги. — Если б это было так легко, то ломаный грош мне цена. — А сам-то ты всех знаешь? Кто у тебя здесь числится? — сощурившись, цепко спросил Андрей, впившись острыми коготками нехорошего подозрения в Горшка. — Нет, опостылело. Тут вписано гораздо больше народу, чем ты себе можешь вообразить, поверь на слово, — помотал тяжёлой, немного хмельной головой он. — Уж что-что, а набирать молодняк в мои обязанности точно не входит. Этим занимаются «бригадиры». — «Бригадиры»? — от интереса Андрей аж запамятовал о приличиях и не ткнул высоконравственно в Миху тем, что он не знает всех подчинённых поимённо. Если честно, ему было цинично похуй. — Да, — тяжёлый тёмный взгляд приклеился к лицу Князя, которому откровенно нравился диалог, где никто не пытался увиливать от прямого ответа в лоб. Это подстёгивало азарт и напоминало русскую рулетку, где они поочерёдно крутили барабан заряженного револьвера. — Кто это? И где же?.. Я слышал, что пацанов штампуют на тренировочных базах, но не одни же у тебя тут подростки чалятся? Это уже детский сад какой-то… — от мыслей, которые вились в голове гулким роем, Андрей не знал, как правильно сформулировать вопрос, поэтому вываливал информацию как попало и чувствовал себя непробиваемо тупым в неподвластной ему области знания. Оставалось надеяться, что Миха его понял, и косноязычие не помешало. — Ёб твою мать, Княже! — беззлобно прыснул Горшок и почесал бедро, а потом скользнул по нему выше и поправил массивную бляху ремня, немного её оттянув. Если такой выпороть… Андрей вытаращился на гибкие пальцы, лениво почти что играющие с кожей и металлической громоздкой деталью. Кольцо-печатка выглядело медным при таком скудном тёплом освещении. Захотелось курить. — Если я не веду себя, как большинство того ждёт, это совсем не значит… — словно прочтя мысли Андрея, потянулся за сигаретами и, не торопясь продолжать объяснение, закурил, как-то по-особенному, как только он умел, держа сигарету, — …что не зная своего места, все будут носиться как дебилы и сталкиваться лбами, потому что моё положение недостаточно… — со смехом выкашлял дым. Очевидно, одна только мысль о подобном казалась Мише смешной и абсурдной от своей несостоятельности. Аж зависть брала с такой непосредственности цвета детской неожиданности. — Авторитетно. Но это не так. Я б и недели в седле не продержался, не имей веса, — достал вторую сигарету и поднёс к ласковому высокому пламени. Подал её, уже распалённую Андрею. — Раз уж так сложилось, ё-моё, что у истоков этой хуйни стою я, — ткнул себя рукой с дымящей сигаретой во впалую грудь, поскрёб соболиную бровь, — то и натянул роль лидера на себя тоже я, потому что для этого нужен хар-рактер, — последние слова он произнёс жёстко и рокочуще, грубым, неоспоримым тоном, а потом поморщился. Так бывало с юными автоводителями, которые путались в скоростях на коробке передач. Вот и Миха не поспевал за переключением своих настроений, прыгающими, как эти скорости, в замысловатой, никому неизвестной последовательности. — Ты это верно подметил, — сделал реверанс Князю. — В мои самые прямые… Прямейшие, если угодно, ё-моё обязанности входит располагать связями и параллельно не потонуть в этом дерьме. Если повезёт. Обычно авторитеты, — снова выплюнул фразу, словно бы ему приходилось себя обзывать последними ругательствами, констатируя всего лишь правду, — ничем похожим реально не занимаются и намеренно дистанцируются от всего ширпотреба, чтоб все, ебать, видели их важность и исключительность… — Так, погоди. То есть ты специально не дистанцируешься? Типа, везде в доску свой? Тогда почему новых людей не вербуешь? Значит, выходить на стрелки со всеми ты на равных, а вот с молодым поколением — всё? Зашквар? — Горшок, затягиваясь, хмыкнул, и с его улыбающихся бледных губ сорвался сизый дымок. — Типа, мне по-е-ба-ть кто что подумает. Понимаешь, да? — резкая бровь пунктуационной запятой отделила смысловые фрагменты, и в башке у Андрея что-то мучительно медленно закрутилось. Ржавые шестерни понимания. — Есть те, кто сделает эту работу за меня, стоит мне только щёлкнуть пальцами, — действительно ими щёлкнул, обращая внимание на проворную руку. Справедливости для, Андрей бы и сам поскакал, как молоденький сайгак, выполнять поручения по такой указке. Выпороть, может, не выпорет… А вот по щам надаёт этой самой жилистой и крепкой рукой. Сейчас же Горшок лишь указал направление мысли, и Андрей продолжил, ясно вдруг понимая, что Миха имеет ввиду. — Мог бы и сам, если бы, конечно, захотел. Но ты не хочешь. Адреналин за яйца не хватает, — улыбка, сладкая и острая, хищная, распорола Мишино лицо. От неё стало дурно. — Я достаточно шёл к этому и теперь делаю, что хочу. В моей жизни всё идёт по прямой, и нет понятий «быть сильнее» или «быть слабее». Когда я расслабляюсь — мне хорошо, когда я пашу — мне тоже неплохо. Захочу — сейчас отрублю тебе голову — и мне, может быть, станет хорошо. — А если нет? — напрягшись от озарившей нехорошей догадки, уточнил Князь. — Значит, нет, — догадка, оформлявшаяся весь вечер, подтвердилась в мгновение ока, стоило внимательнее вглядеться в чужие глаза, а Мише медленно моргнуть. Медленнее, чем следует. — Ты под кайфом. — Ага. А ты только это заметил. — Миша. Блять, что в сигарете? — Табак, наверное. Хотя сейчас, может, и опилки. — Горшок! — взревел Андрей, сминая и надламывая сигарету, но не замечая ничего странного. — Ничего в ней нету, ё-моё. За кого ты меня держишь? Приличные люди предупреждают, если дают косячок с травой, — Князь тяжко вздохнул и сунул сигарету в подкопчённую пепельницу. Оставил её тлеть. Курить расхотелось. Понюхает дыму. — Даже у бандитов всё как у нормальных бандитов. А ты и тут отличился. Всё не как у людей, а через задницу, — ответил он. — Так что там с «бригадирами-то»? — перевёл тему Князь, не желая развивать случившийся малоприятный диалог. — Я к этому и веду. Нефиг перебивать. Тут своя иерархия, к которой я руку не прикладывал особо. Контингент, м-м-м, сам понимать должен какой. А уклад формируется без вмешательства из вне. Это как отпочковавшаяся от социума община, понимаешь, да? Членство закрытое, замкнутое в пределах района. Дисциплина… Специфическая, — губы Горшка дёрнулись, так и не сложившись ни в какое конкретное выражение. По глазам, остекленелым, понять было ничего невозможно. — «Бригадиры» это главы бригад. А бригады — это мобильные группы, человек по семь-восемь примерно. Это тебе и бывшие военные, и спортсмены. А дальше — пушечное мясо, шпана, отсидевшее ворьё, — дав краткий экскурс в жизнь ОПГ, Миха вновь припал к стакану. Припал не для того, чтобы собраться с мыслями и продолжить, а для того, чтобы показать, что он закончил свою речь. — Вот, значит, как, — задумчиво покивал. — Ты же не в одиночку с этим зверинцем справляешься? Как это всё работает? Заговорщиков-предателей разве нет? Все согласны быть пушечным мясом? — от такой формулировки Андрей поёжился. — А вот этого, Андрей, тебе знать не нужно. Положа руку на сердце, советую: Не влезай. Просто поверь на слово. Оно тебе надо, что покойнику галоши… Если ты, конечно, не собираешься попросить меня присоединиться. — Это уж вряд ли, — не очень дружелюбно ощерился Князь, которого отвращала лишь одна мысль о том, что он может оказаться в низах бандитской иерархии, заклеймённый «пушечным мясом». — А ты не кривись так, Андрей, — пусть Миха и выглядел навеселе, но звучал он серьёзно, и это тревожило. Князь невольно прислушался внимательнее. — У тебя родители есть, оба, живые, здравствующие и не алкаши или торчки, а у кого-то и таких нету, — выразительные глаза опасно сузились. — И что ты мне этим хочешь сказать? Что мне повезло больше остальных? — хоть и правда, но вот та самая, которую совестно слушать, когда кто-то произносит вслух. — Да, — ни секунды не колеблясь, припечатал Горшок, и Князю стало страшно не по себе. Будто это ему в упрёк. Захотелось сию же секунду горячо возразить, но он сомневался в любом аргументе, что приходил на ум. Всё звучало жалкими оправданиями за то, что ему посчастливилось родиться в нормальной любящей семье. Князь понимал, что это вовсе не упрёк, потому что это равно тому, чтобы на полном серьёзе обвинять его в возрастании популяции медуз. Но, к сожалению, воспринялось именно так. Андрей почувствовал себя беззащитным и инстинктивно принял закрытую позу, потому что не мог держать оборону. — Даже если так… Хорошо, ладно, пускай это действительно так. Но это же теперь не повод пускать всю свою жизнь коту под хвост! Можно выбиться в люди, не становясь бандитом, не загибаясь под пулями, — с гаснущей, как его сигарета в пепельнице уверенностью, сказал Андрей и окончательно скис под давящим вниманием Миши. — Я тя умоляю! — Миха подался вперёд и возбуждённо качнулся в кресле. На его лицо легла тень помешательства. — А что повод, по-твоему, ё-моё, что повод? Ты это не мне скажи, а детям, которых родители за дозу продали! Или вон, когда обратно пойдёшь, поинтересуйся про жизнь интернатов и детдомов. Не от хорошей жизни здесь оказываются, ой, не от хорошей… А что им ещё делать, а? Они сюда идут. Я не отказываю. Вот и всё, — оба замолчали. Андрея заметно тряхнуло, а Миха, не отводя странного взгляда, откинулся обратно на кресло. — Что-то я вспылил, — признал он, не пытаясь выкрутиться. — Забудем. Я сам спросил, — пошёл на мировую Андрей. Горшок одобрительно кивнул, откладывая тему о несправедливости жизни в дальний ящик. Он отлично видел, что Андрею совсем стало не по себе после последних его слов, поэтому решил сворачивать тему о том, кому повезло, а кому нет. Это дело десятое. Не так тут всё просто и очевидно. — Андрей, — негромко протянул Горшок, привлекая внимание, — может, хочешь попробовать траву? Здорово расслабляет, — вызывающе усмехнулся он, в принципе зная, какой ответ получит. Миха просто хотел отвлечь Князя. — Вижу, — буквально облизал текучим взглядом фигуру Миши, удобно расположившуюся в кресле. Против травы он ничего не имел, но и не чувствовал в себе готовности потреблять внутрь что-то кроме высушенного укропа и дрянного никотина. — Может, как-нибудь потом, — Горшок настаивать не стал, зато с удовольствием отметил, как они дружно перевели тему, словно стрелки часов в последнее воскресенье марта. Такое понимание с полуслова крыло. Наверное, именно поэтому Миша сделал то, что сделал, а потом не пожелал этого себе никак объяснять. Он делает только то, что хочет. Вот и объяснение. Поднявшись с кресла, Горшок наклонился к пепельнице и стряхнул туда окурок вместе с пеплом. А потом не стал возвращаться на своё место и остался стоять, вглядываясь немигающими глазами в Андреевы. Князь задрал голову, но не спешил спрашивать, что это на Мишу нашло. Молчаливо поддержав игру в гляделки. Даже чуть отклонился назад, для удобства смотреть на возвышающегося Горшка. — Закрой глаза, — наконец, тихо попросил Миша. И Андрей, характерно и флегматично изогнув бровь, погодя всё же выполнил странную просьбу. Расспрашивать, что же такого Горшок собрался делать, не хотелось. Перед взором расплескалась чернь, и он больше не мог видеть, что там Миша творит. А что тот что-то творил, было очевидно: слышались шорохи, звон металлических побрякушек на нём, а потом кожаный диван позади Андрея заскрипел и осел под тяжестью второго человека, примостившегося рядом. Не успев понять, что происходит, и сосредоточиться на ощущениях, Мишины руки уверенно легли на предплечья, побудили чуть повернуть корпус навстречу, и Миха придвинулся сзади, прислонившись грудью к спине. Князь боролся с навязчивым, почти невыносимым желанием посмотреть. Но он зажмурился крепче, совершенно ничего не понимая. Недолго Горшок устраивался удобнее, а потом его тёплые жёсткие ладони скользнули по плечам и выше, пока не легли на глаза, несильно надавливая на веки и глазные яблоки. Внешнее давление, от которого можно избавиться при желании. Но Андрей, похоже, не желал, потому что поддался. Грубые подушечки были обжигающе горячими, они касались выгоревших ресниц, и те трепетали от лёгкого волнения. — Что ты делаешь, — это даже не звучало как вопрос. Лопатками Князь чувствовал, как медленно вздымается Мишина грудь, и никак не мог откинуться назад. Сидел, как со вбитым в спину колом. — Ну, давай, — горячее дыхание и проникающий вовнутрь запах сигарет. Теперь при такой близости можно разобрать примешанный другой запах, непривычный и пряный, дурманящий. Андрей сглотнул тяжело и перебрал пальцами. Как бы он не замедлял дыхание, не делал короткие поверхностные глотки воздуха, а всё сильнее вслушивался в этот густой запах дыма и захлёбывался. Дышать было горько и солоно, как на морском побережье. — Что давать? — низким голосом поинтересовался Андрей, а Миша одним движением облокотил его на себя и приблизился к уху, касаясь хряща кончиком острого, искривлённого застарелым переломом носа. У Князя волосы встали дыбом. Странное щекотное чувство обуяло его и осталось на коже, заползло за шиворот, лизнуло открытое горло. — Представь, что ты — это я, — предложил Миха вкрадчивым шёпотом, большим пальцем касаясь и как будто невзначай поигрывая с серёжкой-кольцом в ухе. Брови поползли вверх. Горшок буквально почувствовал, как физиономия Андрея вытянулась в удивлении. — Да не гони, ё-моё, не поверю, что ты никогда не представлял себя бандитом… Все пацаны представляют! — голос был весёлым. В памяти бледно сверкнуло воспоминание. Достаточно старое и размытое временем, отброшенное в самом начале, до того, как успело бы оформиться во что-то стоящее внимания, в котором Андрей действительно вообразил себя на месте Миши. На короткий миг. Накинул себе десяток лет сверху, но ничего вразумительного не вышло. Ну какой из него бандит?.. Тогда фокус почти мгновенно сместился на юного Миху, который отчего-то очень не желал в его живом воображении принимать выразительные черты. Словно бы Горшок всегда, всю свою жизнь был именно таким, какой он сейчас. Человек вне времени. Теперь-то Князь имел хорошее представление, как выглядит молодой Горшок. На фотографии у него в доме. Увидел ещё тогда и в памяти отпечатал так ярко, что сейчас перед прикрытыми чужими ладонями глазами стоял молодой Миша. Беспечный, совсем ещё трогательно юный… Эгоистичный паразит. Всё о себе и о себе. Князь чуть не рассмеялся в голос от жестокой догадки, закравшейся в голову и отравившей все мысли. Насколько же Миша сам хочет быть понятым, что действительно корячится с таким, как Андрей? Должно быть, отчаянно и безысходно сильно. Горшка стало жалко. Самым премерзким образом, каким бывает жалко инвалидов. — Представлял, — опомнился и ответил. Не стал отрицать очевидного. — Круто тут только то, что ты на байке и в битой кожанке. Ничего другого крутого я больше не заметил, — насмешливо сказал Андрей, позвоночником впитывая человеческое тепло, а кожей — дыхание. Было ещё не по себе от осознания положения, но вот если отбросить все условности, то Андрей аж пригрелся и, наверное, ощутит потерю, когда Миха неминуемо отстранится, потому что ещё чуть-чуть и это станет даже больше, чем просто странным. — Слабо верится, — фыркнул. — А что таким бабы дают, тоже не представлял? — ну вот сейчас голос прозвучал совсем неприлично откровенно. Князь возмутился и скривил губы. — Поверь, Миша, это тяжело не представить, — ехидно и с очевидным намёком отозвался Андрей, стараясь не замечать такой интимной близости. У Горшка даже дыхание не сбилось. Вот нисколько ему не стыдно. — На что намекаешь? — Первая наша встреча. Девяносто третий, круглосуточный магазин. Шоколадка, — Князь напомнил таким многозначительным тоном, будто ожидал, что Миха тут же подаст признаки узнавания, но Горшок только на ухо шумно засопел, напрягая память. — Как же так? Я потратила на тебя лучшие годы своей жизни! — закривлял Андрей, сделав голос таким писклявым, что пришлось откашляться. Не его тональность. — Да у тебя на лбу было написано «Иду ебаться»! Вспоминай! — слепо зашарил выгнутой назад рукой и за что-то Миху-таки ущипнул. — Мне чё, теперь всех запоминать? — возмутился Горшок, забавно дёрнувшись, поддав ногой по ляжке. — Дон Жуан недоделанный. Это сейчас намёк на то, что дают так много, что ты уже со счёта сбился?.. Потрудись объяснить, как то, что я хочу тебя понять, привело нас к размышлениям про говно и про еблю? Это как-то связанно, а я не улавливаю? — и в этот момент Миша без предупреждения рассмеялся так искренне, что и Андрей легко улыбнулся, перенимая веселье. — С тобой просто невозможно разговаривать на серьёзные темы, понимаешь, да? — Кто бы говорил. Взрослый же человек, Михаил Юрьевич! Это про тебя должно быть сказано, что пока не поумнеешь, и стареть нельзя, — Горшок в качестве согласия бушкнулся лбом о затылок Андрея. Некстати вспомнилось, как он этим самым покатым лбом дал в жбан злопыхателя. А с ним вон, аккуратно. Приластился и умолк. — Ладно, Миш, отпускай. К решению загадки под названием «Горшок» я ещё и близко не подошёл. Как-нибудь попробуем ещё, — они дружно усмехнулись, и Князь легонько перебрал пальцами чуть повыше запястья Миши. Кожа его показалась немного шершавой. Будто шелушащейся. Когда Миша послушался и отнял одну, а следом другую руку от помутневшего взора, то чёрный рукав рубахи задрался, оголяя контрастно-белый участок разрисованной чернилами кожи… Князь охнул и молниеносно схватился за чужое запястье. Быстрее, чем успел понять зачем. А потом Андрей резким, не самым нежным движением задрал полосатую ткань аж до сгиба локтя и поднёс Мишину руку к самым глазам, вплотную уставившись на порозовевшую из-за лёгкого воспалительного процесса кожу. Причиной послужил привлёкший внимание свеже вживлённый под кожу рисунок, вышедший совсем ещё недавно из-под его, Андрея, руки. Горшок позволил себя дёрнуть и сейчас сидел, напоминая огромного хищного кота, сожравшего пузырёк валерьянки. До того довольно выглядел, что пришлось проморгаться, работая ресницами на манер дворников, чтоб прояснить взгляд. Глазам своим не верилось. — Нравится? — откровенно смакуя такую острую реакцию, Миша не пытался и скрывать, как он удовлетворён и сколько удовольствия вся эта щекотливая ситуация ему приносит. Скосив глаза, Андрей быстро оценил вторую выглядывающую татуировку с «распятой» Анархией, виском, ощущая, как его прожигает другая, окольцованная «А» на груди, а потом обратно уставился на своё творение, которое до этой минуты видел и представлял только на бумаге. — Когда я приходил в последний раз, она уже была? — Была, — на вопрошающий взгляд Миша пояснил: — Только-только набил, — и Князь кивнул, указательным и средним пальцем, невесомо касаясь тёмного контура зеленоватой физиономии чертяки. Только потом опомнился и вскинул сокрушённый взгляд. — Тебе не больно? Можно?.. — больно не было, и Миша не возражал. — Что значат для тебя твои татуировки? — обращался Князь к Горшку, но смотрел исключительно на рисунок, не мог оторваться, как заворожённый. — С каждой из них связана целая история, — тёплыми пальцами Андрей проник немного под неподатливую плотную ткань. У сгиба локтя было горячо, и оттуда проглядывали тянущиеся ниже очертания следующей татуировки. Попутно Князь натыкался на шрамики, многие из которых были выцветшими от времени, но вот некоторые, казалось, не достигли и года. Он хмурился, но не спрашивал, лишь отмечал, что те, которые посвежее, слегка розоватые. От этого зрелища всё в душе стыло и цепенело в ужасе, переворачивалось. Худшие догадки, которые Андрей гнал от себя, лишь бы не думать, подтверждались и оказывались вяжуще-горькой истиной и осязаемой реальностью. — Это семь моих друзей: Сид Вишес, Кобейн, Пресли… Их только по причёскам можно узнать, — рукав удалось задрать практически до середины плеча благодаря горшковской худобе. — Сам придумал? — действительно, узнавались Михины друзья только по причёсками, потому что были черепами. Смерть лишила их лиц, и на Андрея глядели пустующие глазницы. — Я все сам придумал. И эскизы тоже мои, — достаточно тихо, не кичливо ответил Миша и коротко посмотрел вниз. Наверное, он нечасто признавался людям, что все рисунки на коже его собственного авторства. — Там, выше, джокер, — благодаря татуировкам можно было многое узнать о человеке, поэтому Андрей с жадностью упивался этим откровением. Джокер во всей своей деструктивной красе являл сумасбродство Горшка. Он мог вжиться в любую роль. А что казалось абсолютным попаданием в цель, так это то, что Миша был заядлым азартным игроком. С собственной жизнью. — Почему Анархия в круге? — протянуть руку, чтобы отогнуть край рубашки, Князь не решился, просто кивнул туда, где татуировка находится. Горшок сделал это сам, предоставив возможность ещё раз хорошенько разглядеть рисунок вблизи. — Это не круг, а «О». «А» — это Анархия, а «О», дословно — «отрицательно настроен к режиму и порядку», — объяснил Миша, обведя вписанную букву «А» ногтём. Этого Князь не знал, а оттого было гораздо интереснее выяснять, какой смысл все эти татуировки имели для самого Миши и несли окружающим. Его внутренний протест поражал и вызывал восхищение сродни святому. Горшок был каким угодно в глазах большинства: жестоким убийцей, сумасшедшим бандитом, жадным до лёгких денег… Плохим человеком или очень плохим, но он был верен себе до последней капли крови. За это Андрей его уважал. Он выяснил всё, что хотел, и даже больше. Только вот один животрепещущий вопрос так и остался открытым. Андрей осмелился и поднял ясный взгляд на Мишу. И они вновь сцепились. — Почему ты взял мой эскиз? — Он сказочный. Понимаешь, Андрей, просто если бы мы сейчас жили в мире с лешими, бессмертными воинами и огнедышащими драконами, ты б никогда такие картинки не рисовал!