Дом семьи Драммонд, пятница, 22:37
Будет легко. Этот способ самый простой. Зимнее дыхание запуталось в музыке ветра, подвешенной на краю карниза. Неприятно задувало в шею. Кевин смотрел, как космические корабли на обоях разрезали плоть бескрайней синей вселенной, и гадал, куда они направлялись. А куда попадет он сам после смерти? Строчки в книге раскачивали буквы. Текст превратился в бессвязный набор отрывков, приправленный знаками препинания. Осторожный стук — мальчик вздрогнул от неожиданности и глянул на часы, стоявшие на прикроватной тумбе. В спальню заглянула Рей, и комната зацвела от ее присутствия. Она поставила рядом с ним стакан теплого молока и тарелку с овсяным печеньем. Печенье было свежее, пахло горячей сдобой. Рей села, туже запахнув махровый халат. Склянка под подушкой жгла поясницу. — Сама испекла, — похвасталась девушка. — Не так хороши, как твои, но все же. Гордишься мной? Кевин почти улыбнулся. — Как всегда. От напряжения сводило ногу и по бедру ползло неприятное покалывание. Рей склонила голову набок, вглядываясь ему в лицо. В медовом свете лампы ее глаза казались карамельными леденцами. — Ты меня избегаешь? — Кеву мерещилось, что он все еще видит у нее на щеке след от удара. — С чего ты взяла? Он избегал. Не мог смотреть, как она изображала ради него беззаботную радость, а сама потом плакала в детской, сгорбившись у кроватки сестры. Пальцы судорожно прогладили шершавые книжные страницы. — Ты ложишься спать в десять, не спускаешься к ужину, и мы больше не играем в Скрэббл. Я же не дурочка! — Мне надоел Скрэббл. Она нашла его ладонь в складках пододеяльника. — Сказал бы! Выбрали бы другую игру, — Рей наклонилась ближе. Свет запутался в золотых нитях ее волос. — Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной о чем угодно? — Кев кивнул, избегая ласкового взгляда. — Что тебя тревожит? Чем Мэтт тебя запугал? Ее обручальное кольцо холодило кожу. Мальчик дотронулся до него и прокрутил с легкостью. Сидело ненадежно. «Он сделает тебе больно». — Почему ты не ушла? — Она сделала паузу, подбирая слова, поджав губы. Хотела объяснить ему сложные взрослые вещи простым детским языком. Наивная! Разве она не заметила, что он больше не ребенок? — Знаю, ты папу не любишь. Я тебя не виню. Ему всегда нравилось, как она улыбалась, жмурясь точно ласковая кошка, и сразу становилась моложе лет на десять, совсем девчонкой. В этот раз улыбка вышла нервной. — Наши с ним отношения не должны сказываться на тебе. Что бы там ни было, он твой отец. Кев мог бы привести ей много контраргументов, но ограничился кивком. Они оба знали, что этот разговор ни к чему не приведет. Зря она пыталась водрузить на пьедестал в его сердце фигуру отца. Рей цыкнула. — Не хмурься. У тебя будут морщины, — она разгладила залом, вобравший в себя злобу. Между бровей разлилось тепло. — Как я тебя оставлю? Мы же команда! Мы должны быть вместе. Ее экзотические черты перемешались в памяти с другими. Будто кто-то не докрутил кубик Рубика, и не все части встали на место. Он вдруг увидел в ней маму — вечно плачущую, вечно недовольную, тревожную женщину, которая когда-то была веселой любительницей танцев и всегда целовала папу перед работой. Интересно, теперь она счастлива? Почему тогда Рей должна быть несчастна? Стакан с молоком согревал душу. Кев глотнул и на языке осталась приятная сладость. — Герр Фойербах прав. Ты заслужила чего-то получше. — Ну, Вил судит необъективно. Он мой друг, а не папин, он всегда будет на моей стороне. Давай закроем эту тему. Съешь лучше печеньку. Пришлось откусить, хотя в горло ничего не лезло. Он протянул мачехе угощение, но та отшатнулась как ошпаренная: — Ой, нет! Все! Я на диете, а то еще немного и в джинсы не влезу. Было эгоистично мечтать, чтобы она осталась. Возможно, не будь его здесь, Рей попыталась бы получить развод и забрать Холли. Кевин стряхнул с футболки крошки. — Прости... — За что? — Ты же тут из-за меня застряла. За мебелью в комнате прятались длинные тени. Перед сном Кевин фантазировал, что в шкафу есть дверца, ведущая в другой мир. Совсем как в Нарнию. Там все работало по-другому. Смерть была лишь началом. Ему часто снилось, что это Карен мчится к звездам в каждом крошечном кораблике на стене. Опасное приключение — вот так летать одной! Большинство ее копий погибло. Погибла и та, что существовала в его вселенной. Погасла, едва вспыхнув, разлетевшись блестящей пылью в вечном молчании космоса. Ее жизнь закончилась, а любовь к ней была бесконечна. — Ты что говоришь! — вспыхнула Рей. — Зайчик ты глупенький! Ты тут мой единственный друг. Мой защитник. Она говорила и говорила, а Кевин больше не слушал. Начав думать о Карен, он не мог заставить себя остановиться. — Прекращай это, ладно? Не вини себя в чужих бедах. Выбор делаю я, и я сама за него отвечаю, а ты отвечай за свои поступки. Когда Рей ушла, чмокнув его на ночь, склянка под подушкой снова впилась в спину, словно крича: «Сделай! Сделай! Сделай!» Кевин еще долго сидел, уронив руки на одеяло. Взгляд запнулся о лист бумаги, зажатый между книжных страниц. Слова не ложились в нужном порядке. Ник все равно не поймет. Он его никогда не простит.Квартира Эрика Бирна, четверг, 21:52
Эрик вернулся домой спустя три недели, и Вил сразу напросился в гости. В больницу он совался с осторожностью, поэтому навещал друга не так часто, как хотелось бы. Сейчас разукрашенная физиономия была под стать его репутации, и Фойербаху оставалось только молиться, чтобы не столкнуться с дедом лицом к лицу. Когда он позвонил, ему отперла Ви. В холодном взгляде сразу распознавался упрек. «Надо сказать, — думал он, наблюдая, как она уходит к себе. — Эрику пока лучше не знать, а ей надо сказать». Дверь осталась открытой. Должно быть, впервые за все время. Сквозь щель Ви продолжала смотреть на него суровыми глазами, и Фойербах принял это за приглашение. «Еще бы пару месяцев и ты была бы моей! Почему я должен уезжать?!» Он помнил, как брат хватался за него тогда, в аэропорту. Как говорил, что это правильное решение, что так будет лучше... Ни упрека, ни недовольства. Вил обещал забрать его, потом, когда Крис станет совершеннолетним, и тот подыграл для успокоения. Притворился понимающим. Ви притворяться не будет. Фойербах был в этом уверен. — Нет, мам! — стонал Эрик в трубку. — Не надо прилетать! Уже все нормально. Летом приезжай. У меня сейчас учебы полон рот. Да, у нее тоже! Выпускной год. Я понимаю! Все, мам! Завтра позвоню, Вил пришел. Хорошо у него все. Мам! Пока! Все еще замотанный бинтами и ужасно заросший Эрик лежал на взбитой подушке как король. На груди у него дремала шерстяная грозовая туча, презрительно приоткрывшая зеленый глаз, когда Фойербах подошел ближе. — Ну ты и черт бородатый! — удивился Вил, склонившись над другом для объятий. — Иди сюда! Эрик похлопал его по спине: — Надушился как на свадьбу, аж в горле першит. На табуретке у дивана стояла кружка размером с бочку и лежала гора начатых таблетных матрасов. Вил сел на пол, вытянув ноги. — Как голова? — Терпимо. Зато руки вот трясутся. О! — он продемонстрировал ему пляску пальцев. — С лекарства постоянно сплю и ничего толком не помню. И хрен этот здоровый снится. Только задремлю — вижу его. Стоит надо мной. Прям в пот кидает. Ну, ниче! Еще полежу немного, а потом вставать надо, учиться. У меня там долгов уже на полгода вперед накопилось. — Что мать? — На панике. Дед ей ляпнул, а теперь сам не рад. Принесешь пожрать? В духовке пирог стоит, — Эрик кивнул в сторону комнаты кузины. — Ви испекла. Чучело мохнатое меня придавило, — он быстро погладил Макбета по хребту. — Ночью спит у меня на башке как живая шапка. Во, как испугались! С дедом жить — уметь надо! Не обманул — его и правда вырубало. Пока шел баскетбольный матч, Эрик то засыпал, пуская слюни на наволочку, то просыпался и бубнил: — Счет? Какой счет? После игры он окончательно потух, повесив нос на грудь. Вил поправил ему подушку и вышел в прихожую. Спальня Ви по-прежнему была не заперта. Фойербах прошелся до ванной, чтобы сбрызнуть лицо холодной водой, и, глядя в зеркало, обещал себе зайти внутрь без колебаний. Однако, идя в сторону комнаты, дал осечку. Для спокойствия пришлось выкурить сигарету, но Вил все равно почти промахнулся, когда тушил окурок о пепельницу. Как оказался возле двери, он не помнил. Свет, проникающий в проем, ластился к ботинкам, растекаясь волной жидкого золота. Тело размякло как пластилин. Когда он вошел, девочка сидела на кровати, вцепившись в матрас. Ножки в голубых носках перебирали длинные ковровые ворсинки. Фойербах защелкнул замок, стараясь не издать лишних звуков, а Виви встала ему навстречу. Из-под огромной футболки недоспелыми розовыми яблоками сверкали ее коленки. — Что за синяк? — сразу спросила она. — Подрался в баре. Ви недоверчиво склонила голову. — В школе сказали, ты взял больничный. — Негоже побитым рылом детей пугать. Ждал, когда заживет, — он хотел замять горечь внутри, но обида поборола его великодушие: — Ты бы знала это, если бы спросила. У тебя есть номер. Сложив руки на груди, Ви опять приняла воинственную позу. Ноутбук на тумбе шумел точно вентилятор, мешая Вилу сосредоточиться. — Хотела поговорить лично, — выдала Виви, переходя на официальный тон, — чтобы все решить. Она начала ходить по комнате, а Фойербах стоял на одном месте как приваренный. — Во-первых, насчет того, что случилось тогда... в гараже... Фитиль настороженности вспыхнул и запалился по всей длине, пройдясь по шее мурашками. — Так? — Мне было нехорошо, а ты этим воспользовался. Низко даже для тебя! — Хотел бы воспользоваться, взял бы больше, — перебил он. Ви сделала оборот вокруг него и, будто не услышав ответа, продолжила: — Во-вторых, надеюсь, ты проявишь благородство и забудешь все, что я тебе наговорила. — В-третьих? — Дед мне все рассказал, — огорошила она и замерла где-то у него за спиной, словно дожидаясь дальнейших действий. Вил оглянулся и увидел, как ее нервные пальцы теребили каемку футболки у горла. Он выжал улыбку, хотя во рту всеми оттенками тревоги переливался привкус желчи. — Вот старый хрыч! Na gut! Und was? Хочешь прочитать мне мораль? По темнеющим от гнева глазам, Фойербах понял, что Ви ждала от него других слов. Длинные ресницы впивались ему в душу как стрелы. — Нет. Это не мое дело, но... — злобный рык превратился в шепот. — Ты мог бы сказать. Сам. — И рассказал бы. Позже, — темные брови нахмурились. — Я хотел с этим завязать. Уже давно собирался. Срочно деньги нужны были, вот и попался. Вил протянул к ней руку, но Ви от прикосновения увернулась. «Не надо, — сказала она, ничего не произнеся вслух. — Иначе снова будет как в прошлый раз». Он не прислушался. Ей на плечи рухнули его ладони и принудили вернуться к постели. — Сядь, — но Ви стояла упрямо, и Фойербах сменил тон с приказного на умоляющий. — Сядь, прошу. Под тканью ощущались ее выпирающие ключицы. Вил отстранился, в случайном жесте погладив оголенные участки кожи и сразу почувствовал, как она грозно нахохлилась в его захвате. — Да не бойся ты! Говорил же, что не трону, — голос опять стал жестким как наждак, но Вил, переломив себя, продолжил почти ласково: — Если не захочешь... Ви фыркнула, но все же села, низко опустив голову. Он возвышался над ней, смотря, как смешно топорщились волосы у нее на макушке, и понял, что не сможет. Так — не сможет. Колени подогнулись, руки онемели и мертвой хваткой вцепились в каркас кровати. Он присел у подножья, чтобы видеть ее глаза, но Ви шарахнулась от него в ужасе. — Ты что вытворяешь?! Встань немедленно! Она попыталась отодвинуться, только было уже поздно. Тиски захлопнулись. Ви как будто оробела — совсем перестала шевелиться, когда он обнял ее, сам толком не понимая, что делал. — Хватит! — вспылила она, выворачиваясь. — Все, Фойербах, уходи! Хотелось сдавить девчонку до хруста костей. — Тише, — он ослабил хватку, как она и приказывала, — не гони ты меня, — зато голова сразу прильнула к ее бедрам. — Я так долго был один. Дай хоть побыть с тобой... «Напоследок». Виви превратилась в ледяную фигуру и сидела, сжав простыню. Кожа у нее была гладкая как кожура абрикоса и так же приятно пахла. Настолько нежная, что под ней различалась пульсация крови. Вил боялся поранить ее шершавой щекой. — Пытаешься меня развести?! Я ни в жизнь не поверю! Вставай сейчас же! Он отклонился. Бордовая от смущения, Ви гвоздями прибила к себе суровость, но глаза не жгли, а были ласковыми и говорили совсем другое: «Я так хочу поверить! Скажи, скажи еще что-нибудь, чтобы я точно смогла». — Я не такая наивная, как написано у меня на лице! Если ты рассчитывал на дурочку, то ошибся. — Я никогда не считал тебя дурой. Фойербах слышал, как она с трудом справлялась с дыханием, и знал — ей хотелось, чтобы он остался, так же сильно, как и ему. Он снова уткнулся Ви в ноги. Мог бы сидеть так вечность. — Нужна была квартира. Деньги на квартиру. Я готов был подписаться на что угодно. Рей сказала: «муж даст тебе в долг, а ты на него поработаешь». — Ты мог взять ипотеку, — заявила всезнайка. — Мог, но не взял. Я тогда не работал, а тут появились легкие деньги. Раз и все! Фрэнк и с квартирой помог, нашел риелтора, все устроил. Только, говорит, поезди с мужиками, собери дань, они тебя научат. Сначала в прикол было, потом во вкус вошел, а потом пиздец надоело. Хотел уйти, но не отпустили. Вот и вся история. — У тебя же богатая семья. Почему родители не выслали тебе денег? — Вил удивленно приподнялся, а Виви поспешила объяснить: — Эрик сказал. — Семья богатая, а я бедный. У родителей были на меня другие планы. Мать бы скорее предпочла, чтобы я сел в тюрьму. — Почему?.. Это был сложный вопрос, на который Вил не имел точного ответа. Потому что он пытался ее убить? Или потому что она его ненавидела? Собрать осколки воспоминаний в единый образ матери он больше не пытался. Она существовала в его памяти как старая тряпичная кукла с потертым от времени лицом. Навеки ненужная и навеки забытая, лежала в старом сундуке под грудой пыли. Приходилось напрягаться, чтобы вспомнить, как она выглядела раньше. Руки с аккуратными ногтями. Равнодушные, усталые глаза. Бледно-голубые — почти как у него. Губы, обведенные темной помадой, которые называли его бесполезным уродом, вздыхали с искренним разочарованием: «я еще тогда знала, что от тебя будут одни проблемы! Сколько же ты орал в своей люльке! Хотелось тебя чем-нибудь придушить! И почему ты не сдох?» и дрожали, признаваясь: «лучше бы я умерла! За что мне все это?!» Вил тоже часто задавал себе этот вопрос. Сидя в комнате под замком, он врубал музыку на всю громкость, чтобы не слышать крики родителей. Ну и плевать! Пусть орут! Ему по барабану на них! Мать вышла замуж по сговору родителей — те нашли для капли голубой крови, текущей по ее венам, достойную партию. Новоявленный жених невесту не обрадовал. Достаточно богатый, чтобы закрыть глаза на его непритязательную внешность, он все равно не вызывал в ней радостного восторга. — Была влюблена в кого-то другого, — констатировал Фойербах. Горячие пальцы Ви у него на шее играли на старых шрамах, как на клавишах пианино. — Считала, ей рано замуж. Она хотела учиться и кувыркаться с хахалем. Но над бабкой висели долги, а мой отец мог их покрыть. Сама понимаешь. Так что ее запаковали как подарок и отправили под венец. Восемнадцать и alles! Gezwungene Ehe — Herzens Wehe! Отец хотел детей, а ей они были поперек горла. Умереть казалось проще, чем стать инкубатором. Она пыталась бежать, покончить с собой и дважды провоцировала выкидыш. Потом устала. Сдалась. — Появился я. Слепой, больной и обосранный. Урод с королевским именем! После родов она целыми днями лежала в кровати, не мылась и наотрез отказалась приближаться к сыну. Муж и приставленная к ней тетка орали на нее, не умолкая, пытались донести, что младенец помрет, если его не кормить, но та только вздыхала как мученица: «мне все равно», «это не мое дело», «он меня чуть не разорвал! С меня хватит!» — Сразу спихнула меня на нянек. — А отец что? Вил запомнил его, как говорящую голову, на шее которой болтался дурацкий цветастый галстук. Почему-то теперь, когда детали внешности почти забылись, тот представлялся ему старшей версией себя. Отец любил их с братом как щенят. Свистни и вот они! Ластятся к ногам, вечно смешные и вечно радостные, тупые собачонки. — А что он? Он работал, он зашибал деньги. У него фирма, ему некогда. Про мать всегда говорил, что у нее просто любовь такая странная. Или что она болеет, ей не здоровится. В психушке ее заждались, это точно. Будь моя воля — я бы ее там закрыл и пусть бы сидела, пока не сдохла. Она снова хотела сбежать, когда я подрос, но быстро смекнула, что из родительского дома ее выгонят, а своих денег у нее нет. Крис родился нормальным. Принять это оказалось нелегко. Вил часто стоял у кроватки, наблюдая, как над братом кружилась музыкальная карусель, и думал, что теперь совсем перестал быть нужным. Зачем он им, когда есть этот щекастый, смешной карапуз, за которым можно смотреть часами? От него приятно пахло молоком и теплотой постели, а еще он прикольно хватался за пальцы и держал их, совсем по-взрослому надув губы. Зря нянька гоняла Вила, боясь за малыша. Только мать и его не смогла полюбить. Крис был больше похож на отца и, когда перемирие между родителями закончилось, младший сын тоже стал вызывать в ней агрессию. Чтобы не быть дома с детьми, она выпросила у мужа маленький бизнес. Решила заняться делом: хотела шить одежду, не имея для этого ни знаний, ни умений. Естественно, не смогла. Следующие несколько лет в репертуаре у отца шутки на эту тему были коронными. Они отбили у нее последнее желание развиваться, и на учебу она не пошла. Была уже стара для студентки. Пока старший Фойербах работал и трахал на стороне любовниц, мать увядала в четырех стенах, пряча под тонной макияжа опухшее от выпивки лицо. Тогда Вил еще любил ее. Даже иногда жалел. Просто потому, что она была его мамой. Алкоголь раздробил последние здоровые крохи ее психики. К тому моменту, когда Крис должен был пойти в школу, он уже боялся сказать при ней лишнее слово. Они даже придумали свой язык жестов, чтобы общаться, не привлекая внимания. Однажды брат случайно ошпарил ее на кухне — встал из-за стола, зацепив скатерть, и опрокинул чашку с кипятком ей на колени. Она стала орать, а он сразу заплакал, пытался помочь, но сделал только хуже. Недолго думая и отойдя от боли, она решила научить его аккуратности раз и навсегда. Схватила чайник и плеснула в спину. Крис успел увернуться, но пострадал все равно. — Я пришел с учебы, а он лежал у себя в комнате. Даже объяснить не мог, что случилось. Только рыдал и заикался. Потом еще долго нормально не говорил, а эта сука взяла моду его передразнивать. Я раз сказал, два, три... Выбесила меня. Специально делала. Сидела на диване и ржала. Я схватил кочергу от камина, пригрозил, что горло ей проткну, если не заткнется. Она долго не церемонилась — вырвала и так меня ей отпиздила! Синяки такие были! Черные! — Вил прикрыл глаза, снова перемещаясь в тот вечер. Трещали дрова. Он хотел закричать, но не кричал, только лежал, уткнувшись в ковер. Боялся напугать Криса. Когда мать отцепилась, брат юркнул к нему ласковым зверьком и, не зная, чем еще помочь, стал гладить его по волосам, чтобы успокоить боль. Отец наконец-то отправил ее лечиться. Женщину быстро посадили на таблетки и отпустили сразу, как ей полегчало. Ему исполнилось шестнадцать к тому моменту, когда он впервые посмотрел на нее сверху вниз и почуял страх, замаскированный под возмущение. Он уже вымахал на полголовы выше отца и был способен на что угодно. Почти все его друзья считались малолетними уголовниками. Кроме Дирка. Мать обзывала его мразью, отбросом, предрекала, что он сядет в тюрьму или сопьется и сгниет на помойке. — Весь в тебя! — плевал он ей в лицо и ржал. А потом замахнулся, чтобы посмотреть, испугается или нет. Испугалась! Вздрогнула как припадочная. — Боишься? Бойся, сука! Мать побежала плакаться мужу. Отец лишил Вила машины и всех карманных денег. — Он меня тоже уже наверняка ненавидел. А Крис меня боялся. Хотя я ни разу его не обидел. Надо было валить, пока тоже в психушку не загремел. Хотел нормально пожить. Спокойно. Он думал, его отъезд для них обоих будет облегчением. Он нашел подработку, чтобы копить деньги на билеты, учил английский, собирался поехать к Дирку. Тот только выпорхнул из гнезда и упорхнул довольно далеко, аж в соседнюю страну. Вил посчитал, что это его счастливый билет. Шанс начать новую жизнь, обнулиться. Оставалось лишь одно «но» — взять с собой Криса он не мог. Потом была последняя капля. Мать нашла тайник в диванной подушке, вытрясла весь пух и сожгла купюры. Все, что он откладывал целых три года. Оставив в насмешку обгорелые клочки, она пришла поглумиться: — Куда собрался? Кто тебе это позволит? Будешь учиться, где отец скажет, и женишься. Найдем тебе какую-нибудь идиотку. Убить ее. Надо было убить ее. Вил не видел иного выхода. Эта мысль стала для него настоящим прозрением. И почему он раньше до нее не додумался? Все бы вздохнули с легкостью! Днем мать часто дремала в гостиной перед телевизором. Вил дождался, пока домработница закончит смену, и подкрался сзади, держа в руке зарядку от ноутбука. Накинул провод как гарроту и затянул. — Орала как резанная! Пришлось ей врезать, чтоб заткнулась. Какая недотрога оказалась! Крис прибежал на ее вопли. Оттащил меня, уговаривал жизнь себе не ломать. Иногда думаю: зря эту шмару не добил. А в другой раз думаю: да пошла она! Хорошо, что не замарался. Утром эта сука сразу в полицию побежала, побои снимать. Если бы не отец Дирка, я бы, может, и присел. Все! Занавес, — Фойербах с жадностью взглянул на Ви. — Ну как? Теперь довольна? — Спасибо, что рассказал. Он приподнялся, чтобы сесть на кровать, а Ви нервно отодвинулась, увеличивая дистанцию. Не успела. Его пальцы сразу обрисовали поверх футболки изгибы ее фигуры. — Я же сказала! Без рук! — Хорошо, — повиновался Фойербах, нависая над ней и до последнего продлевая момент. — Без рук, так без рук. Недолго думая, он наклонился и поцеловал ее в шею. Ви притихла. Секундная растерянность и Вил снова перехватил контроль. Еще не привыкнув, что она могла так легко сдаваться, он тоже соображал с опозданием. Виви подалась назад, выгибая спину, и уперла ладонь ему в кадык. — Не надо, — ее взгляд затерялся в складках покрывала. — Я не хочу. — Правда? — она вновь притворилась немой, но безразличной притвориться не получилось. Вил был слишком близко, чтобы не почувствовать, как часто вздымалась ее грудная клетка. — Если б я хотел просто потрахаться, нашел бы кого-нибудь посговорчивее. И без головной боли в виде твоего братца, — девочка спрятала лицо в ладонях. — У меня никого нет. И не было уже давно. Не знаю, что ты себе напридумывала! Я живу один почти год. Совсем один. После Мел ко мне в берлогу только ты и ходила. Темно-зеленые глаза напоминали два мутных болота. — Разве ты ее больше не любишь? — Любил. Вроде. И ждал, что она вернется. Это было давно. — А теперь что? — Теперь я ползаю вокруг тебя на коленях, а ты меня совсем не жалеешь. — Я не просила тебя вставать на колени. Вил подхватил ее точно котенка и уложил на подушку. Постель была облачно-мягкая, пахла свежестью чистого белья. Ви жмурилась, тяжело дыша, а Фойербах прислушивался к ее сердцебиению. Прикосновение ресниц бабочкой порхало по его коже. Он был уже как пьяный. Хрупкое тельце Ви казалось едва осязаемым. Фантазии лились в голову бурным потоком. Хоть Вил и затыкал их, то в одном, то в другом месте, все было бесполезно. Мозги превратились в решето. Он часто представлял Ви без одежды, но еще ни разу при этом не держал ее в объятиях. Жалкие куски ткани, отделяющие их друг от друга, только сковывали движения. Он попробовал отвлечься, но даже мысли о самых противных вещах на свете не смогли перекрыть близость желанного женского тела. Да и было уже поздно. Член на уговоры не поддавался. Ви замерла, стиснув бедра. — Ну, извини, — сказал Фойербах, уткнувшись лицом в подушку. Это не помогло. Подушка тоже насквозь пропиталась ее запахом. — Видишь, не вру. Уже и не помню, когда последний раз женщину обнимал. — Не уверена, что это лучший показатель честности. Виви все не шевелилась, а Вил засмеялся, чтобы разрядить обстановку: — Расслабься! Он не кусается. Я же сказал — ничего не будет, если не хочешь. Я не такой ублюдок, как ты надеялась. Могу держать себя в руках. Ви не сопротивлялась, когда он смял ее губы своими, только задрожала сильнее и вцепилась ему в плечи. Фойербах окончательно перестал соображать, где находился. В груди рванул фейерверк и угасающие искры мурашками окатили все тело. Поцелуй был как удар, повергающий в нокаут. Задним числом Вил еще помнил, что не должен был позволять себе слишком много, но Ви таяла как кусочек масла, согретый в ладонях, и это развязывало ему руки. — Но если ты все-таки хочешь... — улыбнулся он и языком прочертил полосу у нее на шее, скользя от подбородка до ворота футболки. Ви увернулась, стыдясь, что ей это понравилось. — Необязательно заниматься сексом, чтобы доставить друг другу удовольствие. Я могу и... — Замолчи! — Как скажешь. Когда Вил вышел из комнаты, на часах было около пяти утра. В прихожей он несколько минут стоял очумевший и забывший самого себя. Не помня даже собственного имени, он заглянул в гостиную. Эрик сопел, подпирая макушкой темную кляксу кота, растекшуюся по подлокотнику. В спальне у друга Фойербах рухнул на кровать, но та была какая-то странная... как только он прилег, она сразу оторвалась от пола и закачалась в разные стороны. В потолке зияла дыра, и надоедливые звезды слепили его своим светом. «Как тут заснешь!» — возмущался Вил, ворочаясь на куске зефира. Да ему и не хотелось спать. Сердце все долбило и долбило. По ощущениям, он мог бы сделать два оборота вокруг планеты всего за пару минут, с корнем вывернуть дом или давать энергию вместо электростанции. Совесть тоже пробудилась от дремы и зашептала на ухо: — Почему ты не сказал ей, что уедешь? Почему ты до сих пор не уехал? Надо было еще в тот день! Они слишком долго тянут...Школа, понедельник, 12:27
Рождественские праздники закончились. Год снова стартанул, перемалывая дни, попавшие под колеса. В столовой Ник подслушал, что в школе видели Фойербаха. Поев на скорость, он быстро проглотил печеную фасоль в томатном соусе, и побежал к кабинету немецкого, на ходу запивая соком шоколадный кекс. Обеденная перемена хоть и была длиннее обычной, ее все равно вечно не хватало. На лестнице учительница по литературе так медленно ползла, что хотелось дать ей ускорительного пинка. — Не бегать! — крикнула она ему вслед. — Мортон! Шагом! И заправь рубашку! — Да, мэм, — ответил он громко, а потом тихо добавил, передразнивая: — И зАпРаВь рУбаШкУ! Тьфу! Сделав вид, что послушался, он целый фут прошел в размеренном темпе. Правда, как только надзирательница скрылась из поля зрения, побежал снова. Класс был не заперт. Заяц дернул ручку и бесшумно притворил дверь. Фойербах сидел за учительским столом. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел, как за стеклом снежинки плясали в вальсе с ветром. Пахло душистым кофе. Сам кабинет никак не мог проснуться после долгого отсутствия своего хозяина. — Герр Форбах! — тихо позвал мальчик, но его не услышали. Вильгельм даже не двигался. Лишь иногда делал из чашки очередной глоток и снова принимался что-то разыскивать в воронке снежной бури. Ник прикрикнул: — Герр Фербах! Мужчина обернулся, вздрогнув. — Здрасьте! — заулыбался Ник во весь рот. — Можно? Вот услышал, что вернулись, хотел узнать, как дела у вас? Болели, да? Фойербах отставил кружку подальше от документов. Ник хотел подглядеть, что он черкал на своих важных бумажках с таким вдумчивым видом, но Вил встал, отрезав ему путь. Начал врать про простуду. Заяц, ухмыляясь про себя, слушал молча, пусть и заметил у него на левом веке ободок из желтых крапинок. Словно кто-то обмакнул кисть в пыльцу и мазнул по коже. — Сам-то где был? — А, так это... тоже болел перед Рождеством. Дома сидел. Его тяжелая рука опустилась на плечо и, крепко сжав пиджак, так и осталась лежать у шеи. Заяц напряженно посмотрел на учителя снизу-вверх, но не смог вычислить, в чем дело. Фойербах улыбался через силу. Глаза пропускали тоску как две подтаявшие льдинки, пронзенные солнечными лучами. — У вас случилось чего? — спросил мальчик, подавшись ближе. — Может, чем помочь вам? Вы скажите, чем смогу... Фойербах отрицательно мотнул головой: — Я скоро уеду, Ник. — В отпуск собрались? — бесхитростно уточнил Заяц, но по жалостливому взгляду сразу уловил, что ошибся. — О... понял... Эта информация с размаху врезала ему по коленкам отбойным молотком. Стало больно моргать. Все внутри задрожало как при землетрясении. Он сжал в кулак остатки душевных сил. — И надолго?.. Как же вы тут все оставите? — Пока не знаю, — Фойербах, ощутив подкравшееся к Зайцу расстройство, ласковым жестом взъерошил ему волосы. — Еще не еду, я тебе на будущее сказал. Вдруг не успею попрощаться. Надо было ответить, но слова попрятались по закоулкам памяти. Ник пихнул руки в карманы и уставился в пол. — Скучно тут без вас будет. Вил хлопнул его по спине. — А я тебе подарок не подарил. Помнишь, обещал? С Рождества в шкафу лежит. Он отошел, а Заяц так и смотрел себе на ботинки. Новость не скрасил бы никакой сюрприз. Как жаль, что нельзя было попросить Фойербаха остаться! Как жаль, что он не мог быть постоянной частью его жизни! — Вот, — сказал Вильгельм, протягивая ему презент. Ник сперва ничего не разобрал, видя только шашки паркета, а потом отпрянул. — Да вы что, герр Форбах!.. Я не возьму. Скейтборд был красивый как с картинки. Колесики еще блестели, а на обратной стороне всеми цветами радуги переливался забавный рисунок с ожившими машинами. Ник равнодушно изучал их, не зная, как реагировать. — Возьмешь! Уже деньги потрачены. Конечно, Заяц мечтал о доске, но, признаться честно, не верил, что Фойербах ее подарит. И даже решил — к лучшему. Новый скейт снова придется беречь, сдувать пылинки, снова придется прятать его от родителей, чтобы отец не продал, а мать не сгорала от стыда, вешая на сына клеймо воришки. Вряд ли бы она поверила, если бы Ник объяснил, откуда у него взялась доска. Однако ноги мечтали снова нестись наперегонки с ветром. Руки до онемения вцепились в доску. Гриптейп лизнул их почти как шершавый кошачий язычок. — Спасибо! Вы — настоящий друг. Беседу прервал звонок. Заяц попрощался и уже шагнул к двери, но что-то невидимое дернуло его за рукав. Повернувшись, он увидел, что Фойербах так и стоял, смотря ему вслед. Не думая ни секунды, мальчик рванулся к нему в объятия. Вил был огромный как дерево, которое вдруг склонилось, чтобы укрыть его своими ветвями. — Я вас не забуду! — Я еще не помер, — засмеялся он. — И еще не уехал, а ты уже сопли развесил. Иди давай, учись! Ник с каторжным трудом отсидел оставшиеся три урока, но от учебы был далек. Мысль о том, что Фойербах может уехать, до этих пор ни разу не попадавшая к нему в голову, теперь была как дробь, которая внезапно пронзила спину. После завершения учебного дня он наткнулся в коридоре на Галку. Она в совершенном одиночестве надевала зимние сапожки на крошечном каблучке. — А где твои подружки? — Ник остановился рядом, вспоминая стайку глупых смеющихся сплетниц. Бриджит аккуратно заправила под шапку выбившиеся волоски. — Они мне не подружки, — сказала она, заглядывая ему в глаза своими черными бездонными озерами. — Я решила, что мне не нужны такие друзья. Заяц изумленно и радостно встрепенулся. Они пошли к выходу вместе, почти касаясь друг друга локтями. Ник выпрямил спину, чтобы казаться выше. — Зачем тебе доска в такой гололед? Ты что, с-у-м-а-с-ш-е-д-ш-и-й? — она так смешно выговорила каждую букву, что даже не хотелось обижаться. Перед ними выросла дверь, и Ник бросился вперед с мыслью: «это мой шанс!» Но та оказалась тяжелее, чем он рассчитывал, и чтобы открыть ее, пришлось напрячься. Чувствуя, как от натуги все лицо пульсировало хлынувшей к нему кровью, Ник оттолкнул ручку, что было мочи: — Прошу! — сказал он, давясь улыбкой. Галка испуганно таращилась на него как на восьмое чудо света. Заяц мечтал испариться, но отступать было уже некуда, поэтому он решил окончательно сорваться с рельсов и предложил проводить ее до автобусной остановки. На удивление Бриджит не выказала сопротивления. Она шла рядом с ним, пытаясь избежать скользких участков дороги, и даже рассказала, как провела каникулы. Ник ловил каждую деталь. — А пойдем я тебя пончиком угощу? — спросил он, когда они пошли по улице, все еще украшенной праздничными гирляндами. — В парке такие вкусные, язык проглотишь! Но Галка пропустила вопрос мимо ушей. Она по-шпионски хитро наклонилась вперед, чтобы ее было не разобрать за фигурой друга. — Смотри! — сказала она, перебросив взгляд через пешеходный переход. — Там Фойербах! — Заяц не успел даже глянуть в ту сторону: — С ним что, Ви? Ник не смог сразу увидеть их в толпе у кафетерия и длинного ряда бесполезных магазинов. Стоя у своей облупленной тарахтелки, Вильгельм курил, положив руку спутнице на плечо. Хоть Виви и нацепила капюшон до самого подбородка, куртка и ботинки узнавались легко. Бриджит искренне недоумевала: — Почему он ее обнимает? «Во, дает! — подумал Ник, не без тени гордости и удивления. — Смог!» — Только погляди, какой молодец! — едко усмехнулся Заяц. — Вообще не отдыхает! Взял подработку! Даже после занятий уроки дает. Только учениц берет по одиночке... Ну, все равно! Трудяга! Бриджит нахмурилась. Она не поняла шутки, потому что не была настроена смеяться. — Какие уроки, Заяц? Ви вроде не ходит на немецкий. — Что непонятного? Фойербах не может удержать своего дракона в штанах. Видать, у него здоровенный х... — гыгыкнул Ник, наглядно отмеряя размер на предплечье. — Раз уж даже Виви! Галка зажала уши. — Фу-у-у! Перестань! Не может быть! Вил, будто специально доказывая обратное, вдруг поднял Виви в воздух и закружил, пока она упрямо пыталась вернуться на землю. — Да-а-а, — протянул Ник. — Ну и достанется же ему от ее братца. Бри сурово надула губы. — Это плохо. — Чего? Любить друг друга? — Он же учитель... — И что? Она не ребенок, он еще не старый. — Разве мы не должны кому-нибудь сказать об этом? — Ага! Ни за что! Я Фурбаху срать не буду, а у Ви своя башка есть. Да и че! У них реально любовь, может! Короче, сами пусть разбираются, еще связываться с ними! От этого предложения Ник стал чрезвычайно злой. Они вот мимо пройдут, а кто-то другой возьмет и стукнет! Он достал телефон и написал Ви самое гневное сообщение, на которое был способен:«Давайте!!! Еще засоситесь там шоб вас весь город увидел! Вы че дебилы? Не можете подальше от школы отъехать?!»