Лес, вторник, 03:20
Тихо спал лес, зачарованный песнями снежной бури. Зима нарядила его как любимого ребенка — навесила на ветви кристаллы, припорошила плоть земли ледяной крупой, выстелила тропинки белоснежными коврами. Было темно. Мэтт запрокинул голову. Тени еловых лап вспарывали натянутое полотно звездного неба. Облака, подгоняемые ветром, быстро летели мимо будто ватные клочки, до последней капли впитавшие в себя черноту ночи. Мэтт двигался тихо. Казалось, даже сердце притаилось за заслонкой из ребер. Сидело там безмолвно, как повисший булыжник. Тысячи льдистых игл кололи руки. Он оставил петлю где-то здесь. Ее открытый рот дожидался в кустах добычу. Шаг ближе и цап! Она схватит тебя за горло. Пальцы еще помнили холод стальной проволоки. Тонкая как нить, но острая как лезвие бритвы, она плотно входила в кожу. Мэтт испробовал на себе. Наматывал чуть ниже локтя и затягивал, чтобы почувствовать, каково это. Прикольно. Очки ночного видения позволили ему заметить зверька заранее. Попался! Но сидел смирно, напряженно хлопая глазами. Но дорожке его следы шли прямо поверх человеческих. За спиной бахнул выстрел и гулом отдался в ушах. Заяц испуганно трепыхнулся в петле, засучив длинными лапами по воздуху. Мэтт подошел, больше не стараясь скрыть свое присутствие. Упрямый зверек вертелся и все еще пятился, в надежде скинуть с шеи удавку. Мэтт взял его за шкирку и оторвал от земли, но тот стал бить его ногами, чтобы выскочить из захвата. — Сиди! Сапоги проваливались в снег, когда он направился обратно к костру сквозь сосновый бор. Кое-где можно было увидеть торчащую из-под белой посыпки прошлогоднюю траву. Он добрался первым. Огонь уже едва тлел. Очки натирали переносицу, и Мэтт поднял их, чтобы отдохнуть. Все время держа добычу в левой руке, он всколыхнул палкой затухающее пламя, и вверх взмыл столп оранжевых искр. Сев на бревно, Мэтт положил зайца себе на колени. Будто пытаясь начать диалог, зверь косился на него большим черным глазом. Мэтт не удивился бы, если б он вдруг заговорил по-людски, уж слишком умно смотрел, поэтому ткнул пальцем ему в зрачок, чтобы не таращился понапрасну. Глазное яблоко было крупным. Он ощущал его сквозь закрытое веко, представляя вовсе не животное, а кое-кого другого. Слюна стала вязкой. Мэтт отхаркнул ее прямо в огонь. Кусты расступились, и отец вышел на полянку, держа три упитанные тушки за длинные уши. — О! — сказал он, увидев сына. — Зачем малышка поймал? Пусти ты его, пусть еще попрыгает, мясо нарастит. Мужчина наклонился, чтобы достать сетку для дичи и пихнул в нее пойманных зайцев. Мэтт не пошевелился. Он молча наблюдал, как отец копался в вещах, присев на корточки. — А сидушку чего не взял? Жопе-то холодно на деревяшке. Чай будешь? Давай по сэндвичу съедим и домой, — Фрэнк достал из бокового кармана охотничьего рюкзака термос, контейнер с бутербродами и сел рядом. Едва заметной струйкой вился аромат бергамота. При виде еды желудок напомнил о себе грустным урчанием. — Ну-ка, ну-ка, — большая ладонь отца прошлась по загривку притихшего зайчонка. Шерстка была невесомая и мягкая как пух. Пальцы в ней тонули. — Чем поймал? Он вдруг поглядел на сына сурово, надвинув брови. Мэтт попытался ответить без запинки. — Сам знаешь. — Да знаю, вот и спрашиваю! Еще раз петлю натянешь, будешь дома сидеть. Уж думал, в прошлый раз дошло до тебя. — Бля, пап, — он схватил зайца за шкирку и поднял на высоту вытянутой руки, — че он там понимает? У него мозгов почти нет. Звереныш трепыхался, то выпрямляясь, то скручиваясь улиткой. Из раненого глаза теперь сочились слезы. — Это не он, это ты понимать должен. Охота — это тебе не пыточная. Животное не должно страдать. Я уже устал одно и то же талдычить! Все крутым хочешь быть? Уже знаем, до чего твоя крутость доводит. Мэтт ухмыльнулся, оставив возражения при себе, и снова усадил ушастого на прежнее место. — Ты на хоккей придешь? Послезавтра. Только это... один приходи. Без нее. — Она со мной не разговаривает. Лес смотрел им в спины. Он то стенал, скрипя сухими стволами деревьев, то заигрывал с ветром. Мрачная чаща проглотила весь мир. Ветви, как живые, тянулись к ним длинными костлявыми пальцами, торопясь обхватить за плечи. — Зря я ее ударил, — вдруг признался Фрэнк. Хворост, подброшенный в костер, затрещал в унисон. — И чего мне взбрело? Уж сколько мне ваша мамка крови попила, а я ее никогда не трогал... А тут! — он отмахнулся. — Зря! В рот Мэтту будто положили пучок полыни и заставили разжевать. — Ничего, для профилактики, — поддержал он отца. — Не парься. Она это заслужила. Фрэнк сидел, сгорбившись. Он достал из внутреннего кармана куртки маленькую фляжку и сделал глоток, поморщившись, а Мэтт вдруг заметил, как он постарел. Сдал. По всему лицу пролегли русла морщин, в бороде угадывались седые волоски. — Нет. Она хорошая женщина. Добрая. Просто молодая еще. Это я тогда уже все был... вот и наговорил про нее дерьма! Омерзение всколыхнулось со дна души притаившимся в песке угрем. Мэтт впервые подумал, что отец мог любить Рей, и это стало для него откровением. — Я бы даже этого дурака простил, — голос старшего Драммонда вдруг загремел громом и спугнул где-то вдали пару птиц, — если б он в конец не оборзел, блядь! Сукин сын! Даже вернуться по-хорошему разрешил в тот раз, когда он сбежал! Ты подумай! Вдумайся! С почестями с какими ждали его! Я ему гаванские сигары давал курить! Вот его прижмет сейчас, посмотрим, как завоет! — Долго ждешь. Он сбежит. — Без тебя разберусь! Если сразу не побежал, теперь точно не побежит. Он бабу завел! Сколько раз говорил ему — не думай членом! Целее будешь! А он все одно! Ну, вот она, баба, как ему отзовется теперь. Боль проткнула виски как шампур. Мэтт ногтями впился в зверька, которого держал подле себя. Сквозь шкурку чувствовалось трепетание сердца. Сначала быстрый стук, потом один замедленный и снова быстрый. Отец встал, чтобы собрать вещи. — Пусти ты этого ушастого! Пусть еще попрыгает. Мэтт погладил зайчонка вдоль позвоночника, пересчитывая тонкие ребра. Влажный холодный нос нервно вздрагивал. Русак сопел, выдыхая наружу горячий пар. Мэтт сдавливал дыхательные пути, и он переставал трепыхаться. Две секунды — дышит. Восемь секунд — не дышит. Если прижать сильнее, чувствовалось, как он сглатывал. Заяц дернулся у него в захвате. Мэтт сдавил крепче. Зверь снова уставился на него бездонным глазом, но так и не успел сказать то, что собирался. Хлипкие позвонки хрустнули в унисон. Мэтт сломал ему шею. Голова накренилась и повисла у него в руке. Каждая напряженная мышца в теле зайчонка расслабилась, а проклятый глаз все смотрел. Он существовал отдельно от мертвой туши. Огромный как озеро, он становился шире и шире, пока не потопил своего убийцу. — Все, — сказал Мэтт, смотря на труп. — Отпустил. Фрэнк недовольно цыкнул.Кафе, 16:34
Ви впервые видела настолько гигантское мороженое. Она даже не была уверена, что смогла бы осилить его в одиночку. Башенка из разноцветных шариков, посыпанная кокосовой стружкой и орехами, позволила ей ненадолго забыть о предстоящем разговоре. Ви думала, что хорошо запомнила заготовленную речь, но страх все равно вырвал из памяти черновик. Фойербах сидел напротив, цедя из чашки чернильный кофе. При одном взгляде на напиток, сводило скулы. Ви ковырнула десерт и опустила в рот целую ложку. Зубам стало холодно. Надо было уже сказать что-то, но язык, как нарочно, прилип к небу. Коленки тряслись. Ви гипнотизировала трещины на боку столешницы. «Да скажи ты уже хоть что-нибудь!» Стоило лишь заикнуться, как Фойербах подался вперед и взял ее за руку. Девушка через силу подняла глаза. Черная рубашка была ему к лицу, а вот напряженные складки морщин — вряд ли. Даже здесь, на противоположном конце города, не покидало чувство, что за ними наблюдали, хотя на самом деле всем было на них плевать. Всем, кроме самой Ви. Она поверить не могла, что сидела рядом с Фойербахом словно на свидании, и прилюдно позволяла ему интимные жесты. «Словно»! Да уж! Это было не «словно», а самое настоящее свидание. Утром она впервые в жизни накрасила ресницы и перед выходом из школы долго стояла в туалете перед зеркалом, замазывая синяки под глазами. Какая она все-таки глупая! Хватило одного удара, чтобы сломать засов, на который запирались чувства. И вот они уже свободные и бесконтрольные мчались в разные стороны, а Ви пыталась вернуть все назад, затолкать их обратно в сердце, но они туда больше не помещались. Фойербах вдруг заговорил первым, ласково поглаживая ее кожу подушечкой большого пальца: — Я должен уехать. Ви не сразу поняла смысл фразы. Губы расплылись в пластилиновой улыбке. Настырный смешок вырвался быстрее, чем удалось его подавить. — Почему? — Мой бывший босс не в восторге, что я уволился, — подшутил Вил без особого удовольствия. — С ним будут проблемы. Она старалась найти в куче эмоций одну действительно верную. Радость вроде бы превалировала, но было что-то еще, ужасно противное, сжавшее горло. Кто-то всунул в глотку мятый бумажный лист. — И все? Даже не скажешь ничего? — Что я должна сказать? — Ви сбросила с шеи петлю разочарования и решила сосредоточиться на положительных сторонах новости. В конце концов, она сама собиралась поговорить с ним о будущем. Теперь необходимость отпала. — Когда поедешь? — Когда ты соберешь вещи. Бирн, смеясь, глотнула из чашки. Вил смотрел серьезно. Она вдруг поняла, что он не шутил. — Не смеши! — поперхнулась она. От мысли о разговоре начистоту заныл живот. — Как у тебя все легко! Ты хоть когда-нибудь думаешь о последствиях? Думаешь, чем это может закончиться? Или тебе шарахает в голову и все? Дальше как в тумане? Как ты это себе представляешь? Ей не понравился собственный тон. Она не собиралась предъявлять ему претензии, хотела просто расчертить границы. Вил не отводил взгляд. Он вдруг схватил зубочистку и прикусил ее так, что смял кончик. — Есть пара вариантов. — Есть какой-нибудь реалистичный? А не тот, где дед принимает это как должное, а школа заканчивается без моего участия? — В других городах тоже есть школы. Закончишь там. Или дистанционно, если тебе так уперлось! Не в каменном веке живем. В ноябре поженимся и тогда он уже ничего не сделает. Когда все уляжется, вернемся. От его уверенности Ви чуть не подавилась слюной второй раз. — Как ты все здорово придумал! Жаль только, что меня не спросил. Фойербах надулся как обиженный гусь и сидел, сжав в кулак испачканную салфетку. Видимо, до этой минуты считал, что абсолютно все женщины мечтают выскочить замуж. Ви забыла аккуратные выражения, которые подбирала прошлым вечером. — Ну, о чем ты?! Какая женитьба?! С ума сошел? Я не собираюсь замуж. Мы знакомы не так уж и много. Ничего не получится, Вил. — Это кто сказал? — Это я тебе говорю, — ей хотелось нырнуть в вазочку с мороженым, чтобы остудить голову. — Не надо было вообще начинать! — Фойербах перекусил зубочистку. Теперь в его глазах плескалась горючая смесь злости и горечи. Ви заставила уголки губ подняться и сказала забавы ради, чтобы смягчить его. Перевести стрелки на себя. — Одинокие волки... — О-о-о! — зашипел Вил. — Понятно! Узнаю почерк. У вас с братцем это семейное? — А про него ты подумал? Как он отреагирует? — Поймет, — его безукоризненная уверенность удивляла. Ви не была настроена так же оптимистично. Она попыталась представить, как бы повел себя Эрик, узнай, что творилось прямо у него за спиной, но никак не могла склеить кусочки картинки. Она никогда не видела его в ярости. Да и Вила он любил. Неужели, и правда, понял бы?.. — Почему ушла твоя невеста? Вопрос был последней инстанцией. Она держала его за пазухой как ржавый гвоздь, бьющий больно и оставляющий открытую рану. Вил вмиг покрылся плесенью. «Соврет», — сразу поняла Ви, не отводя взгляда от запнувшегося о пиджак воротничка его рубашки. — Я ей изменил. — Видишь, какой ты! — горько и весело выпалила Ви, не успев обдумать его признание. — Какой? Он бросил это с вызовом, в ожидании характеристики поточнее. Думал, что она стушуется, но Ви отчеканила ровно. — Ненадежный, — пусть она обидит его, пусть! Зато все решится, зато он уедет и оставит ее в покое. — На тебя нельзя положиться, от тебя не знаешь, чего ожидать! Автоматы с напитками дважды промелькнули перед глазами. Зеленые обои поплыли перед ней вереницей, длиною в бесконечность, а чужие головы, торчавшие над спинками диванчиков, горошинами рассыпались по стенам. Заточка, которую она воткнула ему под ребро, отскочил прямо ей в сердце. Подошла официантка, громко цокая низкими каблуками, поставила перед Вилом тарелку и сразу упорхнула прочь. — Вот что, — сказал он, отодвинув сэндвич подальше, — мои прошлые отношения тебя никак не касаются. Что ты там просчитала, Нострадамус? И часто сбываются твои прогнозы? — почувствовав в ней надлом, Фойербах поддразнил: — Ты просто трусиха. — Что? — Ты испугалась, — повторил он вкрадчиво, чтобы до нее дошел смысл. — Сама не поняла чего, да? Боишься, что ничего не получится, но еще больше боишься... Ви не дала ему закончить. — Какая разница?! Я с тобой никуда не поеду, это вопрос решенный. — Нет, не решенный, — ей хотелось встряхнуть его за шкирку. Диалог пошел на второй круг. — Тебе надо еще подумать. Хорошо подумать. Со мной ты будешь в безопасности. В черепе бурлил пузырящийся кипяток. За спиной у Фойербаха пурпурным цветом налились рисованные бутоны и вьюнком оплели его плечи и руки. Он сам будто был частью этой картины, сидел в рамке в лучших традициях важных королевских особ. Ви казалось, что он рос пропорционально своему напору, а она уже с трудом держалась на завоеванных позициях. Голос разума был на ее стороне, но там был и еще кто-то. Он неразборчиво шептал прямо в ухо: «Ты могла бы поехать. Может, дед бы даже не стал заявлять в полицию, нанял бы кого-нибудь. Или сам бы искал. Вот была бы умора!» И она представила, как в один миг обратилась во фрау Фойербах. Они бы колесили по окрестностям, пока у старой развалины на четырех колесах не отказало бы сердце, потом жили где-нибудь в тихом месте... Наверное, Вил мог бы продать квартиру, чтобы у них были деньги. С работой пришлось бы подождать, слишком он заметный. Она бы сидела дома, варила спагетти ему на ужин и следила, чтобы он ходил в чистых носках. Или что там делают жены? Рожают детей? Боже правый! Ей надо было закончить школу и пойти в университет, а не сбегать с сомнительными мужчинами неизвестно куда! — Нет, не буду. Ты думаешь, Мэтт выскочит из-за угла, стоит тебе уехать? Ты был здесь, когда напали на Эрика и что поменялось? Знаю я, с кем ты изменял, Вил. Мэтт прилепился из-за тебя. Ко мне, к Эрику, к Нику! А вдруг мы тут все вздохнем спокойно, если ты уедешь? Ви не собиралась его обижать, но слова были похожи на обвинения. Она уставилась в стекло, чтобы не видеть, как он кромсал ее взглядом. По узкой улочке разлился туман. Мимо носились одинокие машины, прорезая себе путь светом фар. — И как ты все про меня узнаешь? — Так получается. Я здесь только... освоилась. А ты предлагаешь снова все бросить! Опять срываться, начинать заново... — Но мы с тобой это уже проходили, мы к этому привычные. Освоимся в другом месте. У Ви кончалось терпение доказывать ему прописные истины. — Я не могу все из-за тебя бросать, как ты не понимаешь? Она снова стала ковыряться в мороженом, вот только не чувствовала вкуса, когда клала его в рот. Салфетки выцвели. Город за стеклом окончательно побледнел. Глаза Фойербаха посерели. — А я бы ради тебя бросил. — Хватит! «Только не жалей его. Не смей жалеть его!» — Подумай еще, пока я здесь. А то уеду, будешь плакать. Придется возвращаться, — Ви криво ухмыльнулась. — Ну, хоть ждать будешь? Если б ты уезжала, я бы ждал тебя хоть три года. Ей захотелось рассмеяться. — Нет. Не ждал бы. Было еще не поздно, когда они сели в машину. Всего лишь около шести. Вечер наступал на город, топя дома в густых сумерках. Прислонившись лбом к стеклу, Ви смотрела, как мимо неслись стволы деревьев. «Даже хорошо, что все так, — размышляла она, снова и снова перебирая в голове их беседу. — Он уедет и все пойдет своим чередом. Все станет проще». Вил не мог парковаться у подъезда, поэтому остановился на соседней улице. — Завтра мы увидимся? — спросил он, не зажигая подсветку в салоне. — Завтра мне надо вернуться сразу после школы, — Фойербах явно готовился вступить в спор, но Ви не дала ему вставить слово: — Эрику нужно уйти в универ, а у нас одна пара ключей на двоих. — А его ключи где? — Понятия не имею. Потерял. А дед свои отдавать не хочет. Наверное, боится, что мы его больше не пустим. Она потянулась, чтобы открыть дверь, но Вил заслонил отходной путь рукой. Его лицо вдруг оказалось напротив. Очень близко. Ви даже боялась дышать слишком смело и смотреть на него, не отводя взгляда. А еще ей хотелось поцеловать его в уголок рта... нет! О чем она только думала?! Ви откинулась обратно на спинку сидения. — И что? Ты весь вечер будешь одна? — улыбнулся Фойербах по-кошачьи хитро. Девушка уже раскусила, что он подталкивал ее к приглашению, но не торопилась обращать его мечты в реальность. — Хочешь, приду развлечь тебя? — Вил наклонился, чтобы зарыться ей в волосы, а она втянула шею, чтобы спрятать довольную усмешку за воротом куртки. — Мне не нужен клоун. Перестань, щекотно. — По-моему, нужен, — Фойербах нахмурил брови, передразнивая ее кислую физиономию. — Ah, warte kurz! — выудив из бардачка журнал, он раскрыл его и, облокотившись на руль, стал презрительно глазеть на нее поверх страниц. Ви ударила его в плечо, смеясь. Когда Вил поворачивался в профиль, ей нравилось смотреть на его гордый, прямой нос. Это было ужасно. До чего она опустилась! Когда она стала считать его симпатичным? — Так во сколько завтра? Не волнуйся. Если что, скажу, пришел к Эрику. Просто посидим... — Я пошла! Посиди у себя дома, Фойербах. Виви распахнула дверь и быстро выскочила на тротуар, пока снова не попала под гипноз. — Schatz! — окликнул ее Вил. — Напиши, как дойдешь. И скажи Эрику, чтобы сменил замок. Он уехал, а она полетела домой, совсем забыв и про их разговор, и про то, как еще вчера собиралась поставить точку. У подъезда Ви споткнулась о бордюр и вдруг вспомнила, что обещала Эрику купить молоко. В магазине она потерянно бродила между стеллажей в поисках нужного отдела, а на обратном пути перешла на пешеходном переходе на красный свет, мысленно возмущаясь, почему водители в автомобилях так противно сигналили.Дом семьи Драммонд, среда, 00:42
Рей заварила на кухне травяной чай, поднялась на второй этаж и заглянула к Холли. Малышка сопела в кроватке, раскидав пухлые ручки и ножки в разные стороны. Рей аккуратно погладила крохотные пяточки, накрыла их одеяльцем и нажала круглую кнопку на ночнике в форме львенка. Фрэнк в дальней спальне дважды чихнул, а потом стал сморкаться. Рей замерла на мысках. Надеялась, что он заснет быстрее. Она прошла дальше, бесшумно переступая по паркетным рейкам. Жар от кружки обвил ладонь. Рей постучала в комнату Кевина, но оттуда никто не отозвался. Замок был заперт. Она попробовала провернуть ручку — та не поддалась. В исступлении стоя перед закрытой детской, Рей не решалась уйти и не решалась постучать снова, хотя в щели у пола угадывался слабый огонек. «Он больше не хочет, чтобы я заходила?» Рей прислушалась, прислонившись к двери. Внутри было тихо. Наверное, Кев уже спал. Она вернулась к себе. Фрэнк читал, специально закрыв лицо книгой. Мог бы не стараться! Ей даже видеть его не хотелось, не то что выяснять отношения. В спальне приятно пахло лавандой — в аромалампе расплавился восковой кубик. Рей поставила чай на тумбочку и легла, придвинувшись ближе к краю постели. Огонек свечи танцевал, когда до него долетало человеческое дыхание, и Рей представляла, что рядом с ней лежал другой мужчина. Тот не пах табаком, не храпел и не бил ее. Вот так, прямо при ребенке! Дирк никогда бы так ее не оскорбил! Под веки будто насыпали толченое стекло. Моргать не получалось и в уголках глаз уже созрели первые слезы. Она взяла в руки телефон, наврав самой себе, что будет читать рабочую почту. «Я тебя чем-то обидел?» «Рей?» «Что случилось?» «Вил сказал, у тебя проблемы. Тебе нужна помощь?» В тысячный раз с тех пор, как они с Фрэнком перешли со словесной борьбы на рукопашную, девушка перебрала в уме все ответы, но так и не сформулировала хотя бы один достойный. Решив не накалять обстановку в доме еще сильнее и опасаясь, как бы муж не натворил дел, Рей оборвала свой роман на стороне ради безопасности Дирка. Она обязательно расскажет ему правду. Потом. Когда все успокоится. Если сможет. Слишком много отговорок и мало смелости. Лучше бы Вил ему проболтался! Потух ночник. Муж вырубился сразу, как только устроился поудобнее. Не обнял, как делал прежде, а лишь повернулся спиной. Рей лежала рядом, брезгливо отдергивая ногу каждый раз, когда он до нее дотрагивался, и все гадала, зачем Кевин от нее заперся? Раньше он всегда ждал, когда она заглянет к нему перед сном. Даже не ложился спать, пока она не придет. Вдруг он от нее устал? Или, может, она мало старалась? В комнате было так душно, что приходилось с усердием поднимать грудную клетку. Шелковая пижамная ткань липла к телу, а матрас превратился в деревянную доску. Рей вертелась с одного бока на другой, но отдалиться от громкого храпа по соседству не получалось. Фрэнк с тарахтением выдувал воздух, точно дремлющий дракон. Где-то на кухне была отмычка, подходящая почти ко всем ручкам в доме. Лежала там на тот случай, если заест механизм. Девушка встала, подошла к окну и высунула нос на улицу. Легче не стало. Она опять спустилась на первый этаж. Отмычка нашлась в столе, в самом дальнем углу ящика, под грудой отверток, фонариков и лопаток для обуви. Вернувшись к комнате, Рей постучала снова. — Кевин! Ответом ей был сработавший смыв. Мэтт вышел из туалета весь раздраженный и вылупился на нее с бешенством: — Кончай орать! Спит он давно, че ты пристала? Инструментом она пользовалась один раз в жизни, когда Фрэнк застрял в ванной. Тогда получилось быстро. Она вставила отмычку и провернула. Раздался щелчок. Дверь отворилась. Пальцы вспотели. Рей отерла их о штаны и осторожно прокрутила ручку до упора. Даже здесь различался храп Фрэнка. Окно было не заперто и по полу полз ветерок, целующий лодыжки. Подле кровати экраном вниз лежал телефон и фонарик, горевший на задней панели, бросал ввысь столб света. Блик на ободке стакана подсвечивал кристаллики воды. Темно-синие обои струились по стенам, качая на своих волнах рисунки космических кораблей. Рей издалека разглядела спящего сына на подушке и выдохнула с облегчением. Она сделала шаг. На полу у тумбочки была рвота. Рей рванулась вперед и откинула одеяло. Кевин был белый как лист бумаги, на котором растеклось чернильное пятно. Губы посинели. Волосы свалялись от влаги, со лба градом катился пот. Когда Рей дотрагивалась до него, пальцы скользили по коже. Кев был мокрый как котенок. Она приподняла ему веко — зрачок размером с игольное ушко почти не реагировал на свет. Простынь, пододеяльник, наволочка — все было в желчи. Первая мысль — схватить его. Бежать! Она потянула мальчика за футболку, но он был для нее слишком тяжелый. Рей потащила сына через силу, сжав зубы. Хотела закричать, но не могла, только сипела. Сдавило связки. Тьма полоснула по глазам скальпелем. Фрэнк прибежал, услышав ее вой. Он что-то говорил, но Рей, глухая от ужаса, продолжала цепляться за одежду, не давая унести Кевина даже тогда, когда отец взял его на руки. — Да пусти ты! Пусти говорю! Пальцы не разгибались. Конечности превратились в сухие соломинки. Голова Кевина висела так, словно в шее не осталось ни одной косточки. По подбородку червем ползла слюна. — Что он выпил?! — Я не з-знаю...Я не вызвала скорую! —Я вызвал, вызвал! Что он выпил, еб вашу мать?! Ничего не соображая, Рей упала на колени и стала шарить ладонями по матрасу. Под подушкой нашлась пустая склянка и горсть пилюль, которую Кевин не успел проглотить. Фрэнк ругнулся и вышел. Рей безуспешно пыталась прочитать надпись на этикетке, но буквы слились в кашу. Девушка сжала пузырек в кулаке. Хотела раздавить его, хотела, чтобы он исчез, и вместе с ним исчезла боль, которую он принес в это дом. Пузырек остался цел. Рей швырнула его об пол, и тот покатился, пронзительно визжа на оборотах. Мэтт вырос у нее за спиной. — Вот пиздюк мелкий! Я даже на него не подумал! Рей повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо, но сквозь слезы он казался ей огромной тенью, висевшей в воздухе. Она будто сидела в колодце, и Мэтт был единственным, кто осмелился заглянуть на дно. Рей наощупь сгребла с постели белые капсулы и швырнула их в пасынка. — На, подавись! — зарычала она, чувствуя, как кривится рот. — Подавись своими таблетками! На! Жри! Доволен?! Мэтт ухмыльнулся, но не ушел. Все стоял и стоял у нее над душой, не давая плакать. Рей не могла встать. Ноги превратились в ватные обрубки. Она приложилась виском к прохладной спинке кровати. — Уйди отсюда! Оставь меня в покое! Девушка свернулась клубком, ткнулась носом в матрас и тихо-тихо зашептала, до крови царапая руки. По затылку прокралось едва ощутимое прикосновение и отдалось мурашками прямо до шеи. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое... На карнизе вздрогнули колокольчики и наполнили комнату серебристым смехом. Мэтт все метался из угла в угол, измеряя пространство мелкими, нервными шажками. Все ходил и ходил, легко переступая по половицам. Чего-то ждал. Внутри надувался пузырь гнева. Она же сказала, чтобы он убирался! Рей обернулась снова. Детская была пуста. Дверной проем, точно портал в другое измерение, светился оранжевым коридорным светом. С первого этажа доносился топот, и чужая речь лилась потоком мутной воды, в котором не было внятных звуков. Рей протерла глаза до рези. Не помогло. Зрение ее обманывало. Рядом кто-то был. Она чувствовала, как он стоял за спиной, как бродил здесь меж стен. Он путался ветерком у нее в волосах, накручивал пряди на пальцы... Рей будто знала, кто это был. Она его не боялась. Он был знакомый. Близкий. Кто-то свой... Она бросилась к письменному столу и почти с корнем вырвала нижний ящик. Фотография лежала сверху. Раньше она стояла на полке, а теперь чахла тут, на пачке исписанных тетрадок. Рей взяла рамку дрожащими руками и прислонила к груди. Она даже помнила, что написано сзади. «Моему лучшему другу. Чтобы я всегда была рядом с ним». — Господи, солнышко! Оставь его! Зачем ты его у меня забираешь? Оставь его мне! Слышишь? Прошу тебя! Оставь его мне! Оставь его! Оставь! Оставь! Оставь! Рыжая девочка со снимка оставалась молчаливой. Она теперь навечно была немой.