Больница, 21:12
Эрику казалось, что сердце вывалится из груди раньше, чем он доберется до больницы. Ноги уже отказывали, а он все бежал и бежал. Наконец, парковка. У входа в здание стояла полицейская машина с выключенной мигалкой. Он рванулся, лавируя между автомобилями, и влетел в стеклянные двери. Стойка регистрации мелькнула перед глазами. Администраторша его узнала, но было совсем не до приветствий. Бас деда, гремевший вдали, вел по коридорам как путеводная нить. — Деньги?! — задыхался старик, разбрызгивая слюну от бешенства. — За детей?! Ты мне, сучий сын, деньги предлагаешь?! За моих детей?! — Я вам предлагаю мирно урегулировать конфликт. Подтянутого бородатого мужчину, стоящего рядом с дедом, Эрик никогда прежде не видел. Лет за сорок, держался очень по-деловому, но в какой-то момент позволил себе фамильярность — тронул старика за плечо и быстро об этом пожалел. Дед увернулся, и его гнев взмыл в воздух красными языками пламени. — Руками свои яйца будешь перебирать! Я тебя засужу, паскуду такую! И выродка твоего малолетнего в первую очередь! Чуть поодаль, на скамейке у кабинета, сидел здоровый плечистый парень в берцах и наблюдал за разговором в таком же молчании, что и Эрик. Его изуродованное левое ухо бугрилось от свежих швов. Когда Эрик приблизился, этот парень улыбнулся ему как знакомому. Из-под бровей взгляд его тусклых глаз переливался сталью. По шее у Эрика проползла дрожь, будто за воротником елозил слизняк. — Твоему орангутангу место в обезьяннике! И он туда попадет! Подбежала медсестра, под чепчиком у которой угадывались светлые кольца кудрей. Ужасно напуганная, она металась от одного к другому и, не выдержав, бросила просьбу, тут же переросшую в угрозу: — Прошу вас, перестаньте кричать! Иначе я позову полицию. Двое спорящих не обратили на нее никакого внимания. — Давайте без оскорблений обойдемся? — отмахнулся незнакомец. — И такими заявлениями лучше не бросайтесь! Где тогда место вашей девчонке? Она размахалась ножом! Отгрызла ухо!.. — А надо было башку! Эрик еще раз окинул парня взглядом. Назвать его подростком не поворачивался язык. Он был весь в пыли. Куртку держал в руках. Брюки почти до колена впитали в себя не то воду, не то грязь, а под термобельем на предплечье в окровавленный разрез ткани виднелись бинты. Это сделала Ви?.. — Да уже и так все понятно! Я уже вижу, в кого она у вас! Горечь плотным саваном легла деду на лицо. Он так привстал на мыски, что почти догнал противника в росте. На секунду показалось, что старик сейчас бросится на него, забыв про возраст, и изобьет до смерти. Эрик даже хотел сказать, чтобы дед угомонился и поберег сердце, но кто бы сейчас его послушал? — Нож твоего ублюдка! Он порезал ее первым! Кто тут на кого нападал с ножом я еще разберусь! И будь уверен, Драммонд, твоему сынку это с рук не сойдет! Мужчина расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу и ослабил манжеты. — Если вам нужны разборки... — А ты еще не понял?! Я до суда дойду, если надо будет! Думаешь, самый умный?! Мы тоже знаем, кому надо бабки давать! Медсестра, по-прежнему стоявшая рядом, кинула на Эрика умоляющий взгляд, но Эрик уже решил, что в эту стычку он не полезет. — За все ответит! За все! За нападение на моего внука! За преследование!.. Поперхнувшийся смехом Драммонд, будто бы удивился: — Ну, это уже совсем! Валите все проблемы в одну кучу! — Он признался! Эрик моргнул и уставился на ботинки. Голубой пол был похож на воду, лизавшую пятки. — Кому? Кто это сказал? Ваша внучка? У нее есть доказательства? На диктофон признание не записала? Эрику не надо было никаких доказательств. Он столько раз потом видел во сне огромный черный силуэт, стоящий над кроватью, что мог бы узнать его по очертаниям. Сейчас, в присутствии этого парня, под кожей словно ерзала сколопендра. — Преследование какое-то! — фыркнул Драммонд. — Мальчик просто ухаживал! Мальчик, и впрямь больше напоминавший нечто среднее между гориллой и огром, вдруг заулыбался, сверкая сколотым зубом. Дед это заметил тоже. — Он еще улыбается! Хуле ты, блядь, улыбаешься мне?! Глаза в пол опустил и сиди! Скинхед ебанный! Медсестра вскрикнула и заторопилась к стойке охраны. — Ты тока не откинься, дед! — усмехнулся парень, видя, что лицо старика из зеленого выцвело в белый. — Сердечко не щелкнет? Его отец вдохнул, но забыл сделать выдох. Он так вытаращился, что еще немного и глазные яблоки выпали бы из впадин. — Мэтт! — заорал он, едва справляясь с ходившей ходуном челюстью. Дед тоже не остался в стороне: — У тебя в заднице сейчас щелкнет! Я еще вас с папашей переживу обоих! — Посмотрим! — с вызовом бросил наглец и откинулся на стену. Крепкие предплечья играли жилами, когда он сложил на груди руки. — Внучка твоя сама пришла. Трахаться хотела. Пизда чесалась, вот и пришла. С преподом теперь не потрахаешься, он в тюрягу отъехал. Эрика перетряхнуло как от дефибриллятора. Он уже думал, что сейчас сам врежет по самодовольной роже засранца, но его отец был быстрее. Он вдруг надвинулся, навис над сыном. Из-за его плеча Эрик видел, как он до хруста сдавил ему подбородок огромной лапой. — Закрой пасть! — зашипел он, кривясь. — Я тебе сейчас язык вырву и протолкну в желудок! Мэтт дернулся, резко уводя голову. На коже остались красные следы от пальцев. Он вскочил так, что скамейка подпрыгнула и скрежетнула по плитке металлическими ножками. Дед, преисполнившись гневом, орал уже до хрипов и сипел, выплевывая слова: — Давно пора! Он и тебя не слуш-шает! Ты и с-сам с ним не справляеш-шься! Вы у меня... еще оба попляш-шете! Я... вас обоих! Упеку за реш-шетку! А деньгами своими можешь ему ж-жопу вытереть! Видя его припадочную дрожь, Эрик шагнул ближе и загородил старика от Драммонда. — Идем, деда! Это бесполезный разговор. Но тот тоже взбрыкнул, увернувшись от его руки, и отмахнулся, ослепший и оглохший от злобы: — Уйди от меня! Эрик с тяжелым вздохом оставил попытки достучаться до разума. Пока и его самого под шумок не вышвырнули за пределы больницы, он побрел по коридору, минуя вереницу белых дверей. Почти сразу навстречу ему вышел полицейский. Эрик сделал вид, что смотрел сквозь него, но сам прислушивался к каждому шагу. Офицер миновал его, ничего не спросив и не сказав, и приблизился к спорщикам. — Фрэнк, — обратился он, заглушив их крики. — На пару слов. Эрик уже ничего не хотел слышать. Он ускорился. Отделение неотложной помощи располагалось в правом крыле. Кушетки здесь стояли рядами и были огорожены бледно-зелеными занавесками. Эрик поймал под руку знакомую медсестру. — Ой, я даже не поняла, что это сестра твоя! Там она, вот, видишь, у окошка, где покров задернут? Только недавно зашили. Успокоительное ей дали, а потом ее допрашивала полиция. — Зашили? — похолодел Эрик. — Ногу. Резаная рана. Ножом ее порезали. Ты сам-то как? Что-то вам не везет... Чуть не каждый месяц бьют или режут. Она сказала, что Ви вся была в синяках и ссадинах, но ее жизни ничто не угрожало. Можно было и домой забирать. Только приходить, чтобы наблюдать, как заживала нога. Эрик кивал, вникая в каждое слово, вот только мозг считаться с его напускной внимательностью не собирался — он крутил на повторе жуткие картинки, которые уже вырисовывало воображение. Школьники кромсали друг друга ножами, стреляли из пистолетов, убивали!.. Не сказать, чтобы он был идеальным подростком, но представить такое! Даже сейчас, думая о ноже, зажатом в кулаке, он не был уверен, что смог бы ударить им человека. Хотя кто же мог сказать это наверняка? Самый праведный будет грызться насмерть, если в него вцепятся чужие зубы. Может, и он бы на месте Ви сделал так же. И все же... Первый раз — случайность, но второй — уже закономерность. Когда Эрик отдернул занавеску, то увидел на кушетке под пледом темный комок, в котором не сразу узнал Ви. Скорее, это был обездвиженный манекен, лежащий лицом к стене. Эрик присел подле нее и положил себе на колени онемевшие руки. Едкий запах спирта выжигал ноздри. Спала Ви или нет, Эрик не знал, но сидел рядом, стараясь не дышать слишком громко. Потом почувствовал, что она дрожала, и тогда приник к ней, обняв поверх покрывала и сжал, так сильно сжал, что закололо пальцы. Но Ви только трясло сильнее. Пока он бежал, успел перебрать в уме все нравоучения, наставления и оскорбления, но сейчас ничего из них вспомнить не получалось. Дед много орал, но толком не объяснился. Когда позвонил, сразу принялся обзывать его самыми последними словами за все хорошее и за то, что он опять не уследил за сестрой. Если честно, такая задача, как «уследить за Ви», уже казалась невыполнимой. Но в этот раз все было совсем плохо. Помимо того, что Ви опять подралась и махала ножом, случилось кое-что еще. Там кого-то убили. Девочку. Какой-то подросток застрелил ее из пистолета. Вроде бы случайно. Сложись все иначе, этой девочкой вполне могла быть Ви. От этой мысли у Эрика ныло за ребрами. Он хотел спросить, как она, но уже знал ответ. — Зачем ты сказала, что будешь у Мартина? — Эрик ткнулся в одеяло. Ви пахла стоячей водой и зеленым мхом, растущим на стволе дерева. — Почему ты сразу не сказала мне все? Что он тебя преследует? Что он тебе угрожает? Мы бы что-нибудь придумали! Это касается не только тебя, а ты все молчишь! Как же я тебе помогу, если не знаю, что тебе нужна помощь? Я до сих пор не заслужил твоего доверия? Ее шепот утонул в складках пледа. — Извини. Я просто не хотела, чтобы ты боялся. Я хотела тебя защитить... вас обоих. — Разве это не мы должны защищать тебя? Эрика вдруг осенило. Ему показалось, что он наконец-то понял, почему Ви, такая разумная с виду, хотела уехать с Фойербахом к черту на рога, почему она так страстно упрашивала, чтобы дед внес за него залог. Она считала, Вил мог ее защитить. После случившегося с ней дома, она мечтала спрятаться за кого-нибудь, кто мог постоять не только за себя, но и за нее. И она его нашла. — Я думала, он отстанет, если мы уедем, — сказала она, будто подтверждая его догадки. — И все закончится. Я дура. Он бы не отстал. Он бы ни за что не отстал. Он напал бы на тебя снова, а я хотела тебя бросить! Извини... Я не хотела, чтобы снова... чтобы снова, как тогда. Это мне наказание за все. Эрик слушал, пока Ви не замолчала. Больше она не сказала ни слова, как бы он не допытывался подробностей. Чувство вины было лакрично-горьким и пленкой осело на языке. Может, если бы он все рассказал деду в тот раз, когда Вил привез ее в больницу с распухшим от удара лицом, они бы здесь сейчас не сидели. Он хотел дать ей свободу и вот, чем это обернулось! — Держись за меня, — попросил Эрик, подхватывая Ви на руки. Ее пальцы едва ощутимо коснулись его шеи. Такие ледяные, что за шиворот поползли мурашки. Ви была легкая как облако. Эрик попытался представить рядом с ней этого детину... Во рту стало кисло. Как можно было даже представить, чтобы обидеть ее? Коридор испугал молчанием. Ни деда, ни Фрэнка там уже не было. Да и слава богу! Хотя бы Ви не услышит их вопли. Эрик вышел на парковку. Старик сидел в джипе хмурый и следил за внуком недовольным укоряющим взглядом, но все-таки выполз, чтобы распахнуть заднюю дверь. Эрик положил Ви назад и подоткнул плед, а она попыталась лечь поудобнее, не тревожа больную ногу. Когда они сели в салон, черная ауди, стоящая слева от них, вдруг выплюнула на асфальт сынка Драммонда. Тот хлопнул дверцей так, что стекло едва удержалось, и размашистыми шагами бросился прочь. — Шоб тебя машина переехала! — буркнул дед, поворачивая ключ зажигания. Джип взревел, отходя от спячки. — И каталась туда-сюда по хребтине! — Газуй! — подшутил Эрик, но тут же засуетился, боясь, как бы Ви не услышала, и стал нарочито громко греметь железной скобой ремня безопасности. — Я это так не оставлю! Я еще щас поеду в участок! Я его сдошу! Я их обоих выдавлю как прыщи! З-а-д-у-ш-у! Эрик отвернулся к окну, не желая продолжать разговор, но очень хотел, чтобы так оно и было.Центр для несовершеннолетних, пятница, 14:33
Истертые петли сипели, завывая до визга. Тяжелую железную дверь отперли снаружи. Алек встал, когда назвали его фамилию. Этого надзирателя с родинкой на щеке, он видел впервые. Или нет. Все они тут были для него на одно лицо в своей темно-серой форме. Он не хотел идти. Не знал, куда его ведут, хотя ему об этом сообщили. Алек постоянно витал где-то очень далеко. На той поляне. Дома. Не там, где жил последние месяцы, то место «домом» назвать не получалось. Он был там как нежеланный пес, которого никто не мог прогнать из жалости. Дома. У мамы. Почти ничего не помнив о том, что случилось после того, как пуля отскочила от двери автомобиля, Алек все видел перед собой развороченную голову Агаты. Будто кто-то уронил переспевший персик и из него вытекла вся мякоть. И лицо ее матери, застывшее как на иконе. Бурое, равнодушное и влажное от слез. Алек столкнулся с ней, когда его уже сажали в полицейскую машину. Мать Агаты его знала, но не сказала ему ни слова. Не кричала, ни в чем не обвинила. Только долго смотрела на него сквозь стекло карими глазами, словно пыталась запомнить, как он выглядел. Как выглядел человек, который отнял у нее ребенка. Алек хотел сказать, что он не собирался, что это была случайность... Но разве его слова теперь имели значение? Особенно для нее. Какая разница, сделал он это специально или по неосторожности? Итог был один. Тело Агаты запаковали в мешок и водрузили на каталку, а мать все не могла отпустить ее от себя. Пальцы, скользившие поверх целлофана, пытались нащупать внутри руки дочери. — Моя девочка! Маленькая моя! — Прошу вас, отпустите каталку! — попросил врач. — Вы поедете с ней в машине. Идемте. Алек отвернулся, чтобы не видеть. Он хватал ртом воздух, но тот не поступал в легкие. Грудь будто сдавило металлическим обручем. Алек содрогнулся, чувствуя, как жгло глаза и продвинулся на сидение дальше, к противоположной двери. Лишь бы его здесь не видели. Лишь бы забыли, что он по-прежнему был здесь. Убийца... Вот он теперь кто. Ночь за пределами автомобиля слепила темнотой, такой черной, словно кто-то замазал окна мазутом. Смерть была мгновенной. На самом деле, Агата почти ничего не почувствовала. И это хорошо. Наверное... Его завели в комнату для свиданий. Серая коробка снова не давала дышать. Взгляд скользнул по стенам, цепляясь за отвратительный рисунок радужной улыбающейся собаки. Тому, кто нарисовал ее здесь, неплохо бы вырвать руки. Воздух пах старой пылью. Она и впрямь кружилась под потолком — если хорошенько приглядеться к ярким жужжащим лампам, ее даже удавалось увидеть. А еще здесь была она. Сидела за стеклом в облегающем бежевом платье. В электрическом свете, падающем ей на макушку, волосы, завитками рассыпанные по плечам, сияли бронзой. Она была последней, кого Алек думал увидеть. Он присел напротив. Ее глаза — теплые, как цветочный мед, рассыпали вокруг хитрые искорки. Рей дважды ткнула пальцем с розовым ноготком в телефонную трубку, требуя, чтобы Алек поднес ее к уху. — Здравствуй, Алек, — сказала она, когда он исполнил ее желание. — Как ты? За прошедшие дни его самочувствием ни разу никто не поинтересовался. Дядя, присутствующий на допросах, сидел рядом молчаливым гранитным изваянием и, в конце концов, сказал, что ждал, когда все кончится чем-то подобным. Подвел черту. Больше к нему никто не приходил. Да и некому было приходить. Алек не ответил на ее вопрос, но задал свой: — Зачем вы здесь? Рей медлила. Губы, подкрашенные коричневой помадой, дрогнули в едва различимой улыбке. Может, пришла просить за Мэтта? Хотя, чем Алек мог помочь? Сказать, что Ви напала на него первой? Об этом ведь его спрашивали, когда речь зашла про Драммонда? Так он уже рассказал, как все было. Тогда зачем?.. Позлорадствовать? Бросить ему в лицо «ведь я же говорила»? — Я подумала, что тебе, должно быть, тут очень одиноко. Алек сгорбился. На стуле вдруг стало тесно. — А еще я услышала, что ты раскаиваешься. Что ты не отпирался, признался во всем... Меня это очень обрадовало. — А, ну ясно! — выплюнул Кадманн, до треска сжимая телефонную трубку. — Пришла порадоваться? — Ты меня неправильно понял. Я рада, что ты раскаиваешься. Я хочу... помочь тебе. Алек взглянул на нее исподлобья. Не то с недоверием, не то с укором. Рей терпеливо ждала от него ответа, а он только хмурился, жадно изучая ее румянец. — Зачем? Размеренный голос действовал умиротворяюще. — Просто я чувствую, что ты не плохой человек. Ты запутался, но на самом деле ты ведь не плохой, я это тебе уже говорила, но ты не послушал, — зрачки обожгли его упреком. — Я не могу помочь Мэтту, но пока ты еще окончательно не стал кем-то вроде него... Рей словно не видела, где он оказался! Что он наделал! Воскрешение из мертвых — вот, что могло ему помочь! Алек огрызнулся, чеканя каждую букву: — Уже стал. — Нет. Еще нет. Тогда бы тебе было все равно. Ее лицо смазалось. Кадманн быстро закрыл щиплющие глаза рукой и надавил на веки. — Мэтт болен, — слова Рей, доносившиеся из трубки, звучали приглушенно, но ударом гонга отдавались в груди. — Он психически не здоров. У него проблемы с головой после травмы, а он не хочет лечиться. Он даже не понимает, что ему надо лечиться. Но ты-то здоров. Я могу попытаться помочь тебе. Тебя будут судить как несовершеннолетнего за убийство по неосторожности... Это непредумышленное убийство. Алек? Ты слышишь? В ушах пульсировала кровь. Алек все сжимал телефон и жмурился изо всех сил, лишь бы Рей не увидела его слез. Жгучих, тяжелых, выворачивающих наизнанку. Он не мог выдавить из себя ни звука, потому что горло дрожало. — Я пришла поговорить с тобой. Послушать, что ты скажешь. Посмотреть, как ты себя ведешь. Убедиться, что ты правда раскаиваешься. Если ты хочешь... Только в этом случае, я постараюсь тебе помочь. Найму адвоката получше. Может быть, у него получится сделать для тебя больше. Он опустил голову, чтобы не дать ей возможности следить за ним. — У меня нет денег. — Я с тебя ничего не прошу, — усмехнулась она. — Я пришла, потому что ты один и мне тебя жаль. Ни мамы, ни папы, которые могли бы о тебе позаботиться. Я тоже мать, Алек. И будь я твоей матерью, я бы очень хотела, чтобы кто-то пришел тебе на помощь, если бы это не могла сделать я. Тебе не дадут пожизненное. Мне кажется, даже десяти лет не дадут. Пять? Не знаю. Тебя отправят в учреждение для несовершеннолетних. Что-то вроде этого, только хуже. Строже. Или тут оставят, я не знаю. Но потом, рано или поздно, ты оттуда выйдешь. Я не хочу, чтобы оттуда вышел второй Мэтт, понимаешь? Ты выбрал себе не того кумира, и ты занял здесь его место. Но оно не твое. Ты должен знать, что у тебя есть рука помощи, и ты все еще можешь ее принять, — Рей заметила, что он ее как будто не слушал. — Алек? Скажи мне что-нибудь! Нужна тебе помощь или нет? Лицо Кадманна, все обожженное слезами, пылало до красноты. Всхлип протолкнул рыдания глубже в глотку. Решимости было так мало... Его трясло мелкой дрожью до самых кончиков пальцев, но терпеливое ожидание, с которым Рей сидела напротив, даже успокаивало. — Нужна, — просипел он, задыхаясь и упрямо смотря на Рей. — Я не хотел, чтобы Агата умирала. Я не хотел делать ей больно. Я ничего этого не хотел. Не хотел, чтобы все так... Если бы только время отматывалось назад, он бы исправил все, все, все... Он бы даже наверняка простил эту сучку Пэйдж! Может, если бы они тогда отстали друг от друга, она была бы жива, а он бы не сидел здесь? И Агата... Агата бы выжила тоже. Рей только кивнула. Понимающе. И машинально сжала длинную золотую цепочку, висевшую на шее. Алек больше не отводил глаз. — Спасибо, — сказал он, утирая рукавом влагу из носа. Ему будто бы стало легче. Но тюрьма, учреждение для несовершеннолетних, куда его там отправят? Все это было не столь важно. Самое страшное наказание уже случилось, и оно всегда теперь будет с ним.Дом семьи Кэрриган, воскресенье, 15:58
Смерть шла за Ником по пятам. Однажды она уже была катастрофически близко и ударила очень больно. Резко пробила грудь насквозь. Она не уходила, не давала забыть о себе — все время стояла за спиной у матери в ожидании. И вот опять пронеслась рядом... Будто затесалась в толпу среди всех, кого он знал, и перебирала их считалкой. В этот раз выпала Агата. А кто будет в следующий раз? Похороны уже прошли. Ник долго думал, стоило ли ему на них присутствовать и решил, что не стоило. Агата не была его другом, и он, пусть и хотел поддержать Бриджит, все же посчитал себя там лишним. Решил, зайдет попозже. Сегодня погода благоволила его походу. Облака уплыли и даже повеяло весной. Воздух пах совсем иначе — в нем угадывалось первое дыхание земли, спешащей освободиться от снежного покрова. Щебетали птички. Ник заметил на ветках пару взъерошенных шариков. А вот дом траурно молчал в память об одном из своих жильцов. От мимолетного взгляда на большое двухэтажное строение из темного кирпича у Зайца заныл живот. Оно смотрело на него множеством окон с белыми ставнями и поблескивало крышей. Ник вбежал по ступеням, и те заныли под его весом. Прежде, чем постучать, рука долго сжималась в кармане. Наконец, он выдохнул и коротко ударил в дверь. Целых пять минут никто не открывал, а потом на пороге появился отец Бриджит. Его мятая фланелевая рубашка была застегнута криво, с пропуском пуговицы. Лицо по цвету напоминало старую бумагу. Глаза, смотревшие сквозь, застывшие, — не выражали ничего. Ник хотел сказать, что он очень ему сочувствует, но постеснялся. Только пригнулся и юркнул в дом, зацепив взглядом обувную полку в прихожей. Туфли Агаты стояли на прежнем месте. Рядом, раскиданные в разные стороны, лежали мужские кроссовки со стоптанными пятками. Том так и не уехал. Отец Бриджит сразу пропал, затерялся где-то между стен. Ник остался один. Слишком странно было слышать здесь тишину... Он мог разобрать даже свое дыхание. То же самое случилось с их гаражом после смерти Карен — он вдруг проглотил их смех и замолчал раз и навсегда. У Ника сдавило грудь, и он схватился за перила, толком не видя перед собой лестницу. Уж Карен-то наверняка была бы сейчас гораздо полезнее, чем он сам! Точно бы сказала что-нибудь толковое! И вот, оставила его одного! А он что? Что он скажет? Без нее все пошло наперекосяк. На втором этаже комнаты казались пустыми. Запертые двери выглядели пугающе. Приоткрытой осталась лишь одна — в спальню Агаты. В щель Ник увидел, как мама Бриджит лежала на кровати, отвернувшись к стене. Зеленое постельное белье в крупных цветах напоминало травяной ковер и выглядело неуместно ярко. Заяц поспешил дальше, стараясь не обращать на эту картину внимания, словно заметил что-то ужасно интимное. То, что ни при каких обстоятельствах не должен был замечать. Ник аккуратно постучал, но ему не ответили. Тогда пришлось войти без приглашения. Первым делом он разглядел в клетке Снежинку — она поправилась и теперь быстро перебирала колесико лапками, похожими на маленькие ручки. Услышав посторонний шум, она замерла и зашевелила из стороны в сторону розовым носиком. Ник сначала и не понял, где была Бриджит. Он стоял, не зная, куда себя пристроить, пока не уловил шевеление с той стороны кровати, которая оказалась недоступной для его взгляда. Он приблизился, отсчитывая шаги. Бриджит сидела на ковре, а вокруг нее в беспорядке лежала куча разрисованных листов, валялись карандаши и фломастеры. — Привет, — поздоровался Заяц и осторожно присел рядом, будто боясь, что она упорхнет, испугавшись резкого движения. Галка, увлеченная рисованием, яростно водила по бумаге синим маркером. — Что делаешь? — он попытался понять, что изображено в ее альбоме, но цвета превратились в месиво. Бриджит опять не ответила. Тогда Ник тоже взял карандаш, как сумел нарисовал длинноухого зайца и написал рядом только один вопрос. Самый важный. «Как ты?» — Это должно помочь! — сказала она, не поднимая глаз. Убрав с лица выбившиеся из хвостика волосы, она все терзала несчастный лист, с каждой секундой сильнее давя на скрипящий стержень. Ник старался не разглядывать ее. Бесконечно долго сидел рядом, тоже вырисовывая дурацкие каракули, пока сердце визжало и стонало у него в груди. Галка всхлипнула, утирая нос перепачканной чернилами ладонью. Заяц аккуратно подсматривал, словно боялся, что это запрещено. — Мне жаль... — сказал он наконец, так и не придумав ничего лучше. — Мне очень жаль, Бри. — Это все потому, что я ее не любила! Бриджит закрылась руками, чтобы он не видел ее слез, но ему было достаточно и дрожания худеньких плеч под розовой пижамой в цветочек. — Я ее н-не люб-била! — задыхалась она. — И теперь она... она... — Ты не виновата. Мы не обязаны любить родственников. Я вот тоже отца не люблю. Ну и что? Что он сделал-то, чтобы я его любил? Дал мне жизнь? И че дальше? Мне вот все равно. Не хочу я любить людей потому, что у меня с ними родственная связь какая-то. Я хочу людей любить потому, что они этого заслуживают. Своими поступками, например. Галка взглянула на него опухшими карими глазами. На кончиках ресниц застыли слезы. Красивая даже сейчас, хорошенькая как олененок в лучах солнца, падающих на нее через окно. От ее вида Нику хотелось улыбаться, но это было так не вовремя и так не к месту... Пришлось сделать вид, что он заинтересован фломастером, зажатым между пальцев. Уж он-то лучше многих знал, что любовь — такая штука, которая не приходит, когда ее зовешь слишком упорно, и не пропадает, как бы ты не гнал ее от себя. Он почему-то подумал о Ви. Как она там после всего?.. В школе они больше не виделись. Дед перевел ее на домашнее обучение, и на сообщения, которые посылал Ник, она отвечала только: «все хорошо», «спасибо», «не волнуйся». Ник обкусывал губы, шел гулять и катился на скейте так быстро, что даже не разбирал дорогу. Мечтал, чтобы мысли высыпались из ушей по пути, но все равно думал, думал... Он обещал себе приглядеть за Ви, пока Фойербаха нет, но в итоге не смог сделать для него даже это. Ник пытался помочь ей — ехал за машиной, пока та не пропала из виду. Потом он даже добежал до квартиры Ви, но там никого не было, а телефона ее брата он не знал. Заяц понятия не имел, кому надо звонить, и позвонил Мартину. Вместе они рванули к Мэтту, и Ник даже прокатился на мотоцикле. Несмотря на обстоятельства, его это чрезвычайно обрадовало. Никогда прежде он на мотоциклах не разъезжал. В доме Драммондов они застали Рей. Мэтта не было, не было и Ви. Рей сразу стала обрывать телефон, но Мэтт сначала сбрасывал, а потом забил и на это. Рей набрала Фрэнка, только тот сказал ей успокоиться и подождать. Подождали... Когда они узнали, что убили девочку, Нику на грудь словно рухнула могильная плита. Он вдруг представил Фойербаха. Представил, как идет сообщить ему эту новость. К счастью... стоит ли говорить «к счастью»? Так или иначе, девочкой оказалась Агата. Ник испытал невероятное облегчение, но не мог не ненавидеть себя за это. Теперь ему мерещилось, что без Фойербаха жизнь стала как раз такой, какую он представил в первую секунду тогда, в классе, когда Вильгельм сказал об отъезде. Еще хуже. Еще печальнее. Если бы он снова был с ними, от одного его присутствия тучи бы рассеялись. Он бы, как волшебник, решил все проблемы. А еще Ник, конечно, понимал, что так ему лишь казалось. — Совсем забыл! — он лихо ощупал карманы. — Принес твои любимые леденцы, — зацепив горсть, Заяц высыпал конфеты на ковер. Бриджит любила вишневые, он помнил это так же четко, как дату своего дня рождения. Но тут были и другие — абрикосовые, клубничные, мятные... Галка взяла конфету в зеленой обертке. — Карен эти обожала. Помнишь? — Еще бы! Однажды они с ней поспорили, кто напихает в рот больше леденцов. Ник выиграл, но в запале случайно проглотил один целиком. Мерзкое чувство камня, падающего по пищеводу, было в памяти до сих пор. — Ты знаешь... Я тогда тоже думала, что это из-за меня. Я ей позавидовала и вот. — Какая фигня! — без тени сомнения заявил Ник. — Я их не ценила. Обеих. И их отобрали. Она вдруг подалась к нему и обняла. Ник замер, будто разучился шевелиться, только чувствовал, как щеки обдало жаром, и как Бриджит плакала, теснее прижимаясь к нему. Надо было обнять ее, но руки висели плетьми. — Прости, пожалуйста, — всхлипнула Галка прямо ему в грудь. — Прости меня. Ладно? — За что? — За все. Я была несправедлива к тебе тоже. Прости. Ты все время был рядом со мной, ты был моим единственным настоящим другом после... после того, как... Карен... А я тебя не ценила. — А! — Ник вздохнул с облегчением. — Это! Это я знаю, — сказал он, не скрывая гордости в голосе. Бриджит зашевелилась, собираясь сказать еще что-то, но он перебил ее и наконец обнял в ответ: — Но я на тебя не злюсь и не обижаюсь. Все нормально. Я же делал это не ради выгоды. Просто мне так хотелось. Он чувствовал, какие горячие у нее были слезы. — Спасибо. Правда! Спасибо тебе за все. Ник растаял, больше не в состоянии сдерживать просящуюся улыбку. Он словно толкнул с места огромную глыбу, на которую наседал последние несколько лет. И теперь, когда она сдвинулась, хотелось кричать на весь мир. Жаль, Фойербаха нет рядом, чтобы рассказать ему об этом!