По дороге в рай

      Первое, что увидел Эрвин, когда проснулся — чёрного лиса, тихо сопящего во сне. Было прохладно — так и не договорив, они остались лежать прямо на ковре, слушая, как за окном бушует непогода, — и Эрвин осторожно, чтобы не потревожить, накинул на лиса плед. Тот даже не пошевелился.              Дождь всё не утихал, стал лишь немного слабее. Эрвину не хотелось никуда вылезать из-под тёплого пледа, ещё больше ему не хотелось уходить от своего волшебного гостя. Придвинувшись ближе, Эрвин почувствовал его тепло и усмехнулся — такой на снегу спать может и не замёрзнет, куда ему ещё и укрываться. Но всё же хотелось позаботиться о Леви, пусть даже так — глупо и наивно.              Прикрыв глаза, Эрвин задумался о ночном разговоре. Услышанное с трудом укладывалось в голове: одно дело верить в сказки, будучи ребёнком, и пронести о них светлые воспоминания сквозь года, и совсем другое — собственными глазами увидеть, как сказка ожила. Хотя тревожило Эрвина даже не это.              Лис зашевелился, и Эрвин открыл глаза, но тот продолжил спать, придвинувшись во сне ещё ближе и устроившись у него под боком. Хорошо. Тепло. Спокойно. Эрвин осторожно обнял лиса и вновь прикрыл веки, возвращаясь обратно к своим размышлениям.              Своим появлением Леви в один момент полностью нарушил привычное течение его — Эрвина — жизни. И дело даже не в том, кем сам Леви являлся. Пожалуй, с необычным происхождением своего нового знакомого Эрвину смириться было проще всего. А что превращается в лиса… Не в Годзиллу же и не в Кинг-Конга. Так что не страшно. А вот что Эрвина на самом деле пугало, так это осознание того, как он ошибался: одиночество, так плотно вошедшее в его жизнь, ставшее уже частью его самого, на самом деле тяготило. И оно станет тяготить лишь сильней, когда сказка закончится — в этом Эрвин даже не сомневался. Сейчас, зарываясь пальцами в мягкую густую шерсть, ощущая тепло, вспоминая всё случившееся, Эрвин понимал, насколько же ему недоставало рядом кого-то по-настоящему близкого, и насколько будет недоставать, когда он вновь останется один. Можно было бы впустить кого-нибудь в жизнь… Вот он и впустил. И снова вместе со счастьем в его жизнь вошла горечь утраты.              Почувствовав, как постепенно проваливается в сон, Эрвин открыл глаза. Морда лиса была совсем близко, и, не удержавшись, он погладил кончик влажного носа и легонько почесал за ухом.              В голове у Эрвина вертелись сотни вопросов. В иной ситуации он бы не упустил возможности их озвучить. Обычно он так и поступал. Но сейчас его что-то останавливало, будто сознание выстроило невидимое ограждение вокруг Леви, за которое Эрвину было запрещено заходить. Или же он как-то интуитивно всё-таки чувствовал, что даже древний и могущественный дух порой нуждается в простой человеческой заботе, и чтобы ему не лезли в душу, если, конечно, она у духов вообще есть.              Лис потянулся во сне, вызвав у Эрвина улыбку. Идти куда-то всё ещё не хотелось, но Эрвин сделал над собой усилие и медленно, чтобы не разбудить Леви, вылез из-под пледа. Недовольно поморщившись — в комнате оказалось холодней, чем он думал, — Эрвин взял домашнюю кофту, висевшую на стуле, и вышел, прикрывая дверь и оставляя небольшую щель.              Холодно было не только в спальне. Натянув на себя кофту, Эрвин пошёл на кухню. Там же был обнаружен и источник холода — открытая форточка. Заметив на полу лужу — из-за ветра капли дождя всё ещё продолжали залетать внутрь, — Эрвин недовольно вздохнул, включил горелки, поставил чайник и отправился в ванную за тряпкой. Света всё ещё не было, поэтому поисками тряпки пришлось заниматься в компании фонарика, но даже его луча оказалось достаточно, чтобы Эрвин заметил, что ванная комната бы убрана: грязная одежда сложена в углу, зеркало сияло, а на полу не осталось ни следа крови и грязи. Казалось бы — мелочь, но Эрвина такой неожиданный поступок Леви тронул. Он посветил фонариком на стены, в ванну, в мойку — всё сверкало чистотой.              Эрвин присел на бортик ванны, и рука с фонариком сама собой опустилась. Он подумал о том, что действительно был одинок слишком долго, если малейшее проявление заботы, а ничем иным подобный поступок он назвать не мог, так сильно отзывается у него внутри.              Он просидел так какое-то время, совсем забыв, зачем пришёл. Вспомнил, когда вернулся на кухню, увидел лужу и пришлось идти обратно.              Наконец с водой на полу было покончено, чай — заварен, даже завтрак — приготовлен. Эрвин сидел за столом, обхватив чашку с чаем двумя руками, и смотрел в окно — на покачивающиеся ветки деревьев, опадавшую пожелтевшую листву, тяжёлые тучи, гонимые ветром и быстро несущиеся куда-то вдаль. Он вновь задумался: а ведь который год он вот так же нёсся по жизни, подгоняя самого себя: постоянные курсы, конференции, научные статьи, разработки всё новых методик… Карьера, карьера, карьера. Нет, конечно, он любил работу и своих воспитанников. По сути ради них он этим всем и занимался. Дети это ценили, Эрвин знал это точно — восторженные глаза врать не будут. Даже руководство было довольно успехами молодого педагога, хотя поначалу директор с завучем и большая часть коллектива устроили ему приём, который нельзя назвать тёплым. Он покачал головой и перевёл взгляд на чашку, над которой всё ещё продолжал подниматься пар.              Эрвин не верил в судьбу, высшие силы и магию — память о сказках, рассказанных отцом была лишь трогательным воспоминанием. Сейчас, сидя на кухне, пока в его спальне спал пятихвостый лис, укутанный в плед, Эрвин понимал, что их встреча с Леви не могла быть просто совпадением. И кто бы ни был виновником их встречи, Эрвин был ему благодарен. Он чувствовал, будто Леви вырвал его из мерзкого, липкого сна, заставив задуматься о том, о чём Эрвин малодушно задвигал мысли, опасаясь, что они разрушат его привычный мирок. Мирок и был в итоге разрушен.              «Тем лучше, — подумал Эрвин. — Не будет соблазна вернуться».