Проходя круг

Комната выглядела предельно аскетично. Сквозь окно, занимающее добрую половину дальней стены падал ровный, бледный свет, под стать затянутому тонким слоем белёсо-серых облаков небу. Хозяин этой маленькой комнаты погиб в устрашающем и отчаянном жесте борьбы. Тит Титов — родительская ли ирония или любовь к аллитерации, ответ никогда не прозвучит. Рабочий стол, матрас, самодельный гардероб и прикроватная тумба — вот и всё, что встретило менталиста, если не учитывать огромное множество книг, стопками возвышающихся на каждой горизонтальной поверхности, особенно много их было на полу, что неудивительно. Подобная картина не слишком соответствовало высокой должности преступника — тот был заместителем начальника отдела снабжения петербургского подразделения Ostwind. Обычно, если с повышением доходов и просыпается желание прикоснуться к аскетизму и увлечение духовностью, то это, в целом, не приводит к отречению от мирских благ: даже безыскусный балахон или минималистичный дизайн может стоить дорого — просто потому что вряд ли ты, будучи главой компании с миллиардной капитализацией, пойдёшь в секонд-хенд маленького торгового центра или подворотный магазин предельно смешанного ассортимента. За годы практики Дмитрий так и не смог определить, какая обстановка позволяет понять человека лучше: иногда за обилием мебели и утвари скрывалась лишь зияющая пустота, человек без собственного Я, жук-консьюмерист, для проникновения в мысли которого хватает и просто осмотра всего этого многообразия вещей, иногда же можно по всего нескольким вырванным даже из контекста предметам составить представление о личности, преисполненной благородства, не обделённой глубиной суждений и мыслей. Бывало и наоборот. Каждый раз есть опасность ошибиться в первом впечатлении на все сто процентов. Потому, всякий раз это казалось приключением в неизведанные просторы, всё как в первый раз. Он прошёлся по тонкой полосе свободного пространства к столу, где лежал ноутбук, дневник, на котором было выведено число 21, и несколько одинаковых ручек. Позади него, метрах в двух за спиной, стояла тумба. Стула не было и, поняв это, Дмитрий окинул комнату взглядом. Впрочем, ещё только войдя, он уже подметил все имеющиеся здесь предметы, так что ничего нового обнаружить не удалось. И всё-таки это было странно: будь здесь трибуна — как у Кнорозова — отсутствие стула стало бы понятным, но нет же. Выдвинув ящики стола, мужчина обнаружил две толстые, распухшие от записей тетради с числами 19 и 20. Заглянув в них, можно было прийти к простому и очевидному выводу: Тит попросту нумеровал дневники подряд, начиная новый сразу после того, как заканчивались страницы в предыдущем, порой одна запись могла, таким образом, оказаться разорванной между разными частями. Всё это инородной мыслью проникло в разум Димы, покивавшего себе головой — факт за фактом, разрозненные крупицы информации, постепенно приподнимающие завесу, пока, наконец, он не сможет воскресить чужую личность в своей голове. Со стороны это могло бы показаться, да и казалось, каким-то безыскусным квестом: потыкайся во всё, что видишь и готово. Однако, это и приносило удовольствие. Соприкосновение с обстановкой, окружающей чужую жизнь, дабы самому эту жизнь почувствовать, понять, проникнуться. В двадцать первом дневнике, начатом полтора месяца назад, оказалось всего лишь несколько записей, хотя и весьма длинных. Примечательно, но ни в одной из них не нашлось ни намёка на мысли, что должны были обуревать автора строк. Казалось, в мире ведущего дневник изначально не существовало сестры, а потому и причин осуществлять взрыв, готовить его и реализовать, наконец, такой план. Нет, ничего подобного. Вместо этого разочарованные заметки о вышедшем в далёком 1981-м году альбоме Berlin, по мнению Тита проигрывающем вышедшему в следующем — Kakashi. Стоит сказать, Дмитрий, в целом, был согласен с этими измышлениями о творчестве Ясуаки Симидзу: под красной обложкой с жёлтым котом скрывалось более связное и насыщенное звучание арт-попа с обширными партиями саксофона и совсем уж загадочными шумами и задорным вокалом. Berlin, при таком сравнении, казался будто бы сырым и затянутым, а Iron Wall и Muller's Tragedy навевали думы об итальянском неофолке в духе дебютника IANVA — то же призывное, марширующее звучание и возгласы горнов. Брюнет перевернул страницу, новая дата, новая тема. Выписаны даты предстоящих кинопремьер, в выборке одни хорроры да триллеры. Судя по яркости чернил, следующая запись была сделана уже новой ручкой: «В конечном итоге, хоррор это рефлексия и выражение изъянов контекста, порождающего ужас. Образы эволюционируют вместе с обществом. Абстрактный хоррор не требует ужаса, но — абсурда. Это и есть изъян. Наслаждение самим зиянием раны». — Рана, нанесённая тобой, и есть изъян? — сам у себя спросил Дима. Даже негромкий вопрос в тишине комнаты прозвучал отчётливо и пугающе, посетитель покинутого хозяином дома почти призрак, вторжение из невидимого мира, которое можно обнаружить только по тому, как нарушен заведённый порядок: сдвинутые предметы, отпечатки в пыли, почти выветрившийся запах. Главный вопрос заключается в том, может ли сам хозяин стать призраком? Можно ли вернуться в дом, не помня порядка, а потому воспринимать всё неправильным, или — ещё хуже — воспринимать себя нарушителем? Отложив дневник, он поднял крышку ноутбука и нажал кнопку включения. Безрезультатно, несмотря на то, что тот был подключён к электросети. «Отформатировано, — пришёл в голову ответ, — а затем уничтожено, ноль начинки». Самоцензура на письме и сокрытие любых свидетельств, всё заранее продумано и тщательно исполнено. Опустив крышку устройства, Дима перешёл к тумбе. Две стопки книг, беспроводные наушники и бирдекель со стилизованным изображением ворона. Почему-то мужчина был уверен, что последняя вещица сделана на заказ и никогда по назначению не использовалась. В левой стопке лежали следующие тома: «Drunk Japan», «Основы дзэн-буддизма» и «Башня у моря». В правой: «Теория дрона», «First Kill You Family», «Щупальца длиннее ночи» и — в самом низу — незнакомый зин «Триа». Дмитрию казалось, что книги разложены так специально, будто Тит заранее готовился к его визиту, а не просто придерживался всех возможных тактик предосторожности. Действительно, в таком подборе стопок сквозила определённая упорядоченность, смысл, едва улавливаемый, но настойчиво напрашивающийся как объяснение. Восток и смерть? Жизнь и смерть? Выудив «Триа» из-под тройки книжиц, Дмитрию удалось полюбоваться чёрно-пурпурной обложкой с выведенными в верхней трети названием, едва читаемым на таком тёмном фоне. Изображение состояло из разрозненных пурпурных линий, складывающихся в единую картину: из бушующего моря вылезали и тянулись к небу десятки рук, тонких и неестественно длинных, тучи закручивались в спираль (неприкрытый оммаж Дзюндзи Ито?). Поверх туч и протянулось название зина. Листая страницы, ему казалось, что создатели, нигде не указанные, равно как и авторы отдельных статей и заметок, играют в какую-то замысловатую игру, смысл которой ускользает и от них самих. Тематика текстов варьировалась от рецензий на нойз и рассказов-коллажей до полноценных исторических и лингвистических исследований. Всё это было обильно иллюстрировано фотографиями и арт-брютом, напомнившим Дмитрию работы Дайсуке Ишибы и Сэма Риктуса. «А ведь их обоих издавало LDC», — то ли вспомнил сам менталист, то ли нашептал ему Тит. Всё-таки их увлечения, внезапно, оказались болезненно схожими: джаз, японское искусство и культура, арт-брют, исследования страха и ужаса. Амбивалентность традиционного и классического с одной стороны и аутсайдерского, практически извращённого, с другой. «Разница между Cuts Open и Black Crows Cyborg в том, что первое это тишина, прикрытая тремя звучными именами, а второе — полчаса тщательно сделанного шумящего и шуршащего индастриала, агония кряхтящего тела механического кибербожества», — прочитал Дмитрий на случайно открытой странице. Прочитав ещё пару случайных абзацев из разных текстов, он, наконец, отложил зин. Самодельный гардероб из доброй дюжины полых железных труб маленького диаметра едва ли интересовал сотрудника корпорации. Более того, кажется, ему уже и не нужно было ничего. Совокупность корпоративного досье, комнаты и погружения в интересы уже создавали достаточно полный образ Тита, ворочающийся в его голове. Он казался давним другом детства, узнаваемым по целой россыпи неизменных черт, вопреки всем тем изменениям, преобразившим его. Тит был лицемером до мозга костей, у которого в запасе была маска для любой ситуации: заботливый лик для сестры, белоснежная и непроницаемая маска для коллег, участливое и вежливое для повседневных коммуникаций — вот что знал Дмитрий, равно как и мог обозреть всю ширину и глубину его интересов. Разве что в полной мере понять палитру эмоций не мог, потому что все цвета были смешаны, наслаивались друг на друга, образуя клубки и комки, всё пронизано было серым, грязью и подавлением. «Организация — это подавление. Философия — подавленность. Философия создаёт общество, но общество рождает (новых) философов, создающих будущее. Уроборос. Философия — постоянный диалог с подавлением. Либо изучение и анализ как у Фуко, либо его создание как у Бентама. Деконструирование/Конструирование. Эти двое скреплены Паноптикумом», — писал Тит в эссе для зина. Начать с запоминающихся пар и банальностей — таков был его обычный стиль в таком жанре. Он не слишком жаловал философию, но, порой, она иногда дарила ему интересные образы и идеи, которые можно переработать в что-то более значимое для него самого. Подавление эмоциональных порывов сначала было необходимостью, а потом стало удобным способом стабилизировать своё существование и инструментом. Отличительной чертой менталиста являются бледно-голубые глаза, то, что иногда называют волчьим взглядом. Насколько Дмитрий знал, способности наследуются по мужской линии, причём, обычно, не проявляются в двух поколениях подряд. Впрочем, ему не приходилось ничего слышать о чудесах, творимых предками, поэтому он несколько скептически относился к наследственной теории и готов был склониться к идее о том, что менталистские способности проявляются случайным образом. — Что ж, было интересно, — обращаясь к воображаемому собеседнику сказал Дима, забирая зин и пряча его в глубокий внутренний карман пальто, — но пора расставаться, — он незаметно выскользнул из комнаты, квартиры, дома, на улице его терпеливо ожидал младший сотрудник, приставленный к нему по прибытии в город. К слову, за то время, что менталист изучал небольшой мирок Тита, городское пространство оживилось: больше машин, больше людей, снующих тут и там. Кажется, наступило время обеда. Данияр стоял у машины, лениво дымя сигаретой. Он слегка улыбнулся, когда увидел своего старшего напарника, выныривающего из-под арки. Его слегка нервировало близкое нахождение специалиста, несоизмеримо выше стоящего в иерархии корпорации, к тому же — из другого подразделения, точнее даже, находящегося вне юрисдикций региональных подразделений. Эта сила и власть пугала и будоражила, пьянила и отрезвляла, в зависимости от отношения её носителя к подчинённому в каждый конкретный отрезок времени. Покровительственный жест окрылял, брошенный исподлобья взгляд заставлял нервно сглотнуть слюну и поправить ворот рубашки, внезапно, удушающе обхвативший горло. — Поехали уже отсюда, — Дима не особо скрывал свою радость. Не так уж часто получается столь быстро выполнить работу, ещё и с таким удовольствием от процесса. Была и ещё одна причина, притаившаяся во внутреннем кармане. Данияр, увидев рассеянную улыбку своего босса, не преминул быстро усесться в машину и укатить их обоих отсюда. Отпустив своего помощника до завтра, менталист двинулся было в сторону входа к офису Ostwind, но как только служебная машина скрылась в движущемся потоке, передумал, решив, что делать ему там всё же нечего, по крайней мере, в разгар рабочего дня. Вечером вернуться, чтобы поработать с документами, ещё можно было, но соваться сейчас, привлекая внимание местного начальства — ну его к чёрту. После длительной прогулки по улицам города, привёдшей его на Васильевский остров, нагуляв соответствующий аппетит, Дмитрий решил зайти куда-нибудь поесть и, в поисках приятных заведений, завернул в зажатый меж домов переулок, где обнаружил небольшой книжный магазин. Любопытство взяло своё и он решил заглянуть внутрь. Едва переступив порог, его поджидало дежавю: всё казалось даже не смутно знакомым, а обыденным, будто он заходил сюда каждые недели две с чёткой целью приобрести новых книг. Да, он действительно заходил сюда, но он — это Тит. Походив меж полок и прилавков, Дима вернулся к кассе уже с пачкой книг: «Изголовье из трав» Нацумэ Сосэки, «Консенсус» Венделины Бэйридж и биографией Антонена Арто авторства Стивена Барбера. Расплатившись, он вышел с фирменным пакетом и подумал о том, насколько этот импульс принадлежал ему, а насколько Титу, образ которого всё более отчётливо оформлялся в одном из уголков разума. Кажется, никогда прежде проекциям мёртвых людей не удавалось настолько спутать его, всё-таки разделять свои импульсы и чужие это первое, чему учится менталист, ещё даже до того как научится настолько сильно погружаться в свои способности, настолько погружаться в чужие миры. В голове Дмитрия будто что-то перещёлкнуло, кусочки сложного пазла сложились. Он достал зин и судорожно открыл последнюю статью, заголовок которой ему особенно запомнился при первом пролистывании: «Деревья, стягивающие миры, и сопутствующий ущерб». Глаза побежали по строчкам, пока не нашли нужное: «К тому же классу препаратов относится и нашумевший эф-эм-ти, наиболее приближенный к оригинальной заразе по степени прозрения. Заявлено, что он использует фрагменты оригинальной структуры вируса, хотя это и может быть ложью. Тем не менее, эм-эм-ти действительно повышает степень восприимчивости к иномировому, а также способствует долговременному усилению (вплоть до пагубного) аномальных способностей, что может существенно повлиять на структуру пурпурного рынка уже в ближайшее время. Пока что он остаётся в стенах ведомств, но скоро это может измениться». Аляповатый, разбегающийся стиль, смутно знакомый. Кому знакомый? «Изготавливается в форме стандартных круглых таблеток белого цвета, легко растворим в воде. Одинаково хорошо впитывается как через стенки желудка, так и через слизистые верхних дыхательных путей. Кажется, нет особой разницы в том, как именно попало вещество в организм: ингаляционно, в процессе приёма пищи или инъекционно».