My hands have got the shakes as I put pen to paper in your name for the last time Let myself down time, after time Tell myself lie after lie And the sun shines lightly through the window pane I think this could be the morning of my final day*.
Как же больно. Конечно же, на утро Игорь чувствует себя отвратительно. Голова раскалывается, а Гром узнаёт эту боль; он знает, что она не убирается ни одним обезболивающим, так что остается только лежать и страдать. В придачу ноет желудок, а горло сжимает спазм. Игорь подскакивает так быстро, что перед глазами всё плывёт, голова начинает кружиться, и он падает, больно раздирая локти о жёсткий пол. Гром, хрипло откашлявшись, на четвереньках ползёт к унитазу. Глотку дерёт, и он кашляет, кашляет, кашляет, пока не начинает блевать. Это жутко больно. Рвота обжигает горло и рот, и у Игоря возникает ощущение, что его организм очищается не от алкоголя, а пытается избавиться от всего желудка. У него больше нет внятных объяснений тому, почему это настолько больно. Когда позывы закончились, Гром прерывисто вздыхает, что вызывает приступ сильнейшего кашля. Во рту появляется металлический привкус, и Игорь зависает, смотря на свою руку: на ней явно видны капли крови. Он кашляет с кровью. Класс. Отличная новость. Было бы неплохо бросить пить, курить и резаться. Но это продлевает жизнь, что не в интересах Грома. Он откидывает голову назад, больно прикладываясь затылком о плитку, и смотрит в потолок, давая себе время отдышаться и прийти в норму. Вставать будет очень тяжело, Игорь уверен. У него вообще нет сил, чтобы шевелиться. По ощущениям, так проходит час. Он слышит, что его телефон разрывается от входящих звонков, и из этого Гром делает вывод, что уже утро. Но вскоре назойливая вибрация прекращается, и Игорь решает для себя, что оно и к лучшему. Игнорируя головную боль и спазм в желудке, Гром с судорожным вздохом встаёт. А ведь он не ел уже три дня. Ну и плевать на это. Игорь полощет рот и чистит зубы, желая избавиться от мерзкого привкуса во рту. На эти простые действия уходят все силы, и Гром, пошатываясь, доходит до дивана. Хотя вернее будет сказать «доползает». Его немного трясет из-за недавней нагрузки и голода, а суставы болят так, что хочется выть. Но выть сил нет. Поэтому Игорь просто прикрывает глаза, ожидая, пока усталость хотя бы немного отойдёт на второй план. Из полудрёмы, наполненной неясными пугающими образами, его вырывает очередной звонок телефона. Гром, тяжело вздохнув, медленно начинает шарить рукой по дивану, пытаясь нащупать свою Нокию. Когда он на неё натыкается, вибрация прекращается, и Игорь, с трудом сфокусировав взгляд, видит количество пропущенных звонков: двадцать четыре, девятнадцать из которых от Серёжи, два от Юли, два от Олега и один от Димы. Гром, недолго думая, достаёт из телефона аккумулятор, чтобы тот больше не досаждал. Уж лучше они все отвернутся от Игоря. Лучше они его бросят, чем будут наблюдать, как он медленно разлагается. Лучше они все обидятся, решат, что Гром их послал, это будет намного лучше для них самих. Он всё равно умрёт, и Игорь не хочет делать им больно своим решением. Пусть они отвернутся, и Гром останется один, чтобы покончить с собой, зная, что его никто не спасёт. Чёрт. Как же ему плохо. Игорь, тихонько простонав в ответ на свои мысли и назойливую боль в суставах, переворачивается на другой бок. На бóльшие движения всё равно сил нет. В голову лезут навязчивые мысли, и Гром, будучи не в силах противостоять им, задумывается. А ведь полгода назад он был у психиатра. Игорь никому об этом не говорил, и пошёл к частному врачу. Его обследовали, поделали капельницы, а потом поставили неутешительный диагноз «Большое депрессивное расстройство», заметив, что болезнь запущена. А ещё тогда он не хотел покончить с собой. Ладно, хотел, но не так яростно. Выписали таблетки, два антидепрессанта, но Игорь так и не начал их пить. Он врезал самому себе, решив, что поход к врачу — проявление слабости. И смял рецепты, запихав их в самую далёкую шкатулку, стоящую на верхней полке. Гром просто не верит в то, что он болен. Всем бывает плохо, да ведь? И его состояние нормально. И что, что он часто не может встать с кровати, режется так, что места живого не осталось, пьёт в каждой непонятной ситуации, написал завещание и придумал, как покончить с собой? У всех такое бывает, да? Он не болен, конечно, он не болен. Игорь в этом уверен. Почти. А даже если и болезнь есть, то какой смысл лечиться? Зачем? Чтобы продлить свою жизнь и отравлять существование друзей и дальше? Гром в этом не заинтересован. Хотя Игорь уже и не помнит, а в чём он вообще заинтересован. Лечиться смысла нет. Лучше не станет. Да и не надо ему этого «лучше», он однозначно заслуживает страданий. И боли. С этими мыслями Игорь заводит древний будильник и засыпает.***
Утро не задаётся с самого начала. Голова снова трещит, и трель будильника отдаётся пульсирующей болью по всей голове. Гром с трудом находит его и выключает, со стоном садясь. Глаза фокусируются не сразу, и первые пару минут всё плывёт. Тело тяжёлое, движения — медленные, суставы болят, сил нет. Но Игорь встаёт, несмотря на пару падений обратно из-за слабости рук.***
**I told you I felt fine You said I’d lost my shine. На работе у Грома только одно достижение: он в один момент додумывается, кто убийца по одному шумному делу. И дальше идут допрос, бумажки, разговоры. И уже в четыре часа Игорю становится совсем плохо. Повернуть голову — невероятное достижение. Сил нет. Не получается сконцентрироваться на чём-то конкретном. Грому кажется, что он не ощущает своё тело, будто бы наблюдая за всем со стороны, не имея возможности на что-либо повлиять. А в голове в тысячный раз проносятся обрывки воспоминаний: нож, кровь, боль, собственные крики, лицо того ублюдка с пирсингом брови, снова боль и крики… И он так и сидит, смотря в одну точку, пока его не зовёт Дима: — Игорь? — и Дубин кладёт руку на его плечо, отчего Гром дёргается, как от удара. — Извини, просто я тебя уже пару минут зову, а ты не реагируешь. Игорь ничего не отвечает пару секунд, медленно переводя взгляд на Диму и смотря тому в глаза. Дубин не отворачивается и хмурится. — Я… — у Грома на секунду появляется мысль, чтобы рассказать Диме о том, что он чувствует и переживает. Рассказать о повреждениях, флешбэках, своих мыслях. Но Игорь тут же отбрасывает это, решая, что справится сам. Ну или не справится, но тогда его уже ничего волновать не будет. — Всё в порядке. Спасибо, что спросил. Дубин кивает, не переставая хмуриться, и отходит. Гром выдыхает ровно до тех пор, как Дима снова подходит к нему, к концу рабочего дня, уже спрашивая, пойдёт ли он на их стандартную встречу на крыше, когда вся их компания собирается, болтает и веселится весь вечер. И Игорь отказывается: — Я не пойду. Что-то очень устал с этим делом. Прости, — Гром отводит взгляд, не выдерживая собственную ложь и мысли о том, что зрительный контакт делает его более уязвимым. — И, пожалуйста, передай нашим мои извинения. За всё. И… передай, что я вас всех очень люби… люблю, то есть. Дубин выдавливает из себя улыбку и отвечает: — Я передам. И мы тебя любим. Отдыхай. Точно всё в порядке? — Да. Точно. Спасибо. И Игорь выходит из участка, на прощание помахав Диме рукой. По пути домой он заворачивает в излюбленный ларёк, покупая шаверму и отмечая про себя, что совсем не ел четыре дня. Желудок, конечно, болит, но он ведь заслуживает боли, верно?***
Такими темпами проходит месяц. Гром пропускает все встречи, чтобы уйти домой, порезаться и лечь спать. Сил ни на что больше нет. Совсем. Он похудел. Игорь сам видит, что вся одежда с него сваливается, волосы выпадают и, кажется, седеют. Флешбэки участились. Он почти каждую ночь просыпается от собственного крика, и после каждого такого кошмара Гром приходит в себя по часу, не понимая, что реально, а что — нет, не осознавая, что его больше не режут и всё должно быть в порядке. Правда, ничего не в порядке. Серёжа и Олег явно что-то подозревают, и Игорь уверен, что они подозревают правильные вещи, всё ещё предлагая помощь. Юля и Дима тоже прекрасно видят, что у Грома всё не так, и пытаются поддерживать. А Игорь решает, что ему осталось совсем немного отравлять им всем жизнь. Да и на работе, которая некогда была его единственным облегчением, всё идёт под откос. Гром стал невнимательным, и его достижения на работе уже сошли на нет; раскрываемость упала, и сейчас все коллеги косо на него смотрят и, даже не пытаясь понизить голос, обсуждают, как они рады, что Игорь «сдулся». И заканчивается всё тем, что Гром перестаёт отбиваться от бандитов в попытке экономить силы. Ему глубоко плевать, что тело уже не похоже на тело, напоминая какое-то жёлто-фиолетовое кровавое месиво. Игорь не обрабатывает и не пытается лечить раны, и из-за этого большинство по несколько суток кровоточат, а затем неделями гноятся. Грому плевать на себя, плевать на боль; он её заслуживает. А если повезёт, то Игорь вообще скоро умрёт от заражения крови. И только рад будет. Из мыслей его вырывает голос коллеги, говорящий «Тебя вызывает Прокопенко». Гром думает, что его сейчас уволят. Ну и пусть. Правильно сделают. Голова не работает, ноги ватные, руки трясутся, и в таком состоянии он заходит в кабинет. Фёдор Иванович, кажется, тоже нервничает, произнося: — Добрый вечер. Садись. Игорь садится, стараясь унять дрожь, а Прокопенко продолжает: — Я хочу поговорить с тобой о том, как ты работаешь в последнее время. Твоя раскрываемость упала. Тебе тяжело отбиваться от бандитов. И ты сам не свой последние пару месяцев. Что случилось? Может, тебе нужно взять отпуск? Гром молчит. Спустя минуту тишины Игорь произносит: — Это всё? — Да, — кивает Фёдор Иванович, хмурясь. — Может быть, тебе нужна помощь? Гром мотает головой и выходит из кабинета, напоследок произнося тихое: — Извините.***
Зайдя в свою квартиру, Игорь корчит рожу своему отражению в зеркале. Улыбкой назвать это никак не получается. Быстро скидывает обувь, проходит в гостиную, падает на диван и думает. Какое же он ничтожество. Мразь. Дешёвка. Гром ничего из себя не представляет. Комок почти осязаемой душевной боли, лежащий в луже густой алой крови и жидкого желтоватого гноя. Игорь почти хочет взять лезвие и крупными буквами вырезать на своей коже слово «Н И Ч Т О Ж Е С Т В О». Он резко садится, отчего всё плывёт, кружась перед глазами. Дойти до ванной чертовски тяжело. Поднять руку, чтобы дотянуться до шкафчика, где лежат лезвия, — ещё тяжелее. И вот тонкий кусочек металла приятно холодит кожу пальцев, вызывая мурашки, а Гром второй рукой расстёгивает джинсы, позволяя им со звоном упасть на пол. Игорь залезает в ванну и усаживается на дно, будучи в белье и свитере, и, сняв старые грязные бинты, рассматривает свои бёдра. От тазобедренных косточек, которых сейчас не видно, до колен всё изрисовано белыми тонкими полосами, красными рубцами, свежими, ещё чуть кровоточащими порезами, оставшимися со вчерашнего дня и отчасти покрывшимися тонким, засыхающим слоем гноя. Сбоку правой ноги растягивается огромный, почерневший синяк, оставшийся после неудачного падения во время драки с очередными ворами. И Гром, тщательно рассмотрев искромсанную кожу и только убедившись в своём желании, крепче сжимает лезвие и, коснувшись им места чуть выше колена, ведёт вверх, с каждым сантиметром надавливая всё сильнее. Сначала кровь выступает неравномерно, каплями, но к концу линии она течёт уверенной струёй. Пересекать не зажившие, гноящиеся раны оказывается больнее всего. Игорь тупо смотрит на то, что натворил со своим телом. Стало ли ему легче? Нет. Ни на йоту. Ни капли. Добавило ли это ему проблем? Да. Есть ли ему до этого дело? Нет. Боль — извечное сопровождение существования. Без неё никуда. А Гром, конечно, заслуживает боли, страданий. И это аксиома. Но он уверен, что наказал себя. Облегчение так и не приходит, но Игорь старается внушить себе, что он поступил правильно, наказав себя за то, что подставляет людей на работе. Подставляет Фёдора Ивановича, который в своё время заменил ему семью. И чем же Гром ему отплатил? Понижением раскрываемости. Игорь, недолго думая, закатывает рукава свитера и подносит окровавленное лезвие к предплечью, легонько касаясь нежной кожи, и размазывает кровь, в которой оно недавно испачкалось. Но не режет. Колеблется. Записки нет, ничего нет. Ещё рано. Потом он всё же откладывает лезвие, переводя взгляд на ноги и ванную, по дну которой течёт кровь, медленно подползая к сливу. Гром собирается встать, но поскальзывается о красное месиво, больно прикладываясь головой о бортик ванной. А дальше наступает темнота.***
Игорь со стоном садится, на автомате протягивая руку к голове и ощущая, как растекается что-то тёплое. Из ссадины рядом с виском течёт кровь. Хорошо, что рана неглубокая. Он оглядывается и понимает, что расшиб голову о бортик ванной, на которой остался красный развод. Бедро неприятно стягивает засохшая кровь, разлившаяся при порезе. Мда. Гром аккуратно встаёт, опираясь о всё, что только можно, и вылезает из ванной. Трясущимися руками он достаёт спирт, пачку ваты и бинты. Начинает обрабатывать Игорь с виска. На деле, ссадина неглубокая и нестрашная, стоило только отмыть её, — и кровь почти остановилась за время, что он был в отключке. С бёдрами дело обстоит сложнее. Там она всё ещё идёт, даже не собираясь останавливаться. Гром оттирает и отмывает ноги, затем долго и муторно пытаясь остановить кровь из самого длинного пореза. У него не получается, и Игорь туго перебинтовывает и пытается уйти на кухню, опираясь на стены. Голова раскалывается и кружится, вызывая тошноту. Бедро саднит. Он добирается до обезболивающего и пьет дозу в два раза больше, чем нужно, и заваливается на диван, надеясь уснуть. Но не тут-то было. Голова взрывается от мыслей. Голос, идущий откуда-то изнутри, только и твердит, что он ничтожество. Гром отравляет жизнь всем, всем. Друзья уже давно воют от него, раздумывая, когда же он умрёт. Да и Игорю жизнь даром не нужна. И зачем тогда это всё? Всем будет лучше без него. И Грому меньше страдать, и остальным тоже. Часы пробивают пять утра, когда он, будучи не в силах выдерживать свои мысли, зарывается пальцами в грязные пряди волос и, недолго думая, тянет, вырывает их. А потом ещё. И ещё. Голова горит от боли, и Игорь кричит. Утыкается лицом в подушку, и кричит-кричит-кричит. Вопль отчаянный, будто какая-то маленькая часть Грома ещё хочет жить. Он захлёбывается в своих слезах, осознавая, что сейчас будет делать. Игорь встаёт, опираясь на всё, что может, и ходит по квартире в поисках бумажки и ручки. Спустя минут пять он находит старый, практически нетронутый блокнот и ручку. Удобно усевшись на диван и уперевшись рукой в бедро, чтобы она не так тряслась, он начинает писать. Первая записка посвящается семье Прокопенко. Гром благодарит их за то, что они приняли и воспитали его в детстве. За то, что стали самыми лучшими родителями. За то, что всегда пытались быть рядом. Игорь размазывает слёзы по опухшему лицу, понимая, что это — практически последние слова, который он скажет тёте Лене и дяде Феде. Поэтому он заканчивает записку фразой, что всегда любил их. Следующая пишется для Юли, Димы и Олега. Гром повторяется, рассказывая, как была важна их дружба, как для него важна их любовь, поддержка. Напоследок Игорь просит, умоляет, чтобы они жили дальше, забыв про него. А Серёже… Гром достаёт отдельный, чистый лист, дрожащими руками вырывая его из блокнота. Он пишет обо всём: о том, что жутко благодарен за внимательность, с которой Разумовский относился к состоянию Игоря; о том, что любит его; о том, что хочет, чтобы Серёжа продолжал жить дальше, избавившись от груза под именем «Игорь», чтобы продолжал делать свои потрясающие макияжи. Рука Грома окончательно перестаёт слушаться, стоит только написать последнюю фразу: «Я не знаю, что у нас за отношения. Пере-дружба? Недо-любовь? Но я любил тебя. Продолжай жить. С любовью, Игорь». Гром убирает блокнот, ручку, а все три записки кладёт на комод в коридоре. Он чувствует себя удовлетворенным. Игорь ложится на диван и прикрывает глаза, собираясь отдохнуть в тот час, что остаётся до будильника.***
Гром думает, что на работе всё идёт отлично. Он впервые за долгое время чувствует себя расслабленным. Спокойным. Игорь думает, что впервые в жизни принял правильное решение. Так же будет проще, да? Лучше для всех. Он пару раз шутит с Димой, замечая облегчённую улыбку на губах друга. Прокопенко, кажется, даже радуется приподнятому настроению Грома. Вечером Игорь прощается с обоими. Обнимает их крепко-крепко, говоря, как он их любит. Дима смущённо улыбается, а Прокопенко хлопает по плечу. Гром идёт домой с улыбкой, собираясь осуществить задуманное. ***And I need you to do this final thing for me There’s still gold in my heart, so bury me deep.