I never meant for it to happen this way
But that’s a fucking lie like everything I say
I didn’t know it meant so much to you
But that’s selfishness in everything I do
So bury every piece of me
Keep the secret, don’t let anyone to see.
Серёжа заходит обратно в комнату, удобно устраиваясь в кресле, стоящем недалеко от кровати. Он прижимает коленки к груди, обнимая их руками, и готовится ждать, пока Игорь не проснётся. Записки лежат на маленьком столике у кресла, невольно притягивая взгляд. Спина затекает из-за не самого удобного положения. Разумовский сидит неподвижно долго, кажется, несколько часов, прогоняя в голове одни и те же мысли раз за разом. Но он быстро возвращается в реальность, заметив движение на кровати. Гром, игнорируя навязчивую головную боль, противно пульсирующую где-то в затылке, открывает глаза. Неяркий, вечерний свет из окна всё равно бьёт по глазам, отчего те начинают слезиться. Он неловко опирается на локоть, чуть приподнимая голову и смотря на Серёжу. Разумовский встаёт и подходит чуть ближе, садясь на краешек кровати, но оставляя дистанцию между ним и Игорем. Серёжа задумывается, соображая, что и в какой формулировке можно сказать, чтобы не задеть Грома; но его мысли прерывает тихий, хриплый голос Игоря: — Серёж… пожалуйста, прости меня. Разумовский уже собирается что-то ответить, но Игорь прерывает его, продолжая говорить: — Нет. Это моя вина. И только моя вина, — он прерывается, чтобы лечь обратно и смотреть на потолок. Сил, чтобы сидеть, нет. — Я попытался покончить с собой. Потому что всем было бы так лучше. Серёжа не перебивает, внимательно вслушиваясь в его тихую речь. — Я больше не могу это терпеть, — голос чуть дрожит. Хочется рассказать всё, от начала до конца, но… нет. Нельзя доверять. Ведь потом будет больно. — Я… было такое… похитили. Пытали. Долго. Оно закончилось, оно… должно было закончиться, но я постоянно вижу… вижу это опять. Игорь громко всхлипывает, изо всех сил зажмуриваясь. Он так сильно хочет умереть. — Я правда н-не понимаю, зачем я вам, — бормочет тихо, на грани слышимости. — Я же делаю всё только хуже. Вы хоть понимаете, насколько была бы легче ваша жизнь без меня? — голос предательски срывается на хрип, заставляя Грома зажмуриться. Какой же он жалкий. — Я же ничего из себя не представляю. Работать стал хуже. Пропускаю наши посиделки. Какой смысл во мне?… Серёжа молчит, не желая перебивать и закусывая губу практически до крови. Нужно дослушать, а потом уже делать выводы. — И разве не п-проще было бы бросить меня умирать? Тебе бы не пришлось слушать моё нытьё сейчас, — Игорь широким жестом утирает слёзы, из-за которых практически не видно, что происходит вокруг. Но ему нужно держать ситуацию под контролем. Видеть всё. Иначе нападут. — Н-не пришлось бы тащить мою почти безжизненную тушу сюда. Нахера… ну нахера я в-вам сдался? Он прерывается, начиная кашлять и захлёбываться в своих слезах. Живот сильно крутит от кашля, а дышать с каждой секундой становится всё сложнее. Паника подступает к горлу, а воспоминания снова заполняют всё сознание. Дрожь бьёт всё тело, а сердце так и норовит выскочить из груди. Разумовский реагирует быстро, чуть приближаясь и начиная спокойно, но чётко говорить: — Игорь, слушай мой голос. Ты в безопасности. Тебе ничто не угрожает. Давай попробуем вместе дышать, хорошо? Серёжа ровным, успокаивающим голосом считает вслух, вдыхая и выдыхая, показывая Игорю, как нужно делать. Гром, практически ничего не замечая из-за слёз, застилающих глаза. Слишком страшно, слишком больно, слишком много видений. Мысли и чувства мешаются в одну кучу, жутко мешая. Игорь старается сконцентрировать внимание не на образах, проносящихся в голове, а на чужом голосе. И, кажется, проходит вечность, прежде чем у него получается нормально дышать, слушая Разумовского. Серёжа продолжает шептать что-то успокаивающее, пока Гром не произносит: — Обними меня, пожалуйста, — эти слова даются с трудом. Нет, Разумовский же ударит его, задушит, сделает больно. Нельзя подпускать близко. Но хочется. Хочется чувствовать тепло рядом с собой. Разумовский забирается на кровать окончательно и упирается спиной в спинку, прилегающую к стене. Чуть разводит руки, словно приглашая, но не заставляя. Оставляя выбор. Игорь сомневается. Страшно. Но это же Серёжа, просто Серёжа, да? Вдруг ударит, вдруг выстрелит, вдруг будет прикладывать раскалённые железки к коже, вдруг… вдруг… вдруг… Гром судорожно вздыхает. Протягивает одну ладонь, касаясь руки Разумовского, чуть приближается. Тело тяжёлое, слушается с трудом, а каждая мышца, кажется, готова кричать от боли, в то время как мозг кричит: «Беги!» Игорь осторожно кладёт голову на плечо Серёжи, стараясь игнорировать свой страх. Но в голову сразу лезут мысли о том, что нужно бежать, необходимо вырваться, ведь объятия делают его более уязвимым. Страшно. Гром чувствует, как мягко и нежно Разумовский гладит его по спине, шепча что-то; он слышит размеренное биение чужого сердца, так контрастирующее с его сердцем, которое вырывается из груди и мешает дышать. Игорь ощущает, насколько напряжены мышцы по всему телу, будто бы он готовится бежать. Но Гром скользит руками по талии Серёжи, чувствуя чужие выпирающие рёбра, прижимаясь и обнимая в ответ. Разумовский аккуратно и бережно относится к Игорю, и он чувствует это, чуть-чуть расслабляясь. Паника немного утихает, и Гром пытается сконцентрироваться на ощущениях, чтобы успокоиться. Игорь щекой чувствует, какая мягкая ткань у серёжиной футболки и какая тёплая кожа под ней. Он слышит чужое размеренное дыхание, ощущает тонкие пальцы, скользящие вдоль его позвоночника. Гром настолько беззащитен сейчас. Слёз становится чуть меньше, но он всхлипывает и прерывисто вздыхает. Голос, вечно твердящий, что Игоря ударят, унизят или сделают больно, не пропадает, но чуть затихает. Гром думает, оценивая ситуацию, и понимает, что Серёжа сделал всё правильно. Он не стал говорить каких-то банальных слов, он молча показал, что рядом и готов помочь. И это невероятно ценно. Парень нарушает тишину, тихо шепча: — Я рядом, помни. Игорь не отвечает, утыкаясь ему в шею. Гром ещё долго сидит на коленях у Разумовского, расслабившись окончательно. Но всё проходит слишком… просто, и Игорь понимает, что так не бывает; через минут десять, — хотя Гром не уверен, что правильно ощущает время, — головная боль становится совсем невыносимой. Открыть глаза практически не представляется возможным, ведь свет делает состояние ещё хуже. Желудок также разрывается от боли, как бы напоминая, что Игорь засыпал туда горсть таблеток, залив алкоголем, а потом его заставили выблевать всё обратно. Но голова тревожит Грома куда больше. Он нехотя отстраняется от Разумовского, который тут же встревоженно смотрит на него, но Игорю совсем не до этого, он уже готов выть от боли, но Гром не позволяет себе этого, бормоча лишь хриплое: — Серёж, где ванная? Разумовский встаёт сам и подхватывает шатающегося Грома, и практически тащит его в ванную; у Игоря совсем нет сил, чтобы идти, и он опирается на крепкую руку Серёжи. Игорь тут же падает на колени рядом с унитазом, больно ударяясь ими, а Разумовский не на шутку пугается, не понимая, что происходит. И тут Грома наконец выворачивает. После того, как его вырывает, становится чуть легче, но ненадолго: следующие позывы рвоты тут же подступают. Кажется, алкоголь, таблетки и нервная обстановка сделали своё дело. Игорь отмечает, что Серёжа так и не ушёл, встав у входа в ванную, и Гром жутко благодарен ему за это. Боль чуть отпускает, а рвота заканчивается, позволяя Игорю свободно выдохнуть. Из глаз текут слёзы, из носа — кровь, а Грому почти плевать на это. А в голову снова закрадывается мысль, что лучше бы он умер, а не позорился перед Серёжей. Он же точно сейчас его бросит одного, да? Но Разумовский тихо садится на корточки рядом, сдёргивая с крючка полотенце, чтобы дать его Игорю, и произнося: — Оно чистое. Держи. Гром берёт его, тихонько благодаря и на автомате вытирая кровь. Получается неаккуратно, ведь руки трясутся, и Серёжа, вздохнув, берёт другое полотенце, аккуратно смачивая небольшую его область водой. Снова опустившись на колени, Разумовский осторожно вытирает кровь, а затем опять встает, чтобы достать ватный диск и перекись водорода. Смочив и скрутив диск, Серёжа даёт его Игорю, чтобы тот поместил его в ноздрю. Гром послушно выполняет всё, будучи не в силах думать и контролировать что-то самому. Голова болит, а глаза не фокусируются; только изредка бьётся в воспалённом мозгу мысль, что нельзя расслабляться, нужно оттолкнуть и бежать от Серёжи, ведь только в недоверии можно почувствовать себя в безопасности. От этой мысли Игорь дёргается, и его снова ударяет осознание, что он хочет расслабиться, чтобы за него всё решили и просто позаботились. Но паника подступает к горлу, крича, что нельзя терять контроль, нельзя доверять, ведь затем обязательно ударят и сделают больно. Гром переводит затравленный взгляд на Серёжу, чтобы загнанно, тихо произнести: — Мне страшно. Разумовский не перестаёт мягко поглаживать его по предплечью, но движения становятся более сдержанными, будто бы он боится, что Игорь может отпрыгнуть. Те доли секунды, что Серёжа не отвечает, Грому стыдно за свою слабость, беспомощность; казалось бы, он — взрослый, самостоятельный мужчина, но Игорь продолжает сидеть на чистом полу чужой ванной и плакать. Разумовский не приближается к нему, но и руку не убирает, показывая, что он здесь, рядом, но прекратит делать что угодно, если Грому станет некомфортно. Серёжа спокойным, уверенным голосом, от которого у Игоря невольно разливается тепло и чувство безопасности в груди, произносит: — Всё будет хорошо. Мы со всем справимся, слышишь? Ты сильный, очень храбрый и смелый, — он еле слышно вздыхает, прерываясь на секунду. — Я горжусь тобой невероятно. Мы справимся. И ты в безопасности. Все будет в порядке. От этого тона, спокойствия чужого голоса у Грома слёзы наворачиваются на глаза, потому что этому голосу хочется верить. Но грудь будто сжимают металлические тиски, не давая расслабиться и вдохнуть. Игорь благодарен Разумовскому за всё, что происходит; тот невероятно внимателен и спокоен и ведёт себя ровно так, как нужно Грому. Игорь пытается встать, и у него получается; правда, приходится опереться на протянутую Серёжей руку, но Гром поднимается почти сам, игнорируя навязчивое головокружение. Игорь умывается, а Разумовский выходит, не до конца прикрывая дверь и стоя рядом с ней, чтобы в случае чего подорваться и помочь. Гром отмечает в голове, что рад, что Серёжа даёт ему личное пространство, несмотря на недавние события. До кровати они доходят вместе, и Разумовский, убедившись, что Игорь удобно устроился, достаёт новую бутылку воды, открывает и вручает её Грому. Игорь произносит: — Спасибо большое. Серёжа мягко улыбается в ответ. Игорь недолго сидит, погрузившись в свои мысли, но вскоре снова осторожно касается руки Разумовского, и тот мягко поглаживает чужую ладонь, окружая теплом и заботой. — Серёж, можешь, пожалуйста, рассказать что-нибудь хорошее? — просит Гром, утыкаясь носом в грудь Разумовского, но не обнимая. И Серёжа, замечая, что Игорь хочет спать, рассказывает забавные случаи с работы, пока Гром не засыпает, лёжа совсем рядом с ним. Последнее, что бормочет Игорь перед сном — это «Не уходи». Разумовский старается не двигаться, пока Игорь не переворачивается на другой бок, отвернувшись от него. Серёжа тихо встаёт с кровати, чтобы быстро сходить себе за чаем и перекусом. Поставив на столик рядом с креслом чашку и блюдце, он удовлетворённо делает первый глоток обжигающей жидкости и выдыхает. Разумовский смотрит на три записки, лежащие на столешнице, и, глянув на мирно сопящего Грома, берёт их. Первая явно обращена к Прокопенко, и Серёжа откладывает её, не желая лезть в чужую личную жизнь без разрешения; вторая написана для Юли, Димы и Олега, и он кладёт её поверх предыдущей. И вот, в руках остаётся лист, исписанный мелким, косым почерком, наверху которого выцарапано «Серёже». Руки Разумовского мелко трясутся, и он прерывисто вздыхает, ещё раз глянув на Игоря. Серёжа отмечает про себя, вглядываясь в кривой почерк, что нервы у него ни к чёрту. И начинает читать. Гром много благодарит его за внимательность и заботу, затем много-много раз признаётся в любви. Игорь пишет, что Разумовскому будет намного легче без него, ведь Гром — обуза. У Серёжи на глаза выступают слёзы, когда он доходит до части, где Игорь умоляет его оставаться жить, рассказывает, какой Разумовский прекрасный и много-много извиняется. И вот Серёжа вчитывается в последние слова, написанные Громом: «Я не знаю, что у нас за отношения. Пере-дружба? Недо-любовь? Но я любил тебя. Продолжай жить. С любовью, Игорь». Разумовский не может сказать, что у них за отношения. Он тоже не знает. Серёжа откладывает записку, вытирая ладонью слёзы, льющиеся рекой из его глаз. Разумовский невольно задерживает взгляд на спящем Громе: он такой расслабленный и спокойный. Даже не верится, что несколько часов назад он пытался покончить с собой. Серёжа встаёт, отправляясь в ванную, чтобы немного привести себя в порядок. Он умывается ледяной водой, смывая слёзы, а затем смотрит на себя в зеркало. Нос чуть опухший, но это нестрашно. Разумовский распускает волосы, собранные в неаккуратный пучок, и распутывает их руками, чтобы затем сделать себе хвост и выйти из ванной. Не успевает Серёжа упасть обратно в кресло, как открывается дверь; Олег, глянув на спящего Игоря, жестом зовёт Разумовского к себе, и они вместе выходят в коридор. — Как ты? — спрашивает Волков, внимательно вглядываясь в заплаканное лицо друга. — Я переживаю за тебя. Серёжа нервно дёргает головой, а затем отвечает: — Я в порядке. Пока что, думаю, можешь не переживать за меня. Я в порядке. — Ладно, — кивает Олег, чуть нахмурившись. — Как ты сам? Мне кажется, в этой ситуации тебе похуже будет. — А мы здесь не меряемся, кому хуже, а кому лучше, Серёж, — отвечает Волков, и Разумовский кивает, затем утыкаясь лбом ему в плечо. — Любые переживания важны. Что касается меня, то я немного испугался, что… что не успею. Но успел. Осталось только успокоиться, — усмехается он, поглаживая Серёжу по волосам. Разумовский, в свою очередь, крепко обнимает Олега, крепко обхватывая его руками и поглаживая по спине. Они стоят так долго, возможно, несколько минут, прежде чем Серёжа начинает говорить: — Ты невероятно сильный. Правда, я… мне далеко ещё до тебя. Ты смелый и сильный, — Разумовский шумно выдыхает и продолжает. — Я-я не представляю, какую силу надо иметь. Ты спас уже не одну жизнь. Я хочу верить, что это всё не повлияет на твое самочувствие, но, пожалуйста, если будет плохо, обращайся ко мне. Даже если не будет плохо… я рядом, ладно? Ты — мой лучший друг, и я тебя очень люблю. Будь осторожен, прошу. — Я осторожен, Серёж. И я тоже тебя очень люблю, — тихо отвечает Волков, кажется, немного удивлённый. Когда Разумовский отстраняется, он быстрым жестом вытирает слёзы и, стараясь придать своему голосу уверенность, продолжает: — Возьми, пожалуйста, на ближайшие пару дней выходной. Я позвоню, если что-то случится. Отдохни, пожалуйста. — Но… — неуверенно начинает Волков, а затем замолкает. — Олеж, я справлюсь. И я позвоню, не переживай, ладно? Отдохни, пожалуйста. — Хорошо, — кивает Олег, понимая, что спорить бесполезно. — Спасибо большое. — Не надо благодарностей, — усмехается Серёжа.***
Разумовский сидит в кресле, задремав; Игорь спит мирно, но Серёжа всё равно неосознанно прислушивается к каждому звуку, будучи готовым подскочить в любой момент. Чуткую дрёму Разумовского нарушает шуршание с кровати, и он открывает глаза, в темноте вглядываясь в силуэт Грома, который, кажется, садится. — Серёж? — тихонько зовёт Игорь, сонно потирая глаза. — Да, я здесь, — так же негромко отвечает Разумовский. — Мне подойти? — спрашивает он и, услышав «угу», приближается и залезает на кровать. — Серёж, прости меня, — шепчет Гром, стоит только парню оказаться рядом с ним. — Тебе не за что извиня… — Серёж, — перебивает Игорь. — Мне есть, за что извиняться. Прости, пожалуйста. Разумовский осторожно касается его руки, а затем отвечает: — Прощаю.