my old lover, my old friend, i’ve been thinking of dying again.

And I love you With every broken part of me. — Может быть, покушаешь? — нарушает тишину Серёжа. Игорь чувствует, что не хочет расстраивать Разумовского. И кивает, хотя уверен, что кусок встанет поперёк горла. Хотя он не может сказать, почему решил, что Серёжа расстроится. Но вдруг тот правда за него переживает? Парень обещает скоро вернуться и уходит. Проходит несколько минут, которые Гром проводит, тупо смотря перед собой; и Разумовский заходит обратно в комнату с чашкой и тарелкой. Игорь ест, практически не чувствуя вкуса и игнорируя тошноту; руки не слушаются, трясутся, и он то и дело не попадает вилкой в рот. Серёжа не уходит, и Гром чувствует его присутствие, даже не поднимая взгляд. Игорю очень-очень стыдно за свою слабость. Сколько раз он плакал и впадал в истерики за это время? А сколько извинялся? Сколько раз Гром показывал свою ничтожную слабость за те долгие часы, что находился здесь? К глазам подкатывают слёзы, но он упорно сдерживает их, стараясь придать лицу максимально отсутствующее выражение. Желудок жутко болит, напоминая, что Игорь до этого момента не кушал несколько суток. Доев, он благодарит Разумовского, а тот забирает тарелку и устало улыбается в ответ. Гром рассматривает Серёжу, замечая, что тот выглядит плохо: синяки под глазами почернели, фигура кажется почти полупрозрачной в полумраке комнаты, глаза и нос чуть отекли, будто бы от слёз. Разумовский садится на край кровати, внимательно глядя на Игоря, и спрашивает: — Как ты себя чувствуешь? Гром зависает, стыдливо отводит взгляд, не зная, что ответить; Серёжа здесь старается, кормит, поит, заботится, а Игорю всё ещё плохо. Вот же он тварь неблагодарная. Грому должно быть хотя бы «нормально», а он чувствует себя так, будто его внутренности вытащили, оставив только пустую, саднящую и окровавленную оболочку. Игорю нечего ответить. Что ему сказать? «Плохо»? «Больно»? «Пусто»? — Сколько сейчас время? — шепчет он. Разумовский смотрит на свои наручные часы, а затем говорит: — Двадцать три минуты пятого утра. — Прости меня, пожалуйста, — голос у Грома невероятно тонкий, и он сам не узнает и не осознает, что это говорит он. — Чш, — Серёжа мягко накрывает ладонь Игоря своей. — Всё в порядке. Тебе не за что извиняться, солнце. Гром кивает, а внутри всё тревожно сжимается. — Серёж, мне кажется, тебе нужно отдохнуть, — эти слова даются тяжело, ведь Игорь совсем не хочет отпускать Разумовского. Но тому правда нужен хороший, крепкий сон и отдых. — Может быть, тебе нужно, ну… уйти к себе и поспать… хотя бы? Серёжа, кажется, святой. Он не спорит, не возмущается тому, что его прогоняют; в его тоне нет и капли обиды, только спокойствие и нежность, когда он произносит: — А ты хочешь, чтобы я ушёл? У Грома ком встаёт поперёк горла, ведь остатки здравого смысла кричат, что нужно отпустить уставшего парня, нужно дать ему отдохнуть, но эгоистичная часть Игоря так и вопит, надрываясь, что ему страшно, ему чертовски страшно оставаться одному. Хотя и с ним тоже страшно. Разумовский такой тёплый, он всегда так осторожно и любяще обвивает Грома руками, и Игорь просто-напросто боится остаться наедине со своим извечным желанием умереть и изрезать все конечности. Гром дрожит всем телом, голос предательски срывается, когда он бормочет: — Я хочу быть с тобой рядом. Н-но… не хочу, чтобы тебе было плохо. И Серёже этого достаточно. Он забирается на кровать, и Игорь льнёт к нему, прижимается всем телом, утыкаясь холодным носом в чужое плечо. И Разумовский шепчет: — Значит, я буду здесь. Гром всхлипывает и кладёт голову ему на грудь, слыша размеренное биение чужого сердца. Они засыпают вот так — в обнимку.

***

Игорь приходит в себя от головной боли, которая, кажется, стала постоянной спутницей его жизни. С хриплым стоном Гром открывает глаза и прилагает все усилия, чтобы перевернуться на другой бок. Кровать рядом пуста, но, пошарив рукой, Игорь чувствует, что подушка Серёжи ещё теплая. Он понимает, что нужно встать и дойти до ванной, чтобы хотя бы умыться, но тело невероятно тяжелое. На груди будто лежит бетонная плита, придавливающая её и мешающая дышать, а конечности словно налиты свинцом. Голова трещит, будто внутри неё стоит пустое ведро, по которому долго и упорно бьют ложкой, вызывая громкий звук и боль. У Грома просто нет мотивации вставать. Ну умоется он… и что? Жизнь станет легче? Перестанет болеть голова? Игорь захочет жить? Вряд ли. В этом просто нет смысла. Никакого. Он просто хочет заснуть и не проснуться. Но тонкий голосок в голове твердит: «Давай, Игорь, вставай, тебе надо умыться, чтобы не пугать своей рожей Серёжу». И вот это оказывается рабочим аргументом. Гром, с невероятным усилием спустив ноги на пол, предпринимает попытку встать; голова ещё сильней болит и кружится, но он всё же встаёт. На ногах держится Игорь недолго — буквально спустя несколько секунд ноги подкашиваются, перед глазами всё плывёт, и он падает, больно прикладываясь коленом и локтем об пол, а головой — о тумбу. В эту же секунду на этаж заходит Разумовский, и, услышав грохот, он мчится в комнату, где и застаёт беспомощно стонущего Грома. Серёжа требуется пара секунд, чтобы добежать до Игоря и помочь ему залезть обратно на кровать; хотя помощью назвать это трудно, ведь Разумовский сам поднимает чужое тело, укладывая Грома на кровать. Игоря хватает только на три слова: — Я же тяжёлый… — шепчет он. — Всё хорошо, солнце, пожалуйста, не переживай по этому поводу. Что произошло? Нужно вызвать врача? Ты ударился? Гром молчит. В голове медленно крутятся шестерёнки, а мысли разбегаются по углам сознания, мешая сосредоточиться на вопросах. Серёжа, не получив никакой реакции, кроме потерянного взгляда, вздыхает и спокойно, медленно и размеренно произносит: — Солнце, нужно ли вызвать врача? Через некоторое время Игорь мотает головой. — Хорошо. Ты большой молодец. Нужно ли обработать повреждения? И тут в голове Грома проносится осознание, что ему нужно обработать повреждения, но не те, которые он получил только что, а порезы, оставшиеся ещё со дня, когда он попытался покончить с собой. Игорь кивает, а затем хриплым шёпотом, медленно выговаривая слова, произносит: — Можно аптечку? Я… я сам. — Хорошо, конечно. Секунду, я её принесу, — отвечает Разумовский и отходит, чтобы достать аптечку и отнести её в ванную. Затем Серёжа помогает Грому встать и доводит его до ванной. Разумовский смотрит на Игоря несколько долгих секунд, будто бы раздумывая, стоит говорить что-то или нет, и всё же бормочет: — Если что — я в комнате. Позови, если будет что-то нужно, хорошо? — и Серёжа выходит, прикрывая за собой дверь, оставляя малюсенькую щёлку, в которую ничего увидеть невозможно, и Гром слышит отдаляющиеся шаги; он думает, что, скорее всего, Разумовский забрался с ногами в своё излюбленное кресло, откуда прекрасно будет слышно голос Игоря, если тот решит позвать его. У Грома трясутся руки, и он впервые за всё время концентрируется на своих ощущениях, пытаясь понять, насколько плохо обстоит дело с порезами; кожу бёдер неприятно саднит, а внутренняя сторона джинс наверняка пропитана кровью, ведь ткань стала грубее наощупь. Игорь резкими, нервными и излишне жёсткими движениями расстёгивает брюки и стягивает их, оголяя израненную кожу. Из-за грубого снятия джинс ещё не зажившие раны и порезы начали кровоточить, отчего на бледной коже, покрытой бордовыми, местами чёрными и жёлтыми корками, выступают алые капли крови. У Грома сбивается дыхание, будто бы его шею взяли и сжали, к горлу подступает ком, когда он видит, что натворил с собственным телом. На бёдрах нет ни одного живого места, каждый миллиметр покрыт гноем или кровью. Желтоватая жижа, вытекшая из порезов, мешается с алой кровью. Под всем этим проглядываются чернеющие синяки, дополняющие картину. От этого вида Игоря тошнит. Он зажимает рот рукой и почти до хруста кусает собственные пальцы, стараясь сдержать стон и слёзы. Но у Грома это не выходит, и из груди вырывается первый всхлип, а горячие слёзы стремительно катятся по лицу, тут же капая на ноги. Игорь пытается, честно пытается успокоиться и взять в руки аптечку, он достаёт вату и какое-то обеззараживающее средство, начинает промывать раны, но начинает плакать ещё сильнее, чётко ощущая собственную ничтожность и боль. Слабак. Ничтожество. Трус. Даже покончить с собой не смог. Ублюдок. Гром так ненавидит себя. Он не хочет находиться в своём теле. За что Игорю это? Где же он облажался, раз жизнь так наказывает его? Хотя, что за глупые вопросы. Гром виноват как минимум в том, что родился на этот свет. Отравил жизнь всех окружающих себя людей. Вот за это судьба его и наказывает. Всхлипы и стоны вырываются один на другим, а слёзы полностью заполняют глаза, и Игорь сначала не слышит стук в дверь, но улавливает голос Серёжи, произносящий: «Можно ли тебе помочь?». Гром открывает рот, чтобы ответить, но захлёбывается воздухом, но затем рвано выдыхает: — Серёжа… помоги… Разумовский тут же открывает дверь и делает несколько шагов в ванную, подходя ближе к Игорю, а затем замирает, посмотрев на ноги Грома. И тут он понимает, что Серёжа не в курсе, что Игорь режется. В голову больно ударяет осознание, что их дружбе пришёл конец. Их дружбе пришёл конец.