my old lover, my old friend, i’ve been thinking of dying again.

And it’s too late for me now And I need you to know I lied to you and myself Crossed fingers holding on I hope, You never lose your sense of wonder I hope, that you’ll always be young & Invincible. I hope you never lose your sense of wonder Don’t follow me down this road, I’ll only pull you under.

Игорю кажется, что в тот момент, когда Серёжа вошёл в помещение и увидел его бёдра, вселенная сжалась до размеров ванной, в которой они находятся. Гром за те несколько секунд, что Разумовский стоит в замешательстве, кажется, обдумывая свои дальнейшие действия, успевает попрощаться с Серёжей. Конечно, он ударит Игоря. Или унизит. Или скажет, какое он ничтожество. Гром же заслуживает этого. У Разумовского в этот момент в голове проносится вихрь мыслей, на долю секунды в глубине груди даже зарождается паника, но он глубоко вздыхает, игнорируя голос в голове, кричащий, что Серёжа должен был заметить раньше и помочь раньше. Ему сейчас не до угрызений совести. Разумовский садится на корточки перед Игорем, и мягко, медленно шепчет: — Я рядом. Мы справимся с этим, слышишь? Ты позволишь мне помочь тебе? Гром закрывает лицо руками и отворачивается, стараясь скрыть слёзы, которые наверняка сделают его ещё более жалким в глазах Серёжи. Кислород в лёгких заканчивается, дышать практически невозможно, но Игорь рвано вздыхает, а затем чувствует, как чужие тёплые пальцы осторожно касаются его руки и поглаживают ладонь. Гром не убирает её. Он плачет-плачет-плачет от чувства собственной ничтожности и мерзости, думая, что вот ещё секунда, и Разумовский точно уйдёт, оставит один на один с истерикой. Но Серёжа не уходит. Он продолжает нежными, спокойными движениями поглаживать ладонь Игоря и что-то шептать про «мы справимся», пока дыхание Грома не приходит в норму, а слёзы не заканчиваются. Игорь уже почти не плачет, от истерики остались только слёзы, изредка катящиеся по покрасневшим щекам, но ему всё еще страшно посмотреть на Разумовского. Зрительный контакт всегда делает более уязвимым, а куда ещё больше? Руки Серёжи всё еще держат его ладони, а какая-то часть Грома не верит в это. Как же это так? Он не ушёл? Даже если не ушёл… Разумовский наверняка его ненавидит. Или считает жалким. Слова срываются с губ раньше, чем Игорь успевает обдумать их: — Т-ты м-меня ненавидишь? Серёжа чуть хмурится, замечает Гром краем глаза и всё же смотрит на Разумовского: не в глаза, а на лоб и линию роста волос. Волосы у Серёжи красивые, блестящие и яркие, даже несмотря на то, что запутанные. Игорь готов думать о чём угодно, только не о своих словах, истерике и порезах, которые уже увидел Разумовский. Серёжа уверенно, но мягко начинает говорить, не переставая гладить и греть ледяные руки Грома: — Я тебя не ненавижу. Мне не за что тебя ненавидеть, понимаешь? И… селфхарм не может быть причиной для ненависти, — Разумовский вздыхает, а затем быстро целует Игоря в запястье, вызывая этим простым жестом слабую улыбку сквозь слёзы. — Эти… повреждения, порезы — часть тебя. Твоя кожа — это твоя история, понимаешь? Игорь кивает, вслушиваясь в каждое слово, и Серёжа продолжает: — Самоповреждения — это не стыдно. Я знаю, что наше общество плохо относится к такому, но ты не обязан это скрывать от меня. У тебя есть выбор — говорить или не говорить. И я приму любой твой выбор, — Разумовский начинает говорить чуть тише, будто бы сомневаясь в правильности собственных слов; у Грома сердце бьётся где-то в пятках, а на глаза снова наворачиваются слёзы от теплоты голоса парня. — Шрамы не делают человека хуже. Шрамы — это история. Они просто есть, понимаешь? Но… мне кажется, что тебе нужна помощь. Не только моя помощь или наших друзей, а профессиональная. И… и я здесь, потому что я хочу тебе помочь. И потому что я тебя люблю. И остальным тоже не всё равно на тебя. Игорь всё же ловит на себе взгляд Серёжи, и он не разрывает зрительный контакт, внимательно вглядываясь в чужие голубые глаза, полные искренности и… доброты. — Я хочу и готов тебе помогать. Я хочу быть рядом с тобой. Только, пожалуйста, прими эту помощь. Мою помощь, помощь профессионалов. Я постараюсь сделать всё, повторюсь, всё, — Разумовский делает ударение на последнем слове, — чтобы тебе было комфортно. Пожалуйста. Гром спускается на пол, садясь между Серёжей и стенкой ванной, касаясь своими обнажёнными коленями мягкой ткани домашних брюк Разумовского, а затем немного подаётся вперёд, обнимая его. Поза жутко неудобная, и, почувствовав руки на своей талии, Игорь залезает на колени к Серёже, обвивая его шею и прижимаясь всем телом. Он плачет, снова громко плачет, и Разумовский снова укачивает его, успокаивая и шепча, что они вместе справятся с этим. Гром чувствует тепло тела Серёжи, тепло его голоса, тепло объятий, его уверенных рук, сейчас так нежно гладящих напряжённую спину Игоря. Он снова ловит себя на мысли, что Разумовскому хочется доверять. Возможно, они просидели так не несколько минут, а несколько недель, месяцев или лет. Гром восстанавливает дыхание, чуть успокаивается и медленно отстраняется от Серёжи. Тот держит его руку и гладит её, будто бы немного задумавшись, но затем он задаёт вопрос, ставящий Игоря в тупик: — Тебе нужна помощь с… с обработкой повреждений? У Грома слёзы наворачиваются на глаза прежде, чем он успевает сказать что-то связное, а Разумовский понимает всё, но всё же ждёт, пока Игорь не скажет словами, чтобы быть уверенным. После того, как Гром кивает и одними губами шепчет «да», Серёжа берёт вату и пластиковую баночку с прозрачной обеззараживающей жидкостью и начинает осторожно протирать порезы. Игорь невольно вздрагивает от боли, а Разумовский тут же убирает руку и, недолго подумав, начинает слегка дуть на повреждения, кладя свою ладонь на предплечье Грома и чуть поглаживая, будто бы пытаясь успокоить. Игорь не может отвести взгляд от собственных бёдер — в некоторых местах кровь продолжает выступать, затекая на тёмные корки и засохший гной. Это месиво жутко саднит, а зрелище гипнотизирует, не давая отвернуться, несмотря на рвоту, подступающую к горлу. Гром изо всех сил старается сконцентрироваться на тёплых пальцах Разумовского, чтобы не заплакать и не застонать от боли. Через несколько минут Игорь позволяет Серёже продолжить. Больно. Но Гром заслуживает боли. Разумовскому либо мерзко, либо страшно, либо… просто неприятно. В любом случае неприятно. И Игорь виноват. Он заслуживает боли. Однозначно. Может, будет лучше оставить всё, как есть? Пусть гноится, пусть ему станет ещё хуже, пусть… Слова срываются с губ Грома быстрее, чем успевает обдумать их: — А это точно надо?.. Серёжа поднимает взгляд и хмурится, будто бы пытаясь понять вопрос Игоря. Спустя пару секунд он ловким жестом заправляет прядь волос за ухо и спрашивает: — Что ты имеешь в виду? — Ну… вот эта… обработка, зачем это нужно? Зачем? Мне… м-мне же плевать… всё равно рано или поздно умру… — и Гром замолкает, поняв, что зря открыл рот. Он стыдливо опускает взгляд, — сил нет смотреть на складку меж бровей Разумовского, на его задумчивость, — снова разглядывая разодранную кожу. Игорь думает, что Серёжа ничего не ответит и уйдёт, но он слышит мягкий голос, произносящий: — А мне не плевать. Мне не всё равно на твоё состояние, — парень запинается, а затем продолжает обрабатывать. — Спасибо, — шепчет Гром спустя несколько секунд тишины и прерывисто вздыхает. Игорь отмечает у себя в голове, что Разумовский действует донельзя аккуратно: его пальцы практически невесомо размазывают заживляющую мазь по порезам, а бинты Серёжа не затягивает слишком сильно, и Грому почти не больно. И от мягкости Разумовского теплеет где-то в районе сердца. Когда повреждения прячутся за бинтами, Серёжа легко и быстро целует Игоря куда-то чуть выше колена, где только что скрылся особо глубокий порез. Гром даже не успевает отреагировать: Разумовский встаёт и моет руки, говоря что-то про то, что сейчас принесёт мягкие и свободные штаны, чтобы ничего не перетягивалось, и порезы заживали. Он выходит, и Игорь проводит это время, переваривая произошедшее. Серёжа не кинул его. Не сказал, что Гром мерзкий. Не показал отвращения. И даже поцеловал его в бедро. Как это понимать? Мысли перетекают друг в друга медленно, словно желе, но Игорь вскоре приходит к выводу, что Разумовскому хочется доверять. Только… страшно. В ванную снова входит Серёжа, негромко произнося: — Вот одежда. Она абсолютно чистая, не переживай насчёт этого, — он подходит и вручает Грому маленькую стопку аккуратно сложенной одежды. — Я буду в комнате, хорошо? — дождавшись заторможенного кивка Игоря, Разумовский выходит, неплотно прикрывая за собой дверь. Гром переодевается, со смущением натягивая на себя чёрную футболку с каким-то странным бешеным принтом и свободные мягкие штаны. Он делает пару шагов, подходя к раковине и зеркалу; секундного взгляда на себя хватает, чтобы понять, что всё плохо. Вскоре Игорь выходит в комнату, неловко заминая руки; он сразу замечает Серёжу, сидящего в своём излюбленном кресле и что-то печатающего в телефоне. Гром медленно прикидывает, что лучше сделать: промолчать или заговорить. Он так и не приходит к ответу, ведь Разумовский откладывает телефон и мягко улыбается ему одними уголками губ. Такое незначительное движение, а в сердце Игоря снова что-то тает. В который раз за день? Серёжа плавно поднимается и подходит к нему, оставляя между их телами небольшое расстояние. Такое, чтобы быть рядом и не нарушать границ. Идеальное. — Сядем? — осторожно нарушает тишину Разумовский. Гром кивает. Оба забираются на кровать, и их колени практически соприкасаются. Игорь не может сказать, сколько они так сидят, пока он не решается нарушить тишину: — Серёж, — говорит Гром тихо, думая, как приятно произносить это имя. Оно такое мягкое, красивое и тёплое. — Можно… обнять тебя? Разумовский кивает, упираясь спиной в подушки и принимая устойчивое положение. Игорь приближается и осторожно кладёт свою голову на его плечо, а руками касается талии. Серёжа прижимает Грома к себе, начиная поглаживать по спине. Игорю сразу же стало тепло. Он чувствует, как размеренно поднимается и опускается чужая грудь, ощущает мягкие движения рук вдоль лопаток, вдыхает чуть заметный запах кожи и давно выветрившегося парфюма Разумовского. Грому всё ещё больно. Но и почти спокойно. Игорь понимает, что им нужно поговорить. Необходимо объясниться, рассказать про свои чувства, про пережитое. И, скорее всего, Серёжа тоже это осознаёт. Спустя несколько долгих минут Разумовский произносит: — Игорь, мы можем поговорить? Гром чуть колеблется, но затем практически незаметно кивает, а Серёжа продолжает: — Ты… ты понимаешь, — он вздыхает, выдавая свою нервозность. Разумовский правда старается скрыть свои эмоции, и это заметно, но Игорь слишком хорошо его знает. — Нужно сходить к врачу. — Я знаю. Я был, — Гром чуть отстраняется, смотря парню в глаза. Ему больно об этом говорить, и Игорь морщится, но продолжает. — Я… мне было плохо. Поставили вроде как тяжёлую депрессию или какую-то такую херню, — он запинается, собирая силы, чтобы продолжить. — Это было несколько месяцев назад, — после этих слов Гром отворачивается, замолкая. Серёжа не перестаёт поглаживать его по спине, мягко произнося: — Кто ещё об этом знает? — Я и психиатр. Ты только что. Всё. Разумовский в целом выглядит спокойно, и Игорь поражается его силе. Он реагирует на всё так, чтобы не напугать Грома. Серёжа не обвиняет его, не унижает и не ругает. Просто принимает. — Давай ты сходишь к врачу? Я помогу, чем смогу. У меня есть контакты двух хороших психотерапевток, у Олега есть проверенный психиатр. Пожалуйста, давай попробуем облегчить твоё состояние, — тихо произносит Разумовский, убирая свою руку с его спины и переплетая их с Игорем пальцы. — Ладно, — одними губами произносит Гром. В голове не укладывается; Игорь может понять, откуда Олег знает психиатров. Он прошёл войну, и Гром уже слышал, что после службы Волков долго лечится. Но у Серёжи? Откуда? Спустя несколько минут Разумовский подаёт голос, негромко произнося: — Ты очень сильный человек. Я горжусь тобой. Ты преодолел очень многое. И… спасибо. Всё будет хорошо. Мы справимся. Вместе. Игорь улыбается краешком губ, шепча благодарность. — Давай я запишу тебя к врачу? — мягко спрашивает Серёжа. — Угу. Серёж… спасибо. Это… паспорт в кармане куртки. Ну, вдруг… Разумовский кивает. Вскоре Серёжа оставляет Грома одного, клятвенно обещая вернуться через пару минут. А Игорь сворачивается на опустевшей кровати калачиком и прикрывает глаза. Всё ещё больно. Но с Разумовским они, кажется, правда вместе.