I wanna see every sight You are your world as I am mine Maybe one day we’ll coincide So I can see the stars in your eyes. I’m just pieces of every single thing I feel and every word I say I’ve come to see that memories are the only things that never age.
Юля и Дима. Близкие друзья Игоря. С ними Гром сблизился примерно в то же время, что и с Серёжей и Олегом. Но Пчёлкина и Дубин всё ещё не в курсе произошедшего. Игорь, как ни крути, отвратительный друг. Он и прижимает острые колени к своей груди, а на краю сознания мелькает мысль, что он очень похудел за последние месяцы; но Грому сейчас не до этого, у него есть гораздо более важная причина для самобичевания. Он поворачивается на другой бок, разглядывая прикроватную тумбу и вид из панорамного окна. Комната очень светлая и просторная. Нужно было попросить Серёжу рассказать всё Диме и Юле. Хотя… Игорь и так ему мешает. И так просит слишком много. И так доставляет Разумовскому кучу проблем. Лучше бы он умер в тот самый день. Гром зарывается пальцами в грязные волосы, больно их оттягивая; у всех близких ему людей есть своя жизнь. Может быть, им до такого жалкого Игоря нет никакого дела? Противоречие. Везде сплошные противоречия. Интересно, что ближе к реальности: то, что Юле и Диме плевать на ничтожного, слабого человека в лице Грома, или то, что они переживают? В любом случае Игорь облажался. Он судорожно вздыхает, ещё сильнее оттягивая волосы и лишь спустя несколько минут осознавая, что в руке остались еле заметные кудри. Гром, даже не задумываясь, вырвал у себя прядь волос. Замечательно. Зашибись. И, конечно же, он мешает Серёже и Олегу. Они, кажется, уже давно вместе… по крайней мере, они очень близки и не скрывают этого, и Игорь уверен, что он мешает их отношениям. Да и кровати везде двуспальные. Они точно встречаются. Вот такой жалкий Гром перетягивает на себя всё внимание Разумовского. Снова мешает и разрушает. Ничего нового, всё как всегда. Сердце бьётся где-то в горле, и он жмурится, стараясь сконцентрироваться на дыхании. Скоро вернётся Серёжа, а Игорь не хочет снова плакать и истерить при нём, доказывая свою ничтожность в миллионный раз. Хотя Разумовский, если бы услышал эти мысли, сказал бы, что Гром не ничтожен, а эмоции нормальны, и не стоит их стыдиться. Дыхание сбивается, и он еле сдерживает кашель; перед глазами проносятся обрывки воспоминаний, тех самых воспоминаний, когда… Нет. Можно же хоть раз не поддаться этому? Хотя бы попробовать. Ком в горле распухает; Грому кажется, что он не здесь, будто бы снова невозможно пошевелиться, словно в живот снова прилетает удар, вокруг слышится дьявольский смех и требование ответа. «Нет, нет, нет, это всё в прошлом», — лихорадочно повторяет у себя в мыслях Игорь. Это всё в прошлом. Но почему же прошлое не уходит, а старые раны никак не заживают? Гром вдыхает прохладный воздух, отгоняя все воспоминания. Он в башне. С Серёжей. В безопасности. Игорь слышит, как дверь в комнату открывается, а звук шагов приближается. Гром переворачивается и, игнорируя головокружение и слабость в мышцах, садится, опираясь на подушку. Разумовский выглядит немного потрёпанно: волосы собраны в неаккуратный пучок, а под глазами залегли еле заметные тени. Но он всё равно мягко улыбается, стараясь подбодрить Игоря. Гром хлопает ладонью по месту рядом, бессловесно приглашая сесть рядом, и парень, обогнув кровать, залезает на неё. Они несколько долгих секунд сидят в тишине, пока Игорь изо всех сил старается сконцентрироваться на реальности, в не на чёрно-белых обрывках воспоминаний. Когда ему это удаётся, он произносит, вздрагивая от звука собственного голоса: — Серёж, как ты? Разумовский, кажется, не ожидает такого вопроса, но слабо улыбается уголками губ, отвечая: — Я в порядке. — Точно? — Гром прикусывает губу. — Точно, — уверенно кивает он, улыбаясь шире. Вскоре Игорь привыкает к тишине; с Серёжей она кажется такой правильной и… спокойной. Но один вопрос не даёт расслабиться, заставляя ковырять кожу на руках до тех пор, пока Разумовский не кладёт свои ладони поверх пальцев Грома, бессловесно прося прекратить. И он перестаёт, шумно выдыхая через нос и начиная говорить: — Серёж, а… — Игорь запинается, опуская взгляд и невидяще смотря на свои колени. — Кто-нибудь, ну… знает о произошедшем? Юля, Дима? — на языке крутится имя Прокопенко, но Гром знает, что у Разумовского не может быть никаких контактов Фёдора Ивановича, поэтому и спрашивать бессмысленно. Серёжа мнётся, но Игорь не смотрит на него, ожидая ответа. — Нет. Они не знают, что произошло. Я подумал, что лучше, чтобы ты сам рассказывал то, что сочтёшь нужным, — Разумовский задумывается, невесомо поглаживая ладони и запястья Грома. — Ты хочешь, чтобы я рассказал? — Я… сам, наверное… — он судорожно вздыхает, краем глаза замечая, что по лицу Серёжи скользит тень тревожности, которую тот быстро скрывает. — Я… прости, пожалуйста… Можно какой-нибудь телефон? Я… я хочу позвонить Фёдору Ивановичу, мой телефон у меня дома, а я не предупреждал… ну… что… — у Игоря язык не поворачивается сказать про свою попытку суицида. Щиплет глаза. Не до этого сейчас. Разумовский не давит, не спрашивает, понимая всё; он отточенным движением достаёт свой телефон из кармана, открывает панель для набора номера и вручает его Грому. — Только, Игорь… — произносит Серёжа. — Скоро должен подойти курьер. Я просто предупреждаю заранее. — Хорошо, спасибо, — кивает Гром, думая, что в приходе курьера точно не может быть ничего страшного. Он же с Разумовским, всё будет в порядке. Игорь в безопасности, да? Игорь немного нервничает — он никогда не держал такой дорогой телефон с большим ровным экраном и несколькими камерами сзади в руках. Руки дрожат, но Грома успокаивает то, что они на кровати, и падение телефона не будет страшным, да ведь? Серёжа быстро целует его руку — хотя это не столько поцелуй, сколько просто мимолётное проявление поддержки — и спрашивает: — Мне выйти? Гром поднимает на него взгляд и испуганно и резко мотает головой, ужасаясь одной мысли о том, чтобы снова остаться одному, когда плохо. Разумовский всё понимает; он проходит и садится в своё излюбленное кресло, оставляя между ними расстояние, чтобы Игорь чувствовал, что у него есть личное пространство. Гром еле попадает пальцами по цифрам, набирая номер Фёдора Ивановича. Гудки кажутся бесконечно долгими, но на деле проходит несколько секунд, прежде чем Прокопенко берёт трубку. — Кто звонит? — раздаётся грубоватый голос Фёдора Ивановича, который, кажется, очень нервничает. Игорь вздыхает, а человек на том конце замирает. — Дядя Федя, — тихо мычит Гром, будучи не в состоянии разговаривать чётко. Голос дрожит, а сил, даже чтобы нормально открыть рот, не хватает. — Игорь?! — восклицает Прокопенко. — Мы с Леной так за тебя переживали! На звонки не отвечаешь, на работу не приходишь, дверь не открываешь, — он вздыхает, переводя дух, а Игорь давит в груди всхлип, чтобы не пугать. — Ты где пропадал?! Я так переживал за тебя, ты же нам не посторонний человек, ты как сын на… Гром всё же хлюпает носом, судорожно вздыхая, а Фёдор Иванович замолкает, прерываясь на полуслове. Игорь краем глаза замечает, как Серёжа поднимает взгляд, и жестом показывает, что сейчас помощь не нужна. Разумовский понятливо кивает и снова утыкается в книгу. Прокопенко нарушает напряжённое молчание, испуганно говоря: — Игорь, что случилось? С чьего телефона ты звонишь? — Я… я… с телефона д-друга… уволь меня, дядь Федь… я не з-заслуживаю с-своей должности… пожалуйста… прости… я в-в-вии-новат, — не плакать не получатся. Слёзы застилают глаза, связывать слова не представляется возможным. Гром захлёбывается чувством собственной ничтожности. — Куда мне приехать, где ты? Что происходит? — напряжённо спрашивает Прокопенко. Серёжа кладёт книгу на стол и тихо подходит к Игорю, забираясь на кровать. Гром сразу льнёт к парню, утыкается лбом в его плечо, а Разумовский легонько сжимает его ладонь в молчаливом знаке поддержки. — Я… — он заикается, давая себе мысленный подзатыльник и сжимая свободную руку в кулак, ощутимо впиваясь ногтями в ладонь. — Прости… пожалуйста… я… — Игорь поднимает взгляд, одними губами спрашивая, можно ли сказать, где он находится, на что Серёжа кивает. — Я в б-башне «Вместе». Он всхлипывает, ладонью размазывая слёзы по лицу, пока Фёдор Иванович не говорит: — Ты один? — Н-нет… с д-другом, — еле слышно бормочет Гром. — Я скоро приеду, — и Прокопенко запинается, чтобы затем произнести. — Можешь дать трубку другу? Игорь колеблется, почти до крови прикусывая губу, но всё же протягивает телефон Серёже. Тот почти уверенно принимает его и здоровается. Гром не понимает, о чём они говорят; в голове пульсирует чувство вины, слёзы затмевают всё, в ушах звенит. Он старается сдержать рыдания, молча уткнувшись в свои ладони. Разумовский, кажется, обещает Фёдору Ивановичу, что будет рядом с Игорем. У Грома ком подступает к горлу, мешая нормально дышать. Он хрипит, кашляет, пока ладонь Серёжи не ложится ему на плечо, мягко поглаживая в попытке успокоить. Разумовский уже попрощался с Прокопенко и отложил телефон, поворачиваясь к Игорю. — Хей, солныш, — нежно произносит Серёжа. — Можно тебя обнять? От этого «солныш» в груди что-то скрипит. Грому никогда не давали такую милую кличку. Он кивает, и Разумовский прижимает Игоря к себе, снова поглаживая по лопаткам. Интересно, сколько раз за последние дни они так сидели? Гром опять всхлипывает, ослабевшими пальцами цепляясь за футболку Серёжи, на грани слышимости бормоча: — Серёжа, Серёженька, пожалуйста, скажи, что всё будет хорошо… Разумовский тут же отвечает: — Всё будет хорошо. Правда, будет. Ты справишься. Мы справимся. Игорь прикрывает глаза, расслабляясь на чужом плече. — Ты — самый сильный, самый смелый, самый чудесный человек, — продолжает Серёжа. — Я горжусь тобой. Гром тяжело выдыхает через нос и бормочет невнятное «Спасибо». Он резко вздрагивает, отпуская Разумовского, когда голос Марго предупреждает, что курьер поднимается на лифте. Серёжа шепчет что-то вроде «Извини», слезая с кровати и выходя в коридор. Дверь остаётся открытой; Игорь старается подавить возросшую в груди тревожность. Плохое предчувствие тянет его выглянуть, посмотреть, в порядке ли Серёжа. Разумовский коротко кивает какому-то парню в ярко-красной куртке, с тёмными, короткими волосами, еле различимым пирсингом брови. Тёмные, короткие волосы, пирсинг брови. Волосы. Пирсинг. Гром чувствует, как земля уходит из-под ног. Он пытается ухватиться за что-нибудь, но ослабевшие руки намертво застывают в обороняющейся позе. Тело Игоря сковывает страх. Дикий, необузданный страх. Он боится дышать, но делает это очень часто, вдыхая мало и быстро. Перед глазами плывут круги, которые складываются в ужасное лицо, которое до сих пор снится ему по ночам.***
Гром растирает покрасневшие пальцы. Сегодня он забыл перчатки на столе в отделе, а холод жуткий. Ветер воет в ушах, под шапкой, волосы примёрзли к вискам, а ресницы стали тяжёлыми от влаги. Игорь кутается в шарф, связанный тетей Леной когда-то давно, натягивая его по самые глаза. Он всё время, что идёт домой, думает о деле, которым занимался весь день. Очень странное дело, мутное. Нужно быть осторожным, пока не состоится суд. А то мало ли что. По спине бегут мурашки, когда за спиной слышится хруст недавно выпавшего снега. До подъезда какие-то двести метров. Гром уже видит окна своей квартиры, в которых горит свет. Ещё чуть-чуть, и он будет кутаться в любимый плед, пить горячий чай и отчитывать, смеясь, Дениса за то, что он не носит шапку в такую холодину. Лишь бы успеть… Резкая, пронзающая боль в районе затылка, расходится неприятным теплом по всему телу. Гром поворачивается и получает ещё один удар в нос. Слышится мерзкий хруст, и по замёрзшему лицу текут алые капли. Игорь старается ответить на удар, заносит кулак и упирается спиной в стену. Его загнали в угол, как дикого зверя. Гром бьёт и попадает в скулу, как вдруг руки в чёрных перчатках берут его за грудки и ударяют головой о стену. Мир плывёт.***
Левую лодыжку пронзает резкая, неприятная боль. Игорю требуется несколько секунд, чтобы осознать, что это всего лишь снег. Он искренне думает, что лежит перед парадной, но через пару секунд осознает, что его волокут. Драться Гром не может — устал, замерз, а голова отказывается работать даже сейчас. «Ну же!» «Думай! Думай!» Он замечает окна своего двора. Некоторые открыты, если сильно закричать, Игоря услышат и помогут. Услышат. — Помоги… — тело содрогается. Тонкая игла входит в шею, пронзая это место резкой болью. Перед глазами в очередной раз всё плывёт, тело обмякает, а мозг отключается.***
Первое, что чувствует Игорь, — это холодный, пропитанный страхом и сыростью запах. Холод и сырость смешиваются с тяжёлым запахом земли и чего-то гнилого. Игоря начинает мутить. Позже отдаются болью онемевшие руки и ноги. Игорь понимает, что связан. И… плохо связан. Ноги идут противной рябью. Дышать невозможно. Сломанный нос противно сипит, а на губах чувствуется привкус засохшей крови. Мужчина приоткрывает глаза. Лампа, стоящая перед ним на столе, слепит не привыкшие к свету глаза. Игорь тихо стонет, как вдруг слышит тихий шепот: — Доброго утра, — прохладное дыхание на загривке. Сердце кольнуло острой болью — Денис любит шептать ему слова в загривок. Ком застывает посреди горла. Хочется кричать, оскорблять, рвать веревки и драться, но он может лишь измученно, нервно дёрнуть рукой. — Я вижу, тебе нравится гостить у меня? — человек выходит из-за спины. Высокий, с темными короткими волосами и колечком в брови. Руки забиты татуировками. Мужчина несколько раз пускает пар изо рта и смотрит на Игоря, одаривая того тяжёлым, ледяным взглядом. — Я думаю, тебе стоит рассказать всё, что знаешь, а знаешь ты много, — он присаживается на край стола, скрещивая руки на груди. «Не смей», — мысленно приказывает себе Гром, внимательно рассматривая комнату. — Убийство Александра Михайловича Иванова. Ты же следователь по этому делу. Хотя, я бы сказал, что ты — мусор, — он брезгливо приподнимает лицо Игоря, крепко сжимая подбородок. — Ни на что неспособный мусор. — Я ничего не знаю, — хрипло произносит Гром, сдерживая нервную улыбку. Кажется, ещё чуть-чуть, и он засмеётся. От страха, сдавливающего все внутренности, от осознания собственной беспомощности, от обстановки и холода. — А я вот знаю, что знаешь, — его голос настолько холоден и небрежен, что у Игоря бегут мурашки по спине. Брюнет размахивается и бьёт Игоря кулаком по лицу. Больно, неприятно, но эта боль даёт ему понять, что он жив. А он обещал хранить тайну, пока живёт. — Значит, тебе кто-то напиздел, — выдыхает Гром. Эти слова он говорит больше для себя, чем для него. Крыса. У него в отделе крыса. Его сдали. А Игорь облажался. Брюнет не отвечает, хватая Грома за волосы, заставляя посмотреть в глаза. Тёмно-карие, холодные, жестокие. Игорь видит, что этот человек убивал. И не раз. Расчётливо и беспощадно. Дышать тяжело. — Говори, — тянет мужчина, не отпуская волосы. — Иначе встретишься со своей мамашей. А ведь она была такой же слабой, как и ты, — он подносит к горлу Игоря нож. Обычная складная бабочка. Гром и сам такую таскает с собой. Приглядевшись, он замечает инициалы на рукоятке: «И.Г». — Ты же не против? — интересуется брюнет приторно-сладким голосом, сильнее надавливая на нежную кожу. — Подавись, — с отвращением выплёвывает Игорь, тут же ощущая острую боль. — Вань, тут такое дело… — слышится голос из-за приоткрывшейся двери. — Пошёл вон отсюда! — рявкает Иван, снова устремляя безумный взгляд на Грома. — Так что, по-хорошему говорить будешь? — Я ничего не знаю! — кричит Игорь, надеясь, что панические нотки не были слышны. Пару секунд ничего не происходит. Гром неглубоко дышит, стараясь не напороться на лезвие. — Значит, — с притворным сожалением вздыхает Иван, — будет по-плохому. Он надавливает на лезвие и ведёт его вниз. Брюнету явно нравится наблюдать, как лезвие ножа рассекает кожу, заставляя Игоря жмурится, чтобы не закричать. Тёплая кровь течёт по шее, пачкая ледяной металл и одежду Грома. — Как же жа-а-аль, — тянет Иван. — Тогда может быть… Денис расскажет, м? — он убирает нож, второй рукой проводя по свежим порезам, размазывая кровь по коже. — Только попробуй, — сквозь зубы шипит Гром. — А то что? — приторно-сладким голосом произносит Иван, замечая, как плотно сжались и задрожали губы Игоря. — Ну давай, поплачь ещё. Будешь весь в мамашу, — добавляет он, громко смеясь. Иван разворачивается, в несколько крупных шагов преодолевая расстояние до двери и оставляя Игоря одного в темноте и холоде. Денис… Господи, только не он. Гром чувствовал, что надо было порвать с парнем сразу после того, как узнал о деле. Но нет же. Игорь обрёк и его, и себя на страдания. В глазах скапливаются тёплые слёзы, и Грому остаётся только жмуриться, не давая им пролиться. Только не Денис. Игорь готов умереть, но этот парень должен жить. Он же ни в чём не виноват. Вскоре Гром отключается, вспоминая спокойный взгляд синих глаз Дениса, его шёпот перед сном и тепло губ.***
— Игорь, — мужчина не понимает, чей это голос. Что с ним? Где он находится? Кажется, над головой белоснежный потолок, а не гнилые доски. Гром каким-то образом осел на пол, а Серёжа прямо перед ним, на корточках. Горло противно саднит. Он что, кричал? Как долго он пробыл… там? Лицо влажное. Слёзы всё ещё текут из глаз. Какое-то всё странное. Нереальное. А то, что он только что видел, — реальность? А Серёжа настоящий? — Игорь, ты слышишь меня? Боль. Шею саднит, и Игорь дотрагивается до порезов на ней. Крови нет, под пальцами чувствуется лишь шероховатость шрамов. Это было нереально. Это был очередной… как врачи тогда это называли? Флешбэк? Гром наконец переводит взгляд на Разумовского. Всё расплывается из-за слёз, но он кажется… встревоженным? Или это испуг? Какое же странное. Чужое. Игорь словно сам себе не принадлежит. Это всё — спектакль, который разыгрывается у него в голове. Гром не может ни на что влиять, он абсолютно беспомощен, да ведь? — Скажи хоть что-нибудь, Игорь, прошу, — шепчет Серёжа. Он не рискует дотронуться до Грома. Боится. — Д-да, я… слышу. М-мы… где? Разумовский растерянно хмурится, непроизвольно наклоняясь чуть ближе к нему, и произносит: — В башне «Вместе». В гостевой спальне. На сорок первом этаже. Игорь выдыхает. В безопасности. Он широким жестом утирает слёзы, отгоняя последние видения. Дышать всё ещё тяжело. Гром не обращал до этого момента внимание, но дыхание частое, неглубокое, будто он пробежал стометровку. Может, рассказать о… воспоминаниях Серёже? Может, попытаться довериться, отпустить? Одна мысль об этом вызывает острый приступ паники. Сердце колет, а дышать и так невозможно. — Я… снова был там, — Игорь неосознанно раскачивается из стороны в сторону, расфокусированным взглядом глядя куда-то в пустоту. — И он… тоже был. Снова бил. И резал, — горло сжимается всхлипом. — Он говорил, что приведёт его. И будет плохо. И ведь правда будет плохо, — Гром замолкает, а на краю сознания мелькает мысль, что Серёжа ничего не поймёт. Это звучит, как набор несвязанных слов. В голове каша. Спина болит из-за сидения на полу. Мысли разорваны. Начало в одном месте, а конец — совершенно в другом. — Игорь, сейчас ты в безопасности. Его… его здесь нет, слышишь? — очень тихо и мягко, будто боясь задеть, произносит Разумовский. — Всё будет хорошо, — даже сам голос у него не резкий, а бархатистый. Гром хлюпает носом, ничего не отвечая. Он хочет обнять Серёжу, но страшно, что прикосновения вызовут ещё и паническую атаку. — Фёдор Иванович, наверное, скоро приедет, — шепчет Игорь, снова утирая слёзы. — Пойдём на кровать? Разумовский кивает, вставая сам и помогая Грому. На мягкой постели удобнее, чем на прохладном полу. Игорь всё же прижимается к Серёже, утыкается носом в его острое плечо, позволяя обнять себя и укачать. Грому всё ещё кажется всё странным. Но Разумовский, гладящий его по спине, ощущается правильным. Он и на ощупь, и по поведению мягкий и тёплый. Заботливый. Настоящий. Игорь чувствует даже сквозь одежду, что руки у Серёжи прохладные. А плечи, спина и грудь очень тёплые. Гром трётся щекой о плечо Разумовского, вдыхая свежий, практически выветрившийся запах его духов. Парень чуть усмехается, целуя его в макушку. Игорь всё же отстраняется. Скоро прибудет Прокопенко, а он заплаканный и отёкший. Объяснять это будет сложно. — Я пойду умоюсь, — бормочет он, и, увидев кивок Серёжи, Гром поднимается, нетвёрдой походкой направляясь к ванной. Разумовский тяжело вздыхает, оставшись один. Но не время раскисать. Он достаёт телефон, чтобы напечатать Олегу просьбу: «Пожалуйста, встреть внизу Фёдора Ивановича Прокопенко и отведи его на сорок первый этаж в гостевую квартиру. Спасибо». Серёжа видит два непрочитанных сообщения; одно от Юли, другое от Димы. И оба спрашивают, знает ли он что-нибудь о том, где Игорь. Он задумывается на секунду, не зная, что отвечать. Нужно сказать правду, но не сообщить слишком много. В итоге Разумовский решает написать, что Гром сейчас у него в относительной безопасности. Но Игорю плохо. Ответ приходит практически сразу: «Насколько всё плохо?» Серёжа печатает: «Плохо, но пусть он сам расскажет». Дверь ванной открывается. Гром уже забирается на кровать, когда Разумовскому приходит сообщение, что Олег и Прокопенко поднимаются. — Фёдор Иванович сейчас придёт, — говорит Серёжа, внимательно смотря на Игоря. Тот кивает, тихо спрашивая: — Насколько ужасно я выгляжу? — Ты — самый красивый человек на планете, Игорь. Нос и глаза немного отекли и покраснели, но ты всё равно самый красивый. Гром улыбается уголками губ, последний раз вытирая слёзы и шепча «Спасибо». Из коридора слышится тихая мелодия, оповещающая о том, что двери лифта открываются. Разумовский поднимается, мимолётно сжимая руку Игоря и говоря, что всё будет хорошо. Гром бормочет, что не сможет встать из-за головокружения. Дверь в комнату распахивается. Прокопенко выглядит пугающе-серьёзно, и Игорь невольно сжимается и горбится под его взглядом, стараясь выглядеть ещё меньше и незаметнее. Фёдор Иванович поворачивается к Серёже, строго глядя на него. Разумовский протягивает руку для рукопожатия, и тихо, но уверенно произносит: — Здравствуйте. Меня зовут Сергей. Приятно познакомиться, Фёдор Иванович. — Здравствуйте, — кивает Прокопенко. — Я вас помню. Фёдор Иванович подходит к Игорю, а Разумовский, напоследок улыбнувшись Грому, выходит в коридор. Последнее, что видит и слышит Серёжа прежде, чем закрыть за собой дверь, это объятия Игоря и Прокопенко, а затем слова «Ты же понимаешь, что уволен?».