When shadows fall and darkness calls
Save me from myself and alleviate the pain
I feel my heart break apart
Bursting into pieces
Under all the secrets
Am I destined to wear these chains?
Remind me once again
Why everything goes up in flames
Alleviate the pain
Игорь редко видит, как Серёжа злится. Но от одного вида голубых глаз, в которых плещется злость, сердце замирает. Он в голове быстро прикидывает, может, это он в чём-то виноват? Может, Гром сделал что-то не так и разозлил этим Разумовского? Но на самом деле причина до боли очевидная — работа шестого января. На совещание Серёжа шёл в подавленном состоянии. Желания возвращаться к роли сильного и уверенного в себе бизнесмена не было. Особенно тогда. Но на пороге переговорной подавленность тут же сменилась строгостью, сутулые плечи выпрямились, а мысли упорядочились. Хлопает входная дверь, после чего из коридора слышится тихая ругань. Теплый голос Разумовского Игорь узнает из тысячи. — Non me ne frega un cazzo, — ворчит Серёжа. Игорь лениво встаёт с дивана, на котором провел последние полтора часа, читая книжку, и бредёт на звук. Разумовский устало трёт переносицу, а потом и виски. Гром застывает посреди коридора. Страшно. Ему очень страшно. — Солныш, ты чего? — мягко спрашивает Серёжа, тяжело вздыхая и переобуваясь в домашние тапочки. — Я? — Игорь слегка напрягается, готовясь выставить руки вперёд. — Я встретить тебя хотел, а потом… — он замолкает. — Потом? — подсказывает парень, направляясь в ванную. — Потом испугался, — Сережа поднимает уголок губы, пенит руки и пару минут выдувает мыльные пузыри. Гром не может не улыбаться, наблюдая за этим. Большой ребенок. Смыв остатки и вытерев руки, Разумовский подходит к Игорю, но не вплотную, замечая напряжение Грома. — И чего ты, солнце, испугался? — Тебя, — тихо и невнятно бормочет Гром, а после замолкает. Серёжа делает шаг назад, чуть хмурясь. — Тебя… разозлённого, — Игорь сокращает расстояние между ними и обнимает за талию, прижимаясь головой к груди. Приятный, терпкий запах Разумовского успокаивает. — Я не причиню тебе вреда, малыш, — выдыхает он, нежно целуя в висок. — Игорюш, пойдёшь отдохнешь? Я пойду поработаю пока. Гром отрицательно мотает головой: — Не пущу! — Серёжа вздыхает, а он обнимает парня чуть крепче. — Ты же устал. И давай ты пойдёшь отдыхать? — Маленький мой, — Сережа гладит щёку Игоря, мягко улыбаясь. — Я всё же пойду работать. — Это очень срочно? — тихо спрашивает Гром, утыкаясь носом в чужую шею. — Ты выглядишь уставшим. И… я переживаю за тебя, не хочу, чтобы ты… — он вздыхает, подбирая нужные слова. — Чтобы тебе потом плохо было. — Всё будет хорошо, солныш, — шепчет Разумовский. — Давай тогда просто обниматься? — Тогда иди в гостиную, я сейчас приду. Серёжа кивает и идет к дивану. Игорь же бежит в противоположную сторону. Найдя в шкафу в коридоре большой коричневый плед, он берёт его с собой. Гром заходит на кухню, где подогревает молоко и сыпет растворимый какао в большую чашку, на которой нарисован плюшевый мишка. Порывшись в ящиках, он находит пачку маленьких зефирок. Быстро открыв её, Игорь высыпает всё содержимое в какао и несёт чашку в гостиную, вместе с пледом. Разумовский залез на диван с ногами, и теперь сидит, оперевшись подбородком о колено. Гром ставит на столик перед ним чашку, и заворачивает парня в плед, целуя в лоб. Сережа широко улыбается и мило морщит нос. Игорь целует его ещё раз, только уже в макушку и уходит за ноутбуком. Включив какой-то фильм, он кладёт голову Разумовского на свои колени, удивляясь тому, как легко парень оказывается в таком уязвимом положении. И не сопротивляется. Гром запускает руку в рыжие волосы, перебирая пряди и нежно массируя кожу. Бормотание ноутбука, голова Серёжи на коленях, легкое чувство тревоги. Игорь на секунду закрывает глаза… Когда пальцы Грома перестают проявлять хоть какую-то активность, Разумовский поднимает голову: Игорь откинул голову на спинку дивана, его грудь размеренно поднимается, а в комнате слышится тихое дыхание. Серёжа широко улыбается, возвращает голову обратно на колени и засыпает. Чашка какао остаётся нетронутой. Игорь не знает, сколько времени, когда открывает глаза. На коленях по-прежнему голова Разумовского, шею саднит от неудобного положения. Судя по тихому сопению, Серёжа спит. Вот так просто. Спит у него на коленях. Не боится быть убитым. Просто спит. Даже шею открывает, спиной к нему прижимается. Он Игорю доверяет. В отличие от Грома. Он аккуратно тормошит спящего Разумовского за плечо. — Серёж. Серёжа, пойдем спать, — парень недовольно мычит в ответ. Игорь выдыхает, чуть улыбаясь. Эту ночь они проводят на белом диване в гостиной, укрываясь одним пледом.***
Просыпается Игорь один. Разумовский убежал работать, оставив записку. Гром растягивается на диване, широко раскинув руки. Он глухо стонет, разминая затекшие мышцы, а после садится на самый край дивана. День обещает быть долгим. Игорь стоит на кухне, заваривая чай, когда в прихожей слышится копошение. Гром быстро, не задумываясь, хватает нож из подставки и замирает. Это же просто Серёжа, да? Он сейчас позовёт. Он всегда говорит что-то, когда приходит. Игорь прикрывает глаза, крепче сжимая рукоять ножа в ладони и прислушиваясь. «Ну давай, пожалуйста», — проносится в голове, а страх поднимается к горлу. Гром ждёт, когда спокойный голос позовёт его, и он сможет положить нож и облегчённо выдохнуть, а потом броситься в объятия Разумовского. Но человек молчал. «Ты умрёшь», — шепчет мерзкий голос в голове. — А ведь всё только начало налаживаться. А ты даже насладиться не успел». — Господи, пусть он убьёт меня быстро, — шепчет он самому себе. Шаги приближаются к кухне. Игорь слышит, что это не Серёжа. Он жмурится и мысленно готовится к боли. Только бы быстро. — Вот ты где, — облегченно выдыхает Олег. — Я уже думал… — его взгляд падает на руки. Гром прижимает кончик лезвия к предплечью. — Игорь, положи нож, пожалуйста. Гром молчит. Он не двигается, не открывает глаза и не осознаёт происходящее. Страх сковывает его разум. Игорь не может посмотреть на Волкова, не может ответить ему. Он не чувствует себя в безопасности. Перед глазами проносятся обрывки воспоминаний: Гром слышит, как шипит железо на коже, чувствует мерзкую жгучую боль на спине, он заново слышит, как ломаются пальцы рук. Стоп кадр: совсем близко к разлагающемуся телу его парня, Иван, моральный урод, поставил тарелку с едой. Он видел, как пар поднимается от картофеля, как на нём тает масло. Желудок сводило болезненным спазмом, а Игорь, сцепив зубы, смотрел на Ивана, заставляющего встать со стула и взять еду. Но Гром сидел. Сжимал ножки стула, старался не дышать и не думать о еде. Он не может так поступить. Иван ушел, оставив еду перед голодным Игорем. Но он просто отворачивался от тела Дениса и плакал. Плакал до головной боли. На плечо опускается рука. Игорь вздрагивает. «Серёж, прости меня за всё», — думает он, готовясь к смерти. — Тише, родной. Я здесь, я рядом, — шепчет Разумовский, осторожно пытаясь забрать нож из его рук. — Маленький мой, открой глаза, — Гром качает головой. Контроль над телом потихоньку возвращается. — Тебе нечего бояться, я рядом, солнышко, — Серёжа всё-таки забирает прибор из ладони, откидывая его на тумбу. Слышится лязг, и Игорь распахивает глаза. Разумовский стоит совсем близко, придерживая Грома за талию и за ладонь. Игорь утыкается головой ему в грудь, а после обнимает так, словно боится, что он исчезнет. По щеке катится слеза. Цепи, сковывающие грудь Грома, падают и становится как-то легко и свободно. Он дышит, как учил Серёжа. — Я уже всерьёз с тобой попрощался, — на грани слышимости бормочет Игорь. Разумовский нежно гладит его по спине, целует в висок и что-то шепчет на ухо. Он разбирает только «Прости» и «Люблю». Серёжа замечает, как с тихим хлопком закрывается входная дверь. Олег ушёл. Нужно будет потом с ним поговорить. Только через полтора часа ласковых, невесомых поцелуев на диване и нежного шёпота, Гром приходит в себя. Ему больше не страшно, жуткие кадры не мелькают перед глазами, а противный голос не заполняет все мысли. Ощущаются только тёплые руки Разумовского, обнимающие его.***
— Игорь, пойдешь со мной на свидание? — перебирая пряди каштановых волос, произносит Серёжа, когда Гром совсем расслабляется, лёжа на его груди. — М? — сонно переспрашивает он, усаживаясь так, чтобы видеть глаза Разумовского. — Я приглашаю тебя на свидание, звёздочка. Игорь улыбается и лениво целует Серёжу, — И что это значит? — усмехается он, когда Гром отстраняется. — Сереж, ну мне как-то неловко… — неуверенно тянет Игорь. — Солнце? — переспрашивает Разумовский чуть тверже. — Мне правда неловко, — выдыхает наконец Гром. — На нас все смотреть будут. Ну, ты знаешь, как в нашей стране к такому относятся. Хотя я бы хотел… всего с тобой. И на свидание тоже. — Когда-нибудь я увезу тебя туда, где мы сможем открыто ходить на свидания. А пока я забронировал столик в тихом ресторане, — Игорь прикрывает глаза, и Серёжа целует его в заросшую щеку. — Я согласен, — тихо произносит Гром. — Спасибо, малыш, — Разумовский ласково целует Игоря, придерживая его за подбородок.***
По мнению Серёжи Игорь в смокинге выглядит бесподобно: ровные плечи, обтянутые чёрной тканью пиджака, белые манжеты рубашки, подчеркивающие тонкие запястья, черные брюки, очерчивающие бёдра. Гром же в тысячный раз поправляет пиджак, надеясь, что смотрится более… презентабельно. Он выпрямляется, а глазах появляется блеск и намёк на уверенность. Но это всё меркнет под воздействием страха. Людное место. Возможность слежки велика, да? Бред. Там же Серёжа, камеры и охрана. Ещё и номер Олега в быстром наборе. Бояться нечего. Верно же? Игорь судорожно вздыхает, пытаясь успокоиться. С Разумовским ему ничего не грозит. Хочется в это верить.***
Серёжа придирчиво осматривает себя в зеркале. Что-то ему не нравится: привычная рубашка-мешок кажется какой-то… не такой, но лучше нет, он перемерил все; брюки же то слишком узкие, то парень путается в штанинах при ходьбе, пиджак, который Серый вёз из Парижа, сидит на нём как на длинной, худой палке. Разумовский раздраженно вздыхает, расстёгивая пуговицы рубашки. — Серёж, ты скоро? — в проёме появляется голова Игоря. Волосы чистые, небрежно уложенные, а борода подстрижена. Гром ещё заявил тогда, что сбривать лень. Разумовский улыбается, кидая на него взгляд и застегивая рубашку обратно. — Да, пошли, — Серёжа накидывает на плечи пиджак. — Потрясающе выглядишь, — Игорь смущённо улыбается, чуть краснея и бормоча благодарность.***
Разумовский забронировал столик в конце зала. Он огорожен стенкой из гипсокартона, выкрашенной в бежевый цвет. Сам ресторан был в спокойных, бежевых тонах. Ничего лишнего: дубовые столы, отбрасывающие блики при свете, светло-коричневые диванчики, мягкие, как кровать Серёжи. На белой скатерти стоит изящная ваза из стекла. В ней находятся три нежно-розовые лилии. — Нравится? — шепчет Разумовский на ухо, когда миловидная девушка с цветком в волосах оставляет их наедине. — Очень, — выдыхает Гром, расслабляясь. Рядом Серёжа. Ничего плохого не произойдет. Он старается игнорировать мысли, твердящие, что сейчас будет больно. — Я рад, что смог тебя порадовать, Игорь, — Разумовский кладёт руку на стол. Гром неуверенно её касается, но потом убирает, решая не рисковать. Россия. Мало ли… — Здравствуйте, меня зовут Евгений, я Ваш лучший друг на этот вечер, — к столику подходит очень молодой парень. Юноша кладет перед Разумовским меню, даже не смотря на него, а вот на Игоре его взгляд задерживается, и он улыбается. — Вам очень идёт этот пиджак. — Спасибо, — сухо отвечает Гром, нервно сжимая руки в кулаки. Ему не нравится внимание к своей персоне. Страшно. Серёжа это замечает и влезает в разговор: — Евгений, посоветуйте, пожалуйста, салат, я определится не могу, — Разумовский сдержанно улыбается, поворачиваясь к юноше спиной, открывая вид на список блюд. Тем временем Игорь, просверлив взглядом пару дыр и в меню, и в теле официанта, замечает, что за дальний столик садится милая пара: девушка, коротко стриженная блондинка, и парень с синими растрёпанными волосами. Гром улыбается, глядя на то, как этот «Мальвина» держит блондинку за руку. — Хорошо, я Вас понял, — Евгений улыбается, кивает, и развернувшись на пятках, уходит. Гром нервно сжимает руки: что-то ему не нравится. Официант слишком любезно общался с ним, пара появилась ровно через пять минут сорок три секунды после того, как Евгений увидел их. Бред. Стоит перестать искать везде подвох. Это же просто люди, не угроза. — Игорь, всё в порядке? — обеспокоено спрашивает Серёжа, кладя руку рядом с его коленом. — Да… или нет… я не знаю, — путается Гром. — Мне кажется, тут что-то не так, но это же глупо? Глупо, да? — он опускает голову вниз. — У официанта работа такая, ему нужно быть любезным с гостями, а пара… просто пришла в ресторан, это нормально же, — Гром тяжело вздыхает. — Скажи, со мной что-то не так? — Малыш, всё в порядке. Здесь куча охраны. Мы в безопасности, — Разумовский ласково улыбается и быстро целует руку Игоря. Вечер проходит спокойно. Серёжа постоянно шутит, и Гром даже смеётся. Тихо, с опаской, но смеётся. Разумовский же радуется такому успеху. Перед самым уходом из ресторана он тянет Игоря в туалет, на ухо шепча, что любит его. В помещении они одни, а из колонок слышится тихая музыка. Разумовский ухмыляется и прижимает Грома к стене, шёпотом спрашивая, всё ли нормально. Получив кивок в ответ, он пару секунд смотрит в его глаза, а после целует так мягко и бережно, что Игорь едва не стонет ему в губы. Руки покоятся на талии и бедре Грома, а тёплые губы сводят с ума. Игорь честно старается держаться, пытается думать о людях за стенкой, чтобы держать себя под контролем, но когда он слышит тихий стон в самые губы, у него сносит крышу. Гром прижимается к груди, покрытой светлой и шелковистой тканью, запускает руку в рыжие волосы, чуть оттягивает их, и целует. Целует прекрасные губы, которые всего пару минут назад говорили слова любви. Игорь тает, чувствуя тепло в груди, растекающееся по всему телу. Хочется больше Серёжи, хочется быть ближе. Но вдруг губы исчезают. Гром открывает глаза, утыкаясь в чужую шею и вдыхая запах его духов. — Поехали домой, ты на ногах уже еле стоишь, — ласково шепчет Разумовский на ухо. Игорь кивает, и, оперевшись на его плечо, выходит из туалета. До дома они добираются быстро. Так же быстро и засыпают, забыв про таблетки.***
С самого утра, под стать Серёже, Игорь на ногах. Он непривычно бодр и полон сил. С утра приготовил завтрак опаздывавшему парню, решив вспомнить, как раньше любил готовить. Ближе к вечеру, когда обыденная сонливость не появляется, Гром начинает готовить фирменную лазанью, которую очень любил Денис. Но он так и не заканчивает, ведь в голову лезут воспоминания о парне. Бывшем парне, который сейчас мёртв. Утерев слёзы, он откладывает злосчастную упаковку томатной пасты и достаёт муку. Игорь на автомате замешивает тесто по фирменному рецепту тёти Лены, который давно уже запомнил наизусть. Размеренные, отлаженные движения успокаивают. Он старается не думать ни о чем, считая до ста и обратно. Блины получаются вкусные — Гром пробует первый, получившийся некрасивым, скомканным. Взяв пропуск-карту и контейнер с блинами, Игорь выходит в коридор. Кнопка этажа, на котором находится кабинет Разумовского, неярко подсвечивается, поэтому ему не приходится думать, какую кнопку жать. Скоро лифт останавливается, и он выдыхает — сложно находится в замкнутом пространстве. Страшно. — Сергей, к вам майор полиции Игорь Гром, — раздаётся механический голос Марго из кабинета. Игорь смущается, но уже поздно — двери лифта открылись. — Извини. Код старый, я не успел еще поменять, — Серёжа отталкивается руками от стола и подходит к Грому, застывшему в проеме лифта. — Пустяки, — пытаясь выжать улыбку, Игорь сокращает расстояние между ними. — Я тут подумал… короче, вот, держи, — он протягивает пластиковый, ещё тёплый контейнер Разумовскому. Серёжа берёт его, с непониманием смотря на Грома. — Ну я это… блины просто сделал. По рецепту тёть Лены… — он запинается, смущаясь и краснея ещё больше. — Ох, солнце… — наконец отвечает Разумовский, растягивая губы в искренней улыбке. — Спасибо. Ты не устал? — Я… не, всё в порядке. В воздухе витает неловкость, и Игорь опускает взгляд. — А вообще, я… я просто соскучился. Вот, — наконец произносит Гром, смущаясь окончательно. — Иди сюда, — с улыбкой в голосе говорит Серёжа, откладывая контейнер на стол. Игорь подходит, утыкаясь носом в шею парня и крепко обвивая его талию руками. Разумовский тихо усмехается, обнимая в ответ. Гром глубоко вдыхает родной запах, чувствуя, как рука Серёжи совсем невесомо скользит по спине, между лопаток, приятно щекоча. Он вздрагивает, словно его ударило током, и еле слышно выдыхает. — Всё нормально? — тихо спрашивает Разумовский, замирая. — Да, — шепчет Игорь. — Поцелуй меня. Серёжа секунду медлит, смотря Грому в глаза, и осторожно касается его губ, словно не хочет углублять поцелуй. Он аккуратно, из раза в раз касается губ Игоря. И даже это Разумовский делает совсем мягко и ненавязчиво. Серёжа извиняется. Извиняется за устаревший код Марго, что напомнил о прошлом, за резкий приход Олега, которого Игорь испугался. Разумовский между поцелуями тихо шепчет: —Прости, — и поцелуй. — Прости, — снова поцелуй, но чуть смелее. Он бережно обхватывает лицо Грома ладонями и нежно целует губы. От их сладости рассудок затуманивается, но оставшиеся частички самоконтроля не позволяют ему углубить поцелуй. При каждом вздохе запах Игоря терзает его легкие. Он пахнет терпко, еле заметно. Жар проносится по телу, поэтому, когда Гром чуть напористее отвечает на поцелуй, Серёжа деликатно отстраняется. Взгляд цепляют розоватые губы Игоря, которые тот снова и снова облизывает. Разумовский ласково улыбается. Парень поправляет волосы, упавшие ему на лицо, а потом притягивает Грома к себе. Его руки покоятся на талии Игоря, скрытой за серой футболкой. Серёжа не прижимает его к себе, просто касается, давая полную свободу выбора. Игорь сам льнёт к нему. К груди, от которой исходит приятное тепло. К цепким рукам, лежащим на его талии. Он всем своим существом вверяет уверенность, гарантирует безопасность. Любимые губы не исчезают, мягко касаясь. Гром всё так же плавно следует за Разумовским. Разумовский всё так же умело руководит. Вскоре рука перемещается на поясницу, заставляя изогнуться. Игорь становится ещё ближе к парню. Серёжа чуть прикусывает нижнюю губу, и тело в его руках обмякает. Ему не нужны слова. У него уже есть инструкция. Разумовский крепче прижимает мужчину к себе, сметая рукой со стола все папки с документами на подпись, попутно выключая его. Лишние проблемы им не к чему. Он не разрывает поцелуй. Ему необходимы эти губы сейчас. Гром сам садится на стол. Несмело, боясь что-то сломать. На самый краешек. Разумовский упирается руками в стол, чуть приподнимая Игоря и сажая его подальше. Теперь им ничего не мешает. Сейчас Грому плевать на все нормы приличия. Какое может быть приличие с человеком, который так охуительно целуется? Он разводит колени в стороны, а потом обвивает талию Серёжи ногами, прижимаясь ещё ближе. — Ещё, — шёпотом просит Игорь, надавливая пяткой на чужую поясницу. Разумовский подходит вплотную к столу. Гром цепляется пальцами за его плечи. Ему надо быть ближе. — Можно глубже?.. — бормочет он в самые губы. Серёжа поддается: обвивает талию руками, и жадно, почти несдержанно целует, проходясь языком по нёбу. В груди всё трепещет. Он хочет быть ещё нежнее, но старые привычки не позволяют ему этого сделать. Одна рука с талии скользит по чужим рёбрам, к шее, чуть оглаживая её, и спокойно ложится на подбородок, и Разумовский аккуратно сплетается с Игорем языком. Два дыхания становятся одним. Гром отстраняется, снова облизывая губы. Серёжа смотрит на него, не понимая, что он собирается делать. — Можно? — Игорь указывает на шею. — Да, конечно, — Разумовский откидывает волосы, спокойно подставляя бледную кожу под зацелованные губы. Гром ведёт по тонкой шее тёплыми губами, слегка царапая её. Нежно целует столько раз, что сбивается со счёту. А потом оставляет ярко-красное пятно. Разумовский тихо стонет, цепляясь за Игоря. По спине, между лопаток проходит рука. Гром вздрагивает и шумно выдыхает. Серёжа ведёт ладонью к рёбрам, большим пальцем пересчитывает позвонки, а потом снова проходит меж лопаток. В офисе эхом повисает судорожный стон. Игорь краснеет, отрываясь от губ Разумовского. Он старательно отводит взгляд. Серёжа подцепляет подбородок пальцами, заставляя посмотреть себе в глаза. — Всё хорошо, — голос спокоен, властные нотки едва уловимы. Грому стыдно за этот порыв эмоций, хочется спрятаться. — Это нормально, — тихо шепчет он, опаляя ухо жаром. — Всё хорошо, ты у меня самый восхитительный, die Sonne. По телу Игоря пробегают мурашки, а голова слегка кружится. — На столе или лучше на диван? — спрашивает Серёжа. Гром кивает в сторону дивана. Разумовский нежно и глубоко его целует, подхватывая под бёдра и перенося на диван. Он бережно укладывает Игоря, а тот тянет Серёжу на себя, заставляя быть ещё ближе. — Ты у меня самый красивый, Junge, — ласково шепчет Разумовский, поглаживая по его плечам. — Ich liebe dich sehr. Гром мотает головой, широко улыбаясь и быстро целуя Серёжу, а потом просто обнимает его. Парень ложится рядом, устраивая свою руку на чужом животе. Он целует Игоря в лоб, щёки, скулы, челюсть. — Мой хороший, мой маленький, — шепчет Разумовский, не переставая целовать лицо Грома. — Мой милый, mein schatz, — парень быстро целует губы Игоря. — Мein, nur meine. Под тихий шепот Серёжи сонливость, которой не было пару часов назад, накатывает ударной волной. Гром борется с желанием уснуть, но вскоре поддаётся и засыпает. Разумовский нежно гладит его по волосам, пока Игорь не меняет положение, выпуская его из своих объятий. Он встаёт и, тихо подойдя к столу, снова начинает работать, то и дело кидая взгляды на спящего Грома. Тот лежит на боку, мирно посапывая, прижимая колени к груди. Серёжа улыбается уголками губ, снова начиная печатать.***
Первое, что слышит Игорь, просыпаясь, — это равномерный стук клавиш. Глаза открывать не хочется. Тут тепло и уютно. Но не знать, что происходит в комнате… неприятно. Он садится, пальцами потирая глаза. Разумовский сгорбился в кресле, что-то сосредоточенно печатая и, кажется, не замечая ничего вокруг. Игорь лениво потягивается, а потом оглядывается, рассматривая просторный кабинет. Серёжа кидает на него быстрый взгляд и улыбается одним уголком губ, затем снова утыкаясь в монитор. Гром же подходит к картине, висящей на стене, рассматривая каждый мазок и блик. Вот это всё очень подходит Разумовскому. Статуи, стоящие по всему кабинету, Венера на стене. Игорь оборачивается, замечая на краю сознания, что только что простоял несколько минут спиной к Серёже, не думая о том, что тот может ударить. — Спина болит, — не то жалобно, не то ворчливо произносит Серёжа, потягиваясь. Он приближается к парню, раздумывая, что можно сделать. Гром огибает стол, подходя к Разумовскому сзади, и невесомо целует его плечо. — Я могу попробовать размять мышцы, но я давно не делал никому массаж, — честно признаётся Игорь, снова нежно касаясь губами обнажённой кожи шеи. — Давай, — легко соглашается Серёжа. А Гром снова отмечает в голове — доверяет. Легко поворачивается спиной, не боясь, что Игорь сделает ему больно, разрешает касаться и целовать, где захочется. Гром неуверенно мнёт затёкшие мышцы, вспоминая некогда заученные движения. Разумовский под его руками совершенно расслаблен. — Может, ты ляжешь? — тихо спрашивает Игорь. — Так было бы удобнее. — Пошли домой, — негромко предлагает Серёжа. — Мой рабочий день закончился часа три назад. А там продолжишь. Гром соглашается, отходя от него. Парень встаёт, выключая компьютер и стол, а затем окидывая внимательным взглядом кабинет. — Пойдём, — говорит Разумовский, затем пропуская Игоря вперёд. В квартире Серёжа сразу же бредёт в спальню, заваливаясь на кровать. Гром осторожно присаживается рядом, поглаживая его по спине. — Можешь продолжить?.. — тихо просит он, а Игорь снова начинает мять его спину. Боль вскоре отступает, а засыпают они в обнимку.***
Игорь лежит на кровати, свернувшись калачиком, когда слышит телефонный звонок. Он невольно дёргается, открывая глаза, и медленно поднимается. Гром тихо шипит, когда видит на экране номер соседки из квартиры напротив. Но его ментовской мозг устроен так, что любая, даже самая маленькая и неприметная вещь, вроде телефонного номера, врезается в память и остаётся там на долгие годы. Игорь недовольно трёт переносицу, отвечая на звонок. — Алё! Алё! — слышится громкий голос из динамика. Он невольно отстраняет телефон от уха, морщась. — Баб Люб, не кричите, пожалуйста, я вас и так хорошо слышу, — выдохнув, произносит Гром. — Игорюш, я чего звоню-то, — в динамике слышится невнятное бормотание и кашель. — Квартирку-то твою вскрыть-то хотели. Да. — Ч-чего, баб Люб? — по спине бежит холодок. Только не снова. — Того, Игорюш. Я же всегда проверяю, что за дверью-то творится… Я гляжу в глазок — стоит. Белобрысый, руки-то в наколках, без шапки, прости Господи, в куртке грязной. Стоит, видишь, и в замке твоем ковыряется, — женщина вздыхает. — Ну я его и прогнала полотенцем. Ты приедь там, посмотри. Коль и вынес чего. — Хорошо, баб Люб, я съезжу, взгляну. Спасибо за бдительность, — Гром жмурится — привычки старой профессии дают о себе знать. Он наскоро прощается, сбрасывая вызов. В его квартиру пытались проникнуть. Кто и зачем? У Игоря же ничего ценного нет. Ну, может, на тумбочке деньги валялись, но их там явно немного, и алкоголь, который даже зависимый пить не станет — побоится. Но вору-то это откуда знать? Да и кто мог проникнуть? На районе все знают, что Гром — мент, идти к нему в квартиру опасно. Может… нет. Не может быть. А руки, запястья в татуировках?.. Нет. Он был шатеном. Но руки… — Ага. Человек с татуировками на руках — редкость прям, молодец. И как ты только в полиции работал? — бормочет Игорь под себе нос, стараясь подавить тревогу. — Что, солныш? — Серёжа, только зашедший в комнату, вынимает наушник из уха. — Соседка позвонила только что, — выдыхает, потирая лоб пальцами, Гром. — Сказала, что мою квартиру вскрыть пытались. — Поехали? — не то утвердительно, не то вопросительно произносит Разумовский, подходя к шкафу. Игорь же встаёт с дивана и направляется в свободную спальню, где лежат его вещи.***
Подъезжать к бывшему дому тревожно. Гром то и дело ловит себя на неприятных мыслях. Сидя в кресле, пристегнутый ремнём безопасности, Игорь чувствует себя на поле боя с пистолетом без патронов в руках. Он нервно, до боли заламывает пальцы, прогоняя в голове возможные варианты развития событий. — Звёздочка, перестань, — тихо произносит Разумовский, накрывая ладонь Грома своей. — Не надо. А то ещё повредишь, — Игорь сконфуженно улыбается. — Побереги пальцы, — взгляд Серёжи на секунду задерживается на нём, а потом снова устремляется вперед, на дорогу. Ладонь у Разумовского тёплая, мягкая. Он медленно поглаживает большим пальцем грубую кожу, и легонечко улыбается. Самым краешком губ. Игорь смотрит на его руки. На этот еле заметный рисунок из тонко очерченных сухожилий и фиолетово-синих изящных вен. Они не такие бледные, как в темноте, но, кажется, что и на солнце они сияют россыпью бриллиантовой крошки. Гром смотрит на руки Серёжи и медленно перебирает чужие пальцы. Страх и тревога отступают. Не уходят, хотя хотелось бы, а просто притупляются. — Тебе бы очень пошли кольца, — шепчет Игорь, чуть крепче сжимая руку Разумовского. Это замечание Серёжа пропускает мимо ушей.***
— Игорёк, — вздыхает пожилая женщина. — Я, пока тебя ждала, вся извелася. А вдруг чего случилось?! — повышает голос она. — Баб Люб, всё хорошо. Вы чего вышли? — Гром достаёт ключи из кармана куртки и отпирает дверь. Замок поддаётся легко, так и не скажешь, что его хотели взломать. — Я ну это… как там… ну, — женщина косится на Разумовского, застывшего на лестнице. — А это кто, Игорёк? — Баб Люб, это Серёжа. Мой… д-друг, — Грому хочется самому себе язык прикусить, потому что… нет. Не друзья. Совсем другие у них отношения. — А, хорошо. Рыженький, — констатирует пенсионерка, отчего Разумовский еле слышно усмехается. — Ну вы это, смотрите-смотрите. А я за вами через глазок понаблюдаю, — Игорь кивает, и женщина скрывается за дверью. Серёжа пропускает Грома вперёд, а после сам заходит. Осматривается: двери в ванну всё так же нет, с потолка всё так же сыпет, вещи разбросаны на трюмо в коридоре. Но что-то привлекает его внимание, заставляя нахмуриться. — Игорь, а это чья? — интересуется Разумовский, указывая на ярко-красную помаду. Гром смотрит пару секунд, соображая, а потом отмахивается и говорит: — Юля забыла, — Игорь тяжело вздыхает и скрывается в комнате. Серёжа идёт разбираться с замком. Может, взлома вообще не было? Но если что, хоть доказательства будут. Гром же снова окидывает свою небольшую квартиру взглядом. Но сюда больше не хочется возвращаться. Вроде бы родная, но даже находится в ней слишком больно. Поэтому нужно просто быстро собрать вещи и уехать отсюда. У стены стоит небольшой, старый шкаф, который явно пережил революцию. Дверка мерзко скрипит, а Игорь осматривает полку, на которой лежат его скромные пожитки. Одежда мятая, старая, но ничего другого у него нет, поэтому достаёт оттуда один более-менее приличный свитер, связанный очень давно тётей Леной, какие-то джинсы, удивлённо в голове отмечая, что ни разу их не надевал. Полка уже практически пустая, остаётся только несколько старых, местами драных футболок. Первая обычная, бордовая, но цвет уже давно выстирался и на швах очень заметно плешивит. Но выбрасывать жалко, в ней спать можно. Поэтому футболка летит в сумку. Вторая совсем драная, поэтому он откладывает её, хоть и сложно выбрасывать вещи. Не знает же, будет ли возможность купить новые. Третья кажется смутно знакомой, и он выворачивает её, затем натыкаясь взглядом на знакомый принт. На серой ткани виднеется жёлтый, чуть потёртый котик с огромными глазами, держащий в лапке плюшевого мишку. Губы невольно растягиваются в улыбке, — слишком уж милый рисунок, — но глаза противно щиплет. Эту футболку Денис расписывал вручную. Сам. А потом подарил Грому на годовщину отношений. Правда, эту футболку Игорь носил пару раз, а остальное время его парень не вылезал из неё, каждый день рассказывая Грому, какой милый получился рисунок. Руки чуть дрожат, когда он утыкается в неё лицом. Такой до боли знакомый, но уже забытый запах ударяет в нос. Чуть отдаёт чем-то сладким, цветочным. Но аромат не противный, а родной, приятный, некогда любимый. Игорь не хочет намочить драгоценную вещь своими слезами, поэтому поднимает голову и бережно разглаживает все складки. Ткань совсем мягкая, шелковистая. Он глубоко вдыхает и выдыхает, по счётам, как учил Серёжа. Может быть, стоит позвать его и попросить побыть рядом, но отвлекать парня совсем не хочется. Да и, кажется, Гром и сам справляется. Игорь разбирается с остальными вещами очень быстро, ведь они совсем драные и их можно только выбросить. Шкаф стоит совсем пустой. Только две картонные коробки на проваленном дне притягивают взгляд. Гром окидывает взглядом квартиру. Больше нет мест, где у него лежат нужные вещи, кроме трюмо в коридоре. На нём не оказывается ничего интересного, лишь монеты, куча каких-то бумажек и просроченных документов, даже купюра в пятьсот рублей и тюбик с красной помадой. Игорь удивлённо вскидывает бровь, крутя его между пальцев. Но это же Юля забыла когда-то давно, он проверяет срок годности, который, оказывается, истёк ещё год назад. Помада также летит в мусорку вместе с бумажками и драной одеждой. Квартира кажется необычно чистой и пустой. Вещей практически не осталось, только две картонные коробки, которые Гром совсем не хочет трогать. Рука снова тянется к футболке, и он вдыхает этот запах. Тёплый и родной. Игорь садится прямо на пол, у шкафа, и резким движением тянет на себя первую коробку. Он старается дышать ровно, догадываясь, что там лежит, но из-за этого осознания менее больно не становится. Картон чуть рвётся, с громким и противным треском приближаясь к Грому. Он сглатывает ком в горле. Тут сложены все подарки от Дениса. И все вещи, напоминающие о нём. Игорь сам, уже после больницы и похорон парня, складывал всё в эту самую коробку. Сверху лежит маленькая открытка. Он помнит её. Бумага чуть шероховатая, плотная. Денис нарисовал их с Громом, сидящих на лавочке в парке, в тёплых шарфах и куртках. Цвета полупрозрачные, тёмные, Игорь помнит, как они ходили по художественным магазинам и выбирали акварель с «тем самым пигментом и грануляцией». Сзади мелким, неровным почерком выведено: «С годовщиной, Игорюш. Люблю тебя сильно-сильно, Обнимаю, От Дениса». У стенки коробки лежит ещё четыре подобных открытки и две покупные. И все подписаны этим самым почерком. Родным. Гром чуть не стонет, глотая солёные слёзы, когда видит деревянную, старую рамку, в которой виднеется фотография. Их фотография. Сделанная в день, когда они ходили по парку аттракционов, а потом пошли на какого-то нового «Человека-паука». После кино Денис, сидя на лавке в парке и поедая мороженое, полночи рассказывал про комиксы и другие фильмы вселенной. А потом предложил сфотографироваться. Кадр мутный, сделанный на фронталку на телефоне при освещении фонаря на улице. Но неяркий свет красиво отражался от светлых кудряшек Дениса, пока тот улыбался до ушей, положив голову на плечо Игоря. Гром прекрасно помнит, что в тот вечер парень ел пломбир с шоколадной крошкой. И поцелуи в тени и безлюдных местах, чтобы никто не заметил, были сладкие-сладкие. Слеза падает на рамку, а Игорь быстрым жестом стирает её с прохладного стекла. Следующим он достаёт крупный, тяжёлый блокнот с красивой серой тканевой обложкой. Денис как-то притащил его, придя с работы и радостно щебеча о том, что хочет расписать там их планы. Гром с улыбкой слушал, как тот планирует их поездку. Первую совместную поездку. И, как позже оказалось, последнюю. Игорь листает блокнот; бумага плотная, желтоватая, исписанная чёрной ручкой мелким почерком. Уголки страниц изрисованы кривыми паутинками и кривыми лицами: Денис, разговаривая по телефону, часто чиркал что-то на полях, не задумываясь об этом. Гром со слабой улыбкой на губах проводит пальцами по ним. На следующем развороте исписано всё. Вверху страницы крупными буквами выведено: «план поездки». Игорь бронировал и покупал билеты, а Денис просчитывал, на какие даты нужно всё оформлять. Уезжали они в самое банальное место — в Турцию. Но и на переполненных людьми пляжах, и в закоулках, и в тесном дешёвом номере отеля было максимально комфортно. Потому что рядом был Денис. А с ним Грому было спокойно. Из-за слёз, застилающих глаза, тяжело читать расчёты и записи, написанные Денисом. Когда тот был ещё жив. Игорь никак не может осознать. Вот парень на фотографии, весёлый, с мороженым в руке и запутанными волосами. Вот его записи, вот открытки, которые Денис рисовал. Был человек. И нет человека. Нет человека уже два года как. Из горла вырывается хриплый стон. Слишком больно, слишком ярки эти воспоминания, слишком, слишком, слишком… всё слишком. А Гром не справляется. Дрожащими руками он подбирает со дна коробки оставшиеся две вещи — яркие, практически новые зелёные носки со снеговиками и серебряный браслет. Носки Денис подарил на новый год, а украшение на последнюю годовщину. Последнюю годовщину, которую они смогли провести вместе. Счастливые, но такие болезненные воспоминания и осознание, что Дениса уже два года как нет, как в первый раз режут по душе ножом. Сил, чтобы держать что-то, совсем нет, и цепочка с негромким лязгом падает на пол. Игорь прижимает колени к груди, громко всхлипывая. Из горла всё же вырывается протяжный жалобный стон, а реальность отдаляется, звуки приглушаются, и в голове нет ничего, кроме воспоминаний и осознания, что некогда любимый человек мёртв по его вине. Как сквозь толщу воды слышится голос: — Игорь? Обернуться сил нет, и Гром только крепче прижимает к груди колени, до боли сжимая свои локти пальцами. На краю сознания мелькает мысль, что останутся синяки, но как же ему плевать на это. — Игорюш? — тихо зовёт Серёжа, появляясь в поле зрения, но не приближаясь. Руки выставлены чуть впереди, словно он хочет показать, что оружия нет и боли не будет. Поднять взгляд, тем самым показывая свою слабость, кажется невероятно сложным. Грому страшно обнажить душу, остаться беззащитным. Разумовский может ударить. Может же, да? Но Игорь устал бояться. Страх всё равно сидит в душе, но если всегда слушать его, никакой жизни будет. Он протягивает руку Серёже. Парень делает шаг вперёд и осторожно касается его ладони, опускаясь на корточки перед Громом. Не тянет на себя, не сдавливает ладонь, а просто аккуратно поглаживает чужую руку. — Может, тебе принести воды, солнышко? — тихонько спрашивает Разумовский, переплетая их пальцы. — Н-нет… не уходи. Никуда не уходи, — хриплым шёпотом, торопясь, говорит Игорь. — Я не уйду, малыш, — спокойным голосом отвечает Серёжа, чуть хмурясь. — Я буду рядом, пока ты позволишь. Я здесь. Гром кивает быстро, дёргано, нервно. Хочется рассказать всё, что тревожит душу. Но страшно, страшно доверять, страшно переживать прошлое снова. Игорь отпускает руку Разумовского, начиная рыться в куче вещей, который только что достал из коробки. Парень внимательно наблюдает за каждым его движением, кажется, не понимая, что он собирается делать. Рамка с фотографией кажется тяжёлой в руке, и Гром, на секунду задержав на ней взгляд, протягивает её ничего не понимающему Серёже. — П-посмотри, — бормочет он, смотря на тонкие пальцы на деревянной рамке. — Это… это… — Игорь сжимается, всхлипывая. Если бы не он, Денис сейчас был бы рядом. Жил. — Это Денис, — всё же шепчет он. Ком в горле не даёт нормально говорить, и Гром сглатывает, на секунду зажмуриваясь. — Это Денис, — как мантру повторяет он. — Денис Александрович Чешуйко. И он умер из-за меня, — Игорь поднимает взгляд на Разумовского. Тот слушает внимательно, разглядывая фотографию. — Это… это… я виноват, Серёж… — Малыш, — тихо прерывает его Серёжа. — Ты не обязан говорить, если не готов. В этом нет ничего страш… — Нет. Я должен, — всхлипывает Гром. — Ты должен знать. Я… я уже немного подпустил тебя к себе, и… — он переводит взгляд на старый, потёртый паркет. — И ты должен знать. Он… он бы хотел, чтобы ты знал… Игорь, не думая, ковыряет пальцами чувствительную кожу на запястьях. Боль не чувствуется — ну или она не может сравниться с той, которая сейчас на душе, — и он останавливается, только когда чувствует мягкое прикосновение к рукам. Гром крупно вздрагивает, тупо пялясь на пальцы Серёжи, которые аккуратно держат его ладони, чтобы он не вредил себе. Никто не может сказать, сколько проходит времени, когда Игорь снова начинает говорить. — Мы познакомились, когда мне было двадцать три, — хрипло бормочет он, невидящем взглядом смотря в одну точку. — Ему было двадцать. Денис был таким солнечным… честно, — сквозь слёзы улыбается Гром. — Рядом с ним всё светилось. И он сам светился. Я не знаю, как, но он всегда видел в людях только самое лучшее… может, — он утирает слёзы. — Может, он был слишком хорошим, чтобы видеть что-то плохое. Я не знаю… Разумовский не перебивает, только иногда кивая, показывая, что слушает. — А ещё Денис был очень шумным, — вдруг смеётся Игорь, игнорируя слёзы, которые продолжают течь из глаз. — Серьёзно, он громко разговаривал, громко смеялся, а когда ходил, постоянно куда-то врезался и всё вечно падало, — Серёжа улыбается уголком губ, а он продолжает. — И он любил всякие украшения. И яркую одежду. И вечно носил не сочетаемые вещи, но на нём смотрелось хорошо, я так и не понял, как это работает, — Гром глубоко вздыхает. Хочется выть, плакать, хочется спрятаться, никогда не вылезать и никогда никого к себе не подпускать. Но поздно. Уже подпустил. — А Денис ещё сережки разные смешные носил. Ну, знаешь, были такие гвоздики, синие-синие… или иногда мог прийти на свидание с большими сережками-кольцами, ну, знаешь, такие много кто носит… и причём из одежды на нём были какие-нибудь узкие джинсы и яркая-яркая футболка с бешеным принтом. На нас всегда все оглядывались, когда мы вместе ходили, — снова улыбается Игорь, громко шмыгая носом. — Только ему плевать было. И мне тогда тоже… Он замолкает, собираясь с мыслями. Отчасти Гром благодарен Серёже, что он не задаёт вопросов, не перебивает. Игорь не уверен, что сможет договорить. — Мы год общались и встречались перед тем, как съехались. Жили прям здесь, — он окидывает взглядом свою квартиру. — А вместе с Денисом здесь столько всего появилось! Он рисовать любил, особенно по ткани… смотри, — Гром роется в разбросанных вещах и осторожно достаёт оттуда футболку с жёлтым котиком на ней. — Он её сам расписал… или разрисовал? Неважно. И мне подарил. Но, представляешь, я её только пару раз носил, жалко было, что рисунок отстирается или потрескается, а Денис говорил, что ещё хоть десять таких сделает мне, и в итоге сам эту футболку и носил. Игорь смеётся, не имея возможности нормально вздохнуть. Из-за слёз ничего не видно, в ушах звенит, а лицо больно сводит от улыбки и смеха. Он отдалённо слышит голос Серёжи, но не воспринимает его. Прохладная вода, горечь таблетки на языке, — вкус успокоительного Гром узнает из тысячи, — мягкие прикосновения к своим ладоням. Вскоре мир чуть проясняется, а дышать становится легче. Тело обмякает — сил совсем нет. Но Игорю нужно, очень нужно закончить рассказ. Он приближается к Разумовскому, укладывая голову на его плечо и хватаясь за чужие запястья. Грому страшно, нужно держать ситуацию под контролем. Серёжа же не причинит ему вреда? Но проще взять ситуацию на себя. Проверить. Глаза всё ещё слезятся, заставляя быстро моргать, чтобы мир был чётким. — Н-надо… закончить. Прости меня. — Всё хорошо, солнышко, — тихо и ласково отвечает Разумовский. — Продолжай. Я рядом с тобой. Руки Серёжа не убирает, позволяя держать себя. Только чуть поворачивает голову, утыкаясь носом в волосы Игоря и вдыхая запах его шампуня. — Незадолго до… до… — он тяжело вздыхает, утыкаясь в шею Разумовского. — Денис хотел завести собаку. Мы даже с породой почти определились, — Гром улыбается широко, вспоминая все вечера, что они проводили в питомниках и приютах. — Он хотел корги. Очень любил корги. Мы изучали породу, знакомились с разными хозяевами таких собак. Мы уже выбрали щенка… а потом… потом… — голос срывается, и он зажмуривается, всхлипывая. — А потом Денис погиб. Из-за меня, Серёж, он из-за меня погиб… В звенящей тишине комнаты всхлипы и судорожные вздохи Игоря кажутся громкими. Разумовский молча находится рядом, не рискуя что-то сказать — страшно задеть ещё больше. — Меня вырубили, когда я у дома был, — чуть восстановив дыхание, продолжает он. — Просто по голове дали чем-то. Там… там… — Гром жмурится, прижимаясь ближе к Серёже. — Били. Резали. Но самым болючим было, когда раскалённые железки к коже… остальное — так, детский лепет на этом фоне. Он замолкает. Цепляется за руки Разумовского, обводит каждую фалангу, каждый сустав, перебирая чужие расслабленные пальцы. Серёжа не давит, не спрашивает, что было дальше, не вырывается и не дёргается. Не пугает. Просто находится рядом. — А потом они Дениса притащили. Я… я так надеялся, что ни Дениса, ни тёть Лену с дядь Федей не тронут, — последнюю фразу Игорь шепчет на грани слышимости. Руки трясутся, дыхание неравномерное, частое, глаза он не поднимает, пустым взглядом смотря куда-то на ладони Разумовского. — Они были моими единственными родными людьми. Три человека на всей планете осталось, остальные в могиле давно… — Гром упирается лбом в плечо Серёжи, а тот мягко старается погладить его руки, не дёргаясь и не меняя положение. — Но… меня как… я… — тяжело, с надрывом вздыхает, чувствуя, что его трясёт до такой степени, что зубы стучат. — Его притащили. Он… только и успел сказать, что… что… Игорь весь дёргается, сжимается, выпуская руки Разумовского из хватки. Серёжа замирает, следя на обстановкой и пытаясь понять, как себя вести. Гром тянется к нему и обнимает. Хватается за чужую талию, прижимается, судорожно вдыхает до боли знакомый запах. Запах родной, вечно схожий, но он не надоедает. Только успокаивает. Разумовский оживает спустя пару секунд — осторожно, почти что невесомо кладёт свои руки на спину Игоря, медленно поглаживает. — А потом Дениса изнасиловали, — тихо выдыхает Гром, крупно дрожа. — А я мог только слушать крики и наблюдать. Я даже пошевелиться не мог. А после этого… — он шумно сглатывает. — А после этого ему горло вспороли. И ушли. Я… блять… я так виноват, Серёж, я же мог предотвратить это… лучше бы меня убили. Денис этого не заслужил. Он потом дня три, или больше, я не знаю… тело, ну… — Игорь заходится рыданиями. Боль душит его, вздохнуть полной грудью невозможно. Он виноват. Он виноват. Он виноват. Разумовский поглаживает по спине, что-то шепчет, но Гром не слышит ни слова. Кровь шумит в ушах, голова раскалывается. Хочется смеяться и плакать ещё больше. — Тело лежало в этой… камере ещё несколько дней. Разлагалось. А я уйти не мог, я… он, я любил его, а тело разлагалось… Серёж, ну что я такого сделал, что заслужил это… я так боюсь, что и ты… — Игорь прикусывает язык, кажется, до крови. Зря он это сказал. Зачем вообще начал, нельзя было промолчать, какое же он ничтожество, мразь, слабак. — Я боюсь, что и с тобой что-то случится. Серёж, я… не могу тебя потерять. Не могу… — всё же договаривает Гром. Тело совсем обмякает. Слова больше не идут. Только тихие рыдания вырываются из груди, нарушая тишину комнаты. Игорь прижимается к мягкой ткани одежды Разумовского, чувствует всем телом, как парень дышит и как бьётся его сердце. Живой. Он живой. Рядом. А вдруг сейчас уйдёт? Вдруг он выслушал всю историю из вежливости и теперь уйдёт? — Серёж, Серёжа… — вдруг хрипло шепчет Гром, цепляясь за него. — Что, солнышко? — мягко, стараясь скрыть нервозность, произносит он. — Ты сейчас не уйдёшь? — Игорю кажется, что ему уже нечего терять. Если Разумовский уйдёт — то пусть уходит сейчас. От этого вопроса ничего не изменится, да ведь? Потерять Серёжу страшно до дрожи, осознание, что Гром в одиночку не выдержит, больно ударяет под дых. Но имеет ли он право держать Разумовского? Нет. Не имеет. Секунда тишины кажется вечной. — Игорюш, я никуда не собираюсь уходить. Я здесь, рядом, малыш, — негромко отвечает Серёжа. Он немного отстраняется, заглядывая Грому в глаза. — Ты у меня самый смелый. Самый сильный. Самый прекрасный. Я не уйду от тебя. Где-то на краю сознания Игоря мелькает мысль, что глаза у Разумовского синие-синие, яркие, словно в душу смотрят. Гром чувствует себя полностью открытым, настоящим. Таким, какой есть: с обнажённой, изорванной душой и разрушенной психикой. Игорь отводит взгляд. Серёжа словно всё понимает. Он ничего не говорил во время рассказа Грома, но, кажется, он всё понял. Игорю страшно иметь дело с кем-то, кто настолько хорошо понимает его чувства. С кем-то, кто видит его насквозь. Но хочется. К Разумовскому хочется. Хочется быть к нему ближе. Хочется подпускать к себе ближе. Хочется открыться полностью. Со всеми шрамами — так на душе, так и на теле, — недостатками и страданиями. Со всей радостью, нежностью и теплотой. Но страшно. — Спасибо, что ты рядом… — наконец произносит Гром. — Прости за… прости. — Всё в порядке, лучик. Я рядом. Всё будет хорошо.***
Коробки с памятными подарками и сумку с остатками одежды укладывают в багажник машины. Больше никаких ценных вещей в квартире не осталось. Игорь тяжело вздыхает, забираясь на переднее сидение. Ему нужно сейчас навестить Дениса. Он не был на кладбище несколько месяцев. Две попытки суицида, психиатрическая больница, попытки восстановиться заняли всё время, и Гром пропустил все даты, по которым он обычно посещал Дениса. Это было обычаем, устоявшейся традицией, которая помогала держаться на плаву, — или наоборот топила сильнее? — которая не давала Игорю запутаться в датах окончательно. Два раза в месяц, в любую погоду он навещал могилу, напоминая себе, что виноват. Что нужно стать лучше. Когда было совсем тяжело — Гром приходил к Денису и рассказывал обо всём. Словно так станет легче. Но не становилось. Гнетущая тишина кладбища всегда давила, заставляла осознать, что парня нет в живых. И никогда уже не будет. Только по вине Игоря. Из мыслей его вырывает звук закрывающейся двери машины. Гром поднимает взгляд на Серёжу. — Игорюш?.. — тихо зовёт он. — Куда поедем? В башню? Или куда захочешь? — Серёж, — хрипло говорит Гром. — А можем на кладбище? Игорь жалеет о сказанном несколько раз, пока Разумовский молчит. — На какое кладбище, солнце? — спокойно спрашивает Серёжа через несколько секунд. — Серафимовское. Ну, знаешь, в Приморском районе… от Лахты относительно недалеко ещё, — Гром дёргает плечом, прикрывая глаза. Сейчас его точно бросят. — Хорошо. Я понял. Серые и мрачные пейзажи меняются за окном. Игорь равнодушно смотрит на дорогу, пока в мыслях быстро проносятся воспоминания. Слёзы, кажется, заканчиваются. Глаза щиплет, словно туда насыпали песка, а голова гудит. Гром вздыхает, откидывая голову на спинку сидения и краем глаза замечая быстрый встревоженный взгляд Серёжи в свою сторону. Паника подступает к горлу, когда Игорь видит знакомые пейзажи. Серая, покрытая грязным снегом асфальтированная дорога, голые деревья, некрасивый чёрный забор. — Лучик, — раздаётся голос Разумовского. — Ты уверен? Гром поворачивается к нему, нервно сглатывая ком в горле: — Нет. Уже не уверен. — Ох, моё ты солнышко… — вздыхает Серёжа, а Игорь тянет к нему руку, быстро смаргивая выступающие слёзы. Когда дышать становится совсем невозможно, Гром, сдерживая рыдания, перебирается на заднее сидение. Хочется спрятаться от своего горя, хочется сбежать, хочется обнять Разумовского и позволить защитить себя. Страшно. Но Игорь всё равно просит Серёжу обнять себя. И он обнимает. Бережно, аккуратно прижимает к груди, позволяя уткнуться в плечо и рыдать до потемнения в глазах. — Я рядом, мы справимся, — нашёптывает ему Разумовский. Гром не может сказать, сколько времени ему требуется, чтобы восстановить дыхание. Боль не отступает — просто чуть приглушается, оставаясь фоном для других чувств. Только вот Игорь сейчас ничего больше не чувствует. Серёжа осторожно, словно пробуя, касается губами лба Грома. А он в ответ приближается, подставляясь под ласки. Разумовский зацеловывает лоб, щёки с чуть влажными дорожками слёз, гладит Игоря по волосам, иногда снова говоря, что всё будет в порядке и они справятся. Грома хватает только на то, чтобы быстро коснуться губ Серёжи и выдохнуть: — Спасибо, — он быстро жмурится и сглатывает. — И прости, — добавляет он, утыкаясь лицом в ладони.***
На кладбище очень тихо. Дороги и живые люди остались позади. И сейчас Игорь находится в окружении холодных и бездушных каменных плит. Он попросил Разумовского не уходить далеко, поэтому тот ждёт его у заборчика в ста метрах от Грома. Игорь опускается на корточки у знакомой ледяной плиты, проводя пальцами по надписи «Денис Александрович Драконов». — Привет, — дрожащим голом начинает он. — Ты прости, я давно здесь не появлялся… всё хотел к тебе присоединиться, но, кажется, есть ещё дела на Земле, — усмехается Гром. Он быстро смаргивает слёзы, рвано вздыхая и продолжая: — Я рассказал про тебя Серёже. Я ещё не понял, как он отреагировал, но… — Игорь на секунду замолкает, подбирая нужные слова. — Это было важно для меня. Наверное, я никогда не смогу построить отношения, если мой партнёр не будет знать о тебе, — он улыбается, игнорируя слёзы, стекающие по щекам. Гром оглядывается, на долю секунды задерживая взгляд на Разумовском, а затем замечая какую-то тёмную фигуру с другой стороны. Человек крестится у ветхой деревянной церквушки и двигается в сторону могил. Игорь опускает взгляд, снова смотря на давно заученные даты рождения и смерти, ровными буквами вырезанные на камне. — Серёжа, кажется, правда хороший человек, — тихо продолжает свой рассказ Гром. — Наверное, он бы тебе понравился. Вы похожи. Оба очень светлые. Хотя, Денис, ты бы знал, как мне страшно ему довериться. Я даже представить не могу, как он ещё терпит мою медлительность. Но терпит, — он тяжело глубоко вздыхает, на долю секунды прикрывая глаза. — Мне хочется верить, что мы с Серёжей справимся со всем и сможем спокойно жить. Но я даже надеяться на спокойную жизнь боюсь. Хотя хочется просто быть с ним. В безопасности и мире. Игорь поднимается и ещё несколько долгих секунд смотрит на каменную плиту. — Я надеюсь, что ты не обижаешься на меня. Ты же всегда хотел, чтобы я был счастлив, да? — голос дрожит и срывается. — Я постараюсь. Правда. Он тяжело вздыхает, прислушиваясь к давящей тишине вокруг. — Пока, Денис. Я ещё вернусь к тебе. Гром кулаком утирает слёзы и считает про себя, стараясь восстановить дыхание. Только после этого он разворачивается и быстрым шагом направляется к Серёже. Всё вокруг резко кажется давящим и неприятным. Хочется сбежать отсюда.***
В башне Игорь первым делом направляется в душ. Голова из-за постоянных слёз раскалывается, глаза щиплет, а лицо жутко опухло и покраснело. В зеркало на себя смотреть противно. Гром умывается холодной водой и с трудом моет голову — сил нет совершенно. Тело, кажется, налито свинцом, мышцы болят, а руки и ноги совершенно не слушаются. Он сидит, сгорбившись и прижав колени к груди, на дне большой ванной, чувствуя, как горячая вода бьёт по спине.***
Серёжа, когда Игорь уходит в ванну, словно отключается. Так и стоит с пустой чашкой, в которую хотел налить воды, в руке, расфокусированным взглядом смотря в стену напротив. Мозг продолжает судорожно переваривать информацию. Разумовский не понимает, как теперь себя вести. Что делать? Как помочь и поддержать? Самым логичным будет делать то же самое, что и раньше. Но он жутко боится навредить или надавить на больное место Грома. Серёже нужно время. Он устало опускается на стул, ставя пустую чашку на стол и потирая лицо ладонями. Разумовский старается понять всё, что сейчас чувствует. Он любит Игоря. Сочувствует ему. Злится на всех, кто заставил его страдать. Серёже хочется Грома крепко обнять и залюбить. Но действовать нужно осторожно. Со всей нежностью, на которую Разумовский только способен. А возможно, нужно даже больше. Он понимает, что готов быть рядом столько, сколько потребуется. Серёжа, всё ещё погружённый в свои мысли, ставит чайник и неторопливо перебирает все упаковки листового чая, какие только у него есть. Остановившись на зелёном чае с земляникой, он отточенным движением отмеряет нужное количество листьев и заливает кипятком. Руки нужно занять хоть чем-то. Чай пить не рискует — слишком горячо, поэтому Разумовский греет руки о чашку, заново проматывая в голове рассказ Игоря о своём прошлом. Принять такое сложно. На краю сознания мелькает противная мысль: «А насколько опасно быть с Громом?» Придут ли затем и по душу Серёжи? Он тяжело вздыхает, отодвигая кружку, горбясь ещё сильнее и кладя голову на стол, пальцами запутываясь в волосах. Что тут можно сделать? Можно уйти. Можно бросить Игоря одного с его проблемами. Но Разумовский этого никогда себе не простит. Да и не хочется. С Громом хочется быть рядом, несмотря ни на что. А все проблемы решаемы, верно? Нет. Нельзя его взять и бросить. Ни за что. Серёжа больно оттягивает пряди спутанных волос, жмурясь до разноцветных пятен перед глазами. Не бросит. Как только можно даже думать о том, чтобы бросить его любимого Игорюшу? Из мыслей вырывает тихий звук шагов. Разумовский поднимает голову и оборачивается, произнося: — Как ты сейчас? Хотя, — он опускает взгляд, тяжело вздыхая. — Это очень глупый вопрос. — Бывало и хуже, — слабо улыбается Гром, садясь на стул рядом. Наступает напряженная тишина. Игорь нервно ведёт плечом, сцепляя руки в замок в попытке спрятаться и закрыться. Если бы его спросили, от чего он прячется, он бы не ответил. Слова закончились. — Серёж, — негромко произносит Гром. — А что… между нами? Нет, я пойму, правда, если ты больше не… — эти слова даются тяжело. Ему страшно услышать ответ. Страшно находиться здесь. Страшно говорить. — Больше не захочешь быть со мной. Разумовский вздыхает, плавно вставая со своего места, и чуть наклоняется, чтобы их лица были на одном уровне. Он мягко касается губ Игоря, давая возможность отстраниться, но тот кладёт руки на его талию, прижимаясь ближе. Оторвавшись от губ, Гром непонимающе смотрит на Серёжу. А тот медленно опускается на корточки перед ним, нежно беря за руку и переплетая их пальцы. — Игорь, — Серёжа делает паузу, мимолётно целуя тыльную сторону ладони Грома. — Я никуда не собираюсь уходить. Игорь еле слышно судорожно вздыхает. — И, солнце, — тихо, но уверенно продолжает он. — Это мой выбор. Свободный. Я хочу быть рядом. И я буду. — Правда? — хрипло переспрашивает Гром. — Правда, — выдыхает Разумовский, снова касаясь губами его ладони.