Соткан из отвергаемых истин

события прошлого

за десять лет до основных

событий работы и спустя год

после событий «Крах и восход»

pov Николай

– Неслыханная трагедия! – восклицает Апрат, едва ли не метаясь из стороны в сторону по кабинету государя в своей давно истрепавшейся коричневой робе. От священника тянет привычным могильным запахом со смесью плесени и ладана. Он несёт эти траурные устрашающие оттенки за собой всюду, портя аппетит и настроение придворным. Среди всего золотого убранства и красного яркого цвета деревянной мебели Апрат выглядит одним из тех бездомных, что встречаются на улицах деревень. – Я немедленно проведу поминальные службы...       Священник уже с десяток минут причитает в своей особо эмоциональной манере. Причина, стоит признать, неутешительная, как бы Николая не потешало поведение священника. К высоким чинам в знати при равкианской короне было приставлено малое число гришей. Зачастую, вернее, почти всегда тому препятствовали сами власть имеющие, что не желали видеть «ведьм» близ царствующих особ. Немудрено, что почти сразу после гражданской войны знатность и влияние всех высокопоставленных гришей обернулись вопросом особенно острым. Доходило до того, что каждого из них, кто не бежал из Равки, незамедлительно приравнивали к имени и намерениям Дарклинга и требовали не только лишения всех званий и имущества, но и пожизненного изгнания. Николай подобные настроения среди собственной знати пресекал в корне. Эта страна нуждалась в гришах, тем более в тех, о которых шла речь. Зачастую это были древнейшие рода с многовековой историей и необходимым короне богатством. Кроме того, их семьи значительно укрепляли Вторую армию и поддерживали настроения в сторону поддержки своего народа. Но то осознавали не все. Хоть и царь понимал их страх и недоверие. Стоит вспомнить о том, как Апрат и вовсе вскоре после коронации стал являться к Ланцову с просьбой разжаловать одного из равкианских князей. Речь уже не шла о подозрительных командирах или купающихся в золоте графах. Князья занимают самое высокое положение после правящей семьи, и подобное прошение сочлось недопустимым.       Румянцевы. Николай познакомился с их старшим сыном ещё в детстве на одном из торжественных приёмов, когда они оба были детьми. А вот с самим князем нашёл общий язык, лишь взойдя на престол. Род этой фамилии считался одним из самых древних на территории Равки. Главы их семьи из поколения в поколение были не просто гришами, они были сильнейшими сердцебитами, первый из которых, как сказывают, родился ещё за два столетия до создания каньона. А в историю первый Румянцев был вписан тем Дарклингом, что едва получил место при царе и только начинал служить Ланцовым. Николай старается почаще напоминать себе о том, что каждый из тех генералов – всё один заклинатель тени, что непременно являлся бы во снах, если бы не снотворное Жени. Но слишком тяжело изменить в голове заученную историю. Знать, что твоя привычная картина мира – лишь чья-то вековая игра, и того тяжелее.       Апрата с его слов в Румянцевых беспокоило то, что столь могущественная семья заняла нейтральную позицию во время гражданской войны. Они не поддержали никого, хотя могли бы оказать решающее влияние на каждой из сторон. Кроме того, со слов Зои, сердцебиты занимали серьёзнейшие положения при руке Тёмного генерала. Назяленская, разумеется, довольствовалась, что их недруга не поддержали даже приближённые, но в здравом смысле её это беспокоило. Это не казалось правильным, хоть и после гражданской войны те присягнули на верность новому молодому монарху.       «Поверьте, мой царь. Они всегда были в сговоре с каждым из Дарклингов! Исторические факты...», – бесконечным тирадам священника не было конца, пока Николай строго-настрого не запретил вновь поднимать вопрос этой семьи. Они потеряли двух своих старших детей (в том числе наследника рода) ещё до начала распрей за власть, и Ланцову не хотелось в народе прослыть тем, кто оставил бы всех людей князя без работы. Несмотря на страх, их доброту и ясный образ жизни любили в народе, и отрицать подобное равно тому, что бороться с бурным течением. Кроме того, столь сильных людей всегда можно склонить на свою сторону – непозволительная роскошь разбрасываться таким богатством.       Сейчас же Апрат ведёт себя так, будто его действительно заботит произошедшие. Пару недель назад в столицу пришла весть о том, что всё княжеское имение Румянцевых было обнаружено разрушенным. Несколько десятков слуг перестреляли как собак. Главу семейства с братом, супругой и двумя взрослыми племянницами жестоко растерзали в борьбе – их тела нашли с многочисленными ожогами поверх ран, будто гришей не успели сжечь должным образом. У Румянцевых было трое маленьких детей, один из которых являлся инферном, проходившим домашнее обучение, а другим двум не исполнилось даже полных трёх лет. С ними же жила совсем юная, но уже овдовевшая невестка пропавшего наследника князя. Ни одного из четырёх не нашли. Всё имение варварски разграбили и повредили во время нападения – часть того, как и широкий размах садов, и вовсе сгорела, от остального остались руины. Николай, верится, навсегда запомнил полное опустошение на лице Зои и то, как Женя упала на колени, не сдержав рыданий, стоило им увидеть некогда прекрасные княжеские угодья, где звучали переливы детских голосов.       Сейчас же по возвращении в столицу Сафина, как кажется, не будет разговаривать несколько дней. Они были символом надежды её ордена корпориалов. А теперь то, что осталось от их тел и всего рода, павшего в один день, требовалось похоронить на фамильном кладбище. Все использованные орудия и методы расправы изучили, но многочисленные тела лучше прочего указывали на дрюскелей. Ланцов, как ему самому верится, не может доподлинно понять потерю, но одного вида представителей Триумвирата становится достаточно, чтобы ту бесконечную боль почувствовать. Это колоссальная, возможно, одна из страшнейших трагедий для гришей, которую они не простят и не забудут никогда. Румянцевых знали и уважали многие. И когда Николай возвращался в столицу, полагалось думать не только об этом. Для него один из погибших, в первую очередь, являлся князем – одними из самых высокопоставленных его подданных. А это значит, что произошедшее уже не только трагедия, это страшнейшее преступление со стороны фьерданских охотников против равкианской короны. Правда, первоначально стоит разобраться с возможным рядом дезертирства из Второй армии по причине случившегося. Царя одолевает небеспричинное беспокойство и с другой стороны. Родовитых гришей в Равке, тем более, занимавших места при царе, тщательно берегли. Так пошло ещё с времён первого Дарклинга – об их местоположении знавал лишь ограниченный круг людей. А это значит, Ланцов борется не только с фьерданскими зверскими преступлениями, но и предательскими настроениями в своём же дворце. – Святой отец, сделайте мне одолжение, проведите службы до того, как встретитесь с генералом Назяленской. Она сейчас в весьма скверном настроении и, вероятно, свернёт вам шею, если попадётесь ей на глаза, – Николаю нравится думать, он хорошо знает отношение Зои к занимаемой должности. Она делает всё возможное в её силах, чтобы обезопасить гришей по всему миру должным образом, избавить их от постоянного страха и необходимости скрываться. И ему не хочется, чтобы случившаяся трагедия отбросила их назад. Хотя с тем же успехом, он мог бы уверовать в то, что святые сойдут со страниц книг, чтобы исполнить все его желания. – И не забудьте перед тем исповедоваться. – Я не желал им столь скорбной судьбы, мой царь, но раз так случилось.., – Апрат замолкает, когда Ланцов поднимает на него полный колкого осуждения взгляд. С тем же успехом можно было бы ударить кулаком по столу, но зачем портить мебель? Первое, с чем он столкнулся, после собственного возвращения была стопка писем с бесконечными соболезнованиями. И сейчас священник порочил даже те лицемерные слова, которыми полнилась бумага. – Вы ошибаетесь, если полагаете, что, решив оставить вас в живых, я внезапно не передумаю, – в тоне вибрировала плохо скрываемая ярость. Стоит почаще вспоминать о том, что священник был тем, кто сыграл ключевую роль в свержении его отца; держал Алину, Зою, Женю и многих других под землёй; никак не помог во время гражданской войны. А его настроения – отстранить всех гришей от власти, очевидны многим. – Несчастья случаются даже с верующими. И когда вы, святой отец, осмелитесь в следующий раз заикнуться, что на случившееся была воля святых, вспомните о том, что трое маленьких детей вместе с юной девушкой пропали. И невзирая на судьбу, что их ждёт в руках фьерданских варваров, осознайте, что ещё до того всю семью жестоко убили у них на глазах.       Где-то глубоко внутри Николай тешит и лелеет скудные стремления и надежды, что детей удастся вернуть, потому что он непременно выставит произошедшее на всеобщее обозрение. Но остальным странам не всегда есть дело до самого царя в долгах, что правит страной без казны, не говоря уже о проблемах равкианской знати. Влияние Фьерды велико, но и оставить подобное без внимания нельзя. Триумвират ему не позволит. Ланцов, скорее, простит Зое в ближайшее время, наверное, любую грубость и пропустит мимо ушей очередное ядовитое слово, чем позволит себе примириться с произошедшим.

pov Елизавета

      В зале царит поистине враждебная влажность, а воздух солоноватый – как бывает на берегу Истиноморя, в заливах Фьерды ранними утрами. Это вредно растениям, но без привычного букета цветочных ароматов о верных спутниках сейчас думать не приходится. Резной рисунок пчелиных сот, коим устлана плитка на полу, не приковывает взгляд. Во властвующем запахе чувствуется даже секундная вонь летней тины, что порочит образ прекрасного – сладковатые медовые оттенки. Вырезанные розы на стенах, обвивающие каминную полку лозы выглядят поникшими, а золотистый янтарь не играет так ярко в утреннем свете. Во главе стола, ленно сложив ногу на ногу и точно нежась в чуть тёплых лучах света, сидит девушка красоты исключительной. И в большей мере красоты опасной. Её чёрные волосы, струящиеся гладкими волнами за спиной, отливают благородным блеском. Кожа, к которой так и норовит потянуться рука, блестит точно драгоценный металл. Платье струится, подлинно обтекая формы, по верхней части утончённого тела, а его голубая полупрозрачная ткань напоминает тончайший, искуснейшей выделки шёлк, что под пальцами распадётся в хрустальную водную пелену. То венчает глубокий вырез, что берёт окончание ниже груди, а рукава поддерживает четвёрка изящных браслетов на каждой руке. Елизавета признавала подобную привлекательность лишь в одном человеке, и тот милосердием не славился. – Святая волн, – утверждает она, так и останавливаясь поодаль. Девушка поднимает на неё взгляд глаз, что на расстоянии кажутся почти чёрными. Выражение у тех тяжёлое, подобное дну в глубочайшей точке Истиноморя. Позволишь себе засмотреться – утащит в свои объятия, наполняя грудь едкой от соли водой, и никогда более не отпустит. На чужих губах играет едва заметная улыбка. – Растения ещё более хрупки, чем люди, что же в них столь привлекательного? – поджимая губы, Елизавета лишь сейчас замечает в руках девушки белую розу, сорванную, должно быть, в саду перед домом. К удивлению, лепестки той не окроплены кровью, хоть и острейшие шипы на стебле заметны отчётливо. – Они не испытывают жалости и сами в ней не нуждаются, – стоит скользнуть кончиками пальцев по ткани собственного платья, за спиной и у плеч собирается верное жужжание, что играет всякий раз иными тонами. Ткань пропитана многочисленными эфирами, что источают запах, на который ориентируются пчёлы. Елизавета вторит себе улыбкой. Непозволительная роскошь – угрожать в чужом доме. На такое не поскупился бы лишь Дарклинг, но тому и мирские законы никогда не были писаны. А раскланиваться перед невесть какими самозванками Елизавета и вовсе не намерена, тем более, находясь в собственной обители. – Чего нельзя сказать о твоих маленьких друзьях, – наигранно жалостливо вздыхает девушка, оставляя розу на столе и в ленном жесте кладя подбородок на собственную ладонь. До чего же знакомый жест... Чужое выражение лица кажется почти безмятежным, если бы не нотки должного коварства во взгляде. Пчёлы так и застывают близ своей властительницы, и Елизавета готова поклясться, что в переливчатом жужжании она слышит, как одна мольба накладывается на другую. Они кричат и умоляют, пока полёт становится всё более тяжёлым, гудение тревожным, а рой клонит к земле. Достаточно одного мгновения, в которое в зале становится столь влажно, что лёгкие сковывает в попытке вдохнуть. – Wanden olstrum end kendesorum. Isen ne bejstrum.* Так говорят на моей Родине... Всё верно, вода слышит и понимает, а после решает, как с тобой поступить. То ли выбросить на берег, то ли заставить задыхаться и замерзать в своей власти, давая сердцу право остановиться быстрее, чем она навсегда заключит в свои объятия. – Чего ты желаешь, Урсула? – стоит признать, Елизавета и сама пыталась её разыскать. Возможно, не только её. Вода, тень – они все знавали самые сокровенные секреты. Но куда бы она ни пошла, везде слышалось одно. «Санкта сама тебя найдёт». Вода слышит. И в особенности хорошо чужие нужды. – Как бы мне то ни претило, наши стремления в некотором схожи, – Улла вновь прямит спину и от того, с каким личным довольством она держит голову, может показаться, что на ней лежит невидимая корона. И противоположно тому её пальцы отстукивают по столу неспешный ритм с особой плавностью и изяществом. Девушка двигается неестественно, будто не принадлежит этому миру. – Возмездие? – Елизавета подходит ближе к резной спинке стула близ себя, дерево того играет молочно-белым цветом и выглядит особенно ярко на фоне обивки из янтарной ткани с тёмно-зелёными узорами. Она не стремится сесть, но соответствуя хозяйке дома кладёт руку на негласный трон. – Возмездие? – переливы размеренного смеха святой волнами отражаются от стен, эхом утягивая всё глубже. – И кого ты собралась карать? – спрашивает она не без интереса. – Щенка с золотистой шерстью, что облизывает ножки собственного трона, или тех детей, подающих ему косточки? Время сделает это не хуже нас, – будто то не стоит её внимания, отмахивается святая, когда нотки коварства в её взгляде вновь сменяются безразличием, а цвет глаз через мгновение становится темнее. Голос перенимает ноты неумолимости в намерениях. – А коли ты выкрала тело Дарклинга, то и о прожитых годах переживать не придётся. Он не скуп на кары. – Та девчонка – юная мученица-святая.., – Елизавета припоминает тот погребальный костёр. Заурядное лицо и неказистая фигура, сталь, окроплённая кровью, в руках, сложенных на груди. Символ людских надежд и человеческой веры в чудеса. Слишком легко заметить работу портнихи. Умелую, но сделанную наспех. Сожжение святых, а святых там и не было. – Неужели не хочешь воздать должное? – Всё никак не разберу, где глупость граничит с одержимостью. Долголетие не всегда влечёт за собой мудрость, не правда ли? – склоняет голову набок Урсула, будто ей мгновенно прискучил этот разговор. – Возможно, тебе стоит избавить мир от своего существования, предложив подобное Дарклингу. Нет ничего привлекательного в том, чтобы издеваться над слабыми и обездоленными, – в секундном презрении прищуривает глаза святая. – Её кара много хуже познанных нами, и он бы со мной согласился. – Достойное ли возмездие за совершённое? – задумчиво качает головой Елизавета, точно пробуя слова на вкус и всего на мгновение рассматривая что-то за окном. За несколько столетий набралось достаточно способов красивой расправы, не говоря уже о сладком чувстве личного возмездия. Хотя святая рядом права в том, что их Тёмный генерал не был сторонником наказаний заурядных в своём роде. Но жалкая судьба юной Санкты всё равно кажется ей недостаточной платой. – Достойное для того, кто не стремился понять силу, которой пытался противостоять, – отрезает Урсула, поднимая взгляд острый как искуснейший ковки кинжал. – Она не заслуживала данного, ты.., – начинает Лизавета в своей манере язвительно, но ей не дозволяют договорить. И она не позволяет себе выказать недовольство. Слишком большая честь для всяких... Незваных гостей, сколь бы святы они ни были. – У меня свои причины для ненависти к ней, – утверждает Урсула, не оставляя в своих словах места для любых возражений. Сейчас встреча с её глазами походит на удар штормовой волны. Откатная будет не менее сильной – смертельной. Даже ткань, обтекающая тело Санкты, кажется, застывает в её власти, будто речь идёт не только о ненависти, но и о боли. О чём-то более глубинном, чем могла бы быть заурядная тоска. – Но судьбу Санкты-Алины вершить не тебе. – Не говори так, будто знаешь его, – с самого начала Елизавета ощущает этот тёмный оттенок. Словно в действительности имя Дарклинга сквозит в каждой фразе даже без прямых упоминаний. Все они пересекались с ним, кто раньше, кто позже, но подобную уверенность она встречала всего несколько раз в свои века, и та её привлекала. Мысль о том претит в подобном обществе. По губам святой Волн скользит усмешка. Она действительно насмехается над ней? – Эти владения не терпят нападок. – Знаешь, в чём прелесть воды? – неожиданно уводит Урсула нить разговора, будто ей нет никакого дела до острых – точно шипы растений, слов. – Она живёт везде. Равно как тьма и свет. Даже во власти солнца, всегда найдётся то, что отбросит тень. И в самой тёмной ночи найдётся место для лучика света. – На севере сказывают, что вода обладает самыми тёмными знаниями, – несмотря на все метафоры, необходимая нить улавливается легко, словно та всегда была под рукой. На лице Санкты отражается секундное разочарование, а следом довольство. Возможно, то, что интересует Елизавету более, чем очевидно. Она чуть наклоняется вперёд, складывая руки на столе перед собой. – Скверна? – Скверна? – смех Урсулы в другой раз похож на частые перекаты волн во время утреннего прибоя. Или на переговоры морской живности во время её выхода к побережью. – Ты считаешь, что мне могут быть известны секреты Святого Ильи? – Не стоило так льстить? Его мастерство... – Это бы не сработало, – лицо Санкты мгновенно становится серьёзным, будто ей доподлинно известны все хитросплетения того, кого нарекли первым святым и гришом с небывалым более могуществом. Чудеса, творимые кузнецом, чтятся даже среди самих вечно живущих, хоть и праведниками они никого из вознесённых не считают. Его деяния привлекали Елизавету и могли бы стать ответом на её нужду, но Урсула поселила в том сомнение. – А если ты тому не веришь, можешь смело попытаться отыскать его кости и спросить у них, – она ленно отклоняется на спинку стула, и взгляд её полнится чем-то похожим на презрение, будто одни только мысли о Костяном святом являются ей назойливыми насекомыми, что мешают спокойной жизни. В следующий момент Санкта встаёт почти вальяжно, так что в руки ей скользит сложенный лист пергамента, что явился будто из ниоткуда. Она одним плавным движением оставляет его прямо перед Елизаветой, угрозой нависая рядом и выжидая, пока тот откроют. Её близость походит на клинок, приставленный к горлу. Красивая, но жестокая – несущая смерть утончённость. – И не смей обзывать столь древние знания скверной. Магия крови не имеет ничего общего с творением в сердце мира. У неё иная природа и жертва более заумная. – Слишком мало.., – твердит Лизавета, рассматривая многочисленные писания и стремительно поднимая голову. – Это не всё. – Дыхание за дыхание, око за око, жизнь за жизнь, – Урсула загораживает свет, придавая истине должный окрас. – Подумаешь, мир не обеднеет от очередного крестьянского мальчишки, – легко отмахивается святая, хмурясь от собственных просчётов. – Если бы всё было так просто, пришла бы я к тебе? – Санкта вопрошает так, будто пред ней предстаёт глупый ребёнок, что заигрался в своих безумных идеях. Они не привыкли считать свой возраст. В широте веков года старшинства стирались. Елизавета то терпеть не привыкла, но и забываться не стоит. – Его тело всё ещё принадлежит... – Ему, – звучит отголосками знакомого в памяти грома, будто Урсула могла бы влечь за собой раскаты подобной силы. Ей, как видится, давно известно, где или, вернее, у кого находится тело Дарклинга, но и пытаться вымолить его себе во владение она не спешит. – Ему и никому другому, кроме его нетленной плоти и крови. Я пришла не торговаться с тобой. Думай об этом как можно чаще, Лизавета, когда в следующий раз осмелишься подойти к воде, – а к морю приблизиться однозначно придётся, как и вернуться на проклятую равкианскую землю, если она хочет свершить задуманное. – Для обретения жизни после рождения достаточно лишь вдоха – одного младенческого крика. Но после смерти этот вдох даётся много труднее. Это непросто жертва. Это должен быть человек искренне верующий в то, что собственная жизнь ему не принадлежит. Кто-то, кто будет готов пожертвовать сердцем ради одного чужого вздоха. Некто, одним своим существом верный всему, чем является Дарклинг, – непростая задача, если рассматривать то, что далеко не многим приходятся по душе методы, к которым прибегал заклинатель тени. – Истинное мученичество. – Лишь малая часть, познанная нами, – соглашается Урсула. Они все знают свои тернистые пути сквозь муки, но от чужих весьма далеки, какими бы жертвами им не пытались угодить. – Я никогда ни на одном своём веку не уверую в подобную щедрость, – с подозрением и интересом Елизавета поворачивается к святой. Одной из немногих, которую узнала за эту долгую жизнь и на пути к своим целям. – В чём твоя выгода? Дарклинг ни разу не упоминал твоё имя. Ты мне сейчас напоминаешь ту надоедливую старуху, что вечно таскалась за ним. – Какое лестное сравнение, – продолжительно хмыкает Урсула, в мыслях примеряя на себя образ, словно действительно способная понять, о ком идёт речь. – Ты бы не говорила столь уверенно, Елизавета, если бы знала, кому на самом деле принадлежат принципы Магии крови. В этой бумаге заключены лишь известные мне и моим деяниям осколки. Считай это моей маленькой благодарностью, – и спросить бы, благодарностью за что? Но язык не поворачивается вновь задать вопрос, потому что разговор с Санктой походит на борьбу со штормовыми волнами. И едва ли эту благодарность можно прозвать «маленькой». – Дарклинг умел пользоваться возможностями, так будь добра почитать его наследие. Не справишься, я приду не только за телом.., – на мгновение мечтательно довольствуется Урсула, не сводя взгляд. – С удовольствием обзаведусь садами и клумбами в своих владениях.       Стоя уже в арке поодаль, святая вдруг оборачивается, зная, что, может, Елизавета и не собирается провожать самозванку, но следит за ней прежне пристально. Чёрное золото чужих волос сверкает в тени. Статность в её осанке, высокородство в развороте плеч, коварство во взгляде и бесконечная гордость (возможно, даже надменность) – это всё кажется таким знакомым, точно здесь и сейчас Урсула могла бы говорить не только от своего имени. – Лучше этому миру никогда не узнать, что будет, если один из нас протянет другому руку.

•

      Вера всегда была одной из сложнейших черт людской натуры. Человек переменчив и вместе с его желаниями меняются и идеалы. Верующий, изменник и грешник. Каждый из них может являться всем и ничем одновременно. Люди в свой час могли творить истинные зверства, но сейчас их имена и образы приписывают к воле самих святых, иначе – в угоду личному, истрактовав историю. Освящают лики не тех, что пронесли на себе бремя мученичества, а тех, что те страдания сотворили. Под знаменем веры лечили и убивали, короновали и умирали от голода, умоляли о пощаде и клялись в преданности... Человек ставит свечу в монастыре, зажигает лампаду ночью, приклоняет пред иконой колени и возносит руки в мольбе, веря, что святые его услышат и придут, благословив учением или своей помощью. Поговаривают даже, что на тонущем корабле или в деревне при нападении неприятеля – неверующих нет. А святые смотрят на них издалека и смеются, заслышав знакомые нашёптывания. Потому что, сколь сильно в них верят, столь же хорошо они помнят, чьими руками их предавали мучениям в предрассудках и собственных идеалах.       Елизавете думается, если разговор ведётся о вере в мало вообразимой мере крепкой, то и искать надо в обществе тому подобающем. Вера и верность, что их отличает друг от друга? Дарклинг больше прочего ценил второе. Стойкость и неизменность в преданности. И, жестоко карая, не прощал измены. Но и искать его идейных соратников не представляется возможным, хоть и у Тёмного генерала за спиной было много достойных союзников. Если кто-то вообще был способен понять, насколько тёмные дорожки выстраиваются у него в голове, то хочется верить, именно поэтому он всегда придерживал людей ближайших в тени верности царскому слову или иным нравам. Лизавета без его помощи при всём желании не сможет их найти, хоть те и бродят где-то, разбросанные по непохожим друг на друга землям. Собственная ожившая в людских в мольбах святость подсказывает обратиться к источнику силы иного происхождения.       Елизавета наблюдала за культом Беззвёздного святого многие месяцы. Изучала идеи главных монахов... Наблюдала за тем, как их численность растёт, будто каждого из них приносит с очередным звездопадом. Слышала, как гневится очередной Апрат, не имея возможности вершить суд над происходящим. Вера как вредитель на растении, сначала он поглощает один лепесток и в тот момент, когда ты пытаешься его истребить, он перебрасывается на другой, пока не поглотит всё, медленно убивая всякую жизнь. Молодой царь кидает этим иноверцам подачки в виде сытной еды, но что толку от расположения к себе, если это не искореняет первоначальные идеи? Алтари переписываются, возникают всё новые символы, шёпот распространяется дальше и дальше... Это необратимо.       Обнаружив среди деятелей культа выходцев из Святой стражи, Елизавета вновь отнеслась скептически к данному действу. Боевые монахи – книжники и воины одновременно. Давно далёкие от изначальных ценностей. Апраты всегда были ядовитыми змеями на царских плечах, что нередко кусали не только неприятелей, но и самих власть имеющих. Последний из них и вовсе слыл редкой верностью собственным проповедям. Держать такого у себя под рукой равно тому, что занести чужими руками острейший клинок над своей же шеей. Правда, нет никакого интереса к судьбе очередного юнца Ланцовых. Но вот то, что очевидно царский священник видит в новом культе угрозу, заставляет присмотреться. Возможно, дело в знаниях, которые иноверцы могли утащить из ценнейших архивов. А может, в разведывательных данных, коими обладают люди Апрата. Дарклинг не был сторонником веры, но признавал её силу в том или ином проявлении. И непременно, он воспользовался бы культом, до того его расширив всеми возможными способами.       Они носят чёрное и выступают под его знаменем – солнцем в затмении. Принимают в свою веру и мужей, и дев. Зачастую укрывают и гришей, пряча тех под плотным покровом тьмы. Их гоняют от деревни к деревне, от одной святыни к другой, а они всё равно возводят свои лагеря, восхваляя имя и идеи Беззвёздного святого. За тканью, что темнее ночи, никогда не различишь врач перед тобой, бывший военный, учёный или человек, не нашедший своё призвание. Богатый или бедный. Счастливец или страдалец. Семьянин с родовым наследием или безымённый сирота. Они все равны в своей вере. Кого бы то не привлекало? Дарклингу бы то понравилось, сомневаться не приходится. Он ценил силу и знания больше прочего.       Беззвёздный. Мог ли он однажды подумать? Могла ли та старуха, что однажды утвердила, что в самой Елизавете для них нет ничего примечательного? «Заурядна». Помнится в молодости жестокими словами, хоть и Дарклинг то не поддержал, чувствуя влекущую его силу бóльшую. Старая на вид женщина её терпеть не могла, нет никаких сомнений. Подобно ей юный в то время генерал презирал или, возможно, даже в своей манере высмеивал мнимую святость, сколь бы молод ни был, но что бы он сказал сейчас? Дарклинг со многим был не согласен, и даже то с лёгкостью обращал в свою пользу. – И чем верующим не угодила ваша спасительница – солнечная святая? – спросила Елизавета однажды у одного из одетых в чёрное пилигримов. Крепкие руки того были расписаны звёздами и дисками солнц с окружавшими их полумесяцами. Мужчина среднего возраста с загорелой кожей и глазами цвета спелого колоса. Должно быть, дезертир с южного фронта. – Мы не отрекаемся от Санкты-Алины, когда обращаемся к тьме, моя госпожа, – утверждает иноверец, вбивая очередной колышек с крюком в сырую, мокрую от дождя землю. А после натягивает к тому толщиной с палец верёвку. Елизавета обнаружила их небольшую процессию ещё до того, как они начали разбивать лагерь. Верующие обращают на неё внимание, но всякий раз наблюдают будто издалека, присматриваясь. Нарекли госпожой, не признав за человечьим образом святую. – Её путь мученичества и великая жертва – неоценимы. Мы чтим имена всех святых. – Она вонзила клинок в сердце того, чьё имя вы превозносите, – продолжая наблюдать за работой мóлодца, твердит Елизавета. Пальцы того вяжут узлы так, будто он занимается этим день и ночь. – И не разделяла его цели.       «Скверная девчонка», – думается невзначай. – «Юная, строптивая, эгоистичная, но без доли собственного достоинства, недальновидная..», – одно только представление о ней вызывает у святой приступ несвойственной жалости, будто она встречает в подворотне больного котёнка. Образ Санкты-Алины рисуют поистине сказочным со свободным разворотом плеч и благоговейным величественным взглядом. Но и у образа самой Елизаветы зачастую просят благословения на вещи, сторонницей которых она никогда не являлась. – Она вознесла Беззвёздного, – тянет мужчина своим ясным голос, будто читает проповедь. – Равно как и он вознёс её, – соглашает девушка, чьи тусклые светлые волосы стелятся по чёрной мантии двумя тонкими косичками. Она подошла всего пару мгновений назад, чтобы подать своему духовному брату инструмент. Елизавета за своё существование слыхала немало нелепых молитв, но то, что проповедуют эти юнцы, звучит ново даже для неё, не говоря уже о крестьянах Равки. – Что ты имеешь в виду? – Была бы Санкта свята, не существуй Тенистого каньона? – не без интереса вопрошает верующая девчонка. Они всегда говорят так, будто ждут, что их о чём-то спросят, заведя очередной разговор. Словно рассказывая новые истории, донося собственные истины и развивая мысль за мыслью, они продолжают свою короткую в её понимании жизнь отказников или гришей. – Она есть знамение спасительной обители – последний луч света в темноте, но не существуй такой великой силы как тьма, кем бы стала Санкта-Алина при жизни? – Изгнанницей, – хмыкает Елизавета с каким-то свойственным довольством. Она знавала такого изгнанника, учившегося властвовать над собственным бесконечным могуществом. Правда, тому уже было около сотни лет, когда их пути пересеклись под натиском им же созданного каньона. – Солнце обжигает, если к нему приблизиться. И людям то известно, – соглашается девушка. – Нам свойственно бояться великой силы или желать ею завладеть. Кто мог бы сказать, какие бы скитания и мучения ждали Сол-святую, переживи она падение вековой тьмы? «Глупцы», – думает Елизавета, невольно усмехаясь, отчего верующая перед ней кажется на мгновение потерянной. – «В особенности те, что служат царю. Мнимая спасительница и скитается по этой проклятой земле, не чая о вашем существовании». – Вы возносите к святым последнего Дарклинга, но каньон был создан не им. – Неважно, какая ипостась, мы верим в то, что сила Беззвёздного едина и вечна в равной степени с тьмой, живущей на этой земле, – лицо девушки блестит от пота, и сама она выглядит полностью поглощённой работой, но её глаза играют каким-то дурным блеском, будто она одновременно употребила с тройку доз юрды разом. – Госпожа, вы никогда не задумывались о том, что они довольно похожи? – поднимается с колен мужчина, отряхивая мозолистые ладони от пыли и перенимая из рук своей спутницы влажную тряпку. – Беззвёздный и Солнечная святая? – не до конца внимая сути и серьёзности вопроса, уточняет Елизавета. Верующему человеку зачастую легко сойти за сумасшедшего. А истина последних слов и вовсе кажется бессмысленной шуткой. Паломники на её слова лишь кивают.       Она не знает доподлинно, кто такая Санкта-Алина из Тенистого каньона – покровительница сирот и тех, у кого есть нераскрытый дар. Лизавета видела её изображения на многочисленных иконах и алтарях. Видела подобие её лица на той погибшей девчонке в каньоне. Слышала множество противоречивых нашёптываний в равкианском народе, некоторые из которых складывались в столь желанный образ неразумного ребёнка, удостоенного слишком многим. Сейчас она занимает более подходящее место. Несмотря на уверенность и серьёзность слов Санкты морей, самой Елизавете верится, Дарклинг бы с ней согласился. Что другим видеть со дна вод, когда есть те, кто ходят по земле?       «Они пали поручь – каждый со своей истиной. И они взойдут», – так здесь говорят о самых молодых святых Равки, не ведая о подлинном возрасте одного из них. Иногда достаточно одного семени, чтобы ядовитое растение зацвело пышными яркими цветами. Хотелось поселить подобное тому сомнение в проповедях этих юнцов, что ведут страну в эру святых. Но она здесь не за тем, чтобы насмехаться над чужим скудным понятием о чистоте помыслов.

•

за девять лет до основных

событий работы и спустя два года

после событий «Крах и восход»

      Елизавета нашла его. Юношу-учёного, жадного до знаний, что день и ночь скитается со своими пилигримами под стенами Ос-Альты, желая дотянуться до руки царя и гневя Апрата. Юрий Веденин. Хилый мальчишка хрупкого телосложения – длинный как жердь, с больным видом, редкими пучками волос на подбородке, вытянутым бледным лицом и частым дыханием, будто у него постоянная одышка. А ещё у него тусклые глаза, горящий столь ярким огнём исступления, будто одна только мысль о святых доводит его до такой степени душевного возбуждения, что монах забывает о собственных потребностях.       «Услышьте же братья и сестры... Мы приходим из тьмы и во тьму возвращаемся. Где ещё богатый и бедный, отрок и старик, власть имеющий и слуга становятся равны? Где ещё каждого из нас судят единственно по чистоте души? Уверуйте в благословенную силу святого, что погасил звёзды!», – провозглашал очередные проповеди монах.       Пилигримы нескончаемо шептались о том, как сама генерал Назяленская грозилась спустить на них бурю и молнии, а царь удостоил Юрия долгой аудиенцией во дворце. С высоты прожитых веков, Елизавета, думается, забывает, сколь страшит простых людей одно существование Дарклинга, не говоря уже о его влияние в мирý. И пусть реакция равкианских господ вызвана, в первую очередь, ненавистью, а не страхом, через неделю уже в каждой деревеньке будут обсуждать то, какое внимание уделили культу Беззвёздного святого.       Елизавета наблюдала за тем, как этого юношу отвергали, его духовных братьев и сестёр закидывали гнилью и тухлятиной. Некоторые горожане, начиная спор, даже отваживались вступить с ними в драку. Ещё чаще происходили негласные стычки между ними и культом Солнечной санкты. Апрат со своей Святой стражей и вовсе несколько раз почти преуспел в том, чтобы просто пристрелить несчастного иноверца – одного из своих же бывших братьев, как сказывали. «Я с радостью стану мучеником», – брошенные под угрозой жизни слова, что плотно укрепили корни на плодородной земле чужих планов.       Но истинность его утверждений предстояло лишь проверить. Елизавета давала ему ценнейшие исторические трактаты и священные писания и в каждом оставляла подсказки – кусочки ценнейших знаний, доступных лишь хранителям великой силы и бесконечно долгой жизни. Она бережно лелеяло его тягу к знаниям, учениям и своему святому. И хоть Санкта не явила верующим свою силу, они прозвали её «посланницей». Надьйея – надежда. И пока днём монах распивал ароматные чаи в нерадушной компании и плену пёстрых комнат, утешаясь скрытыми от посторонних глаз писаниями из царских архивов. Вечером, когда его вновь отпускали за стены столицы, Елизавета всякий раз вручала ему нечто более ценное. То, что укрепляло его веру, а не боролось с ней или ставило под сомнение. Это всегда были разные идеи, мысли и записи... Некоторые увеличивали святость Дарклинга, некоторые рассказывали иные истории бытия других святых. В свете факелов и костров эти юнцы и девушки разных возрастов казались лишь наивными детьми, которым открыли новую истину. «Если не знаешь, как работает наука, мир начинает казаться поистине волшебным», – это было очень давно. Тогда даже звёзды казались ярче. Елизавете думается, она почти забыла его голос, но эти слова, услышанные в первую встречу не забывала никогда.       Но Юрий всё равно выделялся в своей потрёпанной чёрной рясе и с очками, съехавшими на кончик носа. Он был книжником-учёным, хоть и не отделял истинное чудо от природного явления; и складывал воедино много больше, чем могли бы другие. – Облегчит ли это принятие невиданного? Что изменится, если я назову творимые святыми чудеса проявлениями «изначального» знания, каковое лежит в основе сотворения мира? – твердил монах, когда кто-нибудь из его единомышленников не пренебрегал наукой, исправляя слова своего негласного идейного творца. Должно быть, всякий раз из толпы выступали гриши, что редко оставляли без внимания чужие слова, когда суть касалась их негласного искусства. Стоит признать, что эти слова Юрия не пришлись бы по душе даже самому Беззвёздному святому. Наука, сила – всё это имеет высокий порядок, и за то их ценят.       Когда пришло время, растение проросло и пустило крепкие корни, Елизавета приоткрыла юноше дверь в мир совершенно иной. Мир, ограниченный для его понимания, но достаточный для того, чтобы столь желанные мотивы явились осязаемой истиной перед глазами. Они верили в то, что сила Дарклинга велика и неподвластна времени. Оставалось малое. В безумии верующих есть нечто истинно прекрасное и удобное в своём роде. Их намного легче подвести к осознанию чуда иной природы. В отчаянии люди и вовсе способны на многое, чтобы заслужить милость и благословение своих святых. От её собственных вековых истин зависело малое, но Елизавета впервые уверовала в то, что не ошиблась в человеке, когда монах в слезах упал к её ногам, стоило только пустить его ещё чуть дальше. «Ну, всё-всё, – гладила она его по содрогающейся в молитвах и рыданиях голове, мягко шепча слова. Довольно забавно наблюдать за тем, как человек наслаждается собственным унижением. Но до того нет дела, пока Юрий удовлетворяет её интересам. – Возьми себя в руки». Скверная картина. И станет ещё дурнее.

•

– Почему ты считаешь, что твоих намоленных убеждений достаточно, Юрий Веденин? – вопрошает Елизавета у монаха, пока их продолжительная процессия движется по узкому пещерному тоннелю.       После того как во время гражданской войны многие отрезки каменной подземной сети оказались недоступны из-за обвалов или ненадёжности сводов над головой, путешествовать по пещерам стало много труднее. Иногда в туннелях теперь невозможно находится из-за трупного зловония, потому что далеко не всех своих путников Равка вновь выводит обратно к тёплому солнцу. Безусловно весьма ценная карта скрытых от чужого взора дорóг могла бы быть у Апрата, но известная святой – та, что всегда находилась у Дарклинга, была намного ценнее. Она рисовалась веками и столь же извечно дополнялась... В той же степени важно – на ней обозначены места, недоступные не только дневному солнцу, но и человеку простому. У этих пещер свой характер и заклинатель теней потратил не один месяц в своей долгой жизни, чтобы изучить места, свет в которые не проникает никогда. Елизавета знавала лишь несколько необходимых ходов, а достать необходимую карту не представлялось возможным.       Но им и нет необходимости во всей сети, достаточно лишь небольшого участка. И пусть выкрасть ценнейшие знания нельзя, можно скопировать необходимое. Это бы не сработало, если бы их Тёмный владыка не был человеком зачастую противного любому безукоризненного порядка. Дарклинг изменяет своим привычкам и принципам лишь тогда, когда то действительно играет в его пользу, а это значит искать можно смело в том же месте. Не откажет же царь монаху, от которого пытается выведать жизненно важные короне знания, в посещении покоев его святого? Возможно, в тех палатах Юрий бы даже зачитал несколько молитв, посвящённых благополучию души его Еретика. А царские подданные просто не стерпели бы подобного кощунства, покинув осквернённые помещения. Этих детей всегда было так легко понять... – Я никогда не утверждал, что моей веры достаточно, госпожа, – признаётся Юрий, не меняясь в своём блаженном выражении лица и, смотря вперёд, пока свет от огня факела в руке освещает им дорогу.       Они идут в самом начале процессии, молчаливым строем за ними следует ещё с десяток монахов. Чёрные рясы их обтрепались и запылились из-за продолжительной нелёгкой дороги. Они путешествуют под землёй уже немногим меньше двух недель и зачастую меняют маршрут, чтобы найти подземные источники, чья вода пригодна для питья, или развести костёр. Под землёй – в темноте, холодно независимо от погоды наверху. Есть нечто, объединяющее и простолюдина и царя, и верующего и человека далёкого от проповедей. Им всем необходимы тепло, вода и пища. – Нас учат бояться тьмы, а потом она становится мне спасением. Моя жизнь принадлежит Беззвёздному святому. Мы верим в то, что никакая жертва не бывает напрасной, – убеждает монах, смотря вперёд своим ясным взглядом. Иногда Елизавете кажется, она может остановиться, оставив пилигримов без карты, и они всё равно найдут путь к своему святому. Даже шаги за спиной стихают, стоит Веденину начать говорить, будто и нет ничего ценнее тех истин. – И ты нисколько не сомневаешься в правильности деяний своего святого? – Санкта не склоняет голову в интересе и на Юрия, чей жалкий вид уже давно изучен, смотрит мало, но про себя усмехается. Они обсуждали многое не однократно, но она не перестаёт задавать вопросы. Обдумывая одну задачу снова и снова, можно прийти к совершенно новому ответу, разуверившись в предыдущих. В другой жизни монах мог бы стать одним из тех преданных учёных и солдат, которых так ценил Дарклинг. – Люди сказывают о чужих деяниях из уст в уста. Какое право я имею судить, если я не видел истину? Кроме того, каждый из нас понимает сотворённое по-своему. Что для одного яд – для другого спасение. Возможно.., – задумывается на мгновение учёный, – его методы были радикальны, но порой их применение оправданно, разве не так?       Всем было известно – культ Беззвёздного святого иначе трактовал Житие святых. Сказки, что забавили и гневили каждого ходящего по земле мученика. Те же люди бросили каждого из почитаемых святых в беспощадный огонь, образы перенесли на бумагу, не добавив главного... Истины. Потому что в истории каждого святого проповедовали желаемое – нужное народу в злой час. А Юрий не вёлся на красоту картинок и яркость обложки, в очередной раз гневя Апрата. Веденин. Ведýщий и вéдающий. Елизавете хотелось знать, почему учёный, которым наказано искать закономерность и правило, обратился к вере, и он приоткрыл ей таковую истину. «Мои убеждения не отрицают науку. Я верю в то, что сотворено на недоступном нам уровне, и не отрицаю своё бессилие под неподвластной человеку силой».       В народе Юрия прозвали фанатиком – тем же его считали при дворе. Потому что мало кто из них пытался заглянуть дальше превозносимого монахом имени Дарклинга. А ведь он зачастую ведал удивительные и поистине занятные вещи, выдвигал интересные теории и мог бы послужить замечательным подспорьем, если направить такую страсть к высшему знанию в угодную сторону.       В какой-то момент они подошли к негласному тупику, где Елизавете и нескольким пилигримам пришлось пригнуть голову – настолько туннель стал узким. Во время своего последнего визита сюда она была вынуждена обвалить единственный удобный проход, но доступ к уникальному месту всё ещё оставался. В полу образовалась негласная пропасть – узкий проход вниз, что невозможно осветить. «Как забавно то, что даже во славу цели вернуть Дарклинга в мир живых, приходится прыгнуть в темноту», – подумалось невольно. Верующие же воспринимали очередное досадное неудобство как необходимое испытание на пути к праведной цели.       Елизавета отряхивает скрытую под плащом с изумрудным отливом юбку платья от грязи и пытается привыкнуть к здешнему сырому запаху, пока пилигримы оглядываются вокруг. Они не погружены в темноту. Тёмно-серый камень, блестящий от капелек влаги, играет светом, исходящим от озера поблизости. То не рябит – покоится в своей вечности. Верующие в мгновение крестятся и читают свои молитвы, стоит процессии подойти ближе к воде. Глубины озера исполнены множеством крошечных светящихся рыбок, что вместе схожи на подвижное звёздное небо. Последнее тем же живым подобием отражается на потолке, походя на звездопад, которому не будет конца. Это место всегда казалось подходящим. Девушка неспешно обходит озеро, когда факелы зажигаются вновь, а просторная пещера наполняется шёпотом, что множится в эхе. «Уверуйте же вновь... Это правда... Чудо..!»       Ей кажется, или кто-то из них плачет? Думается, после того, как Юрий разразился слезами у её ног, Санкту мало что способно удивить. Земли Равки всегда были надёжным укрытием для тех, кто в том нуждался, поэтому Елизавета не гадала слишком долго, где прятать тело. Кроме того, ей необходимо было время, и лишь эта земля могла бы ей его дать. И пусть вытканная тёмно-синяя материя была выкрана из столицы, укрыть Дарклинга тканью, созданной гришами для их кафтанов, казалось разумным. Она подхватывает полотно с ближайшего края, постепенно вытягивая лёгкий, но удивительно крепкий материал из-под тела заклинателя, и одним движением перекидывает тот на противоположную от них сторону.       В те дни Елизавета велела уложить гриша на гладкой и плоской каменной возвышенности, так что теперь его тело находится, может, немногим выше уровня её пояса. Как и два года назад, Дарклинг неизменно выглядит лишь безмятежно спящим. Его смоляные волосы зачёсаны назад, элегантные руки со всей изящностью длинных пальцев аккуратно сложены на груди. Губы исполнены синим оттенком, а алебастровая кожа столь бледна, словно в теле одного из самых могущественных гришей, что когда-либо жили на этой земле, не осталось ни капли от человеческой сущности. Лизавета скользнула одними костяшками пальцев по его щеке. Холодный как одна из суровых зимних ночей. Впрочем, и живой Дарклинг теплом не отличался. Лишь обжигающим льдом идеализма и надменности. Два года минуло после событий, произошедших в каньоне, но тогда его переодели в чистое – простые чёрные брюки и рубашку. Казалось неправильным видеть заклинателя тени без его кафтана.       Девушка не старается слушать молитвы верующих – те излишне туманят разум своей монотонностью, но всеобщее исступление предстаёт плотным густым облаком шёпота, что заполняет пещеру. Верно, именно так выглядят люди, чьё представление о подлинном чуде воплощается в реальность. В то, что можно увидеть своими глазами, к чему можно прикоснуться. Среди них было пятеро гришей, и каждый из тех стремился преклонить колени. Юрий поведал о многом... Апрат заверял при дворе, что вера в Дарклинга зародилась лишь благодаря огромной власти и грандиозной смерти. Сами же монаршие особы того не понимали, считая, что в простом народе Тёмного генерала не любили никогда и не стали бы его превозносить. Но Елизавета живёт достаточно долго, чтобы понимать, это всё было правдой лишь отчасти. Люди заурядных нравов не имели такой связи со своим господином, какой обладали гриши, всей своей сутью чувствовавшие чужое могущество; они больше прочего боялись подобной силы. Но от того лишь крепчала их верность, стоило им обратиться к имени Беззвёздного святого, потому что некоторые из идей Дарклинга привлекательны для всех. А когда вы верите в цель, способы её достижения зачастую размываются.       Сейчас же от самой Санкты зависит малое. Она даёт этим ведóмым детям возможности, знания и большие духовные ценности, но главное зависит не от неё... И хоть подобное удручает, власть над тем всё ещё щекочет кончики пальцев. Лизавета вытаскивает из-за пазухи спрятанный под плащом кожаный свёрток. Откинув края, она протягивает вещь Юрию на ладони, отчего монах гнёт спину в благородном поклоне. Даже в скудном свете факелов и свечей сталь гришей сверкает отражением золота её кудрей. У юнца на руках металл, окроплённый кровью и благословлённый силой его святого. Должно быть, кинжал посчитали достаточно осквернённым, чтобы похоронить его в прахе двух великих заклинателей. Прихватить его с рук подобия Санкты-Алины было нетрудно.       Елизавете остаётся лишь наблюдать – следить за верностью действий. Хорошее напоминание о том, что до смешного она властна не над всем – над Дарклингом в особенности, хоть и мёртвым. Юрий, несмотря на истрепавшиеся одежды, выглядит лучше, чем в любое другое время, в которое их посланница могла его видеть. Его отросшие жидкие волосы аккуратно в соответствии с церковными традициями собраны с боков, скудная и нелепая борода подстрижена. Они все омылись во время последней остановки. Но монах, думается, считает, что даже если ему не суждено встретить своего святого, он может предстать перед ним или самой смертью лишь в подобающем виде. Говорить о том, что Дарклингу в личном отношении не было дела до чужого внешнего вида, Елизавета не стала, они и сами это знали, лишь тешили друг друга необходимым порядком. У каждого есть своя роль – у отказников (монаха, его чтецов и помощников); у гришей, среди которых присутствуют корпориалы, инферн и шквальная.       Магия крови. Нечто большее, чем просто правильно направленная сила. Сотворение живого. Елизавета старалась не упускать ни одного действия пилигримов. Есть нечто необходимое в том, чтобы взглянуть на людей, которых жизнь ещё не пресытила. Она видела, как Юрий вёл пальцами по строкам, зачитывая необходимые слова; как осторожно, но уверенно закрыл книгу, отложив в сторону в тихом смирении, будто даже более долгого существования ему бы не хватило, чтобы насытиться знаниями. Санкта неотрывно наблюдала за тем, как иноверцы давали друг другу наставления; вместе скидывали капюшоны, потому что здесь каждому из них была отведена иная роль. В их глазах сиял особый огонь – такой редко увидишь в мирской жизни. Подобные понятия о творении бо́льшем обязательно кого-то из них свели бы с ума, именно поэтому обладающие могуществом всегда дают своим приближённым лишь жалкие крупицы – осколки от подлинников. Если то, что сказывают о Санкт-Илье правда, то Лизавете думается, на каждого найдётся великая сила, способного обратить человека в марионетку собственных амбиций.       Она подходит ближе лишь тогда, когда двое из корпориалов принимаются исцелять тело Дарклинга – ужасную взору рану на его груди. Сколько раз было сказано «это невозможно» и каков сейчас был результат? Целителей пугало не столько глубокое сердечное ранение, сколько факт того, что тело пред ними мёртвое, а не живое. Страх перед неизученным многое делает невозможным, но в работе всё оказывается значительно иначе. Ткани и органы восстанавливаются, а кожа срастается, оставляя за собой лишь страшащие шрамы. В какой момент шёпот, с которым монахи читали свои молитвы словно сотряс пещеру резонансом от единства их голосов? Где тщательная сосредоточенность на своём деле граничит с фанатичностью? Сейчас все пилигримы кажутся чем-то единым, неподвластным чужим невзгодам и сторонним беспорядкам.       Елизавета повидала немало смертей - тех, что случились у неё перед глазами, и в большей степени тех, что свершила собственными руками, но такая самоотверженность во имя своих убеждений встречалась редко. В пещере явилось странное сочетание запахов. Ладан, препараты целителей, сырость, гарь свечей и факелов, людской пот. Но когда Юрий с совершенно ясным взглядом пронзил собственную грудь кинжалом так, будто жизнь для него ничего не значила, и вовсе что-то явное иссякло. Пахло смертью... Кровью, людским отчаянием. По коже повеяло ледяным холодом. Но собратья Веденина по духу не позволили юноше упасть. Они подхватили его под руки, ладони которых испачкались алой, вероятно, ещё тёплой кровью, и помогали стоять, пока жизнь иссякала из тела монаха. Он даже что-то сказал им, хотя Елизавета того не слышала. Вероятно, ей не было до того дела, как и до дальнейшей судьбы каждого из них. Тени, мелькающие повсюду, в единстве вздрогнули вместе с руками корпориалов, которые отпустили одно дыхание и подхватили другое, едва ли не пошатнувшись, когда любому могло бы показаться, что пещера обрушится прямо на них. Когда где-то вдалеке начали разливаться раскаты грома, рыбки на дне озера засуетились, приведя в движение отражение озера на сводах камня над ними. Великая сила Дарклинга ожила вместе с тем, как его грудь вновь поднялась в коротком вдохе. Жизнь за жизнь... И едва ли это было «просто».       Правда, то, думается, отлично подтверждает одну из главных проповедей Юрия. Во тьме всех судят одинаково, потому что жертвы одного юного учёного с непоколебимой верой оказалось достаточно для жизни могущественного древнего гриша. Поистине мудрёная вещь.       Пилигримы аккуратно уложили бездыханного монаха на камень поодаль от его святого. Они закрыли ему глаза и подобрали полы рясы, забрав кинжал и оставив ему одну из его книг. Тело дóлжно сжечь. Елизавета же в это время наблюдала за мастерством корпориалов, которые постепенно возвращали губам и коже Дарклинга живой цвет. Она осторожно коснулась чужого утончённого запястья. Его сердце теперь билось столь медленно, что невольно пришлось задержать дыхание от безнадёжности мыслей и страхов. – Его сила велика, госпожа, – отвлекает святую голос одного из целителей. Лик мужчины кажется молодым, но по глазам легко понять, сколь обманчив внешний вид гришей. Он на неё даже не смотрит, занятый манипуляциями с чужим организмом. – Но тело всё ещё человеческое. Понадобится время.       Разъясняет своей надежде так, словно она того не знает. На каждую великую силу найдётся своя великая сила. Стоило кому-то заикнуться о времени, где-то вдалеке – со стороны старого заваленного хода, прогремел взрыв, сотрясший пещеру, отчего вниз посыпались мелкие осколки камня, а тёмно-серая гладкая поверхность наверху заиграла очередным звездопадом. Всего на мгновение вдалеке показался перезвон чужих голосов. Пилигримы не засуетились, хоть и те, кто помазал кисти и лоб Юрия церковным маслом, вскочили на ноги в испуге. Елизавета, хоть и сама не была удивлена, усмехнулась. Как же всё-таки проста человеческая натура, сколь уязвима... «Они угрожают жизни его матери, Юрий обеспокоен», – поведал ей один из верующих многими днями ранее, когда они ещё были над землёй.       Что можно сделать лучше, чтобы человеку поверили, чем сказать правду? Монах, как им кажется, историю в своём представлении приукрасил, но это святую волновало мало. При дворе его с подобным сведениями, конечно, отпускать зазря не собирались, поэтому Елизавете оставалось лишь вывести его из столицы, выиграв им время. Царские вельможи знали место, но не знали, как проще до него добраться. До чего же заурядная игра. Роскошь – беспокоиться о чужом визите во время сего таинства, была непозволительной, поэтому никто Юрию и слова не сказал, а к его матери отправили нескольких бывших сторонников Святой стражи. Пусть и вéсти те принесут дурные, но кто его собратья такие, чтобы не исполнить последнюю волю человека, принёсшего жертву, на которую никто больше не был способен? – Разжигайте огонь, – велит Елизавета пилигримам, которые с обеспокоенными лицами столпились вокруг тела монаха. – Но правильнее бы было.., – пытается один из иноверцев с совершенно потерянным выражением лица, будто ему не удаётся сосредоточиться на чём-то, кроме своего святого поблизости. – У вас нет времени на правильность! – отрезает святая, и немногим позже в подтверждение её словам звучит очередной взрыв, отчего крикливые голоса чужаков становятся отчётливее. Следом за тем рясу Юрия спешно смачивают в ярко пахнущем составе, отчего, когда инферн высекает из кремния искру, тело некогда учёного вспыхивает единым ярким пламенем. Шквальная распределяет потоки воздуха так, чтобы они тут не задохнулись. Елизавета поворачивается к корпориалам. – Уходите, госпожа. Они останутся с Беззвёздным, – указывая на своих духовных братьев короткими наклонами головы, мягко велит совсем молодая девушка – вторая из целителей. Она, видится, нервничает, но говорит уверенно. Легко заметить, как глаза всех присутствующих наполняются слезами, а носы морщатся от запах горелой плоти. Никто старается не обращать внимание на треск подобия погребального костра. – Я и несколько пилигримов пойдём за вами, если успеем. – Вас всех незамедлительно казнят за измену и надругательство над церковью, если останетесь, – разъясняет Елизавета точно малым детям. Она не обязана, но истинное кощунство так глупо терять людей столь верных и способных. Повезёт, если обойдутся без пыток. В том, что Дарклинг выберется, сомневаться не приходится, но остальные не представляют никакой ценности. – Они не станут. А в стенах столицы Беззвёздный нам поможет, как только окрепнет, – приходится обернуться, чтобы рассмотреть, кому принадлежит тяжёлый голос. Девушка, чьи почти белые с медовым отливом, остриженные волосы неказисто заправлены за уши. Она твёрдо стоит, пока подобие погребального огня полыхает за её спиной, и прячет руки в полах своей рясы, но гул потоков воздуха тяжело не заметить. Инферн держится рядом с ней. – Дарклинг был твоим генералом, – заключает Елизавета без сомнения. Его гришей всегда легко узнать, если знать, на что смотреть. В их глазах сияет ледяная непоколебимость, а гордая постава спины и плеч выражает сталь верности. – Моим тоже, – слышится голос сердцебита из-за спины. – И моего брата, – вторит тем юная целительница. – Моей матери, – поддерживает их инферн. – Для нас Дарклинг остаётся генералом и нашим святым, – заключает шквальная. – И сейчас вера в одного велит мне проследить за тем, чтобы вы вышли, – девушка оборачивается на пилигримов, что даже в горькой скорби и щедрости судьбы прикрывают голову руками, стоит пещере содрогнуться, – а верность другому приказывает остаться и бороться. Есть нужда признать, Елизавете нравятся их речи, в коих хорошо заметно чужое влияние. Оборачиваясь в последний раз, она улыбается, некие оттенки сладостных чувств играют на губах. «До встречи», – на мгновение кажется, что веки Дарклинга вздрагивают. – И почему ты не осталась с ними? – не без интереса вопрошает святая у целительницы, пока они спешным шагом отдаляются от пещеры, выбравшись через тот же вход, что и использовали ранее. Лёгкая задымлённость и запах, к которому привыкнуть удаётся с трудом, преследуют их по пятам, а грохот всё ещё раздаётся за спиной, к тому присоединяются более явные оттенки сторонних голосов. – Забавно... Я собиралась спросить, почему вы это делаете, госпожа. Вы совсем не похожи на человека верующего, – улыбается девушка одной из верных истин. Её русые волосы освещает свеча, что так и норовит погаснуть, как бы её огонь не укрывали. – И на одного из его гришей не сходите.       Почему она это делала? Потому что лучше других знала, что есть нечто выше скудных пониманий окружающих её бренное существование глупцов. Потому что считала, что у Равки есть лишь один истинный король. Потому что верила, что теперь могла бы занять рядом с ним место. Ей нравилась идея того, кем вместе они могли бы стать. Её не интересовали широкие перспективы правления и глубокомысленные идеи – то принадлежало Дарклингу. Елизавете же хотелось больше силы, свободы возможностей...       «Ты жалка, девчонка. И ничем не отличаешься от прочих, что вьются вокруг тёмного принца», – вспоминаются слова его старухи. Но за прошедшее время уединения зародившееся тогда шипы отросли и спрятались за красивыми бутонами цветов. Её влияние в мире было лишь духовным и заклинатель тени мог бы дать ей иное. То, которое сейчас повелевало над всеми этими фанатиками. – Но вы не ответите, – естественно пожимает плечами целительница. – Жизни двух моих братьев, отца и дяди забрали южный и северные фронты. Мой третий брат был одним из приближённых к генералу людей. Говорят, что погиб в Истиноморе в самом начале гражданской войны, – тихо хмыкая, едва ли безразлично ведёт она головой. – Прошёл всего год со смерти Дарклинга, когда фьерданцы вырезали всю семью моего мужа. Я единственная спаслась с маленькими детьми, мне нельзя так рисковать.       Елизавета подмечает сверкающее золотом и маленькими прозрачными камушками кольцо на руке девушки. Украшение хоть и не слишком яркое, но легко понять – очень дорогое. Хотелось бы знать, чьей женой угораздило стать этой несчастной. На вид ей, думается, даже меньше двадцати. Столь юна и уже одинокая сиротка-вдова с детьми на руках. – И чего же ты теперь хочешь? – Стать достойным солдатом для своего народа? Принести мир на эту землю? Знать, что мои дети в безопасности? Чего бы хотел каждый из нас за последнюю сотню лет, госпожа? – первое время Лизавета плохо понимала, что эта девчушка нашла в культе, превозносящем имя и образ Дарклинга. Она казалась тихой и кроткой, но сейчас... Несмотря на возраст, святая чувствовала ту извечно присущую людям Тёмного сталь. Потери и глубокие раны закаляют, если правильно направить боль, а горя на эту молодую душу уже выпало немало. – Бесценный Триумвират уже не удовлетворяет твоим требованиям? – это скромная девушка могла бы стать одной из самых сильных целительниц в столице и бесценным солдатом Второй армии. Но вместо того, она подалась в веру, отложив красные одежды, положенные ей по праву рождения. – Безусловно, я не отрицаю их благодетели, но мне есть с чем сравнивать, – гнушается корпориалка, будто её мысли занимают иные картины, которые не выразишь в словах. Она солдат и боец, хоть и её специализация в ордене не предназначается для передовой. – И на одном милосердии мир не построишь. Если мой брат и правда погиб, я знаю, что он ушёл человеком верным высокой цели и боролся за неё, – на мгновение голос девушки дрогнул, как бывало всегда, когда люди говорили о собственных потерях. Она, как и любой другой человек, вероятно, будет до последнего надеяться, что близких постигла иная судьба. – И противоположно вся семья моего мужа пала по причине того, что фьерданское правительство вместе со своей верой и всеми предрассудками посчитали их существование ошибкой. Стоит ли уточнять, что и при ком произошло? – она ненадолго задерживает сухой взгляд на Елизавете. – Какие сладкие изменнические речи, – довольствуется святая. – Разве многие в культе Беззвёздного святого всё ещё не верны короне? – Мы все исполняем свои роли, – уверяет девушка со смиренным лицом, точно придаваясь воспоминаниям. Её побледневшая кожа на исхудавшем лице мгновение сверкает в свете свечи. Елизавета уже слышала эти слова. И нисколько не сомневается, они с целительницей и многие другие узнали их от одного человека. – Надеемся, что в своё время нашим словам внимут. – Не сомневаюсь, Беззвёздный святой услышит ваши молитвы, – и на губах расцветает улыбка.

pov Николай

      Всё это подземное путешествие не изводило, наверное, только Женю, вынужденно оставшуюся наверху. Толя шёл, сжав зубы и постоянно читая стихотворения на шуханском. После того как его завалило в этих же пещерах, он с трудом мог находиться в столь замкнутых пространствах. И одно в сложности – спускаться к их лабораториям на Золотом болоте, и совсем другое – идти в тех же безликих стенах. Тамара не позволяла себе присесть, потому что винила их руководство в том, что их друг-фанатик сбежал из дворца, и им так и не удалось понять, как он это сделал. Пара молодых девушек – алкемов, что должна помогать им с завалами, не могла найти себе занятие. Они то и дело придумывали словесные игры вместе с тройкой шквальных, которые от раза к разу жаловались, что фабрикаторы вечно выдумывают новые названия своих препаратов, чтобы выигрывать. Зоя язвила, стоило кому-то сказать хоть одно неугодное слово. Бодрило лучше крепкого кофе.       Назяленскую неизменно раздражает всякое упоминание бывшего генерала, но с появлением культа Беззвёздного святого выросло не только количество проповедей под стенами столицы, но и количество угроз, слетающих с этих прекрасных губ. Веденина хотели убить в культе Солнечной святой, хотел пристрелить Апрат, а Зоя и вовсе грозилась его прикончить чаще остальных. Николай её понимал. Юрий громче прочих возносил имя того, кто разрушил их жизни. Они, конечно, мало верили в тот бред, что он сказывал, но монах подавал надежды сойти за того человека, кто мог бы найти ключ к исцелению Ланцова. Хоть Веденин и считал это своеобразным благословением на радость штормовым ветрам генерала Назяленской, Николай желал от того избавиться и едва не упустил один из немногих шансов. Зоя не стала углубляться в историю об их с Заклинательницей солнца странствиях по этим пещерам, которые царь и так уже слышал. Хоть молодые гриши и порывались её упросить, но те тревожили Толю, а им всем не хотелось вновь выслушивать очередное чтение шуханского литературного искусства. – Воскрешение человека? – вскинул брови Ланцов, пока фабрикаторы думали, как действеннее разобраться с завалом. – Это что-то новое, – пожал он плечами в своей лёгкой манере. Ему нравились новшества, но далеко не в случае того, кого пытались вернуть из мёртвых. – Его нет, – тряхнула головой Назяленская, следя за процессом, и контролируя с остальными шквальными то, чтобы их не придавило под обрушением пещеры. – Мы все видели, как его тело сгорело в пламени погребального костра, разожжённого инфернами. И я, скорее, поверю в то, что святые ходят по этой земле, чем в то, что есть способ вернуть кого-то из мёртвых.       Николай видел ожившего героя сказок Русалье, Зоя встретила Жар-птицу, существование которой стояло под не меньшим сомнением... Они оба в одно время служили бок о бок с живой святой и знали потомков самогó Костяного кузнеца – двух древнейших людей, которым только предположительно было больше шестисот лет. И, главнее того, Ланцов не привык считать что-то невозможным. Стоило признать, после всех многочисленных попыток избавиться от скверны в собственном теле, чудеса – то немногое, во что он прежне верил. Юрий не уставал последние дни во дворце роптать о том, что если у культа всё получится, то у Николая будет шанс. Шанс стать лучшим царём для своей страны после того, что с ним сотворил Дарклинг.       Как только стену удалось обрушить хотя бы частично, им в лицо мгновенно ударил жар. Запах был невыносимым... Даже корабельная ворвань* не смогла бы с тем сравниться. Несколько гришей стошнило себе под ноги почти мгновенно, отчего Зоя, лишь морща нос и в своей манере закатывая глаза, не поскупилась на суровые слова.       «Они делают всё, что в их силах», – как-то обмолвилась Женя, но генерал была неумолима. Назяленская видела силу Дарклинга, в особенности хорошо помнила, что та сделала с её близкими. Её грубость и желание закалить своих солдат были понятны. Она считала, что Равка и вовсе не терпела тех, кто не мог вынести грубость и суровость. Но до секундного сожаления запах был знакомым отчётливо. Кострища с телами гришей сейчас не были редкостью – это и более того побуждало дурные воспоминания, мысли, и первоочерёдно гнев.       Шквальный перенаправил отвратительный жар и затхлый воздух к потолку и дальше, позволяя им всем дышать полной грудью. Но явной проблемой стало то, как на них хлынул подлинный поток огня. Какой радушный приём... Не будь у них заклинателей, тот непременно кого-нибудь обжёг бы или того хуже – достал бы до алкемов, стоящих ближе всего с взрывающимися веществами. Николаю показалось это странным или, скорее, непривычным. В культе солнечной святой не было гришей. И те, к удивлению, кроме повторной предупредительной волны огня (должно быть, совместная работа инфернов и шквальных), атаковать напрямую не стали – просили переговоров в приватной обстановке и государственной милости. Что ж, Ланцов, задавшись целью устроить отступникам подобающий приём даже при подобных обстоятельствах, дал им слово царя в надежде, что собственные ожидания не станут ему разочарованием. Зоя нырнула в проём первой, Николай успел всего отряхнуть военный мундир от пыли, когда впереди стоящая шквальная одним взмахом руки вновь обвалила стену, отрезав царя и его генерала от остальных. – Я оказываю вам услугу, – незамедлительно оправдалась заклинательница. Ланцов в своей неумолимо уверенной манере успел лишь прикрикнуть Толе и Тамаре, что с ними всё в порядке, прежде, чем наткнулся на застывшую в своём порыве Зою. – Нет необходимости в лишних глазах, мой государь.       Все четверо присутствующих подняли бледные на фоне чёрных ряс руки. Их лица выражали смиренное покаяние, а позы могли бы показаться образцами безмятежности, но даже Николаю была хорошо известна эта постава – так стоял любой гриш, готовый защищаться и, вероятно, атаковать. На мгновение он, возможно, был им даже благодарен, потому что пришлось бы серьёзно потрудиться, чтобы оправдать увиденное юными гришами. В пещере было слишком жарко, дыхание давалось с большим трудом, а пространство казалось немного задымлённым, так что заслезились глаза. Ланцов оборвал порыв хотя бы попытаться придержать своего генерала за руку, но она стояла непоколебимо, потупив взгляд в одну точку и плотно сжав челюсти. Сам царь, хмыкнув, лишь поджал губы. На этот раз проблема поистине головоломно-увлекательная. Николаю стоит отдать дóлжное Юрию, в этот момент, думается, тяжело сглотнув, мог бы уверовать даже он. В глубине души Ланцов думал, что готов увидеть воскресшего генерала, который явился, дабы своим дьявольским обаянием подчинить их злой воле. – Объясняйте, – приказывает Зоя, и её голос сквозь сжатые зубы рассыпается тысячью ударов молний по всей пещере. – На том костре не было Беззвёздного, – покорно склоняет голову шквальная, в точности походя на уже виданных господами фанатиков, что считают шрамы Жени благословенной отметиной силы Дарклинга. И видится отчётливо, как Назяленская порывается возразить, шумно вдыхая, но не может.       Потому что они оба это знали, если на том кострище не было заклинателя тени, значит, вполне мог быть кто-то другой. Просто... Очень похожий. Они сами же проделали подобное с другим человеком, не подумав, что тело бывшего генерала могло кому-то понадобиться. Ланцов, скорее, поверил бы в то, что Дарклинга бы попытались разобрать на усилители. – Его телу дóлжно было сгнить за это время, – неумолимо перетягивает на себя внимание Николай со всей высоты своего титула. Он умеет быть царём даже глубоко под землёй, в запылившейся одежде с верующими фанатиками и бывшим мертвецом наедине. И стоило бы сейчас перекреститься, но тело Дарклинга выглядит каким угодно, но не мёртвым... Со своей позиции за мужскими фигурами гришей видится болезненная бледность кожи и чернь волос. Ланцов лишь сейчас замечает, что повсюду – на стенах и потолке, в пещере играют тени. У Юрия, как видится, довольно своеобразное понятие об исцелении. – Сила Беззвёздного святого.., – начинает парень неподалёку словами, услышанными уже десятки раз, но в этот момент приходится резко шагнуть вперёд, прикрыв голову руками, когда за спиной раздаётся очередной взрыв, так что верхушка прохода вновь открывается.       В следующий раз уже Зоя ударяет по обвалу потоком воздуха с такой силой, что наверняка добавляет достаточно работы их алкемам. Николай незамедлительно отдаёт приказ остановиться по обе стороны. Последнее, чего ему хотелось, это такой дружелюбной компании под пещерными завалами. И несмотря на гневный удар, Ланцов видел, как сильно сжимались кулаки его генерала, как тяжело она дышала, наверняка способная обрушить камень на всё столь неутешительное действо. Шквальная ждала приказа. Того, которого не последовало. – Он..? – о, святые, это, наверное, был худший интерес, который ему довелось играть. Николай склоняет голову набок, стараясь рассмотреть поближе, и уверенно ступает на пару шагов вперёд. – Дышит, – коротко утверждает стоящий ближе всего к Дарклингу мужчина, чуть опуская руки. Ланцову думается, сегодня плохих новостей больше не будет. На сегодня его знатной даме уже достаточно. Грудь заклинателя и правда редко вздымается в колыбели жизни и человеческого дыхания. Совсем слабо, но всё ещё вздымается. – Мы добровольно позволим себя увести и судить, как то положено, мой государь, – уверяет шквальная, её ладони теперь сложены на животе как у служительницы монастыря. Отвести от Дарклинга взгляд удаётся не сразу. Николая не покидает ощущение, что он в любой момент может встать и не поскупиться похоронить их всех в этих камнях. Он любил представления. И сейчас царю кажется, что он смотрит одно из таких представлений. – И даже не попытаетесь любезно нас всех прирезать по дороге в столицу? – вопрошает Ланцов, не изменяя себе и надеясь, что монарший лоск сейчас сильнее любой из дрожащих теней.       Одна мысль поселилась в голове ядом. Думается теперь, Веденин не был безумным и не лгал. Он предоставил своему правителю возможность, что всё сильнее отравляла сознание. Кто, если не Дарклинг мог бы его исцелить? У всего найдётся своя цена. Ему требовалось лишь найти подход и обеспечить безопасность, но ничего из этого не было «просто». – Наш царь пример истинного милосердия. – Да только ваш святой им не славился! – восклицает Зоя, и Николай может поклясться, что видит в её глазах молнии.       Ланцов бросает взгляд на тёмно-синюю ткань с противоположной стороны от Дарклинга. В этом даже был некий азарт. Поистине увлекательная задача. Он уже представляет, как долго этим доверчивым мальчишкам в мученическом покаянии придётся нести своего святого, завернув в это полотно, чтобы никто не задавал лишних вопросов. Николай впервые позволяет себе оглядеться, убрав руки за спину. Образец истинной дипломатии. Справа от него – близ инферна, на камне расходится тёмное пятно, устланное слоем дымящегося и играющего редкими огоньками пепла. Счастье Зои – молодые члены Второй армии остались по другую сторону, иначе бы их вновь вырвало при виде россыпи зубов. Спрашивать, где Юрий, не приходилось. Кажется, Беззвёздный святой услышал некоторые молитвы Назяленской.

•

      Прошло уже больше двух недель бессонных ночей. Толя, Тамара, Николай, Зоя, Женя, Давид – все спят, верится, по очереди. И даже тандем крепкого свежесваренного кофе вместе с беспрерывным ворчанием своего генерала не бодрит в необходимой мере. «Кого-то казнить надо». Последнее всё твердят близнецы. Ланцов заключил иноверцев под постоянную стражу, но не велел лишить их головы. Стоило признать, он и вовсе прекратил смертельные кары гришей после произошедшего с княжеским домом Румянцевых около года назад. Но сейчас причина была вовсе не в милосердии.       Николай стоит с Женей в глубинах царских темниц – той их частью, что уходят под Малый дворец. В столице никогда не содержат столько преступников, поэтому холодные тёмные сырые помещения пустуют. Стражи стоят на обоих выходах, но не здесь. Было бы разумно, создать нечто вроде солнечной тюрьмы, но у них не имелось столько времени. В последнее время мысли царя заняты головоломкой, состоящей в снижении возможного количества людей, сведающих о происходящем. Последнее, что ему сейчас нужно, это внимание со стороны его иностранных друзей, восстания и конфликты по всей стране, потому что едва ли новости подобного рода удержат кого-то на одном месте. Зоя идти отказалась, Ланцов не стал настаивать, поблагодарив Сафину за её стремление перебороть свои страхи. Они все боролись. И все шагнули в темноту. – Как приятно проснуться дома среди старых друзей, – на мгновение в мысли закрадывается секундное утешение и довольство. Николай мало сомневается в том, что мог бы слушать плохо позабытый голос столь слабым и беспомощным в качестве колыбельной. – Спать среди врагов будет ещё приятнее, – Ланцов вторит тому, беззаботно расправляя плечи, на которых тяжесть всей ответственности сейчас чувствуется особенно отчётливо. – Нам не привыкать, пират. Сколько прошло времени? – это удручает. Осознание, что даже в таком положении – в конце всего, сама смерть стала для него лишь мгновением. Тогда же, как для них прошли два года постоянной борьбы. – Корсар, – исправляет монарх в привычной манере. Почему всем так тяжело запомнить? – Больше двух лет, – отвечает на вопрос Женя с такой крепостью голоса, будто она контролирует каждую его ноту, не позволяя себе сломаться. Огонь её волос сверкает даже в темноте. – Молитв к святому накопилось достаточно, – поддерживает её царь с некой иронией. Догадывался ли Дарклинг, что сделали с его именем во время негласного отсутствия? Николая и Триумвират бы устроило забвение, но обстановка вокруг тирана и убийцы приняла иной окрас. – Не стоит тратить время, – словами бывшего генерала невольно вспоминаются исторические записи о всём его роде. Ланцов знал, его приближённые люди знали – в пытках не будет никакого смысла, кроме самоудовлетворения. Они только потратят время и разозлят его. Весьма дурная затея. – Не самое лучшее положение, чтобы торговаться, – улыбается Ланцов, откидывая назад волосы с лица, будто в темноте они могут ему мешать.       Дарклинг лежит у дальней стены темницы, так что его тело невидно в тени, и закован соответствующим образом, как издревле заковывают тех гришей, которых не удаётся контролировать. К похожим же уловкам прибегают и фьерданцы. Как уверяют чужие корпориалы-фанатики и Давид, хоть Николай и сам это понимает, за два года тело заклинателя ослабло. Но что-то подсказывает, какой бы минимум пищи они ему не давали – долго это не продлится. – Не вижу нужды, – на губы скользит усмешка от негласной иронии, потому что, несмотря на какое-либо отсутствие света, Дарклинг вдобавок ослеплён плотной тканью, повязанной на его глаза. – Приведите ко мне Алину Старкову. Я буду говорить. – Алина Старкова умерла с тобой в тех песках, – незамедлительно огрызается Сафина с таким надрывом в голосе, что даже Ланцов, знавший истину, мог бы уверовать в смерть столь удивительного человека. Хоть и отчасти это было правдой, потому что ту солнечную девчонку, которой приходилось всякий раз словесно стучать по лбу за неосторожности в предводительском деле, он больше не видел после событий, венчавших битву в Каньоне. – Не сомневаюсь, – проклятая уверенность, что обескураживает портниху. Потому что Дарклинг всё ещё говорит так, словно у него действительно есть власть. – Этому не бывать. – Твой царь так не считает, Женя, – ну, каков мерзавец... Сафина делает шаг назад, руками касаясь повязки с изображением солнца и бросая на Николая бегающий от страха взгляда. Одно имя, а сколько силы оно имеет над мыслями человека. Им всем приходится почаще себе напоминать, что Дарклинг фактически бессилен. Царь кладёт девушке руку на плечо, стараясь успокоить. – Чего ты хочешь от Алины? – пробует она снова уже много увереннее. Не верная ли ладонь правителя тому причина? – Шанс увидеть, что с ней стало, – отвечает заклинатель вопросом для врагов не менее неопределённым. И точно в том не сквозит заурядная любознательность. – Если ты думаешь, что мы поверим.., – Женя не стала продолжать, резко замолчав в осознании истины простой. Дарклинг не нуждался в их вере. Они знали его условия, и этого было достаточно. Другого ответа не будет, а сил спорить в последнее время поубавилось вместе с временем на отдых. – Всем нам известно, что святые зачастую глухи к людским мольбам, – не без очередной иронии вкушает слова Ланцов. Отвечать на его молитвы Беззвёздный святой не удосуживался никогда. Стоит задуматься. Возможно, ответ на каждое сбивание языка лежит прямо перед ним.       Но Дарклинг и не взывал к святой. И Николаю не терпится узнать, что будет, когда он обломает зубы о жестокость нового образа существования.

•

«Он забавный, – невольно думается в окружающем шуме, – я и забыл, какой он забавный». – А я говорила, что нужно было сразу убить этого монаха! – в возмущении Зоя ударяет кулаком по столу, отчего редкие бумаги разлетаются в стороны. Её щёки в гневе залиты румянцем, а волосы рассыпаются в хаотичном порядке. Все остальные сбились в глубине зала военного совета – с другой стороны от шквальной, которая сейчас походила на огнедышащего дракона. После того как она швырнула клумбу с голубыми ирисами о стену Большого дворца, отчего та разлетелась в каменную крошку, никто не хотел рисковать стать заложником её гнева. – Зоя, – Женя уселась на один из стульев, спрятав лицо в ладонях, но сейчас она поднимает голову. Её шрамы в свете зажжённых канделябров выглядят кроваво-красными, точно свежими. По дрожи её рук легко понять, что она не просто в отчаянии, девушка в ужасе. И даже ладонь Давида, что опускается портнихе на спину, подрагивает. – Никто не предполагал, что это возможно. Это не... – Это наука, – осторожно не соглашается с ней Костюк. После продолжительного отсутствия сна и с растрёпанными русыми волосами, он похож на ленивого пса. Его глаза кажутся пустыми, будто у себя в голове он пытается разгадать невиданный ранее механизм, но не может понять детали. – Просто недоступная для нас. Мы не нашли никаких химикатов и следов работы фабрикаторов. Тело Дарклинга оставалось нетленным всё это время. При таких условиях... – Им оставалось лишь заставить его сердце биться, – соглашается Николай, присаживаясь на край стола и поднимая взор к потолку. Всё это кажется слишком хитрым заумным устройством из другого мира. Мальена Оретцева вернуло к жизни мастерство корпориалов, но то, что позволило Дарклингу вновь дышать, находилось на совершенно ином для их понимания уровне – где-то за гранью науки и доступных кому-либо из них знаний. Невозможного нет, существует лишь маловероятное. – Кажется, эти фанатики не беспричинно нарекают его святым. Стоило воспринимать их слова серьёзнее... – В Дарклинге столько же святости, сколько во мне желания вставать с постели по утрам, – Зоя резко разворачивается на одном месте, отчего её волосы разлетаются за спиной. Взгляд девушки бегает по окружающим картам, когда её кулаки сжимаются. Несомненно ей хочется, чтобы именно этот зал взлетел на воздух вместе с последующими покоями. В подлинном виде они вызывают у Назяленской лишь чистый гнев, но и переделывать их не приходится из уважения к небезразличной просьбе. Она вновь поворачивается лицом, складывая руки на груди. Воздух отчего-то становится горячее. – Я убью его. Никто и ничего не... – Ты не убьёшь его, – отрезает Николай, замечая справа, как у Тамары даже рука падает с одного из топоров. Близнецы кажутся наиболее потерянными, чем Зоя, что поджимает челюсть. Дело нисколько не в том, что это приказ. Нет ничего привлекательного в том, чтобы разбрасываться такими лестными подарками судьбы. – Ты же не серьёзно... – Я вполне серьёзно, дорогая Зоя, – качает головой Ланцов. – Она права.., – осторожно поднимает руку Костюк. – Спасибо, Давид! – тот подавляет порыв отшатнуться, будто обжёгся, хотя они стоят на разных концах помещения. – То, что тело Дарклинга не было уничтожено, может быть причиной, по которой земля, принадлежавшая каньону, не восстанавливается, а в твоём теле всё ещё живёт скверна, – объясняет фабрикатор. – Раз речь идёт об этом... Плохая новость, – Николай, до того присевший на стол, разворачивается к остальным. – А в Равке их хоть когда-нибудь бывает в недостатке? – интересуется Зоя, будто весь её гнев мог разом превратиться в ничто, но Ланцову неизменно кажется, что в любой момент по ним может ударить молния. Он в пару ловких движений снимает перчатки, являя своим товарищам ладони. Даже близнецы хмурятся, отмечая, что чёрные линии стали чётче и длиннее, поднявшись выше по рукам. – Мы уже пренебрегли культом, и сейчас я не собираюсь собственноручно избавляться от важнейшего источника информации, которая могла бы нам помочь. И не забывайте, денежек тоже, – напоминает Николай.       Они все несколько раз изучали отчёты казначеев того или иного времени, начиная с периода правления ещё прадеда нынешнего монарха. Все расходы Дарклинга, что приходились на государственные траты – на нужды Второй армии были записаны, но то никак не совпадало с его жалованием. За столь долгую службу у генерала могло бы накопиться состояние, которое решило бы все финансовые проблемы Равки, но у Дарклинга будто и никогда не было таких денег. Подобная же ситуация произошла с финансовым имуществом Румянцевых. Керчийский банк ответил, что все средства были переведены в соответствии с завещанием, но кому переводить, если наследников не осталось? – Но... – Я твой правитель, Зоя, и ты не убьёшь его. Я не позволю. Этой стране нужны все силы и возможные ресурсы, – Ланцов наливает в стакан бренди и протягивает шквальной. Рука, что неудивительно, пустеет стремительным образом, обращаясь за вторым стаканом. – Николай, его условие.., – пытается припомнить Женя, измученно подавая голос со своего места. – Ваше величество, вне зависимости от решения, мы отдадим жизнь ради её защиты, – подаёт голос Толя. Их с Тамарой татуировки выделяются сейчас особенно ярко. – О, святые, это смешно, – на полных ярких губах Зои поблёскивает янтарная жидкость. – Алина Старкова мертва. На её месте нет ничего, и Дарклингу это должно быть известно. Мы не можем вновь заставлять её геройствовать, потому что все знаем, какое решение она примет. «Твой верный последователь имеет цену. И я подозреваю, что смотрю на неё прямо сейчас», – сказал Ланцов однажды одной ворчливой девушке, увидев в ней способного политика. И сейчас ему думается, он вовсе не ошибся. – Так и воспользуемся этим преимуществом. – Ты просто до сих пор оплакиваешь нашу маленькую заклинательницу солнца, – Зоя смирила царя долгим взглядом. – Мы все стоим здесь благодаря жертве одной маленькой заклинательницы солнца, стоит почаще вспоминать об этом. И не её имя порочить в этих стенах, – царю не пристало поминать своих героев в палатах Дарклинга. – Если она скажет нет, я увезу её со следопытом и детей так далеко, как только смогу. Первостепенная проблема – Апрат. Стражники приставлены к каждому входу не только, чтобы никто не вышел, но и не вошёл без нашего ведома. Стоит молить святых о милости, чтобы паломничество Святого отца продлилось как можно дольше, – Апрат пропал сразу после того, как Юрий исчез из столицы. Пусть ищет горсти пепла, это выиграет им время, если Алина даст согласие. – Но осторожность не помешает. Его шпионы везде, а я хочу свести к минимуму число людей, осведомлённых о происходящем, – даже сам священник опасался Дарклинга. По крайней мере, так было до появления Заклинательницы солнца. – А что с теми гришами-изменщиками? – отвращение и досада в голосе Назяленской были почти осязаемы. Они были ей противны и в одно время с тем, она считала это своей виной. – Стоило бы казнить, – указывает Ланцов в сторону близнецов, припоминая их слова, – но даже слухи об их смерти посеют недовольство. Пусть прислуживают своему святому. Дарклинг слаб и закован, кому-то надо за ним ухаживать. Сомневаюсь, что найдутся добровольцы, – и никем не предполагаемый расчёт сквозит в словах, потому что даже предателям Николай нашёл удобное применение.

•

      Перо в очередной раз замирает над чернильницей. Капли вязкой иссиня-чёрной жидкости с резким запахом, что стекают с острия, оставляют на позолоченном горлышке голубоватые разводы. Николай уже около получаса рассматривает хаотично сглаженные и потемневшие края простого листа пергамента. Непозволительная роскошь.       Человек – это далеко не чистый лист. Разговаривая с людьми, вы выискиваете их слабости и потребности. Диалог – это постоянная борьба, в которой вам дано выиграть очередную схватку. Но бумага вам не соперник – она тот исповедующий служитель в деревенской церкви. Она молчит и выжидает одну из многих истин, что вы ей предложите в скорби или смирении, в последнем горе или в подлинной радости, во лжи или праведности. А перо в руке прощает ошибок много меньше, чем дозволение молвить.       Они видели друг друга в последний раз около полутора лет назад – на последнее празднование прихода Нового года. Детей было чуть больше десятка, но стоило видеть, как они носились вокруг запряжённых тройкой белых лошадей саней, полных подарков. Самые разные тряпичные и деревянные игрушки, книги и сладости, новые варежки, отороченные мехом, и коньки... Настоящая праздничная сказка, укрытая пеленой снега. Матушка назвала младшего сына в честь Санкт-Николая – чудотворца. Что ж, того в зимнюю пору детвора и восхваляла. А девушка с волосами, что серебрились в тусклом свете вечернего солнца, благодарила другого человека. Возможно, больше друга, чем своего царя. Или, скорее, верного собственным идеалам товарища, вместе с которым она познала смертоносный холод и смрад войны.       Сразу после битвы в Каньоне Ланцов настоял на том, чтобы в случае необходимости девушка писала во дворец, а не местным князьям, далеко не всегда обладающим дóлжным радушием и славящимся заурядной чиновничьей скупостью. Зачастую это вещи, поистине имеющие мало смысла, на что даже Николаю ничего не стоит выделить немного денег. Учебные и художественные материалы, зимняя одежда и обувь, небольшой запас продовольствия в голодный сезон. Одна из скудных малостей, которыми молодой монарх ей обязан. И ему не хотелось верить, что причина для новой встречи скрывается в холоде и сырости темниц Большого и Малого дворцов.       Обращённые слова друг за другом проворачиваются в голове. Милая, драгоценная, дорогая, великодушная, прелестная... Как её назвать? «...Ворчливая – моя фишка...», – проворковала она тогда, заняв палаты Дарклинга в своём генеральстве и поедая что-то, схожее в памяти со свежей выпечкой. Девушка в синим кафтане, что блестел чистым золотом. Да, пожалуй, «ворчливая» определённо подходит больше прочего Алине Старковой. Ворчливая святая – властительница столь же своенравного солнечного света.       Ланцову льстит мысль, что он отчасти понимает желания Дарклинга, но даже ему не хочется обманываться в подобной мере. Зато собственные нужды не были загадкой. Ему и Триумвирату её не хватало. Одно время и вовсе виделось, что Алина всё ещё здесь – с ними, ходит из кабинета в кабинет. Правда, сколь бы Николай не гадал, конкретной причины к тому он не нашёл. Без своих уникальных сил Заклинательница солнца не представляла никакой ценности. Хотя за время гражданской войны она стала ему, скорее, другом, в котором царевич так нуждался, чем просто политическим союзником. Возможно, за то время он начал испытывать к ней более тёплые чувства, хоть и сглупил, сделав предложение. Приглашая её в столицу, Ланцов рискует выдать настрадавшуюся девушку Апрату. Узнай он о том, что обожаемая им святая жива, священник вновь состряпает из неё символ благодатного мученичества. Обыграть собственного духовника – задача с хитрым устройством, но самая лёгкая из представившихся. И решать их все придётся одновременно.       Правда, сейчас девушку зовут иначе. Стоит признать, Николай (в тот Новый год шагнувший тогда за маску Штурмхонда) её мало признал, если бы не белоснежные волосы, распущенные по плечам, отчего следопыт ворчал весь вечер, что ей стоит собрать их сзади как подобает замужней женщине. Женя на милость подсказала, что такой Алина и была, когда только попала во дворец. Слабой, тощей, с бледным лицом и тусклыми глазами... И никакого искрящегося сияния, которое принадлежало ей по праву крови и рождения. Вероятно, нынешний монарх не способен понять её потерю, но последствия той выглядели весьма скорбными.       Николай был счастлив её послушать, он частенько так делал. Всегда полезно и необходимо дать слово людям простым, что лучше прочих чувствуют свою страну, но в словах девушки красота была иная. Потому что можно изменить цвет волос, можно схуднуть, но нажитый опыт из человека даже самым острым клинком не вырежешь. И Ланцов улыбался, заслышав ту, на чьи плечи когда-то возложили слишком многое, и ту, кто боролся с ним плечом к плечу. Ему вообще не пристало считать свои решения ошибочными, и вовсе он всё ещё с трудом считал просчётом давнее предложение – занять место равкианской королевы. От царицы к царице в их стране женщины сопровождали, остепеняли нрав очередного монарха, несли народу благодать, уют и смирение. Правда, если Алина, забравшись на кресло по-девчачьи с ногами, тогда довольствовалась возможностью высказаться, её муж того довольства не разделял. Мал вообще, помнится, раздражённый старался пресечь всякий разговор о государственности, гришах и политической обстановке. Конечно, это не то, что стоило бы обсуждать в предновогоднюю ночь, но это то, кем они являются. Николай поймал себя на том, что руки в перчатках сжимаются всякий раз, стоит Старковой точно по подобию негласной указки замолчать. Если она согласится на его предложение и возьмёт с собой следопыта, Ланцов с удовольствием предоставит Зое такую завидную возможность приложить кого-то об стену. – Миша, – поймал мальчика Штурмхонд в ту позднюю ночь, пока тот без стеснения подслушивал их разговоры, затерявшись в укромных местах коридоров Керамзина. – Да, – паренёк пристыжённо опустил глаза и, оглянувшись по сторонам, склонил голову. – Ваше величество. – Поведай мне, – Николай положил ребёнку ладонь на плечо. Они уселись на одной из ступенек запасной лестницы, что скрылась в темноте ночи и была освещена одним лишь лунным светом из небольшого оконца. – Какова жизнь здесь – с ними в Керамзине?       Мальчик неуверенно пожал плечами. Ему вместе с матерью была уготована судьба слуг в Большом дворце, но после нападения Дарклинга он остался сиротой, а после смерти Тёмного генерала решил уехать в приют, где ему дали дом и тепло. Возможно, если захочет, позже его отдадут в военную школу. Миша даже подрос за полгода с тех пор, как они виделись в последний раз. – Они славные, – задумчиво заключил паренёк. – Господин Думкин, – начал он, говоря о Мале, – учит меня обращаться с мечом и говорит, что когда я подрасту, то смогу упражняться с луком и, возможно, научусь стрелять из охотничьего ружья! – протянул мальчишка радостно и гордо, как сделал бы любой другой маленький ребёнок, которого решили выслушать. – Госпожа София проводит много времени с нами - гуляет, читает, подсказывает, как легче выполнить работу по хозяйству. – Но какие они на самом деле? – подмигнул ему царь. Он знал, кого спрашивать. Миша ведал больше прочих, а другие воспитатели его волновали меньше. Кроме того, он всё ещё ребёнок. А они, как известно, видят шире, нежели взрослые. Мальчик подобрал к себе колени и, обняв их, уложил на те голову, задумавшись и надув губы. – Давай я упрощу тебе задачу, они ладят друг с другом? – Миша отчего-то рассмеялся. – Если один из них молчит. Но они любят друг друга! – чуть ли не воскликнул паренёк, так что Николай, прижав указательный палец к губам, ещё с пару минут прислушивался, не проснулся ли кто. Знает он эти речи о любви не понаслышке. – Бранятся? – поднял брови Ланцов, словно это всё было лишь игрой. – Как мы с Маей, когда она крадёт мой деревянный меч! – подтвердил Миша, подразумевая, видимо, одну из приютских девчонок. – Госпожа София грустит, когда его нет рядом. – Тоскует по своему герою как принцесса из сказки? – Да. Как принцесса, – кажется, если бы мальчик не зевнул, то без сомнения бы даже притопнул.       Тогда Николай ему поверил так же искренне, как и уповал на то, что у чужой сказки написан красивый желанный конец. Но сейчас он сам заносит перо над пергаментом. «Уважаемая София,..»