Соткан из отвергаемых истин

pov Адриан

— Лови-лови, Эрика! — прикрикивает в очередной раз рослый худощавый мальчишка-проливной, чьи волосы растрепались в разные стороны, а кафтан не сидит по фигуре и кажется слишком маленьким и неказистым. Гришу, может, всего немногим больше тринадцати лет.       Должно быть, у этих детей, которых неподалёку чуть больше одного десятка, совсем недавно закончились первые занятия во дворце и сейчас их отпустили на улицу, где они столпились у берега озера. Адриан ранним утром видел самых младших, которым, думается, около шести-семи лет, но играться вышли лишь старшие гриши, если их таковыми допускается обозвать. Он бы не дал самым рослым из них больше четырнадцати. Синих кафтанов привычно больше всего. Корпориалы рождаются не так часто, а мастерство фабрикаторов труднее всего обнаружить. Инфернов в скудной толпе не нашлось. Видимо, тем претило, что близ воды нечего поджечь. Девочки в фиолетовых кафтанах окружили пару юных сердцебитов, которые гордо уселись на жухлую ещё с осени неокрепшую траву. А проливные со шквальными, отправляя друг в друга ледяную воду, слились в одно ярко-синее пятно, притянутое к всё ещё мутной и серой водной глади. — Разве ты не хочешь с нами играть, Эрика? — спрашивает голосистая девчонка, взмахом руки посылая очередной поток брызг в сидящую неподалёку корпориалку. Гриши расположились прямо перед павильонами заклинателей, а Адриан устроился на берегу подле леса, где его укрывает строй высокой сероватой растительности. В его положении с трудом удаётся разглядеть вышивку на рукавах детей, но сомневаться в том, что девочка в красном — целительница, не приходится. — Вам не надоело? — бурчит та, разбивая рукой новую водную сферу, что непременно угодила бы ей в лицо. Её волосы цвета спелого каштана потемнели вместе с тканью кафтана на плечах. Остальные ребята измываются так над ней с самого начала, но и уходить целительница не спешит, а корпориалы неподалёку не стараются ей помочь, изредка посмеиваясь. — Достаточно. — И что ты сделаешь, Эрика?! — прикрикивает очередной мальчишка. — Остановишь наше сердце?! — насмешливо, едва ли играючи вопрошает другой.       Адриану в этом многое странно. Он, разумеется, ведает о том, что между гришами всегда выстраивалась негласная иерархия, но мальчик впервые сталкивается с тем, что кто-то может подобным образом обращаться с кем-то из корпориалов. И дело нисколько не в заурядном уважении и подчинении. В недостаточной степени обученные дети ордена живых и мёртвых могут нанести серьёзный вред другому хотя бы случайно, не говоря уже о том, на что каждый из них мог бы пойти, чтобы себя защитить. — Санкта-Алина вас накажет, — вновь бормочет «Эрика», потупив голову себе в колени. Вот оно как. Святая-покровительница тех, у кого есть нераскрытый дар. Возможно, целительница надеется, что в нужный момент собственная сила сможет её защитить. А, может, и вовсе уповает лишь на то, что однажды её детские страдания окупятся, или кто-то из братьев по природе за неё вступится. Но Адриану уже давно лучше многих из них известно. Её молитвы не будут услышаны. — Что-то Санкта тебе не помогла раскрыть твою силу, — передразнивает шквальная у воды, что кажется самой старшей из всех. — Может, у тебя вообще нет никаких способностей к врачеванию, и ты лишь одна из тех портних…       Адриан протягивает руку к солнечному свету, что властвует поздним утром. Собственная бледная кожа отливает розоватыми оттенками в тёплых лучах, хоть и дневная пора всё ещё не греет в полную силу. Давно прошедшая зима не хочет отдавать свои права. Тени юрко льнут под пальцы, плавно скользя наперекор чужой брани неподалёку. Мальчик подбирает под себя ноги, садясь прямее в своём негласном укрытии под властью нависающего рядом леса. Он их все чувствует. Тьму, что таится на дне того же озера. Живые отражения травы и листвы, что играют на земле. И они все ему одному сейчас подчиняются.       Первые мгновения это всегда интерес. Все эти радостные подзывания всё ближе и ближе… Заинтересованные «что это?!» и «смотрите». Возможно, на дне окажется лишь стая мальков. А может, повстречается и сам Русалье — принц морей с прекрасным голосом, кровавыми глазами и серебристо-белым хвостом, чья чешуя переливается радужным сиянием. Тьма способна быть для людей местом, где стоило бы ожидать истинные чудеса. Но как только тени оживают в глазах человека, их немедленно начинают страшиться. Адриан лишь хмыкает, глубоко выдыхая, когда младшие дети разбегаются с криками в разные стороны, а старшие отправляются их провожать, собирая каждого в направлении дворцов. И даже юный сердцебит, что оглядывается вокруг себя, оступается, делая шаг назад, когда собственный образ под его ногами вздрагивает. Эрика лишь подобно остальным озирается по сторонам, но остаётся сидеть, нервно перебирая подошвами сапог сырую холодную землю у берега. Так это всегда происходит. Вполне вероятно, этой ночью девочка воздаст мольбы другому святому — покровителю тех, кто ищет спасения на иной стороне — далёкой от света и понятий праведности. Или помолится обоим, безмолвно прося прощения у своего царя.       Когда последний яркий кафтан исчезает, затерявшись в величии дворцов, стоящих вдалеке, Адриан робко усмехается. Должно быть, сегодня каждого самого маленького гриша запугают историями о монстрах, живущих на дне озера. Странно думать, что их старшие товарищи возвращаются сейчас не в свой по праву дом, а в дом равкианских монархов. Сначала их перевели из школы, когда Малый дворец закономерно почти опустел несколько лет назад, сейчас их перевели в Большой незадолго до приезда Дарклинга. Чтобы обезопасить, не иначе.       Возможно, они уже знают, кто, негласно властвуя, ходит среди теней их надежд и страданий, или лишь догадываются. Предмет злодея в детских сказках, страшнейший кошмар и одна из многих страшилок на ночь. Но мир не ограничивался чёрным и белым. И в своих самых ужасных снах, которые иногда слишком легко спутать с реальностью, Адриан видит то, что принято называть добром и благодетелью. Не отряхивая штанины и полы кафтана, он поднимается, уходя неглубоко в лес и останавливаясь почти мгновенно. Здесь темно. Ранняя листва ещё не окрепла и, наблюдая за этим местом со стороны, нельзя сказать, что сюда проникает не столь много света. Ему стоит уйти. Адриан аккуратно сходит с тропинки, словно тревожась, что один хруст ветки под ногами может задеть существование местных обитателей.       Хижину отсюда невидно, но он отчётливо чувствует чужое присутствие. Мальчик вздрагивает, стоит скользнуть плечом по тому, что оказывается лишь стволом очередного дерева. В некотором смысле он — её плоть и кровь тоже, что разделили одно древнее могущество. Ей без сомнения известно о присутствии маленького заклинателя. Вернее, о присутствии его силы. Понимает ли женщина существование кого-то более значительного, путает ли она его со своим сыном, Адриан не знает. Ему хотелось бы сказать, что он ведает, чего ожидать. Но это никогда не станет правдой. Мальчик знает её верной частью множества историй и воспоминаний, не все из которых ему ещё были рассказаны. Дарклинга не тревожит её существование, но до нескладного детского упрямства Адриан не хочет делиться с ней чудесным знанием и быть предметом распрей отца и бабки. Раньше он мог подобрать множество слов, столь жуткой Багра ему казалась. Но каждое слышалось неподходящим, столь сильно ребёнок был разочарован в одном её образе. В равной же степени всякая история, сотворённая столетиями назад, до сих пор приводит его в восторг. Мысль о том, что он может побежать собирать знания и умения с её ладоней, задевает его мальчишечью гордость. И вероятно, в большей степени именно поэтому Адриан желает скорее уйти подальше.       Берёзовая роща встречает его не сошедшим с раннего утра распаром и ярким древесным запахом. Едва проснувшись, он сильно прикусил губу, когда, выйдя в коридоры дворца, обнаружил, что солнце уже встало. Тому же свидетельствовало отсутствие Дарклинга. Юный гриш так мечтал пойти осматривать эти владения поруч с отцом, но совсем не подумал о том, что в его покоях нельзя ощутить время, а спутать день и ночь предельно легко.       И всё же… Малый дворец пустовал. Внутри его теперь охраняют лишь при главном входе и в коридоре, ведущем в обитель царя. Ладонь всё ещё была влажной от утренних умываний, когда Адриан провёл ей по квадрату столов в зале с посечённым золотым куполом. Пыль потемнела и собралась в комочки на коже. Нахмурившись, он отряхивал её так, будто боялся подцепить заразу. Вычищенные камины вдоль стен во всём этом величии тоже пустовали. Немудрено, что здесь пробирает цепким холодом. Уютные диваны с витиеватыми подлокотниками и вовсе убрали. И противостоя всей этой горести, даже нагое обличье стен приковывает взгляд. Это дерево хранит множество удивительных тайн, заумных проходов и чудес. Ему же принадлежат уродливые пропитанные кровью шрамы ничегоев. Трагедия… Сколько жизней таких же, как и та, что принадлежит маленькому мальчику в чёрном кафтане, видели эти стены? Сколько секретов и надежд они услышали и похоронили в вечности искусной работы, созданной веками назад? Юный гриш желал бы знать их все.       Раннее утро встретило его конским запахом и первыми отголосками непривычной ребёнку придворной суеты. Где-то гремели инструменты садовников, создающих иллюзию идеальности с многочисленными клумбами, садами и живыми изгородями, что окружают Большой дворец. Ярко откуда-то тянуло запахом свежеиспечённого хлеба, так что в животе неумолимо заурчало. Необъятная обитель правителя выглядит лишь дорогой забавой одного из избалованных детей со всей вычурной красотой колонн и статуй из белого мрамора, искусных фонтанов, обилия сверкающего золота на оконных ставнях. Даже воины в белом, что стоят вокруг в полном боевом облачении и сверкают полированной сталью ружей, походят на игрушечных солдатиков. Адриан хмыкнул, не зная причины, по которой не обнаружил массивную статую орла на фонтане, венчавшем главную площадь пред входом.       Он вновь вернулся к Малому дворцу, что в сумерках возвышается над окружающими его деревьями, походя на охапку деревянных стен и золотых куполов, и напоминает одно из сказочных растений. Несколько окошек общежитий и мастерских фабрикаторов вспыхнули тусклым в светлое время огнём, и это невольно поселило улыбку на его сонном лице. Мальчик пошёл дальше, впервые ступив в берёзовую рощу, так сильно выделявшуюся из общего пейзажа. Взору предстали маленькие окошки и дымоходы бани, сложенной из массивного потемневшего бруса. Неподалёку от тех расположилась продуманная система паровых ванн и ледяных бассейнов, некоторые из которых сейчас осушены. Вокруг стоял ярко пахнущий плотный распар, так что казалось, будто местность затянута туманом.       Озеро встретило заклинателя спокойствием водной глади и пустотой аккуратного причала. Сейчас Адриан с трудом мог бы сказать, что на водоём возможно посадить целый корабль. Но он видел его. Размах мачт и парусов летающего судна. И рассматривая своё играющее на воде отражение, знал, что увидит ещё не раз — предмет сказок и мечтаний многих. Озеро ответило ему закономерным молчанием. Однажды мальчик надеется вновь услышать пение моря и его обитателей. А в следующие минуты он лишь подобрался ближе к павильонам заклинателей, кончиками пальцем ощупывая холодный камень, который, должно быть, пережил множество потрясений огнём, водой и ветром. Маленький гриш с удивлением обнаружил, что в тени деревьев, идущих вдоль тропинки в лес, теперь стоят лавочки с коваными ножками. Они не кажутся надёжными вблизи прибрежного склона, но при ином взгляде выглядят достойным пристанищем.       Сторожевые конюхи не могли его заметить, да и кто мог бы? Сидя в конюшне с утащенной из кормушки яблочной долькой и поглаживая шею своего пыхтящего жеребца (тот особенно старательно в возбуждении новой встречи пытался не выдать присутствие своего хозяина), Адриан вновь и вновь возвращается к той небольшой рощице. Покидая территорию Большого дворца, чтобы посетить Малый, каждый человек проходит через продолжительную тёмную арку плотно сплетённых над ним ветвей. Мальчик множество раз слышал, как это нарекают «переходом в другой — совершенно сказочный волшебный мир», где даже волоски на коже встают дыбом от незримого таинства. Так это ощущалось и тем это является. Пристанищем, который его народ заслуживает по праву рождения и всех многовековых страданий. На мгновение ребёнок горестно вздыхает, не понимая, что он упустил и почему не нашёл того необыкновенного «блеска», принадлежавшего этому миру. Он так старательно пытался отыскать в голове прежние образы и все сказания об этих местах, что чуть не упустил главное.       Горделивая и важная постава старших корпориалов, в очередной раз занявших горячие ванны и баню. Вечные перепалки заклинателей у озера. Переливы детских голосов и перезвоны у школы неподалёку. Шум из мастерских фабрикаторов и таинство анатомических кабинетов… Ворчание гришей, собравшися у самоваров в купольном зале. Их неловкие перешёптывания. Запугивающие и подбадривающие напутствия для того, кто отправлялся на занятие к Багре. Это то, чего он не увидел и не услышал. То, чего не знали дети, которых поселили в Большом дворце… Лишь гриши делали это место поистине сказочным и волшебным. А тех здесь почти не осталось.       Адриан шмыгнул носом и притаился, когда ворчащий конюх пошёл проверять заржавших наперекор друг другу лошадей. Ребёнок с прежней лёгкостью покидает конюшни, почувствовав зов. Отец возник поблизости ярчайшим напоминанием. В первую очередь о том, что ему необходимо взращивать и совершенствовать силу, если мальчик желает хотя бы выжить, а не только возродить мечту о чём-то большем, чем есть идея Малого дворца и Второй армии. Нерушимый в полном множестве ниточек, что сплетаются вокруг, Дарклинг не нуждается в его словах, поэтому ребёнок может хлюпать носом сколько угодно, пока они не скованы голодом чужих взоров. Юный гриш с трудом может представить место, что подошло бы для его занятий. Да и зачем было бы отцу такое создавать в прошлом? Древний заклинатель не видел возможным существование Адриана и, что важнее, того не хотел. Но если для них, связанных с самим творением в сердце мира, всегда находилась лазейка, то стоило ли удивляться находчивости и безмерной опытности Дарклинга?

•

      Когда маленький заклинатель возвращается к их обители, то с несвойственным удивлением находит, что в роскоши Большого дворца постепенно закипает жизнь. То тут, то там стучат ставни, звучат голоса, а за полупрозрачными занавесями мелькают силуэты. На последнем этаже особенно ярко одним затемнённым пятном выделяется чуть приоткрытое окно, не скрытое ни единым куском ткани, будто хозяину или хозяйке тех покоев всегда мало солнечного света. Приглушая чувство любой природы, по всему телу сейчас разливается опьяняющая эйфория, так что кончики пальцев покалывает, а очередной шаг лёгкий, точно воздушный. Всякое использование силы, когда дозволено не сдерживать себя и не бояться чужого внимания, делает окружающий мир особенно ярким, а краски более насыщенными. Адриана отвлекает лишь придворная суета, побуждающая отойти за ближайший угол. Для него это всё ново. Особенно видеть то, как позолоченные шпили подёргиваются, а сами главные врата, увенчанные размахом крыльев золотого орла, отворяются, пуская внутрь карету, что одиноко выглядит заурядной среди всей вычурности. Юноша в белой форме подаёт подставку для ног, чтобы человек не споткнулся на ступеньке. И несмотря на необходимую осведомлённость о придворной жизни, пока заклинатель находит необходимым уйти.       Полуденное солнце сквозь прозрачный купол над головой освещает библиотеку, когда мальчик переворачивает очередную страницу книги, уголки листов которой потемнели от времени. Кажется, совсем недавно он был впечатлён неоспоримым величием библиотеки Кеттердама и её закрытых секций, но Малый дворец во всём имеет свой особый характер. Сидя на лавочке за круглым столом в центре, гриш разложил вокруг себя книги так, будто взаправду мог прочитать несколько за раз. Залы защищены от звуков дворцовой суеты, поэтому Адриан чуть ли не падает, резко вставая, когда главные двери, походящие на обложку старой книги, резко отворяются. — Это не имеет смысла, Зоя! — рассекает пространство одной фразой госпожа Сафина. В дневном свете и величии дворца янтарь её глаза и яркость лика походит на подлинное одушевление диковинного цветка. Со всей его броскостью алых соцветий и вычерченных линий, что являются шрамами на лепестках. И в столь же значительной степени подобной красоты растения смертельно ядовиты.       Многие бы пожурили, сказав, что мальчику дóлжно стыдиться, смотря на девушку, но, приподняв ясный взгляд, маленький заклинатель не испытывает ничего. И противоположно тому с интересом впервые подмечает играющее золотом изображение солнца, скрывающего отсутствующий глаз. Девушки останавливаются в паре шагов, но всё ещё за порогом, отделяющем от ребёнка. Едва ли это препятствие. — Я сама решу, что имеет смысл! — возражает госпожа Зоя в своей манере твёрдо, что, думается, её подругу никоим образом не задевает. Серебро бляшки на поясе и массивных пуговицах, что больше сходят на украшения, является в обличье шквальной блеском стали. Та же сталь сияет в неестественной синеве глаз. Адриан слышал о том, как многие столь сильно боятся Ведьму бури, что могут описаться от одной колкой интонации в её голосе. Но он с рождения воспитывается Дарклингом и Святой волн. Броня Зои Назяленской походит для него лишь на одно из многих примитивных оружий. — Тебя не учили манерам, мальчишка? — Я стою, — вымерено отвечает юный гриш, выдыхая, но держа спину. Стоит приучить себя носить перчатки, а пока ладони плавным движением скользят за спину, хоть и скрыты за рукавами кафтана. Лишь норма приличия воспитанного человека. А кланяться и угождать он не обязан. Шквальная хмуро поджимает губы, складывая руки на груди, отчего, кажется, даже страницы оставленной на столе книги вздрагивают от порыва ветра. В равной же степени было бы глупо со стороны Триумвирата ждать дань учтивости от Дарклинга. — Ты не слишком юн для этих книг? — госпожа Сафина с особой непринуждённостью проскользнула мимо своего генерала ближе к столу, рассматривая разложенные вокруг собрания. Малая наука. Основы алгебры и исторический сборник. Неподходящее чтиво для того, кто на первый взгляд мог бы быть едва приглашён для обучения в Малый дворец. — Ненавидела их в свои школьные летá. Помнишь нашего физика, Зоя? — Того, который выгонял девушек из класса, пока одна из фабрикаторов не изменила полы в кабинете так, что его пришлось доставать из-под земли? — фыркает, отмахиваясь, Назяленская, будто одни воспоминания наводят на неё скуку. Хотя звонкий смех портнихи тому несколько противоречит. — Я прочитаю дважды, если не пойму, — пожимает плечами Адриан, вставая боком к обеим и припоминая заданный мгновения назад вопрос. — Найду иное объяснение, если не пойму вновь, — всегда излишне легко заметить по чужим взглядам, что они не имеют никакого понятия о том, как с юным заклинателем разговаривать. И если госпожа Сафина без толики сомнения говорит с ребёнком, то Зоя, не уступая тому в уверенности, говорит с сыном человека, которого она всем своим существом ненавидит. — Кто твоя мать? — вопрошает Назяленская не менее строго, отчего портниха совсем рядом закатывает глаза и наигранно вздыхает.       Мальчик лишь хмыкает про себя. Они живут в военное время, в которое странно дивиться отсутствию кого-то из родителей. И почему все заранее считают, что он может знать? Хотя в чём-то маленький заклинатель их понимает. В представлении других, должно быть, это могла бы быть лишь девушка исключительной красоты, редкого ума и таланта. Может, одна из корпориалов. Кто-то под стать бесчеловечному Дарклингу в их понимании. Или, вероятно, то могла бы быть очередная умалишённая девчонка, легко ведóмая, запутавшаяся в нитях чужих планов и стратегий. Адриан их за подобные идеи — одна забавнее другой, совсем не винит. Сложно представить, скольких земля знавала девиц, мечтавших оказаться на месте его матери. Да только место оказалось озером, полным подлинных страданий. И испить из него пришлось и ещё предстоит сполна. Стоит ответить, что не ведает, что сирота… Так юный гриш пояснял почти всегда и ребёнку, и взрослому. Дарклинг, вероятно, сразу нашёл бы, какую красивую ложь соткать. Улла бы припомнила одно из излюбленных песенных ругательств своего народа. Адриан чуть ведёт головой, убирая с глаз чернь собственных волос, и сталкивается с беспощадной бурей чужого взгляда. По губам скользит улыбка — одна из тех сокровенных, которой мог бы улыбаться маленький наивный мальчишка. Он верно утвердил сам себе однажды. Она ничего о нём не знала. А сам ребёнок знал лишь желанный образ из чужих воспоминаний, собственных снов и слов других. — Девушка исключительной силы и редкого нрава. — Говорить загадками, верно, семейная черта, — парирует шквальная ожидаемой досадой в голосе в понимании, что бóльшего не услышит, пусть хоть блестящие своды потолка вместе с вековыми знаниями на них обрушатся.

pov Алина

ранее — тем же утром

      Пергамент, разложенный на всей поверхности стола из тёмного полированного дерева, в очередной раз норовит разлететься, шурша поднимаемыми ветром краями. Листы, лежащие повсюду, прижаты чернильницами, лупой, ножом для писем… Или это один из её кинжалов, пара которых разбросана по покоям? Каждый генерал, граф или посол считает необходимым удостоить девушку подобным изящным оружием. Как они говорят, «подходящим столь утончённой даме по руке». Едва ли утончённой. Она держала в руках лишь несколько из тех ножей и однажды даже рассмеялась. Белый черенок рукояти был покрыт редкой красоты рисунком, что перетекал в подлинные золочёные завитки у лезвия. Работа приятная глазу, но совершенно непригодная в бою — будет выскальзывать из руки. Ещё десять с лишним лет назад эти люди склоняли бы головы от одного взмаха её руки, а теперь они дарят бесполезное оружие, будто ей неизвестно, кем её кличут при дворе и в столице. Никак не воином.       Синие, расписанные белым и золотым стены, нависающие вокруг не то крепостью, не то тюрьмой, хранят каждое из нелестных замечаний, которое непозволительно озвучивать на очередном приёме. Разглаженный камзол лёгкостью и непосильной роскошью дорогой ткани ложится на плечи. В дневном свете переливаются бархатные вставки на суженных к хрупким запястьям рукавах и пуговицы на манжетах, что инкрустированы лунным камнем с серебряной каймой. Привычный для подобных одежд высокий воротник отсутствует, иначе девушка будет выглядеть совсем маленькой. Одевается сама без лишних рук и суеты в собственных покоях. Она прислугу, что в необходимое время лишь греет воду или уносит ночные вазы, не подпускает ни к купальням, ни к приватным переодеваниям.

события прошлого

— Тебе нужны свои служанки, моя милая София.       «Угрюмая» — подошло бы тем вечером больше. Считать не приходилось, почти каждый знатный человек в тот день не поскупился на слова о том, что она едва ли улыбалась во время торжества. Подобное поведение совершенно не отвечало её новому положению. Прошло уже чуть более трёх лет с того дня, а девушка всё ещё не может разобраться, кто из них тогда обманул себя больше. Она или Николай, стоявший в столь подетально выделанном голубом мундире, что стоило задаться вопросом, есть ли у его фамилии понятие о пределе роскоши. В тот момент мужчина с лёгкой рукой пригубил вместе со своей подданной бокал шампанского. — Негоже царю флиртовать в день собственной свадьбы, ваше величество, — хмыкнула юная дама, поигрывая ножкой вытянутого бокала в ладони. Это пусть и закрытое платье, которое хотелось сжечь прямо на себе, каждое поздравление знатного человека… Всё казалось дешёвой подделкой, от которой отмахнулись бы даже в одной из позабытых улиц бедного городка Керчии. — Мне уже надлежит пойти утешить новую царицу? — Право, это мне стоит прислушаться к вашим словам, моя госпожа-советница, — пропустив короткий перелив смеха, подмигнул он ей.       Этим утром, за несколько часов до церемонии на очередном царском совете, где присутствовали иностранные послы, члены Триумвирата и всевозможные равкианские господы, он водрузил ей на плечи положение при дворе. Вернее, при собственной руке. Зоя была несказанно довольна. Кажется, подобная неслыханная ранее наглость, ставшая для их недругов новой оплеухой, действовала на неё воодушевляюще. После смерти Апрата церковь избрала нового священника, но царским духовником* он не стал. Говор о подобной неслыханности сотрясал столицу ещё несколько лет, потому что каждому было бы выгодно шептать свои истины на ухо юному царю-инноватору. Всякий — и друг и враг, хотел подобраться ближе всего к соответствующему положению. Но Ланцов и здесь решил прослыть своими безумными идеями. Ожидалось увидеть именитого мужчину в годах. Николай представил безродную девчонку, едва шагнувшую за свои двадцать пять. Она почти не слушала, какие легенды царь складывал о её обучении и достижениях в служении короне, но Алина знала одно. Они бы не стали выставлять притязания в день свадьбы собственного монарха. А в будущем всё зависит лишь от неё. — Оставьте служанок юной правительнице, мой царь, — заключила она тем, что должно было звучать советом. Взгляд вновь упал на холодный золотой с желтоватым оттенком цвет пышного платья шуханской принцессы — теперь уже равкианской королевы, окружённой знатными дамами. Стоит отметить, оно подходило её глазам.       Софии прежне кажется, своему народу чрезвычайно тяжело угодить. Он негласно требует от Ланцова укрепления своего положения — достойной женитьбы, наследников… Он же недоволен выбором новой царицы. Светлую и разумную Эри любят в её стране. Но в Равке этим союзом доволен, наверное, лишь простой люд близ южных границ. Но иных вариантов не оставалось. Им нужен был этот союз, Зоя и так добилась большим трудом от своего государя подобного решения, хоть Алина и не спрашивала, какие слова использовала шквальная. Это бракосочетание является наиболее выгодным решением для страны в её положении, как бы Николай до того не ворочал нос, походя на малое дитя. — Упрямишься, — добродушно и размеренно хмыкнул Ланцов, думается, имея желание сказать что-то ещё, но откланявшись, девушка мгновенно ускользнула от стола, пред тем едва ли не уронив стакан и пролив шампанское на руки.       Она шагнула на округлый безлюдный балкон, где слуги мгновенно закрыли за ней двери. Песнь скрипочного дуэта и фортепиано всё ещё доносилась до ушей, а в глазах мелькали огоньки от света люстр, властно покоящихся над головами прибывших. Внизу раскинулась суета множества прибывших карет и широкого столичного празднования. Через пару часов над Ос-Альтой прозвучит множество салютов, будто эти люди не устали от шума выстрелов и взрывов. Стояла необычайно тёплая летняя ночь, но всё тело сковало ознобом.       София Морозова, наречённая этим утром царской советницей, первая в своей должности за столетия существования равкианского престола. Дрожа и сложив руки на белый мрамор, она невольно усмехнулась. Какая красивая ложь... Люди внутри даже не догадывались, что некоторым из них её представили уже второй раз в жизни. Возможно, её лик и в этот вечер для них всего лишь «один из многих», что позабудется довольно скоро. И в одно время с тем, именно к ней они воззовут в молитвах перед сном. Нелепость. — Ты стала поистине искусной лгуньей, Алина.       Ни одна музыка, ни одна городская суета, ни одна речь Николая не могла заглушить этот голос в голове. Шелковистый, сотней змей по шее скользящий, гладкий как остро заточенная несгибаемая сталь гришей, рассекающий нитью всё естество. Тот звучал не то похвалой, не то порицанием, не то отрезвляющей пощёчиной. София Морозова должна была вернуться в роскошь залов Большого дворца, принимать и раздавать поздравления. Алина Старкова дрожала на балконе от страха, пока её тело и разум норовили захлебнуться желанием бежать как можно дальше.       Зоя извечно затмевала всех своей красотой и неумолимостью характера. Женя притягивала к себе страх и восхищение, а Давид скучал где-то у столов с закусками в нелюбви к подобным мероприятиям. Толя и Тамара оставались нерушимы в своей преданности, пока Надя наверняка беседовала с очередным высокопоставленным военнослужащим с необычайной лёгкостью. Леони и Адрик без сомнения мелькали перед фьерданскими послами с невинными улыбками, будто не они организовали десятки побегов гришей с севера.       Советница. Она сама хотела бы спросить совета, как они это делали. Алина оборачивалась на окна весь вечер в ожидании, что теневые монстры Дарклинга превратят торжество в одно из очередных кровопролитий. Но он не объявлялся. С какими бы словами монстр не приходил к ней в мысли, как бы сильно она его не проклинала, как бы тщательно его не искали, Дарклинг не объявлялся после своей кровавой весточки многолетней давности. И благодарить бы святых за такую милость. Но вдыхая ночной прохладный воздух, Алина снова боялась обернуться, страшась увидеть его за своей спиной. Шепчущего ей на ухо очередную из своих изуродованных истин. Старкова была счастлива, что Равка спит спокойно, пока каждая попытка поймать вечно ускользающую тень заканчивается сокрушительным провалом. В глазах вновь играли пятнышки света, настолько сильно девушка засмотрелась на яркий лунный серп. Видит ли сейчас Дарклинг то же небо или скрывается где-то за Истиноморем? Алина разуверилась в том, что он её оставит. Не после того, что она разрушила и отняла у него.       Подданные внимали царским словам, когда Николай произносил речь в честь Солнечной святой, даровавшей Равке единство, но что от того теперь толку, если в любую минуту каждого в том зале могла постичь участь Василия, Фёдора, Марии… Каждого из тех, чей окровавленный образ стоял перед глазами. И спасти их уже давно некому. — Выдаёшь себя за ту, кем не являешься. Притворство тебе не к лицу, — нашептала ночь ей вновь словами уже услышанными однажды и человеческим голосом, который забыть не удавалось.       Щедрое напоминание о том, как много она теперь лгала. Николаю, Мише и Жене, каждому человеку на том торжестве. Малу, которого избегала весь вечер… И самой себе больше прочего. Маленькая мученица. На губы скользнула улыбка одним из немногих откровений. Дарклинг в своё время неоднократно заставил каждого из них разбиться, споткнувшись на паутине его многолетней лжи. Но она была способной ученицей. Может, одна из немногих правд, слетевших сладостной речью с его уст. — Дай же мне хотя бы час утешения, мерзавец, — побранила Старкова ночь как могла бы бранить нерадивого знакомого. Так, будто бы ветер и правда мог передать её откровения. Но что ему — осколку вечности, что не покорился самой смерти, её злые слова? С тем же успехом девушка могла бы докучать дикой хищной кошке пером из своей подушки. Пусть стоит за её спиной, пусть слушает, она на своём коротком веку не поскупится хотя бы на такую битву, единственную которую могла бы теперь выиграть.       Она глубоко вдохнула ночной воздух, будто заледеневший вокруг неё. Если бы… Если бы она могла хоть что-то отыскать внутри себя самой. Хотя бы лучик. Хотя бы щепку или осколок камня на руинах того, что когда-то было великой силой. Её силой. — И что бы ты сделала, Алина? «Перестань звать меня так, это не моё имя. Больше — нет».       Руки на каменных перилах сжались сильнее. Ей хотелось повернуться и накричать на него. Полелеять его бесконечную опытность, потому что Дарклинг ожидал бы от неё этого. Одним святым известно, как сильно Алина его ненавидела всем своим ныне жалким и ничтожным существом. — Кто был бы достоин твоей кары?       Старкова могла бы с рукой на загнанно бьющемся сердце поклясться, что его дыхание скользнуло по шее… Взмахом клинка, тяжестью ошейника, болью в укусе ничегои на плече. Она не уставала себе напоминать, что его здесь нет. Да и не могло быть. Тогда в каньоне его боль была бесконечна, Алина это знала, и столь же бесконечна была пустота в ней. Та, где не было ни света, ни тени. Где не было той проклятой связи, которой он страшился. То немногое, что делало его уязвимым, и Дарклинг это знал. Был ли он доволен, что теперь её нет? Старкова бы не хотела предоставлять ему подобное удовольствие. Существуй та нить до сих пор, этот густой непроглядный мрак бы явился за ней незамедлительно и, думается, было бы худшей участью стать причиной бесконечности его гнева. Её погибель. Та, что была бы слишком маленьким наказанием — совсем не в его стиле. Она бы многих хотела покарать, но до отвращения к собственной губительной слабости — не последней из многих, больше прочего жизнь она желала спасти. Хотя бы одну — ту, что должна была быть подвластна ей, раз теперь не давалась никакая. — Маленькая падшая святая, — протянул Дарклинг каждое слово за мгновение до того, как Алина рассекла воздух за своей спиной, будто прежне могла его разрезать.       Загнанно дыша, она рассмотрела лишь плечи белых пиджаков с золотыми эполетами и чей-то смятый подол платья, край которого виднелся за стеклянными вставками в дверях. Разумеется, его здесь не было. Никаких криков, никакой крови, никакого смрада и звучания насекомых, никакого ужасающе прекрасного лика с чистым взглядом глаз, залитых кварцем. «Может, твоя сила была создана лишь для того, чтобы уничтожить Тенистый каньон? Всё так, как должно быть, как мы всегда хотели, Алина», — обмолвился Мал ещё в то время, когда вечером она подавала ему кувшин с холодным квасом в Керамзине.       Ей хотелось плеваться, заслышав те слова. Гриши не были созданы «для чего-то». И в особенности для войны. Это усилители или сила Багры могли бы быть созданы, очередное безумное творение Ильи могло бы, но Старкова с этой силой родилась, и у неё эту силу отобрали беспощадной жертвой. Она не жалела. Лишь скорбела. Горем, которое, как оказалось, никто не был способен понять. Алине хочется знать, где бы она стояла, не окажись сила трёх усилителей Морозова столь жестока и коварна. София въелась со всем отчаянием в занимаемую отныне позицию. Это дело — то единственное, за что в одно время ей удалось зацепиться, когда у неё не осталось ничего. Она уже многие годы училась не преуменьшать свои заслуги. Сейчас — после столького времени, посвящённого добросовестному служению короне, царские вельможи не смели сказать, что она того недостойна. Но Заклинательница солнца тоже стояла бы где-то неподалёку от царя. Возможно, поручь с Триумвиратом. Они обе верили в Николая как достойного монарха, но лишь одна из них в этой вере не нуждалась. Алина была верой. Силой, благодаря которой, возможно, сейчас Равку не сотрясали бы очередные несчастья. А София бы не боялась, что однажды яд юрды-парема доберётся не только до каждого гриша на этой земле, но и до её близких.       Правда, её скорбь уже давно не стоила ни гроша. А тешить мнимое довольство Дарклинга её ничтожностью она не собиралась. Потому что госпожа-советница вернётся в тот зал и, слушая одну из многих нелепых сплетен, рассмеётся вместе с Женей за бокалом шампанского, которого по словам портнихи «никогда много не бывает». Она будет следовать за рукой Николая, со скромной улыбкой докучая своим существованием очередному дворянину. Ей не нравилось выделяться, а знать привычно желала очередную яркую красивую игрушку молодого царя. Что ж, Алина счастлива их разочаровать, раз жизнь ей второй шанс швырнула под ноги. Или это был уже четвёртый… Возможно, она наткнётся на осуждающий или разочарованный взгляд Мала, понурит голову и отдёрнет руку от бокала вина, точно обжёгшись и зная, что в любой момент может увидеть его близ одной из многих дворянок. Ей совершенно не хотелось смеяться, когда Николай припомнил «начальника-любовника» личной стражи. Мал бы не согласился даже на иную жизнь в Большом дворце. Возможно, он пошёл бы на это, будь всё по-другому после гражданской войны, но не сейчас, Старкова это теперь хорошо знает. И не удостоит никого из них своей слабостью, в очередной раз напомнив себе о том, что ни один из таких широких приёмов не искупит её грехи.

конец событий прошлого

      Камзол синий. Какой была и вся одежда, пошитая на неё со вступления в должность. Цвет, выбранный царём, но всё ещё не равкианский голубой. Тёмно-синий, если говорить точнее. Темнее, чем кафтаны заклинателей. Переливающийся в зеркале предмет одежды во многом сходит на форму гришей. Может, именно поэтому Алина его почти не надевает. Прошло уже столько лет, а собственное отражение всё ещё выглядит нелепо.       Она не носит ни одно из подаренных ей украшений, а тех за прошедшее время накопилось немало. Кто только не пытался её задобрить, начиная от министерских пáжей, заканчивая иностранными гостями. У Николая, конечно, найдётся достаточное количество поводов для речей о том, что его советницу невозможно подкупить, но об одном единственном он, наверное, лишь догадывался. Ни один из смельчаков просто не сможет предложить ей желаемое. А золото и другие драгоценности можно хотя бы продать и отправить вырученные средства на нужды Первой и Второй армий.       Под пальцами звенит пряжка ремня. Стоило ли надевать сегодня ножны? Обычно Алина носит на поясе меч как достойное напоминание о том, что она не просто служит царю. Она служит стране, которая находится в состоянии активной войны, где каждый день погибают люди, а кто-то из её близких постоянно может «не вернуться». Как и многие другие, и столько же до них. Она сама редко находится в безопасности, особенно если государь или Триумвират покидают дворцы. И в большей степени с тех пор, как по столице и деревням гуляют слухи о том, что госпожа Морозова не только тешит самолюбие государя, но и греет ему постели. Она однажды предложила Николаю сослать её в монастырь. Ланцов оценил иронию. Не то святая, не то безымённая грешница — а на деле церковная монашка, вот смеху бы было… Он ей за то как дóлжное отмщение припомнил Дарклинга. Правда, уже Старкова юмор не распробовала. То со всей тяжестью гражданской войны полоснуло памятью о том, что причиной скверны, отравляющей жизнь царя, была не только жестокость Тёмного генерала. Носить с собой меч в этот день кажется самой большой глупостью. Но это то, что у неё осталось. Алина могла хотя бы попытаться убедить себя, что способна защитить. Если не простых людей, то хотя бы тех, кто окажется рядом. Если не их, то хотя бы себя. Какая глупость.       За главными дверьми слышатся лёгкие, но точные шаги. Она их все безошибочно различает. И когда, сверкая огненными взмахами волос, Женя властно проносится в помещение, будто даже каменная стена не смогла бы её остановить, Старкова сразу заключает подругу в объятия. — Все добрались? — вдыхая один из множества травяных ароматов, спрашивает Алина, укладываясь щекой на чужое плечо, где шелковистая ткань её кафтана щекочет кожу. И совершенно не подобая статусу, девушка шмыгает носом, будто бы, несмотря на поздний визит Николая, она всё ещё не верит, что они все живы и свободны. — Потеряли несколько стражей, — едва ли робко вздохнув, пожимает плечами Сафина, выпуская подругу из негласного плена. Старкова может с лёгкостью рассудить, что Женя прошлой ночью почти не спала, о чём никогда не скажешь, рассматривая её по-прежнему прекрасное лицо, неомрачённое даже россыпью шрамов. — И несколько прекрасных русых волос Давида. — Он переживал! — осуждающе восклицает Алина, вспоминая, как фабрикатор не находил себе места последние десять дней и постоянно что-то ронял в своих мастерских. Она не удивится, если он действительно поседел за это время. Но Костюка легко понять, кто бы ни страшился в его положении? Николай не мог взять с собой одну из их немногих возможностей разгадать юрду-парем. — Эти переживания добавляют мне работы! — Что случилось со стражами? — отмахивается Старкова от наигранного нуждающегося в сочувствии тона, пока её чуть ли не силой тянут к туалетному столику с овальным зеркалом, обрамлённым всевозможными лепестками — будто подлинным живым плющом с узором зелёных линий и золотым напылением. — Поймали к своему несчастью дрюскелей в обратной дороге, — кривит портниха губы. — Кажется, Зоя права в том, что Нина в своём подлинном обличье притягивает слишком много внимания. — Будто кто-то смеет сомневаться в её словах, — Алина в какой-то ребяческой игре сдувает прядки волос, падающих на лицо, пока Женя расчёсывает её волосы гребнем. Она даже больше не носит с собой свой любимый чемоданчик, всё необходимое давно в хаотичном порядке разложено на этом столике.       Мастерство портнихи значительно возросло за последние года, она училась вместе со своим небольшим отрядом, но оставалось то, в чём природа брала своё. Например, волосы приходится обновлять постоянно. Иногда Старковой кажется, что даже само её тело противится всему едва ли детскому притворству. Потому что насыщенный тёмно-русый цвет прядей быстро вымывается, выцветает в безжизненный сероватый — почти белый оттенок. Много лет назад Алина была безмерно тронута тем, что Сафина по памяти смогла вывести её родной цвет волос, что теперь по собственной прихоти едва ли достают до плеч. В глаза далеко не первый и не последний раз невольно бросается лучистое солнце на повязке Сафины, что скрывает отсутствующий глаз. Щедрое напоминание не только о том, что было. Но и о том, чего не было. — Нина отбывает сегодня после полудня, — безрадостно, но твёрдо заключается Женя, когда подушечки её пальцев окрашиваются в разные оттенки коричневого из-за используемых материалов. Их не то лекарственный, не то имеет металлический оттенок запаха расходится в покоях. — Нас могли бы убить на своей земле, а Николай отпускает её обратно во Фьерду, — руки портнихи проделывают каждое движение с особой точностью, так что она на них почти не смотрит, не скупясь на бестолковую брань. — Она сама не своя с тех пор… — Я знаю, — Старкова поймала руку Жени у своей головы, несильно сжав запястье и уловив её взгляд в отражении зеркала. Они обе знают. Две девушки, когда-то мечтавшие о силе и защите, каждая и которых когда-то хотела услышать слова, способные укрепить надежду. И сколько таких было и будет? Для них не было ничего понятнее подлинных желаний Нины Зеник. — Зоя должна была поговорить с ней. — О, она поговорила, — довольно протянула Женя, отставляя на столик очередной пузырёк и беря новый. Алина, отметив то, безвольно рассмеялась. Все они знают, как Назяленская умеет разговаривать. — Ситуация на северной границе? — Они собирают войска постепенно, — вздохнула Старкова. С того дня, когда она впервые ступила в столицу, и до сегодняшнего мир никогда не ограничивался отражением в зеркале. — Но шпионы Николая уверены, что рано или поздно Фьерда что-то предпримет. Глупо ожидать, что они просто сложат оружие и поднимут белый флаг. — Было бы славно, — легко хмыкает портниха. Верно. Славный бы выдался день, но чем сильнее меняется ситуация на границе с северным государством, тем больше омрачается картина возможного. — Наш переброс войск с южного фронта ведь ещё не закончили? — Нет. Большая часть лишь на полпути, их лагеря разбиты неподалёку на юго-запад от Ос-Альты. Некоторые только отправляются, но они надеются успеть до наступления лета. — Боишься, что подразделение Миши и Мала может быть где-то там? — спрашивает Женя с несвойственной для неё осторожностью, бегло посматривая на Алину. Они все давно так делают, хотя Старкова никогда не выставляла границы дозволенного. Но они всё равно считают необходимой деликатность в подобных разговорах. — Ты же знаешь их, — она улыбается, подмечая в руках портнихи прозрачную склянку, переливающуюся бронзой. Алине нравится этот блеск в волосах. Он делает её хоть немного живой. — Мал поступит так, как ему самому будет угодно. Кроме того, армии понадобятся следопыты, когда вновь похолодает. А Миша, видимо, считает, что в момент сражения во спасение перед ним возникнет Жар-птица.       Усмешка скользнула по губам от негласной иронии. Они видели её. Древнее невиданной красоты существо, что со всей своей милостью решило сохранить жизни двух сирот, державшихся друг за друга крепко и нерушимо. Оно же открыло юной заклинательнице правду, которую её доброе сердце не желало знать. Тогда Алина думала, что нет ничего страшней тех истин, но Жар-птица и не могла поведать всё. — Он юноша и рвётся в бой. Равке не хватает таких людей, — Старкова знает, что подруга права.       Первая армия — то немногое, что можно назвать опорой. Их люди накормлены и одеты в меру возможностей. Но когда война длится из поколения в поколение, а младенцев баюкают с оружием в колыбели, любая сила иссекает. И однажды эти люди либо сдадутся, либо падут. Верно, именно эта правда стоит за постоянным дезертирством. Это всегда один-два человека на отряд, как правило, те, кто подаётся в веру и у кого нет семьи. И рассмеяться бы, но приятного мало, когда ты смотришь в глаза царю, выслушивая отчёт о том, что несколько людей сложили оружие, чтобы служить имени святой. Её имени. — Они первые погибают, Женя. — Они справятся, — закончив основную работу, она кладёт руки на плечи Старкой, несильно те сжимая. Как утешительно, что толстая ткань камзола не позволяет почувствовать худобу её тела. Алина мгновенно накрывает ладонь портнихи своей. — Миша славный солдат. А Мал.., — яркие губы Жени растягиваются в одной из тех её улыбок, которыми чрезвычайно легко обмануться. — Будем надеяться, что в трудную минуту олень явится на поле брани, чтобы увести его подальше. Может, тебе стоит ответить на последние письма, чтобы унять переживания. — Если его подразделение близко к столице, это лишь побудит его приехать, — вздыхает Старкова, наваливаясь на мягкую спинку кресла. Она не может подвергнуть его такой опасности. Если ему станет известно о Дарклинге, он захочет остаться. Собственная жизнь не стоит быстрой расправы. Её тень ей такой роскоши не предоставит. А наблюдать смерть столь дорогого человека, на жестокость которой не поскупятся, Алина тем более не желает. Она запрокидывает голову вверх, встречаясь с каскадами лоска рыжих волос. В Жене всегда это есть… Весь этот несокрушимый блеск безупречности, вызывающей восхищение и уважение. — Ты..? — Я обедала за одним столом с фьерданскими послами через неделю после того, как дрюскели уничтожили княжеский дом Румянцевых. Поверь мне, — Сафина вновь чуть сжала её плечо, хотя сама нуждалась в поддержке. Та непростительная рана — удар по её ордену, до сих пор не затянулась. — Я могу справиться с одним путешествием в обществе Дарклинга. — Он..? — Как сказал бы Николай, старый-добрый Дарклинг, — девушка покачала головой и улыбнулась с особым исполненным властью довольством, как сделал бы в такой момент Николай. — Едва ли добрый, — отмахнулась Алина. Всё это нисколько не было шуткой. Может, её общество быстро утомит Дарклинга, и он убьёт нелестную советницу во сне, вспоров шею одним из лежащих где-то поблизости клинков.       Женя стоит теперь пред взором — чуть сбоку, поэтому Старкова двигается назад в своём кресле, чтобы дать портнихе немного пространства у туалетного столика. Иной час хочется отвернуться, когда Сафина так пристально рассматривает её лицо. — Я могла бы изменить глаза, можно пробовать поменять.., — девушка лишь вздыхает, не давая подруге закончить и вновь обращаясь к собственному отражению.       Может, они все зря переживают. Может, Дарклинг её и вовсе не узнает. Не найдёт ничего схожего в ней с той девчонкой, чьё одиночество и несчастье он когда-то лелеял. Чью суть когда-то с собой повязал и чьё истинное сумасбродство недооценил. Чьи стенания пытался однажды обратить к своим ногам. Не признает в ней девицу, которая когда-то жалась в его руках к дверям Большого дворца, пыталась похоронить их в руинах часовни, вонзила сталь гришей в его сердце. Ту же девушку, кто… Лучше бы они оба умерли тогда под грудой камней. Это было самым желанным завершением для их истории. А что было сейчас?       Алина прищуривается, отмечая крохотные морщинки в уголках глаз и тусклый взгляд собственных очей, словно те подёрнуты плёнкой. Женя закрепила её едва достающие до плеч волосы золотыми шпильками. Старкова даже не заметила, что брови тоже стали ярче. Но краса волос не скроет бледность и серость её кожи, некогда обладавшей тёплым оттенком; впалость щёк, из-за которой нередко кто-то пытается следить достаточно ли она ест; и серо-синие пятна под глазами, следующие за ней всюду то ли от постоянной работы, то ли от очередной бессонной ночи. Алина лучше многих знает, сколь талантливо Сафина может её перекроить, но не собирается расставаться с тем, что осталось. Она не хотела терять себя ни в прошлом, ни сейчас. — Это не сработает, Женя. Мы уже говорили об этом. Сейчас поздно что-либо менять. — Так в любом случае не пойдёт, — портниха ловко подхватывает со стола новую шкатулку и уже не даёт запротестовать. — Святые, просто дай мне сделать то, что я умею лучше всего. Пусть министр обливается слюнями, Николаю будет легче его разговорить. — Министр торговли — семейный человек! И я очень сомневаюсь, что его интересуют кости… — Когда хоть что-то из этого останавливало людей, которых пресыщает жизнь, пока все остальные голодают? — безрадостно хмыкая, заключает Сафина одной из жестоких истин. И она знает о том не понаслышке. — Я ведь тебе тогда не нравилась этим? — поднимает Алина взгляд, когда портниха заканчивает переносить терпкий красный цвет с лепестков роз на её губы и следом касается щёк. — Когда только приехала во дворец. — Ты и сейчас мне докучаешь своей непомерной вредностью, госпожа-советница, — горделиво тянет Женя, хоть и её лицо озаряется тёплой улыбкой, потому что именно она из раза в раз сталкивается с чем-то неизменным. Или же с тем немногим, что Старковой удалось вернуть обратно. Бесконечным упрямством.

•

      Алина, думается, всегда ненавидела этих пресыщенных жизнью чиновников, что горя не знают, пока простые рабочие, солдаты и крестьяне живут в страхе, холоде и голоде. Может, смысл у того есть лишь в простом факте, что она сама с рождения не отличалась зажиточной жизнью. Воспоминания о жизни до Керамзина сводятся к скудной еде и работе в поле, а после приют, где в то время оставались лишь отголоски бывалой роскоши князя. Об армии и содержании отряда картографов и вспоминать не приходится. Николай нередко отмечает последнее как некую ценность. Что Старкова лучше других знает, в чём нуждаются простые люди. Меньше или больше влечение царя к улучшению жизни простых людей, когда речь идёт о торговле, но первостепенно молвят не только о продовольствии. Армии требуется вооружение. В отношении поставок тканей и материалов для обмундирования вопрос решился хоть в чём-то удачным брачным союзом Николая. Шухан не жалел подобные подачки и хоть скудные торговые отношения ослабили давление с юга.       Но со стрелковым оружием возник серьёзный дефицит немногим меньше пяти лет назад. Фьерда в том не испытывает нужды, благодаря собственным производствам и прямым морским торговым путям с Новым Земом. Оружие последних ценится на рынке больше прочего за соотношение цены и качества, о чём им прекрасно известно. Но в последние года их люди излишне часто разводят руками. «Все запланированные поставки уже распроданы, мой царь», — Старкова уже не удивляется и не вздыхает, заслышав подобное в очередной раз.       Сперва Ланцов считал, что земенцы намеренно с чужой руки отказывают им в вооружении, но это бы означало нарушение их нейтралитета. Кроме того, эта идея сразу пошла прахом, когда Николай впервые попытался удвоить цену за и так недешёвое удовольствие. Окончательным подтверждением стало то время, в которое к последнему визиту равкианского царя в заморское государство присоединились несколько представителей купеческих домов Керчии. Те всё вертели головами и были весьма удручены, что в государстве возникла если не серьёзная нехватка, то заметный недостаток оружия. Николай описал их недовольство весьма «прескверным», а если он считал нечто таковым, стоило переживать. «Керчийские вороватые крысы могут подавиться своими жалобами! Нам нужно железо земенцев, чтобы выжить. Пусть их торгаши несколько раз подумают, кто больше заинтересован в том, чтобы потратить любые деньги», — ругалась Зоя в последний раз, пусть у Равки и не было «любых» денег.       В то же время они стоят на одном месте, потому что Новый Зем по законному праву гласно и негласно отказывается разглашать, кто скупает оружие. Вариантов достаточно. Это может быть Шухан, хоть это и нарушит их политику временной приостановки «нежелательной агрессии» на южной границе. Правда, пока у Николая нет доказательств, равкианской короне и нечего предъявить своим нерадивым соседям. Это может быть и Фьерда. Взять не голодом, так дефицитом вооружения. А что предъявить против врага, если армия ходит с голыми руками? Последнее сыграет на руку в единственном случае, если о том прознают керчийцы. Это сочтут непростительным ударом по нейтральному государству, в таковом случае Ланцов может рассчитывать на их помощь. И пока Николай не знает, что ему выйдет выгоднее, продолжать сражаться за оружие (а он готов биться даже за арбалеты, не имеющие преимущества перед ружьями и винтовками) или выторговать у Нового Зема информацию о том, кто скупает большую часть стрелковой силы на рынке. — Вам не видится возможным, ваше величество, что нас весьма ловко водят за нос? — коротко вздохнув, Алина впервые за весь приём чересчур вольно усаживается в собственное кресло, стоит дверям зала для совещаний захлопнуться с уходом министра. От золотой с хрустальными элементами люстры над головой рябит в глазах, так что хочется их зажмурить. Свет этого массива роскоши пятнами рассыпан по всему помещению. — Думаешь о заговоре? — вопрошает Николай, стоя где-то за спиной. Наверняка сквозь вытянутые арки окон рассматривает сады, раскинувшиеся под дворцом, хоть и глядит без сомнения куда-то поверх них. — Я лично ездил в Новый Зем. — Я предполагаю то, что всё может оказаться много проще, чем мы думаем, — Старкова резче обычного откладывает перо на стол, так что то со звоном падает с пальцев. И бесстыдно ругает себя, вымакивая чернильные капли с лакированного дерева прежде, чем поставить на едва не пострадавший документ государственную печать. Столько лет прошло, а ей всё ещё кажется, что двуглавый равкианский орёл смотрит на неё с осуждением. — Или мне стоит напомнить о том, чьи люди во время Гражданской войны не испытывали нужды в припасах и бились с новыми винтовками, что ещё даже не были выставлены на мировые торги? — Я был бы поистине счастлив, будь это Дарклинг, — у Алины рука замирает над бумагой не столько от самих слов, сколько от лёгкого вечно игривого тона государя. — Это бы сделало всё проще.       Это было одним из мнимых преимуществ. Держать бывшего генерала Второй армии у себя под боком столь же опасно, сколь выгодно иметь его на виду так долго, как потребуется. Но сейчас, когда девушка уже трижды за одно утро оглядывалась в коридорах на каждый тёмный угол, ей не кажется это такой уж и значительной пользой. «Нисколько бы это ни было проще». — Кроме того, что тогда успели стащить сторонники, его снабдила Фьерда, — слова Ланцова звучат почти насмешкой, хотя Старкова знает, какой потерей и одновременно одной из самых кровавых побед для него стал тот день в Орлином гнезде.       Если бы не глупейшая ошибка Василия в погоне за признанием и преимуществом, сам царевич был бы жив, а оставшиеся на тот момент члены Второй армии были бы готовы… Они бы узнали о вторжении, как и было задумано. Но и сам Николай не был бы царём, пусть и поражённым скверной. Всё это имеет свои последствия — полезные или нет. Но действия Фьерды в то время Алина не понимала никогда. Дарклинг был в шаге от полного захвата власти и остановился лишь с собственной смертью. Северная страна стала бы первой, куда бы самозваный царь с её помощью или без расширил каньон. Фьерданцы сами вымостили ему дорожку к тому. Возможно, они его недооценили. Может, считали, что он сделает за них всё работу, а им будет легче избавиться от гриша на троне, чем от бастарда. И всё одно сводилось к тому, что их король явно не осознавал намерений Дарклинга. Старкова прочувствовала их на себе, хоть и сама теперь нередко подумывала о расправе. Преступлений со стороны соседей накопилось достаточно. Правда, она не всегда понимает, её это мысли или отголоски того, что поселилось в её теле с укусом ничегои. Они с царём в этом чем-то похожи. — Я думаю, — Ланцов неожиданно оказывается по правую руку, вытягивая из собственных мыслей, и подхватывает одной рукой несколько желтоватых листов, чуть склоняясь к столу. — Не в интересах Дарклинга лишать нас оружия, если ему некуда его направить. Мы потеряли почти пять тысяч единиц, сомневаюсь, что наш Тёмный генерал складирует их в пещерах. Кроме того, — хотела бы Алина обладать всей этой «напускной лёгкостью». Николай сейчас даже на бумаги с цифрами смотрит так, будто может найти ответ в отчёте по закупке сахара. — Как мы выяснили во время нашего увлекательного странствия, у Дарклинга, оказывается, есть обстоятельство, которому дóлжно значительно ограничивать его в манёвренности действий. — И что бы это всё значило? — чуть повышая тон, вопрошает Алина, обращая внимание на своего царя, когда тот оказывается уже у дверей. Он что-то задумал, девушка это хорошо знает. Если Ланцов выглядит истинно довольным, то стоит ожидать, что его очередной план имеет немалый масштаб в любом из смыслов. — Уверен, ты познакомишься с этим обстоятельством до конца дня, — улыбается он во всём лоске своего выходного мундира и хрустальных отблесков на лице, так что Старковой остаётся лишь взмахнуть руками. В такие моменты хочется кинуть в него чем-то тяжёлым. — Хмуроват, но нам с Ниной показался весьма милым.

•

      Уйти, оставив во власти одних лишь догадок о том, что на самом деле имеет в виду, — весьма в стиле Николая. Затерявшись в предположениях, Алина расшагивает по коридорам, где нередко мелькает прислуга или кто-то из царской стражи. А головой находится в совершенно ином месте, хоть и сама не до конца понимает где. День обещает быть тяжёлым, если не смертельным. От некого нездорового омрачённого предвкушения выходит только хмыкнуть, плотно сжав зубы. Повезёт, если этот или один из последующих дней вообще не закончится кровопролитием.       А пока она направляется вглубь стен Большого дворца, чтобы проведать детей. Их с прислугой покои находятся на одном этаже в дальнем крыле, и это казалось самым подходящим местом, где они постоянно будут на виду и смогут спокойно учиться. Старкова чувствует себя спокойнее, когда знает, что за ними постоянно присматривают, и они в безопасности. В Керамзине с воспитателями на данный момент осталось всего пятеро, и несмотря на то, что первые не являются её прямой обязанностью, она старается печься о благополучии каждого ребёнка.       Эта часть дворца кажется совсем нагóй без всех хрустальных и фарфоровых ваз с самыми яркими цветами; без величественности двойных дверей, что инкрустированы различными драгоценностями в каждых покоях. Задерживаясь под белокаменным сводом, украшенным подетально проработанной лепниной, Алина наблюдает, наверное, за единственной неизменной картиной в её представлении. Как дети разбредаются по широким коридорам во время дневного перерыва, каждый занятый своими делами. Самые младшие бегают из стороны в сторону, смеясь и перекрикивая друг друга, а несколько старших корпориалов с горделивым видом в своих красных кафтанах проходят мимо, учтиво кланяясь и, думается, держа путь на улицу. Многих раздражают создаваемые детьми шум и суета, но лучше слушать их, чем плач и крики. Раньше Старкову ободрял новый устав, что детям дозволено отправляться домой в любое время, но сейчас эта радость не кажется такой славной. Зачастую подобное просто небезопасно. А после случившегося с домом Румянцевых по Равке и вовсе не редко проносятся настроения, из-за которых маленькие гриши оказываются на улице руками собственных родителей. — Госпожа Морозова? — из покоев напротив, аккуратно прикрывая за собой дверь, выходит розовощёкая девочка совсем невысокого роста. Та делает кроткий реверанс и подходит ближе. — Здравствуй, Эрика, — умиротворённо улыбаясь, Алина подхватывает одну из спадающих на лицо ребёнка кудряшек и убирает ту с её глаз, так что маленькая целительница мгновенно начинает смущаться. — А правда, что генерал Назяленская и госпожа Сафина уже вернулись во дворцы? — спрашивает она неуверенно, отводя взор то в сторону, то себе под ноги. Старкова бросает взгляд на тех детей, что подобрались ближе, находясь за спиной девочки, и создают вид собственной деятельности, будто не они сейчас подслушивают. Эти юные гриши теперь будут всякий раз ускользать от воспитателей, чтобы с восхищённым блеском в глазах хотя бы немного посмотреть на Триумвират. — Правда, — коротко кивает Старкова, наблюдая, как среди остальных мгновенно воцаряется беспорядок восхищения. Одна из воспитательниц, которую она замечает в конце коридора, лишь порицательно качает головой. — И пробудут здесь ещё продолжительное время.       Едва ли кто-то из них может теперь со спокойствием отбыть. Если им удастся договориться, уедет только Давид. Ему необходимо вернуться на Золотое болото*, чтобы продолжить разработку противоядия от юрды-парема, за чем его без сомнения не может дождаться Кювей. Этот юноша не способен усидеть и десяти минут без дела и всё время норовит что-нибудь поджечь. Вместе с тем может отбыть Николай за срочным поручением или с визитом к своей царице. А у близнецов не будет возможности отказать ему в сопровождении, потому что Зоя и Женя теперь будут привязаны к столице вместе с Алиной. И покинут её только в том случае, если самому Дарклингу что-то понадобится. Какая незавидная нелепость. — Куда вы поспешите дальше? — спрашивает у Старковой Эрика, переминаясь с ноги на ногу. — Я бы хотела посетить палаты целителей, а после направлюсь в библиотеку, ты пойдёшь со мной? — спешно и неловко благодаря, девочка мгновенно взяла предложенную ладонь, стараясь ступать достаточно быстро, чтобы не доставлять неудобств.       Правда, Алина планировала навестить врачующих корпориалов не от собственной скуки. Она хочет проведать того несчастного целителя, которому выпала доля, отправиться в то негласное путешествие «за смертью». Не иначе как на крыльях ночи… Присутствие Егора в дороге безусловно оказалось полезным, но Женя утвердила, что юноша стучал зубами весь путь и пережил не одно эмоциональное потрясение. Может, у Старковой нет возможности сказать все слова, которые она могла бы, но думается, парень всяко почувствует себя лучше, если о его состоянии справятся. И не без того, Эрике будет полезно побыть среди взрослых целителей.

*

— Госпожа Морозова, вы верите в святых? — спрашивает у неё Эрика, пока они сидят на диванах на втором этаже библиотеки Большого дворца. Скучая последние десять минут, пока девушка читает теорию ведения войны, целительница задаёт уже третий вопрос, от которого Алина на мгновение теряется, а после не может сдержать добрую усмешку. Истинный конфуз. А сколько таких было за прошедшие года? «Ты и кличешь святую фамилией двоих из них, одному из которых я вонзила клинок в сердце», — думается невольно. Каждая подобная мысль расцветает жестокой правдой. Мир благословенных мучеников в Равке куда менее прекрасный и милостивый, нежели преподнесён её жителям. — Вера в них и их деяния нередко становится нашим спасением, я могла бы сказать, что да, — пожимает плечами Старкова, словно это действительно было вопросом, над которым стоило задуматься. И всё равно отвечает признанием, которого сама не получила, сколько бы не взывала к ним в самые суровые из дней жизни. В необходимом отвлечении взгляд в очередной раз падает на обложку книги. Малахия Румянцев. Последний ныне живущий представитель этой фамилии сказал, что его предок действительно носил это имя, но не был писателем. Истинная странность. — Тогда почему они мне не помогают? — спрашивает Эрика одним из тех вопросов, на которые и сама Алина однажды хотела знать ответ. Откладывая книгу, девушка подходит к дивану, где расположилась целительница, и присаживается у той в ногах. — Не стоит, госпожа… — Не беспокойся об этом, — Старкова вновь убирает с её чуть растерянного и расстроенного лица волосы и берёт её за руки. У всех бывает тяжелый день. И кто, если не она, хорошо понимает эту маленькую потерянную девочку? Как много бы хотелось сказать… Санкта-покровительница, а она себя-то не способна спасти. — Мы не можем ждать чуда, когда взываем к святым. Мы просим у них помощи, и они ведут нас к правильному пути. Возможно, ответ уже есть, нужно лишь прислушаться к себе.       За последние года Алина могла бы выразиться по-разному… Санкта из Каньона о многом бы сказала иначе и прокляла бы лишний раз несколько имён, но София Морозова находит последние фразы, на которые девочка спешно кивает несколько раз, наиболее подходящими. — Я могла бы вас обнять? — интересуется Эрика с совершенно невинным выражением лица, будто не они все последние несколько лет липнут к её ногам без какого-либо спроса. В голове до сих пор не всегда укладывается мирным порядком, как сильно они любят не только мёртвое имя, но и не ведая о том, её саму.       Старкова выбирается из её объятий лишь в тот момент, когда ближайшая лестница скрипит, сама девочка от испуга ойкает, а Алина поворачивает голову, всего на мгновения подмечая одну лишь темноволосую макушку какого-то мальчишки. — Ты его узнала? — интересуется она, поднимаясь на ноги, когда ребёнок чуть ли не растворяется в темноте первого этажа. Эрика отрицательно машет головой, выглядывая из-за чужой спины. — Я пойду, проверю.       И спешно спускается к главным дверям, одна из которых оказывается приоткрыта. Свет цепко ударяет в глаза после приглушённого освещения, что помогает сохранить книги и старинные писания в лучшем состоянии. Девушка оглядывается в обе стороны коридора, когда за одним из поворотов мелькает маленький тёмный силуэт. Какой самоотверженный ребёнок на её веку осмелился надеть чёрные одежды? Самое подходящее время, когда Дарклинг в столице. Алина чуть ли не пробегает в конец коридора к повороту, совершенно не задумываясь о дозволенном поведении, но следующие вытянутые помещения, похожие на все прочие, пустуют в тишине. Она подходит к нескольким стражам, что с одинаковыми выражениями лица охраняют очередные залы. — Минуту назад здесь должен был проходить мальчик, куда он пошёл? — спрашивает Старкова, убирая руки назад и расправляя плечи. Склоняя головы, рослые мужчины на мгновение лишь непонятливо переглядываются. — Мы никого не видели, госпожа-советница. — В последние полчаса здесь прошли только вы, моя госпожа.       Она не позволяет себе измениться в лице, вновь оглядываясь, но не пытается снова. Какой толк им врать? А пропустить мимо идущего ребёнка они бы не смогли. Как будет славно, если по дворцу разойдутся слухи, что советница их государя видит то, чего нет. Но Алина могла бы поклясться, что видела его, хоть и перспектива наблюдать маленького ребёнка в чёрном не кажется утешительной. Культа Беззвёздного её головным болям хватает с лихвой. Убереги святые этого мальчишку попасться на глаза Дарклингу. Если Старкова всё ещё не бредит, она надеется, что Зое под руку этот несчастный подвернётся раньше.

•

      Алина теперь довольно редко посещает это место. И как в одно время резные стены могут в себя вмещать одни из самых жестоких и призрачно счастливых воспоминаний? Сперва она идёт, рассматривая царапины от когтей ничегой и кровь, что осталась на резном дереве от тех же. А в другие мгновения поднимает взор к собственной отметине, оставленной во властном порыве. Разрез, сорвавшийся с руки в той жизни, что теперь не ощущается реальной. Правда, шрамы на плече всё те же, и по-прежнему свежи воспоминания о залитых алой жидкостью плитах на полу, что усыпанные телами смердели зовом смерти. На этом же полу сидели Сергей, Зоя с Давидом, Надя и Адрик, прижавшиеся друг к другу и дрожавшие в осознании, что у них нет и малейшего шанса выбраться. У Заклинательницы солнца, как оказалось, и правда не было. Раньше Старкова здесь навещала детей, а сейчас подвернулся более изощрённый в своей сути повод приходить в эти стены. Приходить. Будто это было так легко. Она может и вовсе не покинуть представшие помещения живой. Хоть и, стоило признать, она по многому скучает. По смешавшейся куче красного, синего и фиолетового за столами, по жару из каминов, самоварам с ароматным чаем и вечным перешёптываниям, если в зале военного совета кто-то находится. И не всегда это предметы переживаний, которые стоило бы озвучивать.       Алина далеко не первый раз рассматривает символ затмения, скрытый за резными лозами винограда и бегущими животными. Одно из немногих напоминаний — дань памяти тому, кто любит это место самым извращённым представлением о подобных чувствах. «Не надо могилы, они её осквернят».       До сих пор хочется верить, что тогда девушка поняла его слова верно. Одно из немногих признаний собственной слабости для человека, желавшего ответной любви, несмотря на количество страшнейших преступлений. Ей дóлжно было самой спалить принадлежащее ему после того, когда всё закончилось. А вместо этого Алина Старкова стала той, кто просила царя о сохранности покоев Дарклинга после того, как их же тела сожгли на погребальном костре. Какая жестокая ирония… Оказалось, просила не напрасно, и от того на языке горше.

сразу после Гражданской войны —

до отбытия Алины в Керамзин

— Это место столько лет хранит сотни и тысячи знаний, почему оно должно быть предметом моей ненависти? — спросила она у Николая в тот вечер, когда её волосы были наспех окрашены в неравномерный рыжий и пропахли костром. И нисколько не была удивлена услышать, что даже вещи, вынесенные из покоев Тёмного генерала после первого неудачного переворота, не были уничтожены. Лишь брошены мёртвой кучей в подвалах. — Дарклинг пользовался возможностями, ты и сам это знаешь, так почему мы должны уступать ему в этом? — От чьего имени ты молвишь? — От имени девушки, которая положила часть себя в борьбе за единство этой страны и собственную спокойную жизнь, — отбила Алина, хоть и знала, что царь вопросил о том в шутливой манере, насколько он вообще был способен тогда смеяться. — Можно оцарапать стены, расщепить купол, построить причал, но как бы ты его ни менял, Малый дворец всегда будет принадлежать имени заклинателей теней. И он знавал множество если не хороших, то спокойных времён. Ни один из нас не дал гришам столько, сколько Дарклинг, пусть мы и застали совершенно другое время. При всём уважении, мой царь, но у меня не поднялась бы рука осквернять его покои, — пусть и имя то опорочено им самим теперь было не меньше. Она понимала чувства той же Зои. Лучше многих понимала. Но не хотела становиться человеком, чьего бы гнева были достойны деревянные стены. — Ты говоришь как королева, которая им нужна, — вздохнул Николай в своём шатре, пробирая волосы пальцами, что с недавнего времени были покрыты так и не сошедшими чёрными линиями. Старкова оглянулась назад, Мал ждал её где-то там, теперь всегда за ней приглядывая, будто она вновь вольна исчезнуть. «Или как сумасшедшая девица, у которой не осталось ничего».

наше время

      И кем она только не проходила сквозь эти двери… Пленницей и доверчивой девчонкой, что поверила тёмному принцу, пообещавшему ей изменить мир. Первой предводительницей Второй армии после всей династии Дарклингов. Девушкой, от которой ждали и требовали больше, чем она могла или хотела. Безымённой крестьянкой, которая, может и оставила свою силу, но не растеряла бывалую ненависть и желание отплатить монстру его же монетой. Правда, что безжалостному убийце, растерявшему всю человечность, её когти? Алина тогда — после его возвращения, мечтала испить из сладостной чаши сполна, а оказалось, вновь напоролась на смердящую жестокость, сотканную уже собственными руками. Вот потеха, хотя уж лучше Дарклинг натравит на неё своих монстров, чем рассмеётся. По крайней мере, это станет участью достойной её деяний и былых желаний. А что теперь? Сейчас она толкает массивные двери теми ладонями, в которых держит важнейшие государственные документы. И теми, что возносят над пергаментами перья, выводящие подписи, решающие судьбы тысяч людей. Ей вновь хочется его унизить. Утвердить, что она добилась всего этого без его помощи и влияния. Что Старкова там, где Дарклинг ей пророчил. Пусть с другим именем, пусть без сил, пусть здоровье нередко подводит, пусть в одном лишь камзоле, что не защитит её ни от пуль, ни от острой стали… «Я нарицал тебе не это и никогда того не хотел, Маленькая порочная святая», — рука, лежащая на эфесе меча, крепко сжимается, пока девушка идёт по тёмному коридору к очередным дверям с его символом. Пусть убирается ко всем чертям из её мыслей! Дарклингу следует быть там же, где покоится его верный Иван, что впервые провёл её по этому проклятому коридору.       Она не знает, приметны ли остальным её шаги. Зал военного совета и последующие покои весьма хитро спланированы, зато громом разрезающий чёрные палаты голос Назяленской внутри слышится особенно явственно. Алине известно, что она последняя. Близнецы приходили, чтобы её проводить. Она ценит их преданность, но в эти залы должна была прийти сама. Девушка впервые за долгое время подмечает, что в помещении зажгли все лампы и несколько настенных светильников, отчего в воздухе разошёлся жжено-маслянистый запах. Стоящий у противоположной стены, Толя в полном боевом облачении и армейской оливково-серой форме замечает её первым. Старкова одним жестом поднятой ладони велит ему не подходить, отчего сердцебит недовольно и коротко склоняет голову, возвращая всё внимание столу. Она и сама поворачивается на одних носках сапог.       О мученики, как Алина его за это ненавидит… Потому что будь он проклят всеми святыми, Дарклинг выглядит тем же юношей, которого она когда-то до дрожи страшилась в том роскошном чёрном шатре. Что таить, девушка и сейчас дрожит всем своим существом подобно осиновому листу под конец осени. Правда, одно не скроешь. Белые, не сразу заметные шрамы, словно вычерченные по линейке на его прекрасном лице с фарфоровой кожей. И те оставила ему она отметиной недостаточной, но хоть каким-то собственным утешением. Потому что даже Дарклинг с её руки неидеален в своём естестве.       Почти забавно видеть, как Женя и Давид расположились рядом друг с другом и ближе всего к выходу, Зоя стоит напротив них и о чём-то спорит с портнихой, так что Костюк и слово не успевает вставить. Николай в своей привычке не печься о рассудительности уселся прямо под руку к Еретику, а Тамара стоит между своим царём и генералом, держа руки на древках топоров и определённо не зная, кто больше нуждается в её защите. А, чтоб ему провалиться сквозь доски этих полов, Дарклинг ленно опирается на подлокотник своего стула, рассматривая карту, что развёрнута перед ними на столе. Старкова мельком смотрит на фабрикатора, который чувствует себя лишним во всём этом хаосе, и всего на мгновение ей хочется к ним присоединиться. Потому что ей первой стоит ему вычитать за Керамзин, за Мала и Мишу, за Сергея и Марию, за Новокрибирск и за каждое преступление…       Но всякие порывы иссякают, когда Дарклинг поднимает свой ясный взгляд прямо на неё. Алине кажется, она могла бы выронить меч, хоть тот и держится на поясном ремне. Корить бы себя всеми злыми словами, но ей хочется бросить всё, бежать и не оглядываться, молясь о том, чтобы тьма до неё не достала. Зоя может то отрицать, но сейчас Старкова как никогда та бессильная девушка, которой нигде нет места. А Дарклинга не обманешь властным разворотом плеч. Потому что даже во всём этом непростительном беспорядке он всё ещё выглядит так, будто у него есть хоть доля прежней власти, а Николай так и норовит проверить, насколько больно бывший генерал сейчас кусается. Видят святые, девушка узнала этот взгляд. Также, безмятежно положив подбородок на ладонь, он напряжённо смотрел на неё тогда в том же шатре — после её первого путешествия в каньон, что изменило жизни многих. Чужой взгляд скользит ведь с треклятым оценивающим выражением, за которое теперь заклинателя хочется задушить.       Внутри всё стягивается в тугой узел, будто внутри играют на тонких нитях, когда Николай чуть наклоняется к Дарклингу. Алине совершенно не хочется знать, какие речи он сказывает над его ухом, но, вспыхнуть ей пламенем Жар-птицы, заклинатель лишь возвращается к бумаге, разложенной пред ним. Вот и славно. Пусть делает вид, что не замечает, не видит или, будь ещё что, он мог задумать. Старкова подхватывает гард* меча и тащит наверх, следом рывком отправляя оружие обратно в ножны. Благодаря металлическому горлышку лязг металла стоит на весь зал. — Сядь, — спокойным тоном приказывает она, когда все на радость замолкают, а Зоя поднимает на неё взгляд. София Морозова фактически не имеет власти над людьми, потому что царские советники того лишены со своего исторического начала за то, что имеют влияние на слово государя. Но она приказывает не как одна из приближённых к правителю, а как девушка, которая была готова отдать жизнь за них всех. На чьей стороне сама шквальная когда-то решилась сражаться. Алина терпеть не может пользоваться своим несуществующим положением, но она знает, что Назяленская её послушает. — Но он… — Что «он»?! — для полноты ступора на лицах друзей не хватает лишь притопнуть ножкой, один лишь Николай выглядит довольным. — Он упивается твоей злостью.       И бессовестно кивает на Дарклинга, будто действительно сама может кусаться. Если Зоя считает, что может разбрасываться своим гневом и недовольством сколько угодно, то Старковой кажется, что с такой невиданной щедростью можно повременить. Эта злость не приводит ни к чему кроме собственных потерь, боль в шраме на плече и ещё где-то очень глубоко о том ясно напоминает. Алина понимает чувства Назяленской, знает о потерях, что спрятаны за этой бронёй, но если они не прекратят бросаться на Дарклинга, потерь будет гораздо больше. Единственный раз юная заклинательница солнца спасла хотя бы присутствующих в зале ценой части своей сути, и она не уверена, что способна на подобное ещё раз. Разве что выиграет им всем время, если заклинатель теней решит разобраться с ней первоочерёдно. Старкова не может позволить им пострадать, пусть она и больше не объект его алчности, желаний и бесконечных амбиций.       И лучше прочих то, как видится, понимает Николай. Он, может, до собственного несчастья и любит Зоину непримиримость, но не в то время, когда всё это может в любой момент вновь может обернуться кровопролитием. Видно, поэтому царь поставил себя первым препятствием Дарклингу, а Тамару вторым, несмотря на все безоговорочные заслуги шквальной. — Да пусть подавится ей! — кажется, дерево трещит, когда шквальная отодвигает ближайший стул, но всё же садится. Давид вздрагивает в очередной раз, хоть и, оказывается, крепко держит ладонь Жени. Кто вообще додумался посадить его по левую руку от бывшего генерала? Может, он и сам сел, желая отгородить и так настрадавшуюся девушку.       Проходя рядом, Алина одним жестом велела Толе оставаться с ними, а сама бегло сжала плечо фабрикатора и, несмотря на спешность, легко отметила, что Костюк дрожал. Их всех потряхивает — кого больше, кого меньше… Но сейчас девушка может хотя бы показать им, что пусть без сил, пусть ноги почти не держат, но она прежне сражается вместе с ними. — Я уже боялся, что не придёшь, — приговаривает Николай во имя необходимой всем минутной передышки, но в тот же момент советница подмечает блеск игры в его тёплых глазах. Игры, в которую его утянул разжалованный генерал, с коим царь сидит нахально рука об руку. Ланцов считал, что сумеет сыграть на существовании Старковой при дворе, хоть и она пыталась убедить его в обратном, и ему страшно не нравится ошибаться. Потому что заклинатель на неё не обращает и малейшего внимания, будто девушка лишь та, кем представили. — Спешу лишить такого удовольствия, ваше величество, — и обхватив ладонью резную спинку из тёмного дерева, отодвигает себе стул прямо по левую руку от страшнейшего из монстров, садясь напротив своего государя. Первым препятствием перед Давидом, Женей, Толей, Николаем и кем бы то ни было дальше. — Расширил круг доверенных людей? — едва ли заинтересованно во всём этом, интересуется Дарклинг у Ланцова так ловко, будто с закрытыми глазами отражает очередной удар меча на потеху златовласому мальчишке. Сколько таких игр он провернул за свою долгую жизнь, дёргая всех вокруг за необходимые ему ниточки? — Люблю собирать вокруг себя юные дарования, тебе это должно быть понятно.       Алина пробегается взглядом по присутствующим, хотя могла бы этого не делать, потому что, оказывается, они все только на неё и смотрят. Исключения — Давид, перебирающий второй рукой обложку своей записной книжки, и Николай, который всё пытается изучить свою погибель как диковинный механизм. Пока молнии в глазах пляшут, Зоя с застёгнутым под горло кафтаном и убранными сзади в хвост волосами переводит взор с бывшего генерала на подругу и обратно. Женя выглядит так, будто сама готова броситься защищать Алину с голыми руками, а близнецы не изменяют себе в делении обязанностей. Тамара, в верной привычке оголившая татуировки, присматривает за царём, а Толя за советницей государя. И почти все семейные люди, которым есть с лихвой, что терять. Даже одинокий близнец Батар, вероятно, будет биться за свою поэзию. Выдох Николая после десятисекундной тишины, оказался весьма звучным, хоть и не ему жаловать, когда всё идёт по плану. Если они хотят начать сотрудничать и покинуть эти залы целыми, то начинать надо с малого. Стоит признать, пригласить Дарклинга во дворец было легчайшей задачей из всех. И на то, чтобы научиться с ним разговаривать, может уйти немало времени, но и Ланцов не из тех, кто всегда следует заранее задуманному плану… — А теперь расскажи мне, как давно тебе известно об осаде северной границы?       Тенистого каньона нет, но они вновь в него шагнули, так и норовя напороться на безжалостные пасти волькр. Потому мало заставить Еретика говорить необходимое, стоит ещё научиться отличать заманчивую ложь от правды.

•

      Стоило ли вообще надеяться, что как только хоть один из присутствующих произнесёт нерадивое слово, это всё вновь не превратиться в беспорядок? Последний час Алине кажется, что она может без сожалений похоронить все надежды и себя вместе с ними. Страшно представить, что было бы, вернись к сему действу Адрик, Надя, Мал, Миша или, одним святым известно, кто ещё. Вместе с тем Старкова сама ёжится на своём стуле всякий раз, когда их с Дарклингом руки лежат достаточно близко. И нередко следом хочется ту же руку отдёрнуть в страхе, что он в любой момент может схватить её за запястье, как делал нередко. Как же легко теперь заметить, насколько древний гриш привычен ко всему этому. Бесконечный опыт, ну конечно… Зоя, Николай и Тамара, склонившаяся к их плечам, могут спорить, сколько им угодно, пока Дарклинг вычитывает очередной пергамент и рисует стратегические схемы на карте.       До ужаса забавная картина, лишний раз напоминающая, что они тут все — дети, играющие на его терпении. Переспорить его нельзя, лишь переубедить непомерным трудом, но ни один из доводов не сработает. Для того всякая жестокость с руки оправдывает себя, да только разбиться им всем об этот же стол, эти истины недостойны понимания. Дарклинг не заслуживает следующего замечания, но слушает он почти всегда. Даже Давида с его удивительной смелость, чей голос зачастую теряется среди остальных.       Иногда Алина одёргивает себя на том, что рассматривает его. То ли не до конца веря в собственное здравие ума, то ли в одурманивающем желании найти хоть малейший изъян. Но его смоляные волосы по-прежнему черны, аккуратно подстрижены и уложены, а лицо не исполнено той физической слабостью, которую она запомнила. Ей надлежит отправить под строжайший суд того, кто пошил заклинателю теней кафтан. Но в какой-то момент Старкова поймала себя на том, что не может перестать рассматривать эти влекущие каждой деталью узоры, что вышиты тончайшими серебряными нитями на воротнике и широких рукавах, которые делают запястья Дарклинга непомерно изящными. Раньше не придавала значения, а теперь, пытаясь унять собственные переживания, подетально рассмотрела каждую вену на кисти его руки, потому что из-за тонкой белой кожи те видны даже в тусклом освещении. До глубинного ужаса странное знание, что даже после смерти кто-то способен оставаться настолько человеком в своей природе. Его голос, оседающий ядовитыми нотками где-то глубоко, тому подтверждение. И снова тело сотрясло дрожью, потому что чего ему стоит в таком положении поймать её — потерянной девчонки, внимание? Окинуть взглядом, который никто не способен прочесть. Стоило в который раз обмолвиться о преступлениях Дарклинга и не сойтись с ним во мнениях, как, к собственному очередному несчастью, в порыве гнева и обиды не удержалась уже Алина, познав на себе немало из тех грехов. Для полноты занятной картины не хватало лишь упереться ладонями в стол. — Какого это? — спрашивает она так, как могла бы интересоваться София в её положении. Как она и должна, если они действительно ведут этот негласный бой. Старкова смотрит ему под руку — куда угодно, но не в глаза. — Иметь такие амбиции и средства к их исполнению, прикоснуться к желаемому и всё потерять?       Видят святые, Алина хочет вжаться в собственный стул, когда Дарклинг — до того нерушимый в своём естестве, откладывает перо, неспешно склоняясь всем телом к другому подлокотнику. И поднимает прямо на неё взгляд своих неестественных глаз. — Вам знакомы такие потери, госпожа Морозова.       Зал военного совета погружается в поистине мёртвую тишину, так что возможно различить дыхание каждого. Во рту расходится металлический привкус собственной крови, настолько сильно девушка прикусывает губу. Тогда — много лет назад она знала, что потешит его необъятное самомнение, нарекая себя той, кем только мог быть человек из его рода. Но сделала Алина это, наивно и глупо веря в то, что одна фамилия действительно обладает той силой, с которой пришлось столкнуться не раз. Она слышала множество предположений о бытие Ильи, знала лично его дочь и внука. Казалось, Старкова имеет полное право верить, что в этой фамилии был некий секрет — желанное таинство. До тех пор, пока истинный наследник того не бросил ей изорванные лоскутки надежд под ноги. Хочется забиться под этот массивный стол, разбиться об стену — сделать хоть что-то, лишь бы не чувствовать этого проклятого страха. Она умеет держать лицо и, сжимая зубы, бороться, только Дарклингу все её докучающие попытки жалки. — Какого это — потерять часть себя, которую так сильно любишь? — Дарклинг по-кошачьи склоняет голову набок и перебором пальцев ударяет по столу, будто с лёгкостью мог бы переломить это дерево. Алина не видит, но слышит, как вместе с тем ладонь Николая ложится на звякнувший металл мушкета, словно он взаправду мог бы броситься между могущественным древним гришом и отказницей. Недолго же игра длилась. — А потом узнать, что столь щедрая жертва была напрасной? — уже собственная рука соскальзывает на эфес меча, скорее, для опоры, чем в угрозе. Потому что ледяной кварц чужих глаз те же лезвия куда-то очень глубоко вгоняет, не давая вдохнуть. — Вы мне скажите, госпожа советница, какого это — знать, что если все ваши благородные задумки падут вслед за детскими идеалами, вы ничего не сможете сделать? — Дарклинг ленно закидывает ногу на ногу, одним движением руки смахивая с колен несуществующие пылинки. Если бы Давид сидел прямо за Старковой, она бы уже давно вжалась в его плечо, потому что каждое слово человека напротив звучит раскатом грома, криком ничегой и предвестником жестокой расправы. — «Да здравствует второй шанс». А кто даст его тебе, Алина?       Пусть хоть стены Малого дворца в эту минуту падут, но ей хочется лишь расплакаться, когда на его губы скользит эта ядовитая полуулыбка. С той же он мог бы улыбаться очередной наивной девчонке и с той же мог бы безжалостно свершить ещё сотни судеб. Зачем Дарклингу тратить на неё свою злость, если одними словами он уже бьёт по всему, что ей дорого? По утерянной мечте о спокойной жизни, по друзьям, по ней самой — той девочке, которая могла бы вцепиться ему в глотку, если бы было необходимо. А теперь девочка похожа на побитого котёнка, что жмётся от человека к человеку, а не найдя тепла, забивается в ближайший светлый угол. «Да здравствует второй шанс». Как много подобных ей принадлежащих слов он помнит? Слышатся ли они ему теми же кошмарами наяву? Это стало бы хоть малейшей отрадой. Каков мерзавец… Никто не смел звать её этим именем то ли из страха, что услышат; то ли веруя в то, что тот погребальный костёр взаправду унёс её жизнь. Но какие из мирских законов вообще были писаны заклинателю теней?       Дарклинг покидает зал военного совета первым, будто и не ему он принадлежит. Лёгким шагом проходит за спиной. Алина не знает, хотела ли она ему ответить и смогла ли найти слова, звуки которых хрипами застревают в горле. Это всё походит на заумные задачки, на которые девушка не желает знать ответ. Явится отравлять ей мысли своими речами или нет, ударит ли в следующий момент словом хлеще меча, коснётся или пройдёт мимо в своём древнем лике неестественно прекрасного мальчишки.       Алина Старкова не стала бы плакать при всех. София Морозова не стесняется пользоваться положением. И, важнее прочего, им обеим зачастую нет дела до стороннего мнения. Став неожиданностью не меньшей, пусть и одним нелепым движением, но рука Костюка ложится на плечо. Так и норовит рассмеяться, но выходит лишь кривовато усмехнуться, стирая тыльной стороной ладони слёзы со щёк. Они с фабрикатором теперь в некотором схожи. Оба выглядят неподходящим подобным местам, где ведутся бои. Солоноватые капли отрезвляюще щиплют кожу. — Спасибо, Давид, — и совсем не по-царски утирает нос. — Хочешь, я его прирежу во сне? Сомневаюсь, что Дарклинг не испытывает необходимости в отдыхе, — предлагает Тамара, что так и норовит с блеском в золотых глазах найти применение топору в руке. — Можно повесить голову как трофей. — Вы только скажите, госпожа, — поддерживает её брат. — Каковы заступники! — бранится Зоя и впервые за вечер читается некая усталость в её голосе и расстёгнутых застёжках на горловине кафтана. — Ты просто злишься, что они тебя так не защищают, — красиво отмахивается от её едких слов Женя. — Больно нужно.       Лучшее, что они все могут сделать, это не лезть под взмах чужой безжалостной руки. Алина никогда об этом не скажет, но она не сможет жить с кровью ещё хотя бы одного из них на своих руках. Женя имеет сейчас все права злиться, Старкова без сомнения испортила всю работу подруги своими слезами. — Самое отвратительное, что он не сказал ничего, кроме правды, — возможно, одной из немногих когда-либо звучавших в этих стенах. Кто-то из присутствующих пытается возразить, но она не слушает. — Теперь ты убедился? — в мудрых глазах Николая пляшут огоньки от лампад. — Я не представляю для него никакой ценности. Да и зачем была бы нужна? Каньон уничтожен, усилителей нет, заклинательницы солнца и подавно. — Я ещё подумаю, — жаль, под рукой ничего нет, чтобы отмахнуться за звучащую маленькую подлость, потому что мужчина неумолим, когда лучше прочего стоит прислушаться. Но если даже Ланцов столь немногословен, то он действительно думает и явно не хочет ошибаться. Необходимо признать, Алина и сама не верит в эти слова. Не после того, сколь жалкой и безнадёжной в своих попытках она была, когда Дарклинг только воскрес. Но остальным достаточно и половинчатой истины. — Ты сможешь изготовить для меня что-то много слабее настоек Николая? — выглядывая из-за Давида, спрашивает Старкова у Жени. Привидеться не могло, но, может, нет никакого таинства в том, что она уже давно сходит с ума. Алина бóльшую часть жизни имеет проблемы со сном, и спрашивает она, скорее, ради знания, что хотя бы попыталась. Лицо портнихи мгновение выглядит не то потерянным, не то обеспокоенным. — Почудился сегодня мальчишка в чёрном… — Ей никто не сказал? — за собственными словами не последовало ни смеха, ни тишины, лишь всеобщие переглядывания и хмурое непонимание Тамары. — Было бы о чём, — раздражённо вздыхает Зоя, сдувая с лица локон своих волос. — Сейчас ведь время вечернего выпаса лошадей? — привстав, Сафина оглянулась в зале, будто могла разглядеть время на часах при столь приглушённом освещении. — Идём! — она спешно встала со своего места, радостно повысив тон, будто всё это было лишь игрой, которая могла развеселить её близкого друга.       Портниха легко вытягивает Алину со своего места, взяв за руку, и следом поднимает не в полной мере понимающего происходящее Давида. И прежде, чем кто-либо успевает запротестовать, подталкивает их вперёд к выходу. Всё приговаривая своё «идём скорее», выводит из Малого дворца, едва ли не бегом направляясь к конюшням. Надо же… Уже смеркается. Свежий уличный воздух опьяняет обманчивым чувством свободы. Несмотря на тёплый майский день, вечером всё ещё прохладно. Особенно для её слабого тела, поэтому Старкова от озноба плотнее подтягивает полы камзола к груди, старается поспевать за этой ненаглядной парой. С тех пор как Костюк взял жену под руку, они хотя бы идут медленнее. Открытые денники*, как то и дóлжно, в вечернее время пустуют. Лошадей вывели в поросшее молодой травой поле, раскинувшееся перед лесом. По территории вместе с пением ветра разносится мирное периодическое фырчанье и ржание. Они не сходят с гравийной дорожки, но оказываются достаточно близко. — Вот те — лошади Дарклинга, — указывает портниха чуть правее себя, хотя в том есть мало смысла. Не тяжело заметить чёрную масть, когда в царских конюшнях таковых почти не осталось.       Алина делает шаг ближе, подмечая серебристого в тёплом закатном свете жеребца, что плавно гарцует неподалёку. Отрадно знать, что она всё ещё не бредит. На спине того развалился мальчишка до странного чувства и правда в чёрном. Его ноги едва ли достают до уровня груди животного. Ребёнку, коих повидано немало, на первый взгляд около шести. Можно подумать, что он вот-вот свалится без седла, но паренёк буквально лежит на спине жеребца, приобняв шею того руками. И садится прямо, лишь скоро подметив, что за ним наблюдают. Женя сказала «лошади». Дарклинг прибыл не один. — Он не боится упасть? — осторожно спрашивает Давид, стоя где-то рядом. — Он неумолимый гордец, как и его отец, — хмыкает Сафина, будто знает этого мальчика всю жизнь. — Даже если упадёт, отряхнётся и пойдёт дальше.       «Как и его отец». Старкова хочет сделать ещё шаг вперёд, но сколь же неуклюже со стороны это будет выглядеть… Она и так предельно ясно его видит. Чернь волос, рассыпанных вокруг лица. Бледность кожи, что особенно ярка в сравнении с цветом одежд ребёнка. Мальчик кажется слишком серьёзным для своего возраста. А потом, спешно отворачивая голову, неожиданно улыбается одной из самых светлых и смущённых улыбок, которые девушка могла видеть за свою короткую жизнь. И задаваться бы вопросом, как всё это может быть возможно, но Алина уже давно перестала спрашивать. — Я хотела бы отдохнуть, — уходит, не попрощавшись, зная, что Женя, с сожалением смотрящая вслед, её поймёт, а Давид не станет интересоваться. Так сложилось после того, как она вернулась во дворец через три с лишним года после Гражданской войны, и госпожу советницу вполне подобное устраивает.       «Ограничивающее обстоятельство». Николай назвал маленького сына Дарклинга ограничивающим для самого заклинателя обстоятельством! Уму непостижимо. Если Ланцов ищет на редкость худшей из расправ, он находится на верном пути. Старкова заправляет ножны под одежды и обнимает себя обеими руками. Может, ей стоит попасться под трость Багры, и тогда старуха наконец смилуется, бросив по одной глупой девчонке разрез? Едва ли её теперь можно назвать старухой. Каких святых стоит молить о милости, чтобы всего этого не чувствовать? И нисколько она сама себя не ощущает Санктой. Лишь кем-то потерянным, кто не уверен, что сможет дойти до собственных покоев. Стоит думать, что если что-то болит, если тяжело, значит, она всё ещё хотя бы жива. Потому что покоя не было нигде, а Алина испробовала тех попыток вдоволь. Она считает, ступая по светлым коридорам Большого дворца, где стук от каблуков её сапог разносится под сводами потолков. «Раз-два-три… Один-два… Раз…»       Но всякая попытка заканчивается на «одном». Может, ей лишь хочется, чтобы желаемое стало чудом наяву. Но чудес в жизни никогда не было. Все её победы стоили чьих-то жизней, а некоторые из них обошлись юной девушке слишком дорого. «Ты спасла всех нас, ты объединила Равку!». И чего теперь это всё стоило? Ей нечего противопоставить Дарклингу. Алина Старкова после Гражданской войны единственный раз считала, что имеет право поступать так, как считает нужным. Не руководствоваться тем, что нарекают её долгом или подлинной праведностью. Она хотела покоя и простых утешений в жизни, и что из этого вышло? Заклинательницы солнца не было. И спасти свою жизнь, хотя бы одну маленькую или чью-либо другую тоже было некому. Впрочем, так есть и сейчас. И чему она пытается удивляться? Дарклинг неестественно красив и вертит людьми так, как ему вздумается, какая девчонка под него не ляжет? После своего возвращения, пока они с ума сходили, пытаясь его искать по всей земле и за морем, он мог занимать, чем пожелает. Не самый славный расклад. «Какие скверные думы посещают твою юную голову, Алина», — так бы сказал Дарклинг? Весьма скверные, что звучит для самой себя негласным признанием.       Девушка сползает по собственной двери, захлопывая ту за собой и прижимаясь спиной, словно в надежде отгородиться от любого, кто мог бы захотеть войти. Благо, камин разожжён вечером, а покои за день прогреты дневным солнцем. Того вместе с теплом всегда не хватает, поэтому очень давно на смех прислуге она велела снять тяжёлые шторы, оставив лишь полупрозрачную тюль, украшенную ручной вышивкой. Старкова звучно выдыхает, морща нос, которым уткнулась себе в колени, собравшись в один унылый и мрачный комок. Иногда она не устаёт себе напоминать, что Николай, близнецы, Женя — они все в ней нуждаются. Это нельзя назвать одиночеством. Но сколь часто Алина себе о том напоминает, столько же и винит себя за то, что собственные пустоту и бессилие не восполнить ничем. Это то, чего другие не могли понять, и она их в этом не винила. Мал сперва говорил, что это «благословение». И она ему верила, решив, что это было их шансом на спокойную жизнь. Сама себя наказала.       Госпожа царская советница нисколько не сомневается, что пока под ночь она заберётся по тяжёлое одеяло, читая одну из своих книг, сам государь угодит ей своим присутствием. Вероятно, Николай и правда верит в то, что Старковой известно, что с этим всем делать. — Тешите большие уши и длинные языки прислуги, ваше величество? — спросила она, едва бросив взгляд на мужчину, что расселся в кресле неподалёку. Алина положила поднос с едой себе под руку и, склонившись над тем, подцепила пальцами очередной кусочек хлеба с хрустящей корочкой и намазанным на него мясным паштетом. «Особенно теперь, когда царица под одним из множества предлогов по доброй воле сослана в летний дом Ланцовых на юге Равки». — Обязательно поделюсь с ними радостью, что ты питаешься, — может, девушка и не понимает отраду своего царя, зато сама испытывает переливы хоть какой-то радости, потому что до последнего сомневалась, что сможет есть. Вспоминать о том, что зачастую от еды рвёт ещё до того, как та оказывается во рту, не хочется совершенно. — Николай, пообещай мне кое-что, — отряхивая пальцы от крошек, начала Старкова раньше, чем он мог бы спросить. Мужчина заинтересованно наклонился вперёд. Она знает малую часть историй рассказанных мамой мальчика, которого все знали под совершенно другим именем, и не сомневается в их правдивости. — Держись от этого ребёнка на расстоянии и всегда смотри по сторонам, — и мгновенно тянется за одной из своих подушек, когда Ланцов начинает смеяться. — Я серьёзно! — Я лишь рад, что мой бесценный голос разума не ломает это всё, — и указывает вокруг себя, будто Дарклинг является проблемой масштаба лишь этих скромных покоев. «Нельзя сломать то, что уже сломано, Николай», — думается невзначай. И починить это не так легко, как заурядную игрушку. Скорее, невозможно. — Я знаю, что ты хочешь, чтобы я поговорила с Багрой, — поясняет Алина, пережёвывая очередной кусочек хлеба. Нетрудно догадаться. — Но боюсь, тогда ты лишишься своей советницы. В последний раз, когда я ступала на тот порог, ей почти удалось этого достичь. — Не так всё прискорбно, она довольно милая женщина… — Сказал тот, кого она зовёт щенком! — иногда Старковой искренне кажется, что Ланцов её последняя забава на этом веку и, несмотря на скверный характер, она никогда не устаёт им потешаться. — Спешу напомнить, что я убила её сына, и Багра меня ненавидит, — хотелось бы сказать, что она понимает эти осколки смутного подобия материнских чувств, но какое право Алина имеет судить? — А перед этим её славный ребёнок уничтожил часть города, она сама прыгнула в пропасть, и они оба оказались непонятным для нас образом живы, — разводит Ланцов руками. — Я нисколько не буду удивлён, если мне явится образ Санкт-Ильи, чтобы передать послание своим добродушным родственникам. — Я сказала своё слово, Николай, — утверждает она ясным, словно безоблачный день, голосом, откладывая всё ненужное с постели. — Я лишь верю, твой хитрый ум понимает, что у тебя нет заклинательницы солнца, которая могла бы броситься под летящий в тебя разрез. «Вот и славно», — думается невольно, когда мужчина наигранно жалостливо вздыхает, откидывая свои волосы назад, так что можно действительно поверить в его незнание дальнейших действий. Вообще-то, Алине нравится заводить их всех в тупик. Хоть какая-то радость для её бренного тела. Главное, чтобы тупик однажды не оказался обрывом. — А теперь, будьте добры, покиньте мои покои, ваше величество. Я хочу спать.