за год до основных событий работы
pov Алина
В Ос-Альте чуть менее недели назад сошёл последний снег, явив своим жителям грязь, стелющуюся по дорогам, и серые краски просевших за зиму крыш. И вопреки тому столичные купола вновь искрятся в лучах солнца, что с каждым днём набирает силу. Где-то вдалеке неотрывно лает уличный пёс. Алина сильнее натягивает капюшон, скрывая лицо в тенях, заслышав, как первыми ростками дневной жизни города стучат ставни. Раннее утро острыми крючками колючек цепляется за внутренности, заковывая тело в суровый холод. Она улавливает запах варева и мяса, когда первые широкогрудые мужики с блестящей кожей распахивают деревянные створки, чтобы заполнить свои прилавки кушаньями. Пахнет вязкой сыростью, пока подошва сапога в очередной раз утопает в чавкающей жиже из дождевой воды и утоптанного грунта. Вымощенная торговая площадь во властвующих сумерках ещё пустует, теряясь в гуле ветра. А улицы, что полнятся прижатыми друг к другу домикам словно сужаются всё туже вокруг царской советницы. Старкова была у стен Ос-Альты. У её огромных ворот знаменитых двойных стен. Вновь наблюдала за неказистым лагерями и своеобразным бытом пилигримов, которые все словно единое целое минутами ранее поднялись для утренней молитвы во имя их святой. Со смертью Апрата их осталось всего несколько десятков. Большинство воздвигает свои временные обители там, где построили алтарь на предположительном месте гибели заклинательницы солнца в борьбе с необъятной тьмой Тенистого каньона и Дарклингом. Девушке хочется верить, сторонников святой не становится меньше. Они кочуют от городов к самым забытым сёлам, неся с собой эхо молитв, превозносящих имя Санкты-Алины. Теперь, если старательно присмотреться, за верующими следуют их тени в чёрных рясах. Зоя рассказывала о том, что за несколько месяцев до возвращения Дарклинга, его духовных сторонников у стен столицы было много… Много больше. А потом на радость суеверным горожанам, беспокойной знати и недовольству Триумвирата, они стали постепенно уходить ещё до того, как их святой восстал из мёртвых. Разумеется, Старкова знает, что они никуда не исчезли, как бы то ни претило. Культ Беззвёздного святого струится сквозь равкианский народ как одна из самых чёрных отрав. Раньше они желали того, чтобы Дарклинга на уровне церкви причислили к лику святых. Сама же Алина не знала юного Юрия Веденина. Ведала лишь то, что Николай заманчиво обещал исполнить желание его сторонников в обмен на знания, которые походили на одно лишь подобие глупейшей детской сказки. Но теперь нет ни фанатиков у дверей Ос-Альты, ни доверчивого мальчишки — одного из многих глупцов, кто оказался обманут. А Дарклинг ходит по земле прежне гордо, будто не та его проклинает вместе со всем живым. Завидев на ткани своего угольно-чёрного плаща россыпь тёмных пятнышек, девушка невольно осознаёт, что совсем не заметила, как начался моросящий дождь. Правда, нисколько не выходит заставить собственные ноги поторапливаться, чтобы не быть унесённой водоворотом городской жизни. Старкова, невзначай оглядываясь назад, сварливым тоном бурча, напоминает себе, что ей запрещено ходить к стенам без сопровождения или, тем более, выходить за них. Однажды её там уже узнали. И не появись тогда близнецы, мученичество могло настать много раньше. Но она не может отказать себе в подобных прогулках из верхнего города, принадлежащего знати — военным и чиновникам, их домочадцам, слугам и любовницам; к самому краю нижнего, что полнится пыльными закоулками, и обратно, пока жители столицы лишь начинают пробуждаться ото сна. Это помогает поддерживать её слабое тело в достойной физической форме, пока она, утонув в делах, далека от тренировок. Стоит признать, Алина любит ту внешнюю часть Ос-Альты, которая немногим ближе к «реальному миру», скованному ужасами войны, но всё ещё живому и едва ли сломленному. Все эти мастерские и разбросанные повсюду часовенки, крики ребятни на витиеватых улочках, пронизанные живостью площади, полнящиеся естественным шумом. Больше семи щедрых на ужасы лет прошло с той поры, но столичный пригород всё ещё напоминает о тех долгих месяцах, в которые она путешествовала или, вернее, бежала по всей Равке. Странно видеть то время мановением в сердцах желанной свободы. Но всякий раз оборачиваясь назад и страшась напороться на стальные копья яростного взгляда Дарклинга, что, как ей казалось, наступал ей на пятки, Алина впервые за тройку лет с окончания Гражданской войны чувствовала себя сильной. Ей думалось, что она во всей своей прочной воле совершила непосильное — обокрала его, взвалив на себя ношу, которой его чёрное ледяное сердце не было достойно. Какой раз тогда её наказали за непомерные для неумелой девчонки позабытые амбиции? Святые всегда были щедры на кары и никогда на благословения, сколь бы она их не молила о последних. Ей все отросшие когти повыдёргивали и швырнули в грязь лицом как слепого котёнка. И в какой мере бы ни была лестна мысль о том, что они оба с Дарклингом в той недостойной борьбе вновь проиграли, Старкова всё больше убеждается в вероятности его незнания. Иначе он бы давно пришёл за ней, заслышав о совершённом. Того бы Чёрный Еретик не спустил ей с рук. Переходя мост над широким водным каналом и рассматривая покачивающиеся на воде лодочки, девушка невольно хмурится. Мысли полнятся противоречиями. А может, он просто ждёт. Вдалеке слышится разрезающий тишину колокольный перезвон, так что Алина ускоряет шаг. Стоит вернуться до того, как люди выйдут на утренние службы.•
Зеркала в золотых рамах, что украшены драгоценными камнями и жемчугом, встречают её породнившейся болезненностью. И никогда тенью, нависающей за спиной. Солнце россыпью лучей отражается от излишней роскоши, и Алина со всем желанием позволяет себе стоять с пару минут вот так, перевесив через руку верхние одежды и любуясь не столько своим отражением, сколько тёплым светом, ветвящимся по вычурным коридорам Большого дворца. Каждая бисерина переливается перламутром вместе с множеством бусин, коими расшиты плечи бархатного пиджака. Одежду у швей она заказывает сама, не предпочитая доверять подобное своему царю. Вероятно, от знания, что Николай не упустит подобной лестной его вкусу возможности. «Возможно, в этот раз вы хотели бы платье, госпожа? Или одну их тех юбок, что так любят наши дворянки?» — спрашивают у неё всякий раз в ателье. «Попробуйте потренироваться с Тамарой в юбке, и она выиграет любую битву, даже выронив топоры из рук от смеха», — хочется невольно высказать, но София молвит лишь «на то моя воля». Малу нравилось видеть её в сарафанах или с повязанным на поясе фартучком. Она помнит, как он улыбался и ворчал, мучаясь со всеми этими завязками. Старкова безотрадно думает, что больше прочих ей был по душе кафтан гришей, что пылился в то время глубоко на дне одного из сундуков. Его полы не требовалось подбирать, чтобы не пачкались, и бежать было удобнее. В нём она не чувствовала себя столь уязвимо, будто от одного порыва ветра ей дóлжно распасться на что-то меньшее, чем мог бы быть прах. Алина сбавляет шаг, завидев двух служанок, что поджидают у дверей очередных покоев, сложив руки под животами. Их белые бесформенные платья и чепчики в лучах утреннего солнца отливают молочным оттенком, а кожа округлых щёк блестит. Девушки, следуя уставам, кланяются, лепеча верное этикету «доброго утра, госпожа». Старкова, держа шаг, сворачивает за ближайший угол, ускользая в тенистую глубь одного из дверных проёмов, но не покидая тот. Истинное благословение, что в такое время Большой дворец ещё спит. Посмешище всегда страшило больше, нежели дурная слава, следовавшая по пятам, уже думается, с самого рождения. — И куда она направляется в такую рань? — слышится чужим ясным голосом. — Говори тише! — одёргивает одна другую, понижая тон до рваного шёпота. Поднимая взор к высоким белокаменным сводам дворца, Алина не старается подавить одну из на редкость в эти дни искренних улыбок. В Малом дворце всякое слово поглощают стены, но Большой по своей сути имеет иной характер. — Тот привратник*, которого перевели недавно, проболтался, что она вновь проводила ночь в компании его величества. — Брось ты это! Брось! Вас послушать так наш царь всё свободное время одаривает её своими улыбками. Болтаете всякое. Ни фигуры, ни вкуса. Мордашка вся кислая и хворая. Ещё и одевается как один из тех мальчишек-неумёх. Хоть бы постыдились о государе столь нелестно судить. — Судя по ночному звону цепей и звукам из царского крыла, мужчины Ланцовых продолжают отличаться своими грехоподобными утешениями, — до липкого отвращения, растекающегося по коже, смеётся одна из девушек. — Иноземная красота не всем приходится по нраву… Вновь ступая на голубое полотно ковровой дорожки и потупив голову, Алина задумывается. Как давно она стала это делать? О сколько острых камней пришлось удариться головой, чтобы стать частью этой плетущейся во лжи и копоти паутины. Она на это беспорядочное творение очередную нить — одну из многих, своими руками укладывает. И кого пытается защитить? Кто-то потянет за концы, и Старкова споткнётся о собственные сети. Зачастую ей хочется плеваться, заслышав всякое юродивое слово о Николае. Но об их царе слывёт молва так, как он сам желает, чтобы о нём говорили. «Я не разочаровываю своих людей, а пренебрегаю их ожиданиями. Чем смутнее о тебе представление, тем больше потом удивление и меньше недовольство», — что ж, ни он, ни его советница тем не уставали пользоваться. — София, постойте, — она едва не оступается, продолжая рассматривать начищенный ворс под ногами, но сбавляет шаг, едва ли элегантно поворачиваясь. И мгновенно приседает, глубоко склоняя голову, так что остриженные волосы падают ей на лицо. — Моя царица. Голос с заметным акцентом, что принадлежит юной Эри, всегда такой. Нежный. Приглушённый в своём звучании, будто она не утруждает себя думами о том, слышат ли её. А интонации спокойные, точно девушка являет собой непоколебимую водную гладь. Алина не спешит поднимать взгляд к очам правительницы, что так и манят своим золотистым блеском. Она смотрит, вернее, монаршей особе за плечо, где приторность улыбок сходит с лиц четвёрки фрейлин, что все словно одна одеты в голубые платьица. Сама же Эри в одном из цветов своего дома — зелёном, что заключает её в туманное подобие бесконечной доброжелательности и умения находить общий язык с любого нрава живым существом. Густота тёмных волос собрана сзади, думается, в одну из излюбленных витиеватых причёсок, что украшена искусным множеством живых цветов. Их бутоны походят на разноцветные горошины. Те — самых разных заморских сортов, специально выращивают для неё в теплицах Малого дворца. С аккуратных ушей к плечам тянутся золотые нити серёжек, искрящиеся прозрачными камнями. Её пышное платье с множеством юбок, сшитое на манер моды бывшей царицы Татьяны, делает шуханскую принцессу крупнее, но в действительности она весьма утончённая и немногим ниже даже государевой советницы. Их царица никогда не пытается скрыть свой естественный для южного народа рост, даже если рядом со своим мужем она выглядит едва шагнувшей за зрелость девочкой. У шуханских женщин и вовсе не принято услуживать. И Алина не раз видела, как Эри это ломает. Потому что от неё ждали иного. Равка видела достаточно чужих нравов и со всем своим противоречивым духом не желала подчиняться, пусть и силы у этой непомерно гордой страны остаётся всего на пару столь вольных вдохов. Одно время Старковой было даже жаль девушку, что так близка к ней по веку. В другое, ей казалось, что заключённым в оковы неподвластных обстоятельств, им будет нетрудно ладить друг с другом. Но всё изменилось, когда Алина осознала, сколь велика пропасть в разлитых по крови принципах и нравах. Большей опасностью, чем голос Эри поблизости, мог бы быть лишь Дарклинг или собственная суть, что спрятана в забвении. — Ваше величество, я не ожидала быть удостоенной такой честью в столь ранний час, — рассматривая то полированные стены, то золотящиеся рамы пейзажей где-то в глубине представшего коридора, Старкова желает лишь провалиться сквозь всю роскошь Большого дворца. — Традиции родного дома меня не оставляют, — улыбается Эри извечно одинаковой мягкой улыбкой. Фрейлины за её спиной перешёптываются, на что Алина лишь чуть ведёт головой в сторону, смотря с вымученным равнодушием. Разумеется, в их глазах она крутится вокруг царя, а теперь перед государыней стоит в грязных сапогах и с блестящей от пота кожей. Редкое бесстыдство. — Шу встают с первыми лучами восходящего солнца. «А ещё называют чаем всё, что по вкусу напоминает траву и цветом привлекательным не отличается», — и совсем не хочется знать, сколь нелепо сейчас выглядит учтивое лицо царской советницы. — Оставьте нас, — шуханка одним плавным движением взмахивает рукой, вслед за чем каждая из девушек услужливо откланивается и, тихо посмеиваясь, удаляется за спиной своей правительницы. Собственная кожа покрывается подобием ледяной корки, но Старкова не позволяет себе выказать страха. Вот ещё… Стоит признать, бывший монарх пугал её много меньше. Названый отец Николая не обладал тем, чем на уровне мастера властвует Эри. Глубоко скрытым коварством и тонким мышлением. — София, будьте так добры, выпейте со мной чаю. — Разумеется, моя царица. Как пожелаете. Алина ненавидит это. Ненавидит, что за всей этой завесой бесконечной вежливости и верности она не может сказать нет. Даже если в ладони юной царицы сейчас окажется кинжал, даже если во взятой в руки чаше будет разлит яд. Софии Морозовой велено следовать за Эри по коридору в одни из многих её покоев. Каждый представитель этого рода, чью фамилию она бессовестно носит, без сомнения свернул бы ей шею за подобное надругательство над всей их надменностью и силой. Пока эхо шагов разносится по коридорам дворца, Старкова мельком глядит на тени, что верно следуют за ними. Иногда ей кажется, что даже воображаемый ею Дарклинг всё свободное время проводит за своими хитро сплетёнными планами вместо того, чтобы продолжать очернять её мысли. «Почему ты стоишь здесь, Алина?», — прошептал он ей однажды, пока девушка в один из многих дней стояла перед своей царицей, что восседала на возвышении в окружении золота одного из царских тронов. — «Тебе наречено иное», — протянул мужчина так, будто в любой момент мог скользнуть пальцами по щеке, чтобы следом схватить за подбородок, развернув к себе лицом. Как у него всё и всегда было удобно. Не преклоняй колени, встань, уйди, откажи… В такие моменты Старкова не устаёт напоминать себе, что Дарклинг есть худший из таящихся опасностей. И ей не дóлжно бояться. «Но ведь и ты склонял голову», — отбила она в одной из тех привычек, которые не понимала. И делал то большее количество раз, чем кто-либо мог себе представить. Сложная долгая игра теми фигурами, которые не каждому ложились по руке. Дарклинг не ответил, будто мог её словами оскорбиться. Алина не сразу замечает, с какой силой сейчас собственные ногти режут кожу ладоней. Легко сказать, что неопытная правительница недостойна твоего страха. Но не удаётся придержать беспокойное сердце, когда последнее их единение чуть не закончилось трагической смертью царской советницы. Если бы не мастерство Жени… Они бы даже не узнали, что Эри могла быть причастна к событиям, которые липким веществом осели в памяти. И всё же. Лишь могла в недостоверности и смутности минувших событий. Раньше, чем Старкова была бы способна заслышать аромат множества цветов, Зоя явилась им навстречу во всём сиянии своей стальной безупречности. Она не утруждает себя лестными улыбками и даже на более мягкий тон не разменивается. — Ваше величество, позвольте забрать у вас госпожу советницу, царь желает её видеть. Говорят, в столицу прибыл гонец с вестью, которая не требует отлагательств, — Назяленская делает всё иначе и совершеннее, чего нельзя сказать о других. Она даже следует дворцовому этикету так, будто это не стоит и пылинки на завитке её чарующих волос. Ей идёт вся эта придворная жизнь и по лицу гриши никогда не скажешь, о чём в действительности она думает. — Разумеется, раз дело столь важное. Зоя, не разменивая время, в скудную благодарность откланивается и, беря Алину под руку, направляется прочь из спального крыла. Хватка ладони шквальной столь крепкая, что Старкова с лёгкостью может представить, как на коже остаются синяки от чужих прекрасных пальцев. Со своим чуть вздёрнутым подбородком и грозным видом Назяленская походит, скорее, на огнедышащего дракона из сказок. Стоит им немногим отдалиться, Алину одним лёгким движением притягивают ближе, выговаривая шёпотом короткое: — Держись от этой змеи подальше. — Зоя! — фыркая, выдёргивает руку Старкова, хотя стоило бы рассмеяться. «Держись подальше». Будто это так легко! Эри не может повлиять на её положение при царе, но к словам монаршей особы среди дворян принято прислушиваться. И шуханка могла бы с лёгкостью превратить жизнь Софии Морозовой в много большее несчастье. Тем более, когда каждая живая душа в этих стенах желает высказать недовольство о неугодной советнице. — Она твоя царица… — Если бы каждого монарха заботило, что о нём говорят, по улицам городов лились бы реки крови, — невозмутимо подмечает Зоя. — Я слышала, в королевской династии Шу сёстры веками травят любовников друг друга. Неутешительная традиция. — И кому из нас двоих следует чаще проверять свои яства? Чужие уши и глаза мало интересуют причины, потому любое сказание передаётся от уст одного к другому, искажается и теряется в множестве желаемых истин. Сколь скучны чужие жизни, что люд готов поверить в любую небылицу? И не всегда то скука, страх перед окружающим миром, что нередко заставляет обращаться к не принадлежащим тебе жизням. Назяленская, думается, из множества тех буре подобных оттенков соткана. В одно время она посещает покои царя утрами и вечерами, в другое сопровождает того в разнородных путешествиях, а иными днями и вовсе пропадет по ночам. Алина с ней о том не говорит, и сама Зоя упомянутым рвением не обладает. Думается, так лучше. Они вдвоём в этом похожи. Близки не от того, что знают секреты друг друга, а потому что не обделены закономерным уважением. При всём упомянутом выглядит шквальная поистине безупречно, устрашая каждого, кто мог бы стоять в её близости. Может, Николай и доверяет своей советнице ведение дел Равки, но генералу Второй армии он доверяет самого себя. И Старковой не хочется гадать, какое из тех доверий ценнее. Назяленскую её вопрос не задевает, скорее, служит напоминанием, которого Алина ей не желала. И пусть Ланцов сам выбрал себе царицу, Зоя впереди многих настаивала на женитьбе. А приличной давности выходка, когда Алину почти удалось отравить, послужила предупреждением не только царской советнице, но и всем монаршим приближённым. То могли быть и солдаты личного отряда Тавгарадов, которым в столице не разрешили остаться. То могла быть и сама Эри, чья причастность выглядит прозрачнее стекла гришей. На последний вопрос Назяленская не ответила, лишь пихнула под бок, пока была поблизости. — Ты вновь переломаешь мне рёбра, — отсмеиваясь, вздыхает Старкова, обнимая себя обеими руками, будто удар действительно мог бы быть сильным. — С удовольствием стащу такое завидное удовольствие у близнецов, чтобы переломать тебе пару косточек, госпожа советница.•
Часом ранее Зоя оказалась весьма близка к безрадостной истине. Правда, прибыл вовсе не гонец, а один из шпионов Тамары, который не предпочёл бы передавать подобную информацию на бумаге. Они возобновили поиски Дарклинга совсем недавно после пятилетнего перерыва и не стоило рассчитывать на скорую удачу, но от чего-то хотелось надеяться. Каждый сведущий был истощён этой многолетней неопределённостью. Пока Чёрный Еретик бессовестно и вольно ходит по этой земле, никому не будет покоя. «Эта деревня находится между Долиной двух столбов и Сикурском, стоит у подгорья Сикурзоя на бурной реке. Люди там живут верующие и до страшного суеверные. Поговаривают, что у них за лесом живёт человек, который заклинает тени. Мы нашли дом. Из печки валил дым, но мы никого не обнаружили». «Вам повезло», — полыхает в глазах каждого из присутствующих, пока они сидят за столом того, кто чёрным проклятьем лежит на существовании всякого живущего и ещё многих до них. В последний раз — в последнюю от него весточку пятилетней давности, Дарклинг ясно дал понять, что не потерпит эти кусающие ему пятки помехи. Когда он только сбежал из Большого дворца, его искал специальный отряд, тренированный близнецами. Тот состоял из нескольких членов королевской стражи и солдат Первой армии. До тех пор, пока меньше, чем через пару лет, когда они оказались наиболее близки к поимке Еретика, их всех вместе не доставили ко двору, в подлинном смысле изуродовав огнём. Николай считал ошибочным свой указ. Алина винила себя. В то время, прожив немногим больше года при дворе, она малым образом походила на человека, скорее, на безжизненное тело. Почему-то идея поджечь дом, в котором мог остановиться Дарклинг, казалась ей достойным напоминанием если не о чужих потерянных жизнях, то о Керамзине, который был для неё последним пристанищем. Если молвить откровенно, она не предлагала то всерьёз, сказала лишь невзначай, запутавшись в ворохе мыслей и собственных трагедий, а Ланцову её идея пришлась по душе. «Нет ничего приятнее, чем бить по врагу его же оружием», — проворковал он тогда. Правда, всё то виделось «легко», пока сам Николай не перехотел столь жестоко разбрасываться жизнями своих подданных, а Старкову не стошнило себе под ноги от вида обгоревший частей тел, что с трудом напоминали человеческие. Представлять предсмертные мучения и не хотелось совершенно. То не укладывалось в голове. При всей общей глубинной ненависти Дарклинг не был тем, кто поступал подобным образом из-за дерева или камня, которым дóлжно не простоять и пятидесяти лет. Одним святым известно, что тогда произошло на самом деле. И чем больше времени утекает сквозь пальцы, тем страстнее Алина хочет знать о тех обстоятельствах. У Дарклинга всегда находится причина и не существует понятие о том, сколь велика необходимая жертва. Бóльшим вопросом с минулого остаётся лишь то, что Апрат погиб с преступлением в один день при обстоятельствах не менее дивных. И как бы не было желанно судить Еретика за каждый из тех грехов, его причастность не была определена. Вероятнее всего, они все — лишь глупцы, что пытаются разгадать загадку, условий которой не ведают. Или где-то ничтожно ошибаются. Неизменно от того, если судить по услышанным словам, кусочек головоломки уже лёг им на стол. — У нас каюты на Стриже простаивают, — едва ли без своего хитрого умысла говорит Николай, вытянув ноги и восседая во главе стола в зале военного совета. — Хвастовство вам не к лицу, ваше величество, — Старкова перебирает пальцами холодную рукоять меча, смотря куда-то поверх головы своего царя. Кому в этих палатах могло бы быть неизвестно, почему Ланцов желает её присутствия? По той же причине, что и Апрат под сводами Белого собора не мог обходиться без неё. И хоть это перспектива с сомнительной возможностью выбора, Алина устала быть трофеем. Вздыхая, она безрадостно переводит взгляд на близнецов, покидая таинство за вершащим судьбы столом. — Помните, кого вам дóлжно защищать. Пусть собственная святость ныне видится самой большой нелепостью, непоколебимая вера Толи и Тамары завораживает. Девушка может выглядеть хворой или вовсе не походить на себя настоящую, а близнецы не перестают видеть в ней святую, что мученически пала в песках каньона. В такие времена Старкова чувствует себя ещё большей предательницей — столь скверные думы посещают её голову, так что не удаётся никому взглянуть в глаза. Равка потеряет малое с гибелью Софии, об истинах которой никто не поведает. А вот Николаю необходимо жить. Взойдя на новый мудрёный корабль, что смастерили на Золотом болоте, Алина имела удовольствие наблюдать, как Николай, скользнувший в сидящую на нём с иголочки форму, и Зоя давали последние инструкции и указания Жене и Давиду, что стояли поруч во власти заходящего над дворцами солнца. Вероятно, Женя одна из самых достойных компаний Эри, это даже в своём роде забавно. Стоя на аккуратном причале, что построили на берегу озера, Тамара глубоко поцеловала Надю, так что светловолосая девушка фактически исчезла за широкой спиной шуханки, пока Адрик им назло неподалёку поскрипывал своим протезом, ветром поднимая волосы сестры в разные стороны. Вряд ли сестре и брату известно, почему им велели на несколько дней покинуть Лазлайон*, и за кем отправляется этот корабль. Иначе они бы не выглядели такими счастливыми. Однажды Старкова имела смелость поинтересоваться, какого Тамаре лгать своим близким. «Cimo era sech», — ответила ей девушка, затачивая лезвие одного из своих топоров. — «Я выбираю себя». Только склоняя чашу над своими и чужими страданиями, я могу выбрать себя, — Тамара желала лучшей жизни для своей жены и её брата, вероятно, даже для подружки Адрика — Леони, которая милостью святых не знавала всех тех страданий. Думается, слишком самонадеянно со стороны Алины рассчитывать, что в весточке своим близким не было смысла. И что она напишет в письме? Выдумает очередную историю про важность государственных дел, и что сама обязательно будет в порядке? Вновь солжёт. Если сведения верны, Мал недавно вернулся с юга в крепость Полизной и, если получит дозволение от командиров, сможет отправиться ближе к северному фронту вместе с Мишей. И за всеми этими неутешительными мыслями, девушка понимает одну простую истину. Им всем есть, к кому вернуться. Встречи с ними ждут. Может, не без доли определённой зависти, ей хочется немного того, что есть у них. Старкова ёжится в своём угольного цвета плаще, невольно касаясь одной из пуговиц на горловине, что состёгиваются друг с другом хитро сплетённой цепочкой. Диски неведомого ей металла походят на раскатанные золотые монеты с отчеканенными на них изображениями оленьих рогов, рассечённых волнистой линией. Дивная работа и служит хорошим напоминанием вместе с чудящейся тяжестью ошейника и болью в старой ране на плече. Вместе с памятью о нужде в усилителях и их жестокой цене. «Тебе нужно лишь позвать, Алина», — является с очередным порывом ветра, холоду которого до девушки добраться не удаётся. «Не дождёшься», — хмыкает она, наблюдая за тем, как последние члены путешествия за смертью поднимаются на палубу. Пусть и сама вечность на стороне Дарклинга.•
Зáпочна. Начало, если переводить на равкианский. Несмотря на то, что Долина двух столбов находится всего в нескольких днях езды от этой деревни, близостью к горному массиву Сикурзоя имеет немалое значение в быту. Подножья домиков вытянуты к верху словно юбки, а сами здания укреплены булыжниками. Из последних же сложен каменный мост, что раскинулся в видимой близости от деревни над обрывом, где властвует бурное течение горной реки, и переливается в лучах солнца самыми сказочными оттенками. Близ сего действа высятся выбеленные стены ухоженной церкви, чей единственный купол являет собой мозаику из красных, синих и фиолетовых плиток. Николай, который не был бы скуп на возможность привлечь к себе внимание, вместе с близнецами сразу отправился в раскинувшийся по другую сторону деревни хвойный лес, который им следует пересечь. Алина же, не посматривая за тем, следует ли Зоя за ней, отправилась ближе к реке. — Это рыбу где-то вынесло на берег, или тебе неспокойно, госпожа советница? — не без утехи тянет Назяленская, одним порывом ветра нависая где-то сзади, пока Старкова недвижима на своём месте и осматривается вокруг себя. Они остановились на негласном разветвлении, отсюда путь остаётся лишь к святыне или на другой край обрыва. Дивно вопрошать о чужом умиротворении, если ведать причину их прибытия. — Осмотрись вокруг, — велит советница и пока поворачивается на одном месте, едва ли не спотыкается о сапоги Зои, но внимания не обращает. — Не замечаешь? — Поселение в глуши, — хмыкает шквальная, коротко оглядываясь, — одно из множества. — Это место неестественное, — всего на мгновение Алине хочется улыбнуться. — Присмотрись, — она указывает куда-то много дальше — за мост. — Почему жители не построили там мельницу? Уровень воды поднимается к берегу, и там камни не смогли бы повредить лопасти, — девушка делает шаг в сторону с дороги и берёт Назяленскую за руку, указывая им под ноги. — Куда чаще прочего ходят крестьяне в нашей стране? — она чуть поворачивает Зою в другую сторону. — Мы не видели ни одного другого перехода через реку по пути сюда. Здесь должна проходить добрая сотня людей каждый день. Тогда почему дорога, на которой мы стоим, выглядит так, будто её разглаживают всякий вечер? — Или жители просто неверующие и не имеют нужды ходить за реку, — покачивает головой шквальная, хоть и замечает, что грунт вперемешку с галькой под её ногами плотно утоптан, но на земле нет ни следов от обуви, ни отпечатков копыт скота, ни хотя бы навоза. — И при этом их церковь выглядит так, будто они чистят её стены каждый день? — подмигивает Алина прежде, чем по-детски сорваться с места в направлении пристанища для людей, которые могли бы молить о своих жизнях у оберегающих их святых. Назяленская о чём-то ругается, недолго оставаясь позади, когда руки Старковой хватаются за тяжёлые железные ручки ворот в надежде, что те открыты. Створы дверей высятся над головой на два мужицких роста. Догадка шустрой тенью мелькает в голове раньше, чем она оказывается внутри, но когда Алина оказывается под трёхцветными переливами прозрачного купола, у неё безвольно перехватывает дыхание. Внутри нет привычных скамеек или хотя бы одинокого стула, где можно было бы воздать молитвы во здравие немощного человека. Потому что в этой деревне чтят память святого, но не молятся ему. Может, от страха, что он накажет их за деяния предков… Может, от передаваемых из уст в уста знаний. Потому что даже сам Санкт-Илья, чей алтарь во всю стену раскидывается перед взором, не был столь свят и праведен. На вытянутой фреске выше он привычно стоит во главе всех святых. Правда, ныне, в первую очередь, его окружают усилители. Хмыкая, Старкова отмечает непривычную деталь. По бокам нет ни её, ни даже Дарклинга. Противоположно тому Жар-птица огненным нимбом высится и Русалье вьётся за спиной Ильи. — Подобных десятки по всей Равке, София, — вновь молвит Зоя рассекающим безмолвное пространство голосом, пока Алина заворожённо рассматривает стены, словно и не слушая её. — Думается, я знаю, где мы, — и от того тошно. Ведь если её догадка верна, Дарклинг действительно может быть поблизости. — Вернее, что здесь произошло. В следующий момент она вновь выбежала на улицу чуть потерянная в дивной находке. Ступать на мост отчего-то сделалось боязно, хоть и Старкова осознала таящийся внутри страх, лишь сделав шаг на неровную поверхность из редких булыжников, скреплённых особым составом. Тот без сомнения в своё время являлся уникальным, хоть и сосчитать не удаётся, сколько ему может быть лет. Вероятно, столько же на него больше никто не ступал. Забавная получится смерть, если он обрушится прямо у Алины под ногами. Она доходит, думается, до середины, когда на одной из сторон обнаруживает несколько вбитых в камень штырей, что походят на куски проржавшего металла. Рука скользит дальше, пока не замирает на широкой поверхности бортика. Ветер мог бы сточить любые царапины на камне. Металл разрушился под натиском природы. Но Илья с чужих слов, прежде всего, был гениальным фабрикатором, который попрекал свойства любой из материй. Сколько они с дочерью стояли на этом мосту? Или ему достаточно было пары мгновений, чтобы оставить на камне столь глубокие отметины от ступней? Он совершил истинное чудо, применив все свои знания и уникальные умения, а они бросили его в реку с собственным ребёнком. Сложно судить о совершённом людьми, жившими иными истинами и нравами, но то деяние служит в мыслях извечным предупреждением о многом. Назяленская думает, её внешность будет слишком приметной для местных и решает обойти деревню вокруг, когда же Старкова по утоптанному просохшему грунту восходящей к горам тропы направляется внутрь непримечательной деревни. Где-то вдалеке ржут лошади в свободном выпасе, дети бегают с одной стороны дороги на другую, скрипят деревянные колёса. В дневной час население по обыкновению трудится, поэтому Алина просит о помощи двух гоняющихся друг за другом веснушчатых девчонок. Те сперва вызываются помочь, заинтересованно рассматривая незнакомку, что прибыла издалека, а после о чём-то перешёптываясь, убегают прочь, так что обескураженная Старкова не решается их окликнуть. Чуть выше по дороге встречается пара, что набирает воду из колодца. Оба с виду на пороге старческого возраста, лицо женщины покрыто морщинками, волосы её помощника полнятся частой сединой на голове и бороде. Несмотря на холод ранней весны, их кожа блестит от пота, а одежды не кажутся столь тёплыми. Алина останавливается чуть поодаль, слушая скрип веретена и звон металла, дожидается, пока мужик поднимет очередное ведро, чтобы наполнить корыто. — Дивись, — указывает тот своей помощнице, подмечая незнакомку поблизости. — И что зажиточные дéвицы запамятовали в нашей глуши? — утирая светлым рукавом пот со лба, спрашивает женщина, едва выпрямляя спину. Старкова только ныне подмечает, что они говорят на староравкианский манер. Выговаривают все звуки, чеканят слова на первом слоге и смягчают согласные. Отголосок давно мёртвого древнего языка, что существовал на этих землях ещё до того, как те получили название. Только начиная свою работу при дворе, будущая царская советница узнала, что церковный равкианский со своим предком имеет мало общего. И если на первом можно читать и писать, то второй походит на затихающее эхо. — Мы с друзьями прибыли издалека, — Алина подходит ближе, отчего женщина прищуривает глаза, рассматривая её. На мгновение кажется, что её волосы вновь побелели, поэтому люди страшатся, но Зоя видела её всего с десяток минут назад, она бы сказала. Пожалуй, упоминать, что Старкова ступила к ним в компании царя и нередко его сопровождает не стоит. — Мы не желаем никому зла. — Кем бы ни были ваши друзья, забирайте их с нашей земли и идите прочь, — только когда мужчина закрывает собой свою знакомую, девушка волей осознаёт, что они её бояться. — Но… — Не кличь на себя беду, девонька. И не расхаживай в другой раз с этим клеймом у себя на груди. «Куда уж больше бед», — думается не без обиды на собственную судьбу, когда Алина касается пуговиц под собственным горлом, что расположились по обе стороны от сердца. Вот что так страшит местных. Изображение рогов оленя. В той же мере, что нарушают их покой молчаливо стоящая церковь и безлюдный мост. Но в Равке рога и триптихи необыкновенных животных нередко изображают повсюду, даже над тем алтарём были изображены усилители. Почему именно те, что носит советница, страшат людей? Старкова даже не знает, кто изготовил этот плащ. Тот стал для неё подарком в трудный час, и она даже не запомнила имя того мужчины. Может, он вообще его не называл. Ей и вовсе не было известно много об этой вещи, кроме того, что она крепка, тепла и укрывает её от ног до пят. — Это определённо походит на ткань, из которой шьют кафтаны гришей, — поправив очки, подтвердил Давид, вращая подол плаща в руках много лет назад. — Это, — он коснулся каждой внутренней застёжки и пуговиц с цепочкой на груди, — на нашу сталь. — А это, — фабрикатор метнул ладонь к внутренней подкладке, — на шерсть. — Почему ты говоришь лишь «походит»? — неприятное скользкое ощущение тогда завладело собственным телом. — Потому что они ими являются и нет одновременно. Ткань и металл много крепче наших, и они не поддаются моим рукам. Я не нашёл ничего, что могло бы изменить их свойства. Я постарался воссоздать механизм застёжек на бумаге. Он не совпадает ни с одним, который могли бы использовать гриши. И шерсть… Мы не умеем наделять материю живого подобными свойствами. Любая другая уже бы испортилась от влаги и пыли. Как бы ни был велик тогда научный интерес Костюка, у него совсем не нашлось времени, чтобы изучать лишь «плащ». И Алина забрала его назад, не стремясь упомянуть, какой кинжал был прикреплён к внутренним ремешкам вещи. Эти двое остались парой немногих хороших напоминаний о времени, которое она провела в бегах в плохо забытом прошлом. Но спорить с суеверными из поколения в поколение людьми она не стала. Встретилась с Зоей у подножья деревни, чтобы отправиться дальше. Николай, к удивлению, действительно встретил их на другом конце хвойного леса. — Пристройка походит на мастерскую или кузню, — высказывает Ланцов догадку близнецам, рассматривая строение вдалеке. — Это и есть мастерская, — подтверждает Старкова, выходя из-под тени деревьев. — И мы все знаем имя мастера. — Если сейчас на одного святого в моём обществе станет больше, эта страна больше не получит от меня ни одного доброго слова, — закономерно ругается Зоя, пока они идут по полю с увядшей за зиму травой. У подножья Сикурзоя стоит заурядная в представлении равкианцев двухпечная изба, сложенная из гладкого бруса. Стены вытянуты к верху, а крыша имеет форму заострённого треугольника, словно строение так и стремится к верхушкам нависающих позади гор. К тому нелепым осколком камня пристроена, думается, мастерская с вытянутым в ширину дымоходом. — Во имя праведной дипломатии стоит в начале поблагодарить его за славных добродушных потомков, — улыбается Николай. — Он и сам вряд ли отличался добродушием, — шепчет советница себе под нос. Алина от того безо всякого одобрения замечает за собой, что нередко её ноги спешат вперёд, перегоняя остальных, что не соответствует этикету. Будто осматриваясь вокруг, она взаправду может не ощущать очередной опасности. Будто сами те стены зовут всё ближе и ближе её — прежне наивную и верующую в чудо. Надлежит встать в непосредственной близости, как истинное таинство является перед глазами. Пусть хочется верить, немногие пересекали тот лес, но видится неудивительным, какое множество суеверий и сказаний сковывает эти места. Жить близ подобного творения и дар, и проклятие. Подойдя вплотную, девушка не способна подавить порыв прикоснуться, потому что того не увидишь издалека. Стены Малого дворца покрыты полным множеством непохожих друг на друга природных эпизодов, но таинство представшего дома в ином. Каждый кусочек покрыт безукоризненной резьбой, но то вовсе не растения и не сказочные животные… Это буквы. Те, что похожи на равкианские и одновременно отличаются во всей своей сути. Письменность исполнена редкими крючками, кривоватыми линиями и беспорядочными окончаниями. Старкова ведёт кончиками пальцев по разбросанным над строками диактрическим* знакам. От того веет закономерным безумием. Будто хозяину дома могло бы быть мало собственного стола, кожи или бересты… Будто мир не мог позволить человеку заключить свои таинства в жалкие клочки бумаги. Алина вздрагивает, когда рука сталкивает с бочкóм оконного наличника. Есть что-то привычное в искусных деревянных рамах, коих в столице на любой вкус и цвет. Старкова словно заворожённо касается тончайших деревянных линий, что переплетаются друг с другом в невиданных ранее узорах, будто материя могла быть столь податливой в руках своего мастера. Когда девушка делает шаг на ступеньку крыльца, это всё становится одним пьянящим наваждением. Она разворачивается спиной к деревьям в осознании истин, которых она не желала. Они стали ей одним из жестоких даров чужой щедрости. Чего-то древнего, что не должно было ей принадлежать. «Тебе ведь нравится это. Ведать и видеть то, что не дано другим», — Алина с несвойственной тому лёгкостью может представить, как Дарклинг сидит на перилах совсем рядом и смеётся над всем тем беспорядком, что раскидывается вокруг. И смех его звучит набором мягких мелодичных звуков. Явился бы он в церкви, будь они до сих пор связаны? Надругался бы над нелепостью чужого вознесения, как сделал однажды в часовне, что рухнула на всю его проклятую суть? Но правда скользит змеями в его словах. Остальные не могли видеть, да и кто мог бы, кто хотел бы знать дарованное ей? Под собственным плащом Старкова невольно обнимает себя руками, смотря куда-то поверх чужих голов. Зáпочна… Начало. Вероятно, однажды, многие непохожие друг на друга годы назад на месте Алины стояла заплаканная девочка семи лет. Девочка, чью любимую игрушку сломали. Кто-то, чьё маленькое сердце хотело любви со стороны матери и внимания с рук отца. Здесь с её ладоней слетел разрез необратимым знамением. Здесь родился третий усилитель, замкнув один из многих кругов чужих безумств. Здесь сама неподвластная никому воля обозначила семью Морозовых как нечто, что никогда не будет похоже на остальных. Один взмах руки. Крах и восход. Солнце, что устлано тенью. Был ли Илья первым гришом? Или были многие до него. Старкова помнит свои думы о том, что он мог бы пытаться создать своими руками кого-то похожего на него. Того, кто мог бы разделить с ним то могущество и изнуряющую ношу вечности. Илья жаждал знаний, желал каждую частицу мира. Возможно, он даже любил всякое из тех, дарованных самим мирозданием таинств. Морозовы были рождены способными обратить этот мир в пыль. И мир избрал быть жестоким к ним. Сколь бы велика ни была нужда в той плате, люди то избрали сами одной из бóльших глупостей, какие можно представить. Ведь каждый из той семьи не поскупился на ответную цену собственных мучений. И одна деревянная игрушка определила судьбу их всех. Вытканных в колыбели, что скрыта от чужих очей. Неестественных, непомерно гордых и непохожих в самой сути на остальных. Илья, Багра, Александр… Возможно, не стоит гневить судьбу, святые сделали Алине подарок. Может, она лишь ищет утешение в чужих страданиях, которым не было суждено сбыться. Но за ту последнюю жестокость собственной судьбы, обратившейся чередой страданий, быть благодарной нисколько не хочется. — Это схоже на церковный равкианский? — интересуется Старкова у Толи, когда тот подходит ближе к стенам, рассматривая письменность. — Некоторые части слов, но я не могу утверждать, что эти, — шуханец без всякой осторожности ощупывает дерево, — имеют одинаковое значение с выведенным в святых писаниях, известных мне. — Вам не кажется это странным? — девушка вновь осматривает роспись чернилами иной природы, припоминая, что с трудами Ильи они уже были знакомы. Записи, отрывки из дневников. Всё, что удалось изъять из палат Дарклинга после его неудачного переворота в Каньоне. — Реформы языка начались после того, как первый царь Яровмир объединил Равку. А значит, дом старее, чем то время, — их страна немногим старше девяти веков. Отчего-то подсчитывать возраст Багры нет желания. Тот век был достаточно велик, чтобы желать покинуть этот мир. — Илья оставил его после создания третьего усилителя. Но записи, которые мы видели… Они исчисляются лишь первыми экспериментами. Самим понятием о творимом. И… — Были написаны на равкианском, — заканчивает Николай, с довольным лицом обращая взор к древней письменности. Точно чужое замечание является для него приятным открытием. Те бумаги должны храниться у него, но без сомнения изъяты Давидом для дальнейшего «изучения». — Или это всё лишь очередное подтверждение чужого безумства, и нам не стоит искать здесь великий смысл бытия, — отмахивается Зоя, поднимаясь по ступенькам. И без всяких осторожностей отворяет незапертые двери, вместе с чем даже до Алины, стоящей поодаль, доносится волна жара, будто печь в доме к их приходу топили, не переставая. Близнецы утверждали, что дом пустует, когда они лишь подошли ближе, но сейчас их ладони мгновенно ложатся на рукояти орудий, а в темноте мелькает сталь лезвий, стоит оказаться внутри. Сени не выглядят столь примечательными, хоть Назялеснкая оглядывается в них так, будто могла бы ожидать страшной бойни прямо на пороге чужого дома. Если закрыть входную дверь, свет иссякнет, оставив их в окружении вытянутых лавок и травяного запаха. Пока остальные не стремятся пойти вперёд, Старкова проскальзывает между крупными фигурами близнецов и, пока те не успели схватить её за одежды, ныряет в дальний широкий коридор, что растягивается по сторонам едва ли освещённой тропой. Делая очередной шаг, девушка находит новую «неестественность». Полы не скрипят. Дерево здесь и вовсе не издаёт ни единого звука, навсегда умолкнув на своём веку. Стоит задаться вопросом, сколь бы многим пожертвовал Давид, чтобы побывать здесь? Это напоминает некий лабиринт. Негласные ответвления сворачивают то в одну, то в другую сторону, в тупиках являя себя квадратными окошками. Толкая очередную дверь в комнату, которая будет похожа на предыдущую, Алина думает, пусть Дарклинг окажется за ней. Пусть явится во всей своей жестокости и неумолимости. Это сделает всё проще. Но ей хорошо известно, что она ищет. Это здание всё ещё одна из равкианских изб, каких тысячи. Здесь должна быть горница. Та оказывается самым просторным помещением по другую сторону. Из открытой исполненной мельчайшей красной мозаикой печи доносится запах смолы и слабый треск тлеющего дерева, что истлевает в тени. По левую руку стоят запылившиеся лавки, образуя уголок вокруг стола, поверхность которого исполнена белыми кружевными салфетками. А по правой стене, словно в некой игре, деревянные игрушки расставлены по полочкам, уходя всё выше и выше к скруглённым сводам потолка, где с каждого изгиба свисают те же кружева. Только одни сотворены из ткани, а другие из того, что могло бы быть подвластно рукам лишь одного мастера. Сторонники, нередко переговариваясь, собираются за её спиной, пока Старкова так и стоит на пороге, рассматривая простенький стул, поставленный близ печи и искажающий картину окружающего. На что это было похоже с самого начала? Ей стоило догадаться. Правда, вера в то никак не может завладеть её слабым телом. И если догадка верна, Алине не стоит открывать рот. Мрак является в горницу мгновением раньше. И видят святые, свет не столь быстр, сколь безудержно девушка в тот момент скользит по стене дальше вглубь, чтобы с той тьмой не столкнуться. — И что вы встали в проходе! — рассекает помещение чем-то острее разреза, так что хочется лишь слиться с тем деревом, которое стало опорой за спиной. И даже то, сколь звучно в коридоре чертыхается Зоя, не унимает беспокойное сердце Старковой. Потому что они все знают этот голос. И стук трости тому вторит. Одно мгновение девушка бестолково моргает, потому что женщина, которую она когда-то знала, изменилась. Волосы её теперь точно сгустками блестящей в своём великолепии тьмы лежат на плечах, гладкая кожа исполнена живым оттенком, а помнившееся жилистое тело округлыми изгибами заключено в чёрное закрытое платье с неясным едва заметным рисунком. Святые тому свидетели, Багра всегда лишь походила на старуху, прячась в своей хижине, но сейчас она выглядит статной властной женщиной, что принимает нежеланных гостей. И уж точно она не походит на того, кому наречено быть мёртвым. Кусок чёрной ткани, повязанной на глаза, является в памяти беспрерывным потоком воспоминаний о цене, уплаченной за её — маленькой глупой девчонки, первый побег. Сегодня Алина не станет бежать, пусть бесконечность гнева Багры её настигнет. Если женщине известно, сколь низко её неумёха-ученица пала, то стоит не издавать ни звука. Потому что вряд ли сама древность забыла её ненавистный голос. — Багра, — тянет голосисто Николай, размашистыми шагами следуя за женщиной и останавливаясь поодаль, когда та садится на свой стул, кладя трость на колени. Девушка легко ловит его взгляд и безотрывно машет головой. На мгновение на его лице отражается недоумение, сколь же жалко его советница тогда выглядит? — Вы стали ещё бóльшим очарованием! — А ты всё гладишь себя по шерсти, щенок, — и каждое её слово забирается под кожу сотней проклятий, пусть и чужой взгляд обращён, скорее, к печи, чем к горстке самозванцев на пороге собственно дома. — В старости стоит задуматься о прыжке с Эльбьена, раз его скалы не скупятся на подобные дары, — Зоя заходит по пятам своего царя не то порывом ветра, не то подобием бури, являясь в палатах. — Можешь прыгать прямо сейчас, девочка, — Багра прокручивает в руках собственную трость, — мир не обеднеет. — Право, я по тому скучал, — смеётся Ланцов, отчего на лице Зои играют молнии. Она остаётся стоять, пока её царь устраивается на лавке за столом, сидя в той степени расслаблено, будто в этих стенах его титул по-прежнему имеет значение. Близнецы позади шквальной останавливаются подле прохода, не ступая дальше и спрятав сталь за свои армейские куртки. Их сложенные на груди крепкие руки, исполненные изображениями солнц, — лучшие из оружий. — Получается, вам принадлежит всё это представление? Деревня, суеверия.., — Алина, даже затаившись у стены в другом конце палат, чувствует грозовые интонации в голове шквальной. Но разве древней женщине может быть дело до её колючек? — А как мне ещё привлечь ваше внимание?! Глупцы, — твердит Багра, будто все они могут быть лишь кучкой бестолковых неучей, коих она повидала за свою жизнь многие сотни. — Вам даровали такую возможность, — всего на жалкое мгновение может показаться, что в её тяжёлом уставшем голосе звучит сожаление. — А вы совершили одну из глупейших ошибок… Допустили его возвращение, — и каждое новое слово звучит непомерной тяжестью. — Он перетопит вас всех как котят по нежеланному выводку и будет прав. — Однажды его уже одолели, — сплёвывает Тамара, будто нет того легко зримого страха перед чем-то им недоступным. Будто минулое было «столь легко» для подобных широких слов. — Одолели, — тянет Багра и доли секунд в её голосе звучат нотки глубинного смеха. Старкова от собственной глупости страшится вдыхать, не желая стать мишенью чужих испепелённых надежд, которым лет больше, чем самой Алине, дрожащей в углу. — Одна маленькая девочка одолела. И та даже не ведает, каким оружием! — трость женщины ударяется о деревянный пол. Старкова могла бы почувствовать, с каким рвением, друзья силятся не взглянуть на неё. Потому что той заклинательницы здесь нет. Лишь София жмётся от ярости чужого безочего взгляда. Что значило «каким оружием»? Клинок из гришийской стали помнится весьма ясно. — Где он сейчас? — не без собственного умысла интересуется Николай. Думается, обрушь подлинная Морозова на него весь свой гнев, он бы прежне улыбался с клятой хитрецой и раздавал комплименты. — А мне от какой щедрости знать? — кривит губы Багра. И весь мрак великодушия сына за мгновение отражается на её лице. — Я позвала вас за тем, чтобы предупредить. — Кто ему помог? — взывает Зоя к чужой древности вопросом столь же важным. Сколько по Равке ещё расхаживает таких истинно верующих, что этот мир нуждается в Чёрном Еретике? И хочется верить, женщина над тем вопросом действительно задумывается. — Как это произошло? — вторя вопросом вопросу, Багра отворачивается к печи, будто в тех тлеющих кусках дерева захоронено истинное знание. Словно угасающий огонь может быть её утерянными очами. Алина невольно вспоминает её слова о смерти, знаминавшие то, что падении Багры с Эльбьена, не было первой попыткой ни для неё, ни для Дарклинга. Сколь теперь тяжело ей жить со знанием, что выжили они все, хотя трое должны были оставить этот мир в то время? — Это сделали монахи из его культа, — поясняет Толя, пока в словах о верующих скользит особая неприязнь, хоть и его загорелое лицо остаётся нерушимым. — Одного из них сожгли. Несколько корпориалов присутствовали. Погибший до того поведал, что они говорили с девушкой, от которой всегда пахло цветами, а её волосы искрились медовым оттенком золота, — стоит задуматься, цитирует ли шуханец сейчас слова Юрия, или его библиотека ныне полнится прозой. Алина вздрагивает, когда Багра звучно усмехается, звук чего разбивается о стены властным ударом. — Одержимая глупая девчонка, — отмахивается Багра словно от собственных же мыслей. — Но не ей могли бы быть известны те истины. Во имя этой несчастной земли вы не хотите знать, кто мог бы верить в него до последнего. У моего сына, — Старкова тяжело сглатывает. Её страшит это. То, что женщина не отреклась от истины того, кого породила. Может, причина тому лишь доля некого знания. Одно время — на несколько ничтожных мгновений Алина могла бы сказать, что понимает это. — Было множество достойных союзников. И посему вам надлежит чаще глядеть за собственные плечи. — Одно время многие из нас были его союзниками, — слова Назяленской проникают глубоко ядовитым напоминанием. — Вы были наивными детьми у него под сапогами! Он переставлял вас подобно фигуркам на шахматной доске, — в своей манере ругается женщина, так что от её слов, полосующих острейшими клинками, дёргаются даже близнецы. — Считаете с каждой его смертью, с каждым именем, со всяким новым началом, от жизни к жизни ничего не менялось? Всякий раз Дарклинг возвращается хитрее, мудрее, опытнее и беспощаднее. Молите своих святых, чтобы он решил подождать до вашей смерти, потому что, видит Равка, ни один из вас не желает его скорого визита. — Мы люди неприхотливые, могли бы и сами его проведать, — юлит Николай, одно мгновение словно рассматривая пыль на столе и нисколько не скупясь на всё своё обаяние. — Щенку уже белый свет не мил? — У меня с ним весьма скверные отношения, — подмигивает Ланцов, будто Багра могла бы то видеть и отмахнуться. Вместе того она поморщилась. — Не думай, что я не чувствую его силу в тебе, мальчишка, — вздрогнувшие тени, что притаились на стенах, вторят словам своей властительницы. — Ты весь пропитан этой отравой, — Алина, думается, никогда не видела бóльшего отвращения на лице женщины. Ей никогда не удавалось доподлинно разобрать, боится ли Морозова той силы или лишь презирает? — С удовольствием бы с ней распрощался, но для того мне нужен ваш безмерно великодушный мальчик, — видят святые, Ланцов не впервые близок к тому, чтобы в него что-то полетело. И то будет не заурядное бревно. — Мне нечего вам сказать, — но никакой реакции на весь этот докучающий древней женщине лоск не следует, будто одна мысль о встрече с собственноручно созданным владеет её разумом. — И ведай бы, не сказала. Дарклинг древний. Он знает каждый камень в Равке, и где тот лежал столетие назад. Его поиски равносильны тому, что кто-то из вас будет пытаться удержать воду в ладонях. Хотите ведать, почему ни у кого из вас нет шансов? У тех, кто был перед вами, и множеством тех, что будут ещё после? — вопрошает Багра словами, которые не ждут чужих ответов. — Потому что само время играет на его стороне. И чем дольше он не является, тем хуже для вас. — Стоит следить за сединой, чтобы быть к тому моменту в лучшем виде! — если бы не собственное сдавленное дыхание, Алина бы закатила глаза и вздохнула. Благо, за неё то сделала Зоя, не умоляя святой вере своего царя. Багра молчала, отчего в горнице сгустилась тяжёлая тишина. В следующее мгновение она подняла голову прямо к проходу, будто могла бы видеть каждого из близнецов. — Поспешите на улицу. Этот дом не терпит тех, у кого сталь вместо мозгов, — и пусть Николай мог бы отдать тот приказ, скривившая губы Тамара ждала не указаний своего царя. Старкова коротко кивает головой, давая им понять, что они могут выйти. И к удивлению, они слушаются беспрекословно, точно истинно веря, что их господам не могло ничего грозить. Девушка не слышит хлопка входных врат, но тому ярким знамением становится то, что Багра встаёт со своего стула, высясь во всём своём мрачном величии. Она прежне смотрит куда-то к проходу, но голова её чуть склоняется набок. — Раньше ты была смелее, бестолковая девчонка. — А я как раз хотел вам представить..! — Ланцов мгновенно поднимается на ноги во всей своей стати и любви к подобным разговорам, но с неожиданно звучным ударом трости падает назад, будто мог быть сбит потоком ветра. Зоя, оставшись единственно возможной защитой, оказывается подле него. — Скажи мне, несчастная душа, ты недостаточно страдала? — чужой вопрос вспарывает горло сотней клинков, когда женщина поворачивает к Алине, будто действительно могла бы её видеть и нисколько не сомневаться в чужом присутствии. Подобия молний бегут по всему телу, потому что сама девушка не ведает, в каком углу могла бы найти спасение от чужого гнева. — Возможно, ты испробовала не всю боль сего жития? Или познала малые из тех жестокостей немилостивого мира? — Нет… — Дивись, щенок, маленькая девочка говорит «нет», — чеканит слова Багра, но на Николая, что впервые надевает маску серьёзности, даже не смотрит. Тот вновь встаёт, но советница одним нелепым жестом велит ему остановиться. Если в неё полетит разрез, этому дóлжно быть хотя бы безболезненным. — Тогда по какому невиданному праву ты надела на себя эту фамилию? — и что примечательно, пока Старкову тяготит тяжесть плаща на собственных плечах, женщина не говорит так, будто её чёрное сердце полнится гневом. В чужих интонациях плещется лишь насмешка над чужой глупостью. Возможно, даже простая человеческая жалость. Алина плотно сжимает металл под шеей, отчего звучит тихий звон застёжки. Одежды легко падают с её плеч в руку. Видят святые, все силы уходят на то, чтобы ноги были самой себе опорой, а разворот плеч немаловажной статью в поставе. Багра отчего-то хмурится и в какой-то момент бесконечная усталость отражается на её древнем лице. — Неужто сила трёх усилителей Морозова оказалась не так сладка, как ты того желала, девочка? — Вы знали? — без всяких давно растерянных надежд вопрошает Старкова. Знала ли Багра о цене, которую ей — глупой неумелой заклинательнице, пришлось заплатить во имя чистого мира на этих землях? Правда, мир оказался не столь привлекателен и непорочен без Дарклинга в своей сути. В последнюю их встречу та истина скользила в его словах, но суть подобного знания потерянной девочке так и не открылась. — Я тебя предупреждала, — твердит Багра безжалостным оружием, что будет хуже многих из теней. — Сколь много раз я велела тебе остановиться… Забыть о безумствах Морозова и прекратить верить в сказки, — отмахивается женщина свободной рукой, отчего рукав её платья разлетается вороньим крылом. — Вы меня подставили, — ворчит Алина в давно забытом, но глубоко таящемся отчаянии. И в какой мере забавно то, что говорит голосом девчонки, которая могла давать отпор. Лицо Николая в такие мгновения сияет необыкновенно ярко. — Тогда, в монастыре Санкт-Демьяна я верила, вы знаете, что делаете. Я оплакивала вас, и я готова была бороться за вашу жизнь. Но вам ведь было известно, как именно это ударит по нему, — качает Старкова головой не в очередной из печалей, а в одной из несвойственных обид. Потому что это её — маленькой девочки, дом сожгли. Её наставников убили, детей похитили и пытались погубить ещё многих других. И девочка та хорошо помнит отвергнутую в злости скорбь страшнейшего из монстров. — И какой выбор у меня был потом? Тенистый каньон… — Каньон, — тянет Багра и трость её ударяется о пол в подобии забавы, будто бы прямо сейчас женщина может рассмеяться, ухватившись за полы собственного платья. — Узнаю старый голосок, святая наивность. Ты и правда веришь в то, что это всё было ради тебя, дитя? Ради ваших славных подвигов или хотя бы ради этого неблагодарного народа, — женщина едва ведёт головой в сторону Николая и Зои. Сколь глупо с их стороны хотя бы рассчитывать, что Багра могла бы заботиться о ком-то из них? Она спускала на людей пчёл, сталкивала их в озеро и, хочется верить, любила страшнейшего из живущих ныне людей. Чувством древним, никому из них непонятным и недостаточным. Сколько раз старуха швыряла их в предостережения о бесконечности жертв и кровопролитий, но было ли ей самой до этого дело? «Кто из них не использовал тебя, Алина?», — нашептал ей однажды собственный мрак, рассеявшийся в безответности. И всё же, все они были лучше собственного чудовища, нависающего за плечами. — Он осведомлён? — сталь звенит на поясе, когда Старкова поднимает руки к груди. Ей доподлинно известно, что Николай будет дальше порываться сделать. И какой из ужасающих ошибок это станет, если двое из Морозовых превратят столицу в площадь для своих распрей? — Разумеется, несносный Тёмный принц знает, — безразлично произносит Багра, возвращаясь на свой стул и отворачиваясь к печи. — И равнодушен больше, чем когда-либо. — Выходит, что-то да вам известно, — голос Зои звучит громовым раскатом. Думается, то, что эта женщина могла бы ничего не знать о нынешнем существовании своего сына, походит на нелепейшую из услышанных лживых речей. Алина в то время, не страшась быть замеченной, осмеливается подойти к множеству игрушек, расположившихся на стене поблизости. В большинстве своём — это животные. Все настолько детально проработанные, что можно почувствовать мягкость их шерсти или перьев, красоту мельчайших чешуек. Выдра, лошадь, тигр, олень, царь-рыба, птица, волк… И ни одной, похожей на другую. Они сходят на живых, но не кажутся реальными из-за ужасающе мелких деревянных деталей, что сотканы друг с другом. Любой материал за такое количество лет уже бы истлел, но не тот, что был подвластен мастеру, жившему и ваявшему чудеса в ладонях. Одна догадка, посещающая голову, хуже другой… Но сейчас говорить о том не следует. Не при тех, кому тайны этого дома не принадлежат. Старкова не без подозрения находит, что за всё прошедшее время Багра молчала. — Эта война не началась при вас, — ведает им в одно из безмятежных мгновений сама древность, — и не при вас она закончится. — С удовольствием буду наблюдать из могилы за нашей славной победой, — Николай во всём своём лоске твёрдо поднимается на ноги и всего мгновение будто действительно ощупывает пространство перед собой. — Багра, не окажете мне честь… — А что, щенок, в Малом дворце уже некому обучать эту горстку крикливых лентяев? — перебивает женщина его совершенно бесстыдно. И без того ясное лицо Ланцова озаряется довольством. Потому что она ему не отказала. Николаю вместе с Зоей необходимо отправиться вперёд, чтобы подготовить экипаж к отбытию. И нисколько не сомневаясь в том, к чему это всё ведёт, Алина отправляет близнецов вместе с ними. Может, в очередном порыве безрассудства, может, в праведной вере, что ей ничего не угрожает. — Подай старухе руку, девочка, — велит Багра, когда они вдвоём спускаются с крыльца. Едва ли она теперь выглядит той, кто нуждается в чьей-то поддержке. Хоть и трость вместе с тяжёлым шагом той истине противоречат. Стоит протянуть руку ближе, женщина сама ухватывается за ткань плаща, мгновенно отдёргивая ладонь, точно обжёгшись. Старкова успевает лишь заметить, как кривятся её губы, но Багра вновь подхватывает её руку, идя в непосредственной близости. Мгновение кажется, что бывшую рану на плече нарывает. — Вы изменились, — Алина усмехается собственным мыслями и некой нелепости. Они, верно, одного роста, но здоровое зрелое тело в красивом смысле выглядит крупнее, пусть и скрыто сейчас за струящейся чёрной накидкой, капюшон которой оторочен блестящим серебристым мехом. И даже лента, коей перевязаны затянутые тенями глазницы не походит на подлинную черноту её волос. — А у самой зеркала покои покинули? — голова женщины чуть высится к солнцу, будто не Старковой стоит отпустить, и Багра останется одна без пути к пристанищу на этом увядшем поле. — Не утруждайтесь, мне известно, что меня ждёт участь хуже вашей, — Алина могла бы утвердить, что на древнем лице отразилось подлинное презрение, но не стоит ныне раскидываться подобными предположениями. — Нетрудно догадаться. — Не льсти себе. Ты никогда не была глупа, — и как даже редкое подобие лестного замечания в чужих интонациях может походить на ругань? Девушка на то лишь улыбается, не воспринимая слова серьёзно. — Те игрушки, — пытается она с малой надеждой в сердце, когда они заходят под тени спящего леса, — он ведь их всех убил, верно? Это животные, над которыми ставил эксперименты Илья. — Высшее искусство и бесконечная жестокость, — Старковой по одной из многих собственных глупостей нравится это неясное подобие борьбы. И нисколько они друг другу не достойные противники. Но молчание Багры с ней наедине страшит много сильнее нежели сказания о чужих кровавых деяниях. В одно из мгновений Алина едва ли не падает, когда Багра притягивает её к себе ближе в очередном доказательстве, что силы в её древнем теле сохранилось немало. Всё это походит на нелепую попытку укрыться от внимания веток, хрустящих под ногами. — А теперь, мерзкая девчонка, поведай моим старым костям и этим деревьям, какие красивые лживые истины мой сын шептал тебе на ухо, победив саму смерть? — и продолжает раньше, чем девушка могла бы возразить, не ведая вовсе, сколь сейчас велик страх в её глазах. — И не смей лгать! Может, тебе и удаётся дурить этих дворовых глупцов, но я знаю своего сына. Ты вырвала из лап вечности возможность, которую со своим отказником столь страстно желала, и где ты сейчас? — Я ошиблась… — Ошиблась, — чужая рука болезненно сжимается на плече, — что Дарклинг тебе поведал из темноты? Сказал ли, как он раскаивается? Как сожалеет и желает найти иной путь? — её интонации звучат бесчисленными жестокими насмешками. — Предлагал ли поведать все таинства этого мира? И избавь меня от россказней про то, что ты была достаточно сильна, чтобы ему не верить. На всякое слово Алина силится замотать головой, отрезать набирающий силу росток чужих предположений. Но истина одна. Это то, что сделал бы Еретик, и Багра о том ведает лучше других. И наперекор озвученной правде вторит то, что женщина ошибается. Потому что в то время — многие годы назад, когда обессиленный Дарклинг гремел цепями в своей темнице, они разговаривали об ином. И речи его тоже являются в памяти словами другой природы. Во имя позабытой праведности Старкова не хотела и не могла ему верить, даже говори он лишь правду. Ей то и не требовалось. А потом она могла лишь бежать. — Моим долгом было передавать его слова и знания царю. Не больше того, — наращённая твёрдость скользит в словах. — И я свой долг исполнила, — пусть и чести в том было мало. — Все мы отважны и несём благодетель, пока суть не ведёт к страшнейшим из суеверий и прекраснейшим из чудес, — гладкое лицо Багры морщится в отвращение, пока она прежне держит девушку за руку. — А я с недавнего времени не милую суеверия. И чудеса меня тоже не прельщают.•
наше время
Алина не без труда толкает ручки в виде человеческих кистей у светлых дверей в мастерские фабрикаторов. Несмотря на то, что перед глазами мелькает не более десятка человек в фиолетовых кафтанах, кабинеты неизменно полнятся скрежетом металла, звоном стекла и бумажным шорохом — те доносятся из-за каждого стола в помещении, что сквозь вытянутые в ширину окна залиты солнечным светом. Он с каждым днём греет всё сильнее и, не продрогни Старкова ранним утром, возможно, она бы сегодня надела одну из своих жилеток, что, может, и оголяет её некрасивые острые плечи, но придаёт ей важный вид. Фабрикаторы ходят из стороны в сторону и лишь здороваются, когда София оказывается достаточно близко. Иногда она замечает на их поясах мушкеты, мечи или удлинённые кинжалы, и не может сдержать улыбки. Второй генерал после династии Дарклингов. Предшественница ведьме бурь. Она подарила этому ордену возможность обучения, чтобы они могли не только ваять мир из подручных материалов, но и сражаться. Пусть сейчас это имеет мало смысла, потому что на линии фронта отправлять их никто не станет. Даже в столице не хватает способных людей и тех, кто мог бы их обучать. Безмерная глупость так бессмысленно ими разбрасываться. Мгновения Алина осматривается по сторонам, отмечая, что Давида, нависающего над своими наработками и погружённого в работу, здесь серьёзно не хватает. Он, как и было необходимо, отбыл на Золотое болото. Без малого неделю она почти не покидала свои покои, погрузившись в работу и изучение книг. Однажды чуть не испортила своими слезами вперемешку с чернилами несколько бесценных листов с государственными водяными знаками. Закупка подобной бумаги в Кеттердаме и так обходится недёшево. Ей не хотелось видеть ни Дарклинга, ни Николая, ни Багру, ни маленького мальчика, подойти к которому ей было отчего-то боязно. Весна с множеством её ярких праздников могла бы быть любимым временем года, но с давних пор она Старковой ненавистна. Она понимает, что Ланцов рассчитывает на её помощь и искренне верит, что кому-то из Морозовых есть до неё — несносной девчонки, дело, но едва ли это есть правда. Возможно, лишь в малой мере она теперь для них предмет смутного гнева и мелочной мести, на которую Багра бы поскупилась. А Дарклинг… Пусть хоть сейчас скормит её ничегоям. Те подавятся костями. Женя находится за следующими дверьми в пристройке, возведённой для её небольшого отряда портных. В этом она теперь поистине походит на своего мужа. В множестве склянок, всевозможных шкатулок и изящных инструментов, разложенных по полочкам. За круглым столом в самом центре подле девушки стоят ещё двое корпориалов — мужчина и женщина в красных кафтанах с аккуратной синей вышивкой на рукавах. Те в её — царской советницы, присутствии учтиво склоняют головы и делают шаг назад, следом отходя за свои столики. Сафина, завидев её, улыбается во всей красе своего лика и, хитро поигрывая взглядом янтарного глаза, подзывает подругу к себе. А бесстыдно переплетая их руки, и вовсе подводит к другой стороне стола. — Красиво, не правда ли? — спрашивает она прокручивая на свету перед ними небольшую закупоренную пробкой склянку с жидкостью, что походим на малиновый сок, отливая зачастую рубиновым оттенком. — Для нашего ночного друга. — Он теперь редко обращается, близнецы и Зоя то подтвердили, — Алина безжалостно рассмеялась от того, как Женя обозвала их царя, зная, что портные за их спинами всё слышат. Государева советница нередко видит руки своего правителя и знает не хуже прочих, что чёрные отметины в его теле лишь росли с возвращением Дарклинга, но, думается, он научился уживаться с демоном. — Однажды я сделаю это более безопасным для него, — Сафина отставляет пузырёк на стол, продолжая рассматривать, будто один взгляд может изменить свойства того вещества. Чаще прочего её средства помогают, но портниха не устаёт напоминать, что пить подобное человеку на протяжении многих лет равносильно самовольному употреблению яда. Все эти сонные настойки — та же отрава. И пока Николай пытается подгадать подходящий момент, чтобы спросить с Дарклинга за своё нынешнее бытие, Женя норовит то хотя бы облегчить. Сколько их народ ещё потерпит в ужасах войны царя без наследников? Эри была беременна. Через пару месяцев после их с государем венчания. Правда, на середине срока произошёл выкидыш. Алина не могла его поддержать. Не столько царя, сколько друга и верного союзника. То не было в её силах. Говорить о том с Ланцовым она не решается до сих пор то ли от страха, то ли от стыда и горя. Речь о здоровье Эри шла малая, шуханский уход и их здоровье считаются исключительными на всём свете. Николай грешит на себя до сих пор, хоть и никто не спрашивает, были ли дальнейшие попытки. Зато в народе на то говорят, что их царь стыдится иметь наследника с кровью, непохожей на равкианскую. В один из следующих моментов Старкова берёт руки Сафины, отвлекая от стола. — Как ты себя чувствуешь? — с кроткой улыбкой интересуется Алина, отмечая непонимание на лице подруги. Её шрамы становятся темнее от того, сколь неясно портниха качает головой. — Этот мальчик… И несколько дней назад ты взяла с собой Давида. — Не оставлять же его в неведении. Мне не под силу способности Тамары, — Женя отшучивается, но легко заметить, как крепко она поджимает губы. Пусть Зоя плевалась и того не понимала, но после свадьбы, на которой портниха носила красивейший из когда-либо виданных в жизни венков, ни для кого не секрет, что они с Костюком хотят детей, как бы ни было то тяжело представить. Сафина верит, что причина в работе с ядами и тех хранящих от беременности настойках, что она пила без меры во время службы ещё при прошлом царе. И утешения от того ничтожно мало. — Мне ли дивиться очередной несправедливости? Одно время я верила в то, что должна возненавидеть этого ребёнка всем сердцем. Но знаешь.., — Женя чуть сжимает её руки, неожиданно тепло улыбаясь, — я горжусь тем, что в действительности не желаю ему зла. О Зое ты того с уверенностью не скажешь. — Она не сделает этого, — отмахивается Алина, возвращая своё внимание к столу: множеству его рецептов, разложенных в разных местах, высушенных трав и ядов. И суть высказанной истины кроется нисколько не в том, что Николай ей не позволит. Старковой мало верится, что при всём уважении к стальной твёрдости у Ведьмы бурь поднимется рука. — До тех пор, пока вся эта желанная иллюзия сотрудничества живёт, разумеется, нет, — отмахивается портниха, — но однажды Дарклинг сделает шаг, и мы будем вынуждены сделать два. И тогда Зою ничего не будет останавливать. Теперь она верит, что знает, по чему ей необходимо ударить, — до странного голос Сафины звучит хоть и уверенно, но безрадостно. Не ей ли стоит желать того сильнее прочих? — В таком случае ей стоит сразу найти преемника на своё место, — злится Алина, сжимая в руках край деревянного стола. И от очередной наивности не может найти причину собственной злости. — Ты действительно в это веришь — что ему есть дело до ребёнка? — девушка не знает, во что верить. Ей неизвестно, как поступала Багра в детстве Александра. И тем более, ей недоступно знание о том, какие мысли плещутся в голове у Дарклинга. Но следующее кажется закономерным. — Он будет ждать этого. Возможно, попытается спровоцировать кого-то. И тогда не будет никаких «оправданий». Лишь бесконечная жестокость кар за то, что кто-то посмел навредить его сыну. — Забавно, — Женя мгновение молчала, и следующее её слово явилось неожиданностью, так что Старкова взглянула с недоумением. Но негласно вернувшись к своей работе, портниха отвела взгляд, произнеся чуть тише. — Я всегда думала, что это ты будешь первой, кто будет водить непоседливую девочку под ручку. Безвольная нервная усмешка скользит по губам, но Алина лишь склоняет голову, не видя вокруг ничего, кроме полированного дерева и полов мастерских перед глазами. Она тоже так думала. Мал хотел детей, и то подходило их жизни. Детский голос Миши является в голове. Тот относился к идее нового маленького ребёнка в их провозглашённой семье скептически. А она… Девушка поступала так, как она верила, будет лучше для мечты маленькой напуганной девочки из Керамзина, что нашла убежище в родном человеке. Её не спрашивали. Это всё в простоте походило лишь на одну закономерность. И это семья, которая подходила Малу. Может, сложись всё иначе, так бы и было. Теперь лишь может…pov Николай
Стоит ли удосуживать себя стуком, если летящей в него трости не избежать? Вторя той мысли, Николай с несколько раз ударяет костяшками по дощатой поверхности двери. И зная, что чужого милостивого приглашения за тем не последует, отпирает дверь лёгким толчком плеча. Что за дивная любовь к темноте, духоте и окружающему жару, ломающему кости? Право, Ланцов закрывает дверь раньше, чем та становится предметом чужих злостных возмущений. — Неужто, девочка уже не слушается твоих приказов, щенок? — не поворачиваясь, спрашивает с него Багра, извечно сидя у огня. — Каким бы я был царём, если бы столь безнравно подвергал своих лучших людей опасности? — одними губами улыбается Николай, не ища того, за что можно было бы зацепиться глазами. Эта женщина слепа, манерна и необычайно стара, в чём необходимость искать нечто, на что можно бросить взгляд? — Таким же, что и многие до тебя. И ещё будут. — Предпочту запомниться вам больше них. Не откажете мне в прогулке? — поднимает брови Ланцов, будто то можно видеть. Лестно знать, что очарование никогда не заключается в красивой улыбке и стати. — Право, Равка полнится великодушием. Погода на редкость хороша. — А ты всё кидаешься камнями в монстра, дремлющего у тебя под боком, — молвит без всякого интереса Багра, пока они идут вдоль тропинки, что ведёт к озеру. Его руку она не принимает, с важной осанкой занимая дорогу ко дворцам, отчего Николай вышагивает по молодой траве рядом. — Не в твоей власти утолить его голод. — Каждого можно купить, вопрос лишь в том, сколько вы готовы заплатить, — одно время Ланцову казалось, он знает цену. Женщина на то ничего не ответила, возможно, и вовсе не слушав его слова. И без того стоит удивляться её сегодняшней благосклонности. В тот момент они уже вышли из подлеска, ступая вдоль озера к нависающим над водой ивам, склонившим свои исполненные почками ветви неподалёку. В их тени искрится металл кованых ножек, на которых стоит скамья. — Кого ты ко мне привёл, наглец?! — вопрошает Багра в своей злобной интонации, ударяя тростью по дорожке, отчего маленькие камешки разлетаются в разные стороны. Мальчик, вырисовывавший до того что-то в своём альбоме, мгновенно сваливается со скамьи, что стала ему пристанищем. Следом его нога соскальзывает дальше, оказываясь носком в озере, но ребёнок вновь ступает на сушу, отряхивая полы своего чёрного кафтана. Его лицо озаряется не то злостью, не то досадой, когда он подмечает, кто стоит неподалёку. Это даже забавно… С тем же насупившимся лицом, маленький гриш принимается собирать разлетевшиеся в стороны листы бумаги. — Он излишне горделив, чтобы прийти самому, — заключает женщина, поворачиваясь к источнику дневного беспорядка. Её лицо становится безразличным, так что легко спутать эмоции. — Верно, — хмыкает без досады Николай, точно смахивая заурядную грязь со своих одежд. — Я отбываю через несколько часов. И оставляю храбрых и сильных союзников с ними. С высоты всего своего бесконечного великодушия, Багра, помогите разгадать мне загадку, — Ланцов на то и слова не получает, наблюдая за тем, как женщина склоняет голову набок, будто зрит сквозь ленту, что застилает обращённые во мрак глазницы. — Я вижу перед собой безобидного умного мальчика, коих множество. Он заплетает несколько косичек сзади на староравкианский манер. Получается весьма скверно, — забавится мужчина, потому что выглядит и правда неуклюже, хоть и не ему судить, в их семье и не принимали никогда такую длину. — Но какова досада, он носит взгляд человека, который убивал моих лучших людей, расщепил страну надвое и наделил моё тело тем, что неподвластно ни одному целителю. Прямо головоломно-увлекательная задачка. — А ты себя всё вылизываешь, щенок, — молвит Багра, пока её волосы в точности похожие на те, что носит ребёнок, раздувает поднявшийся ветер. — Вам нравится мой ум. — И норовишь наступить на собственный хвост, — женщина нисколько не уделяет внимания его словам, обеими руками опираясь на собственную трость и на вдохе расправляя плечи. В следующее мгновение её голос приобретает высеченные камнем твёрдые тона. — И чего ты расселся там, мальчишка?! Будь добр, потешь мои старые кости. Николай с лестным подозрением мог бы слышать, как ребёнок лишь вздохнул, в этот раз увереннее спрыгнув с места, скрытого тенью от глаз тех, кто мог бы проходить рядом. Думается, ему там было уютно. Он прижимает к груди обеими руками свой альбом, когда вышагивает из-под деревьев с хмурым лицом. В одной из его ладоней обнаруживается пара кусочков графита, что без сомнения перепачкала все пальцы. Ланцов, поправляя свой мундир, учтиво делает шаг в сторону, стоит мальчику подойти ближе. Но на дорожку к ним он не ступает. Разделённые лишь властью веков, кровь от крови и плоть от плоти друг друга они похожи во всей своей опьяняющей безукоризненной внешности и надменной стати. Не склоняющие один перед другим головы, хоть и пропасть под их ногами излишне велика. — Тебя не должно здесь быть, отроче*, — фыркает Багра в своей манере звучно. Может, Николаю, кажется, а может, это лишь его желание то видеть. Потому что чужое напряжение в плечах ребёнка чувствуется отчётливо, и порыв сделать шаг назад за тем верно следует. — Одно время и он в это верил, вы ведаете то лучше меня, — ясно произносит ребёнок и ведёт носом выше, несмотря на всякий порыв сжаться. А кто бы смог держать себя более стойко? Багра производит яркое впечатление, но, вероятно, не для того, кто ходит близ чудовища и кормится с его рук. — Каково твоё имя? — долгие мгновения мир вокруг них полнится молчанием, будто она могла ждать, что мальчик не ответит или солжёт. — Адриан. — Разумеется, — женщина отчего-то коротко рассмеялась переливом глубоких ранее незнакомых нот, — как бы ещё тебя могли звать, — выглядит в достаточной степени странным, когда она достаёт из-под накидки свою руку, что, право, достойна зваться «костлявой» из-за тонкой бледной кожи, обтягивающей утончённые кисти. — Ну же, мальчик. Или отец не научил тебя манерам? — журит она, но в действительности Адриан лишь затрудняется стянуть зубами перчатку со своей свободной руки. Потому что другой он старательно удерживает все свои вещи. Они не пожимают друг другу руки. Они обхватывают запястья, и едва ли у ребёнка для того достаточно большая ладонь. Ланцов прикрывает голову, когда, стоит им коснуться друг друга, мир вокруг рассекает грохотом, будто совсем рядом стреляют пушки. С тем же звуком разрезы слетают с рук заклинателей, а небеса полнятся громом. Только нынешний множится вокруг, так что стая птиц разлетается в небе, покинув леса. Но нигде не клубятся сгустки тьмы, и никакие монстры не клацают окровавленными зубами. Это всё походит на одно из многих страшных таинств, разделённых в вечности. Знание, что бьётся меж чужими взглядами и тем, как мальчик горделиво возносит голову, а его неестественные глаза тепло сияют. — Пойд’ъ кэ отцови, млани Морозова. Шт’ене уж се бойи, же знычимэ его одвратны палац. — Справнийе се бойи*, — отвечает мальчик, бросая потемневший взгляд на лиса, что притаился неподалёку. И останавливается, когда проходит совсем рядом, стоит Николаю учтиво помахать ему рукой на прощание. — Вы стоите слишком близко к огню. — Что это за язык? — не получая дальнейших слов, вопрошает Ланцов и не без труда уходит от удара тростью, так что та одним рассекающим движением ударяет по руке. — Какие скверные манеры! — Слишком многого хочешь, мальчишка, — указывает Багра в серьёзном выражении лица и не отводя металлический наконечник от его груди. — И всё продолжаешь искать погибель на свою короткую отказническую жизнь. Мне нет нужды видеть этого ребёнка, чтобы знать, каков он. И единственная правда в том, что они похожи больше, чем кто-либо из вас — несчастных, может себе представить. Если не растеряешь смелость, спроси у мальчишки хотя бы любимый ответ. — Я спрашивал, — Николай убирает руки за спину, подмечая, как женщина, что развернулась в сторону своей хижины, возвращает ему своё внимание. Путь от особняка, в котором обосновался Дарклинг, выдался насыщенным в своей сути. И Ланцов считает необходимым запоминать все те слова. Верно, не напрасно. — Право, ему нравятся многие. Синий как… — Воды Истиноморя, — Багра ловит его слова с той ловкостью, будто могла бы читать чужие мысли. И лицо её полнится не гордостью — древней памятью. — Красный… — Как крыши шуханских храмов, — кривит женщина губы в насмешке и вновь опирает обе руки на трость. Стоит верить тому, одно время она знала дитя, которое отвечало теми же словами. — Чистый маслянистый цвет, что является солнечным сиянием, чему мальчишка не знает названия. — А дальше? — поднимает брови Николай, ворочая где-то глубоко знание о победе в маленьком, одном из многочисленных сражений. Багра на его вопрос лишь едва ведёт головой. — Ещё один. — Попробуй сказать то, что мне неведомо. — Чёрный, — смакует Ланцов, не припоминая каких-либо сомнений в словах ребёнка, но самой древности они видятся незнакомыми. — Чёрный, как ночное небо, на котором звёзды сияют ярче всего.pov Дарклинг
— Я сожалею, — говорит Адриан, замирая на пороге приёмной-гостиной, так и не сумев пересечь зал военного совета в безмолвии. Он подходит к вытянутому массивному столу и оставляет на том свои зарисовки. — Она никому не скажет, — не поднимая взгляд, молвит Дарклинг, ставя метку на равкианскую карту, что выжжена на доске. Он переносит на упомянутую сведения из множества донесений, отправленных управляющими Первой армией с границ. — Почему ты столь уверен? Она предала тебя. Дважды, — хмурится мальчик в недоумении, так что его отец с лёгкостью может почувствовать все эти вьющиеся клубки детской злости и смутных понятий о ненависти. Адриан нередко пытается все те ответы найти, но в большей степени пока не может их понять. Дарклинг, на мгновение обратив взгляд к поигрывающему на потолке пламени свеч, задумывается, присаживаясь на край стола. Его кафтан оставлен на спинке стула. Загадка не так сложна, сколь таковой лишь кажется. — Скажи мне, если наши друзья узнают о твоём происхождении, кто пострадает? — Все, — хмыкает ребёнок. — Моей матушке то известно лучше многих, — поясняет Дарклинг той — одной из простейших истин, продолжая выстраивать отметки на карте так, как ему угодно, чтобы они стояли. Пока картина складывается на редкость дивная. Правда, не хватает некоторых деталей. — Улла не считает, что Багра достойна знать об истинной природе моей силы, — качает головой ребёнок, так что все его сожаления переливаются в свете потрескивающих свечей. Он склонен верить той, что владеет морем. — Ей кажется, это слишком удивительное таинство, чтобы им разбрасываться подобным образом. — Но ты не можешь отрицать, тебя тешит мысль, что ей известно. Не так ли, сын мой? — Дарклинг, позволяя уголкам губ разойтись в размеренной улыбке, поднимает взгляд к собственным глазам напротив. Мальчик в подобии согласия пожимает плечами, этот разговор мог бы затянуться в цепочку размышлений и новых знаний, за которые ребёнок цепляется с лёгкостью бóльшей. — Говоря о силе морей… Заклинатель, выпрямляясь, ступает к ближайшему секретеру, доставая из первого же ящика развёрнутое письмо. Подпись «ученику чародея» играет ярче прочего. Адриан подбегает к тому, едва ли не подпрыгивая на одном месте и протягивая руки. И пусть там нет доброго слова, которого он по-детски мог бы ждать. Пусть улыбка спадёт с мальчишечьего лица, как только он устроится за столом, крепко сжимая бумагу в пальцах. Он должен уметь справляться с этим. Мир не будет к ним милосердным. Улла пишет о том, что им не посчастливилось встретить отряд дрюскелей во время отбытия из особняка. И если об её с девочками состоянии пережевать не приходится, то собак без сомнения легко перестреляли. Юный гриш складывает руки на стол, утыкаясь носом в чернь своего кафтана. Грусть штормовыми волнами плещется в нём, так что Дарклинг может прикоснуться к некоторым из них. Вязкие, утягивающие в свою власть, но те разбиваются об него, как об обточенный ветром и водой обелиск из благородного камня. Что самой древности то горе, посетившее его мысли уже многие тысячи раз? Со временем всякие потери перестают быть кинжалом, пронзающим светлый разум лезвием, выкованным из одурманивающих чувств. — Ни одна из них не прожила бы достаточно долго, Адриан, — ведает мужчина, переставляя очередную фигурку в точности близ фьерданской границы. — Они прожили бы в три раза дольше, чем уже то сделали, — твердит наперекор маленький заклинатель себе под руки, стараясь держать голос. И перенимая из рук отца платок, он лишь сжимает тот в пальцах, а не утирает слёзы. — Они кормили нас несколько лет и были нашими союзниками. Хорошо обученными и верными. Эти собаки могли бы служить ещё многие годы. — Верно, — умиротворённо поясняет Дарклинг, ставя обе руки на стол. Его сын мыслит весьма славно для своего возраста. Вслед за собственной мыслью мужчина разъясняет одной из многих безжалостных истин. — Ты потеряешь таких ещё немало. — Дрюскели ведь поступают с гришами похожими способами, — качает головой мальчик в поистине жалких попытках утереть лицо. — Будто мы лишь животные. — Хуже. С нами обращаются много хуже.•
Дарклинг постукивает пальцами по столу, рассматривая донесение из сердца Шухана, что выведенное на бумаге покоится в руке. То написано аккуратным почерком и передано царю одним из государевых посланников. Составлено весьма умело для гриша, что вынужден скрывать свою суть в обществе врага. Дмитрий Румянцев. Почти князь, не желающий вступать в титул своего погибшего отца и пропавшего брата. Стоит признать, для того, кто в столь молодом возрасте лукавит не с одной стороной, а сразу с двумя, юноша справляется крайне недурно. Что важнее, он обучен искусно лгать. Потому что доверенным лицам Николая дóлжно видеть на этом пергаменте правду. Но последняя таковой является лишь отчасти. Как и многое, что произносят за тем столом, на котором сейчас покоится локоть. Дарклинг считает — излишне рано думать о противоядие от парема или о человеке, что мог бы довести вещество до заумного совершенства. Равке необходимы для того многочисленные партии юрды, чтобы противник злостного вещества действительно с их руки походил на преимущество. Мужчина встаёт, одним движением расправляя одежды, и подходит к древнейшей из равкианских карт, что раскидывается во всю стену. На этом полотне изображено слишком много, чтобы то было приметно чужим глазам. Места, скрытые от душ заурядных в своей природе, давно забытые и оттого более бесценные. Дарклинг несколько мгновений ведёт пальцами по тому, что находится за горным массивом Петразоя. Николай бы не допустил глупейшую из ошибок — сообщить ему расположение отрядов Первой армии, главных застав и линий переброса. Но бывший генерал в том не нуждается. Когда враг сводит главную тяжёлую силу и основной массив войск к твоим границам, гадать о том, где находится собственная армия не приходится. Взгляд падает на Шухан, видимость сотрудничества с которым походит на самый большой обман. Нисколько не для самих равкианцев, что чувствуют угрозу лучше прочего, сколько для самого царя. Союзу с ними следовало охладить фьерданские амбиции, но прошло уже несколько лет, а то по-прежнему не приносит долгожданные и глубоко необходимые плоды. Южный народ, может, и не стоит верной угрозой на границах, но так и норовит нанести иной удар, что называется, изнутри под видом невыгодного им сотрудничества. И несомненно они попытаются отобрать у них очередной кусок земли на юге под образом благодетели, ставя там свои дома для обработки золота и лаборатории для измываний над теми, кого на равкианских землях должны защищать. Обманываться мирными улыбками и спокойными лицами шуханцев можно столько, сколько собственная душа пожелает, и они с тем же довольством дождутся, пока человек пред ними потеряет бдительность. Дарклинг вновь возвращает взор к северной границе, что осаждена врагом. Это походит на подачку. И Ланцову без сомнения должно быть известно, что вестись на подобное не стоит, пусть то и выигрывает ему время. Фьерданцы всегда брали непокорную по нраву страну во славу слабых королей, что носят золотые волосы. Но царь-бастард, что вечно выскальзывает из чьей-либо хватки и носит хитрую улыбку для них загадка. Острый ум, умение выживать и неприхотливость — сполна достойные качества. Из щенка вышел бы славный генерал, обернись всё иначе. Заклинатель вновь касается северной стороны Равки, что исполнена множеством невидимых линий, проносящихся под пальцами. Здесь ему нет необходимости рисовать схемы и ставить отметки, рискуя выдать слишком многое. Все пути и расположения вытканы в собственной памяти. Это лишь карта. Но та, что раскрывается паутиной нитей пред взором. Ему нет нужды видеть Южные колонии, чтобы знать, за кем туда немедленно стоит послать людей. И нет пользы видеть всю Фьерду, чтобы ведать, в чей дом будет полезно наведаться. Но сейчас всё то имеет малый смысл. Потому что хотя бы в столице есть человек важности первостепенной. Кто-то безнадёжно обманутый и потерянный в своей сути. Дарклинг присаживается на стол, складывая руки на груди. Мягкая улыбка скользит на губы чудовища вместе со сладостным послевкусием последней встречи. Бесконечное упрямство. Заклинатель всё гадал, как её сломать, а всё оказалось много проще. Потому что оно пало без его помощи когда-то не так в понимании вечности давно. Но ведь и он допускает ошибки. Пусть ей в той борьбе не победить, но Дарклингу и не нужны её триумфы. Истинная нужда заключена в ином. От тех мыслей лёгкая привычная тяжесть ложится на плечи. За стенами дворцов стоит поздний вечер, их скромный совет начнётся лишь через несколько часов. Мужчина разминает запястье, когда ощущает дрожь полов под подошвами собственных сапог, и, отталкиваясь от стола, чтобы коснуться ладонью стен, чувствует нечто схожее. Стенания Малого дворца, говорящего с ним не так часто, но подобно ребёнку жалующегося, что его покой нарушили. Чужой несвойственный самому заклинателю порыв страха ударами клинков разрезает сознание, а вместе с тем Адриан вскрикивает в их покоях в той мере звучно, что Дарклинг слышит даже из Зала военного совета. Сам же мальчик проносится сквозь двери столь скоро, что его отец даже не успевает к ним подойти, перехватывая ребёнка за руки и отводя того чуть в сторону. Вместе с ним является нежеланное, но ожидаемое присутствие знакомой силы. — Я лишь хотел спать, — стонет юный гриш своим детским голосом, растирая утомлённые глаза ладонями. Должно быть, выпрыгнул напрямую из постели, раз прибежал прямо босиком, наступая на собственные штанины, с растрепавшимися в разные стороны волосами и в белого цвета расстёгнутой ночной рубашке, отчего медальон свободно болтается на его груди. Дарклинг его слова не столько помнит, сколько знает. По-прежнему держа за руку и не испытывая нужды прислушиваться, мужчина отводит сына вглубь палат ближе к главе стола, где тени играют ярче. На мгновение собственное отношение к сети скрытых ходов в Малом дворце полнится противоречиями. — И чего ты раскричался, маленький страдалец? — вопрошает суровый женский голос, что является ударами розг в сознании. Заклинатель одно мгновение потирает переносицу, будто действительно мог устать. Он выпрямляется во всей своей стати и убирает руки за спину, вновь разворачиваясь к дверям. Воздух вокруг полнится вязким равнодушием и искрами чувств древних и не всегда ясных. — Стоило в давние времена снести ту хижину, — хмыкает безразлично Дарклинг, обращая взор к матери. — Жизнь вне дворца пошла тебе на пользу, — женщина для него выглядит немногим старше и знатнее того, чем он видел её в свои юные годы. Когда-то она верила в то, что без использования силы, жизнь гриша покинет её тело, но их природа оказалась хитрее. Багра чахла, болела и старела, но не умирала. Поистине жалкое существование, понятия о котором он не разделял. — Ты что сотворил, мальчишка? — не прислушиваясь к его жестоким словам, женщина ударяет о полы тростью, ступая лишь раз ближе к столу и замирая на том месте во всём фамильном проклятии. Где-то за собственной спиной отворяются ларцы, и шуршит бумага. Он мог бы встречно ждать от неё злое слово, что полнится жестокостью. Но то не прозвучит в этих палатах. — Ты хоть имеешь понятие о том, кого привёл в этот мир? Дарклинг в негласной иронии оборачивается на сына, подмечая, что Адриан, полностью завернувшись в оставленный на спинке стула кафтан отца, уселся на его место и, редко похрустывая, поедает орехи в шоколаде, что испачкал ему пальцы. Это даже забавно, потому что делает это мальчик с тем выражением лица, будто ждёт, что на него в любое мгновение могут напасть. Походит на домовёнка из сказаний о духах, которыми пугают детей. — Стоило убить в младенчестве? — интересуется Дарклинг с ясным взглядом и кладёт на язык протянутую в руки сладость. Его матери лучше прочих должно быть известно, что он не желал существования того, кто поедает конфеты, сидя совсем рядом. — Может, ещё в утробе вместе с его несчастной матерью. Ты бы этого хотела, не так ли? — Ты погребёшь вас обоих под своими амбициями, — твердит Багра, в отвращении кривя губы и морща нос, хоть и осанка её становится горделивее. Она склоняет голову набок в одном из ожидаемых ударов. — Или ты считаешь, что мне неизвестно, почему последний из Румянцевых скитается под ногами царя? Или что дети головы ломают, изводя себя в догадках, куда исчезают гриши? Хотя бы почему ты вовсе явился в этот дворец… — Так иди и скажи им, — улыбается Дарклинг, так что улыбка его могла бы показаться оскалом со стороны. И все те интонации полнятся насмешливым безразличием. Какое бы из её предательств могло теперь по нему ударить? — Поведай все те истины. Может, тебе даже удастся кого-то спасти. — Выйди, — велит женщина, ведя головой чуть в сторону. Адриан вместе с тем зевает. — Я останусь. — Вопрос не для твоих маленьких любознательных ушей, — хмурится Багра, в очередной раз ударяя тростью о пол. — Именно поэтому он и останется, — отрезает Дарклинг словами, нетерпящими препираний. Когда мир вообще был столь милосерден и приспособлен для них? — Поведай мне, гордец, — женщина делает шаг вперёд, так что даже треск свечей вокруг замирает. — Ты уже разъяснил мальчику, сколь вечно его бытие? — она чуть ведёт головой в сторону, довольствуясь суровой природой собственных слов. Может, Багра и говорит со своим сыном, но истязают они кого-то более маленького. — Что он проживёт сотни и тысячи скупых на пощаду лет. А его драгоценная мать состарится и умрёт, обратившись в прах на его глазах? Дарклинг не без расчёта размеренно довольствуется, покидая своё место, хоть и улыбка в мгновение оставляет его юношеское лицо. Каждый шаг походит на очередной раскат грома, прокатывающегося по залу. И с лёгкостью подмечается этот порыв сделать шаг назад, когда мужчина останавливается в непосредственной близости. Хорошо. Какой всегда толк был в тех понятиях? Больше вреда, чем необходимой пользы. И отвечать на озвученные вопросы он не станет. — Важнее прочего то, что ты меня научила этому, мадрая*, — Дарклинг чуть наклоняется к уху матери. — «Ведь мне не жаль, потому что я сожгу сотню деревень и пожертвую тысячами жизней, лишь бы уберечь тебя». И в следующий раз стоит помнить, кому принадлежат эти слова. — Не строй иллюзий, что ты лучше меня, мальчишка, — поднимает Багра голову, словно может столкнуться с сыном взглядом. Она заслужила такие глаза, что помнится по-прежнему хорошо. — Это никогда не ведёт ни к чему хорошему. Верно. Потому никто из них — Морозовых, не лучше другого. Они все одинаково крепко заточены в подлинный ужас и благодать своего жития. И все требуют иную плату от этого беспощадного мира.•
— Разумно отправить шквальных с солдатами Первой армии, — ведает Дарклинг со своего места, не стараясь тянуться к недавно нарисованным картам, что даже не повёрнуты к нему. Они лежат под руками у Зои, будто, нависая над теми во всей своей штормовой власти, она может защитить эти земли. — Это возвышенность. Через них не смогут пройти, и это снизит потери. — Слишком большая территория, — хмурится Назяленская, рассматривая вычерченные схемы рельефа суровой северной местности, что находится ближе к Истиноморю. Дарклинг мог бы признать в ней достойного командира, но стоит ли говорить о силе управления, когда положение Зои вынужденное? Какой выбор был у остатков Второй армии после гражданской войны? Идея Триумвирата видится разумной, раньше в том лишь не было необходимости. — Нам придётся отправить десятки, а у нас нет столько людей. — А как же те отряды, о которых я столь наслышан, — заклинатель позволяет себе привалиться к спинке стула и кладёт ногу на ногу, складывая руки у себя на коленях. Легко заметить не то, как Зоя поднимает на него яростный взгляд, а то, сколь сильно напрягается царская советница, обхватывая перо крепче и сидя через свободный стул рядом. — Всё звучат знакомые фамилии… — Попридержи язык, — ударяет некто поблизости ладонью по столу, когда Дарклинг глядит в ту сторону, где по обыкновению стоит Тамара, что этим вечером отбыла с царём. Волосы Алины падают ей на глаза, застилая гневный взгляд, что полнится ненавистью о незабытом. — Не ровен час, кто-нибудь тебе его отрежет. — Неужто есть кинжал по руке? — вопрошает мужчина с поддельным интересом. С их прошлой встречи чужое желанное и одновременно забавящее рвение кусаться и царапаться поубавилось. Но иной раз Дарклинг замечает, что истины беспокойства девушки в ином. Увидеть хотя бы то, как она ёрзает на своём стуле, стоит сложить руки на стол. Точно одни воспоминания об этих местах заставляют её ждать удара. И задаваться ей вопросом, почему он молчит? — Найдётся. — Кто посмел тебе поведать об отрядах? — звонкостью интонации перетягивает на себя внимание Зоя, смотря с вызовом, но слишком легко уловить колыхания беспокойства в её глазах. То во многом оправдано. Нисколько не тайна, что сейчас шквальные ценятся во Второй армии больше прочего. Из них складываются целые отряды и нередко во славе слышатся имена хотя бы Адрика и Надежды Жабиных. И в противовес тому Назяленская высказалась о том, что людей не хватает, верно, лишь сейчас отметив, что правды не сходятся. И это удар. Лишь намёк, но факт знания, что Дарклингу может быть известно для чего на самом деле сформировано множество отрядов. То же ведёт к скорому отбытию царя из дворца, что славится своими гуляниями в доме князя Крыгина. Может, заклинатель и не делит с корсаром одну баню, но верить в то, что Николай Ланцов — гуляка в его положении, походит на самую большую глупость. Ниточки тянутся к их бесценной кузне в поместье князя. Негласная угроза. — Выбор предателей невелик? — встречно интересуется Дарклинг. Он не слышит, как ветер гуляет за стенами дворцов, но мог бы почувствовать его завывания. Собственный кусочек мозаики ложится на стол. Потому что теперь эти дети будут оглядываться друг на друга в знании, что кто-то ту информацию выдал. А может, тех предателей несколько или нет их вовсе? Может, кто-то из них даже осмелился заявить на другого притязания, и всё происходящее обратится в злостную борьбу. Что ж, он, отойдя за пелену довольства и желанного, будет наблюдать за тем из тени. Час сменяется другим. На Ос-Альту уже давно опустилась глубокая ночь. Дарклинг не позволяет себе вздохнуть на радость чужого пытливого внимания, но прикрывает на несколько секунд глаза, не успевая улавливать проносящиеся в голове десятки воспоминаний и ужасающих картин страданий, очередной жестокости… Он с лёгкостью привычного отодвигает стул и встаёт из-за стола, одним протяжным движением расправляет полы кафтана. Направляется к собственным покоям, так что даже Женя норовит поинтересоваться, но лишь двигается всё дальше, когда их чудовище проходит рядом. Дарклинг, успокаивая собственный шаг, останавливается, едва закрывая за собой двери в покои, что полнится неслышными в Зале военного совета хныканьями. И стоит до смешного быть осторожнее, потому что своя же обитель полнится разметавшимися в пространстве лоскутками теней. Те висят в воздухе и в подлинно прекрасном свечении переливаются, словно шерсть диковинного животного. Однажды Адриан напал на одну из девочек Уллы во сне, когда та пришла ему помочь. Хоть то и не закончилось очередной трагедией, но служит важным напоминанием. Дарклинг протягивает к одной из теней руку, наблюдая за тем, как кусочек силы льнёт к его пальцам, походя на урчащую кошку. Заклинатель медленно ведёт ладонью, отчего вся эта картина, раскинувшаяся под звёздным небом потолка, падает к его ногам. Он подходит к сыну, что во власти мрака оставив все одеяла, сбился где-то в центре широкой постели. Кожа мальчика покрылась испариной и ярким румянцем, а сам он с трудом дышит ртом между всхлипываниями. — Проснись, — велит Дарклинг, кладя ладонь на затылок сыну, где бледность собственной кожи утопает в черноте волос. И когда тот открывает глаза, он одним лёгким движением подтягивает мальчика ближе к себе. Мужчина достаёт из-под подушек полотенце, утирая сонное покрытое слезами и потом лицо ребёнка, пока тот, бегая глазами по покоям, плохо разбирает, где реальность. — Адриан, — во всей серьёзности интонации одним словом журит Дарклинг, когда сын ворочает нос от того, чтобы высморкаться. — Ты не можешь дышать, как положено. — Я тебя отвлекаю, — бурчит юный гриш хриплым голосом, когда его отец, опираясь на одну из стен, наблюдает за рассевшимся на постели ребёнком, чей взгляд мгновения кажется пустым. День выдался щедрым на ужасы, стоило ли ожидать спокойного сна? Он мог бы не обращать внимания, но что от того толк? Малая цена за ту связь. «Так поторапливайся. Ты же так страстно всякий раз желаешь там присутствовать», — думается невзначай, что является блеском в юных глазах. Ни одно дитя не славится выдержкой. — А тебе не дóлжно в такой поздний час быть в постели? — вопрошает Зоя, скорее, с раздражением, чем со злобой, когда Адриан, что наспех оделся и умыл лицо, в той же мере спешно вышагивает за отцом. Потому что в каждом из исходов Дарклингу необходимо вернуться к исполнению государственных дел. — Сон оставил меня, — разъясняет мальчик, садясь на место подле отца и предварительно забрав из-за стеклянных створок шкафа свои многочисленные не исполненные аккуратностью записи. Может, поздние попытки обучения его утомят, и он вновь отправится в постель. И пока Дарклинг сосредотачивает своё внимание на чтении, его не покидают эти забавные наблюдения. Какая занимательная картина, как солнечная королева в прошлом и маленький принц старательно не удостаивают друг друга взглядами. Выходит поистине жалко. Если заурядная детская любознательность понятна, то занятные попытки контроля ныне царской советницы походят на что-то в своей сути достойное его ледяного интереса. И потому Адриану быть бодрым. Ему не придётся ждать кинжал, занесённый над сердцем той рукой, что лежит совсем рядом, но и терять бдительность не приходится. Потому что в каждой из своих ипостасей притворства, существует лишь одна девушка, что сидит у него под левым боком. И имя ей Алина. Думается, пытаться вырисовывать пусть и простые шуханские иероглифы не лучшее занятие для того, кто только отошёл от беспокойного сна. Адриан переписывает те с текста перед ним, и звук от его росчерков пера разносится по всем палатам, так что мужчина мог бы поморщиться от негласной сечи. Дарклинг протягивает руку, не обращая внимание на то, как отклоняется в сторону госпожа царская советница, и подхватывает дальний рукав сына, приподнимая тот над столом. Лицо ребёнка озаряется подобием подлинного разочарования, потому что не получается. И то же разочарование всякий раз заслуживает неудавшийся разрез. — Спокойнее. — Почему шуханский? — вопрошает Алина, рассматривая записи неподалёку, обращая к себе взоры монстра и кого-то значительно на него похожего. — Почему не керчийский, на котором написаны многие документы? — Многие учат язык торговли, уходя в плавания на их кораблях, так зачем тратить час на то, что придёт в будущем в делах государственных? «Тебе то известно лучше меня, госпожа Морозова», — является следующей не озвученной для остальных истинной. И видится легко, как её перо царапает хрупкую кожу в незримом ударе. Беглянка ещё тогда с руки другой древности. У вечности во главе стола в полной мере скверное настроение для припомненных слов. Но она то не удостаивает ответом, возвращаясь к раскинувшемуся на столе беспорядку. — Ты левша, — озвучивает Алина в попытке протянуть ребёнку руку. И что в заурядной по природе истине она считает столь ценным? Дарклинг плохо помнит свою ведущую руку, но если не ошибается, то тоже был левшой. В одно время мальчику независимо от того придётся переучиться на обе руки. — У меня тоже с ними не ладится, — Старкова проверяет нет ли на её руках чернил и аккуратно, постоянно осматриваясь, но глядя на всякого с вызовом, обхватывает ладонь мальчика, что держит перо. И пусть та в большей степени скрыта за чернью рукава кафтана, она с уверенностью ведёт ей по бумаге. — Может, так тебе будет легче. — Но так не пишут, — смущено заключает Адриан, пока они повторяют один иероглиф несколько раз. Легко заметить, как кожа девушки одной незримой волной покрывается здоровым румянцем, а глаза становятся темнее и начинают блестеть. — Получается весьма славно. Какое тогда мне дело до того, как считают другие? — переливы ликования во взгляде Алины обращаются к Дарклингу с кинжалом в руке, с ярчайшей угрозой, с молитвой о собственной судьбе. Игра оборачивается иной стороной. Потому что девушке не добраться до его солдат. Но ребёнок вполне в её власти. И та секунда, наделённая тысячью слов и тысячью проклятий, уносится вместе с голосом сердцебита за спиной советницы. — Kengo u akuto? — звучит шуханскими словами в вопросе Толи. — We sai kin hat'me mashi tan, — говорит Адриан, растягивая слова так, как делал бы это ребёнок Шу. — Ye kimiwa, — является тем, чему дóлжно звучать похвалой. И пока мальчик ограничивается короткой благодарностью. Дарклинг находит в памяти образ товарища не столь уникального, но верного и того, кто подобными лестными словами не был удостоен.