Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

      Первая… Затем Вторая армии. Она уже больше десятка щедрых на муки лет не принадлежит ни к одной из них. Но разве Старкова не сражается во имя здравия и процветания этой дурной в характере страны по сей день? Борется за всякую спокойную ночь, сон в которую её покидает. Пусть собственная сила оставила девушку, ей хочется быть хотя бы полезной. Не наблюдать из окна, как её страна и народ умирают. В Керамзине Алина искала покоя и маленького собственноручно сотворённого порядка, что не колебал бы её уверенность. Но ничего из желанного в родном доме не было. Лишь красивая детская иллюзия, полнящаяся монстрами из сурового мира за окном. Ей нет необходимости быть гришой, чтобы служить на благо Равки. Бороться со всеми бок о бок, потому что мира желала не только Старкова, но и каждый ребёнок на этой земле. Всякий старик, норовящий найти пропитание для себя и своих родных. Многие из безутешных матерей, чьи дети никогда не узнают своих отцов. Алина хочет подарить им хотя бы малое, пусть это и всё, что осталось. И нет толка и желания скорбеть по годам, что прожиты в бесконечности сожалений, противоречивых истин и оживших кошмаров. Путь к тем знаниям был низок и во всём своём естестве жалок. Подобен в истинном облике ей самой. В чём рождено желание верить, что девушка бы о пережитом не сожалела, если бы святые обошлись лишь её страданиями.       Она ведёт свою борьбу. И эта линия боя не отличается пониманием, милосердием и человечностью. Старкова теперь не всегда доподлинно осознаёт, с кем всей своей малой сутью пытается скрещивать клинки. Когда она была юна, всё казалось много проще. Лишь чёрное и белое, и что осталось от того их — наделённых непомерной силой существ, противостояния? Серый безликий пепел, что редко, но оборачивается ярко-красными опаляющими всполохами, о которые Алина боится обжечься, наблюдая за безжизненным пепелищем со стороны. Всякий раз, когда Николай покидает столицу, она имеет право молвить о воле государя. Но здесь — в Зале военного совета, у неё есть лишь одно подлинное имя. Где-то непостижимо глубоко теплится желание знать, что чудовище проклинает его. Что утерянный образ девушки путает ему мысли с тем же вожделением, с которым он не даёт ей покоя ни в самый светлый отрадный день, ни в одну из мятежных ночей. Но Дарклинг непоколебим. Возможно, даже спокоен. Каков был всегда в первые месяцы их знакомства. И сколь бы то ни было утешительно, никто не осмелится ему верить. Это разрушает всю тающую первым снегом в руках нить контроля и внимания. Может, обманка лишь в том, что заклинателю нет нужды повышать голос. В чём толк, если они и без того дёргаются от всякого взмаха его руки; морщатся от очередного слова, которое отравляет внутренности беспощадным жгучим ядом. Или, от идеи чего непозволительно отказываться… Дарклинг не видит в них угрозу. А знание то много страшнее любого из кошмаров.       С тех пор как он явился при дворе во всём своём чёрном окровавленном величии, Еретик покинул её мысли. Словно всякое беспокойство может оставить её тело, пока монстр закован в цепи тяжелее тех, что отлиты в ледниках Фьерды. Под весом всей мыслимой ненависти, истина одна. Дарклинг никогда не был безумцем или безрассудным глупцом. И очередной его шаг всегда имеет расчёт. Одержимость тем, что ему никогда не принадлежало. Его поверхностно познанная слабость. Но того вожделения больше не могло существовать, отчего претит обманываться сомнительными надеждами. И чем больше заклинатель расхаживает в собственных палатах с кошачьей грацией и выверенной аристократичностью, тем сильнее Старкова убеждается в мысли, что это место возведено по его подобию. Нет той воли, с которой она могла бы кричать в зале военного совета так, чтобы её услышали. Эти стены несут с собой страшнейшие из тайн и платой веками забирают тех сполна. В полный скуки час Алина с лёгкостью может заслышать шаги при вратах в главном купольном зале Малого дворца. Или хотя бы то, как Адриан, должнó быть, бегает из покоев в приёмную и дальше к дверям, что ведут на улицы дворцовых владений.       Несколько часов назад в Ос-Альту приехала четвёрка баронов — по два из Ивца и Адены, крупнейших речных портов Равки, что стоят на главных продовольственных артериях. Они отвечают за бесчисленные сплавы и переправы, которые во многом обеспечивают землю оружием, продовольствием и сырьём. Прибывшие требовали встречи с министром торгового сообщения и Триумвиратом. Благо, слово государя им не требовалось. Сколь бы злостные мысли не посещали её голову, цáрева советница не склонна к ругани с дворянами. Но сейчас, проводя очередной вечер поруч со страшнейшим из людей, она сомневается, что смогла бы вовремя придержать щедрый на дрянные слова язык. В обоих городах в подчинениях баронов находились целые отряды проливных, что обеспечивали скорое движение по рекам. И их господы теперь заявляют, что многие из солдат Второй армии бежали. Алина в последнем во имя всех вéдомых истин сомневается. Хергуды, дрюскели… Выбор не столь велик, сколь совершенно не утешителен. Лишь после Гражданской войны и с переменным уничтожением гришей по всей Равке, пришло знание, в какой степени эти земли зависимы от людей, которым эта страна должна быть мирным пристанищем. Торговля, наземное и водное сообщение, земледелие, многочисленные производства… Тем же Румянцевым принадлежали плодородные земли и обширные угодья, а с уничтожением всей семьи даже яблочные сады пришли в упадок. Без сомнения бароны не позаботятся о судьбах пропавших, они потребуют у Триумвирата новых людей. Старкова с лёгкостью может представить недовольство Жени и беспрекословный глас Зои. Если условия вокруг существования гришей продолжат ухудшаться, это непоправимо отразится на жизни дворян и всех власть имеющих. Начнутся бунты. Алина вряд ли перестанет восхищаться умением Николая расположить к себе солдат и крестьян. И пусть простые люди в Равке сыты, а Ланцов берётся за всякую возможность обеспечивать обе армии, того может быть недостаточно при беспорядках среди знати.       Иногда девушка подмечает, что в окружении всего этого мрака в зале военного совета головные боли оставляют её, а дышать в прохладе становится немногим легче. Может, она лишь научилась мириться с мыслью о собственном бессилии. И всякий раз, искоса глядя на Дарклинга, в каждом порыве бесконечных обид и воспоминаний о жестокости, Старкова задаётся вопросом, как ему это удавалось? Алина пыталась понять ту многовековую заумную хитро составленную систему ещё тогда — больше десятка лет назад, в обязательствах и долге своего генеральства. И как бы то ни претило самой шквальной, царская советница не сомневается, пыталась и Зоя. Если и не следовать тем уставам, то сохранить их и усовершенствовать. Сквозь всю пелену упрямого отрицания Старкова не осмелится утвердить, что хоть одна из них преуспела. Прекрасная идея славного и безмятежного мира принадлежит Дарклингу, и его же властолюбие, обернувшееся Гражданской войной, то разрушили. Хотелось бы знать, мучают ли заклинателя неутешительные мысли по ночам, видятся ли ему те ужасы разрушения собственноручно сотканного мира? — Кто способен на подобное? — спрашивает Алина, вернее предположить, у самой себя, вновь и вновь перечитывая донесение, прибывшее с юга.       Группа пограничных солдат Первой армии во время своего путешествия в Карьев обнаружили останки Хергудов — охотников, что укреплены сталью с помощью силы гришей под воздействием юрды-парема. Правда, и без того на людей они походят мало. Лейтенант же пишет о том, что в телах и вовсе распознать человека было сложно. Те подобали, вернее, беспорядочному месиву из конечностей, будто каждый из них неоднократно упал с высоты. Стоит радоваться, тем меньше опасности и незаконной жестокости для гришей, но беспричинность и некая невозможность подобной бойни настораживает. — Столь угодно теряться в предположениях? — Старкова без всякой мыслимой воли морщится. Иногда она забывает, что чудовище сидит рядом с ней — живое… Дышащее полной грудью, из плоти и крови. Зачастую Дарклинг выглядит так, будто загадка решается слишком легко в его голове. Выражение полнится надменностью, которую из него не высечешь. И от того противно в непомерной степени. Видеть, как он лениво поднимает брови, глядя на всё свысока. Веер чёрных ресниц рисует его глаза совершенно иным оттенком — блестящим серым как полированная сталь мечей. — Я была там, — в нелепом признании хмыкает Алина, не удостаивая его взглядом. Легко слышится, как Толя за спиной переступает с ноги на ногу. Этот шум ему совершенно не подходит, но, верно, шуханец то делает очередным напоминанием, что он рядом — всегда готов стать для неё первой линией защиты. Есть нужда признать, с тех пор, как они с Дарклингом вынужденно остались наедине, присутствии одного из верных воинов немногим успокаивает её тревожное сердце. — Когда Хергуды единственный раз напали на Николая с Зоей и близнецов во время нашего путешествия на запад Равки.       И на достойную битву то походило мало. Если бы не боевые навыки шуханцев, умение управляться с молниями Назяленской и исключительность в стрельбе Ланцова. События прошлого исполнилось бы одними из худших трагедий. Тамара прикрыла госпожу советницу собой, но Старкова хорошо помнит те нечеловеческие звуки, когда солдат напал на них, а она сама через несколько мгновений упала наземь из хватки врага, едва не переломав все кости. Слова Дарклинга верны в том, что Хергуды не охотятся на отказников, но и гриши им недостойные соперники. Будь оно так, южные солдаты не похитили бы столько за последние года. Шухан отрицает то, что они обладают сказочной в своей сути силой, а соседние страны нападения человекоподобных существ заботят мало. На редкость гадкое безразличие делает всё много сложнее. — И скольких гришей с того времени твои отважные друзья обучили с ними сражаться, Алина? — мужчина чуть ведёт головой в сторону и на мгновение его взгляд обостряется в подобии подлинной уловки. В большей степени походит на очередной виток, которым исполняется монумент собственного превосходства.       Всякий раз хочется накричать на него, ударить по извечно лежащей рядом руке, пнуть под столом — сделать хоть малое. Напомнить ему о том, что он не имеет и малейшего права разговаривать с ней подобным образом. Насколько время стирается в единое полотно в голове Дарклинга, что Старковой вечно мерещится, будто и не было очернённого безжалостного десятка лет? Та мысль о возрасте является негласным напоминанием. Обучить гришей сражаться против Хергудов идея славная и закономерная. Но всё сводится к сбору единственных возможных знаний о шуханских солдатах и отправления жалких крупиц отрядам Второй армии для изучения. Потому что не столь много тех, кто выжил после встречи с не то хищной птицей, не то человеком. Дрюскели существуют в той мере долго, что сложно предположить, когда гриши научились противостоять им, но Хергуды появились совсем недавно. — Столько же ты обучил противостоять Дарклингам, — выговаривает со всем возможным презрением Алина. На её стороне сражалось малое количество гришей, но она хорошо помнит их скользкое безнадёжное отчаяние, потому что все они осознавали — против Тёмного генерала бороться не в их силах. Не в чьих-либо других. И он те истины оправдал сполна. — Столько же пощадил.       Его взгляд похолодел. Девушка подавляет желание закашляться, напарываясь на затянутые тучами ледники вершин — для неё неприступных. И ещё до того легко понять, когда она переходит все мыслимые границы. За спиной позвякивает оружие. Будто близнецы могут ожидать, что Дарклинг с лёгкостью бросится на неё или щёлкнет пальцами, затопив зал тьмой. Способен, но не считает необходимым. Есть ли прок, когда картина пред ним во всех правдах ничтожна? Никто того не понимает. Старкова все их попытки на него скалиться пресекает, а сама постоянно норовит получить очередной удар. Может, она лишь в незатейливых причинах не желает, чтобы кто-либо из них страдал ещё больше. Но заклинатель лишь неспешно отмахивается в равнодушии, возвращая внимание своим заботам. — Тебе не понравится мериться потерями, Алина. Подлинный мерзавец.

•

      До странного забавно осознавать, что они почти не говорят об Адриане. Зоя и Женя считают, что Дарклинг способен бросить своего сына в ту же агонию беспощадности, что и их всех. Николай и вовсе предпочитает придерживаться собственных неясных безмолвных рассуждений. И лучше бы тем не складываться в просторы очередных стратегий. Первые три года после Гражданской войны беспорядочной чередой оплеух и ям под ногами научили девушку многому. И одному из прочего — отказывать. Потому что видят святые, Ланцову стоит перестать искать безнадёжные беды на свою очернённую участь. Все они знают человека, кто ведает о наследии заклинателя теней больше прочих. Древняя женщина, что знавала мальчика очень похожего. Может, причина собственного нежелания в жалкой истинно детской бестолковой обиде. Может, в глубинном страхе. И надёжнее будет близким верить, что Старкова страшится только за собственную жизнь. Когда Дарклинг прибыл во дворец, страже было велено следить особенно пристально за его сыном. Но Адриана будто не существует. Редко кто-либо видит, что он направляется на прогулку или ходит по дворцам. То тревожит, хоть и они редко ищут с ним встречи. Женя считает, что отец держит его поблизости или изнуряет постоянными тренировками, о чём даже не всегда удаётся возразить, потому что откуда ей — Алине, знать? Они могли бы надеяться, что ребёнок станет для Дарклинга бóльшей слабостью — последним из возможных оттенков человечности. Какова же глупость в то поистине верить. — Он всегда умел ладить с детьми, — поведала Женя однажды. Слова её звучали отголосками собственной скорби. По всем обманутым и покинутым. — Всегда знал, что сказать и как утешить. То были по-прежнему жестокие и суровые слова. Но они извечно подходили? — качала она головой. — Разумеется, когда мы все становились старше, он обращался с нами как должно — волей своего генеральства. Но в остальном всякий ребёнок готов был цепляться за его рукава. Будь ты одной из тех гришей, что в Малый дворец привозили экзаменаторы, эта история закончилась бы иначе.       Ныне царская советница искренне уповает на то, что она смогла бы. Ей было бы под силу осознать всю порочность его преступлений. Перешагнуть через ту слепую навязанную веру и преданность, пусть они во всём своём величии распускались бы ярче, крепче, нерушимее с каждым днём, проведённым в Малом дворце. Но это лишь предположение. И стоит ли гадать о прошлом? Алина Старкова до последнего верила во многие истины, что были далеки от поведанных Дарклингом, и куда её это привело? К жалкой участи для себя и жестокой судьбе для многих остальных. Ей по рождению положено винить себя за некоторые из сомнений и биться головой об стену, чтобы те искоренить. Но Алина устала сожалеть. А святой и вовсе скорбь не полагается. В неистолкованной тоске тех размышлений девушка не заметила, как Адриан проскользнул за её спиной. Дарклинг, подняв мелкое писание перед собой, сидел, отодвинувшись от стола. Когда он расстегнул верхние пуговицы своего кафтана? От расслабленного разворота плеч воротник одежд разошёлся, оголив линии шеи и всякое мановение мышц. Мальчик, отложив на стол раскрытую книгу, уселся отцу на колено, принявшись рассматривать бумаги в его руке. С того бы стоило писать картины. Древность и юность, заключённые в мерцание света. — Я не знаю, почему не получается, — поясняет Адриан, когда его отец обращает внимание на оставленный близ него сборник. Он пробегается по нему взглядом и откладывает в противоположную сторону, принимаясь что-то писать. — Я верно решаю задачу, но семьдесят не делится на три, — Алина отворачивает голову, наморщив нос в попытке не улыбнуться, а, подметив Толю, что склонил голову с тем же умыслом, едва не смеётся во весь голос. По-прежнему беспечная девчонка. — Единица лишняя, или не хватает двух. — У тебя нет двух, — отзывается Дарклинг, и ничего в его поведении не меняется. — Какую часть пирога ты съешь, если я разрежу его на три части? — Я съем.., — Адриан мгновение выглядит озадаченным, — треть пирога. — Или одну третью часть, — заклинатель возвращает учебник сыну, пред тем стряхнув перо и вырисовав на полях несколько дробей.       Старкова знает многие из понятий основ алгебры, в Керамзине милостью князя всех детей обучали простейшим наукам. Залитые слезами столы вспоминать не хочется. Алину трогает мышление. Дарклинг не сказал ничего особенного или заумного. И если понятие о дробях кроется в чём-то столь простом, то даже в этом неудивительно, что все окружающие походят для него на бесконечных глупцов. Они с сыном никогда не говорят много. Но слушают особенно внимательно. И от того страшнее. Потому что всё это ведёт к знанию, что каждый из них — наделённых непомерным могуществом и жаждой знаний, видит мир набором причин и следствий, возможностей и вероятностей. — Ты не хочешь учиться с остальными детьми? — Старкова не сомневается, что Женя будет против. И преподавателям это не понравится. Но разве не то лучший способ присматривать за маленьким мальчишкой? Адриан, замерший у входа в приёмный кабинет, хмурит брови. — Среди тех, кто меня ненавидит? — буркает он, едва ли удостаивая её взглядом и прижимая книгу к себе, будто подобное предложение могло его обидеть. — Они тебя боятся. Нет нужды ненавидеть, — Алина разворачивается к той неозвученной необходимости спиной. Наверное, Николай мог бы то понять сполна. Когда люди закономерно смотрят на чужое происхождение, а уже потом видят самого человека. А в остальном Адриан лишь заклинатель, чья сила окружающим неясна. — И какова тогда разница между страхом и ненавистью? — девушка уступает дрожи в горле, потому что мальчик не уходит, а поднимает на неё полные чаяний глаза. Словно истинно может верить, что она ему ответит. Но это не то, что должен спрашивать ребёнок. «Разница в причинах», — теряется в подлинном желании вымолвить хоть слово. Видимо, святые в неясности понятий сделали ей одолжение. Стоит припомнить все понятия о детской жестокости, причины которой не всегда бываю достойны. Как сирота, она то понимает сполна. Может, во всех испоганенных понятиях Дарклинга, Адриан интересуется верными вещами.

•

      Старкова подцепляет следующий потёртый корешок книги. Может, приходи она в библиотеку Малого дворца чаще, многих трагедий бы не случилось. Мир Малой науки был далёк от неё всю раннюю жизнь и, возможно, будь то иначе… Она робко улыбается, подмечая, как равномерные потоки солнечных лучей просачиваются сквозь множество окошек, образованными отсутствующими писáниями. Девушка осторожно подносит к тем кисть руки, перебирая тёплые отголоски света пальцами. Время последнего отчаяния прошло. Но Алина по-прежнему трезво помнит, как могла упасть на колени в слёзной мольбе, чтобы то своенравное солнце ей повиновалось. Секунду озадаченно рассматривая словно чужую кожу, Старкова в неясном порыве проводит тыльной стороной ладони по собственной щеке. Мягкая. Ногти привычно расслаиваются и ломаются постоянно, но с рук сошли даже жалящие и вечно пачкающие рукава россыпью кровавых капель мелкие трещинки. Девушка к чужому ужасу привыкла, что её тело постепенно разваливается. Взгляд вновь падает на так и не давшуюся в руки историю Дарклингов. И какой от неё будет толк, если и нет этого проклятого рода? Есть лишь он один во всём своём неестественном могуществе. Заключённый в мрак вечности. Поддерживая обеими руками собранную стопку, государева советница ступает меж высящимися повсюду шкафами. Стеклянный купол над головой встречает её успокаивающей тишиной. Алина прищуривается в близости круглого стола, не обнаруживая до того открытую книгу. — Достойное чтиво. — А мы гадали, рассыплешься ли ты в пыль, если выйдешь на свет, — она аккуратно ставит прижатую к себе стопку на стол, замечая, что ныне руки подрагивают. Старкова в верной черте необдуманно похлопывает себя по поясу брюк. Дура. Глупая, легкомысленная… Как можно было явиться в стены этого дворца без оружия? Здесь под рукой нет даже ножа для писем. — Тебе бы того хотелось, — выговаривает он по-прежнему размеренно, почти тягуче, будто то мог быть лишь голос верный ужасам её бытия. С глубокими — почти ласковыми нотами, пока не оборачивается рычанием. Но звучит под высокими потолками рассудительной насмешкой. Алина многого желает, и далеко не всегда её порывы исполнены должной праведностью. — Ты ведь наслаждаешься этим, — оборачиваясь, девушка едва не оступается, обескураженная отсутствием опоры за спиной. Лавка излишне низка. Дарклинг стоит немногим дальше арки, откуда пришла она сама. Солнце золотит его лик, что опущен к перелистываемым страницам книги, что он бессовестно у неё стащил. — Всем влиянием, ужасом в чужих глазах, утерянными надеждами… — Это называется нужда, Алина, — нерушимо в своих словах заклинатель пожимает плечами, — знакомое тебе понятие. — Нужда, — Старкова всем истрёпанным сердцем не верует, что могла бы сейчас рассмеяться, но жалким подобием контроля завладевает усмешка, насквозь пропитанная горечью. Девушка ведёт пальцами по золотым буквам, что вытеснены на обложки книги под рукой. Во славу всей своей ворчливости, пусть она вновь проиграет, но не спустит ему те слова с окровавленных рук. Ей нет необходимости быть воином, гришой и кем бы то ни было для того, чтобы ноги на этой проклятой земле стояли в верной манере твёрдо. Пусть и страшнейшее из тех явлений взирает на неё со всей тяжестью блуждающих в светлых очах теней, когда девушка заставляет себя развернуться в полной мере. — Кому из нас молвить о нехватке? О надобности? — вопрошает Алина с надеждой потерянной девчонки. И хочется его уколоть. Искоренить всю эту поганую полуулыбку. — И где сейчас все твои сладостные речи? Где молва о разделённом могуществе? Или, может, о том, что не суждено родиться кому-то похожему на нас? — она поджимает губы, потому что клятый всеми святыми Дарклинг лишь довольствуется помнящимися ей словами. Не ей роптать о том после всех деяний. И терпеть тоже не ей. Старкова потирает пустые ладони, которые не холодит смертоносная сталь. Солнце их тоже не греет. И сомнительной опорой ей служит лишь лавка по колени. Молчать бы или бежать во всю мочь, но когда она выбирала то «бы». — Где найдётся противовес для твоего сына, чтобы усмирять всё ваше фамильное могущество?       Девушка вздрагивает, когда, захлопывая книгу, заклинатель смеётся. Всё тем же мягким перекатывающимся плохо позабытым звуком. Чуть запрокинув голову, как делал и больше десятка лет назад. И смех его тонет в стенах библиотеки. Одинокий. Никем, кроме неё, неуслышанный. — Не вини меня за неподходящие ответы, если задаёшь неверные вопросы, Алина, — его голова приобретает незначительный наклон, а взгляд Дарклинга становится точно кошачьим — почти хищным. — Я не люблю выглядеть дураком, но минувший месяц меня нередко стараются им выставить, — на мгновение его выражение лица становится спокойным. Возможно, даже безмятежным. Знакомым в своей природе. Старкова едва не оступается, путаясь в собственных ногах, когда мужчина подходит ближе. Стол за спиной навевает мысли о собственной дурости и сокрушении. Но чудовище в старых повадках лишь бьёт о землю хвостом, будто и вовсе не припоминая о её преступлениях. Всей неволей собственного тела она приказывает себе стоять, когда, нависая над ней, Дарклинг останавливается на ничтожном расстоянии, что вместило бы лишь человеческую ладонь. — Мой сын не нуждается в противовесе, — девушка с трудом заставляет себя взглянуть в его нечеловеческие глаза. Разумеется… Собственные понятия он может выворачивать в угоду желаемому. — Или тебе столь отрадно верить в лживость моих слов, нежели принимать их истинное значение? — Нет больше тех истин, — опустив голову и прикусив губу, Алина ускользает от его близости, страшась быть ужаленной его хваткой. Как нет заклинательницы солнца. И отравляющего могущества усилителей Морозова. Будь хоть все речи Дарклинга правдивы, то уже имеет малое значение. — В прошлую нашу встречу ты была смелее. Не смелее. Лишь отчаяннее. Где-то за той гранью, когда безразличие и смирение перечёркивают разумность, здравость побуждений и чувство вины. — В прошлую нашу встречу ты был закован в цепи! — притопывая ногой, разворачивается Старкова, взирая отныне с другой стороны круглого стола. — Меня то вполне устраивало. — Чем тебя так прельщает она? — Дарклинг вновь поднимает перед собой её книгу, что взял со стола. Девушка совершенно не заметила, что он её вернул. Теория ведения войны. Ладонь заклинателя, что скрыта за тонкой чёрной тканью перчаток, сливается с обложкой. — Что..? — Алина не сразу понимает вопрос, пока книга лёгким толчком руки скользит на её сторону стола. Но Дарклинг не переспрашивает, на что остаётся лишь пожать плечами. Вот так просто. Без особенных причин. Совершенно человеческая черта интересоваться подобными вещами. — Я искала собрание стратегий и тактик, — хмыкает Старкова. — А вместе с тем нашла трактат о потерях и о том, почему гибнут невинные. — И подход автора тебе немил, — заключает мужчина. — Излишне цинично, — отмахивается она без сомнения. — Этому собранию больше пяти сотен лет. В то время Фьерда ещё не вела с нами активную войну. Второй армии и каньона не существовало. Ружья и винтовки не были придуманы. А Равка уже была описана как поле битвы. И.., — девушка останавливает сама себя на следующем слове, поджимая ладони и хмурясь. Дарклинг не выглядит впечатлённым, да и почему должен? Есть ли в этой библиотеке и вовсе книги, которые он не прочитал? Знания, о которых он не ведает? — Ты ведь это и сам всё знаешь. Она тебе нравится? — Исчезающей на костре.       Заклинатель отвечает почти сразу, лишь коротко — в изящном жесте, взмахивая рукой у стола, что могло бы означать отвращение. Старковой должно сесть и приступить к своим заботам в ту же минуту. Может, Дарклинг утомится её серым безжизненным уделом и удалится в свою лишённую света обитель. Но после тех слов он оставляет её почти сразу. — И Алина.., — когда мужчина замирает у дверей, не оборачиваясь и едва ведя в её сторону взгляд, стоит придержать дыхание. — Эта книга о другой войне.

•

      Глаза щиплет множеством расплывающихся ярких пятен вокруг. Голову от того сводит болезненными пульсациями, что не позволяет сосредоточиться. То уже становится неприятным обычаем. Люстры в зале для совещаний Большого дворца полнятся позолотой и хрусталём, оттого лучи света разлетаются веером по светлым стенам. Жалкая и ненадёжная мера контроля. Теперь они зажигают всякую свечу под сводами царской обители в надежде избежать ядовитой близости Дарклинга к власти. И в очередной раз, когда приходится обращаться к каждому источнику тёплого света поблизости, девушка напоминает себе о том, почему она должна это терпеть. Потому что поверила. В тот день — многие годы назад, Старкова действительно верила, что мир ограничивается лишь балом, поэтичными в своей красоте целями и Дарклингом, скрывающим её в тенях, чтобы они могли ускользнуть. Сказка с неутешительным концом. Мир в то время казался маленьким. Простым. Скованным в желанных с детства представлениях. А теперь даже эти уловки, воплощённые в изобилии искусственного света, нелегки в исполнении. Удерживать их Тёмного генерала в рамках иллюзий и призрачных образов походит на одну из жестоких глупостей. Но, верно, каждый из царских служителей чувствует себя спокойнее, не переживая о том, что углы в следующее мгновение наполнятся тенями.       Когда двери за последним чиновником закрываются, Алина звучно выдыхает, потирая обеими руками лицо. Триумвират не держится подле неё, и зачастую в раскинувшемся зале с места по правую руку от главы стола советнице видится, что она остаётся «на другой стороне». Желанно и отрадно знать, сколь далеко в скудности их умений зашли Женя, Зоя и Давид, занимаясь восстановлением Второй армии. Но восседая на этом стуле и поигрывая царской печатью с двуглавым орлом, Старкова отчётливо чувствует ту грань. Во славу её имени и неоценимой поддержки Николай добавил к равкианскому гербу солнце. Значительный и большой шаг. Напоминание. Выслушивая очередное недовольство в этих стенах, девушке не претит указывать на то, сколь Равка нуждается в своих людях и гришах. И как сильно они нуждаются в ней. Это никогда не было долгом и обязательством. Лишь чем-то высшим — не всегда доступным для понимания. Гражданская война пропела о том сполна. — Мы должны поддерживать Вторую армию, а не искать пути снизить её влияние! — протянул суровым тоном один из министров, может, всего час назад. — Не сами ли гриши обратили нашу страну в поле боя, а после разруху? Ваше превосходительство, — обратился к Алине мужчина средних лет, чьё лицо вспотело после многочасового заседания. — Полагаю, вам не досталась столь удивительная честь посидеть за этим столом с Дарклингом. Занятный был человек…       Столь же занятно было бы наблюдать за лицами рассевшихся, удосужься хоть один из них зайти дальше коридоров Большого дворца. Может, она и не сидела до того за этим столом. Но заклинательница солнца стояла на том поле брани, что обратилось в сияющий пепел. «Явись и скажи хоть что-то», — думала царская советница, безучастно подняв брови и отведя взгляд от пустоты страниц записного журнала. Но всякое искушение покинуло её мысли. Может, ей лишь хочется верить, что она знает, какие слова могли бы его задеть. Какое бы мгновение Дарклинг счёл подходящим. — Вашими молитвами, — Старкова закрывает журнал с тяжёлым хлопком. — Мне достались лишь знания о том, кто из наших дворян и чиновников нашёл в себе смелость поддержать бывшего генерала Второй армии в минувшей войне, и чести в том было мало.       Коротко откашлявшись, мужчина опустил голову к столу, дóлжно припомнив, какая участь постигла изменщиков. Плаха. Реже — подневольный пожизненный труд. Изуверы. Предатели. Отступники. Алине надлежит ходить среди них, а не потирать пальцами священные государственные символы. — Молва идёт о том, — представитель царской канцелярии выпрямился на своём месте, пред речью поправив густые усы, — что Вторая армия малочисленна. Она не сослужит нам должную услугу в трудный час. Не стоит ли растрачивать силы и казённые деньги на нечто в большей степени важное? Мы нуждаемся в серьёзном вооружении, сырье и союзниках. Малый дворец мог бы оказать неоценимую… — Вам стоит обратиться с тем к генералу Назяленской, — отрезает советница. — Не сомневаюсь, у неё найдётся достойный ответ под стать вашим затеям. Вопросы о бытие гришей не будут решаться в этих стенах в отсутствии членов священного Триумвирата, — Старкова кладёт обе руки на стол, уповая на то, что её голос звучит твёрдо. Потому что нет в этом зале иной нити, что связывала бы два мира вместе. Те грани размываются лишь в ней. Бессильная среди заклинателей, недостаточно образованная для государственных дел. Что ж, никто из присутствующих и не ведает, сколь она способная ученица устами непокорной вечности. — Что касается наших нужд, его величество — царь Николай, пусть долго длится его благословенное правление, в эту минуту заботится о том, чтобы Равка получила своё оружие и поддержку. Да будут святые к тому благосклонны.       Пред девушкой вновь предстаёт пустующий стол и молчаливые стены, когда двери вновь отворяются, пуская внутрь юношу в белой форме, должно быть, с одним из многих донесений. — Моя госпожа, — он спешно кланяется, останавливаясь при входе в помещение. — Прошу меня простить за внеочередное беспокойство. Ко двору прибыли двое солдат Первой армии. Утверждают, что вы их ожидаете.       За завесой того, сколь сильно горло сводит удушающим спазмом, Алина не замечает дрожь в руках, что отпускают в следующий момент падающие на стол бумаги. Видится, её взгляд и попытка резко встать пугает слугу, так что тот обращает взгляд к полу. В глазах темнеет, так что надлежит крепче взяться за край стола. Очередная глупость. Девушка выдыхает, путаясь в множестве неправильных решений. Снова ошибка. Она верила, письмо лишь побудит их приехать. Но Старкова не писала. И даже все её попытки их защитить теперь не имеют смысла. Стоит не пустить на порог. Приказать выставить. Уверить, что нет в столице, что уехала за срочным поручением… Снова. И когда она научилась обводить людей вокруг пальца? — Приставьте к ним стражу, — велит цáрева советница не без дрожи, истязающей всё тело. — Отведите их в восточное крыло на этаж, отведённый для детей. Будут противиться, немедленно вышлите из дворца. «Можешь быть свободен», — заканчивает Алина коротко, спешным шагом покидая зал для совещаний. Коридор размывается в смешанные друг с другом синие и золотые краски. Рука безвольно касается массивных перил, пока она сбегает по широкой каменной лестнице, ступеньки которой множатся под ногами. Однажды девушка войдёт в этот кабинет, и он не будет полниться красноречивыми выражениями и повышенными тонами. Но тогда, палаты не будут принадлежать Зое. — Что произошло? — Женя спешно встаёт со своего кресла, придерживая подругу за плечи и рассматривая её лицо. — Мал и Миша.., — шепчет Старкова, потому что знает. Понадобится малое, чтобы чудовище её услышало. А может, оно уже не дремлет. Алина до боли кусает губы и внутреннюю сторону щеки, так что по языку разливаются капли крови, пока Сафина продолжает гладить её по волосам. — Идиоты, — ругается Зоя, хмуря брови и выпрямляясь подле стола с множеством упорядоченно разложенных на нём схем и книг. Её кафтан уложен на спинку широкого впечатляющего кресла за спиной. — Я уговорю их уехать, — спешно объясняется Старкова. И хоть обращается к Назяленской, но именно Женя поддерживает её на ногах. — Ты не сможешь, София, — фыркает Зоя в подобии отвращения, складывая руки на груди. — Во славу твоей безопасности, ступив в столицу, эти двое теперь будут старательно добиваться, чтобы Дарклинг поотрывал им головы. — И что плохого в том, чтобы меня защищать?! — повысив тон, интересуется Алина. Собственные щёки, думается, сейчас полыхают ярким румянцем, хоть и руки ощущаются ледяными, лишёнными жизни. — Я тоже сижу там, Морозова, — отмахивается Зоя, точно и не обращая внимания на фамилию, что ей ненавистна. — В зале военного совета. И я знаю тебя, — произносит шквальная спокойнее. — Ты не нуждаешься в их ружьях и кулаках. — Но они нуждаются, — соглашается Женя. — Я найду Дарклинга, — Назяленская одним лёгким движением накидывает на плечи синий кафтан и выправляет из-под того россыпь волос. — Проси их уехать, — велит она, замирая в дверях спиной и лишь склоняя голову в их с портнихой сторону. — Ты лучше других знаешь, я могла бы винить во всех несчастьях чудовище, но, София, — она на растягивающиеся секунды замолкает, словно в редком порыве раздумывая над остротой своих слов. — Если они сами полезут к нему под руку, мало кто из нас сможет что-то сделать. Лучше им не знать о Дарклинге, тебе то известно, — и добавляет последнее, обращаясь к портнихе. — Найди Толю.       «Лучше им не знать», — повторяет про себя Старкова, суетливо ступая к противоположному крылу Большого дворца. Будто это всегда было столь легко! Солги, притворись, отведи подозрение, укройся… Очередное напоминание, что она — лишь жалкое подобие того, что могло бы принадлежать этому миру. И пусть достаточно тех, кто верит в её грехоподобную игру, советница равкианского царя всё ещё — лишь Алина. Бессильная. Слабая. Неумелая. Недостаточно полезная… Она боится за Керамзин. По сей день и каждую ночь страшится за всех тех детей и воспитателей. Вновь и вновь в мысли возвращается картина дымящихся руин. У Дарклинга достаточно средств, чтобы истязать её. Безликая служба в Первой армии должна была стать достойной защитой её близких. Но они же оба своевольные. Глупо хотя бы надеяться, что послушают. Им придётся. Старкова не станет терять кого-либо ещё. Если понадобится, государева советница сама прикажет их выдворить прочь. И пусть Мал возненавидит её ещё больше. Может, это побудит его не приезжать вовсе, и тогда он будет в безопасности, подальше от неё — бедóвой девчонки. Подоконники, заставленные вазами с голубыми и белыми цветами, становятся выше, распашные окна шире, а синяя ковровая дорожка сменяется светлым деревом полов, так что удар её шага звучно разносится по коридору. Нигде не слышатся детские голоса — в дневное время маленьким гришам дóлжно быть занятыми с учителями на улице. Может, кто-то из них и вовсе в эту минуту получает палкой по рукам от Багры. Близость прошедшего совета тяготит её плечи плотным камзолом. Меч позвякивает у пояса с каждым шагом. Алина нервно заправляет остриженные волосы за уши, спешно отдёргивая руки, когда холод ладоней обжигает её уши. Она никогда не умела скрывать эмоции. — Почему нас здесь держат? — слышится недовольный тон Миши из-за спины стражника, что присматривает за порядком в коридоре и без сомнения препятствует тому, чтобы мужчины ушли. Девушка жестом отпускает его в сторону, подходя ближе. — Потому что её превосходительство так велела, — улыбается Старкова, ступая на свет и не ведая вовсе, куда примостить суетливые руки. — София, — тянет Миша, оказываясь совсем рядом. Он глубоко кланяется к её рукам, так что Алина успевает потрепать его по тёмным грубым волосам, что отросли клочками вдали от службы. Щёки болят от того, сколь ясно она улыбается. — Моя госпожа. — Прекрати, — посмеивается Старкова, придерживая юношу за руки и мгновения рассматривая. Их с Малом форма Первой армии, может, слегка помята с дороги, но в остальном они выглядят румяными и, возможно, даже отдохнувшими. Девушка может легко определить, сколь спокойно идут дела на службе, посмотрев на состояние равкианских солдат. Миша в её руках весь хорохорится, будто мог бы получить ещё с десяток улыбок, выпрямив спину и задрав подбородок. Стоит припомнить, он и в Керамзине совсем мальчишкой — голосистым и храбрым, звал её госпожой. — Ты возмужал. — Скоро буду управляться с оружием наравне со старшими по званию, — обещает юноша, будто хвастает достижениями собственной матери. Раньше он был худым и щуплым, что свойственно для многих мальчишек в Равке, но сейчас — через три года службы, окреп и раздался в плечах. Из-за среднего роста он не уступает в фигуре Оретцеву, а рябая кожа делает его более «суровым» в выражении лица, хоть и возраст, и юношеская ухмылка тому перечат. — У нас поговаривают, в части в ближайшее время не останется более умелого бойца, — Мал является из-за плеча Миши, и на мгновение его веснушчатое лицо выглядит знакомо умиротворённым. Возможно, даже довольным. Пока то не скрывается за издавна отрешённым взглядом, полным непонимания и знакомого осуждения. Потому что её — непутёвой жены, вид нелюб и немил. — У него был хороший учитель, — теперь, должно быть, собственная улыбка выглядит вымученной. Может, потому что им действительно нечего друг другу сказать. — Почему вы здесь? — Мы упросили командира отпустить нас на несколько недель во время переправы, чтобы присмотреть за тем, как дела идут в Керамзине, — спешно и горделиво поясняет Миша. — Вы навещали приют? — Кто-то же должен за ним присматривать, — добавляет Оретцев, отворачивая голову в сторону, чтобы не поймать её взгляд.       Будто недостаточно указаний о том, что это лишь её — Алины вина, потому что всегда делает недостаточно и не всем способна угодить. Кто-то извечно недоволен, и Мал о том высказывается не последним. А она заурядно устала. Старкова посещала в последний раз Керамзин на празднование Святого Николая. Провела с детьми несколько дней. Она не требует сверх положенного, но всегда найдёт для приюта часть казённых серебряников. Зачастую отправит телегу с книгами или новой одеждой для сирот. Иногда ей хочется злиться, потому что именно София Морозова получила одобрение от царя приставить к бывшей усадьбе князя нескольких солдат первой армии, чтобы те доносили о состоянии Керамзина. Но разве есть до того дело, когда чужая обида где-то глубоко — дальше всей мыслимой помощи сидит? И несмотря на то, девушка по-прежнему его понимает. Скучает бесцветными вечерами в той же мере сильно и любит (жалеет об утерянном) не меньше. Это всё лишь одна череда лжи, недопонимания и неверных решений. — Полагаю, рыжая шерсть на моём рукаве щедрый привет от её кошачьего величества — Накошки, — юноша принимается наигранно рассматривать свои одежды, задетый их поведением. И неожиданно для своей воспитательницы он протягивает руку, щёлкая пальцами по рукояти её меча. — Ты обещала мне поединок. Уверен, при дворе учат ничуть не хуже, чем в поле. «Однажды, Миша, — думает Алина, унесённая подлинным раскаянием. — Однажды. Когда у наших границ не будет стоять армия, а мне не будет необходимости переживать за ваши жизни, потому что чудовища никогда не спят крепко». — К чему всё это? — интересуется Мал, оборачиваясь на стражей, что молчаливо следуют за ними. — Чтобы никакая дворянка вас не утащила. — К слову, о высоких дамах. Ваше превосходительство, — Миша, не переставая идти, неуклюже кланяется в подражании манерам. — Не сомневаюсь, у всякого благородного господина замирает дыхание. Вы выглядите поистине прекрасно. — И Мая на подобное ведётся? — не без интереса вопрошает Старкова, с улыбкой подняв брови, потому что попытка в своём роде жалка. Но, может, подруге юноши, что с приютских постелей, попала с ним в одно отделение, те красивые слова подходят больше. — Только на щедрые похвалы её умений в стрельбе. — Я выгляжу уставшей, Миша, — напоминает она ему следом, всё же не упуская его слов из головы. — И по-прежнему больной. Ворчу того не меньше. — Он говорит правду, — не поднимая головы, соглашается Мал со словами юноши, на что Алина со вздохом лишь качает головой. Льстецы. Оба. — Как долго вы планировали оставаться? — спрашивает Старкова, когда, оставляя стражу за спинами, они проходят в одни из многих палат, которыми полнятся эти стены.       Зал слушаний — одно из редких мест в Большом дворце, где их не могут застать за неугодными беседами. Или тем, что остальным ведать не положено. Она смотрит вперёд — меж многих лавок, что ведут к нескольким ступенькам и представительской тумбе, где в другое время зачитают очередной закон или вынесут решение о дальнейшей судьбе человека. Потолки здесь выше прочих, отчего над головой нависают переливающиеся в дневном сиянии белокаменные своды. А свет заливает помещение сквозь узкие прорези впереди, что покоятся под тяжестью потолков. — Два-три дня, этого должно быть достаточно, — беззаботно пожимает плечами Миша, на что девушка лишь качает головой, веря, что сила та давно иссякла. Но она не может. Как бы страстно не желала провести с ними время, Алина не может подвергать их такой опасности. — Вы должны уехать, — заключает она, убирая руки за спину в своём подобии аристократичной поставы и ища опору в обеих ногах. И сколь бы ни были горьки следующие слова, это лучше, чем смерть и кровь повсюду. Мал смеётся, проговаривая «ну, конечно», что, думается, полнится не то презрением, не то заслуженным отвращением. И ни одно из тех не лучше другого. — Равка щедра на скверность собственных дел. Я не найду время, которое могла бы вам уделить. И вы не можете оставаться в Ос-Альте без цели, — пресекает она желание юноши хотя бы погостить в столице несколько дней. — Оставь нас одних, — велит Мал своему воспитаннику. — Нет! — выговаривает Старкова громче положенного и делает шаг, на что мужчины смотрят с непониманием и подозрением. Мысль о том, что Миша может ходить по дворцу в одиночестве сковывает сердце болью и неприятным вязким чувством в груди. — Не отходи далеко, — велит она, и хочется верить, что её лицо в это мгновение выражает хотя бы снисходительность. — И будь рядом со стражей. — Что происходит, София? — вопрошает Оретцев с тем, как за откланявшимся юношей закрываются двери. В такое время девушка искренне желает, чтобы ему окружающее было безразлично. Чтобы его голос не полнился осуждением или недовольством. А его прекрасные голубые глаза были безмятежнее чистого неба. Может, Алина то заслужила. Багра её теперь зовёт «пропащая девчонка». Причин подобным словам хватает сполна. — Ты не написала ни слова за прошедшие два месяца. Миша чуть ли не на коленях перед командующим стоял, чтобы получить возможность встретиться. А теперь ты не желаешь нас видеть… — Мал, пожалуйста, — девушка качает головой, осекаясь даже в имени. Они оба мертвы для этих стен. — Сейчас неподходящее время… — Дела, дела, заботы… — повторяет несколько раз Оретцев, разводя руками. — Я способен понять важность государственного устройства и твоего положения, но не стоит просить меня в это верить. Никто не собирается лезть тебе под руку, если считаешь, что мы будем отвлекать тебя от обязательств. Но, София, ты нас выгоняешь. — Чтобы обезопасить! — От обилия золота, соблазна фарфоровых тарелок и хрусталя над головой? — посмеивается Мал, будто это всё лишь детская забава, которые они так любили. — Меня не тешат подобные вещи. А Миша проклинает дворец, что стоит бок о бок с этим. Тебе то известно. — А меня, значит, — Алина немногим возвышает голову, поджимая губы, извечно в сердцах задетая его словами. — Прельщают мягкие перины и дорогие одеяния. — Не сомневаюсь, постели здесь не скрипят.       Старкова не в то же мгновение отмечает, сколь крепко сжимает плотную ткань собственных рукавов. Наивная и обманутая. Преданная и спасённая. Верующая и та, в кого верили. Маленькая девушка со слишком добрым сердцем. Возможно, много бóльшим, чем заслуживали люди вокруг неё. Она ничего не говорит. Единственный раз позволяя себе вспомнить об уроке, который перед этим человеком она понимать никогда не желала. Не позволяй им узнать о том, что думаешь на самом деле. И всё в словах мужчины читается намёками — тонкими со швейную иглу уколами собственных ошибок и вины. Желанный мир нуждается в сотворении. А Мал, вероятно, никогда не поймёт, почему Алина не смогла примириться с жизнью, которую они столь страстно желали. И даже в то время ныне советница не тянулась за роскошью убранства. Отведя взгляд к собственным ногам, она лишь хмуро хмыкает, разворачиваясь и ступая по главному проходу меж лавок. В молчаливом знании, что Оретцев независимо от того будет следовать за ней. — Ты ушла от меня, София, — звучит его голос позади в неспешности шагов. Окружает домашним размеренным шумом и взмахом клинка. — В том нет моей вины. А теперь ты выгоняешь нас… — От тебя? — Старкова внезапно останавливается, не ведая вовсе, где находит силу подлинно рассмеяться. Разворачивается слишком резко, едва не налетая бывшему мужу на грудь. От него в ворохе безотрадных воспоминаний тянет породнившимся запахом. Что-то теряется в той смеси пороха и костра. — Я ушла из Керамзина. Я оставила свой дом. В те дни я уже спала с тобой в одной постели, лишь потому что после лож в главном зале у меня болела спина. Или мне нужно тебе напомнить, что тому предшествовало?! — Алина легко улавливает этот порыв отшатнуться. Не потому что он её боится. Причина лишь в том, что ускользнувшая жизнь сделала из них обоих жалкие подобия себя. И когда Мал вернулся на службу в Первую армию, она была счастлива знать, что та вернула ему прежнюю трезвость разума. — Потому что ты не слушал! Ты не слушаешь и сейчас. — Это место не для нас, София. Мы ему не подходим, — Оретцев указывает рукой на стены. — И ты просишь нас уйти, но сама пожелаешь остаться. — Потому что есть работа, которую мне надлежит выполнить. Люди, которые во мне нуждаются. И я не желаю, проводя день за чашками кваса, наблюдать за тем, как моя страна умирает, а люди гибнут… — Наш дом в тебе нуждается. Я тоже нуждаюсь, — утверждает Мал, не уделяя и толики внимания её красноречивым словам, что на одном дыхании произнесены в пылу иссякающей надежды. — И помнится, я отдал жизнь, чтобы ты могла скучать в мирных стенах и не думать об этих заботах. — А я? — вопрошает Старкова тише, затерявшись в множестве мыслей. Это не выбирают. Все страдания, потери… Бесконечную жесткость. Может, она и носит бархат на своих плечах. Но тот лежит кровью на полотне её нездорового цвета кожи. — Я не отдала ничего? Этот разговор не имеет смысла, — не дожидаясь ответа, девушка разворачивается в попытке взойти по ступенькам, но даже не успевает пресечь попытку мужчины взять её за руку в надежде остановить.       Оретцев падает на колени ей под ноги, едва потянувшись. Алина не слышит его звучную ругань. Только своё беспокойное сердце, что всякий раз норовит остановиться в множестве потрясений. Она видит лишь тени, что рассеиваются у мужчины под ногами. Девушка не будет читать последнюю молитву, что так и останется неуслышанной. Она не станет стенать о пощаде. О том никогда не скажешь, наблюдая за тем остервенением, с каким Старкова оглядывает просторный зал, что в ужасе красок ставится ещё больше. Она медленно ступает вперёд, словно стараясь загнать Мала за свою спину. Будто могла бы сама броситься на чудовище, вцепиться в него и не отпускать, пока то не оставит свои нападки. Но Дарклинга здесь не было. Ни его замершей горделивой поставы. Ни громких слов. Ни щелчков пальцев, что полнятся безразличием и жестокостью. Но в эти стены пришла иная беда.       Боком к Алине, Адриан сидит на краю одной из лавок, что находится всего в трёх рядах от них, и покачивает ногами в совершенно невинной детской манере. Его лицо выглядит едва ли безучастным, а взгляд направлен перед собой. Старкова выставляет руку за собой, будто может придержать поднявшегося на ноги мужчину у собственной спины. — Это ещё что… — Ради блага нас обоих, молчи! — велит девушка, не оборачиваясь. Она аккуратно ступает вперёд, но не подходит ближе, а медлительно опускается на одно колено, боязно сглатывая. Ноги дрожат. Алина не боится его, нет… Она не желает разговаривать с ним в равных положениях. — Как ты вошёл? — мальчик лишь в коротком изящном жесте руки указывает на входные врата, что остаются недвижимы. Никто не видел, как он вошёл. Стражи бы предупредили. Миша бы его заметил… — И давно по этой земле дети расхаживают в чёрных одеждах? — голос Мала исполнен не то раздражением, не то закономерной и разумной настороженностью. Адриан чуть вскидывает голову, смотря поверх её макушки с ребяческим вызовом.       И тогда Старкова понимает, не позволяя слезам и удушливым порывам себя связать. Дарклинг поднимает руку последним предупреждением. Но в самом начале, когда время тешит его бытие, он выбирает самые изощрённые, продуманные и худшие из кар. В мире достаточно орудий хуже лезвий и острых когтей. Потому что Оретцев никогда не уверует в то, что она лгала в надежде его уберечь. Ведь если она не была предназначена для столь желанной жизни, то ту заслуживал хотя бы Мал. Но он этого не поймёт. И, вероятно, никогда её не простит. Может, так-то лучше. Убережёт себя от её дурного, чаще — смертоносного влияния. — Почему он так похож… — Его сын, — слетает с губ первой правдой за много лет. Кровь от крови, плоть от плоти, сила от силы Морозовых. — Но Дарклинг мёртв… — В той же степени, что мертва и я? — в то мгновение маленький прекрасный черноволосый мальчик смотрит ей в глаза, будто может знать, о чём Алина думает. Словно поистине может чувствовать все её тревоги и оскольчатые переживания. Она верит, пусть Оретцев ругается, кричит, разочаровывается в ней вновь, обвиняет. Девушка это заслужила. Но Старкова не сразу узнаёт этот едва слышный звук скольжения стали по кожаным ножнам. Наморщив нос, Адриан вскидывает руку раньше, но даже не дёргается, когда девушка в порыве броситься вперёд, хватает его руки, будто могла бы той силе противостоять. Звон стали, ударяющейся о каменные плиты полов, разносится следом. — Тебе уже жизнь не мила?! У них должны были забрать оружие. И вероятно, изъяли стрелковое. Но Алина с трудом может представить следопыта без своего охотничьего ножа на поясе. Последний без сомнения лежит где-то неподалёку, пока Мал, шипя себе под нос, придерживает руку. — Он мне предплечье посёк.., — советница не сразу подмечает тёмное пятно, расходящееся на солдатской форме, ткань рукава которой будто аккуратно разрезана лезвием. Что это за смутное подобие разреза? И чего Оретцев ожидал, доставая нож. — Отпусти, — немногословно просит Адриан, не обращая на мужчину и малейшего внимания. Только тогда Старкова понимает, что по-прежнему сидит на ледяном камне и держит ребёнка за руки, сминая под пальцами ткань чужого кафтана и сжимая детские запястья. И смотря в эти светлые глаза, что опорочены мраком и чужими нечеловеческими истинами, девушка понимает одно. Она хотела, могла бы… Но Алина не станет просить его помочь, не говорить или, одни святые ведают, что она желает в это мгновение ещё. Потому что ей известно, чего стоит предательство. А может, та забота и вовсе напрасна. Раз Адриан здесь, значит, и помогать ей кого-то спасти, он бы, верно, не согласился. Но всё это были лишь предположения. Мальчик юн. Но кажется, они все забывают, что он сын своего отца. — Дарклинг знает? — встряхнув голову, спокойнее вопрошает Старкова. Руки норовят хотя бы придержать его за плечи. Найти причину всем этим порывам. Юный гриш кивает. Хорошо. Значит, не считает необходимым явиться ко всему тому безобразию. — А теперь иди.       Девушка поднимается на ноги, спешно расправляя свои одежды и давая ребёнку выйти. Стоит удивляться тому, что он действительно слушается, не удостаивая Мала и единым взглядом, но то не поддаётся измотанному и обессиленному телу. Оретцев отдёргивает руку, стоит подойти хотя бы осмотреть рану, на что остаётся лишь утомлённо вздохнуть. Тихие шаги Адриана всё ещё разносятся под сводами дворца, когда входные двери распахиваются. — И не говори, что я тебя не предупреждала, София! — от нынешнего присутствия Зои даже воздух становится тяжелее, словно пропитанный силой множества ударов молний. Её синие, блестящие в серебристых линиях одежды крепко застёгнуты, а вид знакомо раздражённый. Вероятно, сейчас то взаправду необходимо. Женя до того ступавшая за спиной своего генерала, спешно проходит мимо неё, направляясь к Алине. Миша проходит за ней в непонятливом и потерянном выражении юношеского лица, и лишь тогда двери закрываются вновь. Взгляд шквальной падает на мальчика, что отошёл в сторону от прибывших. — Убирайся отсюда! — Мерзость, — выговаривает Миша, рассматривая ребёнка. И все из присутствующих меряются в подобном обращении собственной глупостью. — Адриан, — отвлекает его Старкова, ловя взгляд с другого конца зала. — Иди. — Я встречала дворцовых котов умнее, чем ты, Думкин, — обращается к Малу Назяленская, пока Женя осматривает его рану, а Алина, вновь поднимаясь по ступенькам, отходит за их спины — в тень вытянутого по ширине зала пьедестала, но всё ещё слышит, когда в следующих словах обращаются к ней. — Твоё счастье, Морозова. Дарклинга нет во дворце. А может, он и вовсе на пути сюда, заслышав о новом способе её измучить. Или поглощён делами важнее смертных судеб предателей. — Царапина, — оставляет Сафина руку Оретцева без всякого интереса и отходит в сторону подруги, твёрдо стоя рядом одной из неоценимых опор. — Теперь ты понимаешь? — вопрошает Алина с высоты своего положения, и бесконечность сожалений полнится у неё в груди тянущей болью. — Если я прошу вас уехать, значит, на то есть причины. И я пыталась… — И чего тогда стоят твои просьбы? — Мал немногим поднимает подбородок, губы его белеют от напряжения. Неожиданно рука Жени ложится на плечо, придерживая советницу своего монарха близ локтя. — Что это всё значит, София? Всё это, — он указывает вокруг себя. — Тогда — девять лет назад, когда ты явилась на наш порог, — переводит мужчина взгляд на портниху, — куда ты её забрала?! — Повысишь на неё голос ещё раз, и не сможешь говорить вовсе, — предупреждает Зоя раньше, чем кто-либо успевает ответить. — В тот день я сама выбрала ехать, в том нет ничьей вины, — пытается Старкова, но слова вязнут на языке. — Ты лгала мне! — гаркает Оретцев, но девушка не находит силы даже вздрогнуть. — Начиная с поездки в столицу, продолжая всем происходящим и заканчивая тем, что ты в безопасности. Вы должны были защищать её! — оборачивается он с недовольством на шквальную. То видится худшим из возможных решений. Миша, стоя от Назяленской поодаль, молчит, склонив голову. — И раз она здесь, видимо, мы справляемся с этим лучше тебя, — в сердитом довольстве смакует Зоя слова. — Если не беспокоишься о себе, подумай хотя бы о Керамзине, о детях… Они были бы в безопасности, оставайся я с вами? — отвращение на лице шквальной видится отчётливо, её не прельщает эта мученическая воля заботится лишь о благе окружающих, хоть и тем они грешат обе. — Ты могла сказать мне! — огрызается Мал, потирая до того раненую руку. — Но ты предпочла сбежать и носить эту поганую фамилию… — Потому что могла помочь, — безвольно разъясняет Алина. Разве в том есть её вина? Груз всех произнесённых слов тяжелейшей ношей ложится на плечи, хоть и без того не удаётся вдохнуть полной грудью. — А может, всё много проще, — Оретцев переступает с ноги на ногу, когда его взгляд приобретает пугающую пытливость. Он этого не сделает, хочется убеждать саму себя. Он не может… — Скажи, София, в чём справедливость? Почему тиран и убийца был удостоен святыми подобной честью — иметь здорового ребёнка от неизвестно какой сумасбродной девчонки, — Старкова качает головой в последней разумной надежде, что не будут произнесены следующие слова. Только не при всех. Подожги она себя сейчас, чувствовала бы значительно меньше. — А ты со мной даже пытаться перестала. — А может, тебе стоит задуматься, был ли бы ты столь же хорошим отцом для своего ребёнка?! — Алина делает шаг вперёд и, видят святые, если бы Женя не держала её за руку, она бы его ударила. Или хотя бы попыталась, не сумев поднять руку в последнее мгновение. От тех слов, слышится, изумляется даже Зоя, хватка Сафины немногим становится крепче, а лицо Мала багровеет — столь сильно он сжимает зубы.       Потому что все те выпаленные в порыве гнева и обиды слова произнесены с осознанием и серьёзностью. Дарклинг может быть злодеем из детских сказок, худшим из кошмаров, демоном в ночном лесу и человеком, ненависть к которому не имеет границ. Но если судить на светлую голову и со всей непредвзятостью подхода, Адриан не по годам разумен, образован, развит, воспитан… Его никто не видит за бездельем, и он не разбалован. На что мог бы быть способен ребёнок с его силой, не обучай родитель должным образом? Без сомнения, Старкова видела лишь малую часть их неестественных способностей. Мальчик приучен обращаться достойным образом с лошадьми и никогда не является в неподобающем виде. И разве он выглядит несчастно? Несколько дней назад, подметив чужую темноволосую макушку, государева советница обнаружила Эрику на балконе, что устроен над музыкальным кабинетом, полнящимся самыми разными инструментами. Алину привлекла игра на скрипке, но, лишь обнаружив девочку, притаившуюся у перил, она решилась подойти и послушать. — Ты не боишься? — Не думаю, что я вообще им интересна, — прошептала Эрика своим тонким голосом так, чтобы их никто не услышал. Глупо предполагать, что хотя бы Дарклинг тогда не ведал об их присутствии, пусть и глаза его были закрыты.       В тот день, девушка невольно осознала, что никогда не видела Дарклинга за подобными, столь человеческими занятиями, одним из которых является игра на скрипке. Пусть и способности его показались посредственными. Адриан, стараясь соответствовать гармонии звучавшей тогда мелодии, одной рукой пытался наигрывать что-то на закрытом рояле, не всегда попадая в ноты. Да… Со всей серьёзностью расправив плечи, она может сказать, что Дарклинг достойный отец для своего сына. Пусть и опыт Багры тем громким утверждениям противоречит сполна. — Достаточно, — указывает Старкова размереннее. Хватит с неё этого позора, который не отмоет ни одна из мочалок в Большом дворце. Она пыталась. Быть достойной женой у неё выходило в той же мере скверно. И обращается теперь к Мише. — Уезжайте и возвращайтесь в своё отделение. Дарклингу не дозволено покидать столицу, и там вы будете в безопасности от него. — Это даже забавно, — Мал неожиданно смеётся, прежне не уделяя никакой важности её словам, — он свободно расхаживает по дворцам после всего произошедшего? — Мы сотрудничаем, — без интереса отвечает Зоя, рассматривая, думается, узоры на стенах. — И привилегия усиленно пытаться то сотрудничество нарушить принадлежит мне, поэтому будь добр делать так, как тебе велят. — И Николай с тем мирится? — Для тебя он — «его величество, царь Николай», — в поддельной любезности исправляет Женя и несомненно улыбается в следующих словах ясно, как тешился бы и сам Ланцов. — Самый короткий вариант. — Как нам оставить всё это? — хмурит брови Оретцев. — Просто уедем, — предлагает вымученно Миша. — А он не так глуп, сколь кажется, — безучастно хмыкает Зоя. — Мы не подчиняемся вам двоим, — переводит Мал взгляд с одного члена Триумвирата на другого. И лишь тогда поднимает глаза на Алину. — А ты не моя царица, чтобы указывать. — Верно, — соглашается Старкова в простоте той истины. — Но моего слова достаточно, чтобы стражи любезно и со всем теплом проводили вас до стен столицы, справившись о вашем благосостоянии, — и лучше им не заставлять её это делать. — Постойте, — обращается она к ним, когда что мужчина, что юноша оказываются у входных врат. И теперь она вынуждена считать необходимым обозначить первостепенными следующие слова. — За вами не будут следить, за вами не пошлют людей… Но то, что вам сегодня стало известно, останется здесь. И волей святых и равкианской короны, — девушка качает головой, — если пойдёт хотя бы слух о том, что могло бы быть известно лишь вам двоим… Это будет приравнено к государственной измене. Они оба были дезертирами и знают, какого это. Для Миши, что с самого юного возраста не сомневался в своём желании служить Первой армии, подобное понятие, должно быть, и вовсе звучит подобием ночного кошмара. — У него есть поистине удивительная способность — терять лучших женщин, которые могли бы смотреть в его сторону. Редкостная глупость, — без интереса и любого из сожалений заключает Назяленская, когда врата за солдатами Первой армии закрываются. Толя их проводит.       Алина, нервно перебирая пальцами рукоять собственного меча, отходит чуть дальше от Жени, в действительности истинно не ведая, куда податься. Может, так действительно будет лучше… Возможно, однажды они все будут в безопасности. День, клонящийся к вечеру, начинает походить на бесконечную вереницу противостояний. И нет нужды скрывать, у Старковой нет сил сражаться. Всё тело изнемогает слабости. И даже стопы изнывают, будто не им наречено твёрдо держать её на этой земле. Посечённые надвое мысли смешиваются друг с другом в сомнении о правильности каждого из совершённых деяний. Потому что для окружающих она всегда «не та». Недостаточно хороша, обучена, сильна… Кислая девчонка, неважный картограф, напрасно доверчивая девушка, плохая жена и, вероятно, и матерью была бы не лучшей, участи чего её лишили. Но разве Алина делает недостаточно? Разве она не пожертвовала всем возможным? И даже, когда у неё забрали последнее, куда направились истерзанные душа и тело? К месту, где уже София считает, что может быть полезной. Где во всей многогранной красе и запутанности дел, Старкова имеет возможность спрятаться от лжи, вины и предательства, недвижимо лежащего глубоко внутри мёртвым грузом, что никогда не иссякнет. Нет для неё добрых слов, и прежней красы этого мира тоже нет. Алина лёгким, но нещадным движением руки подцепляет гарду меча и с тем же рвением отправляет его на пол, стоит оружию выскочить из ножен. Благодаря чарующей акустике, расходящийся волнами грохот стали о камень приятно оглушает. Девушка зарывается пальцами в собственные волосы, усаживаясь на ближайшую лавку. Нет чувства более яркого, что могло бы сейчас отвлечь. И то — худшее из знаний. Потому что нет того, что способно заполнить подобное множество потерь. Старкова не плачет. Возможно, потому что слёзы давно иссякли. Лишь шмыгает носом и редко моргает, отчего сероватая картинка плывёт перед очами. Женя совсем скоро оказывается рядом, осторожно гладя её по голове. — Ты никогда не говорила о том, что произошло… Ещё до того, как я приехала в Керамзин много лет назад, чтобы передать предложение Николая. — Много разных вещей, — Алина вздрагивает от странности собственного голоса, причина которому зажатый своей же ладонью нос. Остаётся лишь звучно — совсем не в аристократичных повадках, втянуть воздух, отряхиваясь от подобия слёз, что обжигают кожу. Она отчего-то посмеивается. — Ты не обязана, — разъясняет Женя, поглаживая подругу по волосам и убирая те за уши. Верно, если молчала больше десяти лет, зачем вовсе начинать говорить сейчас. — А я бы хотела послушать, — звучному голосу Зои вторит приближающийся стук каблуков. — Я никогда не разделяла твой выбор, София. Но помнится, ты была готова биться с Апратом, самим царём и вцепиться в глотку Дарклингу, стоило к следопыту прикоснуться. — Я бы и сейчас это сделала, — Мал её семья, так ведь принято звать своих близких людей? Самый близкий друг. И он был её мужем. — Вероятно, он прав? Я никогда нигде не вписываюсь. В Керамзине, в отделении картографов… Я недостаточно сильна, чтобы быть гришой. Не в той мере умна и опытна, чтобы расхаживать в подобном положении. — Тебе повезло, что мы с Николаем восполняем недостаток собственного достоинства в этих стенах. — Смотри не захлебнись самолюбованием, когда следующий раз посмотришь в зеркало, — подначивает Сафина шквальную, на что та лишь фыркает. — Неважно, с каким именем и титулом к тебе обращаются ныне. Носишь ты кафтан или нет. Ты одна из нас, — твердит Назяленская, не терпя излишних сомнений. И выглядит в тех словах поистине грозно. Рука Жени чуть сжимается на плече. — И я готова была умереть за тебя. Ничтожная была бы смерть, — в поддельной задумчивости Зоя поднимает глаза, отвлекаясь и качая головой, отчего Алина смеётся, растирая влагу по лицу.       И думается, она этого всего не заслуживает. Жени, носящей её знамя и склонившей к ней свой лик в нерушимой готовности всегда поддержать за руку. Зои со всей сталью, силой ветров и необъяснимым желанием стоять за неё до последнего в готовности отразить любой удар. Миши, до того по-прежнему желавшему её навещать. Мала, что без сомнений будет искать способы вернуться. Или вернуть её? И Старкова не знает, сможет ли защитить их в следующий раз.

•

      Девушка с трудом придаёт значение окружающим звукам. Не слышит цокот копыт и скрип карет вдалеке. И даже птицы не поют. Она обходит Малый дворец, нередко рассматривая похожие друг на друга, пустующие окошки общежитий. Больше прочего ей бы хотелось вдохнуть в это место жизнь. Вновь увидеть этот дом в былой красе всего величия и значимости для его обитателей. Было бы славно, хотя бы дожить до того момента. Алина поднимает взор к чистому небу, что полнится не то красными, не то сиреневыми оттенками. Время в действительности непозднее — вечернее. Лето постепенно набирает силу и является во всей красе своего правления, скоро принесёт в Ос-Альту длинные белые ночи и каждодневные шумные празднования. Одно мгновение девушка рассматривает пустующее поле, за которым тянется тёмная чарующая зелень леса. Юных гришей недавно отозвали с улицы к ужину после вечерних тренировок и свободных гуляний. Но один остался. Россыпь камней хрустит под ногами, пока Старкова ступает по аккуратным дорожкам в сторону озера. Она сняла с пояса оружие и оставила камзол в своих покоях, где соблазн лечь в постель, казалось бы, почти завладел её телом. Стоило в том же беспорядке явиться в Малый дворец и вопросить с Дарклинга то, почему он не почтил их своим болезненно переносимым присутствием, но Алина не удостоит его подобной честью. Место, открывающееся взору, видится подходящим. Тень нависающей над озером ивовой листвы хорошо скрывает ребёнка. — Здравствуй, — негромко произносит она, ступая на траву у прибрежного склона. Ей принадлежит веление «не приближаться», и девушка ныне тому не следует сама, скрытая в это мгновение от пытливости чужих взглядов.       Дивно осознавать, прошло немногим меньше месяца в их существовании рука об руку, и до того они не оставались наедине. Похожее, «здравствуй» произнесено Адрианом себе под нос. Прижимая что-то к своей груди, он выглядывает из-за спинки лавки, заслышав её голос, но в следующее мгновение уже возвращает взгляд к своей работе, не уделяя внимания незваной гостье. Старкова замечала, что он тих, а иногда и вовсе смущён её вниманием, но в последнее время мальчик выглядит расстроенным. Опечаленным. Она обходит его негласное прибежище, завидев, что ребёнок держит у коленей впечатляющий альбом и сидит, прижавшись спиной к кованым перилам и подобрав под себя ноги. А у его ботинок — на другой стороне лавки, располагается открытый ларец. — Я могла бы..? — дожидаясь молчаливого кивка девушка поднимает тяжёлую вещь на руки и садится на её место, ставя себе на колени. Она находит успокоение в том, чтобы в следующих словах рассматривать воду неподалёку. Гладь в коротких потоках колеблет ветер. — Нас не представили должным образом друг другу… — Я знаю, кто ты, госпожа Алина, — Адриан ненадолго поднимает голову и, невинно моргая, пожимает плечами, будто и нет в тех истинах ничего, что могло бы являться для него удивительным. Что ж, и от того меньше всего Старкова желает, чтобы именно он звал её госпожой. Долгие минуты ей хочется задать совершенно иные вопросы. Те, что покоятся очень глубоко и скользят внутри множеством отравляющих изнутри теней и извивающихся змей. Ей хотелось убедиться и перестать мучить саму себя. Возможно, она лишь боится жестокости простейшей из невозможных правд. — Почему ты сделал это? — без всякой затейливости интересуется девушка, смотря перед собой и, верится, вся тяжесть сегодняшнего дня звучит в её голосе. — Сегодня — в зале для слушаний… — Он пошёл на меня с ножом, — чуть резче отвечает Адриан в некоем непонимании, свивающегося вокруг осуждения за то, что он защищал себя. Алина легко улавливает собственный порыв положить ему руку на ногу, но что то будет значить? Ей неведомо, как его успокоить. — Ещё до того, — поясняет она в спокойной интонации, рассматривая мальчика несколько мгновений. — Когда Мал упал на лестнице. Почему ты вовсе пришёл? Дарклинг тебя отправил? — он поджимает губы, словно может быть оскорблён словами, сводящими всякую вещь к его отцу. — Это была моя воля, — разъясняет мальчик, по-прежнему увлечённый полотном перед глазами. — Разве ты не нуждалась в том, чтобы кто-то пришёл?       Старкова вспоминает Зою и Женю, пришедших вдвоём самой важной поддержкой из тех, что могли бы ей понадобиться. Но Адриан явился первый. Она находит в памяти собственное отчаяние, перемешанное со страхом и болью. Это могло бы быть похоже на нежеланную мольбу, если бы девушка пыталась истолковать свои чувства в словах. — После всего, что было.., — Старкова вовсе не ведает, как правильнее выразить мысль. После того, что твой отец сотворил со мной и моими друзьями? Как я убила твоего отца? — Между мной и Дарклингом. Ты считаешь необходимым заботиться о моих нуждах? — Вы видите мир по-разному. Это утомляет, — Алина подмечает на его лице тени простейших ведомых человеку эмоций. Заурядного раздражения и в той же мере простой усталости, будто они двое поистине возмущают мальчика своим поведением. И то в своей сути не сходится с неясным значением слов.       Адриан, придерживая альбом, что, вероятно, больше его головы, тянется через свои ноги к сундучку, чтобы сменить одну баночку на другую. Она легко замечает, что каждый из его пальцев, кончики которых выглядывают из-под чёрных рукавов, перепачкан самой разной краской. Ярче прочих выделяются красная и жёлтая. Не стараясь удержать нарастающее любопытство, девушка принимается рассматривать содержимое. Шуханские дощечки с акварельными ячейками. Склянки с не застывающими плотными красками ярчайших цветов. Кусочки графита, угля и мела устроены в уголке. А вместе с ними насыщенные в окрасе каменные завитки похожие на невиданные ранее кораллы. — Замечательный набор, — и стоит вероятно, заключает девушка уже безмолвно, целое состояние. Адриан рисует. Знание о том поселяется крепко и нерушимо. Почти болезненно. Она бы не решилась предполагать о подобном. В одно время можно было бы отдать многое, чтобы сидеть и лишь писать подобными красками. Лицо озаряется мягкой безмятежной улыбкой. — Покажешь? — стоит удивляться тому, что мальчик, не теряясь в долгих раздумьях, протягивает ей тяжёлый альбом. Плотная бумага, ожидаемо, не была отбелена, лишь края обработаны, а корешок прошит шёлковыми нитями. Непросохшие мазки блестят на просачивающихся сквозь ветви ивы лучах солнца. — Что это? — А на что похоже? — На.., — Алина старается присмотреться. Странно было бы ожидать полнящийся деталями аспект искусства. Это лишь напоминает серые макушки гор, меж которыми покоится солнце. Адриан изобразил его с помощью отпечатков пальцев, окунутых в красный, рыжий и жёлтый… Теми же, но белыми пятнышками полнятся и серые очертания. Похоже на множество окошек, в которых разбросаны синие, красные и фиолетовые округлые очертания. — Горы? — Значит, это горы, — соглашается юный гриш, забирая обратно свою собственность. Старкову легко отвлекает звук шагов со стороны дворцов, но она не обнаруживает никого, кроме Эрики в своём красном кафтане, что, находясь ещё далеко, идёт в их сторону, но, подмечая впереди советницу своего царя, разворачивается и убегает. — Не нужно, — просит мальчик, когда Алина встаёт в попытке остановить юную целительницу. — Кажется, ты ей интересен. — Она пытается не первый раз. И никогда не доходит до конца, — разъясняет Адриан, пока его лицо полнится серьёзностью. Или недоверием. — Эрика слабее остальных. Нет ничего удивительного в том, что я ей интересен, — неспешно судя о том, несколько минут девушка молчит, не решаясь заключить о следующем. — Ты усилитель, верно? — говорит она тихо, следом за чем лицо маленького заклинателя становится настороженным. — Как Дарклинг, как Багра… Дело не только в ненависти, ты боишься учиться с остальными. — Я переживаю не за себя, — звучит он едва ли убедительно. — Их пугает происходящее. И они знают, что ничего не могут сделать. Тебе известно искушение усилителей, — взгляд Адриана падет на её руки, что придерживают сундучок, будто он может видеть там окову из чешуи Русалье. — Это закончится трагедией.       Беспощадность этих слов растекается по телу беспощадной агонией, потому Старкова могла бы сказать, что здесь — рядом с ними, он в безопасности. Ему нет необходимости страшиться подобных суровых опасностей, но что она может? Ей нечем утешить этого ребёнка. И силы способной его защитить тоже нет. Правда непроста и щедра на жестокости. — Я хотела бы извиниться перед тобой, — Адриан озадаченно поднимает голову. Воспоминания о тех словах не позволят ей спокойно спать. Может, в зале слушаний Зоя и велела мальчику уходить прочь, но то замечание его нисколько не колебало. Как и не беспокоило никого другого, потому что в схожем же порыве Назяленская могла бы выказывать недовольство перед своим царём или святой. Но слова Миши… Алина не сможет его осудить, но и ребёнок того не заслужил. — Я не считаю тебя мерзким.       Юный Морозов лишь кивает головой на её слова, не выказывая и малейшего недовольства, но и не исходя на светлые улыбки. Больше он ничего не говорит, хоть и, вероятно, стоит считать это жестом доброй воли, не прогоняет её, сидя так — у берега озера, и нередко на кроличий манер морща нос от запаха краски. И в том спокойствии девушка далеко не сразу замечает в поднявшемся ветре, сколь сильно к ночи холодает на улице. Адриан уходит первым, спросив пред тем, понравился ли ей увиденный рисунок. Девушка невольно в то мгновение вспоминает воспитателей в Керамзине, коим её нередкие порывы, что в детстве, что в зрелом веке — расписать в приюте стены, не пришлись по душе и были подняты на смех. Старковой было достаточно того, что детям понравилось. Может, и сейчас тех слов будет достаточно. Всё тело передёргивает от звука рвущейся бумаги, когда мальчик оставляет тот лист на лавочке, взамен забирая свой деревянный короб и уходя прочь.

pov Дарклинг

      Николай вернулся вечером несколькими днями позже. Несомненно успев за время своего отсутствия навестить свою царицу, выйдя с ней в свет на нескольких дворянских приёмах. Заключить пару важных сделок с керчийскими торговцами и обзавестись союзами, что могли бы обеспечить эту страну средствами к существованию. О последних и вовсе прошедшие дни в городе говорили с особым пристрастием. Вероятно, в том же путешествии он успел посетить свою бесценную кузню, о существовании которой надеялся умолчать. Золотое болото — славное творение столь же славного человека, но Дарклингу оно кажется лишь забавой. И пусть всё выстраивается не с желанной точностью, нити угодных умыслов непотревоженно сплетаются в верных местах. Подкидывать очередной кусочек мозаики на стол, как и прежде, излишне рано. Но и медлить с решением одной из задачек ныне нет нужды, если донесения верны. Поездку придётся отложить впору обстоятельствам. — Признай, что скучал, и срочность будет оправдана, — Ланцов проходит в Зал военного совета спешным шаг и в той же мере размашистым жестом кладёт перевязь с мушкетом и ножом на стол. Тамара следует за ним верным сторонником, хоть и бледность её кожи и безжизненные глаза противоречат их полному благосостоянию. Дарклинг не отводит взгляд, пару мгновений рассматривая молодого монарха, отмечая расстёгнутый ворот рубашки и лёгкую несвойственную всклокоченность. С его возвращения уже прошло всего несколько часов, но заклинателю и нет нужды созывать всех. — Тяжёлые ночи? — постукивая пальцами по столу, безучастно заключает Дарклинг, с лёгкостью ощущая всю скверну, что льнёт в кошачьих манерах ему под руки. Весьма пагубное положение. — Твоими стараниями… — Нет необходимости, Тамара, — остепеняет свою воительницу Николай, словно единственное существующее неудобство в этих стенах — это то, что многие из них считают необходимым нападать друг на друга. — Человек я занятой, и если ты позвал меня выпить чаю…       Заклинатель двигает дальше по столу несколько потемневших листов с данными о плантациях в Новом Земе. Если они планируют довести противоядие от парема до совершенства, потребуются постоянные поставки юрды соответствующих объёмов. Столь желанные и привлекательные. — Завидные владения, — заключает Ланцов не без улыбки, подхватив бумаги на руки. — И кто же щедрый владелец? — Моя давняя знакомая, — Дарклинг поднимается, выходя из-за своего места, и утягивает с этажерки свёрнутую карту материка за Истиноморем. И несомненно будет счастлива услышать от него слова благодарности. Мужчина растягивает карту по столу, расставляя по уголкам грузы и устраивает фигурку на просторах пустыни в глубине западного государства. — У неё особые отношения со всем, что способно цвести. — Насколько давняя? — не без играющего блеска в глазах интересуется Николай, ведя головой и чуть щуря взгляд. — Значительно. — И во сколько мне обойдётся столь заманчивое удовольствие? — вопрошает Ланцов, откладывая документы и останавливаясь у противоположной стороны карты. Его нелегко обмануть, провести в подобных вопросах и того труднее. И маловероятна удача, что удастся убедить в чистоте собственных слов. Но когда правда столь желанна, всё становится в значительной степени проще. Пусть те вечные убеждения утомляют, но терпеливость сродни вечности. И не один лис умеет делать предложения, от которых невозможно отказаться. — Платить буду я. «И не золотом», — думает в то мгновение Дарклинг, поднимая взгляд к огонькам, что с некой долей придури пляшут чужих глазах, скрывая пелену несвойственной годам мудрости и расчётливости. Во многом недостаточных для этой войны понятий, потому что усталость с дороги, что рождена монстром в отказническом теле, заметна отчётливо. В Тамаре, оглаживающей рукояти своих топоров с острым удушливым взглядом, то видится особенно ясно. — Какова цена подобной щедрости? — пытливо и с незнакомым ранее вызовом смотрит мальчишка с высоты своего положения. Правильный вопрос. Неверный собеседник. — Ехать придётся лично.       Даже одолжи Штурмхонд один из своих удивительных кораблей, путешествие в Новый Зем обойдётся им, вероятно, в месяц странствий. Думается, договорённости в той туманной череде дней займут лишь пару долгих бесед, полных лживых истин, притворства и недосказанности. Ведь не разглядеть им — тленным, правду в ином мире. Но Николай, не взирая на то, не сможет оставить столицу на столь долгое время, и ему придётся приставать доверенных людей к их угрозе первой и бóльшей из всех. Непозволительное доверие, которое не смогут вымолить любые соблазны и выгоды. Но не в том положении, если бросить под ноги молодому монарху череду непоправимых забот и переживаний. Дарклинг же после даст ему нечто, дурманящее разум и пускающее рябь по собственным убеждениям. Подлинный жест доброй воли, пусть и таковым воспринят не будет. Воздух словно пронизывает грозовыми нотками, когда шквальная, не расщедриваясь на аккуратность в дёрганье дверей, проносится в Зал военного совета. — Почему с каждым твоим возвращением Равку извечно сотрясают беды, Ланцов?! — Зоя.., — теряется Тамара, отходя от стены и присматриваясь к прибывшей. — Ты всегда выбираешь лучшие способы встретить царя с дороги, Зоя, — его манера сглаживать любую из бед за тенью улыбки и благого расположения духа в то мгновение выглядит поистине жалкой, когда Николай, не медля, делает шаг в сторону Назяленской. Лишь направленный вперёд сверкающий в огне свечей клинок в её руках не позволяет ему подойти ближе.       Тамара, стоя близ них, теряется, отходя от стены и осматривая своего генерала. Дарклинг лишь немногим опускает брови, рассматривая заурядное несчастье, что ему не принадлежит. Кафтан шквальной небрежно накинут на плечи, её вечерний полупрозрачный пеньюар насквозь пропитан кровью и порезан в области живота. Волосы в смутном порядке рассыпаны по плечам, ладонь сжимает тонкое в той же мере окровавленное лезвие, а лицо полнится колючим гневом. И выглядит девушка в подлинном значении грозно. — Иди. Гвардейцы тебе объяснят, — кивая в сторону дверей, приказывает своей воительнице Зоя и недолго провожает ту взглядом. — Почему это, — она швыряет оружие на стол, так что тёмные капли крови разлетаются в стороны. — Оказывается в моём животе во славу твоего рода, Николай?! — Дарклинг кончиками пальцем подхватывает тонкое вытянутое лезвие с мельчайшими выгравированными на нём знаками. Рукояти нет и от того, клинок вернее напоминает одно лишь остриё. Слишком приметное оружие, чтобы даже без знания росписи, ведать, чьим рукам оно принадлежит. Qín' cyng — игла. — Шуханские наёмники. — Стража и члены царской гвардии обыскивают дворцовую территорию, — Зоя складывает руки на груди, словно не потревоженная своим видом. — Солдаты и дозорные на стенах предупреждены. Я скинула их воина со своего окна, и, вероятно, он переломал себе спину и шею. — Он пришёл не один, — заключает Ланцов, не удостаиваясь честью рассмотреть чужеземное оружие, пока вновь закрепляет собственную перевязь на груди и поясе. Мундира под рукой, разумеется, не оказывается. Большая глупость пытаться убить Назяленскую одной парой рук. Дарклинг поднимает ладони со стола и отходит к своему стулу, разворачиваясь к остальным спиной и не сосредотачивая взгляд на чём-то определённом. Но что если это и не было чужим стремлением? — Дети? — Их собрали в приёмной на том же этаже. Женя и Толя остаются с ними…       Заклинатель слушает их речь лишь отдалённо. Нападение на члена Триумвирата. Почему не на монарха, подгадав подходящее время в дороге? И то в своей сути не сходится с ожиданиями. Кто лгал? Донесения из сердца южного врага или собственные предположения? Но если чужие слова правдивы, а Дарклингу несвойственны подобные просчёты, что тогда объединяет Зою с тем, чему дóлжно было произойти? Он заглядывает глубже, не стараясь коснуться чего-то определённого. Какая деталь упущена? Мужчина поднимает собственную ладонь, что мгновения кажется влажной, но его руки чисты. Гриш мог бы оглянуться вокруг, и принадлежащие ему палаты не приобрели бы иные очертания, по-прежнему стоя в своём мрачном величии. Дарклинг перебирает пальцами воздух. В ушах привычно шумит. На что это походит? Не то шёпот, не то крик — безмолвная мольба, пропитанная липким страхом. Холод и боль, острыми осколками вспарывающая тело. Заклинатель глубоко, неслышно для остальных усмехается. Сколь низкий, но закономерный повод врагам прийти в эти владения сейчас. И тот распускается чернью в крови. Где-то совсем рядом теплится подступающая череда несчастий мало ожидаемых, но удобных. Слишком легко угадать. Недругам неведомо, кто расхаживает по этим дворцам, иначе они бы не ступили даже в стены столицы. Что ж, стоит оказать им дóлжный приём. «Адриан», — зовёт мужчина в едином знании. Мальчик сможет незаметно для остальных выйти через приёмную и залы, что принадлежали опричникам. Вряд ли они удостоены роскошью промедлений. — «Найди мне её». — Где пребывает в такой час госпожа Морозова? — в незатейливости вопроса Дарклинг поднимает брови, возвращая поддельное внимание присутствующим и неспешно обходя стол. Ему столь легко не выйти. — Отдыхает после недавнего беспорядка, что устроил твой мальчишка! — озвученное в своём роде даже забавно. Но в следующем жесте Зоя озадаченно ведёт плечами, на которые обрушивается закономерное беспокойство. — Её должны были предупредить. — Отправьте в её покои целителей. «Wéile jin mão de ròng yao», провозгласили Назяленской в мгновение до совершённого преступления. Во славу златовласого рода.       Дарклинг, не утруждая себя чередой бестолковых препираний и возможных притворств, в последних словах покидает Зал военного совета со звучным шагом, что стихает постепенно. Большой дворец встречает его криками, что наслаиваются друг на друга в главных коридорах, всеобщей суетой и неудобным приглушённым освещением, что принадлежит разожжённым в ночи светильникам на стенах. Есть нечто убедительное в том, что вдали от всей сбивчивости приказов и протоколов все эти ручные собаки в белых мундирах первой и последней нуждой защищают жизнь и здравие своего государя. Не стоит удивляться, что всех остальных станут проверять лишь в последнюю очередь. Шквальную подняла на ноги способность себя защитить и основательно привлечь внимание, но что если той силы нет? Может пройти ещё хоть пара сотен лет, но картина безжизненно бледных тел на голубых ковровых дорожках с золочёными краями остаётся прежней. Дарклинг не утруждает себя вниманием к телам двух стражей в коридоре. Их аккуратные раны и застывшие бурые разводы на шерсти вокруг говорят лучше прочего.       Чужая строптивость в выборе собственных опочивален играет злую шутку. Коридор первых господ госудраства охраняют лучше, но царская советница избрала покои этажом ниже — в крыле, что в обыкновении принадлежит гостям. Свет в этой части иной — слабый и безвольный. Дарклинг не сбавляет шаг. Ведомый невидимыми неподвластными нитями. Рука норовит лечь немногим выше центра живота. Какова насмешка над чужим горем. И стоить будет непомерно дорого, стоит уделить исполнению той истины внимание. Тело одного из нежеланных гостей находится немногим дальше. Их отличает не только уникальное оружие, но и легко отличимые черты. Некрупное и гибкое — точно детское, тело. Прилегающие к тому плотные одежды цвета выделанной кожи, множество ремешков и головы, скрытые за тяжёлыми капюшонами и повязанными платками. Работу Адриана легко узнать. Он, соответствуя возрасту, неаккуратен и зачастую отвлечён, когда следует быть сосредоточенным. Многими минутами позже, не стоит переживаний, тело шуханца найдут раньше, чем он мог бы сбежать или принять яд. Но к тому придётся вернуться. Стоит заучить с малых лет, что всякие просчёты имеют свою цену.

pov Алина

      В собственных покоях беспощадно темно. Они погасили её лампы. Ничтожная издёвка, но та, что выворачивает внутренности наизнанку неподвластной силой. Слабым огоньком является их в той же мере ничтожная ошибка. Ожидать, что в такое время, она уже устраивается в постели. Но Алина в надежде успокоить бренные мысли всего расхаживала от письменного стола к ведущей в купальню двери, приковав взгляд к рукописям. И того нелепее — она не утруждала себя тем, чтобы надеть ночные одежды. Лишь сменила рубаху на халат с шерстяной подкладкой в верной нужде согреться. Ныне пояс того одеяния сдавливает её всякую попытку вдохнуть. Или это собственная рука зажимающая рану? Какая бестолковая выдастся смерть. Девушка боится. Сколь их во дворце? Подлинные маленчики. Приведения. Тихие, маленькие, проворные, смертоносные. Она норовит хотя бы закричать, подать голос, предупредить, но всякая попытка рассекает тело вспышками боли, а слёзы, скатывающиеся по щекам, вынуждают продрогнуть. Но они всё ещё её недооценили. Софию Морозову за границами Равки видят смутным и плохо изученным достоянием своего положения. Безвольным, ограниченным, слабым — очередным сумасбродным решением царя в круговороте его безумных решений и идей. Но Алина Старкова была воином, посему сталь в руке лежит по-прежнему крепко, а вдалеке разносится тяжёлое дыхание. Может, он надеется, что за ним вернутся. Может, слишком слаб, чтобы уйти, потому что она ранила недруга с нечеловеческим остервенением. Дивная попытка урвать у этой жизни хоть немногое, когда та извечно поворачивается к тебе спиной. Сжимаемая в ладони рукоять кинжала, однажды найденного внутри собственного плаща, колко холодит кожу. Девушка силится поднять вторую, но та вязнет в ледяном онемении и бесчувствии. Неужели рана столь скверная? Или собственный страх в той же непомерной степени велик? Потому что Алина может лишь хрипеть и хныкать. Каждый скорый удар сердца гулом проносится в ушах, затмевая всякий шум. Кто её зовёт? Чей это прекрасный голос? Дарклингу дóлжно было бы сейчас явиться и потешиться над ней. Но разве его хоть когда-то впечатляли столь жалкие участи? Посмей он вытворить нечто, Старкова думает, она бы из вредности встала, чтобы отправить это лезвие как можно ближе к его шее. Девушка не вздрагивает, когда в коридоре за стеной раздаётся хлопок, зная, что за ним последует. Верно, в то мгновение ей надлежит погрузиться в плотный мрак — вновь оказаться в каньоне и покончить с этим. Правда, Алина уже давно не верит, что страдания оставят её с подобной утешительной лёгкостью. Но тьма отступает, расступаясь перед мирными лучами над головой — совсем слабыми, но столь желанными. — Н-не смотри, — велит она, когда мальчик садится на колени у её плеча. Старкова видит лишь его розовощёкое перепуганное лицо. Как он узнал? И какой ребёнок заслуживает видеть всё это? Раны, ножи, кровь… Хочется утвердить, что здесь небезопасно — Адриану следует вернуться к своему отцу, но разве она говорит не о наследнике человека, которому сама смерть не страшна? — Почему.., — девушка с трудом сглатывает. — Я мог бы добраться быстрее остальных, — его голос звучит отстранённо, будто ребёнок и вовсе не ведает, какие слова подойдут и сплетутся друг с другом лучше прочих. — Тебе лучше не говорить, госпожа Алина. — Тогда, — был ли час, когда она выбирала «лучше»? — П-п-пожалуйста, — девушка норовит развернуть кисть руки, что лежит ближе к Адриану, чтобы собственный кинжал выпал из руки. — Положи мне его на стол, — она не встречала лезвия острее и опасается, что мальчик схватится именно за него, но, стоит дивиться, маленький гриш в следующее мгновение поднимается на ноги. Оружие, вероятно, длиннее его предплечья. — Ты знаешь, что это за символ? — вопрошает он с неким подозрением, уже возвращаясь к ней. Тот же, что и на плаще.       «Рога Морозова. Творение твоего прадеда. Моё вечное проклятье», — но Старкова с трудом лишь оглашает набор неясных самой звуков. Горло сдавливает в тошноте, а глаза вновь наполняются слезами. Она глубоко вдыхает, морщась от режущей боли, когда Адриан кладёт свою маленькую ладонь ей на лоб, словно может ощущать её страдания. Его рука тёплая, и приятный жар от того раскатывается по всему телу опьяняющими потоками. Алина храбрится не закрывать глаза, пока он гладит её по голове. — Я наслышан, что беды тебя любят, — неожиданно утверждает юный заклинатель одной из яснейших с рождения правд. Бедóвая девчонка. Всегда была. И отец этого чудесного мальчика — её главное несчастье. Она силится хотя бы поднять руку. Та, проскальзывая по ткани чужого кафтана, ложится ребёнку на щёку. Может, это её тело холодеет, а руки грубые от постоянной работы, но кожа Адриана нежная, почти бархатная — словно искрится от всякого прикосновения, пуская по телу расцветающие клубки лучших из когда-либо познанных чувств. Он весь такой. Соткан из отвергаемых истин. — Рас-скажи мне о чуде, — о любом. Возможно, о том, что полюбилось ему больше прочих. Старкова знавала достаточно чудес, и лишь некоторые хранит со всей силой своего маленького сердца. Кто мог бы знать ещё множество столь же прекрасных явлений? Если этот мир так усердно старается украсть её жизнь, она желает забрать один из его секретов. — Я не могу выбрать из трёх, — берёт Адриан её за руку словно в извинении, стоит только ладони коснуться его волос. Тогда расскажи о трёх. — Я касался иного мира. Похожего и нет на наш. Уже давно человеку незнакомого и нам не принадлежащего. Прекрасного и полного красок, — Алина с трудом могла бы то представить. Последние года окружающее выглядит для неё серым и безжизненным. — Я видел город, стоящий в темноте. Возведённый за сотни лет до моего рождения. Заключённый в камень и оберегающий. Где трудятся умнейшие и обучаются сильнейшие воины. Где нет страха и смерти, сады процветают в неволе, а животные сказочны, — девушка неожиданно улыбается. Это похоже на Малый дворец. Дом. Исключительная мечта столь же уникального человека. — Я.., — мальчик на мгновение замолкает, заключая её ладонь в две своих и словно раздумывая над следующими словами. Старкова проваливается в смутное подобия сознания, с трудом различая дальнейшие слова. Время тянется в подобии того, как песчинки переваливаются в часах. Но чужой голос, что является к коже не то остриём, не то бархатом, точно вытягивает сквозь толщу воды. — Будешь вырываться, и лезвие провалится глубже, — отрезает Дарклинг её страх в полураспахнутых глазах. Будто сам того не желает, какая сладкая ложь.       Сколько прошло времени? Вероятно, лишь минуты, раз свет над головой всё прежний. Алина чуть сжимает ладонь, проверяя, что ребёнок всё ещё здесь. И не сразу осознаёт, что собственное положение изменилось. Ноги согнуты в коленях, а монстр стащил её руку, которой она пыталась зажать рану, и держит ту у груди. Дышать легко, а из-под затылка исчезла прежняя твёрдость полов. Сволочь… — Удобно, — хрипит Старкова в невольной нужде рассмеяться. — Свернуть мне шею, — потому что её голова лежит на коленях Дарклинга, и он придерживает ту своей ладонью — она отчётливо чувствует кожу перчаток. Обманчиво нежный жест. Так чего же медлит… Любое чудовище уже давно бы наигралось с добычей. — Ты столь сильно желаешь умереть, Алина? — голос его является ледяной волной, норовящей утопить. — А как же твои друзья? Придётся им остаться. И тогда щенок отправит со мной в Новый Зем Зою. Или Женю. «О какой поездке за Истиноморе идёт речь?» — Утащу тебя с собой, — девушка норовит вцепиться в его руку, но под пальцами ощущаются лишь кости собственной груди. Как ей претят все ясные в воплощении молчаливые угрозы, все собственные слабости… Она с упоением чуть ведёт головой вбок, указывая на его перчатку. Какая редкостная бессмыслица. — Боишься замарать руки. — Избегаю нежелательных соблазнов. «Подавись ими», — думает Старкова, до ноющего чувства сжимая зубы и с большим трудом, через надрывный стон задирает подбородок, подтягивая голову выше, чтобы видеть его идеальное лицо, расписанное тонкими шрамами. Глаза Дарклинга, что взирают на неё сверху, являются штормовыми омутами в вечернем свете. Его взгляд схож с ледяными ветрами Вечного мороза. Маленькая. Бесполезная. Бессильная и безвольная. Глупая и неподходящая. И в одном монстр оказался прав. У неё не осталось ничего. Алина улыбается, не нуждаясь ни в стали, ни в камнях, чтобы ударить, хоть и воле, нависающей сверху, ей нечего противопоставить. — Ты на коленях. — И кто из нас истекает кровью, госпожа Морозова? — Дарклинг поднимает смоляные брови. Невозможный. Непереносимый. Ядовитый и порочный во всей своей сути. Сколь славно видна с её положения чужая шея, которой место на виселице. И видится некое довольство в его нечеловеческих глазах, что является блеском недосягаемых звёзд. Воистину проклятый взгляд. И сколь же низко они оба пали. Каждый в собственных принципах, идеалах и боли.       Дарклинг покинул её близость вместе с тем, как пришли целители. Именно в те мгновения, помнится, последние силы оставили её. Или, хочется верить, корпориалы расслабили её тело настолько, что последней связующей нитью остались тёплые ладони, крепко держащие её за руки, всем незримым натяжением держа у поверхности. Голову сдавливает точно под водой, а картина пред глазами расплывается, когда Старкова вновь приходит в чувство. Фигура последнего оставшегося в покоях целителя является одним ярко-красным пятном. — Т-ты, — в заикающейся речи нетрудно узнать Егора — целителя, которого посылали за Дарклингом, — н-н-не р-ранен?       Но никто не удостаивает его ответом до тех пор, пока юноша не покидает скромные палаты, давая последние указания. Ярко доносится свежий масляный запах горячей выпечки. Девушка ощущает дивную тяжесть, силясь не закрывать глаза и в истинном негодовании морщит лоб, ощущая на том некую ткань, смоченную в прохладном отваре, что тягуче пахнет травами. — Адриан, тебе необходимо умыться, — звучит голосом Жени совсем рядом, и лишь сейчас Алина осознаёт, что та сидит на краю постели у её коленей, а рука портнихи придерживает ладонь подруги. Жмуря глаза, Старкова открывает их вновь, подтягивая голову выше на подушках. Есть ли зрелище, ужасающее в бóльшей мере? Ладони мальчика и правая часть лица покрыты подсохшей потемневшей кровью. И норовя встать, подтягиваясь на руках, она в действительности верует, что он ранен. Почему никто не позаботился о нём? — Ты посмотри на неё! — ругается Сафина, сталкиваясь с очередным порывом чужого упрямства, но помогает усесться ровнее, оперев затылок на изголовье кровати. Алина присматривается, удостоверяясь в иной правде. Потому что это её — беспечной девчонки, кровь, которую ребёнок оттирает со своим рук в чаше, что оставлена на прикроватном столике. Переливающаяся вода окрашивается в красный. Адриан собирает свои волосы сзади, подвязывая шнурком, и только тогда умывает лицо, встряхивая голову несколько раз, так что брызги разлетаются в разные стороны. — Ты как собака, — смеётся Старкова, резче прочего хватаясь за живот, который сковывает порывами остаточных спазмов. — Никто больше не пострадал? — Вам с Зоей досталось. А потом Николаю от Зои, — они с Женей улыбаются друг другу в негласной правде. Никогда не озвученной в этих стенах, но совершенно ясной. Если царь и его генерал урывают у подобной суматохи возможность уколоть друг друга, всё не столь скорбно, как кажется. — Толя сейчас со стражей присматривает за детьми. Гвардейцы вместе со сторожевыми и солдатами Первой армии обыскивают город. Двое наёмников удалось схватить на дворцовой территории, с одним расправилась Зоя, ещё один.., — портниха поднимает взгляд перед собой не в печали, но с неким болезненным ожесточением, будто считает необходимым сражаться. Её яркий кафтан застёгнут под горло и расправлен — точно в боевой изготовке. — Я его не убивал, — зрение постепенно возвращается к ней, когда Алина находит, что среди всей светлой обивки с золотыми узорами и беспорядка в покоях, Адриан сидит в её кресле, слегка сутулясь. Глаза его блестят от влаги. — Он умер от раны. — Там были рассечены даже кости, — почему речь от том действе вовсе идёт? Почему чужие интонации звучат так, будто Жене требуется то доказать? Вероятно, это было бы легче. Это всегда проще. Видеть то, что желаешь видеть. Возможно, и сама Старкова слепа в похожей мере. — Никакой клинок на это не способен. — Это была я, — отрезает она хмуро и недовольно. Потому что это её — Алины, кинжал способен на подобное. — Я не спала в тот час, и им не удалось столь легко добраться до меня, — она чуть сжимает ладонь портнихи в надежде убедить в своих словах. Хватит этих нападок. Для тех у неё ныне поистине скверное настроение. И в следующее мгновение вновь обращается к мальчику. — Почему ты здесь? Время позднее. — Отец занят, — хмыкает маленький заклинатель, покачивая ногами, что не достают до пола. Видится, он находит нечто занимательное в рассматривании ковров и перебирании собственных рукавов. Неспокойно. Ему неспокойно. Старкова оберегала достаточно детей, чтобы знать, как они спасают сами себя, если некому за ними присмотреть. — В лучших традициях оказывает соответствующий приём нашим гостям, — поясняет Сафина. Шуханских наёмников чрезвычайно тяжело разговорить, если удаётся схватить их живыми. Но, верно, для Дарклинга не существует всех тех «недоразумений». Не стоит сомневаться, что Николай, Зоя и Тамара сейчас с ним в подвалах Большого дворца. Вероятнее прочего, в пыточных. — Мы разослали письма некоторым из наших знатных женщин и послали гонца к Эри в летнюю резиденцию Ланцовых. Дарклинг и близнецы, — портниха вздыхает, тень человеческой усталости скользит по её прекрасному лицу, — считают, что есть определённая закономерность меж теми, на кого напали. — Эри может быть и сама причастна к произошедшему, — ворчит Алина, подражая Назяленской. Шквальная права. Это не первый раз. Нет желания судить о том в злости, боли и ненависти, но любому терпению надлежит ломаться. Юная советница царя, может, и отличается упорством в делах, но не в том, когда её сторонникам наносят подобные оплеухи. Поговаривают, нет людей более выдержанных и спокойных, чем народ Шу. Но видимо, тем словам мера — три года замужества за мужчиной Ланцовых.       Когда Женя перебирается на другую сторону постели, Старкова замечает на ней корзину со свежей выпечкой, укрытой белыми салфетками. От той доносится запах пряностей и печёных фруктов. Портниха попросила их испечь для детей, сон которых побеспокоили этой ночью, и забрала несколько для своей породнившейся с бедами подруги. Слойки с яблоком в сахарной пудре. Последнее время девушка нередко замечает, что голодна. И не думает отказываться от свежей выпечки. Но прежде она двигается на центр кровати — ближе к Сафине, и снимает со лба противную на ощупь тряпку, отвар которой почти иссох. — Забирайся, — указывает она Адриану на место, где лежала сама. — Нечего ютиться на том кресле, у меня после него всё болит.       Алина не желает знать, дозволил ли Дарклинг своему сыну здесь остаться или, возможно, велел. Ей то и вовсе безразлично. Мальчик мог быть не заинтересован, когда был добр к ней. Это её покои, и она не станет его выгонять, как не сделала бы с любым другим ребёнком. Старкова понимает недовольство и недоверие Жени и многих других, но этой ночью она не желает слышать разговоры об осторожности и опасениях. Иногда легко забывается, что Адриан, прежде всего, воспитан в аристократичности манер и строгой упорядоченности действий. Лишь на мгновение выглядит странным, что ребёнок считает необходимым снять свои сапоги, составив поодаль от ковров, и… Девушка склоняет голову набок. Тяжело заметить подобное за чернью его кафтана. И почему знание, что юный гриш носит белое, столь привлекает её? Подвязанные на армейский манер портянки тоже белые и простая рубаха, коих множество, с синими и красными крестообразными узорами на плечах и воротничке. Думается, мальчик лишь не желает лезть на светлые простыни в верхних одеждах, но надлежит оценить то знаком доверия. Потому что люди царя для него опасность не меньшая, хоть и Алина предпочтёт не обманываться увиденной щедростью. Однажды её подвело столь несбыточное внимание. — Всё будет в крошках, — без серьёзного умысла журит Женя, когда они впиваются в свои слойки, что оказываются ещё тёплыми. — Значит, я буду спать в крошках.       Николай, Толя и Зоя освободились первыми и явились в тот момент, когда Старкова, звонко смеясь, стирала сладкую пудру со щеки смущённого Адриан, что потом отвёл в робкой улыбке взгляд. Сафина лишь закатывала глаза, наблюдая за всем развернувшимся безобразием. Все трое прибывших оказались нездорово бледны за всей завесой своих боевых одеяний и долга, так что государевой советнице вспомнились все неутешительные истории об умениях Дарклинга. Воистину ужасающее зрелище, и весь тот кошмарный ужас застыл на лицах друзей, пусть и Ланцов походит неуязвимым для близких Штурмходну представлений. Вид одного из близнецов Батар говорит красноречивее любых слов — ожидаемо, винят себя в произошедшем. Но они поступили так, как солнечная святая бы им велела. Защищали их царя и тех, кто в том нуждался, хоть произошедшее и ляжет одной из непоправимых тяжестей на их плечи. — Всегда отрадно видеть тебя не мёртвой, София, — Назяленская устраивается на диване близ Жени — по другую сторону постели, и бросает на ребёнка неподалёку взгляды, полные подозрений. — Ты не избавишься от моего ворчливого присутствия, — храбрится Алина, держа нос выше. — Если они хотели меня убить, им стоило придумать что-то лучше ножей, каньона и часовни, упавшей мне на голову, — она мало заинтересованно пожимает плечами. — Пусть попробуют найти подобное оружие, я подожду в этих стенах. — Истинное преступление, — девушка ударяет Николая пяткой по руке, когда тот пытается пощекотать её ноги, выглядывающие из-под покрывала. А после устраивается у стены в изножье постели, пока Толя остаётся у входа в покои. — Нападать на двух самых неблагосклонных дам в этом дворце. — Я знала, кому служу, когда просила дать мне работу. Мы на войне, и у нас достаточно врагов. Мы должны быть готовы, и я не стану проводит дни на перине, потому что они смеют угрожать нам. — Но вы с нами не расплатитесь за это, ваше величество, — не без удовольствия дополняет Зоя, готовая хоть в то же мгновение дать бой любому недругу, хоть и ни одна рана не исчезает бесследно. — О чём я и говорю! — довольствуется в своих манерах Ланцов, скрещивая ладони на груди и отводя взгляд правее Алины. — А маленький Морозов уши греет, — Адриан теряется, отвлекаясь от обтирания без сомнения липких пальцев. Он походит на один маленький комок хмурости и сонливости, что устроился у подушек, подобрав под себя ноги. Николай по-доброму прищуривает взгляд. — Как ты оказался здесь раньше Дарклинга? — Не имеет значение, что я скажу, — бурчит заклинатель. Забавная попытка. Их царь нередко считает, что некоторые задачки решаются проще остальных, но стоит ли таить надежду, что тот принцип относится ко всему, чем является Еретик? — Это не изменит ваши мысли. — А если я пообещаю, что изменит? Мы можем не знать что-то важное в своей сути, — Старкова приваливается плечом к Жене, без печальных мыслей вздыхая. Каков лис. Да только ничего из этого не выйдет, несмотря на то, что пред Ланцовым ребёнок. — Тогда это унижение для нас обоих. — Я склонен верить словам юных хитрецов, — подмигивает мальчику Николай, когда его советница цепляется за одну смутную мысль в голове.       Это негласное подобие отдыха для её государя. Возможность сделать шаг в сторону от несущей смерть суеты вокруг. Близость Зои во все времена приводит в чувство. Алина сосредотачивает его мысли. Им стоит быть осторожными, но не искать врагов среди непричастных. Иначе никому из них не будет покоя. И не то подтверждением своих слов, не то смутным порывом Адриан призывает к своим рукам тени, что свиваются в клубок на его ладони. Молчаливым подтверждением, что даже попытайся он поведать им иные истины, они по-прежнему будут сторониться всякого его движения. И Толя не пресекает его действия, лишь потому что его святая велит своему стражу стоять на месте. Старкова никогда не видела, чтобы руки Дарклинга двигались подобным образом, потому что его сын владеет силой так, будто продолжает работать со своими рисунками. Но это то, кем они оба являются. Заклинают. Творят из своих стихий. Алина ахает, когда тени обретают форму животного, что подёргивает хвостом и длинными ушами. И смеётся, когда оно, иногда размываясь в воздухе, начинает скакать вокруг неё, а потом и дальше, садясь на раскрытую ладонь Ланцова. — Занимательно. — Ничегои не были столь милы, — и одна правда в тех словах. Сафина имеет на них полное право. Пусть она не испытывает ненависти к одному лишь факту чужого рождения. — У них с мороками одна природа, но умысел иной, — поясняет Адриан, стоит кролику сесть Старковой на колени. И когда та пытается его погладить, мрак рассеивается под её ладонью, оставляя после себя прохладу, принесённую тенями.       Он уснул стремительно. Часы отстучали далеко за полночь. И одно время мальчик сидел, уткнувшись носом в собственные колени и пробуждался, лишь когда его голова падала ото сна. Прежде чем это произошло снова, девушка потянула его за рукав, и в следующее мгновение гриш свалился на её подушки в глубокий, нерушимый постоянством их бесед и светом сон. Вот так просто. Во всём этом порочном круге ненависти, Алина не может сказать, что ему здесь небезопасно, но никому из присутствующих он никогда не выказывал почтения или доверия большего. Вероятно, он заурядно устал, но нынешние переживания подкосили бы любого. Дарклинг с Тамарой всё ещё был занят допросом, о чём Николай получал некоторые донесения, выходя в коридор. Этой ночью ему непозволительно спать — не отходят к отдыху и остальные. Зое с Толей надлежит присматривать за тем, чтобы прошедший вечер не обернулся визитом монстра Ланцова, а Женя, проверив штат слуг и отправленных спать детей, не пожелала удалиться. — Необходимо позже отнести его в покои, — указывает Старкова, делая глоток чая, принесённого часом ранее. Напиток остыл и перестал быть столь ароматными, но утолял нарастающее внутреннее беспокойство. К удивлению, в её скромных покоях каждому нашлось место. Николай, сняв свой голубой мундир, вольно расселся в изножье кровати. Зоя утащила тройку подушек и уютнее устроилась на занятом диване рядом с Женей, что по-прежнему находилась рядом с советницей своего царя. А непоколебимый в своей провинности Толя стоял у дверей. Алина обязательно велит близнецам отпустить это, когда встанет на ноги. — Уверен, Дарклинг будет сиять от счастья, когда увидит меня в своих палатах с его ребёнком на руках, — в бессмысленном жесте расправляет одежды Ланцов, словно готов уже в то мгновение отправиться. — По-моему мальчишка и так неплохо устроился, — заявляет Назяленская со своего места, перелистывая очередную страницу журнала с отчётами по наблюдению со стен Ос-Альты. — Он у нас перед глазами. В равной степени и его отец. Это неплохо в своей сути, но я соглашусь с Зоей и напомню, кто не находится в нашем внимании. Эри могла уже сбежать, — продолжает Сафина разговор, который они ведут в последние часы. — Кто ещё, кроме самих Шуханцев, может разбрасываться мешками золота, которые заплатили наёмникам? — Их королевская семья может действовать за спиной своей младшей принцессы, — предлагает Толя. — Рассчитывать, что озабоченные этими деяниями, мы сами разрушим союз, и тогда в дальнейшем не будем обладать дóлжным влиянием, чтобы просить помощи в случае предательства и последующего нападения. — Это невозможно, — ведёт головой Назяленская и вздыхает раньше, чем ей успевают ответить. — Маловероятно, — судит Николай. Он немногословен, и долг Алины знать, о чём думает правитель. О том, что вины Эри здесь не может быть. Советнице царя суждено было доподлинно знать их отношения, и до отъезда шуханской принцессы в летний дом ей в достойной мере славно удавалось то делать. Но они должны быть готовы ко всему. — Влияние их младшей дочери по-прежнему велико в стране. Они любят её и тешат всякий визит на родину. Разрушение нашего союза с Шуханом будет означать возвращение Эри на родину и возможную гражданскую войну. — Какое нам дело до их разногласий?! — вопрошает Зоя чуть громче, так что даже Женя шикает в её сторону. — Наёмники обучены у их лучших монахов, получают достойную плату ещё до исполнения дела и покушаются на жизнь одних из самых доверенных людей государя. Кому, кроме их правящих господ, это необходимо? — Нам следует пригласить шуханскую делегацию. Эри то, её семья или кто-либо другой, они будут отвечать за произошедшее сегодня до тех пор, пока у нас есть доказательства, — вмешивается Старкова раньше, чем это всё успевает перерасти в полный суеты спор. Хоть и она осознаёт гнев шквальной, им нельзя действовать сгоряча. Кроме того, если их задумка верна, то убийство их двоих в планы южного народа не входило.       Пока остальные продолжают переговариваться, наклоняясь над Адрианом, девушка отставляет пустую чашку с позвякивающим блюдцем на ночной столик. Там же лежит почти прозрачная салфетка, в которую завернули последнюю слойку, что осталась. Они ему так понравились, что Алина подумала, сладость будет съедена сразу, но мальчик пожелал оставить её на утро. В спокойном сне он сложил руки перед собой и иногда подёргивает носом похоже на того кролика, что сидел на руках у Ланцова. Старкова сжимает зубы, потеряв нить разговора, когда подмечает, что чужие белые рукава с аккуратными пуговками сбились к верху, обнажив предплечья. Она почти коснулась одного из тех, когда остановила себя во внезапном порыве. Разумеется, легко приметить, что извечно его руки скрыты за длинными рукавами кафтана или перчатками, но после их разговора у озера Алина верила, причина в том, что он является усилителем. Но ныне видя, что фарфоровая кожа Адриана от кончиков пальцев на маленьких ладонях до локтей покрыта неравномерной грубой сеткой шрамов, она в том сомневается. Легко различить в том давние глубокие ожоги. Порывисто выдыхая и откидывая тяжёлое одеяло, девушка перебирается к краю кровати, где Ланцов подхватывает её за руку, помогая встать. Она отказывается от помощи Толи, делая с несколько шагов на одном месте и держа руку там, откуда торчал клинок, что до сих пор напоминает о себе призрачными вспышками тянущей боли. Не самой страшной, которую довелось испытать. Старкова останавливается лишь близ туалетного столика, рассматривая себя в вытянутом зеркале. Её переодели в свободные хлопковую штаны и ночную сорочку с прозрачными вставками на рукавах и кружевом. От одной мысли, что кто-либо из присутствующих видел её без одежды, становится дурно. Если при том присутствовал Дарклинг, то будет славно перепроверить завещание. Но Алину привлекает не только это. Она смещает руку правее, чуть прихватывая собственный бок и продолжая рассматривать себя в зеркале. Кожа мягкая и податливая, и то, о чём говорили Мал и Миша… Теперь видится разумным. Может, то дело рук корпориалов, но девушка серьёзно слукавит, если провозгласит, что выглядит плохо. Её округлые щёки полнятся розовым оттенком кожи. Губы не истощены множеством ран, а взгляд ясный. Отряхиваясь от наваждения и не размениваясь на осторожности, она подходит к обширному стеллажу на противоположной стороне покоев. Тот заполнен всевозможными ценными бумагами, выделенными ей документами и рукописными книгами. Зубы стучат друг об друга, пока Старкова проверяет стопку за стопкой с похолодевшими руками. — Что ты ищешь? — интересуется Женя.       «Приговор для нас с Николаем», — думает в путающихся мыслях государева советница, но не разменивается на слова. Она знает, что это правда. Сомнений быть не может. Эта земля не подарит ей подобных случайностей. Алина хотела бы обвинить во всех несчастьях Дарклинга, утвердить, что он жесток и безумен… Мог бы Еретик намеренно поднести своего сына к огню? Мог ли то быть один из инфернов, и искалечены ли только руки? Она не станет гадать. Тот указ и последний отчёт группы солдат должны храниться в царских архивах, но девушка забрала их, желая понять истину и найти просчёт. Но правда одна. Жестокая и порочная в своей сути, спутавшаяся среди их ненависти и погони. Поднимая свой длинный кинжал с письменного стола, она кладёт на него выцветшие листы с расползшимися линиями чернил. Это было около шести с половиной лет назад. Возможно, тогда Адриан был ещё младенцем. Ребёнком, которого её в сердцах обдуманная идея чуть не сожгла заживо. И пусть на указе стоит подпись и печать Николая, в этом не виноват никто, кроме неё самой. Старкова запрокидывает голову, выдыхая, но разве это может загнать слёзы обратно? В последнюю пору её тело тонет в щедрости на чувства. Почему он не злится? Почему всякий раз отвечает на её слова и приходит к ней? Может, Адриан не знает. Но не стоит обманываться, Дарклингу известно, и одной той группой преследователей он не ограничится, пока не доберётся до двоих последних виноватых. Той же рукой, которой сжимает рукоять оружия, Алина утирает нос. Воистину ночь трагедий. — Что происходит, София? — пытается вновь Сафина. Голос её мешается с беспокойством. — Эта загадка решена, — пожимает плечами советница, поворачиваясь к своему царю и отпуская бумаги без прежнего интереса. Говорит шёпотом, — Может, если сжечь хоть десяток домов Дарклинга, ему взаправду будет до того малое дело. До тех пор, пока его сына нет внутри. — И чего ты ревёшь? — брезгует в непонимании Зоя. — Сгорел бы, то не стало бы достаточной платой за всё, что сотворил его отец.       Но Алина, крепче схватившись за кинжал, не стремится ей ответить, столь отчётливо ощущается его присутствие. Способная ученица, как же… Хочется закричать. Вымолвить хоть слово о том, что несмотря на то, что связи между ними больше нет, она эту невидимую нить, стянувшуюся на шее, как никогда хорошо чувствует. Но они не знали. Никто из них не знал. И Алина уверена, мало бы кто понял. Однажды эта нить её удушит, порежет и тогда не останется ничего. Может, озвученная ранее трагедия никогда не будет достаточной платой за деяния Дарклинга, но и она не станет выставлять подобные цены. Праведница и мученица. Падшая святая. Еретик умер от её руки, и с его всепоглощающей тьмой она не желает сражаться иначе. Кинжал ударяется о деревянные полы коридора, когда Дарклинг, едва ступивший на порог, с грохотом ударяющихся о стены дверей и сбитого с ног стража отходит в сторону раньше, чем оружие может его достигнуть. И что толк от того разочарования в самой себе и неиссякающей ненависти, если она не умеет метать ножи? Жалкая попытка. И сама девушка выглядит в той же мере жалко в своём прерывистом дыхании. Когда за заклинателем закрываются двери, Николай буквально оттаскивает Толю от фигуры в чёрном за кожаные ремни его формы. Не хватает очередного пятна крови на этих коврах. Дарклинг, прокручивая оружие в руках, выглядит сосредоточенным. Удлинённый кинжал блестит по-прежнему ярко с тех пор, как Старкова взяла его в руки впервые. Его рукоять гладкая — исполнена вставками из подобия обработанной кости, и оканчивается тем же рассечённым надвое, ветвящимся узором. Лезвие хранит древнюю равкианскую письменность. — Второго шанса не будет, — указывает на неё мужчина, удерживая оружие за лезвие, которому дóлжно порезать его руки. Алина хорошо помнит этот взгляд, когда Дарклинг поднимает глаза. Знает лучше, чем кто-либо другой. Он не холодный или безразличный… Нисколько. Он в ледниках ярости беспощадный. Совершенно непохожий даже на тот, которым он взирал на неё пару часов назад. Но знакомый ещё со времён гражданской войны. И помнится, их тёмный генерал не полнился тем выражением, когда угроза была смехотворна. Что его так разозлило? — Увидим, — девушка не отходит назад и может лишь надеяться, что её хрупкая фигура закрывает бумаги лежащие на столе. Побледневшая Женя и даже Ланцов, ныне держащий палец на спусковом крючке, не желают стать предметом чужого гнева.       Клинок со звоном ударяется о дерево стола и несомненно оставляет царапины, когда Дарклинг откидывает кинжал, отчего остаётся лишь зажмуриться. Он подхватывает оставленный на кресле кафтан сына и, тяжестью нависая над израненным им же плечом, глядит ей за спину, так что Старкова отводит взгляд в сторону, когда биение её сердца вновь пошатывается. Адриан затягивает шнуровку своих сапог, сонно моргая и зевая попеременно. Как давно он спит? Хочется верить, что ей кажется, когда заклинатель лишь усмехается над её ухом, но в следующую минуту приходит Тамара. Их всех здесь слишком много, от того душно. Кажется, что разлили горючее. Кто-то поднесёт спичку, и пространство вспыхнет. Впору начаться бойне. Оснований достаточно. Но Дарклинг лишь делает пару шагов в сторону, одним лёгким движением поднимая ребёнка на руки. — И чего вы встали все?! — вопрошает Зоя, так и не покинувшая своё место и не удостоившая развернувшееся зрелище хоть толикой внимания.       Николай в потерявшем всякую искру взгляде присматривается, и только тогда Алина осознаёт, сколь скверно они поделены, потому что пред пытливым взором царя нет никого больше, кроме его советницы, смутного в своих идеях союзника и его сына на руках. Адриан что-то шепчет Дарклингу на ухо, когда девушка ловит его потревоженный взгляд. А в следующее мгновение мальчик лишь укладывает голову на плечо отцу, обнимая того за шею, и вновь принимается дремать. — Ты только что этими же руками.., — кривит губы Тамара, когда мужчина подхватывает салфетку с выпечкой. Невольно хочется ведать, ушёл бы Дарклинг, оставив их в покое, если бы в дверь вновь не постучали? Ныне он устраивается у её стеллажа с документами, совершенно необеспокоенный тем, что обе руки заняты. Вокруг них с Адрианом становится темнее. — Мои покои сегодня — проходной двор?! — Прошу простить, Ваше превосходительство, — солдат царской гвардии склоняет голову глубже. Почему послали его, а не одного из служителей во дворце? — Ваше величество, ко двору прибыл князь Дмитрий Румянцев и велел немедленно известить о своём присутствии, — Алина подходит ближе. Дмитрий? Он должен сейчас находиться в Амрат-Ене, его не отзывали. — Он привёз весьма скорбную весть. — В чём срочность? — Николай складывает руки за спиной, в привычке скрывая пронизанные скверной ладони. Советница не видит его глаз, стоя со спины, но слышит голос, узнавая знакомые нотки, будто Ланцову может быть ведомо то, что он сейчас услышит. Старкова обращает внимание на Дарклинга, чувствуя на себе его взгляд. И в следующее мгновение огонь отражается в его глазах, когда по лицу расходится улыбка, полная невыносимого довольства и неозвученного знания. Николай велит молвить, когда солдат мешкает в словах. — Говори. — Князь Румянцев утверждает, что царица Эри мертва, Ваше величество. «Во славу златовласого рода»… Или во славу окончания?

pov Дарклинг

разговоры ведутся на шуханском

— Я сказал всё, — хрипит мужчина, когда цепи гремят за его спиной.       Освещение вокруг совсем слабое, лишь лампа разожжена на столе с инструментами, отчего среди всего запах сырости тянет горючим. Дарклинг спустился сюда вновь, едва уложив сына спать. Он ожидал удара, но шуханцы его рассеяли. Получилось на редкость погано. Одежда на пленнике, усаженном на гниющий пропитанный за множество лет кровью стул, ныне мало походит на форму южных наёмников. Его лицо было молодым, но сейчас глаза даже во мраке выглядят так, будто за одну ночь он состарился на несколько десятков лет. Пусть то и напрасная трата сил, целители поддерживают их жизнь. Но даже если шуханским солдатам удастся покинуть эти стены, ходить с посечёнными ступнями они смогут с трудом. Держать оружие с раскрошенными костями ладоней и некоторыми отсутствующими фалангами пальцев не будут способны и вовсе. И всё то меркнет, ведь свет они увидят последний раз с помоста виселиц. — Всё, что необходимо было знать их царю, — Дарклинг подходит к грязному столу, яркими бликами на котором выделяются изъятые чужеземные клинки-иглы, исписанные их молитвами. — У ваших монахов принято считать, — одно из лезвий устраивается в руке, когда он подходит ближе к пленному, которого обнаружил в коридоре первым. — Что самым важным органом являются глаза, — заклинатель прикладывает кончик иглы к внешнему уголку чужого ока. Его веки и белки глаз красные, словно обожжены. Металл мгновенно покрывается каплями почти чёрной в полумраке крови от того, насколько сильно наёмника бьёт крупная дрожь. Но они научены не умолять. — Так что же именно ты видел последним пред тем, как потерял сознание? — Я з-за-задыхался, — объясняет шуханец. — И не видел напавшего, меня ослепили… — Верно, — лезвие Дарклинг скользит дальше, рассекая чужой угол глаза, отчего обилие его слёз смешивается с кровью. Руки, окроплённые кровью, не дрожат, когда шуханец болезненно стонет, стараясь отвести голову, но его крепко держат за подбородок. — Что именно тебя ослепило?       Мгновение кажется, что всё это вновь утонет в мольбах о лживом незнании и непонимании, но Дарклинг получает ясный в своей сути ответ, которого и ожидает. Инь. Вспышка. Иное — схожее в значении слово подошло бы лучше. И, вероятно, лишь брат по духу, что заключён в соседней темнице, слышит прерывистый крик наёмника, когда Еретик вонзает иглу сквозь его глазницу до тех пор, пока та с хрустом не встречает черепную кость. Раньше, чем недруг мог бы выторговать эту информацию, чтобы вернуться домой. А после продать её вновь в Шухане. Может, и не Дарклинг причина родившегося в эту ночь хаоса над головой, но тот служит ему верным сторонником.