Соткан из отвергаемых истин

— за семь лет до событий трилогии и восемнадцать лет до событий работы.

времена процветания Второй армии

pov Валерия

      Её почерк неровный — плавающий. Очередной крючок пляшет от одной стороны к другой, а слово выходит корявым и несобранным. С той же печальностью явившейся картины новорождённый жеребёнок мог бы разлечься в поле, не имея сил на то, чтобы подобрать ближе слабые копытца и встать. Письмо ей не даётся. Матушка не утруждает себя частыми занятиями с юным чадом и не позволяет ей посещать ближайшую церковную школу, страшась, что её последнею надежду бесследно отнимут. Нередко Валерия раздумывает над тем, сколь нелепо глубокая опека её матери выглядит для окружающего люда? Но горожане прощают все странности женщины, что потеряла мужа и четырёх сыновей. Они разделяют её горе и ото дня к следующему на уличном рынке поддерживают за руку, предлагая разнородную помощь, которую их семьи способны себе позволить. «Безутешная вдова», — кличут они её. А женщина всё приговаривает да просит, чтобы они следили за её последней отрадой и оберегали. Валерии известны постыдные утешения своей матери — на слуху ли упомянутое у городских жителей? Она сомневается, иначе они бы давно спасли её. Вызволили из этого томного плена. Или девочка лишь искренне желает в то верить, потому что эти четыре каменные стены и алтарь в углу противны до внутренней дрожи. Она вновь окунает обгрызенное перо в чернила и, закусив нижнюю губу, выводит породнившиеся цепочки слов.       «Братец, дома… (зачёркивает всякий раз) Мне тебя не хватает. Матушка совсем от горя голову потеряла. Она твердит, что ты умер, представляешь? Что у неё больше нет сыновей. Здесь с трудом удаётся получать новости из столицы, но я не сомневаюсь, что весь Малый дворец перемывает твои не имеющие совести кости! Надеюсь, генералу есть где укрыться от твоих ворчливых речей. Я скучаю, братик. Ты отсутствуешь третий год и не отвечаешь на мои письма уже седьмой месяц. Ну, обожди! Вот вернёшься, и я погляжу, обучили ли тебя отбивать достойно удары, потому что, Иван… Не жди тёплой встречи и овсяных пряников, когда в следующий раз попадёшься мне на глаза. Я уже не такая слабачка, как была раньше. Матушка запретила мне навещать местную знахарку и наших травников, но я обучаюсь на своём теле. И обязательно задену тебя за твоё наглое сердце, когда ты вновь явишься в Уленск. Возвращайся скорее, старший братец. Мне без тебя здесь тошно. И только посмей забыть, как выглядит Малый дворец! Я желаю знать все подробности по твоём приезде. Надеюсь, ты в добром здравии, Иван. Уверена, Равка по достоинству ценит твоё ворчание и доблесть…»       Служба Дарклингу во Второй армии была мечтой их обоих. Уленск последние десятки лет остаётся важнейшим городом для солдат царя и стоит близ границы с Фьердой посреди хвойных непроходимых лесов. Они родились в семье трудолюбивых и честных военных, что от прадеда к сыновьям и внукам защищают свою истекающую кровью Родину. Валерия рано потеряла отца и старших братьев, отчего совсем их не знала, но недовольного с раннего детства Ивана всегда было достаточно. Мать стала запирать их обоих в погребе собственного дома, где находились банки с ягодным вареньем, когда в совсем юном возрасте раскрылись поистине сказочные способности маленького корпориала. Женщина не желала, чтобы последнего сына забрали экзаменаторы Малого дворца, а после отдала в городскую школу. — Кем ты хочешь быть? — шипя без нескольких зубов, приговаривала шестилетняя Валерия, бегая вокруг своего старшего брата, пока они возвращались из школы. Он был всего на два года старше, но его лицо уже было строже, а волосы значительно темнее её собственных. Хоть и тогда Иван был на вершок ниже. — Цевытелем или сер-серце… — Сердцебитом, — цокнул мальчишка. — Они способны раздавить твоё сердце одним сжатием руки. — Фу-у-у, — протянув, поморщилась Валерия. — Как неквасиво. Цевытели лучше. — И чем же.., — но Иван не успел закончить вопрос, когда его маленькая сестра, споткнувшись, налетела лбом на дорожный камень. — Ты тупица, Ванюша, — смеялась она, когда мальчик пытался остановить кровотечение из раны на её голове, не ведая, как совладать с руками. А после ещё неделю при виде старшего брата дула щёки, потому что будь он целителем, на её лбу не остался бы розовеющий шрам.       Иван всегда был таким. Резким в движениях. Вспыльчивым и норовящим ввязаться в очередную драку, когда соседский ребёнок пинал ногами скулящего пса. И когда он первый раз осмелился не повиноваться, желая отправиться в Малый дворец, мать отхлестала их обоих пастушьими прутьями, вновь сослав в погреб, когда приехали экзаменаторы. Иван считал, что ему нет места дома, и желал служить своему генералу, дóлжным образом обучаясь данному с кровью и первым младенческим криком мастерству. Способности Валерии раскрылись поздно — на десятом году жизни, и тогда мечты о Второй армии окрасились в новые цвета. Слыша все рассказы о быте Малого дворца, видя взрослых гришей в их ярких кафтанах, больше прочего девочка желала учиться. Через год, исчезнув в одно из морозных утр, Иван сбежал. И всё, о чём она молила святых, это о благополучной дороге в надежде, что хотя бы один из них будет носить красное, и однажды старший братик вернётся за ней. Разве она могла оставить матушку? Кому-то пришлось бы остаться, но после исчезновения последнего сына, женщина обезумила сильнее прежнего. Теперь она запирала маленькую целительницу в сундуке среди пыльных одежд, чтобы дитя не изъяли, и забрала девочку из школы, чтобы та реже выходила из дома, дозволяя лишь редкие прогулки в её присутствии. С первым письмом от брата пришло щедрое пособие, выписанное на имя младшенькой с велением отдавать матери лишь меньшую часть. Но разве женщина могла не знать, сколько им полагается монет, вытребовав у дочери всё до последнего медника? Тогда Валерия решила оставлять себе малую часть, чтобы не быть побитой вновь. Ей не было дела до того, с кем её матушка проводит ночи и в сколь дорогие одежды одевается, пока девочка могла покупать на рынке книги об анатомии, врачевании и малой науке, а после подслушивать разговоры гришей в трактирах и постоялых дворах. Мать не уставала твердить, что если у неё не останется и дочери, то ей не на что будет жить, и со временем они потеряют даже родной дом, не сумев тот содержать. Через мятежные месяцы женщина оставила необходимость водить своего рёбёнка под руку. В чём толк, если каждый горожанин вернёт Валерию в отчий дом, сделай она хотя бы шаг в сторону? Никто ей не поверит. Никто не станет слушать. Но матушка не могла владеть её страстью знать малую науку. И со временем, проводя час за часом в четырёх стенах, девочка научилась слышать и чувствовать каждый удар чужого сердца, всякий перелив крови и людской вздох. Знать, когда они лгут и в какой час истинно желают… Ныне Валерия в последний раз заносит перо над бумагой. «…Иван. Полковник Долохов пообещал ей щедрую долю золота. Если ты не приедешь, весной она выдаст меня замуж, когда мне исполнится пятнадцать. Пожалуйста, вернись».       Слизывая капельки крови с собственных губ, Валерия обтирает сталь наконечника пера о запятнанную тряпку и подтягивает рукав скромного платья к локтю. Острый конец одним заученным движением вонзается в плоть предплечья, оставляя с шипением и редкими в настоящее время слезами глубокую рану. Откидывая предмет в сторону и сжимая ладонь проколотой руки в кулак, девочка надеется не запачкать письмо и наблюдает за струйками тёмной крови, стекающей по руке на стол. Ей думается, если она сумеет совладать с собственной болью, то и любая другая будет ей под силу. Очередная рана, всякая болезнь, чужое горе… Она ведёт пальцами по холодеющей прозрачной коже с просвечивающимися линиями вен и сосудов, чувствуя, как кровь замедляется под влиянием её силы, а неровные края плоти, отзываясь частым покалыванием, затягиваются. Пока Валерия не научилась убирать шрамы, отчего руки ныне покрыты множеством похожих друг на друга бледно-розовых полос. Может, полковнику она такой не понравится. Порез на животе от украденного с печи ножа у неё и того более красочный.       Пряча письмо за пояс, девочка повязывает на голову красный платок. Матушкино пальто с шерстяной подкладкой ей по-прежнему велико, но если она не будет одеваться в угоду нерадивой погоде, горожане начнут тыкать пальцами в странную девицу. Зимы в Уленске суровые и беспощадные. Длятся на месяц дольше, чем южнее во всей Равке. Прижимая подбородок к груди и примерзая взглядом к выкатанной дороге, Валерия забирается ладонью под тугую ткань пальто, касаясь груди там, где бьётся спокойное сердце. Тело согревается потоками плещущейся с кровью силы. Она толкает ногой очередной заледеневший валун, что попадается под жёсткой подошвой армейских сапог. Разбить бы об тот голову и не знать всех этих невзгод. Но ей необходимо дойти до отделения, отправить письмо в столицу и спешно вернуться домой. Валерия не единственная такая. Оглядываясь на одноликие каменные дома, она напоминает себе, что многие здесь — вдовы и сироты, потерявшие на фронте своих отцов, братьев и детей. — Я вас проведу, их дом здесь — неподалёку, — слышится высокий мужской голос на другой стороне колеи. — А так вот же она! — целительница поднимает голову, оборачиваясь по сторонам. — Вот это девочка покойных Северцовых, — она с лёгкостью находит городского юношу, что даже в своих многослойных одеждах и меховой шапке выглядит тощим рядом со стоящим в близости вооружённым мужчиной в угольной форме со знамением генерала Второй армии. Опричник. Валерия ведёт красный от мороза нос выше. Что в Уленске делают высокопоставленные солдаты Дарклинга? — Ты пойдёшь со мной, — велит мужчина, загораживая солнце своей широкой фигурой. — Нет нужды меня держать, я не собираюсь бежать, — бурчит девочка, пока её ведут по главным улицам на радость болтливому люду. — Чей это приказ?       Но опричник с ней не разговаривает. Она могла бы усыпить его и бегóм вернуться домой. Могла бы, верно? Едва ли. Воины Дарклинга живут под одной крышей с гришами, стоит ли надеяться, что они будут столь уязвимы перед её — скудно обученной девчонки, силой? Из печных труб управляющего дома валит дым. Обычно здесь восседают местные чиновники или останавливаются высокопоставленные военные. В передней Валерия оставляет верхние одежды, обтирая налипший на её сапоги снег, а платок оставляет на плечах своего скромного платья цвета топлёного молока. Русые волосы заплетены в две косы, из которых торчат непослушные лёгкие прядки. Крестьянская манера — знак того, что скоро ей надлежит выйти замуж. Шрам на лбу все эти годы остаётся с ней. Её девичья фигура, как думается, неказиста, что матушка называет «ни так ни сяк». Широкие бёдра, тонкая талия и тощая несформированная грудь. Выслушав веления о том, куда необходимо идти, девочка поднимается по деревянной лестнице, одними взмахами ладоней убирая со щёк яркий румянец. С её зелёным цветом глаз красный выглядит в редкой манере дивно. Ковёр под ногами видится бесцветным, пока целительница старается отделить одни биения сердца от других. Но те множатся вокруг, утягивая в беспрерывную густоту звуков и чувств. С самого порога Валерию не отпускает липкое и грязное ощущение, что её сила теряется в этих стенах, будто она стоит в завесе того, чему не способна противостоять. У необходимой приёмной её встречает другой опричник, что в молчании отворяет двери, пропуская в просторный зал. Полы здесь укрыты шкурами, а холодное солнце заливает приёмную сквозь рядок окон на противоположной стороне. Одно из тех закрывает собой широкая спина сердцебита. Иван вытянулся за прошедшие года и раздался в плечах, его кожа вне óтчего дома приобрела красивый бронзовый оттенок, а волосы потемнели сильнее прочего. И если он надеется, что прекрасное лицо убережёт его от пары синяков, то ему стоит задуматься о том, сколько безликих дней было у Валерии, чтобы подготовиться к этой радушной встрече. — Братец! — она пересекает приёмную широкими шагами, широко улыбаясь, и бросается к нему на шею, как делала всегда в детстве, зная, что Иван её поймает. Биение его сердца тревожное — совсем легко уловимое, и несомненно он не ожидает удара. Средцебит выглядит обеспокоенным — почти скованным, и, ставя сестру на пол, собирается что-то сказать, когда, сбивая его дыхание, Валерия одним отвесным взмахом ладони ударяет его по лицу. — Ах, ты — наглец… — Лера, ненужно, — и едва он пытается поднять руки, не зная, как следует поступить, когда девочка сжимает ладонь в кулак, стараясь ухватиться за не имеющее совести сердце, но даже его ноги не удаётся подкосить. — Убери от меня свои длинные лапищи, — буркает она, походя на обозлённого котёнка и не обращая внимания на то, как брат указывает в сторону. — Как ты посмел оставить меня с ней?! И где ты пропадал последние месяцы?! Негодный мальчишка… — Лера, посмотри, — крепко ловя её за руку, Иван вновь указывает вглубь приёмной. — Да хоть там стоит сам царевич Василий, простите меня святые..! — Валерия замирает, крепко держась за ладонь брата, потому что юный златовласый принц был бы детским посмешищем, встав среди представшей картины.       Подлинным несчастьем было бы не знать двух гришей, восседающих в старинных креслах напротив. Лишь один из них носит чёрное. Лишь одному дозволяется носить чёрное. Но никто никогда не говорит, что его волосы черны в той же мере, и блеск светлых глаз играет ярче серебра на одеждах заклинателя. А сам он в той мере неестественно молод и красив, как мог бы быть юный мужчина, прикоснувшийся к благодати святых. И пусть тень слухов творит сурового воина из его образа, но переливы бархата парадного жилета, виднеющегося из-под расстёгнутого кафтана, и расслабленное положение плеч ясно напоминают о том, что второй человек в стране после царя по-прежнему лицо высшей аристократии. Зеркалом к своему господину сидит гриш в ярком красном одеянии, и девочка с сожалением осознаёт, что если бы не фамильные знаки и герб на плече кафтана, она бы его не узнала. Соромно не ведать о достоянии и истории своего ордена. Черты лица князя Румянцева благородны и гладки, а фигура внушительна, несмотря на праздничность одеяний. Красный ярок, но золото пуговиц и чернота узоров кафтана той яркости вторят с бóльшей силой. За спиной мужчины в строгом закрытом кафтане стоит юный сердцебит, что делит с князем ореховый цвет аккуратно уложенных назад волос. Чужие глаза играют хрустальными бликами с далёкого расстояния. И не соответствуя старшим гришам, сидящим пред ним, его прекрасное лицо и убранные за спину руки скованы напряжением. Ныне не видится удивительным, что она не имеет никакой власти над их телами. Кто бы мог иметь? — Мой генерал, — складывая руки перед собой, Валерия делает шаг в сторону от брата, в следующее мгновение глубоко приседая в поклоне. И лишь после поворачивается к другому мужчине. — Мой князь. — Дети бранятся, да только тешатся, — заключает сердцебит, не поднимая на неё взгляд и поднося к губам белую, почти прозрачную чашку. — И тебя то не утомляет? — Кто предпочтёт кровавое побоище юношеской ругани? — блюдце из хрусталя в крепких руках Дарклинга выглядит совсем незначительным и хрупким, а звон, с которым он отставляет чай на расшитые салфетки, звучит колко. Дивно наблюдать Дарклинга за столь мирным занятием как распивание чая. Или видеть его бледные руки, отяжелённые серебряными кольцами, а не сталью мечей. — Бескультурье, — в низком голосе ведёт плечами князь Румянцев. Всё это походит на безмятежный час, разделённый между двумя старыми друзьями. — Что манеры, когда на тебя идут с топорами? — с трудом даётся судить о настроениях их генерала, когда руки его сложены на коленях, а выражение лица не меняется от слова к слову. И сколь бы Валерия не пыталась прикоснуться к их сердцам, они для неё недосягаемы. — Молвят два человека, обращающие убийство в науку и искусство, — в размеренной манере улыбается сердцебит. — Дурной тон с вашей стороны, юная девушка, — неясность порыва укрывает с головой, отчего целительница почти вскрикивает, прикрывая рот ладонью, когда поглощённый серьёзностью звучного тона князь обращается к ней. — Пытаться залезть к нам под кожу и считать, что мы этого не почувствуем. — Но попытка в своей сути достойная, — безразлично, но с блеском в кварцевых глазах произносит Дарклинг. — Прошу меня простить, — Валерия норовит спрятать свой взгляд меж бурых шкур, разбросанных на полу. Присутствие в подобной мере высокопоставленных гришей ощущается непосильной тяжестью, тянущей голову и плечи всё ниже. И в непоправимом противостоянии вокруг них разносится всё это блаженное неподвластное влияние, утягивающее глубже и зазывающее ближе во власть воли и слова. — Я столь страшен? — вопрошает старший сердцебит, жест чего полнится неясной добротой. Валерия робко вздрагивает, не сразу осознавая, что это смех Дарклинга разносится в стенах. Излишне мягкий для человека способного свернуть её шею и переломать кости голыми руками. И юноша за спинами гришей тому не внемлет, молчаливо наблюдая за мужчинами. — Нисколько, мой князь. — Подними голову, — осторожно шепчет Иван ей над плечом. И лишь с его слов она может судить, что нет нужды в том, чтобы приседать в поклонах от почестей к благодарности. Девочка слышала, Дарклинг глух к мольбам о пощаде, так что ему все эти лестные слова и беспрерывные извинения? — Когда ты сжала кулак, — его рука одним лёгким движением возносится и в изящном жесте указывает в сторону. Думается, на Ивана. Взгляд заклинателя немногим обостряется, крепко вонзаясь в тело тысячью крючков. — Кто обучил тебя этому? — Валерия с лёгкостью ощущает порыв брата встать ближе, но поднятая ладонь их генерала ясно велит отойти и не вмешиваться. — И приведи себя в порядок, — девочка улыбается, представляя лицо Ивана. Думается, она с достаточной силой задела пару его сосудов, чтобы разошёлся краснеющий синяк. — Гриши частые гости в Уленске, мой генерал, — поясняет Валерия без утайки. — И корпориалы чрезвычайно любят хвастать своим мастерством. — Едва ли это можно звать таковым, — выводит гладким голосом юный сердцебит, стоящий поодаль. И если манера речи Дарклинга строгая и ясная, то молодой человек молвит так, будто его речи подходят лишь для светских бесед и томных нашёптываний. — Батюшка, я не уверен… — Мы поговорим о твоей неуверенности, когда вернёмся в имение, Михаил, — отрезает князь, не взглянув на сына, и взгляд его темнеет. Юноша лишь поджимает губы. — Не всем из нас постигать Малую науку из золотой колыбели, — Валерия немногим возвышает подбородок, задетая чужим замечанием. Холод глаз молодого господина опоясывает с удушающим пристрастием. Беспокойное сердцебиение брата укрывает второй леденящей волной. — Кому-то приходится обучаться самому. — Ольге она придётся по душе, — князь на заключение Дарклинга отвечает лишь умеренным «несомненно». Девочка знает лишь одну женщину, чьё имя в сей час могли бы упоминать в этих стенах. Достопочтенная княжна — жена человека, восседающего напротив. Заклинатель вновь обращается к ней. — Ты переплетаешь приёмы сердцебитов с техникой целителей. — Это столь плохо? — Впечатляюще для той, кто никогда не был обучен дóлжным образом, — в неясном выражении он кривит губы, смахивая нечто со своих колен. — И потом этих детей запирают в сундуках и погребах собственных домов. — Наша матушка потеряла мужа и всех детей… — И чего будут стоить её потери, если, узнай о твоём маленьком побеге, она переломает тебе ноги по возвращении? — Дарклинг немногим поднимает брови в вопрошающем жесте, но, поджав губы, Валерия горько осознаёт, что не смогла бы ответить. Верить в предельную жестокость собственной матери не хочется с самых ранних лет. — Но вы не собираетесь возвращать меня домой, не правда ли? — Сообразительность всегда красит человека, — в доброй интонации утверждает князь. Девочка невольно напоминает себе, что Румянцевы не слывут дурной славой. От них не сбегают подданные, дети не устраивают беды, а их женщины стоят пред царём наравне с мужчинами. Нужда бояться смутна и безосновательна. — Нелестная нынешнему времени молчаливость вашего брата, юная душа, играет для вас злую шутку. Мне люб тот факт, что вы считаете необходимым заботиться о своей матери. Но без надлежащих умений вы обрекаете себя на воистину жалкую, — на мгновение игра глаз князя выглядит даже мечтательной — воодушевлённой, будто он подбирает более подходящие слова. — И без того короткую жизнь. — Никогда не поздно учиться. — Поэтому они здесь, — поясняет Иван, стоя определённо в её близости. Но отводя взгляд в сторону, Валерия по-прежнему видит лишь яркую форму брата. — Верно, — соглашается князь Румянцев, — мой старший сын, видится, выглядит для вас несколько пугающим в своём недовольстве, — девочке хочется верить, если бы не его сила, щекам Михаила сейчас дóлжно залиться румянцем от стыда. — Но он ваш ровесник и в схожей манере считает, что в сей час мог бы проводить время с бóльшей пользой. — Я мог бы сам, отец, — отзывается Михаил, будто замечание было для него пощёчиной, уязвляющей всю эту присущую знатным людям гордыню. — Мой генерал, — сердцебит чуть склоняет голову, получая дозволение от своего господина и в следующее мгновение выходя вперёд. Лицо юноши словно выверено умелым скульптором, а теплота кожи выведена точными мазками художника. Он многим её выше, но сейчас, стоя совсем рядом, Валерия не понимает, почему могла бы счесть его за молодого господина. Михаил в равной мере юн, что и она. Его руки сложены за спиной, а одежды вычурно разглажены. — Выходите за меня замуж… — Это нелепица, во мне нет дворянской крови! — выжидая пару секунд тишины, выговаривает девочка спешно и более звучно, нежели стоит молвить. Михаил с его искрящимся хрусталём голубых глаз выглядит в малой мере уязвлённым. И чем её слова так забавят Дарклинга? — Нам неважна твоя фамилия. Мы уважаем силу и желание обучаться, — разъясняет князь почти безучастно. — В Малом дворце не найдётся более способной и подходящей девушки? Мне не знакомы ни манеры, ни этикет, ни устройство дворянской жизни, — голос Валерии полнится непониманием, но, заслышав усмешку Михаила, она мгновенно выпрямляется, словно от удара. — Что столь смешного в моих словах? Мне известно, что я не обладаю красноречием. — В этом и суть, — объясняется он, и едва ли вина звучит в голосе сердцебита. Михаил одним коротким движением ведёт рукой в красивом жесте, забирая окружающее давление, а вместе с тем и глухоту к его телу. И сердце молодого господина бьётся спокойно. — Годы в четырёх стенах раскрыли в вас дар владеть людскими жизнями, но вы глухи к простым словам. Красивой речи можно обучить… — Но сила даётся лишь с кровью, — отточенный голос Дарклинга разрезает помещение единым порывом. Они с князем больше не возвращались к своему чаю, будто, создавая полноту действа, тот был одной из многих — жалкой частью сего действа. Заклинатель кладёт ногу на ногу, и даже его брюки не мнутся беспорядочно, словно он заточён в призму нерушимой идеальности. — У меня есть достаточно сильных достойных девушек. Солдат, — добавляет генерал неспешно, в чём плещется расчёт на то, что Валерия поймёт сама. — Но мы не ищем воинов, — изъясняется князь. Его лицо немногим меняется, когда взгляд скользит в сторону. И почувствовав то, его сын ступает в сторону от девочки, понимая, что почти стоит спиной к отцу. — Бесполезным и непомерным трудом будет их переучивать. — Румянцевы не сражаются в войнах, Лера, — подсказывает брат. — Мы храним знания и умения, сотни лет истории и мастерства. Делимся таинствами разделённой нашим орденом силы, когда приходится время и возникает нужда. Обучаем солдат, чей подход видится стóящим. Проносим то сквозь беды, революции, разрушения и поражения, — юный Михаил в своих высоких словах выглядит забавно, но глаза его играют новым оттенком. Синим.       Поджимая губы, Валерия прячет взгляд где-то между чужими ногами. Разве не этого она всегда желала? Ведать о каждом хорошо спрятанном уголке своей силы. И брату то известно лучше прочих. Она оборачивается на Ивана. И того достаточно, чтобы понять. Девочка не смогла бы изъяснить в словах, что заставляет её проникаться к речам окружающих людей. Тот секрет не таится в красе слов и лика. Что Дарклинг, что князь Румянцев молвят так, будто им известны иные законы этого мира, и они воистину ведают, как в череде годов и десятилетий складываются их решения и деяния. И со временем вера к ним возрастает, потому что все эти хитросплетения обретают подлинный смысл и полноту картины. — И ты желаешь, чтобы я выбрала пить вина из хрусталя, пока сам сражаешься? — Убивать или лечить? Мой товарищ считается, что у каждого из нас свой дар, — Валерия не помнит улыбку брата, но в то мгновение его лицо озаряется чрезвычайно мягким и неподходяще глупым для хмурого мальчишки-сердцебита выражением. — Никто в мире не сможет предложить тебе бóльших знаний и высшей чести, чем семья Румянцевых. Припомни все сказания, что о них складывают.., — до того касавшийся спиной бесцветных стен Иван в мгновение выпрямляется, виновато отводя взгляд.       Отметив потемневшие выражения лиц старших гришей, легко догадаться, что брат в неосторожности и сомнительном дозволении сболтнул лишнего. Но то не нуждается в доказательствах. Среди гришей и знати молвят, что Румянцевых не любят лишь до тех пор, пока не начинают ими восхищаться. А не милы они люду лишь за призрачную близость к Дарклингам. Корпориалы нередко занимают особое положение у своего генерала, а Румянцевы — ценнейшие из своего ордена. То не видится подкреплённым некой особой связью. Может, Валерия лишь не знает тонких нитей сего образа. — Сочтёте за глупость, если откажусь? — вопрошает девочка у Дарклинга, будто он может ответить на все её вопросы. — Сочту, но ссылать не стану, — неожиданно улыбается он, словно в лёгкой привычке угадывая её следующий вопрос. — Откажешься, сядешь в карету со мной и своим братом, чтобы отправиться в Малый дворец. Научишься отличать лживые дворцовые сплетни от правдивых и вне подготовки будешь посещать придворные балы вместе со старшими гришами. А через два-три года обучения тебя отправят на ближайший фронт, где залпы орудий не судят по умениям и добродетели. Выберешь поехать с ними и чтить оказанную доброту, — кисть заклинателя склоняется в сторону Румянцевых. — И в следующий раз в залы Большого дворца ты войдёшь как будущая княжна, чьи понятия об окружающем в нужное время будут ценнее быстрой смерти от вражеской пули. — И вновь вы встретитесь лишь грядущим летом, когда состоится свадьба, — князь постукивает пальцами по подлокотнику кресла. Всякий удар — каждое слово ложится тяжестью на плечи. Уже летом. Ничего не бывает безвозмездно. И одна цена её заботит больше прочего. Валерия знает о природе гришей достаточно, чтобы понимать, почему они предлагают это ей, а не одной из родовитых девушек-сердцебиток. Но о каком обучении можно будет складывать славные речи, если она увязнет в делах материнства? — И вашему роду нужны наследники. Исполнение супружеского долга. — Мы не крестьяне, чтобы развешивать кровавые простыни на своих дверях, если столь нелестная мысль вас тревожит, — произносит старший Румянцев многим серьёзнее, будто подобные домыслы оскорбляют его. — Моя дочь всего годом младше вас, и её честь для меня имеет неумолимою важность. Вы будете удостоены равной жизнью.       Когда Валерия поймала леденящий внутренности взгляд Михаила, мгновение она желала, чтобы княжеский сыночек был тем, кто струсит или скривит губы. Потому что её лицо не в той мере идеально, волосы заурядны, а фигура проста. И девочка пнёт его с довольством и всей щедростью при первом же глотке свободы, потому что ни одна тёплая улыбка или щедрый подарок не заставят её быть благосклоннее к нему. Если им придётся танцевать, Валерия с хитростью задуманного отмечает, что не станет топтать ему ноги, но без сомнения будет раздражать своим поведением. Ведь её никто не учил говорить мягко и лестно. И секреты притворных улыбок тоже никогда ей не нашёптывали. Каким же занятным будет единение. Знатный золотой мальчик и девушка из семьи военных. — Я согласна, — в нервных движениях не стараясь уловить ответ Михаила, Валерия обращается к своему князю. — Я… — Мне известно, что вы были обещаны другому мужчине. Полковник Долохов скверный человек, но на войне не ценятся понятия о морали, и платят солдатам не за здравие мыслей, отчего они нередко теряют разум и всякую честь по возвращении домой. — Но он обещал моей матери щедрую дань золота за мою руку. И я желаю, чтобы она его получила, — и где находится та грань между неудобными извинениями и широтой собственных желаний? Валерия не желает злоупотреблять добротой, которая не будет безграничной, но и предать подобным образом свою родительницу не в силах. Никогда не была. Дарклинг глубоко хмыкает, словно взвешивая её просьбу, и добавляет в тяжёлом взгляде. — Великая странность. Над ними издеваются, а они в последних нуждах считают своим долгом заботиться.       Но князя заурядность её слов и необходимостей не заботит. Пусть для неё и подлинно дивно видеть, как человек может с подобной лёгкостью распоряжаться своим золотом. Пока они идут по коридору, мир вновь приобретает прежние с трудом вообразимые размеры. Идя за спинами своих господ, Валерия замечает, что лишь брат мог молвить с ними без излишней робости. Но они с Михаилом по-прежнему малы. За ними с Иваном ступает лишь опричник, поэтому, улыбаясь, она с лёгкостью пихает его под бок, не утруждая себя вниманием к беседам старших. Михаил лишь изредка поглядывает на них, идя на шаг впереди. — Где ты пропадал последние полгода? — Валерия не может удержать себя от того, чтобы толкнуть его сильнее, хоть и говорит тихо, но с улыбкой. И кажется, брата это устраивает. Иван виновато отводит глаза, но, подсовывая руку под воротник своего кафтана, достаёт ожерелье, на котором поигрывают в дневном свете неестественного оттенка когти. — Не может быть! — восклицает она громче положенного, на что даже Иван, тихо посмеиваясь, прикладывает палец к губам, пряча усилитель. Он писал об этом медведе. — Через пару лет станешь таким же здоровым, как это существо? — И столь же угрюмым, — он неожиданно склоняет голову. — Мне жаль, что решение нашлось в подобной мере поздно. Однажды я поклонюсь тебе в ноги как своей княжне. — Смотри не помри до того времени, Ванюша.       Пропуская Ивана вперёд перед лестницей, Михаил подаёт ей руку, и Валерия не сразу понимает, что её необходимо принять. В чём трудность спуститься самой? И вероятно, она берёт её неправильно, если даже в тени может различить его невыносимую ухмылку. Невозможный. Девочка с трудом различает речи своего генерала и князя, но один спрос Дарклинга ей слышится особенно хорошо. — Ты общаешься с Фёдором? — Мы ладим, — коротко отвечая, Иван убирает руки за спину. — Хорошо. — Я могла бы говорить с вами наедине?       Улица полнится отголосками метели, когда они покидают управляющий дом, а девочка подходит к своему генералу. В вопросе Валерия покрывает голову капюшоном тёмно-красного плаща, который Михаил надел ей на плечи. Вещь ощущается тяжёлой, но тёплой. Приметив две яркие кареты, девочка поручь со своим генералом отходит в сторону, недолго рассматривая любопытных горожан, которым дóлжно суетиться, но ныне они не имеют над ней и малейшей власти. Верхние одеяния Дарклинга делают его более недосягаемым в своём лоске и блеске неумолимости. Чужие глаза холоднее окружающего снега. И Валерия не желает когда-либо увидеть в них обращённый к ней гнев. — Если я не справлюсь… Или пожелаю уйти? — Я не секу головы за трусость и покаяние. Но посмеешь предать их, и я расценю это как то, чего не прощаю, — верно. Валерия робко переступает на одном месте. И наказание за подобный проступок зачастую хуже заурядной казни. Дарклинг нависает над ней со всей тяжестью теневого образа. — Румянцевы не сражаются в битвах, но разве не все гриши — ваши солдаты? — заклинатель чуть склоняет голову в том, что могло бы являться интересом. Или одобрением. — Все мы кому-то служим и играем свои роли. А после приходит час исполнить свой долг. Ты ведь могла бы сделать это для меня, Валерия?       Тогда девочка глубоко поклонилась в той манере, в какой то надлежит делать солдатам, зная, что в следующий раз она присядет в оказании уважения лишь пред своими князем и княжной, Дарклингом и царём. И придёт время, когда Валерия станет солдатом вновь. — И так это происходит? — спрашивает не без интереса девочка, осматриваясь в карете, дорогого убранства которой никогда не видела. Обилие красного первое время режет глаза. Попрощавшись с братом, провожаемая Михаилом она села внутрь. Князь Румянцев разговаривал со совим генералом неподалёку. — Семьи объединяются. Образуются союзы. — Когда становится необходимо, — коротко поясняет сердцебит, сидя напротив и смиренно сложив руки на груди. — Царю выгодны все три семьи, приставленные ко двору. Но Дарклинг поддерживает пять из шести известных ныне древних родов. — Я знаю историю гришей, — перебивает его Валерия, когда юноша собирается называть те поочерёдно. — Румянцевы, Воскресенские — вторая семья корпориалов, Мезле — шквальные. Кто остальные двое? — Ришар — семья проливных, что родом из Керчи. Они были нашими графами, но уехали сотню лет назад. Дубеи известны своим мастерством инфернов и считается, что принадлежат Фьерде. Но вероятно, лишь Дарклингу известно, где они на самом деле. — Ты упомянул, что родов шесть? — Валерия заинтересованно склоняет голову набок. — Шестые Дарклинги? — Мы так считаем. Но его имя лишь звание, — припоминает Михаил, — кому могла бы быть известна их подлинная история? — Среди гришей принято считать, что вам. — Мы стараемся не переоценивать свои знания в подобной мере, — пожимает юноша плечами. — Чего ради вся эта забота? — Когда нация гибнет, страх бóльший, что вместе с ней падёт и наследие. Язык, культура, история. Царь видит лишь дворян, выпивающих на балах и платящих щедрые налоги, но Дарклинг видит шире. Столпы, на которые можно будет опереться, когда земли укроет пепел. Кроме того, — Михаил заметно понижает голос, говоря едва слышным шёпотом. — Почувствуй связь. За Дарклингом стоят три высокопоставленных дворянских рода в одной лишь Равке. За этими господами стоят их подданные и целые имения, производства и достояния. За ними влияние на простой люд. И это лишь то, что вижу я. Придёт время, когда мы сможем лучше прочувствовать эти нити. Сейчас они расслаблены, но стягиваясь друг с другом, образуют сильные потоки власти, которые можно использовать в угодных целях. — И ты миришься с тем, что они выбрали тебе простенькую девчонку для подобных целей? — Я будущий князь. Это мой долг, — заключает Михаил, облачённый пеленой высоких манер. — И как твоя будущая княжна, я разделю его с тобой, если хоть на мгновение прекратишь быть таким важным.

•

— через два года после воскрешения Дарклинга и за семь лет до событий работы

      Воспоминания о том времени окутывают силой, которой она так и научилась владеть. Знали ли они тогда, с каким пристрастием жизнь способна ломать? И что святые — не те несущие благо мученики с красочных эпизодов Жития святых? Валерия делает глоток вина, растягивая его яркий кислый вкус. Это всё, о чём она попросила, удостоенная аудиенцией самого царя Николая. О бокале не пьянящего её напитка рубинового цвета. Черта достойная титула, что ей так и не стал принадлежать, — проводить столь осмысленные и омрачённые беседы за хрусталём бокалов. Прошло немногим больше десяти лет, а девушка по-прежнему способна отделить снежинки друг от друга в воспоминаниях о тех днях. Крепкая хватка опричника ощущается отчётливо. Валерия вспоминает тяжесть силы князя, совсем юное лицо Михаила и слова Дарклинга, значение которых она поняла лишь через многие годы. Валерия ныне ведает многое, но её не учили терять. Отпускать. Она желала быть готова. Подлинная странность… Юной девочкой она была, не осознавая, сколь тяжкое бремя ляжет на её плечи с руки древнего княжеского рода. Но целительница выбрала это. И несла эту ношу с гордо поднятой головой. Большая жалость, никто и слова не сказал, что однажды ей будет дóлжно остаться одной на этом незнающем пощады пути. Михаил и его старшая сестра покинули её первыми. Когда началась Гражданская война, Валерия подозревала, что Иван падёт следующим, но не осмеливалась верить, что он вновь посмеет её оставить. Не в знании того, что она его по косточкам соберёт и из всякого забытого святыми уголка достанет, воздав за подобную наглость. Дарклинг ушёл следом, а с ним иссякла и вера. После тех страшащих вестей княжеская чета пригласила её — старшую из их воспитанников, разделить с ними чашу креплёного напитка, который обжёг ей язык. И когда Валерия спросила, что они оплакивают, ответ был краток. Мир. Образ чего никогда не оправится от подобных ран. Румянцевы были хранителями. Опорой в тяжёлый час. И их первыми желали расстрелять под стенами Большого дворца за преступления, сотворённые чужими руками. И после всех расправ и самосудов, которым подверглись невинные гриши после неудачного переворота Дарклинга в каньоне. После бесчисленных казней, когда головы летели из-под секир, а по помостам лилась кровь… Валерия ослушалась бы веления князя в желании умертвить каждого, кто наставит ружьё на её семью или всякого из гришей и отказников — сторонников духовных. Их лишили голоса на судах, и девушка желала присутствовать в Большом дворце — рядом с князем на каждом из них. Она хотела помнить, слышать поганую ругань, чувствовать всю эту ненависть народа к своему народу, видеть, как он мельчает и теряет малейшие ценности. Чувствовать всё бессилие, смотря в глаза людям, с которыми им дóлжно пасть рука об руку и за одно имя. И знать, почему. Почему ей надлежит это терпеть и пережить. Румянцевы с той поры существовали недолго, присягнув на верность молодому монарху, коих Равка повидала уже десятки. Это стало ударом, которого она не должна была вынести. Не с детьми, изменничеством и вековым наследием на руках. Не в одиночестве.       И после Валерия была обречена наблюдать лишь очередные трагедии. Видеть, как её народ гибнет, желанное без каньона единство разваливается, Вторая армия нищает, гриши вновь становятся тенями в людской жизни, а Равка теряет свой лик. Мезле растворились среди шёпота и сказаний после гибели своей дочери. Воскресенские сбежали, забрав своих людей и не желая прислуживать новой власти. Род Румянцевых считался утерянным. И получая донесения из столицы о том, с каким пристрастием о том складывают речи в высших слоях, Валерия желала лишь расплаты. Кто-то должен был платить. И час того настанет. Сегодня, когда пришёл черёд вновь заявить о себе, она с гордостью надела свой старый кафтан. Всё ещё запылённый следами побоища, произошедшего в её доме. Со знаком, за который её могли казнить. Со знамением собственной природы, за которую могла ждать более жестокая судьба. И держа юного Дмитрия за руку, она жалела лишь о том, что ему пришлось оставить свой кафтан. Старый был ему мал, а новый он не должен был иметь возможности получить. Они скрывались и выживали. После продумывали стратегии, искали союзы. И спустя два с половиной года после трагедии, потребовав аудиенции у царя, Валерия знала, что их фамилия воссияет вновь.       Его величество Николай узнал её — в том не было сомнений. Румянцева не по крови, но с достоинством несущая их отличительные знаки и красный цвет. И тогда — в смирении, она глубоко присела в поклоне, как сделал и Дмитрий, крепко держащийся за свою дорожную сумку. Как делали многие до них, потому что так правильно. И когда Валерия увидела толику утери на лице госпожи Сафины, потому что средний сын князя не унаследовал самое существенное достояние своей семьи, ей искренне захотелось рассмеяться. Пусть теряют, как теряла она. Юноша не был сердцебитом, он был инферном, переняв то с кровью и наследием матери. Но важнее прочего, на пятнадцатом году жизни он стал князем, к чему его никогда не готовили. Это было насмешкой над всем наследием его семьи, и он не желал признавать свой титул. До тех пор, пока то не стало необходимостью. Когда за спиной царя Николая объявился долговязый монах в замусоленной рясе и с возгласом в глазах, Валерия с Дмитрием придерживали друг друга. В тот день за каждый неверный шаг нога в любое мгновение могла оказаться на плахе. — Мой царь, я должен присутствовать на допросе! — воскликнул духовник. Думается, если бы девушка не успокаивала сердце юноши, огонь вспыхнул бы в его руках в то же мгновение. — Что за странное название для чаепития?! Мы так не поступаем с гостями, — и несмотря на то, что Апрата выставили с теми словами, целительница хорошо знала, что царь и Триумвират их подозревают. Они выглядели обеспокоенно, и чужие сердца говорили ей о многом. Но им — утерянным осколкам, не должны были быть ведомы причины, и играть пришлось соответствующе. — Что вы желаете услышать, Ваше величество? — рассматривая дворцовые угодья, Валерия встала к своему монарху боком, не пожелав сменить одежды. Дмитрия предусмотрительно увели, чтобы не вопрошать о том страшном дне у ребёнка. — Подробности того, что разделило богатое имение и дымящиеся руины, которые мы видели в последний час? — Или то, почему неуязвимая и столь высокопоставленная семья, пала в одночасье? — Валерия качает жидкость в бокале, рассматривая, как алые оттенки окрашивают ребристые стены хрусталя, и улыбается. Это звучит оскорблением. И ощущается той же уязвляющей иглой, что пропитана мелочной обидой. Девушка разворачивается, держа одну руку у живота, и заглядывает без всякого страха в синие глаза шквальной, пред тем отставив бокал на золочёный метал подноса. — Разве гражданская война не научила Вторую армию тому, что гриши неспособны сражаться друг против друга, госпожа Назяленская? — целительница не старается возвышать голову, напоминая себе о том, что правила изменились. Но молвит с лёгкой улыбкой и долей незримого превосходства, вырезать которое из неё получится с трудом. И пусть хоть тысяча людей окликнет их нового генерала устрашающим именем, Валерия в прошлом знала многих таких. Обделённых, терявших, заигравшихся в своих идеалах. — Верно, Дарклинг о том особенно позаботился, чтобы потом это сыграло в его пользу, — Валерия на слова шквальной отвечает лишь короткими учтивыми предложениями. Это не первая попытка подвести её к обрыву в сей час. И вновь провальная. Это даже забавно. Не утруждая себя излишними жестами, девушка, в неподдельной скорби склоняя голову, в следующее мгновение обращается к своему царю, напоминая себе о том, сколь многое стоит за её спиной. — Это не было битвой, — произносит она в смирении, рассматривая ткань рукавов своего кафтана. Давно высохшая и стёршаяся кровь оставила тёмные разводы на серебряных нитях вышивки. — Лишь побоищем. Нас предупредили слишком поздно. Многие наши подданные, брат князя и его дочери погибли первыми. Они прогуливались в лесу и не были уведомлены об опасности, — Валерия с улыбкой вспоминает двух темноволосых девушек, что были лишь на год и два младше неё. Она слышала крики одной из них. Племянница князя не пыталась сражаться, она желала добежать до особняка и предупредить их. Но не успела. — У нас было достаточно стражи, и пусть мы не ожидали нападения, но.., — Валерия позволяет пытливому взгляду карих глаз окутать себя. За спиной Николая Ланцова стоит сердцебит, который без сомнения доложит своему царю о каждой её лжи. Вся воля уходит на то, чтобы не усмехнуться. Валерия знает о природе их ордена и человеческого тела в той мере много, что всякая попытка обратить науку против неё кажется смехотворной. Юного монарха считают хитрецом и умелым собеседником. И девушке стоит относиться к тому со всей серьёзностью, несмотря на упомянутую несуразицу. — Отряд дрюскелей не был их главной силой. Гриши были. Два корпориала, девушка из инфернов и шквальный под влиянием парема, — целительница особенно хорошо помнит запах гари и обгоревшей плоти. И зачастую по-прежнему отчётливо слышит все эти людские стенания и крики животных, хруст их костей и последние удары сердец. Корпориалам непомерно трудно находиться рядом со смертью, сколь бы близко ни было их сотрудничество. В обыкновении они здороваются с ней за руку, но иногда она отмахивается от протянутой ладони. — Не мне судить о том, сколь мы бессильны перед этой отравой. Князь и княжна Румянцевы позволили нам уйти. Мы с Дмитрием обязаны лишь нашей семье своими жизнями. — А младшие дети? — Валерия почувствовала приближение девушки мгновениями ранее, но огненный взмах волос беспокоит сильнее прочего. Госпожа Сафина, чей истерзанный лик ныне предстаёт рядом, должна была говорить с Дмитрием, пока целительница молвила с царём. Неудивительно, что их беседа не продлилась дольше, но это означает то, что юноша остался один. — Вы мне скажите, — сколь много ужаса скрывается в том, что ей нет нужды играть боль и тяжесть потерь? — Наши младшие спали на главной веранде особняка. Ваше величество, их тела нашли среди руин? — но выслушивая ответ, она уже знала, что ничего не было найдено. Великая ценность — скорбеть тихо. Этим легче обмануться. Или обмануть. — Тогда их забрали. Одни святые знают, чего ради наших детей отнимают по всей Равке. — Я соболезную вашей утрате, госпожа Румянцева, — в благодарность Валерия склоняет голову. Но она не нуждается в сожалении. Это не вернёт погибших и не утешит страдающих. А она испытала всё из упомянутого в достаточной мере. Даже излишней. — Что мы могли бы для вас сделать? — девушка обращает взор к строгой и сияющей фигуре Назяленской. Теперь они считают необходимым заботиться, когда не осталось ничего. На мгновение видится, прекрасный лик шквальной не полнится неприязнью. Возможно, она даже разделяет чужие потери. — Найдите виновного, — мгновение лицо Николая Ланцова исполняется подозревающим прищуром, а после особенно выверенной краткой улыбкой. Словно люди, которых не удаётся доломать, симпатизируют ему особенно. Валерия прямит спину, обращаясь к своему царю с волей той, кем её учили быть. — Вам известна причина, по которой Румянцевы редко принимают у себя гостей и не устраивают приёмы или званые ужины. Мы делаем это ради собственной безопасности, нашим подданным нет необходимости покидать имение, а семья редко принимает новых людей. При дворе узкий круг лиц знал о том, где располагается наш особняк, и как удобнее к нему пройти. И сделано то из мести или из верности другим ценностям, но по столице расхаживает предатель.       Это было первым, что Валерия желала знать, когда горе захлестнуло их с головой. Кто ответственен за все несчастья. Впрочем, её суверенный господин не отличался иными пожеланиями. И очень скоро им было известно имя. Юный Ланцов никогда не был дураком, и если за его спиной стоит хоть толика понимания и чувства справедливости, он признает, что ему тоже известно имя виновного. — Мой царь, — девушка разумно склоняет голову, не замечая заинтересованный блеск в чужих глазах. Ошибка обращаться к монарху, а не к Триумвирату, но она по-прежнему принадлежит к знати, ей простят. — Если мне то будет дозволено, у меня имеется личная просьба, — принятый годами ранее закон о воле гришей выбирать свою судьбу должен сыграть ей на руку. При погибшем генерале служили все. Но заклинательница солнца и Триумвират посчитали, что знают ту систему достаточно, чтобы менять её в подобной мере. Но куда сложнее следующая ложь. Услышь те слова Иван, Михаил или даже сам Дарклинг, в стенах разнёсся бы заливистый хохот. — Моя одинокая матушка — единственное, что у меня осталось. Я бы желала уйти, чтобы позаботиться о ней. — Но твои знания и способности оказали бы неоценимую услугу здесь — в Ос-Альте, — Сафина качает головой, словно стараясь найти безвозвратно утерянное. Скорбь рассеивается вместе с багровыми линиями шрамов на её лице.       То не ново. Для целительницы не было таинством, что в Румянцевых не нуждаются при дворе. Большой глупостью будет близко подпускать тех, чьи судьбы столь крепко переплетены с руками врага. Но они по-прежнему желали их. Неизмеримое богатство, что теперь принадлежит воистину жалким остаткам когда-то именитого рода. Иные ценности, что в сей час принадлежат одному лишь Дмитрию. И она строго ему нарекла, не отдавать и медником больше положенного. — О каких таинствах мы молвим, моя госпожа? — интересуется Валерия, размеренно сглатывая и прикладывая усилие, чтобы её руки оставались заключёнными в спокойствие. Слова даются с трудом. — Я была чужой в семье. Князь брал меня с собой при всяком отъезде, лишь потому что у него не осталось старших наследников. Боюсь, некоторые знания, которые мы способны понять, мог бы поведать вам Дмитрий.       Ладони в смирении лежат на животе. Умения её рук уже после полнолетия не измерялись словами. Даже старшие члены семьи находили нечто восхитительное в её усердиях. И может, обучить успели не всему, но она потратила каждый из свободных часов на изучение данного с кровью мастерства и узнала его на совершенно ином уровне. Унимая всякое чувство, девушка без страха заглядывает в глаза стоящим пред ней. Самая суровая ложь, произнесённая за всю короткую жизнь. Потому что Валерия Северцова не должна ведать о столь высоком. Но овдовевшая княжна Румянцева была одной из тех, кто поднял Дарклинга из мёртвых. И не было в этих стенах человека, кто бы с большей наглостью смотрел в лицо врага. — Да будет по вашему, — подмигивает ей царь, за чем следует подлинная благодарность и признательность. Возможно, он чувствует, что ей не место здесь или какой угрозой она может быть, оставаясь рядом. И эта проникновенность образ Ланцова красит. — А сейчас я желала бы увидеть своего князя. — Стража вас проводит.       Валерии следует скорее уехать из столицы, поэтому она не старается различать роскошное убранство Большого дворца, которое знает ещё с юного возраста. Золото в тяжёлое время прельщает лишь пресыщенных сальной жизнью чиновников. И когда коридор становится несколько темнее, теряя дневной свет, она понимает, куда её ведут. Место, которое одновременно было её домом по крови, но ныне не по праву. Малый дворец. Девушка немногим поднимает голову, не страшась встретиться взглядом с гришами, редко идущими навстречу. Несколько корпориалов останавливаются, чтобы выразить ей своё сочувствие. А остальные смотрят с подозрением или вовсе отводят взгляд. Потому что знают, кому служила её семья. И тому же принадлежит дом над их головами. Дмитрий находится в скромной приёмной. Книги в хаотичном порядке разложены перед ним на столе, а он сам располагается на одном из двух диванов, синяя обивка которых переливается в свете солнечных лучей. Медового оттенка чёлка падает юноше на лицо. Он один унаследовал всю северную внешность своей матери — фьерданки. Жёлтые волосы с рыжеватым оттенком и светло-голубые глаза. Его рост последние годы опережает возраст, поэтому фигура выглядит несуразно. Черты лица лишены линейной точности. Плечи мальчика выглядят почти обнажёнными без его фамильного кафтана, но такова цена. У него будет другой. А после — однажды, он вновь надет синий со своими родовыми знаками. Застав Дмитрия с незнакомой гостьей, Валерия не спешит входить, оставаясь в дверях. Как давно они разговаривают? И по какой причине ей велели остаться с ним? — Почему вашу семью судят за связь с Дарклингами? — девушка склоняет голову набок. Её короткие лишённые всякого блеска волосы собраны в жидкую петельку у шеи. — А почему бы этому не быть правдой? — Дмитрий не поднимает на неё глаза. Это даётся ему с трудом, поэтому их суверенный господин научил его лучшему способу лгать. Говорить правду. Юноша старается упорядочить содержимое его дорожной сумки, что разложено вокруг. Небольшой кусочек их наследия, которое им дозволили явить миру в качестве знака доверия. Княжеский род не был дураками, чтобы хранить любые заточённые в бумагу знания под крышами собственного имения, но в руках мальчика покоится то немногое, что удалось спасти от уничтожения. — Вот здесь, посмотрите, — он поднимает одну из старинных тяжёлых книг с плотными страницами и кладёт её перед своей собеседницей. Думается, фамильный сборник рукописных портретов. Рядом с книгой юный князь раскладывает пожелтевшую бумагу, что занимает значительную долю стола перед ним. Родовое древо. — Наш род в той же мере древен, что и Дарклинги. Это, — указывает он на положение в писáнии и определённую страницу, от вида лика на которой девушка хмурится и ведёт головой. — Третий известный из наших сердцебитов, что жил ещё до создания каньона. Кристиан Румянцев. Считается, что он был знаком с женщиной, способной подчинять себе тени. Следующей была, — листая страницы, Дмитрий на мгновение останавливается. — Вам знакома история Второй армии, госпожа? — Не зовите меня госпожой, мой князь. Я лишь помогаю в царской канцелярии, — девушка чуть сутулит плечи, убирая протянутую к сборнику руку, и рассматривает разложенные перед ней рукописи и изображения. — Я знакома с некоторым… — Тогда я с удовольствием поведаю вам историю о её основании. Немногие знают о том, что даже у Тёмного Еретика были сторонники. Сколь бы ни были страшны чужие деяния, на них всегда найдётся спрос. Поэтому когда новый Дарклинг явился после создания Тенистого каньона, получив доверие и место у руки равкианского царя, ни для кого не было удивительным, что у него уже были приближённые гриши. Это, — Дмитрий открывает новую страницу. — Младшая внучка Кристиана — Адриана Румянцева. В то время её дед был уже мёртв. Но о ней говорили, что не было при имени юного Дарклинга воина вернее, — Валерия не упускает то, как незнакомка кривит губы и морщит нос, заслышав о тех словах. — Считается, что она путешествовала вместе с ним и познавала Малую науку, и во многом нашим фамильным уникальным мастерством мы обязаны именно ей. Одобрение на создание Второй армии было получено раньше, чем построен Малый дворец. И когда была утверждена система, а первый кафтан сшит, то Дарклинг отдал его именно Адриане. — Поэтому сердцебиты носят его цвет на руках, — догадывается девушка. — Вероятнее всего. И она была началом Второй армии. После генерал приставил её семью и юного сына ко двору. Выращенный в Большом дворце, в средних годах тот получил княжеский титул и стал первым гришом, допущенным к равкианской власти, — юноша мягко схлопывает ветхую книгу, вновь принимаясь укладывать своё достояние в стопки. — История иногда столь красива, не правда ли? — Валерия делает аккуратный шаг внутрь, отчего Дмитрий мгновенно поднимается на ноги, так что остаётся лишь в неодобрении покачать головой. Ему не дóлжно теперь вставать в её присутствии. — Полагаю, лишь когда не знаешь её подробности, — в высокой поставе целительница мгновение рассматривает девушку напротив. Её кожа не исполнена цветом, черты лица хмурые, а глаза печальные. Синяя атласная рубашка ей велика и достаёт до середины бёдер. Ту можно было бы подпоясать ремнём, перетянув по линии живота. Но сидя свободно, видимо, даже её брюки того лишены. Валерия без всякого прикосновения может сказать, что ей нездоровится. И на мгновение она позволяет себе присмотреться. Где они могли бы уже встречаться? В следующее мгновение девушка приседает в коротком поклоне. — Госпожа Румянцева. Меня зовут София Морозова. — Ваш батюшка не был суеверным? — интересуется корпориалка. — Весьма скверная фамилия. — Я сирота. — Прошу простить мне моё невежество, — и несмотря на одобрение и несерьёзность обиды в чужом взгляде, Валерия находит в тёплых карих глазах один оттенок, которые отличит от тысячи иных. Недоверие. Непонимание. И чем их фамилия не угодила девушке-сироте, работающей в царской канцелярии? Не упуская ту нить, целительница садится рядом с Дмитрием. — Сожалею о вашей утрате. Мне немногое успели рассказать, лишь то, что вы из семьи военных, — разглаживая лёгкими движениями полы кафтана, Валерия прислушивается. Одеяние, манера речи… Легко догадаться о чужой маленькой лжи. Если София и действительно переписывает многочисленные указы в палатах Большого дворца, то делает это совсем недавно. — Как это случилось? Корпориалы последние гордецы для подобных союзов. — Вы хотите узнать о том, как я стала Румянцевой? Это не будет сказкой со счастливым концом, — и не заслышав слова противоречащего, Валерия улыбается, рассматривая лицо девушки напротив. Несмотря на болезненный блеск, что присущ её взгляду, и усталость, посёкшую мягкие черты, легко заметить, что она юна. Может, всего на пару лет младше самой корпориалки. И в редкие мгновения она находит в Морозовой нечто похожее на девушку, которой была сама госпожа Румянцева. Ту, что не умела складывать слова в заумные речи, правильно сидеть и двигаться. Что не была приспособлена к жизни при дворе. Мысль о возможности нечаянно сболтнуть имя брата является предостережением. В родстве с Иваном всегда легко найти на свою душу беды. — Моя семья рано потеряла отца, дядюшку и старших детей. Матушка не желала отпускать меня в Малый дворец и на четырнадцатом году жизни обручила с полковником, что был частым гостем в нашем городе. Тогда я не понимала, насколько сильно боялась лишиться всего этого, — целительница оглаживает рукава своего старого кафтана, что скрывают дорожки шрамов, которые она не стала убирать. — Я желала знать принадлежащее мне по праву мастерство, а не прислуживать мужчине, способному заплатить больше, чем остальные. Я просила своего старшего брата забрать меня для службы во Второй армии, и в один из зимних дней он явился в город с Дарклингом, князем Румянцевым и его старшим сыном, — замечая, что Дмитрий начинает резче прочего перебирать страницы своей книги, она в аккуратном жесте кладёт ладонь на его спину, остужая всякое беспокойство и унимая спешность движений. И кротко усмехается, представляя, как бы хмурился Иван, заслышав следующие слова. — Мой брат выглядел рядом с ними воистину жалко. Они обладали, что называют… — Чарующей красотой? — предполагает София, немногим сосредотачивая взгляд и предполагая безошибочно. — Верно. Я уже не была мала для сказочного образа Малого дворца, и мне предложили выйти замуж за сына князя. И ценой тому были более глубокие познания нашей науки, чем я когда-либо могла себе представить. А они, разумеется, знали, что предлагали. Сказочно красивы, умны, сильны и богаты в той мере, которую остальные дворяне не понимали. Окружены никому больше неизвестными таинствами, кто бы отказался? — Я бы отказалась выйти замуж даже за царя, — по-доброму усмехается девушка, отводя взгляд. И видится в её искусанных поджатых губах что-то неестественное, словно это не было полным собственного достоинства словесным оборотом простолюдинки. — Но разве это ладится? Неужели столь высокопоставленным сердцебитам нет нужды поддерживать «чистоту» собственной силы. — Я объясню, — Валерия складывает обе руки у себя на коленях. Немногие столь близко знакомы с природой гришей, эта неосведомлённость редко удивляет. — Вы никогда не замечали, что гриши много реже рождаются среди отказников и чаще прочего создают союзы внутри своего ордена? Причина не в том, что они гордецы. Природа всегда поддерживает равновесие, поэтому суть лишь в том, что чем сильнее наши дети, тем труднее матери их выносить. И выдавай Румянцевы своих сыновей за равных им сильных сердцебиток или противоположно — отказниц, они рискуют потерять и потомство, и этих несчастных девушек, — всякий оттенок улыбки и минувшего смеха уходит с лица Софии, будто слова те составляют страшную картину в её голове. Может, не смотрит Дмитрий. Но Валерия подмечает все дивные манеры. — Поэтому меня привели в их дом, — умеренно улыбаясь, она протягивает руку к густым волосам юного инферна рядом и убирает их за ухо. — Этому молчаливому юноше было всего три года. — Я нравился тебе больше, чем мой брат. — Михаил был наглецом, который считал, что его положения и силы достаточно, чтобы обаять меня, — несерьёзно жалуется корпориалка своей собеседнице. — Но семья, достоинство и долг требовали от него сполна. И сколько бы я ему не докучала, он находил важным добиться моего внимания. Сложно не полюбить такого, когда ты юна. А через пять лет после нашей женитьбы они с сестрой исчезли во время очередного путешествия, — и находя непонимание в глазах Морозовой, не старается утаить собственного. — Шуханцы? Фьерданцы? Мы с князем потерялись в догадках. Дарклинг занимался поисками, но.., — в неутихающей боли Валерия склоняет голову. Михаил был всем не только для семьи, но и для неё. Первой поддержкой, когда что-то не получалось. Первым защитником перед князем, когда они оба совершали глупости. Первой протянутой рукой, когда его юная жена сомневалась в себе. — Это было всего за год до Гражданской войны. Румянцевым дóлжно было вернуть меня в отчий дом, но они не стали, — Валерия вспоминает, как заслышав об утери наследника князя, матушка, искупав её в стыде, явилась к порогу дома с требованием выдать дочь обратно. И так было положено. Но они не стали. Князь Румянцев в тот день придержал её у дверей своего кабинета, сказав о том, что не желает потерять своё последнее дитя. Последним воспоминанием о прежнем мире остаётся бал в Большом дворце, на который они приезжали всей семьёй. Валерия прислушивается. — Вы присутствовали на зимнем празднестве в честь заклинательницы солнца? — Нет, я была юна, — ложь. Валерия, придерживая собственное сердце, выдыхает. Алина Старкова тоже была юна. Их представляли друг другу. Дмитрий без сомнения помнит смутно, но они разговаривали. Какая занятная неожиданность. Корпориалов не опоить крепкими напитками и долгими празднованиями. Можно обмануть дворцовых пустословов, но не тех, кого учат разбирать человека на составляющие. Целительница не позволяет себе улыбнуться. Девушка, погубившая Дарклинга. И та, что заставила его сердце биться вновь. В верный час им будет, о чём поговорить. — Тогда и не стоит о том молвить. Князю нужны были наследники, и через пару месяцев у него родилась дочь, ещё через год сын. Маленькому Николаю* не было и года, когда произошла трагедия в нашем имении.       Валерия чуть придерживает Дмитрия за локоть, похлопывая его по руке — отвлекая. Это непоправимо. Не то, с чем они были способны справиться. Юноше же не было и двенадцати в тот ужасающий день. Воспоминания проносятся царапающими когтями по коже. Их с мальчиком укрыли в дальнем крыле особняка. Маленький Дима рвался помочь, и Валерии ничего не оставалось, кроме как держать его силой, усмиряя не знающее страха отважное детское сердце. Когда раздался последовательный грохот, она догадалась, что произошло. Одна из стен обрушилась. Вероятнее всего ближайшая — у главной веранды, где спали дети. Те минуты явились им годами пыток, пока княжна Ольга не вбежала в зал, где они прятались. Светлые волосы фьерданки окрасились в цвет их ордена. Красный. С трудом удавалось представить, что её стремился уничтожить родной народ. Женщина уложила грудного малыша Дмитрию на руки, отдав двухлетнюю девочку Валерии. Оба ребёнка были смертоносно молчаливы и укутаны в красно-чёрную ткань гришей, отчего целительница не сразу заметила, что вся правая часть хрупкого детского тела была покрыта ранами, смешанными с пылью и грязью. Казалось, невозможно было понять, откуда начать исцеление. Женщина водрузила своему сыну на плечи тяжёлую кожаную сумку и поцеловала обоих сыновей в лоб. Валерия не заметила на её лице слёз в тот день, одно лишь смирение и безысходность. Она повела их к подвалу, что могло значить лишь одно. «Вы ухóдите, — приказала Ольга, чего со своими детьми никогда не делала. Значит, никаких «но» те слова не терпели. — Михаил бы ушёл, Лера. Потому что это то, что мы делаем. Выживаем. Храним. Тебе была оказана неизмеримая честь. Мы знали и верили, что ты пронесёшь её с достоинством, — и в тех словах княжна в последний раз прижала её к себе, придерживая израненную девочку на чужих руках за голову. — Мы с князем любили тебя как родную дочь. Ты не принадлежишь нам по крови, но до тех пор, пока твоё тело не истлеет, ты — Румянцева. И распоряжайся этим наследием с умом, — и в тот момент, поцеловав в щёку, она нашептала ей последнюю из тайн своего рода. — С нашей или чужой помощью, но Дарклинг вернётся. Он всегда возвращается. Найди его, а до тех пор укройтесь среди теней. Подле места, где землю рассекал Каньон, разрастается культ Беззвёздного святого. Среди них вы будете незаметны. И Лера, — впервые в голосе нерушимой в представлении женщины послышалась слабость. — Если однажды ты вновь встретишь Мишеньку и Иру, для них тоже найдётся письмо в сумке».       Последними словами княжны Ольги стало веление Дмитрию не противиться и бежать столь быстро, как он только может, пока она закрепляла чёрные плащи на их плечах. Чувствуя запах гнили и крови, Валерия всякий раз чувствовала необходимость остановиться и заняться исцелением девочки, что казалась пугающе недвижимой и хрупкой в её руках. Но это бы убило их всех. Поэтому всё, что она могла, это на ходу — в страшнейшей спешке залечивать раны ребёнка. Очень скоро они вышли у реки в лесу, откуда виднелось скопление дыма над их имением. И грохот одного умирающего сердца на руках был громче редких перекрикиваний на северном языке, что доносились от места, ставшего домом. Они не могли остановиться. Необходимо было идти как можно дальше. И со временем целительница перестала чувствовать боль в ногах и истощение. Пока она плакала, подлинно заставляя себя дышать, Валерия впервые заметила, что Дмитрий, покинув родной дом, не произнёс ни слова, крепко прижимая кряхтящего брата к себе. Куда в мгновения подевалась вся его голосистость и отсутствие способности удерживать себе на одном месте? Следующее утро на ногах не почтило их милостью. В горе, без еды и сна всякая сила иссякает. Маленький Николай плакал от голода, отчего его приходилось усыплять. И уже к вечеру девушка поняла, что уже не исцеляет ребёнка на руках. Целительница в последней нужде лишь заставляет её тельце дышать, а сердце биться. «Она выживет?» Единственное, что сказал маленький Дима за те полные ужасов два дня в скитаниях. Нечто неведомое, в чём не было никакой уверенности. В то мгновение Валерия сидела, прижавшись спиной к дереву, покачивая девочку на коленях, и держа жизнь её крохотного тела в одной из рук. Окружавший запах умирающей плоти и холод вечера отрезвляли. Другой ладонью она поддерживала головку малыша в руках у Дмитрия. Ещё одна слишком хрупкая жизнь. Валерия вознесла взгляд к небу, что приобрело серый оттенок. Одна. С тремя маленькими детьми. Она вспомнила лицо брата, тело которого ныне вполне могло разлагаться среди вод Истиноморя. Прекрасный лик своего мужа, которого не теряла надежды найти. И даже выверенный образ Дарклинга, что всегда виделся ей неуязвимым. Оплотом не безопасности, но силы и уверенности. Наступала ночь. «Час исполнить свой долг. Ты ведь могла бы сделать это для меня?» «И я сделаю. Я исполню», — мысленно повторяет целительница словами, произнесёнными тем вечером, смотря в лицо самой Санкты-Алины. Бессильной и сломленной. До чего же подлинная нелепость… И в то мгновение Валерия вспоминает иную девушку, которую исцелила около года назад. У неё были пятнистые рыжие волосы с неестественной заметной сединой, а лицо круглее, нежели у девушки сейчас. И картина складывается в единое целое. Если бы она могла, Валерия бы рассмеялась так, как давно себе не позволяла. София суетливо оглядывается по сторонам, будто кто-то может наблюдать за ней или подслушивать всякое слово. Ссутулив плечи сильнее, почти сжавшись и потупив взгляд, она произносит: — Я разделяю вашу утрату. — Благодарю.       Разумеется, она разделяет. Если ошибки в собственном предположении нет, это даже забавно. Потому что рука целительницы лежала там, где Алина Старкова её скорбь разделяла больше остальных. В следующие минуты госпожу Морозову отзывает Женя Сафина, заявляя о том, что провожающие будут ждать Валерию у входных врат при Малом дворце. Оставаясь с юношей наедине, она размеренными движениями перебирает медовые волосы, рассматривая его лик и глаза, напоминавшие о человеке, в котором целительница нуждается всей своей сутью. Младшие Румянцевы были непомерно малы, чтобы знать об ужасах тех дней, но Дмитрий помнил всё. Иногда девушка может сказать, что видит эти хаос и разрушение в его неживых голубых глазах. Валерия не могла подпустить ближе подобную роскошь — позволить событиям тех дней захватить себя, но мальчика они окутали с головой. И она знает, сколь он неуравновешен. Потерян в этих криках и не затянувшихся ранах. Его штормит от одного чувства к другому. Двое суток с хрупким кричащим братом на руках подчинили инферну харáктерный огонь. И теперь они владеют друг другом. Потому что ныне Дмитрий тих, молчалив и смутен в своей печали, а в следующий час уже сумбурен в попытках навести порядок вокруг себя. — Что с ней не так? — вопрошает он, прижимаясь к целительнице плечом, без сомнения надеясь, что её присутствие уймёт его руки. — Она не та, за кого себя выдаёт, — и поясняет раньше, чем юноша успевает спросить, но не стремится произносить имя святой. — Помнишь, мы уезжали на многие месяцы? Мне верится, мы охотились за ней. Я справлялась о здоровье девушки, очень похожей на неё. — И почему она тебя не узнала? — Боюсь, сознание оставило её в тот час, — Валерия едва ли беззаботно посмеивается. Теперь хлопот станет лишь больше. И когда Дмитрий совсем теряется в писáниях, разложенных вокруг него, она придерживает его руки, прижимая лбом к своему плечу. — Ты справишься. Никто не сомневается в этом. — Но это не мой титул. Я не желаю его носить. Ты — моя княжна. — Я знаю, Дима, — девушка пробирает ладонью его волосы на затылке. Она была ему ровесницей, попав в дом Румянцевых. Но их душевные раны иногда столь разнятся, что зачастую ей неведомо, как его утешить. И одно ясно, что юноша боится. Его не готовили. И за последний год, ему дали лишь самое необходимое. — Но власть устроена иначе. Будь тем, кем они хотят тебя видеть. Близок и естественен. Мы встретимся вновь, как только будет дозволено. — Тебе необходимо позаботиться о младших. Когда они станут старше, обещай говорить им как можно чаще, что братец делает это ради них. И обязательно расскажи обо мне малышу Риан-и, — когда они встают, Дмитрий в последний раз глубоко кланяется к её рукам. — Моя княжна. — Не забывай, кому ты служишь, — шепчет она ему на ухо в прощальном объятии верными словами княжеского дома Румянцевых. Их наследие ныне застилает разруха. Но и пепел славится своим обыкновением с течением времени рождать самые прекрасные явления.

pov Алина

— наше время. утро после известия

о предположительной гибели царицы

— Ты что-то задумал, — Алина удобнее усаживается в кресле, рассматривая лик своего царя, что умиротворён в сизом свете. После рассвета они, отдалившись от всей суеты, расположились в его кабинете, где взгляд иной раз падает на массивные детали мебели из красного дерева или на золочёное убранство. Они в первой мере должны дождаться, пока гонец вернётся с подтверждением, но нет сомнений, Ланцов уже смотрит сквозь эти события — на дальнейшие шаги. — Вижу, план весьма дурной. — Мало кому нравятся мои планы, — их столы стоят напротив, так что девушка может видеть, как он прикрывает глаза, посмеиваясь. Камин не разжигали, но даже при том Старкова способна видеть, сколь взмокла чужая рубашка, пусть и вид мужчины то нисколько не портит. — Мне лишь редко удаётся уловить ход твоих мыслей. — Сомневаюсь, что наши враги соперники тебе в сообразительности, поэтому сочту это за комплимент, — Николай отклоняется на спинку кресла, засматриваясь в окно. Что он там видит? Нерадивого ребёнка, с которым не удаётся поладить? Или строптивую даму, подход к которой остаётся таинством бóльшим? Его сияющие волосы в непривычной манере уложены набок. Алина ведает сполна лишь об одном. Ланцов уважал Эри. Как принцессу её народа, как царицу своей страны, что до кончины в сырой земле будет являться предметом его безграничной заботы и любви. Иногда казалось, что этот люд принял бы радушнее очередного мальчишку, которого прозовёт бастардом, чем ребёнка на них непохожего, но снисходительности и озабоченности своим положением Эри то не умоляло. Предельная ясность есть в том, что шуханка не была той девушкой, которую Николай желал видеть при себе. Но без того, он чтил её отношение к чужим традициям и ценил южные ум и выдержку, что оказались первостепенной нуждой в отношениях с равкианским народом. Старкова знает, что лишь в последнем горе увидит своего царя уставшим и раздосадованным. И не станет его утешать. Она ныне — голос разума, а не человеческих чувств, что всю её ранами укрыли. — Если бы не сие происшествие, через пару дней Дарклинг бы уже был на пути за партиями юрды, но шуханцы рушат даже те наши планы, о которых не могут ведать. — Дарклинг нашёл нам юрду? — Алина поднимает брови, ведя головой в удивлении. Или недоверии. — И видимо, со всей серьёзностью надеется её получить. Но это путешествие откладывается, — Николай вновь разворачивается к ней лицом, удобнее усаживаясь в кресле. Важность подхода и бремя бессонной ночи смешивается с мгновениями покоя на его лице. С трудом удаётся различить хотя бы печаль, но разные оттенки беспокойства читаются особенно явно. — Я собираюсь переиграть наших шуханских друзей в ими же предложенной забаве, — и продолжает прежде, чем она, склонив голову набок в интересе, успевает спросить. — Если Эри мертва, новость пойдёт по людским устам раньше, чем мне передадут донесение. На первое время мы окажемся в шатком положении. Объявись в тот момент фьерданцы с очередным лже-бастардом Ланцовых и притязаниями на законность моего положения, наша знать может спокойно бить по ножкам трона, чтобы подломить мою власть. Зоя считает, что мы должны вызвать шуханскую делегацию в столицу после передачи тела Эри королевской семье, но нам не хватит времени. Они будут ждать, что мы так ошибёмся, поэтому мы должны ударить раньше. — Шуханцы разорвут сотрудничество, как только получат тело своей дочери обратно. А потом и нас следом, вновь сговорившись с Фьердой, — Старкова мычит сквозь собственные ладони. Три года. Всего три года её страну истязает лишь одна сторона вечной борьбы. И того мало, чтобы восстановить силы на полноценную борьбу. — И по чему ты собираешься бить? Нападать сейчас — непомерный риск, и наша армия не сосредоточена у южных границ. — Мой юный князь нашёл нам много интересного, о чём, я не сомневаюсь, нашему породнившему со смертью другу будет в радость позаботиться. — Ты этого не сделаешь.., — Алина качает головой в неверии. — О, несомненно сделаю, моя госпожа-советница, — Николай довольно улыбается, словно красуясь в зеркале, но в следующий миг что-то ожесточает его лицо. — Шуханцы совершили непростительное, — должно быть, перстень мужчины с ярким звуком ударяется о стол. — Преступление против моего генерала, моей царицы и уважаемой советницы. Против меня и самой Равки! Если бы не наши целители, вы с Зоей могли остаться бездетными. И судя по мёртвому шуханцу в темницах под моими ногами, Дарклинг не откажет мне в чести позаботиться о наших южных соседях. — Но Дарклинг не твой дрессированный пёс, как ты не понимаешь! — игнорируя тяжесть в ногах, Старкова встаёт, опираясь обеими руками на стол. — Ты укажешь ему на кусок мяса, и что он сделает, насытившись? Примется обгладывать твои руки. — Несмотря на то, что мне льстит мысль его присутствия, пока я буду расхаживать с короной на голове и, восседая на троне, принимать соболезнования. Дарклинга не должно быть во дворце, когда начнутся прощальные церемонии и визиты иностранных делегаций. Женя останется. И я смогу созвать наших союзников с Золотого болота, пока кто-то позаботится о том, чтобы шуханцы по возвращении домой получили весьма красноречивый ответ на свои деяния. — И кого же ты осмелишься отправить с ним? — хмурит Алина брови. Ей всё это до стягивающего внутренности чувства не нравится. — Зоя не откажется. Румянцев хорошо знаком с теми местами. Вам понадобится целитель. И я найду ещё солдат в компанию к близнецам, — Николай смотрит в неясном направлении, словно перебирая возможные варианты. — Но кто позаботится о тебе? — Я распробовал новое Женино изобретение в дороге, — поддельно улыбается мужчина, — Тамара думала, что я мёртв, — он усмехается их общей мысли. Едва ли его в подобной мере легко убить. Но та яркость в мгновение теряется, сменяясь редкой видимой серьёзностью подхода. Ланцов поднимает на неё свои мудрые глаза, так что Алина вздыхает, кривя губы. — Ты знаешь, я не посмею просить. — Но ты хочешь, чтобы я поехала, — качает она головой. — Я лишь беспокоюсь, что ты утомишься в этих четырёх стенах без покушений на собственную жизнь, — и сколь неутешительна та мысль, девушка смеётся. Безрадостно. Тихо, но со всем желанием, потому что вся эта череда безумий захлёстывает их с головой. — И так Зоя сможет присмотреть за Дмитрием. — Святые, Николай, он вырос и повзрослел с нами! — Вот и посмотрим, подкосит ли его верность возвращение бывшего господина, — качая головой, Старкова это понимает. Их царь никогда не мог позволить себе подобную роскошь как безграничное доверие. — Я вижу.., — откладывая свои заботы на стол, Николай присматривается, так что на мгновения она даже теряется от пытливости его взгляда. — Ты выбрала держаться к врагу особенно близко, — и добавляет спешно, встречаясь с ожидаемым непониманием. — Ты всегда умела ладить с детьми. Помнится, мне велели держаться от него подальше, а сейчас, видится, мальчик тобой очарован. — Это мой особый талант, — горделиво пожимая плечами, храбрится Алина, хоть и сглатывает тяжело. — Очаровывать мальчишек, которые желают слишком много, — и отражает уловку с той же щедростью. — Он тебе нравится, не так ли? — Адриан, — Ланцов перебирает пальцами по столу, — интересный. — Что произошло во время твоего отъезда? — ловя подходящее мгновение, интересуется девушка. Она хорошо знает это непохожее на остальные беспокойство, увиденное уже множество раз. И Николай не снимает перчатки со вчерашнего вечера. Может, близнецы и Зоя наблюдают своего царя в ужасе ночи. Но государева советница видит его с утра. И девушка повстречала достаточно монстров среди света дня, чтобы отличать схожие оттенки и росчерки безошибочно. — Полагаю, ничего, что не случалось бы раньше. Никто не умер. — Но кто-то пострадал, — с сожалением склоняет Старкова голову в понимании.       Ланцов многое считает своей виной, но не позволяет той ноше тянуть себя вниз. И всякий раз, когда страдает кто-то из его приближённых, или к народу несётся очередная напасть, он принимает это одним, порученным ему бременем, с которым лишь одному сражаться в непосильной борьбе. И если так продолжится, однажды и плечи юркого довольного для окружающих лиса подломятся. Но в монстре не было его вины, хоть и переубеждать в том нет никакого толку. За чудовищ несёт ответственность лишь один человек, и Николай жертвует тем спросом ради блага своей страны. И когда, оставляя Ланцова наедине с тяжелыми думами, Алина близится к дверям, он спрашивает с прежней извечной лёгкостью. — Пойдёшь поприветствовать юного князя? — Кто-то же должен, — кается Старкова в мягкой улыбке. — Багра хотела тебя видеть, — излишне отчётливо чувствуется, как зубы неестественно ударяются друг о друга с новой волной едва ушедшего страха. По ногам пробегает дрожь, так что в желании то скрыть она поправляет свой камзол, тяжестью лежащий на плечах. — Вы общаетесь? — Я скрашиваю её смутную обстановку в хижине, а она отрезвляет мои излишне самонадеянные порывы. — Никогда не сомневалась, что вы приглянулись друг другу, — норовит Алина усмирить чужое внимание, но, толкая тяжёлую дверь, вопрос без ответа не оставляет. — Я подумаю.       Узнав о том, где находится их гость, она делает очередной шаг с бóльшей уверенностью, но вместе с тем перебирает всякую брань, которой древняя женщина её удостоит в грядущий час. Последний раз царева советница ступала на тот порог в начале весны, и нелестный разговор продлился недолго. Повезло, что она не оказалась располовиненной. Поведал ли ей Дарклинг? Покаялся ли о том, сколь низко они — наречённые святыми, пали? Старкова не желает гадать, но страх окутывает с новой силой. И переживания о том, что Николай беседует с ней неспроста, тому вторят. Хуже того беспокойства лишь чувство, что заклинатель теней по-прежнему ни на шаг или два впереди. Он давно стоит на вершине, норовя обрушить на неё смертоносный ледяной поток. Алина уже многие дни его стелящийся мягкостью по коже голос в своей голове не слышит, но в старой привычке оглядывается по сторонам, привыкшая, что он подмечает каждое её — грешницы, мановение руки. И ждёт нужного момента ухватить, утащив в объятия тьмы, из которой она не будет способна выбраться. Искусное мучение.       Ритмичный шаг навстречу отзывает разум от очернённых мыслей, и Старкова до боли в щеках улыбается, завидев молодого человека, что идёт, расправив плечи и в красивом жесте убрав руки за спину. Дмитрий был юношей, что вырос при дворе. И сколь бы дворяне или чиновники не пытались прибрать юного Румянцева к рукам, он держался близ царя и его приближённых после того, как его передали в их власть. Они вдвоём быстро нашли общий язык, а, может, их лишь связали в похожей мере истерзанные души. Его недолюбливает, верится, лишь Зоя за то, сколь глубоко молодой человек чтит наследие и историю своей семьи. И даже Николай не брезгует распить со своими князем бутылку дорогого янтарного напитка. На шестнадцатом году жизни Дмитрий пожелал заняться восстановлением имения своей семьи, и с тех пор там, пусть и медленно, но ведутся работы. А после — в полные семнадцать, Ланцов отправил юношу посланником в Шухан. И несмотря на непредсказуемый нрав инферна, гриш принял то поручение с честью и достоинством. Но сейчас пришло время вернуться. Алина не была способна заменить ему хоть кого-то из почивших родных, но она верит, что они близки. В одно время, будучи ещё совсем молодым, именно он обучил её всему придворному мастерству поддельного обличья и слов. Может, их в неизмеримой мере объединяет то, что в одно время на неокрепшие плечи легла ответственность, к которой они не были готовы. — Мой князь. — Госпожа Морозова, вы хорошеете с каждым днём, — и несмотря на то, что мужчина ей не кланяется в своём положении, его суровые для молодого человека черты лица полнятся почтением и отличительным великодушием. — И почему в последнее время всякая душа желает мне льстить? — Боюсь, я не столь способен в очаровании, чтобы растрачивать то на лживые речи, — умеренно улыбается Дмитрий. Его голос хрипящий, а лицо во многом меланхоличное, от чего в юношестве во дворце его настроения прозвали «смутными». Он радушно берёт её под руку, немногим тише вышагивая вдоль ряда высящихся оконных арок. — Почему коридоры пустуют? — Многие наши дражайшие сторонники служат на благо Равки вдали от её сердца, — поясняет Старкова безрадостно, напоминая себе о том, что мужчине, как и каждой беззащитной душе в стране, неизвестно ни о Золотом болоте, ни о задуманном противоядии от юрды-парема, ни о, упасите их всех святые, о восставшем из мёртвых Дарклинге. И судя по настроениям Николая, их путешествие на границу с Шуханом состоится безотлагательно. А значит, таинство чужого жития ослабнет в новой мере. — Мы выслали большую часть гришей из Малого дворца.., — мысль цепляет другую. Чтобы что? Обезопасить? Вдали от места, которое есть оплот подлинного покоя, нежели может быть любое другое пристанище? Нелепица, отчего остаётся лишь зажмурить глаза в надежде найти миг далёкий от этого нерадивого мира. — За срочными поручениями. — Это место словно мертво. Алине об озвученном ведомо лучше прочих. И зачастую ей видится, точно они все умирают вместе с окружающими стенами, стоя на отравленных песках каньона.

•

      Девушка несколько раз ударяет по дереву двери в подобии вежливой манеры. Едва ли Багра нуждается в её славном воспитании. В этом лесу извечно стоит мёртвая тишина, будто даже сами деревья страшатся скрипеть в присутствии чего-то неестественно древнего и могущественного. Бояться потревожить, как же… Шагая внутрь, девушка уже на пороге с трудом терпит эту опоясывающую до приступа тошноты волну жара. С закрытой дверью душно, а вокруг — по собственным ногам и самим стенам ползёт коварная темнота. Но ничего нового взору не предстаёт. Всё та же разогретая даже в летнее время плиточная печь, медная лохань, узкая кровать и стол с одинокой чашей. Тени играют вокруг в неясных мановениях — не то норовят напасть, не то дрожат в осуждении. Треск огня звучит хрустом костей. Тех, что женщина во всей своей недоброй воле с особым довольством возжелает переломать. А может, тешит свою нужду уже сейчас. Её скудный стул на рассохшихся ножках ныне заменяет бесцветное кресло. И Алина не желает знать, под каким предлогом или без того Ланцову удалось поставить здесь новый предмет бездушного убранства. — Пожаловала маленькая лгунья. — Вы желали меня видеть, — Старкова переступает с ноги на ногу, оставаясь подле дверей, но взгляд от чужого образа подле камина не отводит. Костлявые кисти Багры в то мгновение смыкаются на её трости, что лежит на коленях, окутанных в струящиеся ткани бесформенного платья. В темноте и дрожащих порывах огня кожа женщины и все её черты выглядят острее. Опаснее в своей гладкости и полноте. Совершенный образ древности. — И какой ты оставила мне выбор? — Багра сидит к девушке боком, отчего её волосы, расползающиеся по плечам чернильными змеями, явственно блестят, а вид открытых глазниц не скрыт, словно она действительно может видеть представший пред ней огонь. Или видеть сквозь него — много глубже, чем им всем может быть известно. — Я думала, ты окажешься умнее, девочка. — Помнится, вы говорили, что я неглупа, — Алина норовит звучать уверенно, но тело подле этих стен теперь окатывает волнами дрожи. Может, в понимании, что она неспособна тягаться с вечностью. С теми, кому сама смерть и худшие из страданий нестрашны, потому что они каждую из пыток этого заурядного мира в лицо повидали и в саму глотку им вцепились. И как бороться с теми, кому даже подлинные муки видятся ленным мановением руки? — Я пришла сюда для того, чтобы выслушиваться оскорбления? — Дитя, — голос Багры мгновения перекатывается в звуках, что могли бы походить на смех, но тот звучит не то с подлинным понятием о недобром умысле, не то с потехой над чужой неисцелимой и безнадёжной неразумностью. — Зато похвалы твоя наивная душа помнит охотно. Стоило позаботиться о сохранности своих нежных ушей прежде, чем совершать непростительное. Что мне нужда — тратить на тебя свои злые слова, ты ни одно из них не слышишь! — она постукивает рукоятью трости по креслу. — И сколько таких ещё будет, когда мальчишка преподнесёт правду на золотом блюдце твоим друзьям? — Он приходил к вам? — встречно вопрошает Старкова, склоняя голову в желании стоять ближе и слышать больше. Неподходящий час разбрасываться словами, и совершенно иной вопрос предстаёт в голове. Поведал ли Дарклинг вам, сколь низко они оба пали — каждый в своём собственном грехе? И дно той пропасти не видится смертоносным. Лишь беспощадным и веющим последним исходом для всякого, кто посмеет сделать шаг, чтобы выбраться из её плена. — У гордеца есть сама вечность, чтобы не ступать на этот порог, — Багра неожиданно хмыкает, будто в подлинно человеческой манере может быть оскорблена поведением собственного сына или её — бедовой девчонки, словами. — Говорят, когда кто-то вновь пытается понять суть и творение окружающего, мироздание диктует новый закон в доказательство, что не родится человек, способный те правила обойти… — Но один гриш трудился над данной загадкой усерднее остальных, не правда ли? — Алина не решается назвать имя, страшась того, что за ним последует. Не ей пытаться понять те вековые трагедии чужих душ. Она имела смелость считать, что чужая фамилия обладает отголосками силы достаточной для её смутных порывов. Могло ли той обладать одно лишь имя Ильи? — И преуспел, — отсекает Багра с тем, что видится неясным в своей природе порывом, но яснее прочего предстаёт вокруг, когда тени замирают, словно повинуясь немому велению. И покоятся они ныне в образах похожих друг на друга. Но то не обманывает своей безмятежностью — одним лишь удушающим напряжением, словно сами бездушные стены страшатся чужих безумств. — Мальчишке то не должно было быть дозволено. Но наша кровь густа. А я всё гадала, кто посмел протянуть ему руку помощи… — Не понимаю, о чём вы, — мгновение видится, словно губы древней женщины изгибаются в улыбке, так что Старкова в верной привычке желает ухватиться за свой меч, но того нет на поясе. И чем бы он ей помог? Истина есть в словах Багры о том, что девчонка пред ней безнадёжна глупа. Тому нет оправдания. Но что о минувшем молвить сейчас, когда от тех грехов осталась лишь погребённая плоть и глубоко осевшая пелена страданий? Алина платит за своевольные деяния до сих пор и не собирается воздавать больше положенного. — Сколь вам удобно не видеть дальше собственных носов. — Если то решение будет принято, через несколько дней мы окажемся вдали от Ос-Альты наедине с Дарклингом. Если вам есть о чём предостеречь, лучше сделать это сейчас, — девушка воистину не ведает, где находит в себе силы на эти смелые слова. Но видится, если её до сих пор не побили покачивающейся в безжалостных руках тростью, стоит рассчитывать на снисхождение. Пусть и Багра не считает необходимостью их всех — несчастных детей спасать, как бы Николай не обманывался обратным. — Здесь или в самом дальнем уголке Равки, ни один из вас — глупцов, не удостаивает себя вопросом, почему тени вьются вокруг вас. — Потому что он нуждается… — В чём? — трость с яснейшим звуком ударяется о пол, когда женщина разворачивается к ней, садясь неестественно прямо и ведя головой — вопрошая. Пустые глазницы предстают чёрными живыми безднами на её прекрасном величественном лике. — Восемь лет он ускользал от вас… Считаешь, вы первые, кто предо мной обманывается его покорностью и снисхождением? Цена того сотрудничества будет непомерно высока, маленькая лгунья. — И вы станете той, кто будет обвинять меня в пороке? — Старкова кривит губы в колющей обиде. — Когда нет среди нас человека, которому ваш сын не лгал? — Он не лгал в главной мере самому себе, святая наивность, — качает женщина головой не со злостью, пусть и слова роднятся с порицанием. И несмотря на всю неестественность чужих подобий чувств, в том яснее прочего видится заурядное насмешливое осуждение. И всего на мгновение кажется, словно сама вечность смотрит сквозь тебя — видит больше, чем требуется, пусть и глаза у той пусты. — Чем твоя юная душа грешит без меры. — Нуждайся Дарклинг поистине в чём-то более значительном, он бы уже попытался желаемое изъять. Я то прочувствовала сполна. — Точно также как он пытался изъять Жар-птицу? Или силу, которая ей не принадлежала? — молвит Багра в непривычной манере — почти ленно, когда Алина касается дверной ручки в намерении толкнуть дверь и уйти, хватая ртом свежий прохладный воздух. — Не обманывайся его терпением, девочка. Ты не имеешь понимания о том, сколь долго он способен ждать. — Но он пытался… — Неужто, — выговаривает женщина, что едва ли не звучит подлинным манерным ворчанием, в котором она не утруждает себя нуждой смотреть на девчонку, что топчется на пороге.       И долгие секунды Старкова норовит выговорить хоть слово, но то всякий раз тонет в череде иных истин. Ей хочется сказать, нет — утвердить, что они лишь были на шаг быстрее, что Дарклинг не мог заполучить третий усилитель и надеть на неё последней оковой, и посему нет в том скрытого смысла… Но, тяжело сглатывая и теряясь в правде чужих речей, девушка не может. В какой момент он перестал замахиваться на третий усилитель? Сколько раз он видел суть полноты той силы разделённой — своей… Нет их общей непомерной важностью? После чего все те оттенки его искушающих речей рассеялись вместе с тенями, повинующимися его рукам? Искал ли Дарклинг Жар-птицу? Или подобно им — малым детям, обманулся блеском перьев необыкновенного существа? Первая правда в том, что после событий на Эльбьене его амбиции, опоясывающие тройку проклятых усилителей поутихли, путь он и не оставлял попыток заполучить свою заклинательницу солнца. — Ты забываешь, кому бы могло быть известно всё о природе нашей силы, — Багра отворачивается от неё, отчего всякий оттенок сильного голоса тонет в окружающей мрачности. Ненавидит ли она это? Что её отец и сын разделяют взаимные чувства к творёному в сердце мира сего. — Мальчишка потратил сотни лет на её изучение. Спроси его, почему он перестал желать могущество птицы или почему посмел явиться вам на глаза. И, возможно, если гордец потрудится ответить, тогда ты поймёшь. — Что мерзавца даже смерть не исправит? — Что от твоей маленькой борьбы было больше страданий, чем толку, — отмахивается женщина своей тростью, которой несомненно желает ударить с дóлжной силой. Они все потеряли слишком много в плохо забытой борьбе, чтобы она вдруг оказалась напрасной. — Я победила, — бурчит Старкова с бóльшей необходимостью и поистине детской противоречивой манерой. — Ой-ли, девочка? С подобным упрямством даже ответы не научат тебя видеть, — Алина не устаёт себе напоминать, что они никогда не разделяли одну природу. И торжество живых усилителей — их связь с самой сутью этого мира не была ей понятна. Сейчас нередко видится, Багра не нуждается в своих глазах, чтобы зреть вокруг. Но ныне они понимают это слово по-разному. Без всякой надежды на ясный ответ, но в последней нужде, девушка спрашивает о схожих в своих истинах явлениях, которые не были ей ясны. Излишний риск молвить о некогда разделенной ими с Дарклингом нити, но, возможно, удастся обойти то в словах. — Может, я слепа, — безутешно заключает девушка. — Может, я верю в желаемые правды, потому что слишком слаба, чтобы справляться со всей этой жестокостью… — Прибедняешься, девочка. — Но мне не нужно быть Софией или солнечной святой, чтобы замечать явления иной природы. Мы обе знали его в то время, когда Дарклинг чего-то поистине желал, не так ли? — Багра даже не ведёт головой на её слова. — Но сейчас он никогда не обеспокоен безопасностью своего сына. И я не столь наивна, чтобы обманываться его безразличием. Один из них всегда знает, где находится другой. И если присмотреться, реже прочего они разговаривают. Не так, как кто-то из нас способен понять. — Но ты ведь знаешь о том не понаслышке, маленькая святая, — с острой интонацией укалывает женщина, покачивая трость в руках. Могла ли она ведать о том, сколь дивная нить объединяла их с Дарклингом до его смерти? Знала ли она хоть что-то о подобных явлениях? — Или имеешь смелость считать, что твоего отказника за усилителями Морозова водило невиданное мастерство следопыта. — Мал способный… — И где сейчас все его умения? — Старкова хмурится, наблюдая за всяким безразличным и ледяным в тенях взмахом трости. Может, Мал больше и не мог стрелять белкам в глаз, высматривая тех на деревьях, и находить дичь по поломанным ветвям, но опыт не посмел его оставить. Но истина есть в словах, что суть Жар-птицы предала его в то мгновение, когда сила святой покинула её несчастное тело. Багра не вздыхает и не обращает на неё свои пустые очи, лишь ставит трость на пол в опоре и сопровождает наклоном головы всякий всполох пламени в камине. — Это было первым и самым неподвластным явлением, обнаруженным Костяным кузнецом у истока череды его безумств. Повезъ зесыл’н’оваче. — Связь усилителей, — догадывается девушка. — Когда гриш отнимает жизнь, принимая силу, та всё ещё принадлежит чужим костям или мощам, но между ними образуется нерушимое единение, которое возможно уничтожить, лишь сломав, или со смертью носящего. — Она крепнет раньше. Задолго до последних вздохов и ударов сердца несчастного существа, — воспоминания о последних минутах жизни оленя проносятся в голове. Как Алина чувствовала его дыхание и тепло, могла бы различить оттенок мыслей. С лёгкостью ощущала неведомую печаль в глазу Русалье и слышала их предсмертные вздохи и мановения сердца, будто те были её собственными. — Костяной безумец замахивался на многие таинства этого мира, и некоторые отвечали ему взаимностью. — Он считал, что мог бы воссоздать её? — И воссоздал. Илья был связан с каждой жизнью, которую умертвил и вернул, наделив силой. Но мерзость.., — Старкова, думается, может утверждать, что, отмахиваясь, Багра морщится. — Уже исполненная всем тем безумием кровь Морозова и его сила явили ему необыкновенный исход. И столь же отвратительный. Потому что жизнь гриша не была игрушкой, странствующей по лесу и не доставляющей ему беспокойство. — Он связал себя с вами. — Не обманывай себя, девочка, тем, что связь усилителей — великий дар, — Багра ударяет тростью по полу. — В ней больше от проклятия. Когда ваши жизни переплетены настолько крепко, что вы способны чувствовать друг друга, видеть мысли, которые вам не принадлежат. Даже его это пугало. Может, поэтому он не подпускал меня к своему столу и не желал видеть. Боялся, что в одно время я разделю с ним и силу, — Алина безвольно тянется к плечу, что усыпано рваными шрамами от укуса ничегои. Разделить с ним чувства, разум и могущество… — Но за то, сколько скверна даёт, она забирает платой удвоенной. Вся та связь разрушилась, когда он вновь чрезвычайно глубоко заигрался со своим чёрным мастерством. И боль от того не сравнится ни с одной из выдуманных человеком пыток. — И ваша с Дарклингом разрушилась, когда он создал каньон? — Кроме здравия тела, ломаться было нечему, я не позволяла развивать её. Не желала, чтобы мальчишка скитался по моей голове, как ему вздумается. — Полагаю, любознательность — ваша семейная черта? — интересуется Старкова с тем нахальством в голосе, с коим мог бы молвить лишь Николай. И Багре стоит в тех несдержанных на языке словах огреть её палкой. — Но Дарклинг, видится, иного мнения о связи усилителей. — А чья он — кровь и плоть? — женщина в тех словах, кажется, морщится. — Мальчишка норовит обойти неудачи своего деда, и зачастую даже природа сторонится подобного своеволия. Хижина в раздумьях полнится тишиной, исполненной одним беспокойным дыханием и треском огня. — Что столь особенного в Румянцевых? Что их отличает от всех остальных? — поджав губы, Старкова гадает, не желая больше молвить о чужих безумиях. Может, и нет в семье сердцебитов никакого таинства, а слухи об их связи с Дарклингами основываются лишь на природе семейной силы. Корпориалы — сердцебиты в особенности, всегда занимали у своего генерала особое положение. Это не ново. — Годы научили тебя задавать верные вопросы, девочка, — и всякая похвала с этих уст является тем же ударом трости, что отрезвляет щедрее пощёчины или удара хлыста. — Десятки поколений уникальной неопороченной силы. И века их неумолимой болтовни, потому что однажды мы посмотрели в их сторону, а мальчишка не пожелал отвернуться. «И почти все мертвы», — договаривает Алина безмолвно. — Ты когда-нибудь замечала, что все живые усилители своенравны? — вопрошает Багра чуть тише, лишь немногим склоняя голову набок. Старкова вспоминает доброго и мудрого оленя, чьё пыхтящее дыхание жгло ей ладонь. Цепкий и властный взгляд выдры на рисунке животного — единственного усилителя, принадлежавшего семье Румянцевых. Когти без сомнения грозного медведя Ивана. — Они выбирают себе гриша под стать. Достойного и равного. Схожего по духу. — Подобное притягивает подобное, — тянет женщина давно знакомую мудрость, словно поистине верит, что последние ветви этой задачки её неумёха-ученица решит сама. Алина обещает себе подумать над тем позже. В путешествии у неё будет достаточно времени. А сейчас нужда есть в другой правде. — Почему вы помогаете мне? Я вам противна. И вы не скрываете свою ненависть с тех пор, как взяли мою руку много месяцев назад. Но Николай до сих пор не ведает ни слова о моих грехах, а вы вновь идёте против сына. — Не мне болтать со щенком о твоей низости, девчонка, — и как только палка не трещит от очередного удара? Слова Багры в то мгновение звучат отрывисто. — И не смеши мои старые кости, Дарклинг сидит и ждёт, что я поведаю тебе много больше и за ручку подведу к очередному ошейнику. Но истина в том, маленькая святая, — осанка женщины приобретает строгость, так что, видится, даже огонь замирает в следующих словах. — Что у мальчишки было целых два года наедине со смертью. И лучше никому из вас — детей, не знать, какие из своих тайн она ему поведала. «А он, нет сомнений, вытребовал их все», — договаривает Алина в давно познанном понятии.

•

— Где сейчас дети? — инферн осматривается вокруг себя, задерживая тревожный взгляд на пустующем и пылящемся квадрате столов, когда они входят под золотой купол главного зала. — В царской обители, — кивает девушка в сторону палат, где она с неумолимыми настроениями восседает у руки Николая. — И какое же происшествие послужило причиной тому, что там юным гришам ныне безопаснее, чем в Малом дворце? — чужой хрипящий голос становится острее, а шаг медленнее. Мужчина в те мгновения смотрит с недоверием, подлинность которого зачастую удаётся определить с трудом. Если ему не приходится себя сдерживать, молодого князя чрезвычайно легко довести до нервного беспокойства. Но его открытость в собственных эмоциях — более значительный жест доверия, на который кто-либо мог бы рассчитывать. — Обещаю, я покажу тебе, — разъясняет Алина спокойно, указывая на врата, увенчанные символом Дарклинга. — Прежде, чем мы войдём и все соберутся, — она останавливается на углу составленных друг с другом столов, в смешанных чувствах провожая глазами то, как Дмитрий останавливается подле. — Несчастная юность больше не станет для тебя спасением. И тебе известно наше общее положение, гибель царицы Эри не удастся скрывать столь долго, сколько хотелось бы. Я прошу тебя не совершать глупости. Генерал Назяленская не станет разбирать обстоятельства, если вдруг появится повод повести тебя на виселицу. — Разве я недостаточно выслужил мою верность за время, проведённое на чужой земле? — Твоей вины нет в том, что сейчас за тобой будут смотреть особенно пристально, — Старкова в собственном сожалении улыбается. — И как советнице его величества мне не дóлжно тебя предупреждать. Но как твой друг, я испытываю нужду, чтобы ты прислушался. — Здесь теплее, чем мне запомнилось, — молвит Дмитрий, когда они толкают тяжёлые двери, проходя в зал военного совета. Лампы здесь теперь разожжены в каждое из её присутствий. Но отчего-то с трудом верится, что пройдя дальше — к оплоту самой ночи, она не столкнётся с помнящейся морозной прохладой, льнущей к коже. — Было бы лучше, замёрзни он насмерть? — вопрошает девушка, рассматривая Дарклинга с порога. Ведя пальцем по выцветшему материалу и стоя у центра своего стола, он нависает над старой картой горной местности, что неприступными склонами сечёт южную границу их страны. Они не виделись с поздней ночи. И сколь же ненавистен вид того, что его идеальное лицо не порочит и крупица усталости или малейший оттенок минувших событий. — Святые.., — выговаривает Дмитрий сквозь зубы и, видится, даже не моргая. Прозрачность его голубых глаз наполняется блеском. — Если верить изуверам, порождённым песками каньона, именно так, — с подлинным отвращением к чужому культу пожимает плечами Алина.       И когда Дарклинг выпрямляется во всём своём тёмном величии, убирая назад упавшие на лицо волосы, в его взгляде на инферна она надеется найти хоть малейшие оттенки утраты. Были ли Румянцевы его сторонниками или приближёнными, они мертвы. Тяжело ли ему было вернуться к руинам? И радоваться бы, что Еретик потерял столь сильных союзников, но девушка не желает довольствоваться чужими трагедиями. А выверенное лицо древнего заклинателя в знакомой мере словно выточено из камня. И лишь немногим его взгляд меняется, когда Дарклинг присматривается. — Малое воплощение своей матери. — Полагаю, кроме этого, — Дмитрий парой нервных движений поправляет свой синий кафтан. Цвет его семьи красный — и тот в первостепенной истине венчает рукава инферна. — Но разве это не должен быть некий юный наследник? — Старкова в непонимании поднимает брови, несвоевременно вспоминая о том, что для остального мира существует множество заклинателей тени и сотня историй об их возвращениях. — Осмелюсь предположить, что юный наследник спит после происшествий минувшей ночи, — пусть и час уже дневной — поздний. Но Дарклинг на её смелые предположения не ведёт и плечом. И вновь обращая внимание на молодого князя, девушка легко отмечает его вернувшуюся меланхоличность. — Вы так и не нашли старших? — спрашивает он, и выражение его лица не полнится и малой долей серьёзности. Словно инферн вновь тот неуклюжий потерянный юноша, к которому её привели в Малый дворец много лет назад.       И о чём Алина только его предупреждала? Чего просила не делать? Она не желала тогда молвить о чужих страданиях и рассказала друзьям лишь малое о поведанном Валерией. Понимай Назяленская суть вопроса, она бы без сомнения попыталась казнить Дмитрия прямо в этих стенах. Его павшая семья есть его бóльшая слабость. Если государева советница считает верно, с пропажи его старших брата и сестры прошло более десяти лет, но вера инферна бесконечна. И тот маленький мальчик, которого с головой искупали в горе, безутешен. Он может часами слагать рассказы о своих братьях и сёстрах, о родителях, что будто тенями живут в его памяти. Валерия не навещала его с тех пор, как они видели её в последний раз. Исчезла, подтвердив подобной наглой беспечностью опасения своего царя и доставив немалую долю проблем молодому князю. Но юноша никогда не переставал говорить о ней. Дарклинг отнимает руки от стола. Взгляд его направлен поверх их голов, может, даже сквозь карту всей Равки, что венчает одну из стен. Старкова с трудом осознаёт, что они говорят о времени перед гражданской войной. И большую часть того заняли поиски оленя, и её пребывание в Малом дворце до зимнего бала. А по возвращении… Она сомневается, что чернота планов Еретика о собственном господстве была озабочена поиском чужих пропавших родственников. — Мой ответ твоему отцу остаётся неизменным.       Может, волей своей семьи Дмитрий остаётся ещё одним обманутым мальчиком с полной чашей надежды вернуть то, что у него бесследно отняли. Или сам не верит, что хоть кто-то из его семьи вернётся к нему. Но продолжает спрашивать, потому что это единственное, что жизнь оставила ему. И Алина искренне хочет надеяться, что он не сболтнёт ничего подобного при своём царе или Триумвирате. Ступи Валерия в столицу, её немедленно приговорят к казни за ложь и измену. Юноша должен понимать своё положение. Несмотря на то, подтвердит ли посланник опасения князя Румянцева и найдут ли царицу Эри бездыханной, им необходимо быть готовыми. Шуханцы напали на двух особ первой государственной важности, и это не должно было быть прощено ни в одно из времён. Дмитрий считает, что преступления принадлежат рукам королевской семьи Шу. И то звучит складно. Пусть их задумку не удалось исполнить в полной мере, это видится выгодным ударом. Тот ослабит их врага, избавит от невыгодного союза, и лишит династию Табан тревог о восстании своего народа, что болеет душой за младшую принцессу. Давняя возможная выходка Эри с отравлением советницы своего царя ныне от того кажется детской забавой. — Вот здесь, — обращаясь к своему государю, Дмитрий указывает на юго-западные горные вершины Сикурзоя и ведёт дальше, переходя на чужестранные склоны. Несколько часов они обсуждают эту неутешительную затею. И то, что малое становится препятствиями, не воодушевляет в немаловажной мере. Будто сами святые им ищут повод пропасть на земле врага. — Это нейтральные территории, и раньше часть этих гор немногим правее была перекрыта каньоном, — Старкова без отрады рассматривает южную границу. Карта старая, и линии вырисованы в соответствии с минувшим временем. Но с тех пор, как там развернулся ещё один фронт, границы постоянно переписываются. Вероятно, одно из знакомых нападений и стало причиной того, что они с Малом оказались в приюте, хоть и сейчас Долина двух столбов принадлежит Равке. — Шуханцы начали строить храмы рядом с этими территориями совсем недавно. Из-за религиозных идей они испытывают особую нужду ставить их в горах и тяжело доступной местности — вдали от мирской жизни. Но в последние месяцы нашего пребывания, — Дмитрий на доли секунды обращает внимание на Тамару, с людьми которой работал долгие годы. — Мы заметили стрелков в округе. Хергуды там тоже нередкие гости, их легко услышать среди ночи. Последние отчёты подтверждают, что вблизи этих храмов видели людей внешности далёкой от народа Шу. — Хочешь что-то спрятать, нареки это святыней, и оно будет неприкосновенно до скончания времён, — тягуче хмыкает Дарклинг, наблюдая за всем со своего стула во главе стола. Вид его исполнен бесконечной скукой, словно у него есть занятия иной важности. — Позвольте мне прояснить, — и почему столь сильное беспокойное чувство властвует в её сердце? Алина несклонна не доверять задумкам хитрого лиса, пусть те зачастую и являются в мыслях беспорядочными картинами. Но что-то не так. Может, её лишь страшит мысль оказаться вдали от дома и остаться неспособной помочь, когда понадобится надёжная рука. — Пока ты, — она ловит играющий взгляд Ланцова, — будешь принимать соболезнования и утешать женщин династии Табан, мы собираемся вторгнуться во вражеское государство с человеком, которого весь мир считает мёртвым, разорить пару их лабораторий и… — Вернуться в Равку с гришами, юрдой-паремом и всем, что удастся изъять, — в знакомой довольной манере пожимает плечами Зоя, словно готова отправиться прямо сейчас. — И будем не первыми, — заключает Толя из-за спины своего генерала. — Наши люди передают, что шуханцы уже несколько лет пытаются скрывать подобные нападения на границе и глубже. Последнее было нами замечено в сотни вёрст на северо-запад от Безъю. Нам не удалось узнать, что точно там случилось. — И что мы будем делать, если придётся отступать? — в малой мере заинтересованный их сомнительными речами Дарклинг лениво поднимает брови, смотря исподлобья не то на Дмитрия, не то на Николая. — Пусть их смотровые башни стоят дальше. Если им известно о нападениях, они не станут скупиться на безопасность своих лабораторий. Мы можем рассчитывать лишь на траур их народа и отсутствие королевской семьи в стране. — Вы окажетесь в западне, — не смотря на заклинателя, соглашается Женя, что сидит справа от Алины. — Бежать в горы невозможно. И поймай хоть кого-то из вас, Шухан выставит себя перед остальным миром жертвой, и тогда нас задушат прекращением торговли и сотрудничества. — Об отступлении не переживайте, — хлопает в ладони Николай точно в последнем заключении. — Вы выйдете оттуда с успехом или без. И по счастливому стечению обстоятельств я нашёл вам доверенные пары рук, способные держать винтовки в руках и языки за зубами. И когда её царь Старковой подмигивает, ей на редкость совершенно не нравится эта улыбка.

•

      Лёгкий нежный ветер гонит к её ногам водную рябь, а пар клубится над прозрачной гладью. День в начало летней поры — долгий… Властный. Отбывать из Ос-Альты придётся в следующие сутки, и спешка Николая ясна. Грядущие белые ночи не позволят им уйти незамеченными. Природа милует их славной погодой, поэтому отъезд задуман на раннее — ещё тёмное утро. Алина поднимает взгляд к небу, что выглядит подлинной мозаикой сквозь плотные кроны зелёных деревьев над головой и постепенно окрашивается в глубокие синие и розовые оттенки в закатное время. Уже завтра в очередной день оно будет меняться всё сильнее вместе с тем, сколь близко они оказываются к южной границе Равки. Старковой совершенно не нравится, каким путём они собираются идти через границу и горы, а ярко помнящиеся речи Багры о Жар-птице тому вторят с беспощадной силой. Пощадит ли их чудесное животное, встретив упрямых странников вновь? Девушка отправляется с остальными так, будто в прежней мере способна сражаться. Забава закончится трагедией. Она поджимает пальцы на ногах от мерещащегося потока прохлады, скользящей по шее и затылку. Легко потерять счёт времени, сидя подле мостков в одной из паровых ванн при Малом дворце. Зоя, Женя и Тамара ушли, кажется, совсем недавно. Алина же — по грудь в воде, сидит на берегу, что выложен крупными скользкими камнями, нагревшимися от горячих потоков и дневного солнца. Её промокшая нижняя рубашка прилипла к телу и сползла ниже, оголив хрупкие плечи. Сафина извечно журит её за стеснение, но что могло бы быть причиной тревог? Худощавая фигура? Это чаще прочего было меньшей из забот упрямицы, но её тело — бóльшее из знамений предательства. Помнится, никогда не прельщала мысль, что кто-то будет помогать в мытье, но уже много лет эта задумка и вовсе претит. Старкова тянется рукой к плечу и ведёт дальше по лопатке, где пальцы проваливаются в ямки шрамов. Кожу в этих местах долгие мгновения тянет, а нарывающий жар от старой раны расходится по телу волнами. Если черноты больше нет, то почему столь больно? Словно скверна распущена где-то глубже вечно живущей отравой, коей является и её хозяин. Девушка протягивает пальцы к свету, что лучами ложится на её ладонь. «Пожалуйста». Алина пытается найти в себе хоть немногое, что могло бы заполнить эту пустоту. И всякий раз, стоит чему-то вокруг вздрогнуть, она задерживает дыхание. Но очень скоро потоки вечернего света затягивает облаками, словно само солнце отворачивается от девчонки, растерявшей совесть и честь. Едва ли позабытое чувство преследует её повсюду тенью. И Старкова не норовит прикрыться. — Иногда я не различаю, настоящий ли ты или лишь морок моего разума, — выговаривает она, обнимая себя за колени и ведя ладонью по воде, наблюдая за тем, как пар рассеивается от всякого движения. Шум леса и голоса в отдалении стихают. — Я преследую твои мысли, Алина?       И раньше, чем она успевает сообразить, заслышав почти ласковый тон, её окатывает волной тёплых брызг, так что от испуга девушка поднимается на ноги и одним рывком ныряет вперёд, где дно резко уходит из-под ног. Дышать становится тяжелее от жара воды. И пока, держась на плаву, она промаргивает глаза, старательно избавляясь от влаги, сердечная надежда есть в том, чтобы тёмное пятно на мостках не собралось в образ Дарклинга, сидящего с невинным видом. Но жизнь не будет к ней милостива в подобной мере. И видя его без своего кафтана и с босыми ногами, опущенными в воду, Старкова напоминает себе, что он тоже человек. Губы кривятся от осознания, какую слабость она ему раскрыла и сколь сильно потешила вековую гордыню. Багре в своей хижине дóлжно сейчас рассмеяться. Подплывая ближе, Алина подмечает, что чёрные пряди волос мужчины рассыпались на две стороны под тяжестью воды. Значит, заклинатель покинул бани, а не направлялся к ним. Штанины его брюк аккуратно подвёрнуты в раздражающей точной манере, и даже воротник рубашки застёгнут, а изящные ладони венчают перчатки. Зачем они ему здесь? И в одно из мгновений их безмолвных переглядываний и неясных выражений лиц, это становится мятежным подобием игры. Насколько близко он позволит ей подплыть, не окатив вновь? — А если я закричу? Тамара ждёт меня неподалёку.       Едва ли её слова отвлекают в достаточной мере, на что Дарклинг лишь вызывающе улыбается в почти незаметной манере, а его глаза блестят, когда в них отражается водная рябь, прорежённая вечерним солнцем. Но Алине нет нужды быть достаточно близко, чтобы обрызгать его выглаженные одеяния. И когда, отправляя в него взмахом руки воду, она ныряет вновь, норовя схватить за оголённую лодыжку под водой, та исчезает из-под её хватки быстрее, чем Старкова успевает достигнуть мостков. Сердце заволакивает страхом, когда, вынырнув, она не находит вокруг и частички света. Всё вокруг пропитано плотной темнотой, так что не удаётся рассмотреть местность вокруг. Нет ни солнца, ни красок вечера вокруг. Лишь шум воды и гладкость камней под оступающимися ступнями. Дрожащими руками, девушка находит мостки, со сбивчивым дыханием наблюдая, как тени постепенно рассеиваются, являя мир в прежней красе. Оглядываясь, она не находит Дарклинга поблизости. И лишь спешно бьющееся сердце и покалывающие кончики пальцев свидетельствуют о его недолгом присутствии. Раньше он норовил всякое мгновение себе во власть урвать, чтобы коснуться её. А теперь словно дразнит, ходит вокруг, виляя хвостом и облизываясь. И ускользает, стоит только оскалиться при виде окровавленных когтей. Хочется закричать. В знании, что монстр не мог уйти далеко, спросить, почему… Почему не оставит её? Не прекратит приходить и покидать её, в наглой манере оставляя всякий вопрос без ответа. После побега с руки собственной матери, даже минуя события каньона, в часовне и после предательства — он желал её, достойно окунув ту нужду в свои поганые истины. И после того, как у Алины не осталось ничего, что могло бы быть ему нужно, много лет назад Дарклинг пожелал видеть её вновь. Почему теперь — после всего сотворённого он не лелеет нужду её уничтожить за то, что безрассудная девчонка отняла у него? Сначала неизмеримые амбиции, потом… Старкова качает головой и тяжело сглатывает, жмуря глаза и сжимая в руке ткань рубахи под грудью. Багра права. Лживая солнечная святая. В Равке может найтись хоть десяток отступников царской короны, но ни одно предательство не будет ей под стать. Потому что однажды Алина осмелилась думать, что чужая смерть не стала ни для кого из них спасением. Не смогла исполнить свой долг вновь. И в последнем разочаровании подхватила его руку, желая упасть столь глубоко, что никто не смог бы спасти. Обманываться чужой благосклонностью не придётся. Она ударяет ладонью по воде, оглядываясь вокруг подобно загнанной добыче, что чувствует голод окружающих хищников. Монстры рычат и клацают зубами. Хочется проклясть их тысячей слов, но разве не они — двое еретиков в смехотворном противостоянии, уже очернены по праву рождения? Дарклингу дóлжно стоять где-то среди деревьев, тенью наблюдая за барахтаньями неуклюжей соперницы и одним взглядом топя — ведя всё глубже на дно пропасти. — Да подавись ты своими желаниями! — выпаливает Старкова в неясном порыве и надежде, что каждое злое слово будет преследовать его по ночам. Она не покорится ему. Никогда больше. Костьми ляжет, и сама собственную суть умертвит, но не отдаст ему и частицу себя. «Есть нечто сильнее тебя и меня, Алина», — является чёрным знамением среди мыслей. Не то наваждением, не то мороком. И вздрагивающие повсюду тени вторят словам своего господина. «Ты и я вместе, — отвечает в отвращении к самой себе, кривясь от ломоты во всём теле. Жар воды в то мгновение плавит кожу и кости, сваривая изнутри. — Обручённые в борьбе и неутолимой жажде».

pov Адриан

      Копыта со звякающим звуком стучат о гравий дорожек, когда его жеребец раскатисто ржёт и резвится, в прыгающих движениях переступая с ноги на ногу на одном месте. Поглаживая переднее плечо животного, мальчик дожидается, пока то склонит голову, и несильно прижимается к пыхтящей морде лбом, закрывая глаза. Вокруг слышатся стрекочущие пения насекомых, и лишь зажжённые фонари у дорожек вокруг дворцов освещают дальнюю часть конюшен. До рассвета остаётся немногим больше часа, и за это время им всем необходимо взойти на борт. Адриан зевает, держа своего коня под уздцы. Он плохо помнит своё единственное путешествие в Шухан, и от того радость бóльшая, что нынешнее странствие он не проведёт на руках отца. И в этот раз госпожа Алина и князь Румянцев поедут с ними, а юный заклинатель вновь побывает на летающем судне, поддерживаемом гришами, пусть и выходить на палубу, думается, сможет лишь ночью. Словно понимая его мысли, жеребец фырчит, кивая головой. — Знаю, — поглаживает мальчик его по шее. — Вам не милы все эти полёты, — Адриан слышит хруст камней под ногами и ощущает чужое близящееся присутствие столь же ясно, сколь чувствует дыхание животного и его биение сердца под своей ладонью. Конь не упрямится, но топчется беспокойно, когда заклинатель окружает их тенями, тихими шагами отводя животное ближе к стене и двигаясь неспешно. Сила рассеивается, когда он выглядывает за угол, крепко держа поводья, а юная девочка-гриш почти вскрикивает, едва не падая назад. — Ты теперь следишь за мной? — Прости, — Эрика выставляет руки перед собой, вернее, в попытке объяснить, чем в угрозе. Её кафтан небрежно застёгнут, а кудрявые волосы лентой завязаны на макушке. — Егор сообщил, что он уезжает сегодня в ранний час, — хмурясь, Адриан припоминает заикающегося юношу, что путешествовал с ними впервые, а после был одним из тех, кто исцелил госпожу Алину и предлагал ему помощь прошлой ночью. — Ты тоже отбываешь? — Мы будем отсутствовать около месяца. — Хорошо, — смущённо пожимает плечами девочка в более спокойном голосе. — Я буду ждать вашего возвращения. — Разве ты не боишься меня? — Адриан склоняет голову набок, вновь принимаясь поглаживать своего коня, когда тот норовит оттянуть его в сторону. Эрика несколько мгновений мнёт носком туфли гравий под ногами, не смотря на него. — Я думала, ты не станешь со мной общаться из-за того, что я слабачка. — Я не выбираю друзей по тому, какой силой они обладают, — разъясняет маленький заклинатель, не воспринимая то оскорблением, но звуча без сомнения обиженно подобным заявлением. — Тогда, когда вы вернётесь, мы могли бы побывать на празднованиях белых ночей вместе? — робко предлагает целительница. — Ты подразумеваешь — сбежать из дворцов и верхнего города? — Адриан улыбается, позабавленный подобной игрой слов. Пиршества и церемонии летних праздников проводятся после наступления темноты, когда юным гришам уже велено находиться в своих комнатах и готовиться ко сну. А самые шумные и яркие из тех раскрывают свои краски и вовсе лишь за золотым сердцем Ос-Альты — вдали от царской обители. Одобрение отца видится сомнительным, а озвученная забава кажется излишне привлекательной в своей сути. И когда девочка на его предположение кивает, заклинатель отвечает кратко. — Я буду рад увидеть гуляния с тобой по возвращении. — Меня зовут Эрика, — она протягивает ему руку в заурядном жесте старших людей. Хорошим знаком видится то, что перчатки на его ладонях целительницу не смущают, когда Адриан называет ей своё имя. — У тебя прекрасный жеребец. В последующих его словах вежливой благодарности она уже уходит, оборачиваясь лишь в необходимости пожелать им счастливой дороги и благосклонности святых, на что животное, слегка толкая мальчика в плечо, звучно фырчит. Может, в столь юном возрасте ему стоит искать меньше корысти в желаниях и словах окружающих. Но собственная суть ему подобную роскошь не дозволит.