Соткан из отвергаемых истин

pov Дарклинг

по прибытии

в Ос-Альту

      За столом не сидит никто, кроме фьерданского наследного принца и самого Дарклинга. За спиной Расмуса стоят солдаты, охотники, послы — полное множество лиц, которые запоминать не приходится, но заклинатель находит забавным посчитать. Золото и безвкусная роскошь люстры с хрустальными серёжками явно слепят гостям глаза. Они власти своего принца не доверяют — не внимают ни силе, ни суждениям. И это пренебрежение собственного народа делают королевского мальчишку жестоким и истинно гадким в своих решениях. Можно вылечить тело, но взращённую с малых лет поганую душу вылечить нельзя. Правда, северный принц есть лишь ребёнок, который будет верить, что заключил выгодный союз, побрезговав словом верных охотников. Собственная скверная слава служит на руку Дарклингу, но куда большее делают за него обещания, а Расмус бросается на них, точно ворона на блестящие побрякушки. Он желает настолько заурядные и не имеющие толка понятия, что мальчишку остаётся только пожалеть в его глупости. Разжалованный генерал может помахать пред его ликом любой государственной тайной, и королевский отпрыск даже не задумается о том, почему Дарклинг не страшится её раскрыть. Никто из собравшихся Ос-Альту уже не покинет, а Расмус и вовсе вернётся домой, только если славный отец постарается его вызволить. За голову наследника требовать можно удивительно многое. В малой мере доводится уважать то, как принц прячет страх за расположением. Беседа не походит на переговоры, даже с торговлей не равняется, хоть и мальчишка противится тому, как Тёмный генерал их обзывает. «Гостями». Они все его незваные гости без власти и слова, что возьмут только то, что им будет дозволено. Иное не предоставят. Дарклинг может подыграть. Расмус — малая угроза и ценный трофей, отчего фигуры за его спиной интересны в бóльшей мере.

•

      Дарклинг одну за другой минует темницы, проходит пленённых стражников и слуг, в которых фьерданцы не увидели пользы. Кто-то хрипло стонет, прося воды. Другие разговаривают сами с собой, стуча по сырому камню стен. Коридор сворачивает, обращаясь тёмным углом, которого не достигает свет факелов, так что пока Михаил останавливается на шаг в стороне, заклинатель присаживается у одной из решёток, всматриваясь в темноту и слушая чужое тяжёлое дыхание. Он может уважать то, что подвластно этим пленникам. Провести дрюскелей удаётся не каждому. — Он говорил, что ты не упустишь возможность, — доносится из мрака хрипящий женский голос, что явно измучен жаждой. Темнота рисует одни только силуэты, но Дарклинг зреет сквозь. Мужчина возлежит на руках своей сестры. Их лица разбиты, тела истощены, а силы хватает посредственно на то, чтобы поддерживать жизни друг друга. — Молвила птица из клетки. — Можешь убираться туда, — в порыве речи сердцебитка болезненно закашливается. Сколь глупое упорство. Пара целителей была бы более полезна. — Где тебя даже сама смерть не стерпела. — Я могу оставить твоего брата умирать, — голова заклинателя склоняется набок, точно взвешивая предлагаемые перспективы. Выбор простой. И на благо их святой, лучше бы девушке выбирать с умом. — Его жизнь ведь держится исключительно на твоей силе? И ты останешься одна с его гниющим телом на руках, пока фьерданцам не понадобится ещё один солдат в их армии мертвецов, — Дарклинг лелеет зависающую между ними тишину. — Мне лишь интересно, как далеко простирается прославленная вера. — Чего ты хочешь? — Силу, — слово оседает между прутьями темницы. От мастерства сердцебитов многого ожидать не приходится, голодают не первый день и сидят в холоде, но они сносные бойцы. — Мне нужно, чтобы кто-то защищал моих людей на пути из Ос-Альты. Взамен я продлю его жизнь, насколько посчитаю нужным. И возможно, позволю увидеться с вашей святой. — Ты лжёшь, — слышится, как плюют под ноги. — Софии здесь нет. — Она знает лучшее, нежели слепое потакание указам вашего маленького царя, — Дарклинг встаёт, уплотняя лежащее между ними молчание. Эти дети чаще бывают забавны, чем умны. Их короткие жизни стоят всё. А геройство и верность можно забыть и ещё легче их можно купить. — И будет очень расстроена узнать, что подобное пренебрежение повлекло за собой смерть её дорогого друга и сторонника.       Уж пиратам должно быть известно — на любого удастся найти цену. Когда заклинатель покидает темницы Большого дворца, мгновения он раздумывает над тем, что Иван решит с подобранными сопровождающими делать. Эти близнецы могут быть редкостно неудобны, особенно с их смертной любовью к тому, чтобы копать старые раны и обиды. Дарклинг подзывает Михаила ближе до тех пор, пока сердцебит не равняется с ним в плечах. — Если они окажутся достаточно глупы, чтобы по прибытии в лагерь напасть на кого-то из наших солдат, убей одного из близнецов.

pov Алина

      Малый дворец замирает в то мгновение, когда нога Дарклинга ступает на порог. Гуляющие по коридорам сквозняки утихают, не смея сеять глухое завывание среди дня и ночи. Дверями не хлопают, точно боятся, что дрожь стен обернётся рёвом беспощадных тварей. Дерево не скрипит, словно приласканное и убаюканное шёпотом своего господина. В отдалении слышится одно только грубое бессвязное бормотание, природу которого разобрать не удаётся. Алина не слушает сухие пресные речи Зои и Николая, она сидит на углу лавки неподалёку от того места, где руки Ланцова её оставили, а собственные щёки и вовсе до сих пор окрашены яростью криков, пусть и подлинного в этой брани было совсем мало. Её не касаются, не окликают. Вероятно, со щедрой руки оставляют мгновение на то, чтобы примириться с горестными чувствами. Девушка не может унять беспокойность рук и ноги, что без устали постукивает каблуком по истерзанному дереву. Ей верят. Или, может быть, создают подобие веры. Все, кроме Багры, одно лицо которой рисует мысль о посредственной игре. Алина надеется, в её мыслях предстанет хотя бы образ — одно слово того, чем Дарклинг ныне обтачивает фьерданские нравы, но не может найти ни единого чужого чувства. Нить покоится, оставляя место худым догадкам до тех пор, пока на Ос-Альту не опустится ночь — колыбель всех чудовищ, неласковых стражников Равки. Утешение не найти ни в одном из углов зала — они все одинаковы, полные духоты и смрада. Даже золотой купол, чудится, теряет в своём цвете и блеске.       Заклинательница не позволяет себе безразличие, и как может? Дарклинг, фьерданцы, замыслы Николая, предательства и заговоры, ворчливые мудрости Багры… Разве всё это важно, когда на их руках умирает человек? Какова ценность фамилий, титулов и отведённых сил, если смерть в этот час столь несправедлива и жестока? Алине не требуется мастерство корпориалов, чтобы знать, что Дмитрию не становится лучше. Его щёки впали, и каждая кость в теле заострилась, а привести в чувство его не получается уже не первые сутки. В последние дни юрда-парем не оставляет в истерзанном теле ничего, кроме боли, и заклинательница не может унять дрожь рук, обтирая лицо Димы и смачивая его губы, что покрылись багряно-рыжими корками. Может быть, он чрезвычайно слаб духом, но у него удивительно сильное сердце, что до сих пор бьётся с одним указом. Жить. Верится, фамилия Румянцевых вовсе не рождает людей иного склада. Ира не говорит ни с кем, кроме Алины и иногда Жени. Мир задолжал сердцебитке свободу и покой, но вместо того злое существование сужается к брату, умирающему на её коленях. Это бессилие несравнимо ни с чем, а пропасть его обращается для заклинательницы образом Ильи пред глазами. Она понимает соблазн чёрной магии — желанность невиданного могущества. Но даже протяни девушка руку к скверне, она никогда не будет наделена способностью исцелять. Каждому из них отведён свой удел, сколь бы ни было бесконечно могущество. Но с хрупкой неустойчивой верой святая думает, что, возможно, возьми она от силы больше, никто бы не умер, а память бы не полнилась чужими несчастными криками.       Когда на Ос-Альту опускается глубокая ночь, а за вратами зала сменяются дозорные, Алина догадывается, что никто не придёт. Может, фьерданцы излишне заняты тем, чтобы выторговать у Дарклинга ещё один драгоценный день жизни. А может, они столь уверены в собственном триумфе, что не спешат торопить ход событий. Тело передёргивает, когда над куполами Малого дворца сворачиваются звучные и протяжные раскаты грома, так что, возлагая ладонь на резное дерево, девушка может чувствовать, как содрогаются стены. С таким звуком летят разрезы, обрываются жизни и рушатся стены. Пленники переглядываются друг с другом. В Ос-Альте расставляются силы. Дарклинг не ходит среди них для того, чтобы выслуживаться и водить союзы, он приехал воевать. И Еретик будет вести эти сражения на своей земле и во власти порядков, которые выстроит сам. Часы близятся к полуночи, когда Алина сидит подле стены, которая поздними вечерами проводит её в мир, что покоится под Малым дворцом. Ждёт, что в каждый час из неё может явиться Дарклинг, но вместо того, стоит деревянной створке с хрустом отвориться, из-за каменного порога выглядывает голова Михаила. Спокойствие его лика обретает колючие жуткие тона. Красный корпориалов славно скрывает в себе следы войны, но приметить блестящие росчерки крови на чужих одеждах оказывается нетрудно. Заклинательница не перестаёт гадать, отчего Дарклинг нуждается в обществе сердцебита, но когда князь Румянцев садится на колени пред своим братом, Алина не находит важности ни в одной из причин. И опережая свою сол-госпожу в замыслах, Михаил приносит Ире кафтан. Пусть, вероятно, он принадлежит Валерии. Пусть, Ирина откажется его надевать. Не удаётся расслышать, о чём они шепчут друг другу и говорят ли вовсе, но заклинательнице и нет места в этих речах. — Вы посмотрите, как она торопится, — приговаривает Багра, так что сол-владычица неуклюже запинается о собственную ногу на пути к открытой дверце хода, из которого теперь дует ледяной сквозняк. Впервые её тон не попрекает и не поучает бестолковую девицу. Женщина лишь скучает, даже не насмехается, словно для неё предсказуем каждый неумелый шаг. Но Алина не спешит отвернуть голову, даже когда каждый взгляд обращается к ней. И глаза она прятать не станет. — Мы с голоду перемрём, если я буду бояться того, что на одно чудовище во дворце стало больше, — нервно постукивая цепью по собственным коленкам, мнёт слова девушка, так что речь больше походит на неубедительное жевание. Кого пытается провести вовсе? Грудь тисками сдавливает усталость. Даже в глазах Зои поблёскивает беспокойство, словно она верит, что точа клинки, Дарклинг поджидает Алину за соседним углом. Взгляд Николая прикован к тому, что осталось от былого могущества рода Румянцевых. И выражение это искрит опасным интересом. — Я могу вас оставить и надеяться на то, что не вернусь к крови и хладным телам? — Я не имею за собой ни злых намерений, ни приказов, моя госпожа, — отвечает Михаил прежде, чем взгляд склоняется к нему. Чудится, одна только аристократичность его слов раззадоривает настроение Ланцова. Но Алина сердцебиту верит, примечая, как по щекам Дмитрия тянется румянец, пока рука брата придерживает его за голову. — Предлагаешь сомкнуть глаза в их присутствии? — Зоя с густым липким подозрением присматривается к Румянцевым, её вопрос укалывает не злобой, одним только недоверием, за которое осудить не получится — язык не повернётся. Старкова думает, что они все здесь походят на запуганных детей, мир вокруг которых меняется под властью неодолимых чудовищ. — Я доверяю их воле. — Никто не угрожает вашему сердцу, госпожа Назяленская, — дипломатично молвит Михаил, тонкая забава играет в его голосе. — Можете возвращаться ко сну. — Пользуйся временем, София. Мы с господином Румянцевым старые друзья, — убеждая, кивает Николай, но слова оставляют за собой бессвязное недоумение. Никогда не угадаешь, зовёт ли Ланцов другом своего союзника или врага. — Стыжусь признать, что после этих… Тринадцати лет, не ожидал увидеть тебя живым, Миша. В добром ли здравии жена? — Алина заставляет себя проглотить усмешку. В более спокойный час Николай признает, что восхищён чужой способностью выживать. Но Михаил не уделяет внимание словам государя, чем задевает чужой нрав не в малой мере. — Вы были знакомы? — девушка спрашивает сердцебита тише, позволяя себе улыбнуться. Это нелепая мелочь, но она позволяет себе подразнить лиса ещё больше, зная, что молодой князь не посмеет пред ней молчать. Другие окликнут ведьмой, скажут — бесстыдно хвастает силой собственного слова. Хвастает. Её кровь за эту власть прольётся ещё не раз. — Встречались на нескольких приёмах, пока были юны. Но я лучше знал принца Василия, — за речью в зале оседает тишина, сопровождаемая треском ламп. Огоньки и тени, которые отбрасывают резные стены, рисуют на каменных полах причудливые картины, что сопровождают тихие шаги, направленные во тьму ожидающего хода. Женя подхватывает руку Алины у порога. — Не думаю, что мои слова будут иметь значение для них, — устало моргая и шепча, девушка ведёт плечом. На Николая и Зою не кивает, хоть и осуждение в голосе подруги не сыщешь. Холод оков теряется за тем, как Сафина в ласковом жесте чуть сжимает предплечье. — Но я хочу, чтобы ты знала, я не испытываю ненависти к Румянцевым. В конце концов, они такие же, как и я. И я никогда не смогу судить их за выбор, который сделала сама. — Но после ты сделала иной, — заклинательница заключает руку Жени в свои, неспешно поглаживая. Тогда — на Китобое, портниха выбрала её. После выбрала Николая, потому что такова была её — сол-спасительницы, воля. В сердце таится надежда, что свет ламп не выдаст слёзы в уголках глаз. Возможно… Если в груди Сафины не найдётся ненависти к Румянцевым, то злые чувства не настигнут и саму Алину. А, может, их бесчестие несравнимо. И сейчас после всей лжи и жестокого обмана не приходится заботиться о том, сколько правд не рассказано. Но Старкова ещё не научилась быть жестокой и не желает научиться никогда. — И я точно о нём не жалею.       Сырая тьма внутренних стен поглощает заклинательницу с головой, но она не взывает к солнцу, уже скоро выступая в умеренную роскошь, что приведёт её к оставленной приёмной. Мебель здесь с каждым днём пылится всё больше, но девушка почти разучилась обращать внимание на грязь. Воздух меняется, становится мрачнее от холода, потому что эти залы не прогревают неделями. Но на канделябрах поигрывают огоньки свечей, вселяя жизнь в безликие стены, и напоминают о том, кто ходит в осквернённых владениях. Ноги ведут в чужую обитель. Алина всегда знает, где обитают чудовища, и не удивляется, что обнаруживает Дарклинга именно там, но всё равно замирает на пороге, словно не может совладать с шагами. Нетронутый образ Еретика колючей злобой стискивает сердце. Девушка знает, что если проведёт ладонями по лацканам его кафтана, то кожа соберёт разводы чужой крови. Но одежды заклинателя не выглядят запылёнными, а его лицо чисто. По одним только волосам тянется масляный блеск — свидетель долгой дороги. На мгновение после того, что случилось в главном зале, Алина верит, что Дарклинг даже не потрудится, чтобы взглянуть на неё, но отпущенный из его пальцев лист пергамента опускается на постель, с чем мужчина выпрямляет спину, словно признаёт необходимым поприветствовать свою королеву. Безразличие лика обжигает знакомым ужасом. Выражение, что скрывает всю подлинность намерений и никогда не расскажет, обернётся ли рука Еретика приветствием или орудием. — Ты даже не взглянул на меня, — девушка сама не внимает тому, почему не старается смирить голос, получается только огрызнуться. Надлежит проверить, закрыты ли двери за спиной, но взгляд Дарклинга её не отпускает. В плене нет ничего утешительного, даже если им позволяют спать ночью. Их дни сопровождает лишь грязь, голод, кровь, болезни, нехватка и вонь, от которой у Алины иногда слезятся глаза. И теперь стоя в поношенных одеждах, она силится не позволить чувству никчёмности её задавить в час, когда заклинатель пред ней выверен во всём. — И тебя это злит, — уголки губ Дарклинга дёргаются вверх, но он не позволяет себе улыбнуться. Кварц его глаз искрится в тусклом свете. Хочется утвердить вдруг, что это бесчестно, и одна солнечная госпожа не располагает терпением к подобному безразличию, но осознание настигает её раньше. Еретик смеет забавляться тем, как его госпоже не приходится по душе быть обделённой вниманием. Речь с жестокими словами льнёт к ушам. — С чего бы мне смотреть на советницу своего врага, что не представляет для меня никакой ценности? Правда в том, моя Алина, что будь ты простолюдинкой, чужеземной королевой или заклинательницей солнца, один мой взгляд или обращённое к тебе слово нарисуют на твоей спине мишень. Дрюскели не могут добраться до меня, но они никогда не перестанут искать людей, которых я нахожу, — тишина окутывает мгновение, в которое Дарклинг подбирает верное для себя слово. — Важными. Они бы перевернули весь город, если бы кто-то пообещал им моего сына. Или мою женщину. — Не говори, что пытаешься меня уберечь. Я достаточно сильна, я… «Мы гриши. Ты и я, мы все родились с мишенью на спине». — Сильна, — пресекает он раздумье холодным словом. Но выражение это полнится чем-то схожим на одобрение. Или гордость. — И способна. Но опыт решает не меньше силы, и людская жестокость бывает непредсказуема. — Но я была убедительна? — Алина позволяет себе слегка вскинуть голову. Ждёт ли похвалы или жаждет, чтобы Еретик признавал? Изречённые им слова трепетом залегают у груди. — В своей ненависти. — Не для меня. — Не думай, что я лгала, — смелость ломается под натиском холода, с которым Дарклинг возносит руку, заставляя раздумать над следующим шагом. Но его пальцы только ленно перебирают воздух, так что девушка не сразу замечает, как тонкие тени свиваются вокруг её ладоней и металла оков. Грубо щёлкают замки, и цепи с грохотом валятся на полы, оставляя с нуждой потирать уставшие запястья. Дивное умение. Алина неспешно ступает вперёд, но останавливается в стороне, слегка присаживаясь на край чужого комода. Руки пред взором предстают пустыми, но желанно свободными. — И после я должна их вновь надеть. Играть для тебя эту роль пленницы. Ей известен замысел. Но неизбежно не каждая его часть приходится по душе. — Я могу вывести тебя, Алина, — шаги Дарклинга невесомы, пока он идёт вокруг собственной постели, наступая в полной мере, выжидая. — Указать, где располагаются войска Ивана, и ты будешь руководить оттуда, — фигура мужчины останавливается пред ней. Выступает неодолимой тяжестью на расстоянии вытянутой ладони. Но заклинательница не испытывает нужды сжаться, хоть и находит в себе отвращение к собственному виду. — Или ты можешь остаться. Властвовать из плена врага. Позволить фьерданцами поверить, что им удалось сломить нас, — она слегка запрокидывает голову, не позволяя проклятому Еретику безответно истязать её взглядом. Он занимает весь простор пред взором, стирая за разворотом плеч убранство покоев. — Но ты не выберешь побег. И тебе ненавистно, что я это знаю.       Алина не уступает вздоху, сколь бы тот испустить ни желала, и как бы сильно её ни кусало хитрое выражение на чужом лике. Дарклинга нескончаемо тешит находить сол-властительницу в этой ловушке. Перебьётся. Вместо того девушка позволяет себе рассмотреть его напряжённую линию челюсти и долгие дни борьбы, что серыми росчерками лежат под его глазами. Минует вторая неделя с того дня, в который вместо прощания заклинатель обещает ей захватить равкианский трон. А он не разбрасывается подобными словами попусту. Грудь скребёт то, что немало истины находится в словах чудовища. Алина Старкова бежит всю свою жизнь, и ужасы продолжают её настигать. Но теперь она встретит их и стребует всё то, что отобрали, — спросит о всей боли, которая преследует её и каждую несчастную душу вокруг. Но в этот час девушка желает правду об ином. Знает, что кроме монстра пред ней и Багры, обратиться больше не к кому. Она осторожно возносит ладони в то скромное пространство, что оставлено меж двумя вечностями, и взывает к свету, уступая лучистому сиянию. Оно яркое и сильное. Алина выдыхает, надеясь совладать над потоком, но тот лишь рвётся из-под пальцев. Солнце расходится по телу с боем — с тем же бьётся в груди непримиримое сердце. — Со мной что-то происходит, — шепчет заклинательница, не поднимая глаза на Дарклинга. — Я не чувствую себя дурно, но мне кажется, что я теряю контроль над собственной силой. Её слишком много, и я.., — слова иссякают на языке, стоит мужчине пред ней протянуть раскрытую ладонь. Его прикосновение бежит по телу незабытым зовом, а хватка пальцев растекается по телу волной неискоренимой уверенности. Алина не может её осадить, не может воспротивиться, позволяя солнцу разливаться вокруг них, пока стены покоев затапливает плотным тёплым сиянием. Она ждёт, что монстр зажмурится или хотя бы сморгнёт хрустальные капли влаги, которые собираются в его глазах. Но Дарклинг, скорее, ослепнет, чем перестанет смотреть на солнце — перестанет смотреть на неё. Его грудь глубоко вздымается, принося с собой осознание не то о боли, не то об истощении. Он не взывает к её силе и не приказывает. Сама заклинательница лишь берёт и берёт, не зная, где теперь есть конец собственному могуществу. Алина выдёргивает руку раньше, чем указывает себе, что не должна о том заботиться. Покои вновь погружаются в мерцание свечей. — Я тебя раню! — Не совсем. — Ты что наделал? — Все усилители имеют характер, — молвит Дарклинг с напоминанием о том, что он не браслет или ошейник — не вещь, которую можно нацепить на тело, сколь бы ни было велико искушение. — Я тоже имею свой. Каждый разрез, который ты бросила. Каждый навык, который обрела. Они принадлежат только тебе. Но сейчас, я предпочту знать, что ты располагаешь всей силой, которую можешь себе позволить. — Какая милость, — передразнивает его девушка, потирая одно из запястий и запирая внутри огоньки страха. Что случится, если в следующий раз она не остановится? Жива память, в часовне сол-властительница их почти убила. А падение в безволие пред собственной силой предстаёт чем-то хуже искушения скверны. — Вы будете проводить ночи здесь? — пресекая заледеневшее напряжение, она выглядывает из-за плеча чудовища. Фьерданцы не жалуют эти кабинеты, но, может, жизнь страшнейшего из ведьм станет для них достаточным искушением. — Не боишься лишиться головы среди сна? — Я указал их принцу, как будет с теми, кто забывает, что ходит на чужой земле. За ответом тянется тень услышанных ранее раскатов грома. — Расмус, которого я встретила во время приёма дипломатической группы из Фьерды, должен был бежать, как только ты ступил на порог, — после поведанного Каем в Малом городе и рассказов Ирины Алина мало сомневается в том, что над здоровьем принца потрудились корпориалы, но всё равно ищет подтверждения. — Он был хворым и… — Был, — кивает Дарклинг. — До тех пор, пока кто-то из наших целителей не перекроил его тело. Но он лишь мальчишка — неопытный и жадный до признания. Фьердой правят сильнейшие, в ком бы ни текла кровь королей. Если их принцу удастся подчинить себе Равку и посадить Демидова на трон, он укрепит своё положение у престола. — Брум желает заключить их брак со своей дочерью. Если им это удастся, он станет правой рукой следующего короля Фьерды. Это будет концом всех гришей, на какой бы земле они ни прятались. — Люди Жаны ищут её, — в голосе мужчины тянется нечто успокаивающее. Возможно, то есть контроль, что лежит на всём, к чему прикасаются руки Еретика. А может, в речь закрадывается тень обещания. — Хану Брум, — заклинательница спешит уточнить, что в погоне нет нужды, но слова теряются на языке, когда Дарклинг возносит ладони, что почти невесомо опускаются на её шею, большими пальцами оглаживая сухую кожу щёк. Смотря в его глаза, Алина не чувствует себя грязной потерянной девицей, но стоит тёплым губам опуститься на её лоб, всем телом внезапно хочется сжаться от смущения, пусть и он не обмылся с дороги. — Прекрати, я неделями не касалась мыла, — наперекор ворчанию мужчина целует её в лоб вновь прежде, чем отстраняется, подцепляя пальцами одну из её коротких кос, что заплела Женя. Он рассматривает посветлевшие кончики волос, будто под его взглядом они могут обрести живой цвет вновь. — Я не думаю, что они заметят. Может, решат, что я проклята, — Дарклинг не меняется в лице, но отчего-то девушка верит, что разделяет с ним неугодную мысль. Заметят. По плечам бежит холод, так что она довольствуется озадаченностью на лике чудовища, когда её пальцы достигают воротника кафтана, поочерёдно расстёгивая пуговицы. — Не лучший час для… — Умолкни, стой прямо, — взгляд бегло падает на сбитые в кучу, стащенные с постели покрывала, к которым Старкова несколько раз сбегает по ночам. Тело мужчины видится исключительно не подходящим для объятий, в нём нет ничего мягкого, и иногда может показаться, что оно выточено из камня. Но у его груди тепло. Хвойный морозный запах приносит с собой нотки умиротворения, хотя Алина не станет признавать, что близость монстра её успокаивает. Она морщит нос и позволяет собственным рукам задрожать, пред чем ладонь Дарклинга опускается на её спину, пальцы ведут по линии позвонков вниз. От прикосновения по пояснице разливается нега. — Идём, — указывает он, не оборачиваясь на разложенные по собственной постели писания и пропуская девушку вперёд у дверей. Они вновь спускаются к подземельям, но мрак не ведёт её в обитель к друзьям, он направляется куда-то глубже, прихватывая со стены один из факелов. Плечи начинают дрожать от грозного холода. Заклинатель останавливается посреди дороги, передавая спутнице светоч и постукивая пальцами по камням стены, пока один из них не пошатывается под его рукой. — Что это? — вопрошает Старкова с подлинной озадаченностью, пока Еретик выбирает один булыжник за другим. Сколько подобных, скрытых от сторонних глаз мест вообще имеется в Малом дворце? Одному создателю известно. Но создатель ныне стоит перед солнечной госпожой, вытаскивая из стены вытянутый свёрток запылившейся ткани и передавая ей в руки. — Я говорил, твой меч не лежит по руке, — Дарклинг ведёт пальцем по тому, что являет себя очертаниями оружия. Знает ли он о том, что фьерданцы забрали её кинжал? — Это тоже работа Ильи. Одна из самых совершенных, — мгновение развернуть отданную во владение сталь не предоставляют, пока они вдвоём направляются обратно к чертогам захваченной обители. Алина ловит себя на том, что слушает очень внимательно и чаще прочего хочет спросить больше. — Дар того дня, когда мы встретились впервые. Этот меч способен рубить головы, резать самые прочные ткани и молоть кости. Его сталь никогда не затупится и не сгниёт. Я выиграл с ним битву под Цемной и сражение на льду у Черности, — пусть чудовище того и не видит, но девушка не скрывает удивления, морща лоб от знания, о каких исторических событиях идёт речь. Дивно держать в руках предмет, в котором даже через века для Чёрного Еретика находится ценность. Понятия не уточняют. Не обзывают оружие подарком, одолжением или вынужденной мерой. — Он мне не подойдёт… — Я не ошибаюсь, — Дарклинг не разворачивается в полную меру, но считает необходимым остановиться. Пламя факелов застилает его глаза. — И передаю с одним условием — не отдавать, когда Адриан возжелает этот меч себе. Эта сталь не терпит жар юности. — Кто сказал, что я вовсе захочу отдавать? — буркает Алина, стараясь не выдать досаду. Редко удаётся быть терпимой к тому, насколько далеко смотрит древность. — Я не убеждён, что ты способна выступать против его капризов, — изречение быстро уносит завывающий сквозняк ходов, но Старковой в этот час особенно сильно хочется пнуть чудище по ноге. Не убеждён, значит. — Он ребёнок, — нарочито выделяет девушка слово, точно разъясняя заурядное понятие. — Скоро он перестанет им быть. И твой сын сбежал из Малого города, стоило мне его покинуть. — Ах, в таких положениях он «мой» сын?! Как удобно! — речь вернее походит на гарканье.       Ссорятся два несчастья. Алина не надеется, что слова её тень уколют, она свободной рукой потирает местечко под грудью, не понимая, почему дышать становится тяжелее. Она не видит Адриана с того часа, в который прогнала его прочь — подальше от ужасов войны. И до сих пор сол-владычица пускать мальчика к себе не стремится, ему не следует здесь быть и видеть жестокость их врагов тоже не следует. Но и он сам общества её не ищет. Матерь предполагает — обижается, а оказывается, что лишь боится её скверных настроений за устроенную проделку. — Я не славлюсь безрассудством и дерзостью, — различить выражение на лике Дарклинга невозможно, но нетрудно утвердить, ночь в этих словах улыбается. Никогда не удаётся угадать, высмеет ли он в следующий раз всё человеческое или унизит. — Почему ты перестал носить этот меч? — девушка вопрошает с оголённым упрямством, когда они останавливаются на разветвлении сырого коридора, что уведёт её обратно к друзьям. Не знает точно, ответят ли, и не рассудит верно, почему вообще желает знать. — Он стал слишком лёгким для меня.       Вопрос застревает в горле, что же теперь? Правильнее ответить самой себе — утро рассудит, но светлое время дня теперь вдоволь опорочено смрадом чужих зверств и грязью преступлений, так что найти спасение от кошмаров удаётся только ночью. Мрак скрывает собой даже самые страшные картины. Но фьерданцы не знают, что сама тьма есть стражник и беспощадная защитница Равки, и только она диктует правила на этой земле. Само неведенье погубит захватчиков за всё, что они совершили. Старкова не уснёт этой ночью, не сможет. Убежит к собственной погибели искать пути к свободе их истерзанной страны. Замысел известен и весьма приходится ей по душе. И если Дарклинг честен, с целью потянуть для них время она сделает то, что будет в её силах. Заклинательница не обманывает себя в намерениях Еретика — он приехал вести войну, забрать свой трон и провозгласить властительницу солнца «его» королевой. Николай и Триумвират из одних цепей упадут в другие, и пока под руку не подворачивается идея того, как предотвратить гражданское противостояние.       В следующий час Алина возвращается в главный зал Малого дворца с парой кухонных корзин в руке и свёртком, что дожидался её в темноте ходов. Она не слышит брань или крик на пути к палатам, противоположно тому в стенах неестественно тихо, отчего в грудь закрадываются подозрения о худшем. Но в «темнице» царит покой, если здесь дозволено говорить о подобных понятиях. Несмотря на высокую фигуру, Ирина оказывается почти незаметна под боком своего старшего брата. Подбирая под себя ноги и укрываясь семейным кафтаном, в скудном свете только волосы выдают её лик, спрятанный на плече Михаила. Голова Димы покоится на его коленях, и на мгновение заклинательница позволяет искре надежды разгореться в её груди, но на вопрос о том, стало ли инферну лучше, Ира только отрицательно качает головой. Женя, оборачивая плечи в зимний плащ сидит на лавке напротив, ведя с Михаилом беседу, что заставляет её улыбаться. Николай и Зоя наблюдают за ними со стороны, говоря о своём, но среди обеих речей легко расслышать имя Давида. — Ты украла у храпящего дрюскеля ключи? — указывает Назяленская на руки Алины, стоит передать им еду. — Я надену их после, — условится Старкова, надеясь, что иные вопросы за тем не последуют. Она знает, насколько сильно шквальная желает встать и хотя бы свободно раскинуть руки. И пусть Зоя не глупа, нет никакой нужды, чтобы в этот час говорить о Дарклинге.       По залу расходится несильный запах пищи, когда, жуя кусок хлеба, Алина восходит на помост пред вратами в Зал военного совета и укладывает пред собой врученный свёрток. Ткань черна и подобна той, что изготавливают гриши, но оказывается намного грубее, так что под пальцами слышится хруст. Девушка невольно чихает от обилия пыли. Она повторяет дурную мысль снова и снова — это оружие не ляжет ей по руке. Лезвие будет слишком длинно или окажется тяжело в хватке, но сталь покидает ножны с характерным звуком, и заклинательница не уверена, что способна отпустить меч. Разделённая серебристыми кольцами рукоять обтянута чёрной кожей и оканчивается небольшим диском из материала, природу которому отыскать не удаётся. То может быть и мрамор, и сами кости. Фигура несёт в себе выгравированное знамение Дарклинга — солнце в затмении. По серебристо-белым крыльям гарды тянется тонкий ветвистый рисунок рогов. Меч предстаёт величественным и сполна смертоносным. Сталь настолько чиста, что Алина способна разглядеть в ней своё отражение. По центральной грани лезвия бежит тонкая староравкианская роспись. «Сий мечь слоужи тому, кдо ест крев од мое крви, тело од мего тела, и воля его ест част мое воли яко и велика моц ест то, цо вшех нас чловьеку едини в йедном — смирти та живот’е», — позволяя себе робкую усмешку, девушка думает, что сотни лет назад даже сам Илья Морозов не мог предположить, что однажды появится девица, которой его внук это чудесное оружие передаст. Оно великолепно, а заклинательница хорошо заучила, что красивые вещи наиболее смертоносны. Лезвие звучно рассекает воздух, стоит опустить его к полам. — Я знаю, какая сталь так поёт, — молвит Багра, когда Алина возносит меч вновь так, как она вознесла бы его пред лицом врага. — Неужто мальчик подарил тебе свою любимую игрушку? — Он прекрасен. — И забрал жизней больше, чем кто-либо из вас осмелится помыслить, — хмыкает женщина, но в её выражении не отыскать и каплю пренебрежения. Не получается верить в то, что Багра способна уважать безделицы, но, возможно, для неё найдётся немалое значение в историях, которые разделены с этим оружием. Остаётся только гадать, как часто она видела его в руках сына. Слова Лесной ведьмы становятся для сол-госпожи ядовитым напоминанием — чем бы Старкова ни хвастала, самой древности известно больше. И она знает Дарклинга лучше, вероятно, надеясь, что скоро Алина разобьёт лоб о собственное подобие доверия. — Ваш родовой меч-кладенец? — тешится Николай вполголоса, явно завлечённый чужой «игрушкой». Что ж, есть что-то общее у всех величавых мальчишек. — Это и есть «меч-кладенец», бестолочь, — поучает его Багра. — С этого оружия писались ваши легенды и сказки. Сталь даётся только в умелые руки, и она способна рубить не только кости, но и цепи. — И на что он способен в неумелых руках? — лезвие впечатляющей тяжестью ложится на ладонь. В огне свечей письменность играет золотистым сиянием, так что не сразу удаётся заметить, как сталь по краям заливается рубинами крови. Заклинательница отдёргивает руку, холодный воздух щиплет две тонкие линии незначительных ран, что становятся последствием одного только касания. — Порезать тебя саму.

•

      Михаил не остаётся с ними. Как он объясняет, в эту ночь они займутся царским архивом и библиотеками Большого и Малого дворцов, вынося те бумаги и книги, потеря которых станет критической для правления страной. Непозволительно тянуть время без толку для общего дела. Алина почти фыркает за утренней трапезой, когда с чьих-то уст звучит «Дарклинг поддерживает фьерданцев». Это рассуждение кажется ей самой последней глупостью, хотя Багра бы, вероятно, утвердила, что её ученица излишне наивна в представлениях о Чёрном Еретике. Всё, что он когда-либо делает, направлено на то, чтобы Равка была свободна от чужих предрассудков, а жизнь в этой стране безопасна для его народа — для Адриана, для Алины, для него самого. Хоть и о жестокости подхода рассуждать не приходится. Дарклинг не побрезгует их союзом, не будет мешкать пред тем, чтобы протянуть им руку, но в конце пути он никогда не станет их поддерживать. Они воюют за разные порядки, и даже с собственными врагами монстр предпочитает разбираться сам, пусть и фьерданцы сполна упрощают ему задачу.       Девушка валяет еду на языке и вытягивает из себя сдавленное «угу», когда Зоя говорит малое о том, что они найдут способ избавиться от этой «связи». Многого бы не случилось, если бы это было так легко. И многое можно было предотвратить, если бы природа была единственным, что связывает их сути крепкими нитями. Но в некоторой мере заклинательница находит забавным то, что друзья ищут причины в нитях, о которых знают малое. Вероятно, так проще — легче отрицать. Алина обещает себе, что покончит с тайнами раньше, чем они покинут стены этого зала, но каждый раз, когда она собирается изречь признание, слова застревают на языке. Николай и Зоя видят сполна выгоды в том, что люди Дарклинга уважают заклинательницу солнца как свою госпожу, и несомненно надеются, что это поможет лишить проклятого тирана союзников. Но святая мученица знает слуг их врага достаточно хорошо, чтобы утвердить, — они выступают только за него и за себя самих, а гришей не получается за то осуждать. Их королева не станет просить. Путь к пресечению второй Гражданской войны лежит через союз Дарклинга и Николая, а не через раздор седи угнетённого народа, который знал уже достаточно потерь. Дорожка эта тянется через одну только Алину, обрекая захлебнуться в нелестной мысли, что мир нужен ей одной. Может, потому что в глубине этих раздумий она понимает, что цель эта кроется за сдерживанием Еретика и капитуляцией Ланцова. Сдаться из них способен только один, но только если другой не переступит черту.       В ошеломлённом очаровании развернувшейся картиной девушка дрожащей рукой откладывает остатки пищи, наблюдая за тем, как Дмитрий медленно моргает, рассматривая лик сестры с её колен. Разговоры вокруг стихают, единение двух одиночеств прерывать не смеют. Сказать о том, что под тяжестью последних дней сол-владычица готовилась инферна оплакивать, не повернётся язык. Сколь бы ни было стыдно признавать, они все готовились, и все полагали, что от юрды-парема спасение найдётся только в смерти. Чудеса случаются редко, а правителей Равки те и вовсе обделяют, точно жалкая бесчестная воля святых. Правда, с трудом доведётся утвердить, что юный господин Румянцев выглядит хотя бы живым. Его кости выпирают через рваное, испачканное в крови подобие одежд. Кожа лишена тепла, а губы выкрашены синеватым цветом. Наркотик расширяет владение гришей собственной силой, но не получается быть уверенной, что Дмитрий может хотя бы поднять руку. Ира говорит, что его мышцы слабы подобно тому, что бы было с человеком, лежащим неподвижно месяцы, никак не дни. Алина переглядывается с Зоей — на парем это не схоже. Взгляд цепляется за ногу инферна, что обрела серо-зеленоватый цвет и неестественную форму. Никто не станет обманываться тем, что подобные ранения можно легко поправить, даже если к тому приложит руку самый одарённый целитель. — Посмотрите-ка, ожил, — приговаривает Багра, хотя на Диму даже не смотрит. Больше чувствует, чем видит.       Дверца излюбленного хода открывается сама, так что Старкова почти вскакивает с лавки, поднимая за собой и Женю. Михаил шагает в зал — отсутствие сна минувшей ночью лежит в его растрёпанных волосах, за инферном из-за порога вылезает и Дарклинг. Сколь нелестный утренний визит. Если проклятый Еретик не меняется пленниками с фьерданцами, то нет для них и причин столь вольно расхаживать по слепленной чужаками тюрьме. Глупость великая. Но, возможно, им свойственно забывать, что они все рассиживаются во владении заклинателя теней, а он ходит, где пожелает. Отступая с Женей к входным вратам зала, пока Николай подходит к Зое, Алина легко догадывается, что они разделяют предмет интереса. Михаил могуществом не обделён с взглядом на то, как он протягивает Диме руку и поднимает его на здоровую ногу, не позволяя упасть обратно. Воистину следует охнуть. Пусть инферн стоит на одной праведной силе, но он хотя бы дышит сам и в тот же час коряво улыбается с горящими глазами при виде своего брата. До того умирает один, а встаёт на ноги в окружении семьи. Что ж, госпожа-советница не пожелает ему иного. Если судить о воодушевлённом взгляде, то не пожелает и Сафина. Дарклинг спрашивает нечто о силе, но Дмитрий не может ничего больше, чем поддерживать огонь с лампы. И если монстр взаправду способен насытиться, то ответ его устраивает. Старкова верит, ей следовало заметить ещё в минувший день. — Тогда — в час вашего приезда, чем вы его опоили? — Ядом, — без утайки рассказывает Михаил. Даже из-за спины легко отметить, как он улыбается. — Какой выбор у меня был, кроме как доверять рукам вашего мастера? «Враг моего врага». — Поздравляю, Женя, — руку подруги портниха не отпускает, но выступает из-за плеча Алины, когда Дарклинг смеет обращаться к ней. Их взгляды делят то, что заклинательница совершенно не понимает. — Ты, Костюк, Юл-бо и доля других учёных навсегда войдёте в историю. Умник создал оружие для борьбы с юрдой-паремом на основе одного из твоих ядов.       Николай прихлопывает, Михаил возвращает брата к отдыху, Женя спешит обнять Зою — мир вокруг разбегается, одна сол-госпожа остаётся стоять, терзая своего мерзавца взглядом, сколько бы он ни отвечал ей безразличием. И как только утаивает сквозь ночь? «И ты не впишешь в этот список имя деда?», — Дарклинг не отвечает. Судить о том не ему. Сам Илья, несомненно, утвердит, что не имеет расположения к людским изобретениям и маленьким находкам. Вероятно, для Давида Костяной кузнец навсегда останется главным спутником трудов и безымянным вдохновителем, образ которого прочник очень быстро забудет.       Михаил бегло рассказывает о том, что Давид назвал разработку «Белый яд». Вещество невидимым огнём распространяется по телу, выжигая всё на своём пути. Роковая для зов ломка либо не начинается, либо заканчивается, как только яд распространяется по организму. Для гриша он не смертелен, хоть и вдоволь терзает тело, так что умертвит, может, только самого слабого здоровьем. Из Малого города привозят всего три образца, и спрашивать о том, где другие, не представляется нужды. Дарклинг оставит их для себя и для заклинательницы солнца. Старкова не понимает, для чего Дмитрия просят играть мёртвого, но идея выстраивается вместе с голосами фьерданцев, что проносятся за воротами зала. Они начнут задавать вопросы, и инферна не будет ждать ничего, кроме второй дозы наркотика. По коже бежит холод, когда Алина обнаруживает, что Дарклинг не уходит, присматривается к ней — ждёт. Одна из его рук дивно покоится на эфесе меча. Пусть девушка задирает выше нос, но она истинно хочет расцарапать себе кожу от того, что щёки краснеют, пока госпожа направляется к чудищу, обходя своих друзей. Так и теплится желание спросить, не мог выбрать иное мгновение? У Еретика взгляд тяжёлый, суровый в полной мере — он умеет играть врага, быть худшим из них тоже не поскупится. Подавая предмет из-за спины, Дарклинг протягивает заклинательнице обтянутый чёрной кожей журнал. Золотая печать, солнце в затмении переливается в углу. — Это то, о чём я думаю? — Не совсем, — указывает мужчина в мягком тоне, которым можно заслушаться. Но ответ истинно ломает надежды узреть наработки Ильи. — Часть моей личной переписи его дневников и собрание того, что когда-либо лежало у меня в руках на протяжении веков, — книга открывается на одной из множества страниц, исписанных размашистым, но аккуратным почерком. Взгляд цепляется за знакомое «мерзость». Каждое слово выведено на староравкианском. — Но я не столь хорошо знаю язык… — Ты позволил ей узнать родовую речь?! — восклицает за спиной Багра, так что всё тело встряхивает. Кажется, на золотой купол должны свалиться раскаты грома. — Дрянной неблагодарный мальчишка. — Ты не боишься отдавать его мне? — журнал осторожно схлопывается в руках. От страниц летит пыль. — Ты — не малое дитя, чтобы я поучал тебя, что есть хорошо, а что плохо. Ты знаешь границы, госпожа Морозова. Границы, платой за которые стал Тенистый каньон. Границы, что породили ничегоев. Границы, сотворившие из ордена заклинателей новую ветвь. Границы, стирающие различия между жизнью и смертью. — Передай-ка мне трость, щеночек, — обращается Багра к Николаю, — мой сын растерял весь страх. — И знаешь цену за то, чтобы их переступить, — заключает Дарклинг прежде, чем оставляет их.

•

      В часы, что выдаются свободными от политики и государственного дела, Алина находит себя читающей. Ковыряет одно слово за другим, но письменность разбирает, а если не получается, то спрашивает у Багры, за что неодобрения получает больше, чем сути, спрятанной в словах. Страницы нередко возвращают заклинательницу к ограниченному чернилами понятию «мерзость», но она пропускает десять и двадцать страниц, словно избегая страшное слово. Заметки, обозначающие себя силами ордена заклинателей, воодушевляют её сильнее. Каждая подписана датой, у всякой указано место, так что девушка вынуждена клясть собственное скверное знание древнего языка. Пальцы вновь возвращают к чёрному мастерству, обрекая нервно посмеиваться. Подлинная попытка скрыться от неизбежного.       Записи Дарклинга намного упорядоченнее того, что подвернулось Старковой под руку в Малом городе и принадлежало Илье. Но разочарование немалое, Еретик почти не пишет, что есть скверна в своей сути. Наработки полнятся тем, для чего тёмное искусство можно использовать. Возвращение к жизни, подчинение живого себе… Алина с хлопком закрывает злосчастную книжку не один раз, хоть и встречает слова, о которых догадалась сама. Протягивая руку к скверне, гриш выходит за границы ему дозволенного — черпает от могущества настолько глубоко, что оно сочится за рамки и перестаёт быть полностью подвластным, обретает цену. Нигде не говорится о том, как происходит само падение. Ужасающая истина, что обрыв над пропастью может быть ближе, чем заклинательница рассчитывает. Она склонилась над ней единожды и не желает провалиться вновь, сколь бы велики ни были искушения. В ранний вечер за дверьми шумит, близится строй шагов, так что девушка бросает журнал под первый же стол, а Дмитрий театрально сползает с лавки на пол, чем явно смешит Женю, но любая забава стихает, как только из-за приоткрытых врат показывается фигура Ярла Брума. От него извечно смердит кровью, засохшие капельки которой легко приметить на его одеждах. Взаправду мясник. Алина не пытается смотреть ему в глаза, не ищет внимания, лишь нервно перебирает собственные пальцы. Николай не пропускает дрюскеля глубже в зал, но он пройти и не пытается, с неестественной доброжелательностью присаживаясь на лавку по противоположную сторону от Ланцова. Кто бы мог утвердить, что во фьерданском правительстве возможен раскол. Дарклинг обладает завидной способностью портить дела всем вокруг себя, если ему это необходимо. — Заговоры плетёте? — Наш принц слаб, — Ярл Брум не теряет в суровости взглядов, которые они делят с Николаем, но всю жестокость перечёркивает раздражение на лице охотника, потому что пленённый король имеет смелость насмехаться над его словами. — Что бы Дарклинг ему не обещал, мы оба знаем, что этой мерзости не место рядом с будущим правителем. — Соблазнительно, — цокает Ланцов. — Но что же после оков? Смерть его не любит, уж мы проверяли, — чудится, каждое слово ядом липнет к коже. Воздух тяжёлый от того, что Брум веселье монарха не разделяет. — И какой вклад требуется от меня? — Слуги говорят, за Дарклингом таскался мальчишка в чёрных одеждах, — отделяет дрюскель. Прикрывая глаза, Алина глубоко вдыхает, веля себе оглохнуть и не уступать дурному сердцу, что гулко бьётся в груди. Она обрушит золотой купол на их головы прежде, чем охотник покинет зал с именем её сына на устах. — С его глазами. Я и мои предшественники веками ждали такую возможность.       Девушка убеждает себя, что опасности нет и быть не может. Ярл Брум не знает, где Адриан. То неизвестно ни Николаю, ни Жене, ни Зое. Но ужас не вывести из груди. Каждый дрюскель на этой земле будет знать и всякий их последователь… Тени вздрагивают под ногами прежде, чем Алина поддаётся желанию встать, уступая страху, что люди вокруг неё сделают выбор, который она принять уже не сможет. Желает верить, что ни у кого не повернётся язык, но не может противиться порыву. Старкова ищет на древнем лике неодобрение или очередную долю крепких поучений, жаждет разыскать понимание. Но Багра только качает головой, указывая не глупить. Хорошо. Значит, госпожа-советница выберет более безопасную дорожку. — Если бы вы хоть немного знали Дарклинга, — обращается она к Бруму, истинно высмеивая. И врёт лишь отчасти. — Вы бы не думали, что какое-то дитя способно его остановить. Он перешагнёт через ребёнка, своих союзников и целые города, чтобы достичь своей цели. Только глупец станет тратить силы, чтобы найти какого-то мальчишку, от которого не будет толку. — Я не ищу того, чтобы Дарклинг плакал у меня в ногах, госпожа Морозова, — по спине бежит холодное прикосновение ужаса, но Алина не позволяет себе измениться в лице. — От детей мало толку, и они требуют много работы с собой. Но ребёнка можно перевоспитать. Указать ему на нужное русло. Я не ищу пленника в виде чужого мальчишки, я желаю оружие против Дарклинга. Понадобится на то пять лет или десять, но я создам его сам, и тогда мир увидит, против чего мы выступаем и с чем способны бороться.       Зоя оказывается редкостно молчалива, но её лик нарисован презрением к речи дрюскеля. Во Фьерде, приходится верить, то прозовут доблестью, но Старкова слышит одно только безумие, и ничем другим жуткие замыслы не окликнет. Никто на это не согласится. Лицо Брума расписано неудовлетворением, он явно верил, что искал союзников в верном месте. Но поднимаясь, охотник не уходит сразу, обращая жуткий взгляд к глубине зала, где сидит Ирина. Пусть госпожа Румянцева не просит, но Алина встаёт. Встаёт и Женя, под руку с подругой выступая пред сердцебиткой и закрывая её от чужих глаз.

•

      Когда девушка в поздний час того же дня сбегает из дворца, пристанищем им становится ночь. Руины того, что должно являться обителью всех гришей. Гремят цепи — не то собственные, не то кто-то вдалеке дёргает безымянного пленника. Голова вертится из стороны в сторону от незнания, выйдет ли из-за следующего угла чужак. Нигде не получается почувствовать себя в безопасности. Стены Малого дворца кажутся в родной мере знакомыми и давно изученными, но в следующее мгновение обращаются чужими от звучания фьерданских речей, что доносятся с заднего двора. Заклинательница нуждается в порядке, желает вновь быть дома — слышать звонкий смех детей, что не слушают воспитателей и бегают по коридорам. Она многие дни не может совладать со страхом, что ничего уже не вернётся к своим прежним мирным образам. Не будет маленьких радостных гришей, Второй армии, мира в Равке… Шквальный ветер развивает полы плаща, отвлекает, веля укутаться в одежды плотнее, пока Алина крадётся к пруду. Свет эти места не достигает, мрак над берегом висит плотный и густой, укрывая в своём владении образ Дарклинга. Но она знает, что властитель ночи прячется именно там, идёт верно, держась за скрытую от мира нить. Обломки хрустят под ногами, так что девушка старается ставить ногу осторожнее, словно боясь изломать нечто ценное. Вот и всё, что осталось от павильонов заклинателей, — груды камней, проваливающихся в снег и заметаемых метелью. Дарклинг сидит на одной из упавших плит, смотря на заледеневшее озеро. Старкова надеется найти место на каменном краю, но, поднимая руку, мужчина откидывает часть плаща, сам приглашая сесть. Высокое «ой» срывается с губ. Не позволяя опуститься на плиту, он хватает её за бока, утягивая к себе на колени и обнимая над животом обеими руками, так что чёрное полотно его верхних одежд укрывает её полностью, оставляя только голову, лежащую у монстра на груди. — Ты что делаешь? — Камень ледяной, Алина. Камень, значит. Заклинательница не взывает к силе, но обнаруживает, что в объятиях тьмы ей становится теплее. — Это так бессмысленно, — хмыкает она бесстрастно. — Павильоны задуманы для того, чтобы заклинатели не вредили окружающему и никого не поранили. Но фьерданцы их разрушили, — словам вторит молчание, заставляя гадать о том, почему Еретик вообще проводит ночной час среди разрухи. Скорбит ли он? Зовёт ли трагедией всё то, что утрачено? Но вопросы на языке не складываются, слишком далёкие от истин и природы чудовищ. — Если бы я тебя не знала, то подумала бы, что ты раздосадован. — А ты меня знаешь? — молвит Дарклинг над её ухом. — Не припомню, чтобы у тебя дрожала рука, когда ничегои царапали стены Малого дворца, — девушка надеется, что истина кусает его болезненнее клыков. — Или когда Керамзин обратился в руины. Или когда наслал тьму Каньона на Новокрибирск… — Хорошо. Ты верно расцениваешь то, на что я способен. И покаяния не будет. — Я хотела предать тебя, знаешь? — руки под грудью сжимаются сильнее, но не причиняют боли. Голову заклинательница не задирает, смотреть в глаза боится. — Отвернуться. Я так долго это планировала… Мечтала бросить тебе в лицо, что всё это было ненастоящим. Желала утвердить, что я могла лечь по тебя, соглашаться с тобой, украсть доверие твоих людей, но ни разу не позволила завладеть мной. Николай даже знал о части этой… Задумки. Я должна была выдать ему местоположение Малого города. Вероятно, путей для Бегунков тоже. Он рассчитывал, что мне удастся склонить людей на нашу сторону. Мне казалось, что я продумала всё, — Алина позволяет голосу провалиться, нисходят до осторожного шёпота. Безмолвие Дарклинга разливается раскалённым железом по телу, настолько оно мучительно. Он должен её ненавидеть. Он должен пытаться истязать и издеваться над всем дорогим. И ещё очень много «должен». — Я не льщу себе мыслью, что тебя бы это убило. Но я надеялась, что это заставит тебя ошибиться. Или совершить то, за что я буду обязана закончить нашу историю. Так было бы правильно. И справедливо. Так поступают герои и спасители. Так.., — слово срывается, но девушка запрещает себе плакать. Она не будет истязать себя слезами на морозе. Не будет. Тело Дарклинга напрягается, и сол-госпожа позволяет себе задрожать в незнании, чего следует ожидать. Но его губы опускаются на макушку, протяжно целуя. — Я знаю, моя Алина. — Знаешь? Но… — К чему тратить на тебя мою злость, — мужчина мажет носом по её виску и выше, пряди его волос щекочут лоб. — Если это так легко предвидеть? Твои бесконечные попытки хвататься за детские идеалы — за сказки о том, как добро побеждает зло. В глубине себя ты понимала, что союз между мной и мальчишкой Ланцовым не продержится долго, и когда он развалится, придёт час выбирать стороны. Славное время для удара, пусть и предсказуемое. Но ты передумала. — Да, — признаётся Алина. Слово даётся тяжелее, чем все предшествующие. — Я передумала… После того как ты показал мне Малый город. После того как я узнала людей. А потом... Я лишь пыталась себя заставлять. — Ты заставляла себя, когда шла ко мне? — щекочущий ухо вопрос походит на ловушку. Выстави вперёд ногу, и челюсти схлопнутся. — Ты знаешь, что… — Скажи. «Я хочу, чтобы ты сказала, чтобы ты признавала, чтобы была честна с самой собой…» — Нет. Потому что ты меня звал, — следует прикусить себе язык, не говорить вовсе. — И потому что желала. Желала… Ответов, утешения, спасения, признания, освобождения… И его тоже желала. — Мы построим новые павильоны, — указывает Алина Дарклингу, не терпя противоречий и кладя свои руки поверх его. Тепло стремится расщепить тело, но девушка не позволяет себе раствориться в чувстве. Сейчас нужды тоже найдутся. — Больше и крепче. Столько, сколько понадобится, чтобы вместить каждого гриша, который будет в этом нуждаться… Возможно, даже придётся перенести часть на другой берег, — усмехается заклинательница осторожно, будто боится спугнуть замысел. — Мы возведём школу заново и перевезём сюда всех детей из Малого города, так что им никогда больше не придётся прятаться среди пещер. Это мой путь. И за пределами сражений я хочу тебя на своей стороне в той же мере, что и ты желаешь меня. Но если ты не готов мне уступить, вечность вражды со мной покажется тебе хуже одиночества. Ты пренебрегаешь полумерами, я не потерплю их тоже. Не после всего, что ты заставил меня пережить. Крик ничегой звенит в ушах, напоминая об ужасе и страданиях. — Обещай мне, — велит Алина и иного не потерпит. Обещай, что не оставишь, поддержишь, разделишь эти желания, выслушаешь, не станешь ломать… — Я обещаю, — отвечает лишь в тот час, когда девушка поднимает голову, чтобы взглянуть ему в глаза. Не с Чёрного Еретика просить клятвы да обещания. Но она нуждается в его слове, точно в спасительной нити, что послужит якорем, если слово вечности не окажется достаточно крепко. — И где берёт начало вся эта властность? — Один монстр меня научил. Монстр, что сидит пред ней и прячет от мира, словно несметное сокровище. — И ты способная ученица. Всегда была. Но война переживает многие мечты.

•

«Алина», — голос находит её посреди позднего утра, так что невольно девушка позволяет себе оглянуться. Тени на стенах не дрожат. Дарклинга и Михаила нет в этом зале, как нет и в Малом дворце, ранним утром они отбыли в город. Не стремясь мешать трапезе, заклинательница оставляет союзников и садится на стол в другом конце зала. — «Я хочу, чтобы ты на кое-что посмотрела».       Оглядываясь и стремясь унять дрожь в руках, она не знает, возможно ли это вовсе… Вокруг слишком шумно, и девушка не желает думать о том, что фьерданцы решат делать, если обнаружат её в бессознательном состоянии. Скоро стена за спиной исчезает и, проваливаясь в связь, Алина оказывается сидящей в снегу, пусть и совсем не чувствует холода. Она жмурит глаза от яркого света, которым одаривает морозный день, сопровождающий падение столицы. Небо удивительно чистое, и мгновение его голубая гладь расплывается пред взглядом. Размытый рисунок города походит на очертание одной из площадей в нижней части Ос-Альты. Догадка подтверждается в тот час, когда Дарклинг встаёт рядом с ней, беря под руку и поднимая на ноги, что возвращает взору неприглядную безлюдную улицу. Где-то вдалеке покачивается заснеженная вывеска одной из торговых лавок. Чужих голосов не слышно, один только лай дворовой собаки и вой волков вдалеке. Девушка ёжится, кожа перчаток щекочет её ладонь. Мгновение они стоят вот так, рассматривая пустынные просторы города. Крыльцо ближайшего дома заснежено, многие окна заколочены. Николай позаботился о том, чтобы людям было что есть, но разве хоть что-то из этого походит на достойную жизнь? — Мы нашли господина Разумова.       Тонкое завывание ветра вторит холодной речи, так что Алина стремится спросить, где старый змей пропадал, но запинается в словах. Порыв меркнет во взгляде на Дарклинга. Вероятно, ответ кроется уже в том явлении, что он просит «посмотреть», но в груди не собрать желание протянуть к этой истине руку. Заклинательница осторожно опускает взгляд к своим ногам — к грязному утоптанному снегу с заледеневшими бороздами. Ночные метели быстро уносят следы чужих преступлений, но равкианцы никогда не перестают упираться. Их нельзя заставить идти, можно лишь тащить. Девушка хочет зажмуриться и велеть себе не поворачиваться. Желает закрыть глаза ладонями и исчезнуть. Но истина всегда скрывается в том, что от ужасов нельзя сбежать — их можно лишь предотвратить. Алина несильно толкает Дарклинга в бок, веля перехватить её руку. Повернётся мерзавец с ней или заставит повернуться, она не отдаст эту власть над самой собой. А Старкова не сомневается, он хочет, чтобы она видела. Они стоят в отдалении от центра площади, но сполна близко, чтобы заклинательница отшатнулась во взгляде на зрелище. Она помнит казни — помнит виселицу и расстрелы, но ужасная картина пред глазами заставляет её усомниться в понятии о расправе. Это зверство.       Страх больший есть то, что без указки Дарклинга, госпожа-советница лик посла бы даже не узнала. Чёрные заледеневшие клочки волос свисают Яну на лицо, которое разглядеть не удаётся. Голова мужчины неестественно накренена к груди, оголяя разбитый лоб. Его грудь покрыта бесчисленными порезами и чем-то схожим на следы от плети. Тело посла всё ещё привязано к столбу вместе с другими двумя, что поставлены на площади. Истоптанный снег вокруг них залит кровью. Мужчин даже не казнили, их замучили до смерти. Кого-то, вероятно, оставили живыми до тех пор, пока они не истекли кровью на морозе. Алина вдыхает глубоко, но ноги поддаются дрожи, принуждая её осесть на одно колено со рвущимся всхлипом. Она не чувствует холода, но тело встряхивает один раз, другой… Девушка велит себе не всматриваться, не искать знакомые черты лица. Отчего-то боится кричать и тянет истошное «а», хотя никто не услышит. Никто никогда не слышит. Вера не приходит. Ян с Надей под боком должен греться у камина собственного дома и вести ехидные переписки с горожанами. Кто заботится о его осиротевшей дочери? Кто бережёт юную госпожу Воскресенскую? — Мы нашли министра военного дела в схожем виде парой часов ранее, — объясняет Дарклинг, не отходя от плеча Алины. — Его тело сейчас в верхнем городе. Фьерданцы почти не трогают нашу знать, но они вытаскивали людей из домов для публичных казней. Вероятно, надеются на поддержку высшего общества. Верно, потому что богатым неважно, кого поддерживать, пока власть позволяет им вести разгульный образ жизни. — Будь добр, — заклинатель, верится, не ожидает, что она в его руку истинно вцепится, удерживаясь и поднимая себя с колен, берясь крепче за ткань чужого плаща на груди. Дарклинг смотрит на неё непроницаемо, собственный гнев искрами отражается в его глазах. — Выясни, за что они его убили. Найди, кто это сделал! Я хочу им напомнить об этом и всех прочих преступлениях пред тем, как отправить их на встречу с Джелем… — Я знаю, за что они его убили, — кварц древних глаз вдруг оказывается пронизан жгучим холодом. — Ян не выдал ни Надежду, ни свою дочь, ни тех, кого укрывал в своём доме. Вероятно, фьерданцы посчитали его казнь более полезной, чем его поддержку, как дипломата. — Я хочу, — Алина отступает на небольшой шаг, но не позволяет себе отпустить одну из рук, что крепко держится за одежды Еретика, — чтобы вы сняли его тело с этого столба и сохранили. Зима ладное время года, — противостояния не следует. Дарклинг едва заметно кивает, давая девушке мгновение отпустить первой. Потрясение настолько сильно, что, вероятно, она походит на выброшенную на берег рыбу, сходя со стола в Малом дворце. Под руку ничего не попадается, но сгоряча заклинательница пинает ногой ближайшую пустующую лавку. — Рассудок потеряла? — одёргивает её Зоя, и впору словам шквальной Николай придерживает свою советницу за плечо, смиряя намерение пойти к иной, плохо лежащей вещице. — София, твоя сила, — Старкова не сразу позволяет себе скосить взгляд к закованным ладоням, отмечая их естественное свечение. Сердце бьётся лишь быстрее, пока она трясёт руками, нервно веля этой чуждой воле угаснуть, но солнце её не слушает, извиваясь внутри подобно диковинному зверю. — Собери себя воедино, девочка, — гаркает на неё Багра с истинно злобной мерой, — пока за дверьми не приметили твои горестные настроения.       Выбираясь из хватки Ланцова, Алина прижимает запястья к груди, стараясь выровнять дыхание. Она не хочет загонять свою силу внутрь, не желает пытаться её укротить, даёт сиянию осесть самому, сколь бы ни пугала идея того, что однажды само солнце возьмёт верх над её волей. Но их сила не способна подчинять, только защищать. Страх разлит по телу дневником Дарклинга, что спрятан под одним из столов вместе с мечом. Лишь скверна наделена властью подпитываться от их здоровья и рассудка. Но заклинательница не думает о чёрном мастерстве, расхаживая из одной стороны зала в другую под беспокойные вопросы друзей о том, что случилось. Ей хочется прореветь слова о том, что Ян погиб. Он мёртв, и ни одна великая мочь не вернёт посла к жизни. Но госпоже-советнице в дивном умении известно, что утвердит государь. Вероятно, смерть Разумова настигла быстрее, чем Николай мог ожидать. Ян изменщик — предатель, он вредил правлению Ланцова, а значит, вредил и всей Равке. Так рассудят при дворе, и за подобное честные правители высокопоставленных чиновников не прощают дважды. Но Алина не перестаёт царапать лицо, стирая слёзы, потому что в конце пути Ян погиб за совершенно иные преступления, а его единственным был отказ — нежелание выдавать дочь и жену. Грех одной — ходить незамужней девушкой, а второй — родиться гришом. Тошно. Противно от того, что пока Равка поощряет подобные расправы не меньше прочих.

•

      Алине чудится, время в этих пещерах может растянуться в часы — настолько далеко она заходит, когда на Равку опускается ночь следующего дня. Город над головой болезненно тих. В сеть коридоров под Ос-Альтой не проникаются ни отголоски люда, ни бег повозок или карет. Вместе с тем не удаётся расслышать и призраки чужих криков, которые будут преследовать улицы столицы ещё многие десятилетия. Равка это никогда не забудет. И девушка не уверена, что память об этих событиях умрёт с веками. На отданную Дарклингом карту, что рассыпается в руках, она почти не смотрит, запоминая нужный путь после второго поворота. Иногда тьма пещер и лестниц, что прячутся за углами, предстаёт для неё манящей, но заклинательница не позволяет этим образам себя обмануть. Любое отклонение от плана или опоздание будет стоить им чьей-то жизни, а она зарекается, что ни одна больше не будет потеряна. Алина не позволит. Чем дальше путь, тем чаще ей кажется, что она скоро выйдет, но в этот час она не должна миновать даже глубь внутреннего города. Скоро вдалеке слышится чудное гудение, которое не сразу собирается в женские голоса. Прежде, чем подойти к развилке, сол-владычица собирает на ладони небольшую солнечную сферу, что освещает лица девушек и одного юноши, когда она подступает ближе. Все трое смолкают и гнут спины в поклонах, будто они располагают временем на чинные приветствия. Среди собравшихся удаётся узнать одну только Надю, лик которой выглядит грустным и измученным. Невысоким скромным мужчиной оказывается целитель, который служил в доме господина Разумова. Сердцебитка спешит представить юную девушку, но Алина сама догадывается, кем она является. Долговязая фигура и чёрные жидкие волосы, что стекают из-под меховой шапки. Схожие добрые глаза, что ныне предстают заплаканными. Дочь Яна. Прежде, чем вновь отправиться ко дворцам, заклинательница осторожно придерживает обеих госпож за плечи. Сожаление об их утрате — самое малое, что она может им дать. Святой полагается знать, обретают ли люди после кончины покой или вечные муки, но сол-спасительница верит в иное. Она надеется, что душа Яна найдёт своё место среди тех, кто оберегает покинутых девушек на земле.       По возвращении в Малый дворец Алина позволяет покинуть подвалы только Наденьке. Её помощь окажется неоценима, особенно если замысел обернётся побоищем. Остальные остаются дожидаться в подземельях. Скрывая себя и сердцебитку за образом силы и ступая по коридорам к царской обители, заклинательница прислушивается ко всякому звуку, но дворцы всё ещё спят, а значит, пока Дарклинг и Михаил не потерпели неудачу. Её сердце замирает всякий раз, когда они минуют дозорных фьерданских солдат. Вероятно, Надя среагирует быстрее, и они безмолвно упадут замертво, если заметят неладное, но от столь близкого общества врагов нестерпимо становится не по себе. Алина замирает, стоит приметить солдата у дверей необходимой приёмной. Она безмолвно повторяет слова и указания Дарклинга. Слова, которые кажутся нелепыми и излишне милосердными в неподходящий час. Не убивать — усыпить. Если фьерданцы найдут своих людей мёртвыми, они пустят тревогу по всему городу. Если они найдут их спящими, это выиграет им время. Но на мгновение — на жалкую ничтожную секунду, в миг, когда тело мужчины грузно опускается на полы дворца, девушка надеется, что его сердце остановится. Как остановилось и у всех тех, кого они замучили. Дарклинг не уточняет, кого необходимо забрать из этих палат, поэтому собственные ноги заходятся дрожью, с роскошного дивана поднимается статная фигура Магнуса Опьера. И несмотря на непозволительное промедление, Алина поддаётся сомнениям. Гадать о том, зачем он нужен Еретику, нет необходимости. Пусть Николай того не признает, но и его советница рассудит, Опьеры есть немалая слабость её государя. Если сол-спасительница оставит его, Магнус останется на волю фьерданцев. Если поведёт за собой, то она предаст Ланцова не только как своего царя, но и как своего друга. Скверные мысли нашёптывают, убеждают, что Николай сам не спешит заботиться о разделённом доверии и тепле сердца. — Если можете, убейте меня, — потрясает госпожу-советницу Магнус, но печаль в его глазах свидетельствует о том, что он совершенно не располагает к потехам. — Я не хочу быть петлёй на шеях своих детей. Без меня никто не может в достаточной мере освидетельствовать факт незаконорождённости. После моей гибели всё моё имущество перейдёт Линнее и её будущему мужу, — Старкова почтительно выслушивает доводы, но она их не принимает. Когда они втроём покидают приёмную, сол-госпожа указывает самой себе, что не будет решать. Дело рассудит Николай. — Мне необходимо твоё слово, — понижая голос до шёпота, Алина возвращается к пленённым союзникам. Мужчина поднимается с лавки, убирая руку с тростью за спину. Его внимание чрезвычайно легко спутать с удивлением. — Я могу вернуть его в стены Большого дворца, и он останется в Ос-Альте, — за спиной тянется строй шагов, но девушка не выворачивает голову, наблюдая за тем, как Ланцов обращает взгляд к Магнусу, выходящему из дверей. — Или я могу позволить ему уйти с людьми Дарклинга. — Я мог бы говорить… — Нет, не могли бы, — не со злобой огрызается Старкова, оборачиваясь на разжалованного посла и наблюдая, как его усы дивно подёргиваются от изумления редкой наглостью. — Если вы не заметили, господин Опьер, власть в Равке сменяется денно и нощно, и лучше бы вам не проверять, какая из них спешит вас убить, пока вы растрачиваете час на праздные беседы. — Ты уверена в этом? — Алина присматривается, пытается рассудить. Понимает не сразу, но и отрицать не спешит. Николай обращается к ней не как к своей советнице или подруге, он спрашивает её как сторонницу Дарклинга. — Я обещаю сохранить его жизнь, но не могу утвердить, что скоро вы увидитесь вновь.       Уговаривая Магнуса вернуться в подземелье, девушка принимается ждать. Они все ждут, знают план лишь отчасти, опираясь на то, что она им рассказала. Никто не может выступить против, не посмели бы. Личный интерес Еретика немал в том, чем они занимаются посреди этой ночи, рискуя быть пойманными и брошенными в настоящие темницы. Зоя спрашивает о том, что должно случиться, и Старкова особенно сильно желает ответить «чудо». Её часть предстаёт самой безопасной в сравнении с тем, чем ныне заняты Дарклинг и Михаил. Алина не ожидает многое, если удастся вывести хотя бы пару, это уже будет маленькой победой. За дверьми всё стихает, прибивая к ушам гул беспокойного сердца. Что-то грузно валится на полы, вынуждая нервно сжать рукоять меча, когда врата открываются. Лежащие тела дрюскелей почти неразличимы в ночи. Среди их образов появляется одна небольшая голова, потом другая и третья… Дети крадутся, пока их лица не освещает свет ламп, а после сбиваются в кучки. Дарклинг говорит, их держали в анатомических кабинетах корпориалов — те, кого украли из собственных домов. Их немного, чуть больше десятка, но от вида маленьких гришей у девушки болит сердце. Они неестественно тихие и вряд ли располагали лучшими условиями. На руках одного из юношей обнаруживается мальчик с бледными щеками, что с трудом выглядит хотя бы на два года. — Дай-ка его мне, — Алина осторожно забирает спящее дитя с невероятно холодной кожей и, покачивая, относит Наде, чтобы она могла его согреть. Дарклинг заходит за детьми, неся на руках светловолосую девочку лет четырёх, что обнимает его обеими руками за шею. — Санкта! — тихо восклицает голос Тамары, так что та на мгновение теряется, не зная, где искать образ сердцебитки. Они с братом заходят следующими, выглядят редкостно скверно, но Старкова почти уступает слезам. Счастлив и Николай, рука держащегося за грудь Толи несильно хлопает его по плечу. — Я сказал, я не умру там. — Таня, — зовёт кого-то голос поднявшейся на ноги Иры, так что Алина находит взглядом юную гришу, что держится от всех в стороне. Её русые волосы неровно обстрижены у шеи, а по ногам тянутся засохшие дорожки крови, пока девочка придерживает истрепавшиеся ткани юбок. — Брута! — подбегая к сердцебитке, незнакомка зовёт её излишне громко, но сол-госпожа не найдёт силы в собственном теле, чтобы за это пожурить. Она вовсе видит мало детей, кто ни был бы хоть как-то испачкан в крови. — Почему их забрали? — устраиваясь рядом с Дарклингом, вопрошает Старкова, поглаживая по спине девочку, что уткнулась в его плечо. — Эти дети слишком малы, никто не может знать, являются ли они гришами. — Их изъяли как тех, кто рождён в семье, в которой есть гриши. — Мне страшно, — бубнит ребёнок в плечо чудовищу. — Я хочу к маме. — И где твоя мама? — спрашивает её Алина, заставляя себя улыбаться, пока Женя и Надя сопровождают остальных детей к ходу под дворец и помогают им спуститься. — Она ушла с дядями… Они приходили в наш дом. Они большие и пахнут, — смех удаётся сдержать с трудом, Дарклинг тоже чудно усмехается. Оба не говорят о том, куда ушла чужая мама. Заклинатель дожидается, пока Михаил закроет за всеми врата. Скоро его сила прекратит выигрывать им время. Толя ранен, Дмитрий почти не может идти. Что ж, святые на их стороне, и сол-спасительница надеется, что этого будет достаточно. Тамара смотрит на Еретика рядом с ней с недобрыми намерениями, напоминая о том, что одна мученица всем задолжала объяснения. — Идите с детьми, — просит Старкова, зная, что сердцебитка пожелает остаться. — Защищайте их. — Куда они направятся? — Николай выступает вперёд, как только Дарклинг делает шаг за остальными. Спрашивает больше о близнецах, нежели о детях. — Куда я сочту нужным, — рукоять трости цепляет руку заклинателя, и Ланцов явно не ожидает того, что вещь выхватят, указывая уже ему на грудь. Лис скалится смерти в лицо. — Забываешься, пират. Я оставлю твоих драгоценных солдат здесь и позволю фьерданцам делать с ними всё, что вздумается. Возможно, даже подброшу их рукам пару идей. Напоминание для самой Алины. Дарклинг не хороший человек. Он не прощает и не делает одолжения. Трость ложится в руки Багры, и с трудом можно не заметить, что жест аккуратный, нежный в своей степени. — Нередко тоскую по Адриану, — голос Николая ударяет заклинателя в спину. Но слова достигают и его советницу тоже, брови хмурятся в дурном чувстве. Царь на неё не смотрит, только на врага. — Он такой… Солнечный мальчик. По залу проносится смех Багры. — Нашёл, по кому скучать, — фыркает Зоя, вынуждая сол-владычицу прикрыть глаза. Они не знают, один только хитрый лис нелестно играет словами. Старкова надеется, что Дарклинг ничего не ответит. Он не утруждает себя излишними жестами, говорит через плечо. — Вам бы, Ваше величество, тосковать по королевскому отделению целителей и портным, которые истекают кровью дальше по коридору. Уверен, они бесконечны в своём ожидании, когда славный государь спасёт их от страданий и плена. Напоминание для всех. Он не славится милосердием. Заклинатель не может увести всех, и между предателями, своими союзниками и детьми его выбор твёрд. Он выведет их за город, а после вернётся во дворец играть для фьерданцев очередной спектакль, как будут делать и все. — Нет нужды находиться здесь, — молвит Дарклинг над плечом своей матери. — Скажи мне больше о том, где я должна быть, мальчик. Дверь за всеми беглецами стремительно закрывается. Скоро солдаты и охотники начнут подниматься, чтобы найти половину своих людей спящими. Кто-то окажется мёртвым. И ещё позже они поймут, как сильно их обокрали.

•

      Алина теряет представление о том, какой по счёту день она сидит в этом кресле пред человеком, с которым редко хочется дышать одним воздухом. После удавшегося побега пленных ничего хорошего от фьерданцев ждать не приходится. Они злятся и становятся жутко нетерпимы. Девушка думает, что это хорошо. Неуравновешенность делает врагов более уязвимыми, по крайней мере именно так судит Дарклинг. В приёмной теперь за спиной стоят несколько солдат с их непримиримыми серьёзными лицами, а пред дверьми доводится встретить двойку дрюскелей, что на госпожу-советницу даже не смотрят. К животному прелому запаху очень быстро удаётся привыкнуть, отчего и не доводится спрашивать о том, мёрзнут ли фьерданцы в своих шкурах. Рассматривая вражеского генерала, Старкова гадает вновь и вновь, какого это — прийти на чужую землю за триумфом и каждый раз терпеть неудачу? Брум и дрюскели страшатся Зою, не терпят Женю, считая её проклятой, но Софию Морозову интерес захватчиков никогда не обходит стороной, хотя до сих пор она не сказала им ничего дельного. Может, они лишь скверно пытаются выспросить. Настроение в палатах Большого дворца накатывает неспокойными волнами. Даже если ей мешают кандалы, Алина всегда укладывает руки на мягкие подлокотники, словно в любое мгновение ей понадобится за них держаться. Рэнке поднимает с круглого столика стопку бумаг прежде, чем садится пред своей гостьей на роскошный диван. Никогда не получается уложить это в голове в правильном порядке… Дорогая обивка мебели, блестящее дерево и обилие позолоты, давно изученные стены Большого дворца — всё родное и понятное, но человек пред девушкой совершенно чужой и страшный, точно вышедший из ночных повестей солдат о неодолимых врагах. Её никогда не перестаёт страшить, что мужчина пред ней редко выказывает отвращение или злится, в большей мере он даже доброжелателен, а его длинная борода изгибается, рисуя улыбку на бледных губах. У Алины ужасом на сердце лежит забава фьерданского генерала. — Госпожа Морозова, мы вновь возвращаемся к одному и тому же разговору, — жест чудится почти приятельским, стоит Рэнке положить ногу на ногу, словно они собираются делить дружескую беседу. — Буду с вами честен, он начинает мне надоедать. Полагаю, у Николая Ланцова есть природное расположение к пустословию, раз вы пользуетесь его благосклонностью. — Возможно, он лишь не избивает своих собеседников под час беседы, — девушка слегка вскидывает голову, кося взгляд к окну. Простор совершенно белый. Должно быть, во второй половине дня на улицах Ос-Альты разыгрывается метель. Генерал не любит, когда не смотрят в глаза, но Старкова вовсе не заботится о его предпочтениях. Надлежит признать, после приезда Дарклинга фьерданцы становятся весьма аккуратны в жестах, верится, проверяют границы дозволенного. — И совершенно не имеет вкуса к тому, чтобы издеваться над женщинами. — О, прошу, не судите обо мне плохо, я очень люблю свою жену и дочерей — во Фьерде их уважают и берегут, но я смотрю на вас и вижу врага, что предпочитает грязь и несчастье своих людей. Думаю, моё отношение справедливо, — слушая речи генерала, зачастую заклинательница желает гнусные слова высмеять, но всякий раз усмиряет порыв. Их страны живут в излишне разных мирах, и чтобы изменить это, понадобятся десятилетия, если Равка выстоит. И день, если падёт. — Признаюсь, в отсутствие Бруты общаться с пленниками не так-то легко. И солдаты Брума скучают вечерами. — Так возвращайтесь на свою землю и скучать не придётся, — огрызается Алина в полной мере. Слова Дарклинга и самой Ирины прокручиваются у неё в голове. «На её — Бруты, место придёт другая, и этот круг никогда не разомкнётся». Нашли ли дрюскели уже другую или дождутся возвращения в Ледовый двор? Мысль утешающая, что, вероятно, те, кто покинул Ос-Альту, уже достигли лагеря Ивана и сейчас располагаются в безопасности и покое. Возможно, их даже перенаправят в Малый город. — Разумеется, — слово укалывает огоньком надежды, что в остром взгляде мужчины угасает столь же скоро, как и явился. Черты его лика кажутся подлинно волчьими. — Как только закончим здесь. Поверьте, мне мало нравится Равка. Люди слишком упрямые и своевольные. Вас легко заставить верить в ересь, но вы противитесь переменам, — утяжелённая серебряными кольцами ладонь поднимается со стопкой завиденных бумаг. — Его высочество очень долго не хотел отдавать мне эти письма, но я убедил его, что ответ необходимо искать не у Николая Ланцова, а у вас. Узнаёте? — Алина в непозволительно дёрганом жесте перенимает собрание пергамента, с первых страниц обнаруживая причину интереса. Письма Николаю Ланцову от Софии Морозовой во время её вынужденного сотрудничества с разжалованным генералом Второй армии. — Дарклинг — странное существо. Во Фьерде принято считать, минует уже одиннадцать зим после событий, что объявили вас врагами. «Существо». Даже не человек. — Это так, — хмыкает девушка, небрежно поигрывая бумагой в ладони, надеясь, что в следующее мгновение она вспыхнет. Но не стоит надеяться на внезапное воспламенение, следует полагать, эти письма перечитаны северными мерзавцами не один раз. — Я работала над тем, чтобы заключить союз, но вашей милостью он не состоялся. «Говори правду — они сами в ней запутаются», — наставляет её голос Дарклинга, слова которого сопровождают повсюду, обращаясь тенями воспоминаний об их ночных беседах. Его опыт оказывается полезен, сколь бы не хотелось прислушиваться. — Сговорчивой вы мне нравитесь больше. — А я предпочту не сидеть в оковах и страстно желаю видеть вас истекающим кровью, — усмешка выходит почти беззаботной, — так что же, передадите мне нож за моё хорошее поведение? — По письмам складывается впечатление, — Алина каменеет всем телом, но вздрагивать не смеет, когда рука генерала выдёргивает настрадавшийся пергамент из её ладони. — Что вы находились рядом с Дарклингом в час, когда они были написаны. С чего бы такому человеку считать вас достаточно важной, чтобы вести переписку со своим врагом? — Возможно, Дарклинг не позволяет себе недооценивать людей так, как это делаете вы? – девушка не пытается вилять в словах или лгать и, вероятно, дозволяет себе больше, чем стоило бы, но совершенно не получается избавиться от липкого чувства, что кусачий взгляд голубых глаз смотрит сквозь неё. Невыносимо. — Жаль, его нет во дворце. Я бы поговорил с ним о достойных людях вместе с вами на этом стуле.       Старкова точно сожалеет, смерть бы чужеземного генерала нашла намного быстрее. За тенью мысли доводится потянуться к нити, что покоится между их жизнями. Она пускает рябь по ней не в первый раз за этот день, но Дарклинг не отвечает. Иногда заклинательница думает, что будет, если его смертельно ранят. Почувствует ли она? Упадёт под ноги к смерти вместе с ним? Но пока, верится, он лишь не желает быть отвлечённым от поля брани. Освободить Раевость с одним мечом в руке до сих пор предстаёт задачей исключительно сказочной. — Но меня привлекает другое, — фьерданец пренебрежительно откидывает стопку на дальнюю сторону дивана, противоположно манере его глаза загораются липкой заинтересованностью. — Эти дороги, о которых вы пишете, или место, где сами находились, они весьма ценны. Расскажите мне больше, покажите на карте… — Всё, что я могла бы вам сказать уже находится в этих письмах, — Алина обрывает чужака в словах раньше, чем следует, и сама понимает ошибку. Любой глупец догадается, что они представляют важность и для Софии Морозовой, и для Николая Ланцова, и для самого Чёрного Еретика. — Я так не думаю. Дарклинг выступает против равкианского правительства, а как у вас говорят, «враг моего врага — мой друг», — девушка морщится от корявой равкианской речи, никакого уважения к их языку. — К чему молчание? Вы ничего не потеряете, наоборот — поможете своему правителю и всей стране избавиться от угрозы, — от речи Рэнке хочется рассмеяться. Они все грешат тем, что недооценивают Дарклинга, но никто не обманывает себя так, как это делают фьерданцы. Следующее выражение оставляет госпожу-советницу обескураженной. — Или вы подставляетесь под каждого мужчину у власти? Не найду другой причины, по которой вы могли бы быть Николаю Ланцову или Дарклингу интересны. — Генерал Рэнке, вам стоит испробовать роль служанки в Большом дворце, болтаете ничуть не хуже. Я уже начинала скучать. — Знаете, госпожа Морозова, мне очень нравится разгадывать людей, — с тяжёлым леденящим вздохом мужчина поднимается с дивана, складывая руки за спиной и направляясь к дверям приёмной, чтобы кого-то подозвать. — Я могу делать это месяцами, и всегда добираюсь до истины. А вы в моих глазах оказываетесь в своей сути намного проще, чем желаете казаться, — генерал кивает за спину собеседнице напоминанием о солдатах, что безмолвно нависают из-за спины. Понять собственное положение получается скверно, с запястий снимают оковы, откладывая цепи в сторону. Всё тело напрягается с вязким недоверием. Алина не пытается встать и обманываться милостью. — Скажите, вы боитесь крови? — от слов хочется сбежать, но голова поворачивается несколько раз с легко различимым «нет». Девушка не знает, врёт ли, но ответит то же и о боли. Если проклятый Рэнке избирает это её слабостью, то даже Дарклинг утвердит, что он просчитался. — Отлично. Будет очень неудобно, если вы потеряете сознание.       Благосклонность чужих глаз претит животному оскалу, что когтями ужаса впивается в тело Старковой. Солдаты хватают её за обе руки, вынуждая глотнуть порыв вскрикнуть. Её голос они не получат. Сердце дробяще бьётся в груди, но на губах застревает один только булькающий смех, пока запястья привязывают к подлокотникам кресла. Не цепи, так верёвки. Заклинательница повторяет мысленно, саму себя убеждает — захватчики здесь не командуют. Она может освободиться и наделена силой убить. — Не волнуйтесь, меня в целом не заботит ваше удобство, — шипит на урода Алина. Если они не собираются её убивать или калечить, ледяной интерес свивается на предположениях о том, что же становится очередной нездоровой задумкой мерзкого мучителя, но рвение стихает, когда дрюскели заводят внутрь приёмной щуплого юношу. Переставая рваться из-под рук солдат, что прижимают её плечи к креслу, госпожа-советница не сразу узнаёт в вошедшем Егора — целителя из царского отделения, что всего на пару лет помладше Миши. Ран на его теле не сыскать, одна только испарина выступает на лбу, а одежда стала схожа на бесформенные тряпки. Дрюскели что-то рычат над ухом Егора и толкают вперёд, вынуждая направиться к пленнице. Старкова выравнивает голос, надеясь, что молвит без явного пристрастия. — Отпустите его. — Нет-нет, — губы морщатся от елейной указки чужого генерала, с которой он поднимает руку, будто усмиряет малое дитя. — Дело не стоит беспокойства, госпожа Морозова, юноша здесь исключительно для вас, но если вы продолжите переживать за его жизнь, я могу пересмотреть этот вопрос, — Алина не кивает и не соглашается, но истину принимает. Любое её неосторожное действие будет стоить Егору жизни. — В отличие от вас, маленькому лекарю известно, что за хорошо проделанную работу полагается вознаграждение. Ваше правительство предпочитаете этого не видеть, но Брум сполна справедлив — он никогда не позволяет drüsje умирать, если они делают себя полезными. Больше, чем эта мерзость заслуживает за своё существование. — А если я соглашусь говорить, — лишь в близости к своему плечу девушка замечает, как сильно стучат зубы целителя, он перебирает в руках кожаный пенал, но взгляд на неё не поднимает. — Отпустите его сразу? — О, с удовольствием, но, боюсь, я упустил с вами достаточно своего времени, чтобы оставить такую потерю безнаказанной, — заклинательница не говорит этого, но отрадную мысль допускает. Ей несказанно нравится быть причиной неудобств этого человека. Рэнке отпускает суровое «делай». Вопросы иссякают, как только дрожащими руками Егор достаёт лезвие из своего пенала. Глубоко вдыхая, Старкова заставляет себя осмотреться безразлично к тому, как задирают её рукава. Один фьерданец пред ногами, три за дверьми, два солдата за спиной, и Егор зажат между ней и парой дрюскелей. Брось она по генералу разрез и освободи себя, юношу убьют раньше, чем до него удастся добраться. Дурное понимание — путём сражения позволено спасти себя, но не невинного. — Я не могу, — тихо всхлипывая, целитель с трясущимися руками склоняется над её предплечьем. Близость стали приносит с собой прохладу, кусающую кожу. Чужое, пропитанное страхом дыхание ложится на щёку. Рэнке обозначил истину, её слов уже будет недостаточно, и сейчас он следит за каждым мановением своих пленников. — Простите. — Егор, прекрати дрожать и делай, что тебе велено, — выпаливает Алина сквозь сжатые зубы, хоть и собственная грудь содрогается на вдохе, а ноги теряют опору.       Чем быстрее они закончат, тем быстрее гриша отпустят из этого кабинета, и они покончат с глупой болтовнёй. Если мерзавцу-генералу нужен корпориал для того, чтобы заниматься подобной работой, возможно, его намерения не столь уж нестерпимы. В Первой армии солдаты часто ранят друг друга ножами от неосторожности или закалки ради. Маленькие острия — не то, что должно её пугать, но всякая успокаивающая мысль ускользает, когда лезвие касается худого места — чуть выше запястья, и девушке кажется, что у неё трещат кости, настолько сильно она сжимает подлокотники. Зубы скрежещут, а плотно сжатые челюсти ломит. Нож проскальзывает по коже второй раз, вынуждая зашипеть с осознанием, что чем сильнее трясутся руки Егора, тем больнее становится движение. Алина не боится вида крови, и на раны даже не смотрит, но голова начинает кружиться от чувства того, как густые горячие капли скатываются по её предплечьям, ударяясь о дерево пола. Под кончиками пальцев горит, и заклинательница как никогда сильно хочет вцепиться уроду в лицо в знании, что солнце щедро его обожжёт. Лучистое марево норовит всё живое сжечь в этих палатах, нашёптывает отпустить и перестать сдерживаться. Но вся эта жертвенность не ради себя, Николая или Дарклинга, девушка делает это ради парнишки рядом, что должен пережить это безумие, закончить обучение в Малом дворце и стать славным лекарем при царском дворе. Кровь оседает на языке от прикушенной губы, и с каким-то из надрезов Старкова начинает беспорядочно постукивать мыском сапога по полу, пытаясь сбежать от боли, и ненавидит то мгновение, когда слёзы выбивает из глаз. Рэнке эта картина придётся по душе. Что ж, тогда он может ей подавиться. — Будь аккуратен, юноша, я не хочу найти ошибку в словах. — Убейте меня, — сипит Егор едва слышно, вынуждая обратить взгляд на свои покрасневшие глаза. Алина не сомневается, её собственные тоже залиты кровью. Кисти рук холодеют, прерывистая боль ломает каждое слово. — Егор, всё будет хорошо, — собственные плечи оседают под тяжестью рук солдат. До того не приходится придавать значение чужим речам, но по внешней стороне предплечья не тянется дорожка из порезов. Это буквы. — Госпожа Морозова, ваша терпимость заставляет меня задуматься над тем, что необходимо сделать, чтобы заставить вас кричать, — голова генерала покачивается в стороны показательным знамением того, что он всерьёз раздумывает над этим вопросом. — Не боитесь, что сотрудничество с Его величеством потом не задастся? — хруст собственной кожи звенит в ушах, а щёки окатывает приливами жара. Пусть каждый выдох срывается на короткое болезненное мычание, говорит Алина всё ещё весьма стройно. Должно же быть то, что пугает это принявшее облик человека животное. — Не думаю, что Николай Ланцов в том положении, чтобы диктовать условия. Но если вы уже хотите позвать его спасти вас, я буду рад возможности попросить доступ к командованию равкианской армией в обмен на вашу «целостность», — вот незадача. Целой госпожу-советницу точно уже не вернут. Она гадает, судит, что, вероятно, есть в этом разница между Николаем и Дарклингом. Ланцов согласится. Он обменяет Софию и разберётся с последствиями позже. Еретик переступит через половину города, но вырвет у врага победу. — Разве такой стратег, как вы, мог до сих пор не догадаться, что я не страшусь боли? — фьерданец пред девушкой щурится, отчего глубокие морщины рисуются вокруг его глаз. Расчёт на иные признания стремительно ломается в его глазах. Собственная голова норовит вывернуться вбок от того, что место выше лопатки жжёт память об укусе ничегои. Он хуже. И груда обломков часовни на теле сол-госпожи тоже есть хуже. Агония скверны страшнее. Но генерал Рэнке этого не знает, и потому он уже проиграл, в следующее мгновение его губы растягиваются в душераздирающей улыбке. — О, я не преследую цель причинить вам боль. Не так, — уточняет спешно. Его голос грубеет. — Режь глубже, drüsje, чтобы ни одна магия не смогла стереть её шрамы. Перед глазами плывёт, мука не прекращается, становится лишь острее от страха потерять власть над происходящим. «Алина, убей их». Пришёл голос разума. Разумеется, жизнь Егора его не заботит. «И пустить весь твой замысел под откос? Он только начал мне нравиться». «Ты избрала чрезвычайно скверное время для геройств», — упрекает её вечность. Старкова может видеть пред собой, как Дарклинг неодобрительно качает головой. «Потому что ты не можешь их контролировать?». «Потому что меня отделяют десятки вёрст от того, чтобы оторвать им головы», — мысли проваливаются в густое звенящее молчание. Стоит ли он сейчас посреди битвы в нужде воззвать к ней, рискуя быть раненным? Прячется ли в низине леса, обращаясь для врагов незримой погибелью? Мужчина зовёт её вновь, точно отвлекая. — «Алина». «Я не позволю им делать со мной то, что не способна выдержать. Занимайся Раевостью, я справлюсь здесь», — Старкова думает о том, что если они хотят её сломать, то им придётся придумать нечто лучше ножей, но большего она не говорит, держась за боль, как за нить к реальному. Дарклинга здесь нет, а даже если бы был, он не решает, кому являть её силу. Избирает только заклинательница, и она надеется, что её воли достаточно, чтобы отгородиться от Еретика, от Адриана и от соблазна бьющейся силы, которой не нравится, что её запирают внутри. Но последние слова всё равно проскальзывают у грани различимого. «Я знаю».       Лезвие Егора проваливается глубже напоминанием об изречённом указе. Рот раскрывается в нетерпимости к чувству, но крик не приходит. Алина лишь глотает воздух, каждый раз норовя исчезнуть в кресле, пока соль слёз щиплет разодранные губы. Одной руки оказывается мало. Осознание приходит не сразу. Целитель не режет так, чтобы могла читать сама пленница, буквы развёрнуты к тем, кто будет сидеть с ней за одним столом, стоять рядом на приёмах и проводит вечера за скромной трапезой. За болью в предплечьях рисуется смутное щекотание, Егор исполняет две задачи одновременно. Ранит её и исцеляет, хотя кровь всё равно катится вокруг, тёплыми пятнами расползаясь на одеждах. Дрюскели отчего-то смеются. Боль меняется, становится жгучей и невыносимой, но она не идёт от рук — ноет в груди, словно сердце сменяют пламенем, так что хочется выломать самой себе рёбра и более никогда этого не чувствовать. Взмокшие волосы сваливаются Старковой на лоб, но их недостаточно, чтобы не видеть лицо ублюдка, который смеет присесть пред её ногами, всматриваясь в лицо. Что-то звенит. Вероятно, Егор роняет нож на пол, выводя последнюю букву. — Вы мне чем-то напоминаете дворнягу. Такая же верная руке, которая её первой покормила, и глупая без меры. — Вы меня плохо знаете, генерал, — заклинательница ударяет мужчину по коленам, обрекая его упасть назад, походя на неказистую куклу-неваляшку, и усмехается звучно, когда один из солдат дёргает её за волосы. Их вина, ноги они ей привязать не додумались. Она не слушает, что урод бормочет себе под нос. Не смотрит, как он поднимается. Алина смаргивает слёзы и наблюдает за тем, как Егор стирает с её предплечий выступающую кровь. От вида плоти воротит, а различить за порезанной кожей слова получается не сразу. «Reigal hore». Она знает, откуда идёт это выражение. Помнит речи прислуги и иностранных узколобых мужчин, что не терпели её слово. Но девушка не может винить и одну несчастную служанку, с этими людьми обращаются не лучше, чем с ней, а о своей боли найдётся время подумать позже. — Если я истеку кровью на этом стуле, вы не получите то, что желаете, — цокает она на грани того, чтобы звучать нервно. И не понимает, почему становится дурно. Сердце неестественно замирает в груди, словно не бьётся вовсе. — Ваши раны не настолько глубоки, чтобы вы истекли кровью.       Несказанное милосердие. Тогда почему в глазах темнеет? Старкова ищет ответ в глазах проклятого генерала, во взглядах дрюскелей и находит только в замерших руках Егора, но теряет сознание прежде, чем успевает вскрикнуть. Боль уходит, принося с собой непроглядную чернь и спокойствие. Глазам открывается звёздное небо, что прячется за сосновыми макушками. Алина думает, что никогда не видела такой яркой луны, словно месяц является из другого мира, чтобы сопровождать её. Где-то неподалёку журчит вода и скрежещет снег. Тёплая рука покоится на затылке. Ночь приносит безликое «спи». Но девушка упрямится, поднимает над собой руки и не видит крови. Шрамов тоже нет. Она запрокидывает голову и знает, что лик Дарклинга над ней будет чист. Это ненастоящее. Его здесь нет. И её самой здесь тоже нет. По сторонам раскидывается заснеженная лесная опушка. В Раевости ещё ранний светлый вечер, и вокруг города не найдётся подобной местности, а значит, заклинательница бредит. Или путает связь с кошмарами. — Закрой глаза, — в ответ хочется лишь рассмеяться. Слишком многого желает. Но что-то отравляет сердце сомнением. Нечто малое делает окружающее значительным, и Алина не может это найти. Вокруг нет холода, нет мук и нет страха. Даже фигура Дарклинга над ней почти недвижима, но глаза… Гнев в его очах кажется знакомым, изученным. На что он злится? Мысли путаются в голове, принося чувство неправильности. Алине нужно быть в другом месте, необходимо проснуться. — Они что-то сделают со мной, — вскакивает она, хватаясь за голову. Всё вокруг предстаёт излишне спутанным и одинаковым. Ей нельзя спать. — Я не могу им воспротивиться, они… — Твоя сила никогда этого не дозволит, — порыв ветра приносит слова. Рука Дарклинга всё ещё лежит на её спине, пальцы перебирают мягкое место на боку, чуть выше бедра. — Она поддерживает нашу долгую жизнь, и она защищает. Ты не проведёшь долгий час без сознания, если над тобой нависнет угроза, — утешение слова не приносят. Девушка лишь садится ровнее, подбирая под себя ноги и утыкаясь носом в коленки. — Я не сказала, — обозначает она для самой себя. Не похвалы или гордости ради. Напоминает, чтобы не теряться. Не терять себя. — Я ничего им не сказала. — Я знаю, — повторяет чудовище вновь разделёнными ранее словами. — Моя сильная, — прохладные пальцы убирают пряди волос с лица, заводя их за ухо, — непримиримая женщина, — заклинательница чувствует, как он злится, хоть и гнев этот заперт внутри. Дарклинг падает в чёрный омут всё глубже и глубже. Она выбирает не то, что выбрал бы он. Такие дорожки для героев и мучеников, пусть и жертвенность эту никогда не оценят. Но не её путь предмет ярости монстров, а его собственный. Потому что сам Еретик до того выбирает Раевость, собственную власть. Но будь он во дворце, то не изменит намерения фьерданцев, лишь приблизит к расправе. — Где мы? — Алина не сразу замечает, что картинка не рассыпается, когда рука Дарклинга её оставляет. Неподалёку журчит вода, и оказывается нетрудно найти источник плеска. Они сидят на возвышении пред тем, что походит на один из горячих источников. Вода бежит по камням, а в небольшом, освещённом лунным светом озере плавает девочка лет четырнадцати. Угадать возраст трудно. Её длинные светлые волосы расходятся кругом на воде, делая образ схожим на речного духа. — Это север Равки. Давнее прошлое, — брови хмурятся в недоверии. Возможно, теперь девушка понимает, почему Багра не терпит связь усилителей. Это единение ужасает в одной мере с тем, сколь и пленит. — Почему мы здесь? — наперебой вопросу со стороны доносятся тихие аккуратные шаги. Не сразу удаётся рассмотреть мальчика, что выходит из-за деревьев, спускаясь по тропинке к озеру. — Адриан… — Это не он, — холодно исправляет Дарклинг, но Алина внимает ошибке сама. Это дитя старше, но они пугающе схожи в лице. Заклинательница всматривается в одежды. Наполовину меха, наполовину шкуры, обмотанные тесьмой рукава и дивная обувь, которой не вспомнится название. Подобное ныне найдётся разве что в книгах об истории. Девушка гадает, пройдёт лет пять-семь, будет ли Адриан выглядеть также? Или его лицо изменится? Но за тенью этих мыслей ей заурядно нравится наблюдать и слушать. Лишь два ребёнка, убежавших, чтобы искупаться и попрыгать в пруд. Старкова зарекается припомнить Багре о том, как её звали принцессой. — «Эрик»? — Эрик, Аркадий, Стаски… Множество других имён. — Что она..? — Алина переваливается вперёд на снегу, наблюдая за тем, как простор вокруг мальчика начинает белеть, вода леденеет под руками стоящей сверху Анники. Проливная. Воистину дурная забава. Воспоминания приносят картину Адриана, сидящего у озера посреди ночи. От вида камня в чужой руке холодеют внутренности, так что девушка порывается встать, но Дарклинг ловит её за руку. — Ты не можешь ему помочь, — доносится из-за плеча его голос, но Старкова не соберёт силы оторвать взгляд. — Никому из них. Это уже случилось.       «Уже случилось». Мальчику уже разбили голову. Уже пытались зарезать. Он уже провалился под лёд. И его уже топили, окунув головой в пруд. Сидя на коленях, Алина не раз повторяет «вставай» и задаётся вопросом снова и снова, почему Дарклинг не сражается? Но ответ находится столь же быстро. Это не Дарклинг. Это ребёнок, который хотел дружить, искупаться с понравившейся девочкой в озере и увидеть белых тигров по весне. Девушка оседает назад себя, когда «Эрику» удаётся бросить разрез. Она напоминает себе, что живёт в том же мире, так почему же этот предстаёт более жестоким? Стремительно светлеет. Сожаления не требуют и в утешении не нуждаются. Сидит ли Дарклинг рядом с ней, или он всё ещё где-то там, стоит рядом с истекающими кровью телами таких же детей? Вдалеке поднимается солнце, и Алина вскрикивает, пряча лицо в ладони, когда мальчик бросает разрез по себе, падая наземь. — Нас нашли только после полного восхода солнца, — всхлип тонет в ладонях, теряясь за голосом мужчины. — Гриши требовали у жителей соседних поселений выдать тех, кто сделал это с их детьми. Они убили всех, когда выдавать оказалось некого, а после сожгли деревни вокруг лагеря. В тот день я поклялся им и себе, что однажды нам не придётся жить так, — садясь ровнее, девушка укладывает голову на колени, разглядывая Дарклинга в лунном свете. Его взор не обращён к озеру или к госпоже пред ней, что явится на свет только через пять столетий, он смотрит вдаль, точно пред его глазами проносятся ещё десятки и сотни схожих воспоминаний, рассказов, злых судеб на будущем пути. — Не будет нужды бояться и убивать друг друга. Мы будем людьми, а не сказками о ведьмах на устах людей. И у нас будет дом. — Благодарю, — шепчет Алина. Дарклинг сворачивает голову к ней излишне резко, будто его дёргают за рукав. Кварц неестественных глаз прикован к её образу. Спрашивает вдруг, за что? — За дом. За то, что мы в Равке зовёмся людьми, — на мгновение она верит, что знает, почему он ничего не отвечает, лишь кивает неспешно, касаясь вручённых слов с осторожностью. Мир по-прежнему жесток. — Где ты сейчас? — Лежу в сенном амбаре в деревне рядом с Раевостью.       Хочется смеяться от представленной картины и спросить верно, не шутит ли? Но мир вокруг стремительно рассыпается, делая всё более настоящим и правильным. Девушка чувствует, что сидит, запястья остаются недвижимы. Боль затапливает тело единой волной, дробящей дрожью залегая в руках. Глаза тяжёлые и липкие от слёз, волосы не удаётся убрать с лица. Кровь на одеждах всё ещё тепла, а значит, она не теряет сознание надолго. Кто-то говорит. Чей-то вопль заставляет зашипеть, потому что картинка пред глазами расплывается, никак не собираясь воедино. Старкова обращается к самой себе, указывая, запоминая — маленький Эрик тоже не видел, бросая первый разрез. Опора под ногами находится быстро, и Алина всю силу не вкладывает, но направляет замах на то, что формируется в высокую фигуру в чёрно-серой форме. Рука выскальзывает из распавшейся верёвки, а сила возвращает чувства в тело. Кровавое выражение застревает на лице дрюскеля, под располовиненной формой тянется неглубокая рана. Ноги подкашиваются от вида того, что охотник держит Егора за загривок, пока другая его рука тянет на себя нож, вонзённый в живот целителя. Заклинательница замахивается вновь, освобождая вторую руку, и стремительно перелезает через диван, чтобы поймать юношу. Разрез вспарывает охотнику грудь, и он почти придавливает целителя собой. На собственные окровавленные предплечья налипает одежда, порезы вновь начинают кровоточить от силы, которую Алина вкладывает, чтобы оттащить Егора к окнам. Его руки не отрываются от ран на животе. Никого другого в кабинете не находится. — Я ус-ус-слышал шёп-пот охот-т-т-ников, пока об-обтирал в-ваши руки, — прерывисто молвит юноша, когда девушка укладывает его голову на свои колени. На помощь звать бесполезно, никто придёт. А если двери откроются, то только для того, чтобы убить. Она знает, что целитель замедлил её сердце специально. — Они с-с-сол-лгали вам. И м-мне. Они н-никогда не х-хо-хотели ос-став-влять меня ж-живым. Не п-п-п-пос-сле того, что я сдь-делал, — речь Егора вязнет, и не пытаясь утирать слёзы, Алина накрывает своей рукой его ладонь, что уже не придавливает раны. Вокруг расходится тёплое солнечное сияние. Что бы он ни сделал, она его простит. Ни одно преступление не стоит такой смерти. — П-прин-нц Ра-рас-смус. Это я его исцелил.       Девушка видит вину в глазах юноши и хочет её смыть, желает забрать, не может позволить ей застрять в его взгляде, противится, поглаживая его по щекам и по волосам. Она аккуратно опускает его веки, стараясь не испачкать кровью, и не замечает, что её слезы падают на лицо целителя. Просит, просит и просит прощения, обнимая его за плечи, голос начинает хрипеть. Вновь извиняется, забирая нож из раны и сдёргивая полотна штор с окон, чтобы укрыть тканью тело Егора. Нет значения в собственной боли или хотя бы в том, как нарывают порезы на руках. Чужое оружие в руках тяжело. Она подходит к телу дрюскеля, и голос срывается на рёв, когда Старкова вонзает нож в место, где её сила вспорола охотника. Она не сбежит. Вовсе бежать не станет. Пусть придут за ней. А пока она находит в соседней комнатушке таз и полотенца. Вода стремительно окрашивается в красный. Невыносимо. Противно. Хочется расцарапать себе руки поверх свежих порезов, которые не получается добротно замотать. Алина вся в крови — в своей, в чужой… Минует час прежде, чем кто-то приходит. И жалость великая, это оказывает заурядный солдат, которому велено вернуть её в Малый дворец. Он ведёт её на расстоянии от себя. Правильно. Девушка очень быстро сбегает из главного зала, изрекая бегло, что она не ранена. Она желает умыться и переодеться в то, что чистое. Кровь продолжает просачиваться через ткань, когда в немом крике заклинательница садится на пол в Зале военного совета, сворачиваясь клубочком.

•

      Алина возвращается к друзьям лишь поздним вечером, внушая себя мысль, что под чёрной рубахой Дарклинга ничего не должно быть видно. Ни крови, ни ран, ни отнятой жизни. От всего воротит, но девушка пытается спать, дремлет верно рядом с Женей, прижимая руки к себе, прячась. На вопросы отвечает честно. Егор мёртв. И она тоже чувствует себя мёртвой. Сафина, разумеется, порезы замечает, заклинательница не пытается скрывать, но подробности не уточняет, желая забыть лужу крови, в которой она сидела. Ужас возвращается к ней снова посреди ночи. Тело сотрясается от лихорадки, но из сна вырывают голоса фьерданцев. Николай молвит что-то о том, что им следует уйти. Садясь, Старкова почти падает с лавки, узнавая в солдатах тех, чья тяжесть рук до сих пор тянет её плечи вниз. Как один из них оказывается в глубине зала? Говорят что-то об указе следить, но речь получается разобрать плохо. Алина тянет руку за лавку, пытаясь нащупать ножны меча. Что-то щекочет ей пальцы. Но она успевает лишь встать, пошатываясь, когда Николай сворачивает ближайшему солдату голову, вынуждая отскочить. Зоя ругается, пытаясь отползти, когда тело второго неестественно бросает к земле прямо под ноги к Дарклингу. Подошва сапога передавливает фьерданцу горло, вынуждая хрипеть и извиваться. — А вы всё никак не уясните, — растягивает слова заклинатель. — Это моя страна. Мой дворец. И мой народ, который вы пытаетесь сломать, — Алина не слышит хруст, с которым ломается чужая шея. Взгляд собирается на образе Еретика, что смеет явиться к ним без рубашки. Его плечо перевязано, а рука лежит на боку. Николай присвистывает от развернувшейся картины. — Можешь указать дозорным забрать их тела, — велит Дарклинг государю. Глаза вечности горят ужасающим нечеловеческим блеском. — И отметить, что я поснимаю ещё десять голов за следующую подобную выходку, — но Ланцов не двигается и на шаг, потому что вслед за розданными приказами чудище нависает над Зоей. Она боится. Боится и Женя, что дрожащими руками придерживает подругу за руку. Но Старковой не страшно. Ей неспокойно. Она хочет, чтобы мужчина пред ней перестал истекать кровью, хоть и улыбается он излишне живо для раненного. — Предупредите своих солдат, генерал Назяленская, что у наших врагов появилась новая игрушка в виде стрел с наконечниками из стали гришей.       Вероятно, Дарклинг совсем недавно прибыл из Раевости, после перевязывал раны и услышал шум. Сквозь его ладонь, что передавливает рану на боку, точит кровь. Алина следует за ним и не слышит оклики друзей. Идёт хвостиком и надеется предложить помощь в перевязывании, хотя даже с собой совладать не способна. Ступает быстрее и не знает, закрывает ли двери за собой. — Я не умираю, — обозначает заклинатель, когда они достигают его покоев. На пол здесь брошены древка стрел. На комоде разложены тряпки, баночки и какие-то иглы, стоит медный таз с водой. Хозяин опочивален ходит с раной в боку, словно та является царапиной. Девушка застревает на пороге, но Дарклинг спешит поднять руку. Жест выглядит осторожным. — Я не гоню тебя.       Она порывается предложить помощь, но быстро понимает — справится сам. Алина садится на пол у кровати, собираясь в нечто маленькое. Она чувствует себя излишне грязной, не желая забираться на постель с ногами. В спальне трещат свечи, на стенах поигрывают тени. — Ты победил в Раевости? — Победил.       Девушка не выискивает то мгновение, когда Еретик заканчивает перевязывать своё тело, но наложенные ткани выглядит столь аккуратно, что она мгновенно об упущенной возможности жалеет. Он говорит — у стола будет проще, но заклинательница не сразу понимает суть речи. Истина приходит лишь с тем, как мужчина подводит её ближе, позволяя самой подвернуть рукава. Что ж, покои двумя ранеными полнятся. Разворачивая края полотна, Дарклинг постепенно снимает с её предплечья пропитавшуюся кровью ткань, позволяя ей упасть на пол. Алина морщит нос от гнойного запаха и, закусывая губу, несильно качает головой от знания того, что порезы воспалились. Долгие минуты заклинатель промывает их водой, а после тянется за мазью, но девушка почти вскрикивает, стоит ему коснуться кожи. Мука жгучая и тупится постепенно, оставляя руку в нестерпимой агонии. Глаза страдалица жмурит до боли. Пить то, что притупит или одурманит её разум, в их положении не хочется совершенно, но она должна дать Дарклингу наложить мазь. Он подставляет ей здоровое плечо, позволяя перенести на него вес и не противясь, когда Алина кусает у его основания шеи. Боль невыносима, в глазах искрит, и она не уверена, что не прокусывает кожу до крови, заботится о том в малой мере и не может заставить себя открыть глаза. Смотрит она или нет, порезы всё ещё складываются в слово, и мужчина, должно быть, смотрит прямо на него. Шлюха. Оно никогда не смоется с кожи, никогда не поддастся рукам целителей — заклинательница будет носить его века. Слёзы неудержимо катятся по щекам, боль слегка притупляется, когда Дарклинг заканчивается перевязывать её вторую руку. Но она не может остановить рыдание, вцепляясь в чужое плечо. Руки ложатся на талию, сжимая бока. Тёплые губы касаются уха. — Кричи, Алина.       Она упрямо вертит головой, но всхлипы становятся громче, сильнее, обращаясь порывами голоса. Девушка ищет место, за которое может схватиться в его теле, и не может ни за что уцепиться. Она больше ревёт, чем плачет, когда Дарклинг стаскивает её к себе на руки, отступая к кровати. Перина излишне мягкая. Забиваясь к тёплой груди, Алина вскрикивает, после кричит и кричит снова. Откуда-то доносится бег шагов, но она их совсем не слышит. — Пошли прочь, — приказывает кому-то заклинатель, пряча её рядом с собой и гладя по волосам. Крик иссякает, остаётся сипение и усиливающиеся рыдание. Губы Дарклинга повсюду — на лбу и макушке, на ухе и носе, у виска… Мягка речь перебивает завывание собственного голоса. — Илья уберёт их. И если его не окажется в Малом городе, я найду его в самой глубокой пещере мира, и он уберёт эти шрамы. Никто из фьерданцев не покинет Равку. Ни Ярл Брум, ни их генерал, ни мальчишка принц, — ладонь ложится на затылок, успокаивая, — я тебе обещаю. Они будут страдать за сотворённое. Мы попросим вдвойне за то, что они у нас забрали.       Сон приходит быстро. Алина верит, что уже давно не спала столь крепко. Пробуждение наступает лишь с тем часом, в который кровать пустеет, обозначая себя знанием, что ей необходимо вернуться. Час близится к позднему утру, а с ним укалывает и вина за то, что девушка пропустила время, в которое должна была сходить за едой. Воспоминания о минувшем дне сыплются сквозь пальцы. Её отсутствие могут обнаружить, и тогда все, кто остался в главном зале, пострадают. Она говорит себе, что не будет стыдиться. Ни случившегося, ни общества Дарклинга, ни шальных глаз, в которых до сих пор отражаются огоньки истеричных настроений. Заклинательница не устаёт напоминать себе, что скоро сама Равка растерзает их врагов, и знает, что пощады не будет — не для тех, кто явился творить зверства на чужой земле. Она не боится того, что фьерданцы могут заметить чужие одежды и перевязанные раны, думает, пускай… Пускай увидят, боятся. Старкова походит на маленькую проказницу, крадущую из кухонь сладкое, когда каждая голова поворачивается к ней, стоит только вернуться в главный зал. Неловко. Зоя приговаривает, что хотя бы одна из них спит на настоящей постели. Багра явно жалеет, что не может видеть щёки девчонки-неумёхи. Женя чудно шикает на Николая и, держа подругу за руки, отводит к одной из лавок, что стоит в стороне от остальных. Она мягко улыбается, и мгновения Алина не верит, что правда такова. Истина жестокая и злая, должна внушать омерзение и ненависть, а не складываться в тёплые прикосновения. Это заклинательница солнца должна их защищать и беречь, хотя никто не упрекнёт её в обратном. — Полагаю, стоило бы отложить этот разговор до лучшего часа, но я не стану мешкать над подобными вопросами, — Сафина голос прячет от остальных, но даже в шёпоте он звучит гордо. — Я желала спросить, ты и Дарклинг… Он тебя принуждал? — от озадаченности в безмолвии открывается рот, девушка не ожидает именно этот вопрос, но порывается ответить. Выражение в глазах Жени схоже на то, что являлось в первые дни их знакомства в Малом дворце. Оно изрекает без слов, что Старкова не знает многого. Или портниха заурядно располагает большим опытом. — Постой. Я вижу, когда люди знают тела друг друга. И кроме того, — поглаживая ладонь Алины, она откидывает волосы с плеча. — Я не забыла рассказы с фронта. Никто не станет тянуть руки к Дарклингу, если он только ступил с поля боя, и тем более, когда он ранен. — Меня не учили держаться от него в стороне, помнишь?       Её запугивали страшными историями о том, что Дарклинги рождаются без души. Заклинательница солнца не располагала значительным временем во Второй армии, чтобы знать её разжалованного генерала, и чтобы знать порядки такими, какими они были заучены кем-то вроде Зои. Одна Женя её предупреждает и делает то не раз. — Я глубоко оскорблена! — возглашает Сафина, отчего хочется смеяться. — Чего ради были мои слова? Если ты расскажешь мне всё, я выслушаю тебя, — её голос становится спокойным, почти баюкающим. — Если ты скажешь, что не желаешь этого, мы что-нибудь придумаем, мы… — Нет нужды, — изречение выходит скомканным, но верится, это уже малое, начало к пути, на котором не будет лжи и утаек. — Как только мы выберемся отсюда, я обещаю рассказать тебе всё. И нет, — Алина чуть сжимает руки подруги, надеясь убедить. — Не принуждал. — Не то чтобы перед Гражданской войной я или иная девушка могли бы тебя не понять. Сол-госпожа истинно хочет улыбнуться, но за тенью этих мыслей она понимает, что это не одно и то же. Заклинательница не говорит о вожделении. Суть найдётся не в нём, сколь бы тесно ни переплетались их жизни и желания.

•

      Дарклинг не возвращается ни в эту ночь, ни в следующую. Покои пустуют. Его сол-королеве известно, что большую часть времени он проводит во дворце или в городе, путая дела фьерданцев. Но дни, когда Еретик воистину пропадает, становятся самыми страшными из прочих. Может, он навещает свои войска на востоке. Может, выслеживает людей Николая на юге. Может, планирует восстание. Никто и никогда не утвердит точно. К ней заклинатель теней приходит лишь раз, задевая нить связи со словами о том, что её ход с ножом охотника был умён. Но они оба знают, что фьерданцы подозревают неладное, раз, как извещает, генерал Рэнке говорил с Брумом о своей пленнице. Возможно, они знают. Или лишь догадываются, не понимая, где ошиблись и в чём заблуждаются. Некоторые захватчики, кому удалось сбежать от чудовищ ночи в Раевости, перебираются в Ос-Альту, и за последние недели их число в столице достигает чуть больше полутысячи. Но Дарклинг говорит, они становятся осторожнее, начинают беречь людей и особенно сильно гришей, которых у них становится всё меньше и меньше.       Утра тоже обращаются более тревожными. В одно из таких Алина почти отшатывается от ушата с водой, засматриваясь на своё отражение. Часть волос почти полностью теряет краску. Выяснить трудно, что фьерданцам вообще известно о заклинательнице солнца, но Зоя убеждает её, что для них сол-святая есть лишь нечто схожее на легенду. Она никогда не попадалась им в руки, среди дрюскелей нет того, кто был бы свидетелем её силы, а в Равке в последние десять лет ничто не указывает на её существование. Кроме того, пред охотниками развивается иной флаг переживаний. Дарклинг. В тот же час отсутствие новостей из Ос-Керво истязает не только равкианцев, но и их врагов. Как видно, связь не поддерживает никто. Морские границы защищены флотом Николая, но их положение угадать невозможно. До первых извещений остаётся только верить в то, что корабли до сих пор стоят, а люди Луки достаточно сильны, чтобы защитить портовые города. Девушка переживает о том не впервые, посреди ночи крадясь по коридорам Большого дворца. Чудно скучать по сплетням прислуги, но сол-владычица без излишних раздумий разменяет жестокость фьерданцев на болтовню. Врата тронного зала поддаются с трудом, так что ей приходится навалиться на них всем телом, едва не поскальзываясь на коврах. Зажжены только малые люстры, погружая величественные своды из белого камня в полумрак. Без вывешенных знамён стены предстают пустыми, лишь образ золотого орла на полу напоминает о Равке. Дарклинг не зовёт её, но Алина чувствует его присутствие во дворце и знает, что найдёт монстра там, где он столь страстно желает быть. На троне. Его подбородок покоится на ладони, а глаза прикрыты, словно мужчина взаправду может дремать, рассевшись вальяжно. Власть ему идёт. Он не меняет положение, но заклинательнице кажется, подступая ближе, она может разглядеть на его лике улыбку. — Ты знала, что наш министр финансов продался врагу за мешок золота? — Ожидала, — по тронному залу проносится пренебрежительный звук, что срывается с собственных губ. От некоторых ожидать иного не приходится. Не в тот час, когда её царь правит страной без казны. Девушка чуть возносит голову, молвя у подножья помоста. Возможно, ей хочется смеяться. — А фьерданцы не будут роптать, что ты занимаешь место их драгоценного союзника? Возможно, он приведёт целую северную армию, чтобы забрать назад своё место. И народ разгневается, что ты порочишь обитель того, в ком течёт кровь Ланцовых и первого правителя Равки, — Дарклинг смотрит на неё исподлобья, его глаза блестят с неким колким довольством. Или, может, это окружающее золото отражается в его очах? Трон под ним не тот, что мог бы принадлежать Николаю или его отцу. Этот сколочен из тёмного дерева, так что за плечами самозваного правителя виднеется резная спинка. Предмет власти совершенно схож на тот, что использовался во время собственного генеральства. И рядом стоит второй. — Так или иначе сомневаюсь, что наследнику Ланцовых понравятся такие стулья. Их фамилия славится любовью к роскоши, — тени стелются заклинателю под ноги, не угрожая, играясь. Алина верит, что гладит непокорного кота против шерсти. — И трон тебе к лицу. Я не хочу видеть тебя на нём. Но никогда не могла отрицать, что вы выкованы друг для друга. Сполна гармоничный союз. — Поднимись, — зовёт её Дарклинг. И велит, и просит, и предлагает. Девушка горделиво прямит спину. — Нет. Непокорность ворочает ему раны хуже стали. — Нет? — Проклинает ли или славит, Равка всё ещё знает одного короля — Николая Ланцова. Люди ждут, что он спасёт страну от напасти и вернёт им покой. Алина Старкова для них мертва, — тени ползут по ступеням. Ей нравится, когда сам Чёрный Еретик слушает, когда слова заставляют его измениться в лице, взглянуть иначе. — А значит, этот трон ни мне, ни тебе не принадлежит. — Это вопрос времени, — обещание свивается на шее спокойствием слов, но по ним бежит незримая рябь. Дарклинг ждёт, знает, что она оспорит. Потому что заклинательница солнца верит, что злосчастная табуретка не спрашивает о времени, силе, крови или золоте. Она требует достоинство, которым излишне многие правители Равки не располагали. — Покажи людям, что забираешь этот трон не мечом, а правом, — пальцы мужчины постукивают по подлокотнику, тени прыгают между ними. Ему не требуется, чтобы люди смотрели на него иначе, но Алина потребует. Это нужно ей и народу. — Поведай мне, госпожа Морозова, — Дарклинг садится ровнее. Мрак приносит с собой недоброе настроение, — как много тебе известно о том, что Николай Ланцов замышляет для освобождения столицы? — Сполна. Мы обсуждаем это не один раз на дню. — Тогда тебе, несомненно, известно об этом? — обтянутая чёрной кожей ладонь вытаскивает из-под кафтана свёрнутый лист пергамента. Походит на очередную игру, что утягивает оступиться. Заклинатель склоняется вперёд на троне, поигрывая бумагой меж пальцами. — Это копия указа, отправленного Николаем на запад Равки. Подлинник был отослан на то, что у вас именуется Золотым болотом.       Девушка поджимает губы, когда между ними повисает тишина. Неозвученное звоном стекла бьётся у неё под ногами. Если она желает узнать содержимое, за указом придётся подняться. Ненавистный. Подлый. Мерзавец. С собственных губ слетает очередное ругательство, но Дарклинг позволяет выхватить пергамент из рук. Алина делает шаг в сторону, не позволяя утащить себя на проклятый стул. Она читает о вооружении двух действующих кораблей. Пальцы застревают на строках о гришах, что носят запрещённое знамение и не принадлежат Второй армии. Указ ясен. У предателей и повстанцев одна судьба — смерть. Но Ланцов не отдаст приказ столь безжалостно расстреливать гришей, он даже не может знать об их существовании, не мог знать в тот час, когда это письмо было отправлено. — Это подделка и клевета, — упрямится сол-властительница. Слова Дарклинга не кусают, не достигают вовсе. — Николай уже бомбил моих людей однажды. Или это тоже «клевета»? — девушка ему в глаза не смотрит. Знает, что не лжёт, помнит ясно о событиях Гражданской войны, хоть в то время и лежала больной, не располагая силой судить о правлении узурпатора и ополченцах. — Так что же, моя королева, — он поднимается с трона, крадя свет и блеск зала, оставляя лишь себя самого пред её взором. — Каковы мои гарантии, что гришам не будет нужды задирать головы и ожидать град пуль с чудесного оружия твоего мальчишки-бастарда? Она найдёт ему гарантии. Уповает, что найдёт. Или расшибёт голову о собственную веру.

•

— Что это? — прячась в тени, которая укрывает место Дарклинга за столом в Зале военного совета, Алина кладёт отданный ей кусок пергамента на стол, дожидаясь, пока Николай подступит ближе, чтобы поднять бумагу на руки. Мужчина не опирается на трость, неся её за спиной, но оставляет гадать, как Багра отдала палку вновь. — Указ, который я отослал на Лазлайон, — от девушки не ускользает то, что пусть грудь Ланцова замирает во взгляде на письмо, но он не дочитывает его до конца и отбрасывает обратно на дерево стола, не теряя в лице. Подходя ближе к спинке чужого стула, заклинательница гадает, значат ли для царя-лиса хоть что-то её заплаканные глаза? Скребёт ли ему грудь вид слёз, что стекают по бледным щекам? Алина не может перестать скорбеть с того мгновения, когда её нога покинула тронный зал Большого дворца. Нет никакого доверия, нет и дружбы, есть только выгодное союзничество. — София, нет нужды… — Это не моё имя, — обрывает она чужие слова, наблюдая за тем, как Николай смиряет своё намерение сделать шаг к ней. Что-то меняется в его глазах, будто миг может изменить человека, которого он видит пред собой. — Я хочу, чтобы ты знал, до этого мгновения в моём теле не было желания больше, чем то, чтобы эта бумага оказалась подделкой. Гриши, что упоминаются в этом указе… Откуда тебе о них было известно? Ты не мог знать о том, что у Дарклинга есть армия в то время, когда эта бумага была отправлена. — От королей не требуют, солнце. — Сейчас всё.., — девушка отделяет слова друг друга, так что они звучат почти злобно, но не может позволить себе оступиться, иначе голос сорвётся на всхлип. Рядом с Ланцовым человеку легко почувствовать себя жалким, всегда было, но она не предоставит ему такой роскоши, — что тебя делает королём, это отчеканенный на монетах лик и флаги, висящие на наших крепостях. — Твоему острому уму хоть кто-то, кроме меня, делает комплименты? — Николай задиристо поигрывает бровями, точно надеясь свою советницу развеселить, но вскоре кивает, принимает поражение. Ей не нужно ничего, кроме правды, а той задолжали сполна. — Когда пять лет назад я продал Золотого орла… — Тебе нужно было золото, я помню, — перебивает Алина без злого умысла, словно боится, что ей вновь могут солгать. Она придавала значение всему, что её государь делает, хотела брать лучшее и делать то для страны. — Ты вложил его в Лазлайон. — Большую его часть, — исправляет Николай подтверждением тому, что тайны эти намного старше ужасов, которые сейчас мраком лежат на их земле. Лис никогда не раскрывает всех планов и, возможно, Старкова требует излишне много, тогда почему чувство предательства сжирает её изнутри? — Но оружие не было первой причиной, по которой мне понадобились деньги. Тебе знакомо имя «Каз Бреккер»? Славный парнишка. — Зоя говорит, что он вор и прохиндей. — Я бы сказал, что он человек, который предлагает возможности, — мужчина дивно хмыкает, словно в действительности находит чужеземного господина занятным. — Тогда во время одного из наших визитов в Кеттердам Бреккер пришёл ко мне с предложением выдать сведенья о Дарклинге, которые обошлись бы мне в миллион крюге, — у Алины воистину округляются глаза. Грабёж. Чудится, Николай разделяет её мысль, насмешливо кивая, отчего не различить, говорит ли он о керчийском преступнике или Еретике. — Мерзавец всегда обходится мне очень дорого. Оказалось, что спрос на эту информацию был весьма велик, и я решил рискнуть — заплатил больше, чем кто-либо мог предложить. Каз всегда знает, кто заплатит лучше прочих. За эти деньги он выдал мне переписку членов Торгового совета о том, что их правительство и местные богачи обеспокоены пропажами гришей в собственных домах. Угадать, кто крадёт их нетрудно, не правда ли? — девушка кривит губы, не разделяя доброжелательную манеру. — Уже через год я знал, что Дарклинг вывез из Керчии больше тысячи людей. В Равке для нас ничего не изменилось, мы пытались выследить их не единожды до тех пор, пока чудовище не вернуло моих людей ко двору по частям. Мы гонялись за Валерией, следили за Дмитрием, спрашивали монахов… И только после твоих писем я понял, что искать всё это время надо было под землёй. — То есть ты знаешь о том, что он собирает армию уже больше четырёх лет, а я узнала об этом только в конце минувшей осени? — И ты спала спокойно все эти годы. Вся Равка спала спокойно. — Не говори мне о спокойном сне, Николай, — Алине чуждо это понятие, так было всегда с самой постели в приюте Керамзина. Мирные сны не посещали её и в те годы, что Дарклинг провёл мёртвым, и это проклятие она передаёт своему сыну. — Мы с тобой не знаем его с малых лет. — Мы всегда понимали, что Дарклинг будет искать союзников, — Ланцов пожимает плечами, и на мгновение безутешность отбрасывает тень на его светлое лицо. — Поднимет восстание и пойдёт на нас войной. Ещё четыре года назад я мог бы продать сведенья Бреккера керчийским купцам, и путь к своим драгоценным солдатам для нашего Тёмного генерала оказался бы закрыт, но я этого не сделал. — Ты выбрал это не праведности ради и не для блага гришей, — смаргивая горячие слёзы, девушка не знает, куда можно уместить тягучее отвращение, связывающееся в груди. Разве за то, что правильно, благодарят или ждут благодарности? Гриши — не рабы, и Керчии они никогда не принадлежали. — А потому что надеялся, что они перейдут на твою сторону, когда окажутся в Равке. — В выгоде могут быть обе причины, — выражение знакомое. Николаю всегда нравилось делиться с ней мудростями и поучать. Как видно, это ему до сих пор не претит. — Алина, гриши ведут равкианскую войну. Моя бесценная, умная и невероятно упрямая советница — гриш. Моя самая смелая, безжалостная и непокорная предводительница Второй армии — гриш. Я отдал ключ к противоядию от юрды-парема в руки Дарклингу. Почему бы мне не заботиться о гришах? — И после этого указа, — выделяя слово, заклинательница протягивает руку к разделяющей их бумаге. Столько мужчин желают водить её за нос… Большинство погибнет в этом противостоянии, если они не согласятся выступить за имя Ланцовых, как и те, кого Николай поставит сражаться против Чёрного Еретика. — Я должна верить в чистоту намерений? Твоё оружие… Оно ведь построено не с одной целью окончить войну с Фьердой. Ты надеялся воевать им и Дарклингом. — Не рассчитал только то, что он перенесёт эту войну в наши города. Фьерданцы делают за него немало работы, а Дарклингу известно, что мне не хватит воли бомбить своих же людей, — Алина почти огрызается, с трудом сдерживая порыв. И этим она должна утешаться? Голос хитреца неожиданно становится ниже, но не теряет своей твёрдости, словно он не желает, чтобы эти истины разделял кто-либо иной. — Я сказал тебе правду, я просчитался. Мне известно, что мерзавец меня обходит. Но это не значит, что я могу позволить себе сдаться. Алина, — осаждает Николай слова, что рвутся с языка. Блеск свечей рисует его глаза неестественно печальными, какими их более не увидит никто. — Я не могу, — отделяет он с болезненным выражением. — Ты должна меня понимать. Я не могу перестать сражаться… Я потерял достаточно хороших людей во время Гражданской войны, не проси меня признавать, что их смерти были напрасными. Я не могу подвести свой народ. — Николай, будь честен хотя бы с собой, ты уже его подводишь. И ещё раньше ты подвёл меня. — Я знаю. И я сожалею, — уголки его губ поднимаются в аккуратной тёплой улыбке, но ответ укусом страха достигает сердце госпожи, что ныне стоит пред Ланцовым. Алина верит в его сожаление, но напрягается всем телом, словно собственные тайны могут использовать против неё. — Я подвёл тебя ещё тогда — девять лет назад, когда вновь привёл во дворец. Я должен был заметить раньше… Мы все должны были. Возможно, если бы после Гражданской войны мы были для тебя больше друзьями, чем союзниками, тебе никогда не пришлось бы искать его общества. Хотя признаюсь, — Николай цокает совершенно беззаботно, точно молвит о приятельской недомолвке. — Я всегда думал, что ваша связь сплетена на его одержимости тобой. Любой правитель хранит сполна секретов, и ты тоже хранишь свои. И ни один человек у власти не может позволить себе полное доверие, — голова мужчины склоняется к бумаге, потерявшейся на столе. Указанием на то, что его советница заслуживает за своё предательство. — В последние месяцы я тоже не мог. — Так и скажи мне, раз уличаешь в секретах, — Алина выходит из-за стола, чтобы не искать преград между ней и Ланцовым, но он чуть выше задирает голову, будто взаправду может воспринимать это жестом наступления. — Если ты столь уверен в моих преступлениях, ответь.., — подтягивая рукава изорванной рубахи и цепляя узелки бинтов, девушка не заботится о том, что Дарклинг будет страшно недоволен. Следует признать, он редкостно талантлив в перевязывании ран. — Где я была все эти девять лет? Я всегда выбирала тебя. Я выбрала тебя во время Гражданской войны, после падения Каньона, с воскрешением Дарклинга, в тяготах Равки — я всегда была здесь, — губы Николая сжимаются в тонкую линию, стоит ткани с предплечий его советницы упасть на пол. Вероятно, всему виной то, что она не говорила им полную долю о случившемся. Не хотела, чтобы побитый лис растрачивал силы на то, что его усердий не стоит. — Рядом с тобой. И я никогда не выдала ни одного твоего секрета — ни проклятому Еретику, ни кому-либо другому. Я никогда не просила этого, знаешь? — хмыкает Алина в простецкой ребяческой манере. — Роскоши Большого дворца, твоей милости или того, чтобы зваться чьей-то королевой. Я лишь хотела провести жизнь с Малом, растить своего сына в покое и мира в Равке. Желала того, чтобы у сирот в Керамзине была пища на столе. Я просила этих детей молиться за твоё имя пред вечерней трапезой. Заклинательница не сразу внимает этой истине, но они говорят о разных вещах. Она просит государя найти способ остановить войну. Он считает, что путь к этому лежит через то, чтобы войну выиграть. Девушка прижимает руки к груди, точно надеется их спрятать. — Святые, Алина, сколько у Дарклинга человек способных сражаться, три сотни? Четыре? Во время Гражданской войны ты не оглядывалась на то, сколько было убито, а большинство погибших тоже являлись гришами или равкианцами. Если Дарклинг идёт на меня с оружием, я должен постелить его людям ковровую дорожку? Он не пощадит ни меня, ни кого-либо из наших союзников. Одним чудом я смогу узнать, где наш Тёмный друг держит моего отца, — Николай чеканит понятия, видит ли вовсе, что чудо стоит прямо перед ним? — Близнецов и Давида. Да, подготовленным на Лазлайоне кораблям отдан приказ стрелять с воздуха, и я не собираюсь отзывать его. Я помню этого юношу — Ивана, который таскался хвостом за своим господином, — на губах Старковой булькает нервная усмешка. Скоро поквитаются. — Эти гриши верны Дарклингу посмертно. Выбирая между целой страной и предателями, что я должен предпринять? Что Зоя должна избрать? Они никогда не перейдут под её власть. — Николай, ты не выбираешь между страной и предателями, — Алина не позволяет себе повысить голос, но как никогда сильно хочется кричать. — Ты выбираешь между властью и властью, но Равке необходим мир. — Ты предлагаешь мне отдаться на милость человеку, который пережил не одно поколение моей фамилии? — Я предлагаю тебе подумать о том, что я никогда не поддержу это побоище, — должно быть, слова застревают у мужчины в горле, потому что с приоткрытых уст не стекает и единое слово. Он чуть встряхивает головой, откидывая волосы с лица и пробегаясь по своей советнице неразборчивым взглядом, видно делая личное заключение. Лицо Ланцова становится умиротворённым, запирая чувства от посторонних глаз и ушей — от госпожи пред ним тоже. — И если ты видишь мир только через смерть тех, кто придёт защищать людей Ос-Альты от твоей ошибки, я не могу тебя поддержать. Как не поддержу и любое неоправданное зверство с руки самого Дарклинга. — Когда я был лишь мальчишкой, учителя говорили, что правителем можно стать, только по крови или желанию. Не бывает иного пути. И сила далеко не всегда бывает важна. Но вот ты предо мной, — Николай обрисовывает образ девушки тростью, словно может собрать всю суть святой мученицы в один заурядный жест. Блеск его глаз рисует гордость. Не собственная вовсе, а та, что способна одаривать восхищением чужие заслуги. — Королева без рода, что никогда не хотела править. — Что ж, тогда и я сожалею, — кивает Алина. Губы поджимаются до боли. Разве так бывает? Обладать всем могуществом мира и не иметь силы переубедить собственного друга. — Ты знаешь, что София Морозова всегда склоняла пред тобой голову. — Когда-то и Алина Старкова могла, — раскидывает мужчина плечами, извечно пряча разделённую жестокость за мороком забавы. Им взаправду более не о чем говорить, и не найдётся в собственном теле смелость, чтобы утвердить точно, кто проводит черту. Заклинательница направляется к дверям, что уведут прочь, и рассчитывает, что Николай не станет останавливать. Но слова настигают в то мгновение, в которое она отстраняется ближе к стене, чтобы обойти его. — У Адриана твой смех, знаешь? Твоя улыбка. И он делает эту дивную вещь, — Ланцов нарочито поигрывает пальцами в воздухе. В иной час девушка была бы счастлива слышать эти слова, и найдётся сожаление в том, что война не оставляет им иного. — Притягивает к себе лучики света, когда с окна льётся солнце. — Ты не можешь знать, как смеётся Дарклинг, — буркает Алина, пробираясь дальше по залу. — Но я знаю, как смеёшься ты. Ты счастлива в этом… Союзе? — вопрос Николая вынуждает задержать ладони на ручках дверей. Союз ли то вовсе? Они с Дарклингом кусают друг друга нещадно и враждуют во мнениях больше, нежели стоит, а сол-госпожа не брезгует взяться за нож, если чудовище её вынуждает. — Я рада тому, что не болею, — выговаривает Алина через плечо, не зная, есть ли для мужчины хоть малая важность в её сердечных утешениях. — Я могу видеть своего сына и знать, что его воспитывает не один бездушный тиран. Мне открыт путь в мир гришей, которые живут в недосягаемости их врагов. И я… Я уверена, что могу противостоять ему. Счастлива ли я? — кожа щёк изнывает от того, как часто заклинательница её покусывает в нужде вновь не расплакаться. — Николай, когда Равку вообще волновало моё счастье? — Пока я ещё располагаю властью, и пока я жив, — не позволяет он ей открыть двери, остепеняя в порыве. — У тебя есть, что просить? Что угодно, — Старкова часто моргает, разворачиваясь к лису всем телом. Он её купить вздумал, или она внезапно теряет в умении его понимать? — Родовые сапфиры, старинное платье, редкая книжка, исторические секреты… Я никогда с тобой не расплачусь, — мужчина осторожно кивает на её руки. Хорошо. Значит, стыдом не обделён. — Вся Равка вовек не сможет, но не люблю чувствовать себя последним подлецом. Значит, прощальная услуга. — Раз так, то я прошу тебя подумать, — вероятно, Алине не следует рассчитывать на многое. Ей надлежит вернуться в зал к друзьям и искать пути к тому, чтобы защитить Зою и Женю. Но она не хочет переставать пытаться, пусть и Ланцов примет этот удар с непроницаемым лицом, так что никто вовек не сможет разгадать его истинные намерения и взгляды. — И после того, что я тебе скажу, подумать следует очень хорошо, пока у нас всё ещё есть время. Николай, армия Дарклинга уже стоит под стенами Ос-Альты. Это пять сотен обученных сражаться гришей. И ещё две сотни человек, что состоят из опричников, простых солдат и равкианцев, которые выступают за ними в дороге. Они одарены новым оружием и достаточным количеством тёплых одежд. У Дарклинга есть союзы в Новом Земе, правительстве Керчии и во Фьерде. У него есть золото и противоядие от юрды-парема. За ним стоит богатая знать. И в довесок у него найдётся армия монстров, против которой на этом свете сыщется мало оружия, — точнее, оружия нет вовсе. Ничегоев убивают только разрезы сол-святой и молнии швальных, а подобным мастерством в Ос-Альте похвастает ныне одна только Зоя. — И ты? Спрашивает верно… «Ты у него тоже найдёшься?» — Я не вещь, которую вы можете передавать друг другу в руки, — Алина почти клацает зубами, настолько одна подобная мысль её ранит. Она не будет больше ничьей пленницей, игрушкой или диковинным оружием. — Я гриш и дочерь Равки, и я принадлежу только самой себе. Ты же стратег, Николай. И сполна умел в военном и государственном делах, — не разобрать, горит ли в глазах мужчины огонь свеч, или они блестят от скользкой лести. — Размысли над тем, что я рассказала, и размысли очень хорошо. — Благодарю за то, что была моим голосом разума, — произносит Ланцов уже в тот час, когда сквозняк из коридора окатывает тело через открытую дверь. Следует развернуться и уйти, как Старкова способна утешаться этими словами, если она не может заставить его найти иной путь? — Возможно, если бы хотя бы у половины моих предков была такая советница, Равка была бы лучшей страной, чем она есть сейчас. И Алина, — не даёт сделать шаг вновь. Старкова ругается на пороге и вынужденно вздыхает. Он над ней издеваться вздумал? — Прошу, перевяжи свои раны. Пред взором побитого лиса хлопает дверь.

pov Иван

      Зима — обманчивое время года. Тёмное, непостоянное и в полной мере суровое. Равка никогда не бывает милосердна к тем, кто её не уважает, так что Иван верит, сами ветра не позволяют фьерданцам спокойной спать. Их лагерь ныне стоит в пятнадцати верстах от пригорода Ос-Альты, пока полка пережидают день, а командование избирает лучшее время для наступления. Михаил приводит людей из столицы сутками ранее, так что Иван их с Валерией почти не видит. Князь Румянцев даже не может гневаться на бездумную выходку младших детей семьи, да и на что ему растрачивать свою злость? Впервые за тринадцать лет выжившие члены его семьи собираются на родной земле и, вероятно, если дела в столице пойдут ладно, род сердцебитов затеряется в стране, найдя себе место в каменной обители Малого города, а после в равкианской глуши. На своём веку они выслуживаются достаточно, так что и десятилетия не хватит на исцеление. Иван не ожидает того, что Дарклинг упростит ему задачу, разобравшись с Раевостью самостоятельно. Разумеется, положения городов серьёзно разнятся, но это выигрывает войску сердцебита значительную долю времени для того, чтобы обойти солдат Ланцовского бастарда. В том или ином положении Ос-Альта не будет лёгкой задачей, особенно с людьми златовласого царя за спиной, и Иван не пытается себя обманывать. В другой час он не понимает, на какую милость надеются члены Первой армии. Они погибнут в той же мере быстро, что и те, кто защищал столицу при осаде. Ныне количество фьерданцев в городе едва ли не превосходит численность людей Дарклинга, даже если теперь они не столь широко располагают гришами. Кроме того, чужаки защищают своего наследного принца, а это сполна распаляет боевой дух. Думы перебивает говор командиров и полководцев, что делят со своим генералом просторный шатёр. — Мы не можем идти вслепую даже с открытыми воротами! — поднимает спор опрчник уже не впервые за последний час. — Проход слишком узок, и они перестреляют нас прямо под стенами столицы. Нам нужно послать кого-то в разведку, пока близящийся вечер и последующая ночь на нашей стороне. — Перевести кого-то через стену незамеченным фактически невозможно, — выступает рядом с Иваном шквальный, — а пока на смотровых башнях разожжены огни, даже самая тёмная ночь вас не укроет. Напрямую без боя не пройти. — Я могу быть вашим разведчиком, — мужчины и женщины, что стоят в центре стратегического собрания, друг за другом сворачивают головы на выставленную под стенами шатра лавку. Этот невинно покачивающий ногами ребёнок не первый день становится причиной головной боли. Впрочем, его матушка не отличается иными качествами. Будь на то воля сердцебита, первым же Бегунком Адриан бы катился обратно в Малый город со своими друзьями, но он — маленький кукловод. И ему невероятно быстро удаётся запугать всех собравшихся тем, что скорее с ним случится что-то в дороге, если они отправят дитя прочь. И он определённо скучает, раз выглядит так, будто совершенно не шутит. — Это даже не обсуждается! — почти рявкает Михаил, когда повисшее молчание растягивается в минуты. Им не дозволено об этом говорить, но князь Румянцев испытывает редкую «привязанность» к жизни Адриана со дня его рождения. Вдохнуть своими руками жизнь стоит очень многого. Их генерал это понимает, но не может позволить чувствам говорить в этот час. — Ты не… — Господа, прошу, — Иван подзывает к себе двух солдат, что стерегут подход к укрытию. — Проводите князя Румянцева из шатра к чертогам целителей. Уверен, найдутся люди, которые в нём сейчас нуждаются. — Не смей даже раздумывать над этим. — Прости, Михаил. Мы на войне, а не на дворцовом пиршестве, — собственная рука дёргается от боли в груди, что быстро уходит. Предупреждение усвоено, но сердцебиту и без того доподлинно известна цена за ошибку. — Должен сказать, слова Его сиятельства не лишены смысла, потому что выиграем или проиграем, мы все лишимся голов, если с этим ребёнком что-то случится. А даже если чудом Дарклинг побрезгует нашими жизнями, то тогда уже его ненасытные твари порвут нас на части. — Сомневаюсь, что Дарклинг не осведомлён, где и чем занимается его сын, — керчийская речь доносится с дальней стороны собрания вместе с чудным бульканьем. Авраам вдоволь наслаждается зимней порой, вода для него повсюду — в поднятом снежке, в ближайшем сугробе, в заледеневшей реке. — Друзья, чего мы боимся? — выступает рядом с Иваном один из солдат. Их форма в свете огня не то сизого, не то серого цвета. Сполна смелые речи для того, кто не является гришом. — Мы не говорим о том, чтобы отправить мальчика в руки фьерданцам и бросить его под оружие. Нам хватит того, чтобы кто-то под укрытием его силы прошёл по улицам до мостов канала и вернулся с информацией. Если враги не могут его видеть, они не могут его убить, они не могут его ранить. В конце концов, «Дарклинг» есть звание, и он будущий Дарклинг. Дитя сильнейшего заклинателя теней в истории. Ты сможешь укрыть ещё пару человек вместе с собой? — мужчина бросает вопрос через плечо, будто говорит с хорошим другом. Сердцебит нисколько не сомневается, что Адриан спешно кивает в согласии. — О чём я и толкую. Займите ребёнка делом, генерал. Вы удивитесь тому, насколько он быстро устанет и прекратит бросаться к огню. — Не толкуйте мне о детских нравах, командир, — солдат видно вздрагивает и прячет глаза, но от своего не отходит, пусть и суровый тон Ивана смиряет его нрав и смелые речи. — Я знаю их не хуже вас. — Генерал Северцов, разрешите! — к стоящему совету вбегает юноша-дозорный, которого отправляли на юг от Ос-Альты. Он не позволяет себе даже выровнять дыхание. — Вас ожидают. — Вели седлать лошадей.

•

      Местом переговоров выбирают овраг с замершим на его дне ручейком, что тянется глубоко в лесу. Многих людей с собой не берут, хотя порядок сотрудничества не установлен, так что сердцебит не может напрямую утверждать, не выйдут ли на него целые вооружённые отряды. Несмотря на дневную пору, птицы вокруг не поют, разлетаясь в присутствии людей. Людям Дарклинга достаётся низменная часть, так что они серьёзно теряют в видимости, но Иван не ищет войны здесь и сейчас и не желает растрачивать людей на гражданские конфликты. Солдаты короля могут разбрасываться казёнными патронами сколько угодно, если не изберут для себя иного противника. Дивно наблюдать, как из-за возвышенности и завалившихся деревьев выглядывают неизменившиеся с годами шапчонки Первой армии. Впрочем, дула направленных на гришей орудий тоже схожи и никем не забыты. Рядом с собственными плечами мелькают отблески синего и чёрного. Сердцебит не берёт с собой многих, сопровождаем только парой опричников, солдатом-отказником и Региной, что может отразить шквал пуль, если то станет необходимо. Ивану известно, что каковы бы ни были настроения в Равке, люди пред ним не станут слушать собрание «ведьм», поэтому придерживает рядом с собой тех, кому верить легче. — А, полковник Долохов, — окликает сердцебит того, чьё лицо затянуто глубокими морщинами. На плечах поблёскивают тяжёлые погоны. Старый друг отца. — Не стану лгать, что рад встретиться вновь. Выглядите прескверно. — Я тебя даже не знаю, мальчишка, — нетрудно приметить, что люди царя держатся на приличном расстоянии. Корпориалов принято бояться и обходить стороной — особенно тех, что носят на своих рукавах чёрный. — И не узнаете, если продолжите размахивать оружием пред моими солдатами. — Кто вы такие, откуда взялись и кому служите? — сыпет Долохов одним вопросом за другим. На плече каждого из гришей найдётся знамение того, кому принадлежат их воли. — Два моих разведчика не вернулись, обнаружив ваши лагеря в лесу на востоке от Ос-Альты. — Ваши разведчики живы. И я верну их вместе с двумя личными стражами вашего царя, — нелестно воспоминание о близнецах, которых Иван не собирается и часом дольше держать при своих солдатах. Если бы не личное указание Михаила, он бы бывших пиратов даже не разглядел среди прочих людей, но они делают всё, чтобы привлечь к себе внимание и попасться кому-то под злую руку. Мысль ускользает за взглядом на то, как из-за спины полковника показывается знакомое лицо. Живучий следопыт. Дезертирам и предателям в этой стране нередко несказанно везёт. — Ты его знаешь, Думкин? — спрашивает полковник своего солдата, что теряет всю краску с лица. Разумеется, знает. И помнит не хуже. — Он служит Дарклингу. — До нас доходили вести о том, что чёрный генерал жив и вновь ходит в расположении Его величества, — у плеч Ивана слышатся смешки. Видно, забавы оказывается достаточно, чтобы солдаты царя воздвигли курки. — Но никто не осведомлял Первую и Вторые армии, что Дарклингу выделили людей. — Никого из нас не выделяли, — суровым выражением голос сердцебита проносится по округе. — И нашему суверенному господину не требуется расположение вашего короля. Мы служим одной его воле и воле заклинательницы солнца. — Брешешь, юноша! — выкрикивает кто-то из-за деревьев на противоположной стороне. — Как дышишь, брешешь! Дочерь двух столбов мертва. — Так ли? — показательная речь обращается к следопыту. — Спросите своего рядового, полковник. Уверен, он может многое вам рассказать. Меня зовут Иван Северцов. Я генерал-предводитель гришей. — Неужто как капитан и поручики Северцовы? — один из солдат приспускает ружьё. — Вы говорите о моём отце и братьях. — Да быть не может, ты — их младшенький, — Долохов видно присматривается. — Я хотел тебя под своё командование, пока ты.., — предложение не договаривают, не терпя того, что солдаты выказывают доверие славной фамилии. — Не сметь опускать оружие! Плевать, чей ты сын. Если ты не служишь нашему царю, то ты предатель короны и враг. — Мне неважно, кем вы меня считаете, полковник. Я там, где я должен быть, пока мой народ умирает, — унижающие слова, как видится, ударяют глубоко, раз пара солдат почти скалится с нерадивым настроением. — Пока вы намереваетесь меня пристрелить, что я делать вам не советую, настоящие враги Равки пытаются разрушить наши дома. Вам ненужно быть союзником Дарклингу, чтобы пропустить мои полка вперёд, вам заурядно нужно быть человеком. — Будет тебе передовая, мальчишка, коли ты так на неё спешишь. — Иван! — без дозволения окликает Оретцев, мгновенно остепенённый своим полковником. Выражение на лице следопыта вызывает одну только жалость. Любит же он идти против командования. — Она в городе?       Но сердцебит пред ним не отвечает, как не отвечает и любой другой под его командованием. Мальен Оретцев был его заботой лишь однажды, но Гражданская война оставляет их в исключительно разнящихся положениях. Иван не ищет вражды с Алиной Старковой, сколь бы своевольная госпожа ему ни нравилась, а заботится о воле своих солдат должен Николай, никак не один из генералов Дарклинга. Хоть и кажется сердцебиту, что следопыт не усидит на месте, он никогда не мог. Но заботить себя суждениями о чужой судьбе не приходится.

•

— Не нападать и избегать столкновений, — приказывает Иван, когда посреди ночи их небольшая процессия сворачивает с главной дороги Ос-Альты на узкую улочку. Они минуют то, что осталось от главных ворот, лишь минутами ранее и молчат до тех пор, пока из видимости не скрывается белая форма и броня чужих солдат. — Вам удобно, маленький господин? — тихо смеётся опричник, поглядывая себе за плечо. Мужчина вызывается для дела одним из первых, и его крепкое тело оказывается для того сполна подходящим. Они не могут себе позволить подстроиться под шаг ребёнка, и ходить самому никто не позволит, поэтому Адриан хмурит брови, сидя на чужой спине. За опричником идёт второй сердцебит, и обоим известно, почему они занимают эти положения — Иван выбирал с умом. Солдаты здесь лишь для того, чтобы в случае необходимости закрыть ребёнка собой, сколько бы ни хотелось верить в неопороченную идею того, чтобы войти и покинуть город незамеченными. — Было бы удобнее идти самому, — бурчит мальчик, вынуждая подумать о том, что от Алины Старковой он берёт не так-то и мало, как людям нравится видеть. — Поверить не могу, что нас не видят, — неустанно приговаривает Авраам, когда они сворачивают на очередную угловатую площадь. Иван хмурится, отмечая, что пахнет кровью, и откуда-то добротно несёт гарью. — Слава силе Дарклинга и маленькому разведчику. — Они не видят нас, но слышат прекрасно, — кто-то в темноте ойкает. Должно быть, Регина пользуется выданным ей разрешением отвесить купеческому сыночку подзатыльник за излишне шумное поведение.       Мрак служит им добрую службу, пока процессия не подступает ближе к части нижнего города, что бежит вокруг главного канала. Тишина здесь гнетущая, будто Ос-Альта взаправду мертва. Они не сразу находят брошенную улочку, с которой удаётся взглянуть на переброшенные через ров мосты. Вернее то, что от них осталось. На необходимом направлении целостным представляется только один. Переход займёт слишком много времени. И нет нужды гадать о том, взорвут ли его в случае необходимости. Иван не удивится, если фьерданцы вовсе разворовали их склады со взрывающимся порошком. Скверно. Большая часть верхнего города погибнет, если войско отрежут от пути к внутреннему острову. — Авраам, ты не скучаешь по дому? — глаза проливного загораются, стоит только подозвать его к себе.       Непозволительно в этот час думать о том, что новости из Ос-Керво они до сих пор не получили. Мальчишек Ришар не любят за их вольный нрав, но член Совета Приливов рядом с собой оказывается весьма полезным решением. Если Иван ожидает правильный размах силы, фьерданцы сбегутся к происходящему, но никогда не смогут определить, кем действо сотворено. Никто не знает, каково могущество тех, кто владеет берегами Керчии. Сердцебит не думает, что когда-либо придётся увидеть. Владение кровью уже сполна удивительно, но большие массивы воды впечатляют не меньше. Авраам складывает руки пред собой, когда из канала доносится чуждый поющий треск. Лёд ломается. Иван почти уступает порыву прикрыть голову, вода стремительно взмывает к берегам вместе с разведёнными руками проливного. За шумом течения не слышно голосов. Поток устремляется вперёд, леденея и выстраиваясь холодной бесцветной пустошью, тянущейся от одного берега к другому. Граница между городами стирается. — Сколько воды ты взял? — голос Регины спокоен, пусть и в нём поигрывают нотки впечатления. На другом берегу удаётся различить только блеск вражеской формы, чужаки не решаются выступить на лёд. — Всю. — Уходим, — приказывает Иван, подмечая огни факелов на соседних улицах. Если большинство фьерданцев сбежится к центру города, покинуть его будет легко. Пусть попробуют вымолить у своего бога спасение от этой напасти.

pov Алина

      Они знают, что что-то случилось нескольким часами ранее. Многих солдат и дрюскелей отзывают с дворцовой территории, коридоры пустуют, но издалека всё ещё доносится северная речь. Дарклинга в этот час во дворце тоже нет, но девушка чувствует, что он ходит совсем рядом. Настроения меняются. Ночь обрекает на вялость и бессилие. Тяжесть кафтана на плечах ныне предстаёт непривычной, но Алина закрепляет одну застёжку за другой и вешает на пояс врученный меч. Ей известно, почему Николай посматривает на купол, будто старается вслушаться в округу. «Рано». Но армия Еретика разделяет свои понятия о правильном времени. И вероятно, они желают предоставить ему ночь. Оставляя друзей на одну долю часа, заклинательница возвращается с тяжестью кефт и чужого военного мундира в руках. Оружие найдут сами. Зоя нервно просит не оставить её без рук, но Старкова не мешкает, когда бросает разрез по её цепям, отчего звенья разлетаются в стороны, а на полу остаётся схожая зарубина, почти под тем местом, где был посечён золотой купол над головами.       Алина позволяет себе засмотреться на Николая. Она помнит славный образ, что живёт в её голове с отбытия в Малый город. И сейчас… Теперь разжалованная госпожа-советница видит того же человека пред собой, но смотрит на него иначе. Борода и неровная линия волос делают его лик более величественным и сильным, что сломанный нос только скрашивает. Но не образ всем сердечным мукам причина. Они с Дарклингом делят мало общего, но оказываются удивительно схожи в своём отношении к Равке. Они её любят, и они оба искали пути к её спасению через власть. Алина верит, Николай хороший царь — лучше, чем мог бы быть, хоть и королевской кровью обделён. Но фьерданцы доказывают стране не впервые, их жестокость и суровые нравы не перевешивает добродушие. Юрду-парем побеждает только яд. И Равке тоже нужен свой яд, нужно оружие… Равке нужны её чудовища, что будут рокотать на границах и невидимой тенью следовать за каждым несчастным, кто нуждается в защите. Но страны с двумя королями не бывает. Из двух зол, как говорят, выбирают меньшую, но заклинательница солнца таковую не желает, хочет ту, что может защитить Равку. Чаши этих весов наполнены, но лишь одна склоняется сильнее.       Девушка пару раз встряхивает головой, отгоняя дурное чувство, но все нити внутри дрожат, указывая, что она не ошибается в предположениях. Мысль скручивается подобно пружине. Кому-то за подобное следует оторвать голову, но виновных не получится найти. Заклинательница норовит выскочить в коридор, но не успевает, главные врата чуть приоткрываются. Дрюскелей за ними нет, лишь тени рассыпаются вокруг, когда Адриан заглядывает внутрь. Хочется, чтобы мир вокруг них перестал существовать или сменился другим — менее опасным. Алина не знает, откуда берётся эта сила, но она подбегает к дверям, поднимая ребёнка на руки, пока он тянет над её плечом «мама». Неподалёку слышатся тяжёлые шаги и, толкая дверь ногой, заклинательница отходит в сторону, давая голосу Зои потрясти зал. — «Мама»?! — на шквальную Старкова не смотрит, указывая Николаю отойти прочь от дверей. Она поднимает руку и ударяет без раздумья, когда в зал проносятся двое дрюскелей. Раскат грома сотрясает стены Малого дворца. Девушка замахивается вновь, но второго охотника сбивает поток ветра, что выносит его в коридор и, вероятно, разбивает ему голову о ближайшую стену. — Не благодари, — молвит Зоя, разделяя взгляд с сол-властительницей. Больше огрызается, чем просит, не позволяя себе согнуться пополам от того, что мышцы её не слушаются. Смотрит вернее с ненавистью, чем с признанием, но эти чувства тихие, Женя говорит о чём-то над её плечом, и Алина указывает себе развернуться. Не в этот час. — Мама, — зовёт её мальчик вновь, вынуждая идти боком к Залу военного совета, потому что горе-родительница не хочет, чтобы он смотрел на располовиненное тело. Ей чудится, окликают кого-то другого, точно не её. Она целует ребёнка в лоб и обнаруживает, что в глазах собрались слёзы. — О, зачем ты пришёл, Адриан? — Тебе было больно, — молвит, пока девушка заходит с ним в покои Дарклинга. Да, было. Они с сыном теперь разделяют изувеченные предплечья, у каждого свои шрамы. Ребёнок боится, разве что скрывает это очень хорошо, но тени пляшут вокруг него подобно диковинным зверушкам. Этот мальчик приучен к разлукам, и его госпожа-мать признаёт, что не сможет ответить на вопрос о том, почему он продолжает сбегать. Николай зовёт её из зала, зовёт и Женя, но Алина сажает сына на кровать и убирает волосы с его хмурого лица. Знать, какими улицами он сюда шёл, не хочется совершенно. — Адриан, у нас с твоим отцом есть очень важные дела в городе, — объясняет она ему, придерживая за плечи. — Но мы обязательно вернёмся к утру и будем рядом, хорошо? Но сейчас ты должен пообещать мне, что хорошо спрячешься и, если понадобится, убежишь под дворец до тех пор, пока мы не вернёмся, — мальчик порывисто кивает. — Ты знаешь, от кого необходимо прятаться? — Старкова не верит, что о том приходится просить, но память об Эрике и событиях Гражданской войны оставить не может. — Держись только людей Дарклинга. Ни фьерданцев, ни людей Николая Ланцова, ни простых горожан — только тех, кто прибыл из Малого города. Понимаешь? — она даёт себе мгновение прижать Адриана к себе, обещая вновь теперь уже для самой себя. — Мы вернёмся к утру, — Ланцов окрикивает её вновь, вынуждая спешить обратно к главному залу. Причина беспокойства обнажает себя быстро, под золотым куполом разгорается свет люстр впервые за долгие недели. Багры нет, врагов рядом тоже. Не для заклинательницы солнца. Николай, Женя и Зоя окружены гришами. Из одной клетки в другую. Не нападают, но и пройти не дают. — Если вы покидаете Малый город, то он следует за вами, сол-госпожа, — подлинно потешается Авраам, его рука покачивается в воздухе, точно он прокручивает невидимые потоки воды. За стенами Малого дворца слышатся первые выстрелы. Регина спешит к Старковой, обрекая спрашивать, каков указ? — Его нет. Фьерданцы заложили взрывающимся порошком наши дома по кольцу всего нижнего города, собираются сжигать его на случай восстания, — сулийка обращается к Зое. Такова правда, «случай» уже наступил. Отступать будет некуда, они окажутся запертыми с гришами под воздействием юрды-парема, и тысячи погибнут. — Буря была бы славным подспорьем. — Будет вам буря, только разойдитесь.       Алина не верит. Не верит тому, как прочь из зала выпускают саму Назяленскую, после Николая и Женю, что оборачивается на пороге. Старкова кивает, указывая ей уйти с остальными. Она не позволила бы их убить, но это не ладится. Дарклинг никогда бы не совершил подобную глупость, и вряд ли позволит им заурядно сбежать. Может, он расценивает полезной силу Зои, но Николай? Это не имеет смысла. Девушка выслушивает их положение, хотя должна бы спешить к чудовищу. Большинство фьерданских солдат ведут сражение в нижней части города, отступая наверх, но дрюскели находятся внутри или на территории дворцов, а вместе с ними и то, что осталось от пленённых гришей. «Велеть пощадить для тебя генерала?», — прибивает к сознанию голос Дарклинга. Знает же, что спрашивать. «Он мой».       Нить натягивается болезненно сильно. Алина чувствует дурное и, приставляя к Адриану гришей, срывается в коридор Малого дворца. Гадает всё, отчего он так тих и любезен? Девушка бежит и боится обнаружить чернь на собственных ладонях, боль норовит скосить ноги. Рано или поздно чудовища Еретика выцепят Женю, Зою и Николая подобно мышам. Только если она не найдёт нечто, что сможет их положения уравнять. За стенами дворца звучит крик ничегой, когда заклинательница вбегает в библиотеку. Стеклянный купол цел, но сверху его полностью заливает тьма. Дарклинг сводит руки пред собой, по пальцам тянется рисунок чёрных вен. Скверна истончает любые нити доверия. Алина понимает их надобность, но сейчас и секунда промедления может стоить кому-то жизни. Она знает ценность контроля и желает схожую уверенность себе. Ночь смотрит на неё с интересом, спрашивает будто, пришла ли девушка погрести их под учебниками и собраниями сказок? Она почти пробегает по лавкам, хватая монстра за руки. Солнце вспыхивает плотной сферой вокруг них. Впервые Старкова не приходит, чтобы убить, взять или требовать… Она стоит рядом, чтобы последовать за ним. Чтобы перевесить то, что дозволить не может. И надеется, что тьма перевесит её тоже, не даст упасть слишком глубоко. — Не позволь миру сгореть.       Ладони под собственными неестественно холодные, и глаза у Дарклинга будто нечеловеческие вовсе, блестят стальным огнём. Но Алина знает и видит, что он её понимает, позволяет подойти в полную меру, напоминая о недавно изречённых словах. Монстр не станет поучать её тому, что есть хорошо, и что есть плохо. Жизнь сама её научит. Заклинательница не касается теней, не пытается перерубить границы, но позволяет его естеству усилителя себя унести. В голове предстаёт образ силы живой и чистой, и она не складывается в очертание чудовища. Жар-птица взмахивает крыльями. Не животное, очертание собственной силы. Та в руки не даётся, обжигая, разливая по телу огненное марево. Цена. У всего есть цена. Дарклингу надлежит позволить ей упасть в пламя собственного естества. Боль притупляет чувства и обостряет всё самое страшное. Гнев, страх, обиду… Николай спрашивал, счастлива ли она? Алина счастлива заклинать, она любит свою силу и хочет направить её на то, чтобы защитить свой дом. Дом, созданный кем-то другим, но принадлежащий ей и таким, как она. В груди волнуется страх, что скверна вновь эту силу заберёт, и девушка понимает, что теряет равновесие, не знает, за что ухватиться. Алина упадёт. Жар сожрёт её вместе со всем живым в Ос-Альте. Пальцы касаются солнца, утягивая глубже. — Я держу тебя, — голос Дарклинга возвращает глазам всё реальное. Тяжесть его рук, покрасневших и схвативших её за запястья. Крик за окном. Роящиеся звуки чудовищ. — Ты не нуждаешься в монстрах.       Верно, монстры у неё уже есть. Но девушка не сразу понимает истинное значение его слов, не разбирает взгляд, в котором образы солнц отражаются, предпочитает не замечать опустошающее истощение в теле, когда они выбегают на улицу. Ничегои слетаются с крыши Малого дворца живыми потоками тьмы, вынуждая людей кричать и разбегаться. Опричник предупреждает, что дрюскели заняли лес за Малым дворцом. Отбиваются не руками, высылая вперёд девушку-корпориала под воздействием юрды-парема. Из-за угла общежитий летят пули, не позволяя пройти к озеру. По снегу чёрными лентами расползаются тени, посланные вперёд, сила Дарклинга набрасывается на фьерданского солдата образами змей. Ничегои с открытыми пастями и частым хлопаньем крыльев бросаются в направлении леса, и Старкова позволяет им разделиться. В берёзовой роще неподалёку проливные подняли ледяную стену, чтобы защититься от пуль. Лучи на ладони складываются в подобие копья, и заклинательница посылает его в одного из солдат, что прячется у кромки леса. Их форма блестит от света. Солнце жжёт пальцы, после руки, добираясь нестерпимым жаром к шее, вынуждая глотать воздух. Перед глазами плывёт от вида, как по венам на ладонях расползается золотое свечение. Одного прикосновения достаточно, чтобы платить. Алина замахивается, примечая второго врага и ударяя по нему разрезом. Небо гремит наперебой чужим крикам. Солнце сияет сквозь свою властительницу, забирая голод и усталость, оставляя только пение силы. Тяжёлая рука ложится на плечо, и она спешит развернуться, но тело швыряет в сторону, ударяя головой о ближайшую стену. Картина пред глазами ломается, тело валится на колени, оставляя ползать по снегу. Чужая нога ударяет по спине, вжимая в землю настолько, что Старковой кажется, у неё трещит позвоночник. Следом наступают на руку, боль вырывает крик из груди. Кто-то дёргает за волосы, вынуждая задрать голову. — Я обещал вас Бруму, госпожа Морозова, вы для него интереснее, но, пожалуй, я оставлю вас для себя, раз…       Солнце вспыхивает вокруг Алины плотной всепоглощающей волной. Нет страха, что ослепит кого-то другого, сердце бьётся с одним желанием, чтобы урод убрал от неё руки. Она тянется к разрезу, бросая его назад себя, но чужой тяжести уже нет на теле. Рэнке перекатывается по снегу в сторону. Один из его солдат совсем рядом передавливает винтовкой опричнику горло, вынуждая броситься к нему, но то не дозволяют. На неё летит что-то сверху, и девушка избирает укрыть голову руками. Нечто царапает руки и лицо, вновь прибивая к земле. Сети. Кто-то кряхтит неподалёку. Заклинательница не позволяет себе остановиться, продолжает ослеплять их и вытаскивает меч из ножен. Верёвки хрустят, распадаясь под острым лезвием. Солдат, что убивает опричника, целится прямо в неё, но падает замертво с сердцебитом за своей спиной. — Я тоже не скучал по тебе, — подаёт ей руку Иван и дёргается мгновенно, касаясь ладони. Солнце обжигает.       Мужчина уходит почти сразу, направляясь к главным вратам. Проклятого генерала нет рядом. Алина ужасается наблюдая, как вдалеке поднимаются тонкие столбы дыма, а на ночном небе сворачиваются тучи. Шквальные и проливные не позволят городу сгореть, но подрыв домов погубит достаточно людей. Большинство гришей до сих пор сражается в нижнем городе. Девушка направляется к лесу, но останавливается, когда дым поднимается над дворцами. Они не могут быть охвачены огнём. — Что горит?! — сол-владычица окликает бегущих мимо заклинателей. — Конюшни!       Чёртовы захватчики сжигают всё живое на своём пути. Ноги несут к озеру, обнажая сложенную из фабрикаторов, опричников и простых солдат линию, тянущуюся по полю пред кромкой леса. Отстреливаются вместе, пробираясь вперёд, пока проливные поднимают для них укрытия, а шквальные насылают вьюги, что ударяют по тем, кто укрывается за деревьями. Чудища Дарклинга складываются в чёрные извивающиеся омуты над ними. Когда из подлеска выходит неразборчивый силуэт, перенаправляющий пули в обратную сторону, небо над ним рассекает молниями. Ничегои кричат, рассыпаясь в воздухе. Отравленные наркотиком гриши не лишены разума, а значит, шквальный быстро догадается, что убивает чудовищ. Алина бросается вперёд, но ураганный порыв ветра на её глазах откидывает с десяток человек, вынуждая упасть наземь, чтобы укрыться от ответного огня. Она не уверена, что попадёт, но лёжа на снегу, посылает солнечные лучи вперёд. Свет вспарывает покров ночи, ударяя гриша по глазам и давая монстрам Дарклинга мгновение схватить. Твари подбрасывают мужчину в воздухе и, сколько бы девушка ни ждала, они его не убивают, относя куда-то в сторону дворцов. «У нас есть противоядие», — нить дрожит между ними. Верно. А Дарклинг не славится расточительностью. — Даже не поблагодарил, — ворчит Старкова самой себе, семеня к главной площади пред дворцами, где стоят заледеневшие фонтаны. Фьерданские солдаты, что отступают из города, бегут именно через неё.       Форма многих чужаков не поддаётся льду, пулям или огню, но ослепить их возможно. Корпориалы усыпляют многих, беря в плен, напоминая о намерении Еретика бросить в темницы столько, сколько получится. Собственную ногу вспарывает болью, но нападавшего нет, и рана на теле тоже не находится. Мысли путаются друг с другом, но раньше, чем они собираются воедино, Алина бросается в сторону Малого дворца с именем Адриана на устах. На ступенях кто-то перехватывает поперёк груди, дёргая на себя. Она почти ударяет его мечом вбок, но Дарклинг перехватывает руку, разворачивая её в сторону от врат. — Он в безопасности. — Но… — С ним Багра, — указывает Дарклинг. Рукава мужчины по локоть испачканы в чужой крови. Девушка не сразу замечает, что по его лицу тянется росчерк чего-то схожего на рыжую пыль, а губы противоположно тому почти синие. Сердце болезненно проваливается в груди, но заклинатель лишь стирает перчаткой наркотик со своих губ. — Я выслеживал того, кто хранил юрду-парем. Я выпил яд ещё до того, как глупец понадеялся, что я сам убью всех окружающих.       В воздухе поднимается неестественный шум, вынуждая обратить взор к линии города вдалеке. В темноте их не видно, но Алина знает этот звук, она слышала работу шквальных на кораблях множество раз. Дарклинг усмехается. Оба экипажа обречены погибнуть, а вместе с ними и десятки гришей, если указ Николая будет выполнен. Рука Еретика неожиданно склоняется к колоннам Большого дворца, серди которых легко рассмотреть скопление чёрного. Опричники, что ведут Ланцова. — Его выбор, маленькая святая, — девушка не дослушивает, стремительно направляясь к обители королей и вскоре веля элитным солдатам своего господина разойтись. По рукаву царского мундира тянутся струйки крови, но Старкова всё равно вцепляется в его одежды, несильно встряхивая. — Останови это безумие! Ничегои разберут твои корабли на части и людей вместе с ними! — Первой армии отдан приказ о ненападении, Алина, — руки падают с чужой груди. Николай смотрит на неё наигранно оскорблённо. — Большинство ещё даже не вошло в город, а корабли заберут проливных Дарклинга и будут поднимать воду с ближайших озёр, чтобы тушить пожары, — его лицо подёргивается болью, но мужчина кивает на опричников. — И неужели ты думаешь, что эти пареньки смогли бы меня схватить? — Ты сдался? — недоумению вторит грохот в небе. — Я с твоим монстром ещё даже не разговаривал. Он чрезвычайно занятой человек. И вот тебе, — Ланцов окидывает заклинательницу взглядом под звучание криков. Со стороны королевских садов голосят и мужчины, и женщины. — Пора бежать. «Ты нужна мне», — молвит чудище в её голове. Голос ледяной, неживой вовсе. Нить натягивается под властью отчаянных чувств.       Стрелять на территории дворцов прекращают, но взрывы и свист пуль всё ещё нерушимым потоком ужаса доносятся со стороны города. Небо вспыхивает раз, второй… Гриши толпятся у линии заснеженного сада и галдят друг другу наперебой. Их настроения навевают предчувствие о худшем. Ничегои сидят на крыше и балконах Большого дворца, их крылья трепещут, а из пастей доносится несвязное верещание. Руки Дарклинга ловят девушку у округлой площади, и она не понимает, почему не может ступить дальше. Он её не пускает. Никто не двигается с места. На другой стороне площади стоит небольшой строй дрюскелей, поднявших луки с готовностью стрелять. Ярл Брум о чём-то говорит, выступая пред своими солдатами, его форма, борода, руки, волосы — всё испачкано кровью. Алина не слышит, не может, смотря на юношей и девушек — на детей, которых охотники держат перед собой на коленях. Один мальчишка лежит на снегу с неестественно подогнутыми коленями, держа руку на груди. Снег впитывает кровь вокруг него. Девушка верит, что ему не больше пятнадцати. Она знает его. Он сердцебит из Малого дворца, что сбежал с Адрианом в город во время празднований. Старкова упирается ногами, знает, что обжигает Дарклингу руки и фактически повисает на них, не находя силы стоять. Указ ясен — двинется ближе, фьерданцы застрелят кого-то другого. Даже корпориалы или ничегои не окажутся настолько быстры, чтобы спасти всех. Требования кажутся совершенно глупыми. Позволить уйти, выдать кого-то, обещать Фьерде капитуляцию, отречься от власти… Ничего из этого не стоит жизни мальчика. Ничего не стоит больше человеческой жизни. За такой порядок они сражаются? За детей на коленях? — С такими условиями вам следует обращаться к королю, — голос Дарклинг в этот час может порезать всё живое. Он почти скалится подобно чудовищам над их головами. — Король передо мной, — выкрикивает Ярл Брум с другой стороны площади. Хватка ослабевает на собственном теле. — Никому не двигаться с места! — приказывает заклинатель, делая шаг вперёд, затем другой.       Веление обретает смысл в мгновение, когда дрюскели отпускают тетиву. Одна из стрел вонзается чуть ниже ключицы, а вторая скользит по бедру, падая одному из гришей под ноги. У Алины зубы скрипят от затаённого крика, но она останавливает тех корпориалов, что рвутся выйти вперёд. Если Дарклинг может вести переговоры раненым, то она может позаботиться о том, что никто из рвущихся в бой гришей не убьёт себя и никого из пленников. Руки мужчины сложены за спиной, а пальцы шевелятся, гоняя между друг другом маленькую тень. Старкова не слушает, на что соглашается Еретик, она следит за ладонями, с которых внезапно исчезли перчатки. Линии скверны стали ярче. Но ничегои не двигаются с мест, вынуждая гадать, что заклинатель вовсе делает. «Глаза на солдат», — указывает он ей, в этот час говоря с Брумом о чём-то совершенно другом. У Алины всё внутри изнывает от того, что он берёт, берёт и берёт от чёрного мастерства.       Но взгляд быстро находит солдат и дрюсклелей, что держат оружия. Их форма и металлическая броня остаются невредимы, но у кого-то дрожат руки, у других неестественно подогнуты ноги или открыты рты. Гриши замечают тоже, начинают шептаться. И раньше, чем Ярл Брум оборачивается на своих людей, один за другим охотники начинают падать, роняя друг за другом оружие, лужи теней расходятся вокруг их тел. Дарклинг истязает их изнутри. Раньше, чем Брум сам тянется за оружием, ничегои бросаются с неба, хватая фьерданца и поднимая над землёй. Опричники бросаются к пленным, уводя их прочь. Алина дожидается, чтобы тело убитого мальчика тоже подняли и унесли. Но после она подходит к заклинателю, беря его под здоровую руку и вознося взгляд к ночному небу. Многие гриши за ними остаются стоять. Смотрят. Слушают. Ничегои бросают тело кричащего Брума и снова хватают, подкидывают вновь. Кусают, так что в стороны разлетаются клочки одежды и металл орудий. Кровь окропляет снег. Вопли не стихают ещё долгие минуты, пока твари рвут его тело на части. Ноги дрожат, когда приходит час уходить. Вероятно, многие вокруг них получили освобождение, которого заслуживают все гриши на любой земле. Но Старкова вспоминает суждение Михаила. Сколь бы справедливой или страшной она ни была, смерть Ярла Брума никогда не вернёт к жизни тех, кто погиб от его руки. И никогда не заберёт боль этих потерь.       Алина верит, Дарклинга украдут в Большой дворец для решения государственных дел, но она желает отправиться в нижний город, чтобы проследить за тем, как завершатся сражения. Его раненая нога подрагивает на ступени, предвестником чему становится тонкий свист. Девушка на мгновение отпускает его руку, но едва не падает назад себя, обнаруживая, что мужчина смотрит себе на грудь — на окровавленный наконечник стрелы, что торчит из неё. — Это даже интересно, — он плечом заваливается на перила, но удерживает себя на ногах. На губах застревает прерывистое «нет-нет-нет». Сердце нещадно болит. Не то его, не то собственное. Старкова пытается развернуться, порывается даже прикрыть собой, но в теле что-то ломается. Ужас на лице Мала застревает пред глазами. У заклинательницы есть лишь мгновение прежде, чем ничегои налетают на него со всех сторон, лук валится из рук Оретцева, и она почти падает на колени, когда мужчина зависает в воздухе. Дарклинг содеянное не прощает. — Ну же, Алина, — ласково зовёт он её наперебой крику Мала, пока от врат Большого дворца спешит целитель. Умоляй. Унижайся. Проси за своего мальчишку-сироту прощения. Кайся. Ползай в ногах. — Пощади его, — дрожащая ладонь ложится на плечо Дарклинга. У них нет много времени. Девушка не кричит и не плачет, но знает, что её голос дрожит. Ничегои вьются в воздухе, и Мал вскрикивает вновь. — Умоляю, пощади, — рука сжимается на чёрных одеждах. — Всё кончено, я выбрала тебя. Я выбираю тебя, — повторяет вновь. Слова вязнут, теряются. Заклинательница не просит милосердие. Она желает, чтобы он исполнил её волю. Хотя бы в этот раз. Хотя бы один раз, который они оставят без борьбы и сражений. — Эта ночь будет преследовать его всю жизнь. Пожалуйста. — Второго раза не будет, — девушка надеется, что снег мягок, но всё равно слышит дробный хруст. Ничегои швыряют тело Мала о землю. Алина не бежит, наблюдает, как Дарклинг уходит с целителями и опричником. Грудь затягивает густым страхом. Ей известно, как стреляет Оретцев, эта стрела должна была войти в сердце. Едва не поскальзываясь на ступенях, сол-госпожа сбегает к мужчине, падая на колени и с трудом сдерживаясь пред тем, чтобы ударить. — Кто дал тебе право?! — Старкова пинает лук дрюскелей в сторону. — Эти стрелы созданы, чтобы убивать таких, как я! Дарклинг бы растерзал тебя в ту же секунду! Чем ты вообще думал?! — вопросы продолжают сыпаться. Мал не встаёт, и никто не поможет ему встать, кроме Алины. Голубые глаза мужчины оказываются затянуты слезами, хотя на его форме не найти следов раны. — Он должен умереть, — шепчет Оретцев. — Почему он живёт, а все вокруг умирают? Почему от него смерть отказалась, а других забрала? — он смотрит в небо, речь походит на бормотание, что легко спутать с бредом. — Это я держал тело Миши, пока он истекал кровью. Это я разговаривал с ним, – рука хватает её запястье, и Оретцев шипит, но ладонь не отпускает. Голова дёргается в стороны, словно он не знает, куда смотреть. — Он мёртв, Алина. Он мёртв из-за Дарклинга и из-за его войны. Если бы никого из гришей здесь не было, ноги бы фьерданцев в этот город ни ступало, и никто бы не погиб. Если бы… Мал продолжает шептать на руках потерянной жены. Слёзы стекают по его щекам. Он хотел, чтобы Дарклинг его убил, и девушка теперь делит это желание тоже. Хочет умереть. Мир раскалывается надвое.

•

      Алина ничего не чувствует. Ничего, кроме жгучей боли, которой скверна связывает её руки. Она знает, что должна скорбеть, но слёзы не приходят. Ей полагается сожалеть, но все безутешные лица расплываются пред глазами, обращаясь бессвязной картиной. Движениям следует быть ласковыми, но они выходят грубыми и порывистыми. Госпоже наречено бояться, но в сердце нет страха. Одна только всепоглощающая злость. Сидя в чинном кресле приёмной пред покоями Дарклинга, она покачивается — баюкает голову Адриана на своей груди, пока целительница справляется о здоровье его ноги. Мальчик спит. Вернее, Иван заставляет его спать. И сол-владычица не уверена, будет ли у них всех верное мирное мгновение, чтобы проснуться. Вокруг постоянно кто-то ходит, одни лица сменяют другие, опричники стоят в дальней стороне приёмной и постепенно заполняют издавна отведённые им палаты и общежития. Алина их почти не слышит, не всегда даже тех, кто обращается именно к ней. Руки крепко обнимают тело Адриана, и она не ведает, не жжёт ли собственное солнце ему кожу. Но заклинательница не может отпустить, не способна перестать вслушиваться в то, как он сопит и дышит. Враги забрали у неё одного сына. Они не заберут второго.       Взгляд бежит к зеркалу, что прячется за тяжёлой рамой на противоположной стене. Девушка меняет одежды на первое, что в неспокойный час попадается под руку. На плечах мешковато висит простецкая рубаха, утруждать себя завязками воротника не нашлось ни сил, ни желания. Высокие сапоги скрывает длинная свободная юбка, подол которой уже испачкался в грязи и чьей-то крови. Алина не заботится о том, что одета в белое, — не может сыскать достаточно значения для цветов. Безликая служанка говорит, что она замёрзнет, но сол-властительница не чувствует холода, один только ядовитый жар, который норовит огнём своей же силы выжечь её изнутри. Волосы сгорели под час битвы, обнажив свой неестественный цвет, но в памяти не остаётся имени того, кто их расчесал, оставив ниспадать на плечи. Заклинательница смотрит в собственное отражение и понимает, почему гриши держатся на расстоянии, и даже Иван боязливо отводит глаза. Золото вен тянется от кончиков её пальцев к плечам, поглощая солнечным огнём шею и поднимаясь к лицу. Росчерки скверны горят даже в глазах, вспарывая прожилками неестественного сияния тёплый цвет уставших очей. Одни говорят, что она похожа на монстра, другие — на святую, хотя теперь между понятиями не сыщешь разницы.       Целуя Адриана в макушку, Алина прислушивается к плотному шуму, что доносится из-за слегка приоткрытой двери в покои Дарклинга. За последние часы его сердце должно остановиться уже во второй раз, его раны не заживают, а целители не знают, откуда начать работу, потому что скверна портит им заурядное дело. Еретик слишком горд, чтобы уступать стрелам и ядам, но чем больше минует часов, тем сильнее девушка теряет в уверенности. Связь между ними обостряется, не оставляя чётких нитей, обращаясь омутом, из которого не получается вытащить ногу. Тело заклинателя всё ещё человеческое, и каждой малой частью своего естества Алина чувствует, как оно умирает. Вероятно, поэтому Адриан беспокоится в её руках, и от того же матерь не желает, чтобы он просыпался. Иван стоит подле её кресла, и сол-владычица думает, что с его ранением не должна держать сердцебита на ногах, но он не уходит. Вероятно, ждёт выбор, который его госпоже надлежит сделать. Его командиры приносят вести о том, что проливные устранили все пожары в городе, и от огня пострадали не столько люди, сколько дома и церкви. Погибших всё ещё считают, и девушка указывает начинать не от вечера минувшего дня, а от первого дня захвата столицы. Её преследуют лица Миши, мальчонки-сердцебита, Егора, Яна, мужика на пороге собственного дома… Им нет конца. — Ваши друзья ожидают, сол-королева, — семенящий мимо опричник коротко кланяется, являя из-под шапки седые волосы. Он отступает, отпущенный прочь одним холодным «благодарю».       Заклинательница ковыряет на языке подобранное слово — надеется, что у неё всё ещё есть друзья, хотя в груди не удаётся найти ничего схожего на тепло. Багра, скорее, попытается её убить, чем станет разговаривать. Николай потребует передать ему власть, если Дарклинг не поднимется со своей постели прямо сейчас. Не приходится сомневаться, Зоя одну лже-спасительницу ненавидит, а близнецы… Алина не уверена, что они ей вовсе теперь служат. Толя и Тамара верят в святую, а не во второго еретика на этой земле. Сол-владычица предполагает, что Ланцову должно собрать своих союзников и отбыть на Золотое болото, чтобы восстановить силы. Но если Николай до сих пор этого не делает, значит, он рассчитывает на иное, и его разжалованная советница не думает, что сможет это «иное» предложить. Софии Морозовой здесь нет — она умерла там, в нижнем городе вместе с Мишей. И Алины Старковой здесь тоже нет — она прячется где-то вместе со спящим сыном и надеется проснуться в мире, в котором нет войны. — Вам удалось перехватить Расмуса? — взгляд девушки не поднимается на Ивана, он всё ещё прикован к зеркалу. Границ силы нет, как нет и её образа. Когда залитые солнцем вены переливаются, становясь ярче, заклинательница хватается за одно только знание, что может кого-нибудь сжечь. — Поймали в семи верстах на север от города. Генерал Рэнке тоже схвачен. — Хорошо, — слегка покачивая головой, Алина гадает, когда в их темницах закончится место. Они берут в плен столько дрюскелей и солдат, сколько удаётся взять. Это не схоже на то, что указал бы делать Дарклинг, но в конце пути именно он просчитывает всё. И после слов Ирины сол-властительнице известно, что захватчиков можно обменять на гришей в Ледовом дворе. А святая позаботится, чтобы отдали всех. Взгляд возносится к Ивану, чья часть лица остаётся оцарапанной после нападения, кафтан неестественно свисает по левому боку сердцебита. — И ты будешь слушать указы? — Ты моя королева, — губы мужчины вслед за каждым словом сжимаются в тонкую бесцветную линию. Ныне он выглядит скорее больным, чем хмурым. — Ни я, ни мои люди не признают другую. — Потому что твой господин так сказал? — Потому что я тебя уважаю, — Алина резче необходимого вскидывает голову, и всё её естество ведёт от того, что Ивана передёргивает. Она внезапно желает утвердить, что Дарклинг сотворил из неё то, что так желал… Подобное себе чудовище. Но война оказывается намного страшнее Чёрного Еретика и всех его тварей. — Что ж, — девушка выпрямляет спину, не ища опоры в куске мебели. Усталости нет, голода тоже, по венам течёт солнечное марево, что выжигает всё человеческое. Вероятно, для её первого указа найдётся более подходящий человек, чем генерал армии, но Иван подыщет такого позже и не позволит ни одному слову потеряться. — Отправьте письмо в Ледовый двор. Скажите фьерданскому королю, что его войска покинут мою страну и отойдут от северной границы, или к Рингкелле голова наследного принца будет лежать у него на праздничном столе. Скажите ему, что за каждого гриша в клетках Джерхольма и за каждого украденного равкианца, я заберу жизни десятерых его людей, если он не пожелает выдавать пленных. И уточните, что всякого охотника, что отныне переступит нашу границу с оружием будет ждать расправа, а не милость Джеля. А если Вадик Демидов желает трон Ланцовых, то ему придётся выползти из своего укрытия во Фьерде и бороться за эту власть. Объявите, Равкой правит новой король, что не славится милосердием, а его солдатам не страшно даже самое новое оружие. И пообещайте ему, что весь род Гримьер не найдёт покоя ни в самой надёжной крепости, ни днём, ни ночью, ни после смерти, если фьерданский король посмеет проигнорировать моё письмо.