Соткан из отвергаемых истин

pov Николай

время пред приёмом

фьерданской делегации

— Зое отведена очень долгая жизнь. Даже с монстром никто не утвердит, что тебе удастся прожить дольше, чем отведено отказникам. — Значит, я буду поддерживать её из могилы. Кто-то должен присматривать за благополучием Равки в моё отсутствие.

•

время после отъезда

Алины в Малый город

— Люблю узкий круг людей, — пожалуй, глядя со стороны, кто-то сумеет вычитать некую деликатность в том, с каким пристрастием Николай придерживает дуги ручек, закрывая за собой тяжёлые двери в Зал военного совета. Впрочем, он не поспешит винить людей за подобные догадки. Мужчина предпочтёт избежать слухи и болтовню прислуги. — Ощущается чем-то родным. Не то чтобы я обделён родственниками… — Под лезвием клинка я бы не желала быть одной из твоих родственников, — не разделяя необременённый тон своего государя, молвит Тамара, стоя спиной к стене. Сталь её одежд и оружий блестит теми же огоньками, которыми играют золотые ободки глаз. Зеркалом к сестре, по другую сторону стола Толя стоит у плеча Нади и вычитывает нечто из своего небольшого ветхого сборничка в руках. — Ты хоть иногда бываешь серьёзен? — идя вдоль стола, Николай не оборачивается, но что-то в голосе солдата оседает на собственных губах улыбкой. Алина меняется и растёт с каждым навешенным титулом и взятым именем. Мала же не меняют ни года службы, ни принятое прозвище, так что может почудиться, что и не было этих десяти лет — они всё ещё в поделённой Тенистым каньоном Равке, ведут Гражданскую войну. Миша со своим верным заступником остаётся стоять в начале зала — близ дверей. Они оба с прескверными выражениями лиц осматривают убранство, точно Дарклинг может явиться из первого же открытого ящика. — В исключительно скверных положениях, — цокает Ланцов, обращая взгляд к Зое, что властно рассиживается во главе стола, одной своей важностью затмевая однообразие тёмных цветов. Она почти удостаивает его своей излюбленной привычкой манерно закатить глаза, когда Николай смеет ей подмигнуть. — А я предпочитаю в такие не попадать. — Таким он мне нравится меньше, — сидя рядом со своей сестрой, с подлинной забавой указывает солдатам Адрик, стоит Николаю показательно задуматься, неспешно расхаживая за спиной своего генерала. И того не будет достаточно, чтобы каждое из возможных положений рассудить верно. Мужчина верит, излишне долгое рассуждение над принятием решений вредит голове и редко ведёт к славным делам, но в этот раз задачка исключительная. — Снег, должно быть, растает, — поддерживает их Женя, восседая по левую руку от Назяленской. Зоя настаивает на том, что портнихе надлежит покинуть Ос-Альту вместе с остальными, но Ланцов с её слов только в доброй мере тешится. У них у всех есть, ради кого остаться и жертвовать. И кому, если не правителю, знать, что не всё во власти ограничивается силой воли и приказов.       Николай в этот день собирает вокруг себя исключительно тех, кому способен доверять в это тяжкое для них всех время. Нина должна была прибыть ко двору ещё неделями ранее, но в то мгновение, когда шпионы Тамары принесли весть о том, в компании кого сердцебитка пересекла границу, Ланцов перенаправляет её в Балакирёв. Ныне цвет стен пред их взорами неприглядно мрачный, но так они хотя бы знают, что следующие слова не покинут Зал военного совета без ведома государя. Он не может быть доподлинно уверен, кому известна правда о задуманных им речах, но если предположения верны, лучше бы им поторопиться с выводами и принятием решений. Полугодом ранее, Николай бы сам не поверил в эти правды, и если ему не удастся убедить в них присутствующих, одних приказов окажется недостаточно, чтобы спасти их жизни. Он поведает им обо всём, что сумел обнаружить за прошедшие месяцы. О дивном возрастании интереса к прославлению Джеля, что проповедуют во Фьерде. О притоке беженцев в городах, а вместе с ними и людей настолько богатых, что могут позволить себе выкупать добротные дома и окликать городских торговцев северной бранью. О «равкианцах», которые держат в избах винтовки и ножи с марками фьерданских производств, что удалось обнаружить благодаря людям Тамары. О гнусных оскорблениях гришей на улицах со стороны приезжих, что едва собирают на языках равкианские слова. Николай знает, что София была бы первой, кто ему поверил. Была бы той, кто не стал бы спрашивать о больших убеждениях. Она принялась бы думать о том, как защитить людей. Не было ни дня, в который он бы не жалел, что её не будет рядом в страшный час, но в то же время, сколько бы мужчина над тем ни раздумывал, он ни разу не рассудил, что мог бы принять другое решение. — Ты мог сказать раньше, — закономерно замечает Сафина, рассматривая своего правителя исподлобья. Её взгляд одаривает ядовитым приливом презренных настроений. Женя уже знавала правителей, кто поступал столь гнусным образом, но Николай предпочитает её не подводить. Прочие в этом зале имеют право утвердить, что Дарклинг безумец, но Ланцов не может позволить себя руководствоваться обидами и ненавистью, потому верит, что у его верного врага есть принципы и границы для достижения собственных целей и свершения амбиций. — Я бы не изводила себя ночи подряд, что ты отдал Давида Дарклингу подобно дорогой скотине. — Вся скрытность болтовни ради? — Мал с чудным непониманием хмурит брови, выступая подле другого края стола, напротив Зои и Николая. Этого паренька извечно хочется передразнить, случайная близость ко двору славно дурманит его разум, пусть и Ланцову приходится по душе присутствие солдат. На полях сражений погибают именно они, тщеславным правителям свойственно это не ценить. — Вторая армия всю свою историю принимает гришей из Фьерды и Шухана. Мы регулярно пропускаем беженцев через северную границу, если на фьерданских заставах то дозволяют. Предположим, что мы не говорим об Ос-Керво и Раевости… Стены Ос-Альты никогда не падали за всё своё существование. — Мы знаем историю не хуже тебя, Думкин, — слова Зои жестоки, но не тяжело приметить, что перебирая пальцами по дереву стола, она скорее соглашается, чем опровергает чужие убеждения. Среди них есть лишь один человек, кто мог бы знать летописи лучше других. Но Николай наведается к ней позже. — Но времена меняются. — И всё же, — выглядывая из-за спины своего заступника, молвит Миша. Николай не перестаёт себе напоминать, что Равка не складывается из таких, как он, Алина или Давид. Равка навсегда большей, своей самой значительной долей будет соткана из таких, как Миша, из простых людей. — Им понадобятся пушки и катапульты, чтобы пройти внутрь города. Ни одна армия мира не сможет незаметно пронести подобное оружие через границы чужой страны. — Вооружение — разумеется, нет, — Николай демонстративно разводит руками, задумчиво шагая из стороны в сторону за спиной Зои. — Но провести людей или завезти их через порты они вполне способны, — Дмитрий в то мгновение скрывается в тенях зала, простаивая подле дверей, ведущий в приёмные палаты. Другие не понимают, зачем допускать инферна до подобных «тонких» бесед, но рассматривая меланхоличный лик Румянцева мгновение, Ланцов знает, что не ошибается. Как и не сомневается в изречённых до того словах. Они сами следуют подобным путям, пытаясь вывезти беженцев из Фьерды. — Сколько гришей у них в плену? Десять? Два десятка? Даже стольких будет достаточно, чтобы в одночасье умертвить окраину города. — У Фьерды нет столько юрды-парема, — неуверенно напоминает Адрик. В его словах не пристало сомневаться, они с Леони проводят не первый год, шпионя для Равки на севере и выполняя опасные миссии. — Но у Шухана есть, — порывистый тон Зои не позволяет сомневаться в очередном дурном ветке их нелёгкого положения. Стоя посреди метели, нельзя медлить. Холод сожрёт и малого не оставит, обглодав кости. — И сейчас Макхи не останавливает ничего от того, чтобы продавать наркотик. — Дарклинг, — не разменивая час на пустые речи, Николай указывает на иную, жутко надоедливую «неприятность», что не прекращает преследовать их жизни. — И почему всегда всё сводится к Дарклингу, — Ланцов мог бы утвердить, что Надя произносит то со скукой. Но возможно, он лишь чрезмерно быстро привыкает к людям, что не боятся Дарклинга, потому что девушка пожимает плечами с заметной тревогой, так что даже Тамара разменивает интерес на беспокойство. Она выговаривает нечто одними губами, отчего Надя тихо смеётся. Но смиряя собственные представления о заклинателе теней, Николай находит важным поведать своим дорогим союзникам и то, о чём они с чудовищем говорили в их отсутствие. О некотором не напишут в учебниках истории. — Предок Чёрного Еретика — Леонид, взойдя ко двору, предложил моему предку — Евгению Ланцову, выгодный союз. Он помог превзойти осаду шуханской армии и отодвинуть их войско глубоко на юг, взамен на это прося признания. Дарклинг говорил об этом. В сговоре ли он с фьерданцами, подразумевает ли положение на северной границе или заурядно желает сбить нас с толку, я предпочитаю не воспринимать его человеком, который будет болтать спроста. Он предлагает силу, и до тех пор, пока у нас есть связь с Софией, я могу эту помощь принять или отвергнуть. — Ни одно наше положение не сводится к тому, чтобы принимать его помощь, — за словами Зои прокатывается дивный перебор голосов, что соглашаются с ней. Ланцов не может обходить стороной идеи того, как разумнее позволить их теневому врагу подступить ближе. Но люди вокруг него не пожелают идти за это, а значит, он должен искать иные пути. — Дарклинг не будет подставляться ради твоего имени, Николай. Он ищет возможность, когда ему будет наиболее удобно скинуть тебя с трона. Если нападению суждено случиться, мы не можем утвердить, не возглавляет ли его на самом деле сам дрянной Еретик. Однажды ему уже удалось захватить власть, — нетяжело заметить, как с этими словами меняется лицо Миши. Революции всегда стоят жизней, и тот переворот унёс с собой его мать. — Она права, — поддерживает шквальную Женя, говоря если не от высоты своего положения, то от сердца, зная о скверном порядке лучше прочих. — Дарклинг протянет тебе руку, а после ударит в самое сердце. Он станет помогать не ради одного народа, но и трона, который рвётся заполучить. — Князь Румянцев, до того вы были необыкновенно тихи, — ступая ближе к инферну и убирая руки с орудий, дипломатично отмечает Николай. Он может уважать чужую смелость, то сполна достойное качество, но в этом человеке всякий раз излишне легко спутать его с глупостью. Кладя ладонь гришу на плечо, Ланцов отводит его чуть в сторону, не выказывая внимания тому, с каким беспокойством подёргивается чужое тело под рукой. — Дмитрий, сейчас неподходящий час для того, чтобы думать о сторонах. И у меня нет роскоши рубить головы направо и налево. Откровенность не та черта, которую может себе позволить правитель, но я буду откровенен, — прав ли Николай или ошибается в том, с какой стороны стоит подходить к человеку фамилии Румянцевых, ему редкостно претят все эти дешёвые спектакли под час, в который ни в чём не получается быть уверенным. Надлежит покончить хотя бы с парой. Обёрнутая словами об откровенности ложь звучит в необходимой мере правдиво. Хотя бы Женя знает, что её правитель перекручивает правды, но кто станет о том спрашивать, если им удастся узнать больше? То не достойный подход, но так или иначе запуганными нервными людьми чрезвычайно легко управлять. — Я знаю, кому ты служишь. Я знаю это с того дня, в который твой отец, твой дядюшка, твой старший брат и твоя мать стояли передо мной на коленях в тронном зале. Я не могу заставить себя быть слепым, как были мои предки. Но знаешь, что хуже предательства? Глупое расточительство, — указывает Дмитрию Ланцов, не дожидаясь ответа. Инферн выглядит так, будто внезапно ему становится некуда идти, и походит на загнанного в тупик зайца. — Почему ты остался? — Я люблю свой дом, — незамысловато, но всё ещё с толикой присущей знатному человеку невозмутимости молвит Румянцев. Верно, реши он сбежать со двора, Дмитрий окажется отрезан от своего имения и ведущихся работ. Удивительная верность фамильному делу. — И с Дарклингом поехал господин Костюк. Я остался с вами, — кивает мужчина, выглядывая из-за фигуры государя и обращаясь к Жене. — Это справедливо. — Теперь он вспоминает о справедливости, — с высмеивающей мерой поддевает чужие слова Тамара, но Николай не позволяет обратить на то внимание, продолжая играть с убеждениями. — В одной только Ос-Альте находятся десятки гришей, половина населения дети и юные женщины, — есть большое сомнение, что инферну дозволили бы крайне важные известия, но непозволительно упустить возможность спросить хоть малое. Для Дмитрия это путь в один конец. Он не может знать, что его не убьют при дворе. И в тот же час он лишится головы, если скажет излишнее, чего порядки Дарклинга не прощают. — Если ты что-то знаешь, сейчас время говорить. — Мне ничего неизвестно о том, что мы обсуждаем последние часы, — неуклонно заключает инферн, не стремясь ускользнуть, когда ладонь на его плече сжимается. Кто-то в зале вздыхает. — Наши люди знают о присутствии чужаков в городе и месяцем ранее вывозили ценные писания, чтобы бумаги не попали в неугодные руки, но о большем мы не были извещены. И ещё, — несложно заметить, как Дмитрий избирает слова, решает, что дозволено сказать, а за что ему подготовят скверную участь. — Ваш уговор. Дарклинг его выполнил. Скажем, что господа Костюк и Юл-Бо — те, кто способны создать противоядие от юрды-парема. Но дело о пропажах гришей… — О скольких мы говорим? — Николай присматривается, ему это уже давно известно, но он всё ещё не знает цифру. Заурядная истина того, что даже у Чёрного Еретика есть сторонники. Ему важно количество — понятие о том, против чего они собираются бороться. — О многих. — Госпожа Морозова может выдать положение, — звучит неуверенно над собственным плечом, стоит миновать Мишу в стремлении вернуться к центру зала. Сколь достойный воспитанник… Но если бы София могла или желала, она бы уже это сделала, а до сих пор Ланцов не находит в её письмах и намёка. Женя говорит о том, что бумаги могут проверяться, и ей приходится верить. Дарклинг не допускал подобные просчёты раньше, он не допустит их сейчас. Кроме того, у Николая найдётся и другой взгляд на положение собственной советницы. — Не может, — слова остепеняют чужой порыв. — Мы не знаем, где она находится, какие люди окружают Дарклинга и почему они ему служат. Если мы говорим хотя бы о десяти непричастных жизнях, София не сделает того, что подвергнет их опасности и постарается уберечь. Тем более… — Мы не делаем этого! — не привыкни Ланцов к крикливым дворянам и горластым генералам, пожалуй, он позволил бы себе возмущение. Совершенно дурная манера — перебивать собственного короля. Наперекор той Мал смело дожидается, пока Николай развернётся к нему. — Мы не говорим так, будто её и не должно здесь быть! Более недели пред отъездом Софии у тебя было для того, чтобы провести это собрание, но ты избрал сегодня, — гаркает мужчина подлинно сгоряча. — Когда она уже за сотни вёрст отсюда, одни святые знают, где именно. Почему мы говорим в её отсутствие? Какое право ты имеешь говорить о подобных вещах без своей советницы? — Я предпочту избежать перспективы, где одной из проблем в Равке станет заклинательница солнца зависимая от юрды-парема. — Я могу понять это! — солдатская брань режет спокойную манеру царственной речи. Прикрывая глаз, под стать словам Оретцева Женя качает головой. Подобный расклад дел ей тоже не приходится по душе. — Ты знаешь, что могу. Но оставлять её в неведении… — Не подозревала, что скажу это, но я согласна с ним, — в руках Тамары в этот час покачивается сталь гришей. Она мгновение переглядывается со своим братом. — Мы согласны с ним. Я почти борюсь с желанием выйти из этого зала прямо сейчас. Ты была в Белом соборе с нами, Зоя, — рукоять кинжала оборачивается к шквальной. — И после сотворённого с Алиной Апратом и всех преступлений Дарклинга, — вместе со словами сердцебитки, Адрик нервно ведёт плечом. — Ты поддерживаешь это? — Я поддерживаю то, что верно. Так будет лучше для её и нашего же блага. Святых ради! — ножки стула тяжело скрипят о полы, стоит шквальной встать, откидывая волосы за спину. — Мы точно все говорим об Алине Старковой? О той, кто бросится на ружья фьерданцев и отравленных гришей с голыми руками, если понадобится? Она подставится, желая защитить кого-то из вас, несчастных, и поплатится за это своей силой и свободой. А мы и вся Равка заодно за её жертвенные настроения потеряем заклинательницу солнца. Я лучше многих в этом зале знаю, чего будет стоить это молчание. И я получу хоть сотню её недоверчивых взглядов, но буду ходить с чистым сердцем, что смогла уберечь её от жестокости дрюскелей. Помнится мне, — обращается Назяленская к близнецам. — Это было первым интересом Святой стражи? — она внезапно сворачивает голову к Жене. — А ты чего молчишь? — Жду, когда ты закончишь убеждать саму себя, что поступаешь правильно, — укалывают шквальную слова Сафины. Она не встаёт и голос не повышает, но беспокойно прокручивает обручальное кольцо на пальце. В голосе лежит доля чудной усталости, стоит ей обратиться к своему царю. — Николай, я уже служила человеку, который просил меня следить, контролировать переписки, сжигать письма… Ты не можешь просить меня делать это вновь. — Я не стану. — Правильное решение, — указывает ему Женя. — Потому что я не предам Алину Старкову вновь. Я помогу тебе подготовить город и защитить гришей, но я не поддерживаю это решение. И я не стану отговаривать её или переубеждать, когда она разочаруется в тебе. — Я всегда думал, что она сказала вам, почему покинула меня, — легко перетягивая внимание на себя, Мал вскидывает плечами, явно стараясь звучать более уверенно. — Теперь я не сомневаюсь, что Алина никогда не говорила. Я знаю, что она не говорила, — повторяет он вновь, обращаясь к Николаю. — Будь то иначе, ты бы не совершил эту ошибку. — Возможно, её маленькое сердце полнится очень большим уважением к тебе, — без злого умысла растягивает слова Зоя, пересекая залёгшее между мужчинами напряжение.       У Ланцова имеются благозвучные догадки о том, что разделило больную хозяйку Керамзина и несчастную девушку с остриженными волосами — ту, которую он обнаружил неподалёку от Раевости. Но слова не для ушей всех присутствующих. — Я с удовольствием поговорю с тобой о делах душевных в более поздний час под… — Послушай же меня! — даже Миша дёргается, когда Мал бросает армейские перчатки на стол и принимается расстёгивать воротники военной формы, сдёргивая с шеи шнурок и бросая на стол связку из двух обручальных колец. — Я больше десяти лет живу с этим. Многие обстоятельства сложились. Последнее было мелочью — бытовым вопросом, но того стало достаточно… Может быть, я не решал дела целой страны, — молвит мужчина с показательным пренебрежением. — Но всё, что я сделал, это посмел думать, что могу вести дела вне присутствия Алины. Имею право решать за неё. Могу что-то умолчать, потому что не нахожу достаточно важным или желаю уладить заботы, как сам считаю нужным. Ничего не напоминает? — Я никогда не перестаю удивляться, Оретцев, — цыкает Николай. Его достигает смысл изречённых слов. Разумеется, достигает. Но он не может позволить им подсечь его волю. Они потеряли уже достаточно хороших людей и позволили Фьерде завладеть многими оружиями. Зоя знает это. Ланцов примирится с обидой и гневом Алины Старковой. Но её в руках Ярла Брума не переживёт ни он, ни сама Равка. — Сколь велико должно быть самомнение, чтобы сравнивать семейные заботы с правлением страной. — Может быть, мы разные, и это сравнение не имеет смысла. Но что тебя в моих глазах отличает от того же Дарклинга? — Надя охает вслед чужим словам, едва не вскакивая со своего места. Тамара преграждает Николаю путь, стоит ему направиться в чужую сторону, а Толя почти оттаскивает Мала за воротник в другую часть зала, приговаривая что-то о том, что при иных обстоятельствах ударил бы его за эти слова. — Повтори. — Вы оба лишь люди у власти, — сапоги звучно проскальзывают по полу, когда Мал смеет огрызнуться. — Которым необходима её сила и жертвенность. Ничего более. И ты считаешь, что помощь Дарклинга стоит обсуждения, но принимаешь решение о судьбе Алины в одиночку. Она будет права, когда не простит тебя за подобный поступок. Принимайте правду с честью, Ваше величество. Или вам нравятся только похвалы? — Вы двое ведёте себя подобно глупцам, — безжалостно замечает Зоя, отрезвляя. — Она права, — голос Жени пересекает зал, пока Мал поправляет свои одежды. Николай не сводит с него глаз, но скоро возвращается ко главе стола. — Куда мы перенаправим детей-гришей? Тех, кого не могут забрать их семьи. — Полизная? — предлагает Адрик. Его щёки отчего-то оказываются залитыми краской. — Это надёжная крепость. — Ос-Альта тоже город-крепость, и если падёт одна, ни одна другая нападки дрюскелей и фьерданских солдат не сдержит. — Керамзин? Сиротские дома не бывают первой важностью, там не станут искать, — срывается с уст Толи, так что Мал оборачивается к нему в горячем недоумении. — Мне стоит напомнить, что с приютом случилось после того, как мы уже раз перевезли туда детей? — Я могу предоставить вам место, — Дмитрий ступает ближе к столу, не позволяя усомниться в серьёзности своего намерения. Он обращается не к Николаю, а к Жене. — Особняк в имении княжеского дома Румянцевых. Мои люди восстановили нижний ряд стен. Разумеется, дом непригляден, но фьерданцы убеждены, что жизнь оставила эти земли. Наш кров послужит маленьким гришам пристанищем. — Мы не можем вывезти их на Золотое болото? — не спеша с решением, вопрошает Сафина своего правителя, сколь бы не имела слабость к судьбе именитого рода. — Дарклингу известно место. Он может выдать его фьерданцам, чтобы лишить нас преимущества. — Значит, это решено, — Женя согласно кивает юному князю. — Чем вы вообще собираетесь возвращать независимость Ос-Альты, если оборону держать не получится? — закономерно озвучивает зависшую над ними задачу Мал. — Прибывший с севера отряд невелик. У вас есть в распоряжении только городская стража и царская гвардия. А нам неизвестно, какую силу фьерданцы приведут с собой в цепях. — Именно поэтому вы здесь, — обводя взглядом солдат Первой армии, обозначает Николай. Это дело уже решено. — Вы пойдёте в Полизную и будете ждать там. Если вы не получите донесение об обратном, значит, фьерданцам удалось захватить столицу. В крепости вы дождётесь солдат, которые будут отозваны мной с южной границы, расскажете им о случившемся и выступите в сторону Ос-Альты под предводительством сопровождающего отряды полковника. — Людей в этот час там немного, скольких вы отзываете? — осторожно интересуется Миша, вторя плохо скрытому недоверию Оретцева. — Всех, — довольно хмыкает царь-лис. Всегда приятно удивлять людей. Одни смотрят на него как на безумца, другие с трудом удерживают интерес. Ланцов переглядывается с Зоей и Женей несколько мгновений. Только им троим здесь известна причина, по которой он может позволить себе подобную роскошь. Впрочем, свежа память, как не столь давно, дознавшись о правде, шквальная скинула Николая с причала в ледяное озеро. — У нас нет гарантов того, что шуханцы не решат напасть на границу, воспользовавшись положением, — верно замечает Надя. Чрезвычайно ценное опасение, но напрасное, отчего Ланцов спешит смирить беспокойство. — Сколь неприятное чувство, когда тебя недооценивают. — Уверена, — Зоя дивно закатывает глаза, вспоминая лик хорошо знакомой им обоим госпожи. — Этот гарант сейчас сидит в роскоши летней резиденции Ланцовых и бед не знает. — О ком вы говорите? — О чрезвычайно занятой и хитрой женщине, но простите, Ваше сиятельство, — садясь за стол, Николай позволяет себе удивиться. Он не намерен рубить Румянцеву голову, но знать бы, что заставляет инферна ожидать подобное доверие. — Я не стремлюсь делиться с Дарклингом подобными союзами. Над его ухом произнесут, верно, половину слов, которые звучат в этих стенах, я ведь прав? Дмитрий не стремится отрицать.

•

      Они начинают с детей. В скором наступлении празднований святого Николая не так-то тяжело разъяснить учителям, почему детей распускают по домам. Вернее, к семьям отправляются лишь те несколько, кому есть куда ехать. Некоторых готовы принять и чужие заступники. Но в одну из ночей большинство всё равно направляют к некогда прекрасному княжескому имению с достойно вооружённым сопровождением. Никто не может утвердить, как долго они не вернутся к обучению. Вместе с юными гришами отправляют и большинство портных — учеников Жени. После Ланцов удостоверяется, что священнослужитель Кирилл выполнил его поручение, и большинство пилигримов отбыло для паломничеств в западной части Равки. Толпа пред стенами столицы станет ничем, кроме живого щита, который их враги очень быстро пройдут. Затем Зоя диктует над рукой Николая изъявление о том, что на северной границе требуются люди, и они вместе составляют указ о том, что в ближайшие недели знать и чиновники верхнего города должны отпустить подчинённых гришей для службы во Второй армии. Лучше они столкнутся с бунтом и недовольствами, чем клетки дрюскелей пополнятся сотней живых орудий. Ланцов отказывается от идеи Зимнего бала, чем, несомненно, заслуживает неодобрение знати, которая будет танцевать на крови, если они прогадают со временем. Николай активно занимается вооружением. Велит подготовить не так давно забытые луки и арбалеты. В некоторые вечера царь-лис думает, что если бы мог, он бы перевёз от напасти всю Ос-Альту — каждого рабочего, ребёнка и всех улыбчивых торгашек с рынка в нижней части города. Но есть что-то, что под силу только святым, а они своей милостью издавна обделяют. Ланцов отправляет Надю и Адрика с указанием вооружить действующий корабль и укрепить Золотое болото. Люди вокруг него задают верные вопросы. А что с Ос-Керво, Раевостью и другими городами, которые могу подвергнуться нападкам? Николай предупреждает власть, военные собрания и местную знать в каждом из городов. Но если выстоит Ос-Альта, у них будет шанс вернуть свободу всем остальным. Равкианский флот может стоять месяцы и не подпускать фьерданские корабли к портам, это даст им преимущество.       Мужчина думает об этом, в каждую бессонную ночь. А таких становится удивительно много. Без монстра позволительно не спать и не бояться, не переживать о цепях и испитых ядах. В голове непривычно тихо. Многие из вечеров Ланцов проводит с письмами Алины в руке, уединяясь в верхней части библиотеки Большого дворца, где она так любила проводить поздние часы. Ему кажется, с каждым новым письмом девушки что-то меняется в том, как она пишет. Алина говорит о людях иначе, смотрит на них с разных сторон, с пристрастием рассказывает о своих планах и идеях. Меняется и то, как она говорит о Равке, как переживает о давлении на северной границе и о том, как люди переживут наступившую зиму. Госпожа-советница пишет об этих удивительных дорогах, которые Дарклинг может предоставить. И Николай признаёт, предложение в редкой мере соблазнительное. Он возносит перо над пергаментом. Капля чернил оставляет бесформенную кляксу. Щёки жжёт неясным чувством. На бумагу падает вторая капля, рядом с синим пятном разрастается другое — серое. Отбрасывая перо, мужчина сминает бумагу в кулаке, глубоко вдыхая и прикрывая глаза. Если они переживут это время, он ответит ей согласием. Обязательно ответит. Поддержит во всём, что она пожелает. Эта маленькая неприметная девушка наделена силой и нравом идти против самого Дарклинга, Ланцов избегает того, чтобы её недооценивать. Но пусть окружающие выищут иное, он верит, что между ними всё есть много сложнее, чем людям дозволяют видеть. Николай убеждён, что их Тёмный генерал не поступит иначе. Его жажда заполучить заклинательницу солнца должна удержать Алину в стороне от столицы. Дарклинг не позволит ей попасть в руки дрюскелей, ему никогда не будет это выгодно.       Стоя у окна, Николай усмехается. Багра говорит, что он глупее дворового щенка, когда мужчина предлагает ей покинуть Ос-Альту. И как ему удалось заставить её сделать это много лет назад? Возможно, он был более молод, настойчив и харизматичен! Дмитрий тоже их не покидает. У Ярла Брума его сестра, и он остаётся ради Ирины. Ланцов винит себя за избирательность, но не растрачивает час на сожаления, когда Мал, Мая и Миша успешно покидают город. Меньшее, что он может сделать для Алины, это отвести их от огня. Стражи, солдаты, гвардейцы постепенно разносят по городу вести и предупреждения, так что люди знают, что что-то должно случиться. Николай признаёт, что подвёл их всех. Заметь они раньше, у них было бы больше времени. Но теперь, как бы он ни считал, кто-то всегда умирает. На войне не бывает по-другому, но это не значит, что они имеют право примириться с гибелью людей. Незадолго до этого времени государю на стол кладут последнее из подтверждений своим догадкам. С границы присылают донесение, что фьерданская делегация покинула Равку, но их сопровождающие в Ос-Альту так и не возвращаются. Ланцов верит, им достаётся славное преимущество. В тот час, когда принц Расмус попадёт в руки равкианцев, положение дел изменится. Но до того им необходимо выстоять. Город может жить месяцы без снабжения извне. Не пустить фьерданцев внутрь видится обманчиво лёгкой задачей. Николай не перестаёт смотреть в окно своего кабинета. Белый снегов делает Ос-Альту бесцветной. Он знает крепость стен и силу людей. Но чего он не может знать, это куда простирается жестокость их врагов. Двери за спиной звучно хлопают, принося с собой порыв ветра, что улыбкой оседает на губах. Фьерданцы не предоставляют Ланцову такую роскошь как скука. Общество Зои одаривает его чем-то большим, чем бодрость. Точно разрядами молний, воздух вокруг шквальной извечно пронизан искрами силы и стойкости. Она может не являться Дарклингом, но Назяленская умеет делать свою работу, и она делает её хорошо. — Чтоб эти сытые мерзавцы подавились за утренней трапезой! — синюю ткань кафтана в широком жесте опускают на спинку одного из кресел, словно вещь оказывается слишком тяжёлой для того, чтобы носить её в стенах палат. Сварится она на дворян, некоторые из которых осмелились проигнорировать указание отпустить гришей из своих домов от собственных нужд. От того Зое приходится обивать чужие богатые пороги. С усмешкой Николай отступает к своему столу. — Тоскуешь по своей госпоже-советнице? — садясь по другую сторону царского стола, Зоя поднимает с золотого подноса бутыль с тягучей рубиновой жидкостью и склоняет ту над хрусталём рюмок. — Я думаю о ней, — исправляет Николай, хотя в другой час признает, что истинно подойдут оба понятия. Опускаясь в кресло, он протягивает руку к крепкому напитку. Звенит хрусталь. — Во время Гражданской войны она сумела обратить людей к себе и завладеть положением генерала Второй армии. — От безвыходности и с твоей руки, Николай. — У неё было сполна достойных учителей, — замечает Ланцов. Алине Старковой редко везёт с людьми, которые её окружают. Дарклинг, Апрат и сам Николай. — Когда правда о её жизни откроется, многие гриши могут обратить к ней свои взгляды особенно в борьбе против Дарклинга. — Ты спрашиваешь меня, как я поведу себя в подобном положении? — и мужчина задаст этот вопрос снова, если Зоя вновь так нахмурит брови, облачая лик в строгость и сталь. — Мне не придётся гадать. Ты сам сказал это, её положение было безвыходным. Люди хотели свою спасительницу из сказок и легенд, — выговаривает шквальная с толикой пренебрежения к тому, что люди чрезвычайно избирательны. Они любят заклинательницу солнца, но это не значит, что они полюбят Алину Старкову. — Она никогда не имела амбиций, чтобы стремиться к положению генерала, тем более если этот путь угрожает кому-то из нас. Алина сама избрала меня, Женю и Давида, собрав Триумвират. Ей необходима спокойная жизнь, в которой она может заботиться о любимых людях. — И как много мы знаем о тех, кому отдано её сердце? — Посмотри на Мала и Мишу, да хоть на любую сироту из Керамзина или ребёнка в Малом дворце. Николай согласно кивает. Но в то же время ему кажется, что один из этих детей однозначно выделяется из прочих.

•

      Николаю известно, что, вероятно, наступившее в этот день утро станет для них последним спокойным. Он не пытается бежать от этой правды. Беда героев и глупцов, они вовсе не имеют права бежать. Днями ранее в столицу прибывает гонец с вестью о том, что дрюскелей видели в пригороде Раевости. Это хорошо. Значит, их враги уже лишены элемента неожиданности. Внезапно и незамеченными им к Ос-Альте не подойти. Врата закрыли неделей ранее. Никто в город не приезжает, никто его не покидает. Предупредительный звон по улицам пустят сразу, как только хоть кто-то без дозволения решится подойти к стенам, но Ланцов сомневается, что фьерданцы станут нападать средь бела дня. Они намного лучше приспособлены к холоду и морозу, и они воспользуются тем часом, в который город ослаблен не только временем года, но и ночной порой. Дворцы стоят в центре города и послужат маяком для захватчиков, посему Николай велит гасить фонари и люстры, пока на двор не опускается непроглядная тьма. Городская стража проследит за тем, чтобы люди занавесили окна и не разжигали костры. Служащие через одного доносят «мы готовы». С теми же словами приходят инферны и фабрикаторы, что трудились над взрывными веществами, что теперь заложены на большинстве мостов между нижним и верхним городом. Система придумана для того, чтобы царская семья и чиновники могли укрыться и держать оборону на территории дворцов, оставив за собой внешние круги Ос-Альты. Но Николай использует её иначе. Застёгивая верхние пуговицы военного мундира, он проходит в Зал для совещаний. Внутри зажжены лишь несколько светильников на стенах, что делает палаты и множество рядов лавок редкостно мрачными. За спиной покачивается зимний плащ, который Женя велела пошить исключительно для этого дня. Он создан из той же ткани, что кафтаны гришей и в отличие от схожего на то мундира способен прикрыть голову. Есть что-то чудное в том, чтобы идти на поле сражений в новых одеждах. — Что может быть прекраснее задушевных бесед перед битвой? — мужчина чуть разводит руками. На разных сторонах прохода его дожидаются Зоя и Женя.       Шквальная, как доводится видеть, выполняет своё обещание и пропускает через перевязанные витки кудрей голубую ленточку в обмен на то, что Ланцов в этот вечер не делает непредвиденные глупости. С другой стороны того волосы портнихи заплетены в изогнутую косу, что спускается к плечу. Кафтан тяжелит пояс с оружием, которое в иное время она никогда не носит, а руки обтянуты тонкими перчатками, чтобы спрятанные яды не испачкали ей пальцы. На улицу опускается только ранний вечер, но солнце уже покидает их. Николай оборачивается на близнецов, что закрывают за ним двери и встают подле молчаливыми стражниками. Зимняя форма делает их фигуры ещё более впечатляющими. Дурное чувство бежит по груди. Хороший правитель всегда может определить, выполнит человек пред ним указ или увильнёт. И сейчас мужчина доподлинно видит, что Тамара и Толя не стерегут их от незваных гостей, они стоят на его пути. — Если бы мы собирались тебя убить, мы бы сделали это при свете дня, — условится Зоя, стоит руке дёрнуться к рукояти мушкета. — Ты говорил, что хочешь славную кончину. — А я уже раздумывал над перспективой внутреннего переворота, — смакуя идею, голосисто растягивает слова Ланцов. — Какой виток в истории бы был! Не то чтобы я не был бы воодушевлён и бесконечно очарован картиной того, как на твою прекрасную голову опускается корона… — В ближайшие дни стены либо падут, либо выстоят, — перебивает елейную речь шквальная. — И мы продолжим держать оборону. Третьего исхода не будет, и ты это знаешь. Я не умоляю достоинство твоих боевых навыков, но мы должны обезопасить страну от того дня, в который она потеряет своего монарха. У нас нет никаких гарантий, что тебя не станут пытать, или ты не погибнешь, попав под огонь. — Если я сейчас велю отойти от дверей, — Николай возвращает внимание близнецам. Следует отдать Зое должное, её слова не лишены смысла. Но уводить королей с поля боя будут не при его правлении и не в этой стране. — Вы ведь не сдвинетесь с места? — Иногда нам тяжело понять, как правильно поступать, — без угрозы в голосе объясняет ему Толя. — Ты велишь заботиться о Софии. Она велит заботиться о тебе. Но мы преданы вере и нашей святой, а её указ — защищать равкианского царя. — И если «защищать», — скрип кожи вторит жёсткому тону Тамары, не стремясь дозволять Николаю сомневаться в серьёзности их намерений. — Значит выволочь тебя за стены Ос-Альты в бессознательном состоянии, я это сделаю. — Прошу, повременим с крайностями, — голос Жени из-за спины рисует слова. — Ничего ещё не решено. — Что ж, пожалуйста, — отодвигая полы плаща, Ланцов разводит руками. — Можете усыпить меня, — рука склоняется в сторону Сафины, — опоить каким-нибудь из твоих чудотворных снадобий, да хоть остановить моё сердце! — Николай позволяет себе мгновение на наигранное раздумье. — Главное, не бейте по голове, это чрезвычайно плохо сказывается на моём внешнем виде. Чего медлить? — чудится, Зоя вздыхает. Она обладает удивительной способностью к тому, чтобы предугадывать его манеры. Но всё равно решает попытаться. — «Бессознательно» — единственный путь, которым вы сможете заставить меня покинуть Ос-Альту. Равка видела достаточно трусливых бесчестных царей моей фамилии, которые бежали, оставляя врагу деревни и целые города. Я не брошу своих людей умирать, чтобы через несколько дней встретить рассвет с их кровью на руках, — каблук сапога звучно пристукивает о пол. — Я буду стоять там и умирать вместе с каждым из них. Если я покину город, фьерданцы, шуханцы, да хоть сам Дарклинг — они уже победили. — Это поражение лучше, чем быть мёртвым! — с жестокой, присущей себе мерой указывает Зоя, должно быть, тая надежды вразумить. Женя на её слова согласно кивает. — Расставшись с жизнью, ты Равке не поможешь. — Это не заурядное «поражение». Вместе с городом я потеряю своё имя, доверие этих людей, и их волю. Они — единственное, что важно. Люди, которые вручают нам свои жизни. — Если мы не выстоим эти ночи, ты и так лишишься их доверия! — речь шквальной перебивает воющий за окном ветер. — Кто-то из них потеряет своих отцов и мужей, другие могут остаться без домов — они тебе этого никогда не простят и будут винить до конца твоей жизни, сколь бы славной она ни была. Ненависть некоторых достигнет даже твоих наследников. Невозможно нравиться всем. И это уж точно не обязанность королей. — Если вы уже всё решили, осторожнее с моим сердцем, — указывает Николай Толе, оборачиваясь через плечо. — Оно у меня чрезвычайно чувствительное, когда дело доходит до моих дорогих союзников. Но позвольте задать вам всем вопрос, в чём хороши фьерданцы? — В ружейном деле. — В убийстве, — наперекор сердцебиту цокает Зоя. — В кораблестроении, — Жене с её дивными словами почти удаётся поймать внимание Николая. — В пропаганде. Их общество уже десятилетия живёт во лжи и проповедях их правительства. Какие вести они пустят по Равке в моё отсутствие? Умру я или сбегу, я отдам им не просто город, я отдам им всю страну, — оставляя собравшихся с жестокой истиной на устах, мужчина направляется к дверям. Сердце бьётся ровно. Близнецы могут сколько угодно прямить спины, смиряя нужду сделать шаг в сторону, но они любили Штурмхонда, и они всё ещё на том судне, ведут сражения. Им нравятся его слова, всегда нравились. Не то чтобы Ланцов привычен к обратному. — Мы сражались сполна, чтобы забрать её у Дарклинга. Я не отступаю сейчас, чтобы отдать её на растерзание Фьерде.

•

      Дворцы остаются позади вместе с тем, как лошади пересекают тёмные пустынные улицы верхнего города. Грудь полнится скверным чувством от непривычной картины. Площади и нагие парки пустуют, люди не толпятся, чтобы проводить своего царя в добрый путь и подвести ближе своих детей. На Ос-Альту опускается ночь. Женя остаётся при дворе вместе с князем Румянцевым, парой портных, царским отделением целителей и другими жителями Большого дворца, кому некуда более идти. Многие из них должны уйти через подземные ходы, если положение дел станет прескверным. Зоя очень скоро отделяется от процессии Николая, чтобы встретиться с отрядом гришей, которые остались для того, чтобы помочь, если сражение перетечёт в город. Мужчина с сожалением осознаёт, что излишне давно не видел её на поле боя. Подлинно увлекательное зрелище, должно сказать. Если ему доведётся умереть в ближайшие сутки, он сделает это со знанием, что город останется в надёжных руках. Николай найдёт путь к тому, чтобы даже из могилы понаблюдать, как Зоя и солдаты Первой армии вернут городу его свободу. Но подлинным кощунством будет лишать народ своей персоны в столь тяжёлое время. Он не лжёт людям о намерениях, но всегда оставляет хотя бы один план за собой.       Канал Ос-Альты подсвечивает лунный свет. Небо, к удивлению, чистое. Сколь бы ни были плотно закрыты, врата всегда остаются самой уязвимой точкой в стенах. Особенно если это те двери, к которым ведёт главная дорога. Ланцов напоминает себе, что фьерданцы не знают эту землю, и они будут делать всё, чтобы облегчить себе путь через Равку. Николай спешивается с лошади только в нижнем городе, прибывая к рассредоточенному собранию из солдат, стражей, гвардейцев и городских добровольцев, которых становится всё больше с каждой ночью. Их царь не жалеет оружие и форму, а они желают, чтобы их семьи спали спокойно. Ланцову нравится здесь быть — вести сражения вместе с людьми, которые отдают жизни за их благополучие. Рука опускается к рукояти меча, когда один из солдат указывает Николаю за спину — вглубь улицы, откуда к вратам идёт небольшая группа людей. Немного, может, около двух десятков. Но кто бы то ни были, их не приглашали. В этот час народ должен запереть двери в свои дома, а не расхаживать по улицам. Вокруг государя разжигают факелы и поднимаются дула ружей. — Рановато вы стрелять собрались, ваше величество, — молвит один из выступающих, что первым выходит на свет. За ним тянутся остальные — мужчины и женщины, старые и молодые. Простыми их точно не назовёшь, Ланцов это видит, хотя бы по тому, как за спинами многих из них тянутся дула новеньких винтовок. На головах многих покоятся чудные шерстяные шапки на манер старой армейской формы. Процессии велят не двигаться ближе, но они останавливаются не сразу, стягивая плащи с плеч и выставляя на радость чужим взорам упразднённую форму опричников. — Мы решили, вы не станете брезговать лишней парой рук. — И каковы мои гарантии, что это пара рук не станет стрелять мне в спину? — Николай жестом указывает приспустить ружья. Нет ничего привлекательного в том, чтобы тыкать дулами в чужие лица. — Мы выдаём себя для того, чтобы защищать свои дома, как и многие другие вокруг. Я не поведу своих людей прикрывать вас собой, господин Ланцов, но большинство из нас оставило свои семьи и вполне уютные укрытия, чтобы быть здесь сейчас.       Николай знал, что Дмитрий доносит сторонникам Дарклинга в городе многие слова, которые летают по коридорам дворцов, но следует признать, он их серьёзно недооценивает. Они сполна упростят своему господину задачу, начни перестрелку прямо сейчас, ещё до выступления фьерданцев. Ланцов не располагает главной роскошью войны — доверием, но эти люди сидят в городе не первый месяц, и во время осады они продолжат прозябать в стенах подобно просохшей бочке пороха. Лучшее, что царь-лис может сделать, это найти этому пороху применение. — Если я пущу вас вперёд своих людей, пойдёте? — приветливая улыбка поигрывает на собственных губах, пусть и Николай не позволяет тяжёлому шёпоту ползти по толпе. Доброжелательности в жесте мало, и всем то известно. Выйти вперёд значит умереть первыми, ничего больше. — Пойдём, — без промедления кивает мужчина, окружающий его люд вторит согласным «так». — Пред вами или после вас, мы все падём одинаково. Только пусть ваши люди и вся Ос-Альта потом знают, что мы идём умирать за Равку не от вашего имени, а под знаменем Дарклинга. Это единственное, о чём мы просим.       Ланцов кивает. Если не переживут это время, то сдерживать слово уже будет некому. Но люди Чёрного Еретика чрезвычайно любят, чтобы их слышали. Так или иначе их слова разнесут по столице быстрее, чем тому успеют воспрепятствовать. Большинство солдат расходится в стороны от главных врат, чтобы находиться под покровом тёмных улиц и иметь преимущество пред врагом. Гриши Зои располагаются у ближайшей площади, а она сама поднимается вместе с Николаем и Толей на стены. Это будет долгая ночь. Впереди — в лесах, удивительно тихо. Они посылают гонцов в ближайшие деревни, но никто из них не спешит вернуться. Ланцов нередко оборачивается на потухший город, что охвачен ночным мраком. Он посылает по кольцам указ гасить фонари на смотровых башнях, обрекая город слиться с окружающими лесами. — Ты желаешь, чтобы мы умирали во тьме? — вопрошает Толя, стоя плечом к плечу с Николаем на ледяном ветру. Слова звучат редкостно поэтично. — Несмотря на мою любовь к публике и славным триумфам, будет лучше, если мы их ослепим, — упорядоченно надевая перчатки, разъясняет Николай, пока они двигаются к мостику между стенами. Двойное кольцо — удивительная система, которая стоит уже не один век. Внутри неё расположены тяжёлые пушки, хранится вооружение и порох. Те, кто служит на стенах, тоже живут внутри, а попасть туда можно только из города. — Если нам потребуется отступать вглубь Ос-Альты, за нами останется преимущество — мы знаем город, фьерданцы нет. — Как только их люди зайдут внутрь, из крепости Ос-Альта превратится в тюрьму, — указывает сердцебит, держа руки на перевязи, что тянется по груди. Он не лжёт. Город станет большой дорогой клеткой. Наперебой словам ветра вокруг стихают, заставляя обратить взгляды ко тьме, что тянется в другую сторону от главных врат. Зоя оставляет им сполна шансов, что врагов они смогут услышать. А фьерданцы редко бывают тихими.       Николай придерживает у себя меч, а на руки поднимает арбалет, мгновение дозволяя себе довольствоваться тем, как звучит хорошо пристрелянное оружие. На Золотом болоте славно совершенствуют их точность. Ему известно, что Толя не сделает от него и шаг. Он рядом не с намерением размахивать сталью, а для того, чтобы оттащить своего правителя в сторону в момент, который сердцебит сочтёт подходящим. Отводить взгляд от просторов за стенами непозволительно. Их враги выдадут себя с первым же зажжённым факелом или случайным выстрелом. Думы отравляют сполна дурные картины. До Ос-Керво две недели пути лошадьми, а значит, они не получат известия ещё продолжительное время. Среди ночной стужи внезапно становится теплее. На улицах даже не лают дворовые собаки. До сих пор дозорные не подают никаких знаков. Но Николай знает, что они не одни. Он освистывает дозорного, подавая сигнал, что проносится дальше по кольцу. — Присмотрись, — велит Ланцов Толе, не дожидаясь спроса, указывая на кромку деревьев в подлеске. Луна светит ярко, выдавая чужаков раньше, чем они сами о том догадаются. Играющей меж деревьев блеск походит на смертоносную россыпь звёзд. — Наши северные друзья очень любят броню из металла.       Вокруг них поднимается новый порыв ветра, обращённого к врагам. Значит, известие достигло Зою. Фьерданцы не страшатся вьюги, но надлежит хотя бы попытаться усложнить им задачу. Толя замечает верно, к столице никто не приближается, нежданные захватчики сидят в лесу. Как только они выйдут на открытый простор, на них обвалится град из стрел и пуль. От того незваные гости либо чего-то выжидают, либо надеются выманить солдат за стены. Где-то далеко — за спинами воют волки. С этого мгновения северные солдаты знают, что выдали себя. По округе проносятся щелчки, люди заряжают и поднимают оружие. Топот с деревянной лестницы отражается в ногах. На мостик взбегает солдат с прошением разрешить доложить. — У нас там под пушками смотровые хворого мальчонку нашли. Сидит весь, трясётся. Невменяемый какой-то. Куда его, Ваше величество? — Николай обрывает себя в намерении ответить, оборачиваясь вместе с Толей. Солдат оказывается озадачен промедлением. — Опишите. — Мальчишку-то? — сумбурно уточняет мужчина, но принимается перебирать понятия. — Так голодранец какой-то. Заразу небось на улицах подцепил, теперь лихорадкой и мучается, рядом с ним аж дышать тяжело от жара. У него ещё цвет кожи странный такой… Не то желтоватый, не то рыжий… — Он не голодранец, он гриш под воздействием юрды-парема, — низко в спешке проговаривает Николай. Он поднимает нос по ветру. Порох забивается в ноздри. Они стоят на бочке, которая в любое мгновение может рвануть. Толя подносит пальцы к губам, растягивая по округе звучную свистящую трель. Паника не лучшее орудие, но выбирать между смертью и смертью не приходится. — Всем отойти от главных ворот, покинуть смотровые башни и спуститься со стен! Они взорвут их!       Сердцебит безжалостно дёргает своего государя за плечо, не позволяя двигаться в сторону Зои и подталкивая дальше по кольцу, пока они оба не переходят на бег, смешиваясь с дозорными и стражниками. Если фьерданцы подкинули внутрь города инферна под воздействием наркотика, зажжённого неподалёку факела будет достаточно, чтобы рванули пороховые ящики, после пушки, и они все вместе с ними. Николай вместе с Толей грузно валятся на колени, закрывая головы, стоит очереди пуль рассечь стену пред ними. И стреляют из города. — Стоило ожидать, что перемирие с опричниками обречено. — Придержите заявления, командир, — велит Ланцов, поднимая солдата рядом с собой. — Их господин чрезвычайно горделивый мерзавец, такие не любят стрелять исподтишка. — Фьерданцы внутри…       Голос Толи обрывает мгновение, в которое небо над ними озаряется оранжево-красной вспышкой, что пятнами застревает в глазах. Уши закладывает от грохота, обращая каждый звук нестерпимым звоном. Николай носом налетает на какие-то перила, когда его вместе с остальными отбрасывает горячей волной, что искрами и поочерёдными вспышками зависает среди ночи. Все звуки иссякают. Собирая ноги у деревянного бортика, мужчина рукавом стирает кровь с лица, что стекает ему на губы и оседает на языке. Сердце заходится скорым бегом вместе с тем, как чужая хватка поднимает его, беря под руку. Сила сердцебита возвращает в сознание трель выстрелов и трещание дерева. Небо не перестаёт гореть красным. С воздуха сыплются обгоревшие осколки дерева. Ланцов почти запинается о чью-то ногу, но Толя не позволяет ему остановиться, пока они не достигают ближайшей лестницы, сбегая вниз по стене. Солдаты перекрикиваются друг с другом. Огонь поёт неподалёку, пожирая изломы. Картина у подножья внутреннего кольца ужасом свивается на горле — взрыв скинул некоторых с высоты, не позволив достигнуть лестниц. Николай подхватывает первое угодное ружьё, что оказывается свободным. Чужаки смеют отсиживаться на крышах домов, но они зажаты между Ланцовым и теми, кто сторожил ворота. — Сталь гришей, — напоминает Толя после того, как пуля настигает одного из солдат, но он поднимается вновь, выискивая стрелявшего.       Они не останавливаются ни на мгновение, обходя крайними улицами главную дорогу и надеясь взять фьерданцев в кольцо. Звучание выстрелов становится гуще и не теряет в силе. Как только они выбегают наперерез захватчикам, пули ударяются прямо о колонну крыльца, что служит им укрытием. Гришей Зои нигде не видно, но они отчётливо слышат, как раскаты грома сотрясают город, а молнии освещают ночь. — Стреляют равкианцы, — обозначает Толя, пытаясь выглянуть за изгородь крыльца и доставая из-за спины свой изогнутый меч. Щепки от попаданий сыплются ему прямо на лицо. Час вспомнить рассказы Нины о том, на что способна юрда-парем в теле тех, кто наделён силой корпориалов. — Солдаты Первой армии. — Они не подчиняются сами себе. — И тебе тоже. Мы мертвецы, если продолжим сидеть здесь, — отпихивая винтовку Николая в сторону, сердцебит поднимается вместе со своим царём.       Решение вести к каналу принимают в тот же час, не растрачивая время на промедления. Когда они минуют очередную церковь, Толя толкает своего государя в сторону, вынуждая потянуться за арбалетом. Выскочивший на них волк истошно скулит, когда меч подсекает его лапы. Рука шуханца собирается в кулак и, прерывисто визжа, животное падает замертво. На них выбегает пара гвардейцев. Не будь они открыты, Ланцов попытался бы этого избежать. Влияние отравленного корпориала со временем спадёт с их разума, но если помедлить сейчас, до того мгновения не доживёт ни один из мужчин. Николай нажимает на курок, обрекая пулю пронзить тело гвардейца прямо над сердцем, второй замирает под властью Толи и скоро корчась падает к земле. Издалека выступают ещё пятеро солдат, лишь у двоих форма отличается белым цветом и росчерками стали. Сердцебит не стремится нападать, они отходят за ближайшую стену, скрывая себя от захватчиков. — Мы не в твоих лирических сборниках, Толя, — речь перебивает то, как мужчины стараются выровнять дыхания. — И это не та часть истории, где ты доблестно жертвуешь собой, выигрывая мне время на перебежки. — Если бы ты хоть раз открывал собрания моей любимой поэзии, ты бы знал, что она не о жертвенности, капитан, — его взгляд обращён к небу, но ладонь сердцебита с исключительным упрямством упирается в грудь, пока Николай пытается выглянуть из их укрытия. — Зоя находится уже в верхней части города. Пересеки канал, и следуйте плану. Я заполучу вам время и постараюсь настигнуть этого несчастного гриша, из-за которого нам по хорошим людям стрелять приходится. — Он попытается порвать твоё сердце раньше, чем ты подойдёшь к нему близко. — Я буду ждать, что он попытается, — Толя раскидывает плечами, вместе с чем его ладонь сжимает руку Николая. Он склоняет голову в краткой безмолвной молитве пред тем, как они разделяются. — Я не умру сегодня, она со мной.       В знании о том, что преследователи серьёзно отстают, переставая пытаться подстрелить Ланцову пятки, нетрудно рассудить, что сердцебиту взаправду удаётся чужаков задержать. Читает ли он им стихи или пересекает горла мечом, времени выяснять не представляется. Положение Зои легко отследить по тому, где на небе собираются густые облака. Хочется верить, что Николай будет столь же удачлив, пересекая мосты. На другой стороне канала его дожидается пара гришей. В Равке тоже умеют взрывать, но для того необходимо дождаться, пока фьерданцы взойдут на мосты. Они стекаются к каналу довольно быстро, что значит, нет ошибки в их намерениях. Мерзавцев слишком мало, чтобы разрушить город до основания, они идут за тем, чтобы захватить власть. Фьерданцы на мосты не поднимаются, вместо того лёд в канале трещит и раскалывается, вынуждая ругаться себе под руку. Сколько гришей дрюскели привели с собой? Уровень воды во рву высится к берегам, собираясь в леденеющую массу. Будь на то час, Николай бы восхитился широтой находчивости, но вместо того он велит солдатам Второй армии бежать в сторону дворцов. Свет пожара в верхнем городе намного тише, отчего мрак ложится на плечи, пока мужчина не достигает открытых на распашку золотых врат.       Это место остаётся нетронутым. Зоя добралась сюда первее своего правителя, а значит Женя, Дмитрий и другие их союзники уже должны быть под землёй на пол пути из Ос-Альты. Но надежда на то гаснет вместе с тем, как у ступеней Большого дворца на Николая выступает один из волков. Животное скалится, но не нападает. Как там любят говорить фьерданские дипломаты? «От равкианского короля воняет гришами». С клыков животного на снег капает что-то тёмное и вязкое. Губы кривятся, когда мужчина позволяет достанному из-за спины арбалету выстрелить, пронзая болтом голову волка. Вероятно, это спасёт жизни пары-тройки гришей. Как дрюскели оказываются здесь быстрее них? Стены Большого дворца в этот час предстают обжигающе холодными. Кровь давно высыхает на лице, а нос, стоя неровно, неизбежно немеет. Николай может ходить по этим коридорам с закрытыми глазами, и впервые ступает столь осторожно, не смея опустить арбалет. Врагов не придётся искать в крыле для слуг, потому ноги сворачивают к правительственным залам и кабинетам. Ланцов думает о том, что мало вещей сложились бы иначе, реши он бежать. Мужчина мог бы потешить волю прекрасных дам, которые уже жертвуют излишне многим ради этой страны, но он всё равно бы вернулся к изначальному плану. Так или иначе фьерданцы обставят пред людьми всё так, будто Николай сдал Ос-Альту без боя. Но несмотря на то, что сражение это было заранее проиграно, уступать их аппетитам он не станет. Без помощи с юга им город не вернуть, но и оставлять его под полной властью врага непозволительно. А к контролю над тем, что творят их враги, есть всего один путь.       Лис ступает по коврам почти бесшумно, на глаза не попадается прислуга, хоть и по коридорам тянутся нити голосов. Вслед за чужим криком, что доносится из другой части дворца, ладони норовят взметнуться к ушам. Короли редко бывают удостоены временем на душевные муки. Мужской голос порывистый, так что нетрудно угадать, что боль терзает чужое тело. Другая, полная муки речь велит отпустить их, но едва ли фьерданцам есть до того дело. Ох, Толя будет страшно разочарован… Где-то сталь ударяется о камень полов. Где-то взвизгивают служанки. Северную речь расслышать легко, но рассудить о количестве чужаков не получается. Ланцов даже почти скучает по чудовищам Дарклинга. Он минует врата пустующего тронного зала и направляется к роскошному коридору, где наверх уходит виток белокаменной лестницы. Стоит пройти глубже, Николай мгновенно жалеет о собственной спешке, ныряя в ближайший коридор. Но чужая винтовка стреляет раньше наперебой выкликнутому Женей «нет». Держась дрожащими от боли пальцами, мужчина хватается за собственное бедро, неспешно опускаясь по ближайшей стене. Кровь расползается по одеждам тёмная и густая. Ткань трещит, настолько сильно он вцепляется зубами в собственное плечо, давая себе мгновение сесть. — Что же вы не встретите прибывших, господин Ланцов? Ваше гостеприимство широко хвалят во всём мире, — но он только жмурится, надеясь, что в глазах перестанет темнеть. Чужой голос доподлинно знаком, таится в памяти от той доли раз, когда велись переговоры на севере. Хевард Рэнке — генерал фьерданской армии. Редкостная сволочь. Только за последние два года его подразделения сожгли семь приграничных поселений. — Николай, уходи отсюда! — с дрожью успевает спохватиться Женя прежде, чем этот порыв пресекают. Убирать руки с оружия непозволительно, да только теперь перчатки оставляют на металле кровавые разводы. Мужчина до того не успевает рассмотреть лица собравшихся, чтобы расценить обстановку. Пути только два. Встать, поднимая арбалет, или… Николай сворачивает голову вглубь избранного коридора. Тени пред ним оживают, распадаясь на лоскуты и выпуская из мрака Багру в своём нетронутом величии. — Это не моя война, щенок, и никогда не была моей, но прекрати меня разочаровывать, — Ланцов чуть наклоняется вперёд, чтобы поймать брошенную ему трость. — И не запачкай дерево своей кровью.       Он находит в себе силы, чтобы кивнуть, хотя мука уже собирается в горячую испарину на лбу. Уйди Ланцов сейчас, он взаправду отдаст врагам не только город, но и всех равкианцев вместе с ним. Но Николай есть Равка, и Николай есть народ. Сдаваться непозволительно, а отступать вовсе некуда. Государь не станет. В книгах напишут, скажут «струсил». Но он выдаст себя фьерданцам не от страха или смирения, что город не выстоит. Он делает шаг из-за стены, чтобы встать между захватчиками и Зоей, Женей, Дмитрием, всей Ос-Альтой, а после и целой Равкой. Если их гости желают страну, ломать эту преграду придётся очень долго.

pov Дарклинг

время после случившегося

с Алиной в Ос-Альте

      Дарклинг усмехается. Николай хитёр и склонен к тому, чтобы желать выиграть всё. Избалован удачей в полной мере. А подобная привычка к роскоши бывает губительна. Погнавшись за несколькими добычами сразу, на охоте легко потерять обе. Впрочем, непозволительно обделять и восхищением. Мальчишка-Ланцов полагает, что продумал всё. Думает, что надёжно оградил от неприятелей Давида, Кювея, Алину, их оружие против юрды-парема, и даже Золотое болото. Верит, что победил, выторговав свою свободу от демона. Полагает, что силён достаточно, чтобы выждать, проявить терпение и вытравить врагов с их земли. Тогда — во время их небольших переговоров перед приёмом фьерданцев, Дарклинг спрашивал его, о чём славный величавый государь заботится больше — о стране или троне этой страны. Николай отвечает больше, чем осмелится любой другой мальчишка с державой в руке, ведь «трон мой есть путь к тому, чтобы вершить благо Равки». Красиво. И редкостно поэтично. Но Дарклингу верится, что того недостаточно. И последние события его догадки тешат. Что пока разгадать не удаётся, это с чем мальчишка будет выступать. Заклинатель не верит, что Ланцов сполна глуп и способен отозвать людей с севера. В воздухе ему тоже не совладать. В крепости Полизной солдат не столь много, чтобы они могли отвоевать столицу. Что-то остаётся упущенным и недосмотренным. Еретик не ожидает более честной и справедливой игры от фьерданцев. В иной час он мог бы быть ими восхищён. Они имеют особый дух, склонный к радикальности. Они умеют вести войну, а северные нравы способны ломать. Фьерданцы не идут за одним только падением Николая, они желают поставить на колени и подчинить нечестивый народ, а для того необходимо знать, по чему стоит бить. Общество не умирает от болезней. Сначала у него забирают язык, потом культуру и историю, после веру — и забирают до тех пор, пока не остаётся ничего. Дарклинг видел это множество раз, как империи раскалываются и становятся прахом, как умирают целые нации. Но Равка падёт не при нём и не под смрадными манерами дрюскелей.       Он переставляет фигурки на старой карте, прокручивая в руке Жар-птицу и допуская малую беспорядочность движения. Давно воля избирает для солнечной госпожи эту статуэтку, хотя стоило бы велеть вырезать из дерева олениху с гордо поднятой головой. Эти животные благородны и не жадны до крови, но и изголодавшегося волка загубить способны. Способна… Сколько раз Дарклинг напоминает себе об этом, в раздумье упирая обе руки в дерево стола? Он остепеняет широкое липкое желание сделать шаг к дверям. Минует всего час с того мгновения, как мужчина узнаёт о произошедшем. В Зале правительства и военного совета, не приходится сомневаться, уже все собрались. Бегунки подготовлены к отбытию. Заклинатель судит, Алина не для плена и не для пыток. Не от того, что он видит её слабой, а потому что она не наделена одним из несметных даров вечности — терпением. Великое достояние молодости, но столь же губительное для неё и всего окружающего. Дарклинг не может позволить себе промедления. Даже само время способно выступать против него. Разумеется, у Алины есть её мальчишка-бастард и друзья-предатели, но многого ли приходится ожидать от этих детей? Узнай они раньше, Алина бы не поехала в руки к врагу одна. Её упрямство исключительно, и рассиживаться его госпожа бы не стала, но они отправились бы вместе — подготовленными. Но жизнь ставит их в иные положения. Ныне каждый час важен, и чем раньше удастся покинуть Малый город, тем меньше воды утечёт. Но и спешка — роскошь дураков. У него есть люди, которых необходимо известить и направить. Те, кто ждут указаний и рвутся взять в руки оружие. И многие, что готовы отдать свои жизни для того, чтобы дать им всем силу в этой войне. А они ведут не одну. Но время игр и принятия судьбоносных решений заканчивается.       Жизнь Малого города глубоко изменится уже в следующий час. Дарклинг спускается к правительственному собранию. Он видит лица генералов, командиров, опричников, знати в тысячный раз. Он знает их. Знает и то, кому и что стоит доверять. Может пройти ещё одно столетие, но одну способность любой человек на земле никогда не сыщет. Власть угадывать чужие судьбы. Какими бы союзниками его воля ни полнилась, Еретик не может быть осведомлён, кто из них выживет, а кто падёт. Но он знает точно и не спешит себя обманывать — одни в Малый город уже не вернутся, кто-то решит предать, некоторые лишатся рассудка среди ужасов войны, другие падут с ранениями, что навсегда прикуёт их к порогам собственных домов. Таков порядок. Сколь бы ни были ценны, какой бы силой ни обладали, они уходят и умирают, сменяют себя новыми. Это далеко не первый бой. И не последний. Солдаты тоже не первые, всегда похожие друг на друга и одной природой сотканные. Века стирают многие различия. Люди пред Дарклингом стоят, должно быть, всем живым чувствуя и уважая неозвученную важность. — Отряды готовы, — Иван выступает первым. Голос сердцебита заточён в сталь строгости и непримиримости, но его отличает нечто малое, но легко приметное. Всегда приятно слушать того, кто понимает значимость общих целей. В их голосе извечно находится нотка живого воодушевления. — С первым же указом мы отправимся на север. — Твои командиры не поведут солдат на север, Иван, — нетрудно приметить, как в непонимании люди возносят головы, щурят взгляды, пытаются выискать желанные ответы. Они выжидают, дают время рассмотреть карты и решить судьбы. — Вы направитесь на запад. Первые донесения о случившемся достигнут самых дальних сторон Равки лишь неделей позже. Но пятью днями ранее мы потеряли Ос-Альту, ещё раньше Раевость, — Дарклинг выдерживает это мгновение неверия, даёт правде осесть. Любой бы не поверил, любой бы пытался оспорить. Но правда такова, а голосить наперебой не посмеют. — Минула всего пара дней с того мгновения, когда было захвачено Ос-Керво. Равка подверглась нападению, от которого не оправится ещё многие годы. Месяцами ранее фьерданская делегация не приезжала для того, чтобы говорить о мире. Они желали пустить пыль в глаза нашему правительству, и в малой мере им это удалось. Подобный, как наши враги верят, роковой, — слово ломается на языке, теряясь в надругательстве. То не находится под сомнением, фьерданцы полагают, что сделали решающий ход. — Удар начал планироваться в то время, когда фьерданское войско приступило к осаде северной границы. Им требовалось время — они проникали внутрь наших земель. Жили в наших домах. Ели с наших плошек. Пили из наших родников, — каждое слово подстёгивает, усиливает переживания, заставляет подпустить эту опасность ближе, осознать. Дарклингу нужны все эти направляющие чувства — гнев, отвращение, страх. — Ходили среди наших родных и друзей. И теперь они полагают, что достаточно сильны, чтобы изменить ход правления и подчинить Равку себе. Фьерданцы используют гришей как живое оружие, в чём юрда-парем служит им добрую службу. И жизни наших братьев и сестёр до сих пор являются их величайшим преимуществом. Милостью того, стены Ос-Альты пали, — где-то в дальних сторонах зала прокатываются тревожные перешёптывания. Люди суетятся, навсегда уязвлённые подобной раной. — В час, когда это случилось, Равка замерла. Из столицы не поступают указы, люди в ней не получают донесения. Уже через две недели наши производства и шахты встанут. Многие поселения, а после и вся Равка окажутся отрезанными от продовольствия. Другие города возьмут голодом и неведеньем. Но врагов в пределах страны всё ещё мало, — Дарклинг знает, в какой час лучше преподносить надежду, и когда необходимо вложить в речь больше силы. Людям всегда нравится верить во что-то лучшее. — Пока они держат главные города, а их армия пытается пройти дальше за границы, у нас есть время, чтобы доказать преступникам, кому на самом деле принадлежит власть на этой земле. Они подняли свои судна неспроста. Если им удастся разбить равкианский флот, у нас будет лишь две недели до того часа, когда корабли Фьерды достигнут берегов западной Равки. Они надеются, что на суше не встретят сопротивления, — обёрнутое жеманностью изречение зависает под сводами зала. — Они не достигнут берегов, если судна встретят шторма и лёд, — Лука выступает вперёд от своего стола. Его лицо рисует что-то далёкое от улыбки и больше схожее на злобный оскал. — После Ос-Керво следующими их целями станут Ивец и Удова, — плечи проливного поникают, но он не теряет в лице. Молодым свойственно недооценивать то, с чем им придётся столкнуться. И Дарклинг подобное пренебрежение не терпит. — Не разочаруй меня, генерал Ришар, — шёпот завязывается среди людей, но он быстро умирает, пред чем многие взгляды обращаются к Ивану. Его лицо остаётся заурядным в своей хмурости, но заклинатель может почти осязать бег чужих мыслей. Он знает сражения в столице не будут схожи на столкновения армий на севере или юге. — Ос-Альта в скверном положении. Она более не защищена своими стенами. Ко внутреннему городу отрезано большинство мостов. Фьерданцы разоряют дома и, верьте, забирают оружие у людей. На случай восстания и для контроля над положением в стране они держат за пленников Николая Ланцова, двух членов Триумвирата, госпожу Софию Морозову, большую долю наших министров и чиновников. Также в столице находится Ярл Брум, — любые забавы в голосах присутствующих в мгновение стихают. — Расмус Гримьер, генерал Хевард Рэнке и щедрая горсть пленённых гришей, которых они используют для сражений. Даже если нашим людям удалось послать известие, связь с городом более поддерживать нельзя. Но в нём всё ещё находятся посол Ян Разумов, Надежда Воскресенская, — Дарклинг даже сквозь собрание людей может видеть, как Владим сварится над плечом своего брата, так что люди предпочитают отойти в сторону. Это сполна отличает их от Михаила и Валерии, что в безмолвии ожидают очередные трагедии, что не прекращают их преследовать. — Дмитрий Румянцев и Алина Старкова. Наше положение осложняет то, что пусть Николай и слаб, но ещё до захвата Ос-Альты он, вероятно, успел связаться со своими людьми — с теми, кому может доверять. И с теми, кого Дарклинг пока не знает, где искать.

•

— Ты уверен насчёт него? — вопрошает Кира ещё до того, как последний человек покидает правительственный зал. Её четыре десятилетия назад не заботило, слышат ли другие, её не заботит это и сейчас. — Ивана. — Утвердишь, ты справишься лучше? — в другой час они бы вели этот разговор иначе, но думы Дарклинга занимают картины того, как будет выгоднее зайти в город, а взор обращён к разложенному пред ним плану столицы. — В Ос-Альте необходим взвешенный подход, а не радикальная жестокость. — С каких пор тебя не привлекает моя радикальная жестокость? — Ей место у северной границы, — мужчина утвердительно постукивает пальцами по отметке Черности на карте, что лежит меж ними. Кира обладает редкой избирательностью к людям, которые их окружают. Но в отличие от самого Дарклинга, её жизнь коротка, и подобная черта предстаёт закономерной. — Агне знает эти земли так же хорошо. Вдвоём вы будете исключительны. Люди Владима усилят это выступление. Мальчишке Ришар лучше быть рядом с водой. — Ты не избрал Ивана методом исключения, — на губах шквальной лежит больше хитрая ухмылка, нежели улыбка. Она живёт достаточно давно, чтобы не покупаться на заурядные уловки. — Это большая честь. Преуспеет ли он или падёт, его шествие навсегда войдёт в историю. Иван всё ещё молод. Ос-Альта помнит его. Тебе необходим кто-то, кто мог бы разуверить народ в воле Николая и вознести тебя в их глазах. Что ж, — девушка цокает, обрывая себя в раздумье. Её лик обретает затейливое выражение пред тем, как она спрашивает дозволение откланяться. И выговаривает в последний час, уже минуя порог. — Надеюсь в следующую нашу встречу обратиться к тебе, как к своему царю.

•

— Его убили, да? — Адриан сидит на краю закрытой постели, что принадлежит родителю. И когда он успевает посетить сады? В этот час близ своих шкафов Дарклинг растягивает по поясу широкий тяжёлый ремень. Ему нет нужды браться за ружья, но он имеет большое расположение к мечу. Сколь бы люди ни совершенствовали свои орудия, сталь всегда будет самым надёжным предметом в руке. Времени на разговоры немного. К палатам суверенного господина уже вызвали Михаила Румянцева, а минутам ранее опричник приносит весть, что сам Давид Костюк желает молвить с самозваным правителем. — Нашего волка. — Людям нужно всё могущество, что только доступно, — приседая, мужчина меняет колена, чтобы заправить ткань брюк в сапоги и накрепко затянуть шнурки. — Инферн, который забрал силу этого животного, очень поможет нам, — не протягивая руки к нижней рубахе, заклинатель поднимает дитя с постели, точно котёнка перенося к своему рабочему месту, сажая на стол — ближе к утреннему солнцу. Он мгновение придерживает ребёнка за плечи. — Прекрати трястись. Тебе не холодно. — Но мамочке холодно. — Люди никогда не будут благодарными за то, что ты страдаешь за них. Ты будешь подпускать к себе их боль и страдания, и они никогда этого не оценят, — Дарклинг слегка щёлкает мальчика по носу, вынуждая смотреть на себя. — Другие изменят твоим идеалам и никогда не придадут значения всей подаренной им жертвенности. Адриан, ты должен быть спокойным и сильным, — мужчина даёт словам мгновение осесть в юной голове. Они с Алиной изведут друг друга, если не пресечь это сейчас. — Дать своей матери время на исцеление и светлый ум. Люди смотрят на тебя, и в моё отсутствие они будут смотреть ещё пристальнее. Какое положение мы им демонстрируем, если ты мечешься от угла к углу подобно побитому щенку? Без меня рядом они придут за тобой. Люди, которым всегда будет что-то нужно, кроме тебя самого. Сила. Золото. Влияние. Это хорошо, это значит, что в тебе видят ценность. Но многие добиваются желаемого жестокими путями, и я не всегда буду рядом, чтобы тебя защитить, — Дарклинг указывает ребёнку на грудь. — Не позволяй никому видеть, что вот здесь. Запри это.       Адриан думает, что Алина не желает его видеть. Ему приходится объяснять, что на самом деле девушка не предпочтёт, чтобы видел он вокруг неё. Адриан думает, что она злится на него. Следует рассказать, что госпожа-мать гневается на своё окружение. Адриан твердит, что ей больно, и Дарклинг не стремится отрицать. Да, больно. Да, холодно. До обжигающей грудь агонии тошно. Он и сам это чувствует. Ей некогда заботиться о том, к сколь многому на своём сердце она позволяет им прикоснуться. Мужчина был в плену не раз, он знает весь смрад, ужас и муки, которые настигают закованного человека. Но то, как это переживает Алина, когтями скребёт тело. Её чувства живые, обёрнутые в человеческое понятие «слишком». Дарклинг не обратит на другие внимание, людские страдания в обыкновение его не достигают, а руки не дрожат. Но тревоги заклинательницы солнца норовят растерзать его на части. Или она старательно пытается утопить в них своего названого злодея. Мужчина знает, когда холод терзает её тело, голод кусает живот, горе удавкой свивается на шее, а боль норовит подломить кости. Задуманное обретает в голове иной окрас. Дарклинг может быть терпелив. Алина может быть милосердна. Нет сомнений в том, что она достаточно сильна, чтобы спасти себя сама. Но сол-владычица не будет одна этом пути, он этого не дозволит. Не тогда, когда они столь много достигли.       Мужчина никогда не ждёт, что она подпустит его к себе сразу. Алина Старкова наделена увлекательной чертой обращаться редкостно хрупкой и уязвимой, когда жизнь поступает с ней особенно жестоко. Она растрачивает всё могущество на заботу о своих друзьях, а потом посвящает дни и недели, чтобы вновь обрасти силой. Может, поэтому руки замирают на застёжках кафтана, когда по связующей нити идёт слабая рябь. Эта девушка обладает редкой способностью удивлять его. Взглянуть хотя бы на то, как она топчется на одном месте по центру его палат, должно быть, не имя силы различить полную картину. По её плечам спускаются белые пряди, хотя Дарклинг точно знает, что её волосы сейчас темны. Он подступает осторожно, точно лелея стремление не спугнуть загнанную лань, и касается одними кончиками пальцев её плеча, возвращая потерянной госпоже зрение. — Что я здесь делаю? — Твою мудрёную голову стоит спрашивать. — Должно быть, я потеряла сознание, когда села на пол, — мужчина не впервые повторяет стройное «дыши, Алина», пока девушка покачивается из стороны в сторону. Боли здесь нет, и оков тоже быть не может. Пришла ли она сюда неосознанно, потому что считает это место безопасным, или нашла к нему путь в злости, утверждать непозволительно. Но в этот раз она не пытается выстроить вокруг себя невидимую клетку, её глаза блестят от жгучего гнева. Картина минувших событий вновь складывается у неё пред глазами. Дарклинг не двигается, когда она хватает его за лацканы кафтана. — Ты знал?! Святые… Отвечай мне! — притопывает девушка ножкой. — Ты не мог не знать. — У меня были некоторые… Догадки. Господа Ришар сказали тебе не меньше того, чем располагал я. — И что же это за догадки такие?! — шипит она на него подобно вздыбленной кошке, не покупаясь ни на одно слово. — Ты мне скажи, — мужчина накрывает её тонкие запястья своими руками, но убирать их от груди не спешит. — Даже дети знают историю южных колоний. — Южные колонии были разобщены, когда на их берег высадились керчийские путешественники, — Алина выглядит подлинно озадаченной. — Они привезли на земли свои порядки и правление. — Так пишут в ваших учебниках, — согласно кивает Дарклинг. Он родился всего парой столетий позже этих событий, но Багра жила при них. — Но эта история написана победившими. Керчийцы заключили уговор с Новым Земом, чтобы получить доступ в южные колонии по сухопутной границе и землям Эймз Чина. Они знали, что приглянувшиеся территории богаты и плодородны и несколько лет переправляли людей на чужую землю. Поэтому когда керчийский флот высадился на их границе, они не встретили никакого сопротивления. Общество уже было захвачено и отравлено нравами чужого народа. Когда фьерданцы начали осаду границы, я понимал, что они преследуют некую цель. Но Алина, — в иной час подобное подозрение было бы даже оскорбительным. — Я не веду уговоры с дрюскелями. Мои шпионы знали, что фьерданские генералы покинули приграничные территории, но их след быстро затерялся на севере Равки. — И всё же помощь Николаю ты предложил, — не ослабляет упрямая госпожа хватку. И откуда берётся вся эта осмысленность в столь дурной час? — Он мог принять её когда угодно, — речь звучит много легче. — На севере или в блокаде нашего флота. Но он не стал, потому что знает, что у всего есть цена. И теперь он будет платить вдвойне. — О, я не сомневаюсь в том, насколько тебе удобен каждый его просчёт. — Я видел это уже множество раз, — Дарклинг тянет руки девушки на себя, не встречая сопротивления и ощущая отчётливо, как её тело слабеет. Связь укрывает сол-владычицу от страданий, но всё ещё отбирает силы. Он говорит прямо над её головой, до того елейно накрывая макушку губами. — Как падают города и целые нации под натиском врагов и слабых правителей, — Алина ворчит что-то у его груди, явно передразнивая словно «слабый». — Я не допущу, чтобы эта участь настигла Равку или гришей. И не позволю себе останавливаться перед любовью мальчишки-бастарда к короне, которую он не может удержать.

pov Алина

      В первый, подлинно роковой день, когда на Ос-Альту опускается темень позднего часа, Алина нередко думает, что она следующую за первым мраком ночь не переживёт. Эта свернувшаяся на теле змеёй боль её выжжет. Чужой неприглядной милостью в зале находится ушат холодной чистой воды, и они тратят её на то, чтобы промыть раны на голове девушки и от раза к разу менять прохладную тряпку на её лбу, пока лихорадка терзает изнеможённое тело. Она велит себе не шевелиться, не говорить — постараться заснуть. Но в час, когда тяжёлая, точно раскалённая голова покоится на коленях Жени, мука лишь растёт, обращая очередной вдох нечеловеческим сипением. Воздух грудь не достигает, одна только агония. Алине больно. Когда к её губам подносят плошку с водой. Когда она что-то неразборчиво бормочет или проклинает очередную скверную участь. Когда её рвёт в каком-то из углов, а картина пред глазами не перестаёт кружиться и вспыхивать звёздами. Колотящая дрожь столь сильна, что девушка может слышать стук собственных зубов. Нередко Женя и вовсе накрывает голову подруги ладонью, придерживая и поглаживая. С трудом удаётся различить треск ламп, как и отделить одни голоса от других. Кто-то приходит и уходит. Кто-то кричит, обращая кошмары явью. Горячка жжёт слезящиеся глаза и щёки. Свечи и горючее освещают зал в достаточной мере, но их всё ещё недостаточно, чтобы развести огонь в хотя бы одном из каминов. Вероятно, Дмитрий мог бы помочь, но он редко реагирует на их речи и связывает одно слово с другим.       Алина верит, дневная пора её пощадила. Они разговаривали, или, вернее сказать, пытались разговаривать. Пред взором до сих пор выстраиваются картины страшных событий. Толя, закрывавший Николая собой. Женя, отказавшаяся бежать, потому что дрюскели забрали одного из её портных. Зоя, сдавшаяся, потому что кто-то должен быть здесь — кто-то должен отвечать за гришей и контролировать положение. Дмитрий отринувший бегство в надежде воссоединиться с сестрой. Николай, принявший решение, которое теперь навсегда определяет его судьбу и историю. Багра, передавшая своему неугомонному щенку трость. Мал и Миша живы. Судьба близнецов до сих пор неизвестна. Девушка способна принять чужие страх и расчёт, но чего она не может понять это недоверие, молчание и волю решать за неё. Сильнее прочего заклинательницу злит то, что Ланцов прав, — она никогда бы этого не дозволила, костьми бы легла, но дети бы спали в своих постелях ночью, а владения Малого дворца остались бы неопороченными. Её подлинно страшит знание, что она бы в чёрной мере условилась с Дарклингом, но многие люди остались бы живы. У Николая есть план. План подмена другому, потому что один побитый лис смеет ждать много от данной им силы и недооценивать нравы фьерданцев. И возможно, он сработает. Ценой сотен жизней и собственного имени. Как бы эти события ни были вписаны в историю, эта трагедия всегда будет кровью, бегущей по имени одного из многих Ланцовых. Алина не может, не соберёт силы стоять за это — за все эти смерти, за сиротеющих детей и за зверства. Будь он трижды проклят всем сущим, Дарклинг ждал десятилетие, чтобы воспользоваться положением, и теперь не упустит столь злачную возможность. Впору тем ужасающим мыслями в первый вечер плена фьерданцы приводят мужчину-лекаря, чтобы он мог осмотреть раны Софии, и это стоит Николаю нескольких часов переговоров. — Наконец-то щенок вспомнил, что он дипломат, а не просто мужик, — подначивает его Багра.       Едва ли то даёт многое. Без целителей ждать скорого выздоровления не стоит и вовсе, пусть и несчастной госпоже перевязывают грудь, забирая с собой хоть малую муку. На то нет сил, но от подачек захватчиков хочется плеваться, Алина не верит ни в одно из их благих намерений. И не может ужиться с мыслью, что не будь они все «важны» по какому-то неведомому праву, то их постигла бы судьба всех погибших и тех, кого ещё растерзают. Не стоит и гадать, Дмитрия держат именно с ними неспроста. Это мог бы быть любой другой гриш, но дрюскелям важно демонстрировать Николаю, Зое и Жене, что будет с каждым, в ком течёт кровь ведьм и «выродков» этой проклятой земли. Фьерданцы приходят и уходят — забирают тех, с кем желают говорить. Иным удостаивают, может, одну Зою. Они проводят ночи в ледяных стенах и едят за день кусок хлеба, но дрюскели всё равно боятся ведьму бурь, которая не перестаёт в них молнии метать. Правда, металл оков смиряет бури до скудных ветров. Но сколь бы ни хорохорился Ланцов, шквальная единственная, кому можно приписать широту боевого духа и непримиримого нрава. А не уступает ей одна только и Багра, которая вытравит их всех своими словами раньше, чем то сумеет северная сталь. Алина не понимает, к чему этот спектакль. Дарклинг сбегал и из худших условий — Багра, верится, способна тоже, так зачем весь этот показной фарс и бестолковая игра? В словах о том, что ей на очередном веку хочется понаблюдать, как они все поубивают друг друга, сомневаться не получается, да только сол-заклинательница на эту нелепицу не поведётся. В противовес тому она пробует беседовать с Дмитрием, но проку от всех намерений мало. Женя рассказывает, он не говорит с того часа, когда их взяли в плен. В довесок к тогда обвившей его бедро плети с шипами захватчики сломали инферну ногу, и пусть Сафина пробовала её перевязать вместе с попавшейся под руку кочергой, толку от того нет, пока дрюскели таскают мужчину подобно тряпичной кукле. Большую часть дня он даже не шевелится и бормочет что-то себе под нос со взглядом загнанного зверя. Ярлу Бруму нужен не он, а Михаил, который жестоко погубил отряд дрюскелей. И надлежит верить, Дмитрий им до сих пор ничего не сказал о своём брате. Алина огрызается на Николая в тот час, когда он смеет заурядно изречь, что винит себя за это. Его вина. Но одной вины недостаточно. Девушка верит, всё могло бы быть иначе, если бы один лис не решил, что знает, как лучше. Вместе они могли бы придумать более совершенный план. Говоря сама с собой, она повторяет, что точно могли бы… Но теперь все «бы» катаются у фьерданцев под ногами.       После первой ночи сол-владычица с трудом находит в себе силу открыть отёкшие глаза. Норовит выпрямить руки, и не сразу соображает, почему гремят цепи. В темноте неосвещённого зала день чрезвычайно легко спутать с ночью. Она слышит, как за дверьми ходят чужаки. Отчётливо слышит. Это не их земля. Не их дом. Не их право и никогда не станет. Алина норовит встать на ноги, но голова её подводит. Устраиваясь на возложенных под затылок одеждах, она тянется к Жене, выговаривая тихое спасибо. Сафина провела всю ночь бодрствуя, это неоценимо. Оказывается неестественно трудно — умыться, сделать глоток, сесть. Заклинательница покачивает кончиками пальцев, проверяя, что сила под ними всё ещё играет. Всё живое могущество вдруг плещется не в привычной мере широко, она едва не позволяет ладоням вспыхнуть. Солнце волнующимся теплом расходится по телу, так что нетрудно уступить его сиянию. Опасное незнакомое чувство. Нить в молчаливом противостоянии не дрожит, не смеет колыхнуться. Оказывается болезненно привычно начинать свой день вот так — за обсуждением государственных дел. Правда, нечто безусловно становится много иначе. То, как скверные чувства секут всякие взгляды, которыми Николай и Алина обмениваются между собой. В них и обида, и непонимание, и осуждение, и боль воедино схлёстываются, не уступая. Они разговаривают, но одновременно не говорят друг с другом. Наглец, конечно, пытается, но излишне многого за своё преступное молчание хочет. О каких временных перемириях с Дарклингом может идти речь, если Ланцов дозволяет подобный раскол среди их? Глупость. Госпожа-советница чувствует себя глупо. И обмануто. Царь-лис отпускает с уст какую-то забаву, и она впервые за долгое время не находит сил эту радость разделять. В городе кто-то может умирать прямо сейчас. Государственные архивы находятся под контролем врага — вся их история, все силы и слабости Равки, каждое значимое имя… Фьерданцами захвачены восемь из десяти министерских домов. Солдаты царской гвардии и городской стражи (те, кто выжил) брошены в темницы. Вторая армия оставлена без своего генерала. И сам Николай… Его губы сухи, а цвет лица редкостно болезненный, Алина стремится себе напоминать, что мужчина серьёзно ранен. Осматривает ли его лекарь? Сменяют ли бинты достаточно часто и промывают ли рану? Он обставляет это как незначительную помеху, но таков их государь. Верно, и смерть встретит с улыбкой. Стоит похвалить лиса-умника за то, что он отрезал путь фьерданцев к управлению равкианской армией и ведению боя на границах. Ни один, полученный из Ос-Альты указ не будет исполнен. — Они контролируют нашу казну, — заключает Зоя без излишнего пристрастия к словам. — Если они найдут хоть слиток золота, пусть похвастаются мне, — откидывая голову назад, точно беззаботно разминая шею, тянет Николай в неотъемлемом превосходстве. Трость покачивается в его руке столь бережно, словно величайшее из оружий. — В последний раз, когда я проверял, сундуки были пусты. — Рассказывай, Морозова, — вступает Назяленская вновь в следующий час, пока поникшая сол-владычица сворачивается в клубок на лавке. Но порыв осаждает нетерпимый тон Багры. Старкова посматривает на женщину нередко. И столько же подмечает, что та смотрит на неё. — Убери-ка эту фамилию со своего бескостного языка, вредная девчонка, — Зоя морщит с неприязнью лоб и, на мгновение кажется, что даже давит в себе порыв скривится, но оговориться не смеет. Едва ли её за это погладят по голове. — Можешь начинать перечислять, госпожа-советница, — не отступает шквальная, хоть и Алина на её слова только непонимающе моргает, гадая вернее, как собрать кости воедино. Николай не сводит со своего генерала глаз, подпирая голову рукоятью трости. Что-то в голосе Назяленской убеждает в том, что она совершенно не шутит. — В каких тёмных подвалах тебя держали, как морили голодом или принуждали Давида работать. Одно преступление, чтобы я могла велеть стрелять по Дарклингу со стен, как только он вновь посмеет здесь объявиться, — Зоя звучно и протяжно вздыхает, Багра смеётся наперебой её речи. Да так низко, что у сол-заклинательницы внутри всё замирает. Даже грудь не вздымается для следующего вдоха, настолько ей не по себе. Женщина только складывает руки на коленях, как стоило бы делать пред чаепитием или деловой беседой. — Давайте послушаем скромную мученицу. Сколь тяжёл и трагичен был её путь, — издевается Багра, и будь её очи открыты, Алина не сомневается, что взгляд вечности её бы щедро уколол. На иное не расщедрятся. — Много ли вы знаете, — стройно выговаривает девушка и сама себя ругает за спрятанные глаза. Не бери её лихорадка, щёки бы непременно залились краской. Лесной ведьмы в Малом городе не было и не могло быть, отчего же тогда сердце изводит тревога? Женя двигается ближе к боку подруги, беря ту за руку. Она слушает, как делают и все остальные. — Поумерила бы ты желание рычать и меряться правдами, юная святая, — один только голос принижает, осаждает в уверенности и силе, напоминая о давно обращённых к потерянной девочке словах. «Ты такая же, как и все». Сколь многое Багра предполагает и какие выводы делает? Это её — самозванной госпожи, секреты наделены силой разрушать. Багре они нестрашны. Её речь вдруг окрашивается безразличием, липкой неприязнью. — Мне здесь терять нечего, а тебе? — С каких стен кто-либо будет стрелять, Зоя? — древняя женщина показательно с горячим порицанием качает головой, стоит Алине не придать должного внимания её словам и обратиться к шквальной. Она не повышает голос, звучит вернее раздосадованной и уставшей. — С тех, что пали в одночасье? И кому выдадут ружьё? Неизвестно постигла ли стражников и гвардейцев иная судьба, нежели солдат Первой армии. — София, — отойдя к ведущим в Зал военного совета вратам, зовёт подругу Женя. Глубокая тревога заволакивает её лицо. — Давид для Дарклинга не многим лучше заложника сейчас. — Женя, ты веришь мне? — мгновение портниха кажется обескураженной. Её одежды грязны и измяты, а лицо заострилось от голода и сердечных мук, но невзирая на то её постава и изящный разворот плеч выражают одну только твёрдость. Неразрушенная. Заклинательница не перестаёт думать о том, что их доверия она не заслуживает, но может, в данный час, вера есть единственное, что им подвластно. — Я лучше других знаю, что Дарклинг контролирует каждый шаг Давида. И, вероятно, заберёт у него противоядие против воли, если возникнет нужда. Не позволит покинуть их убежище, чтобы встретиться с тобой, — произносит Алина осторожно, не желая ранить. И легко примечает, сколь внимательно слушает Николай. — Я всё это знаю. Но в то же время мне известно, что Давид получит плошку мяса сегодня на ужин и будет спать в тёплой постели. Ему есть, с кем поговорить, и его не держат в цепях. А теперь посмотри на нас, — сол-владычица поджимает губы с памятью хотя бы об одеждах Малого города и их тепле. Всё добро покоится где-то вместе с загубленными лошадьми. — Где вы вовсе были? — откидывая с лица волосы, вопрошает напористее Зоя. Николай на её вопрос лучисто улыбается. Должно, знает, каков будет ответ. — Откуда ты приехала? — Я знаю место, — Старкова почти хмыкает, пряча голову у груди. Безопасность Малого города крепка, будь их положение иным, она бы осмелилась говорить полнее. И как всё то объяснить? Усидеть на двух табуретках невозможно, сколь бы душа одной порочной святой ни пыталась. Она сама взваливает на себя ответственность за все эти сотни и тысячи жизней, кем бы они ни звались. Предатель ли, отступник ли или изувер, но они уже потеряли сполна, и Малый город будет стоять, пока живы его суверенные господа. Но друзья и союзники того не поймут, отчего Алине вновь тошно. Даже если то оставляет серьёзные раны на теле, она желает уберечь всех, сколь бы жизнь ни пыталась кого-то забрать. — Но я не могу сказать, — ответить никто не успевает, и мгновение не выдерживают. По телу бежит дрожь от протяжного хриплого мычания, с которым Дмитрий поднимается из-за стола чуть дальше по залу. Он с трудом сажает себя на одну из лавок. Болезненно видеть, как мужчина в привычной мере выпрямляет спину, но вновь сжимается от боли. Ничего в его теле не повяжется с понятием «благосостояние». — Что значит «не могу сказать»? — Там тоже дети, Зоя, — виновато изрекает Алина, но иных слов не находит. Она хочет утвердить, что Николай не возьмётся штурмовать или бомбить Малый город. Но после всего случившегося, в чём она вообще может быть уверена? — Невинные и те, кто нуждаются в убежище. — Дивное наречение для предателей, — являя собой монолит непринятия, Зоя взмахивает головой, как могла бы и заурядно отвернуться. Хотела бы сол-владычица показать им, как выглядит убежище, убедить, что в нём самом нет никакой опасности, но подобной роскошью она не наделена. Никто из них. — Большое ли теперь имеет значение, кто предатель? — Верно, не имеет, — без промедлений соглашается со своей советницей Николай, но тепло от его слов мгновенно остужают следующие. Уму непостижимо. — Наша задача придержать Дарклинга и его последователей в стороне от Ос-Альты. Он не упустит подобную возможность, и я с нетерпением… — Нет. Этого не будет, — почти гаркает Алина на него, раздирая горло болью, которой не найти ни конца, ни края. — Мы не превозносим выше всех бед невидимую угрозу из амбиций Чёрного Еретика. Ты имел бы право на эти слова, если бы не всё вот это бесчестие, — пальцы обводят окружение. И до скользкого чувства кажется, что Николай к нему подлинно слеп. — Вот это трагедия. Вот это самая большая угроза для Равки. Вот это твоя первая забота! Я буду противостоять чудовищам Дарклинга, если понадобится, но остальное… — Как велика вера девчонки в то, что она может совладать с монстрами, — зависает в стенах зала голосом Багры, пока Николай и Алина ведут безмолвные бои. В Ланцове не разобрать то, что он взаправду чувствует к словам приближённой госпожи. Хотя в тот же час она свою неприязнь не скрывает, никогда не умела. — Он попытается захватить власть… — Этого ты боишься? — Старкова вскидывает брови пытливо, не нуждаясь в ответе. Она не имеет намерений преуменьшить заслуги своего государя или унизить его, но в тот же час девушка заурядно разочарована. У них был шанс выиграть войну, защитить людей и, возможно, даже не уступить проклятому Еретику, но Ланцов разрушил его сам. — Или того, что люди посмотрят в сторону Дарклинга, раз ты не смог их защитить? Но вместо того, ты судишь о возможности кровавого переворота под чёрными знамёнами. Переворот уже произошёл. Ты можешь сколько угодно молвить о том, что контролируешь положение, но мы ничем не лучше пленников, — Алина чуть приподнимает руки, звеня цепями. — Прямо сейчас фьерданцы могут сжигать очередную церковь, и ты никогда об этом не узнаешь. Тебе нравится полагать, что ты знаешь всё о планах Дарклинга, но поверь мне, — она надеется, Николай сумеет разглядеть подтверждения этой правде в её глазах. — Ты не видел и малого. — Я всё не могу разобрать, ты говоришь как политик или святая? — трость постукивает по камню полов.       Девушка может перечислить многие свои титулы, которые люди надевают ей на шею подобно трофейным медалям. Но в глубине себя позволяя сердцу разнести по телу вину, она признаёт, что Ланцов спрашивает верно. Возможно, теперь он видит то, что видела и Эри. Угрозу. За дверьми обстановка предстаёт более оживлённой, и через боль Старкова пытается сесть ровно, чтобы не представать ни пред одной живой душой в уязвимом положении. Но когда двери открываются, внутрь не проходят дрюскели или чужие солдаты. Один только фьерданский посол ведёт двух людей рядом с собой, поддерживая разговор. Ближе они не ступают, и Алина почти открывает недоумённо рот, рассматривая картину того, как под купол зала входит Ян, держа Надю под здоровую руку. Раненное плечо мужчины добротно перевязано, а сам он одет в видные ткани чиновничьей одежды. Вместе с тем сердцебитка несёт на себе славное зимнее платье с рукавами фонариками, волосы аккуратно заплетены в венок на голове. Девушка высоко смеётся, поддерживая своего жениха в каком-то разговоре. Славно, в этом зале её желают убить не только фьерданцы, но и равкианцы. Совсем страх растеряют с подобными вольностями. Николай намеревается встать, так что Алина находит в себе силу топнуть каблуком сапога, привлекая внимание его и Зои. Старкова вертит головой, указывая выждать. Она отвлекает себя разглядыванием рисунка на стенах, но взгляд цепляется за сидящего в другой стороне Дмитрия, что походит в своём образе на живое определение ужаса при виде давней подруги. На противоположной стороне от него Надя мечтательно поёт под рукой Яна речь о том, что никогда не была в этом дворце и рада сопровождать своего мужа в столь увлекательный час. Две змеи, и Алина совершенно точно не подразумевает выдуманное звание как оскорбление. В словах господина Разумова легко разобрать то, что как дипломату ему доверяют разговор с Николаем, что вразумит Ланцова на более «плодотворное» сотрудничество. Но когда двери за фьерданским послом закрываются, оба гостя направляются только к одной госпоже. — Я велела спрятать её, а не тащить в пасть к волкам, — это не назвать бранью, но девушка не находит лучшего понятия. Наде не следует так рисковать. Подхватывая её за руку, Ян просит не вставать, но Старкова велит наперекор. — Помоги мне встать, — от рук сердцебитки тело затапливает покалывающее тепло, что облегчает боль. Пусть совершенно непривлекательна идея того, что она использует свою силу в этих стенах, но Алина благодарна за эти мгновения лёгкости. Выравниваясь, она забирается выше, садясь на стол. — Как вы прошли сюда? — Пока фьерданцы искренне верят в то, что дипломатическое сообщество поддерживает их, — девушка кивает Яну. Лишь «верят». Значит, захватчикам пока не удалось склонить в свою сторону чиновников. Скоро рядом с ними садится и Дмитрий, с трудом волоча израненную ногу, пока Надя придерживает его за руку. — Я умею дурить людям головы, это моя работа. — А в Равке все изменщики держатся вместе? — голос Зои рассекает воздух между ними. Женя теперь сидит рядом с ней, рассматривая их всех с другой стороны зала. Николай поднимается на ноги напоминанием, что послу должно говорить не с советницей государя, а с ним самим. — Господин Разумов. — Господин Ланцов. Не «ваше величество». Не «мой царь». Просто господин, как и многие другие. — Не сейчас, — Алина пытается одёрнуть Яна. День с самого утра задаётся уже сполна мрачно для излишних предательств и перебежек по сторонам. — А ты кто такая? — вместе с тем обращается Зоя к Наде, пока та набирает немного воды в ковш, чтобы осмотреть ногу Дмитрия. За девушку отвечает посол. — Госпожа Надежда Воскресенская. Младшая наследная дочь своей семьи, сестра почтенного князя Андрия и моя невеста. — А не староват ли ты уже для венчаний? — не с доброй мерой скалится Николай, выступая пред Яном. Ещё и венчаний с предательницей короны. Хоть и, как оказывается, понятия измены у них всех очень разнятся. Для подобных выходок нужна либо большая смеялось, либо глупость. Взгляд Ланцова обращается к Алине с зовом к объяснению. Она понимает, как царь-лис себя чувствует. Правда, понимает. И помнит хорошо, с приездом в Малый город эти истины обрушивались на неё также болезненно. — Не смотри на меня, — неспешно качает головой девушка, стараясь не причинять себе ещё больше боли. — Я уже говорила, ты понятия не имеешь о планах Дарклинга. — И они зовут тебя своей госпожой? — ударяет её Николай чем-то острее ножа, потому что вместе с тем на неё безмолвно смотрят Женя и Зоя. Старкова не пытается остепенить Яна в следующих словах. Он и сам знает, что царь всея Равки не зовётся дураком, Ланцов уже услышал всё, что ему требовалось услышать. Но спешить с выводами он не станет, предпочтёт говорить об этом лично. — Своей госпожой. Владычицей, если угодно. — Опорочишь имя Эри ещё раз, — Николай подкидывает трость, беря её посреди палки, так что мгновение Алине кажется, что он решится замахнуться, но рукоять всего лишь указывает Разумову на грудь. — И я покажу тебе, что ни раны, ни цепей не будет достаточно, чтобы осадить моё рвение отрезать вам язык, господин посол. Боюсь, с карьерой пустослова придётся закончить. — Эри и пальцем не пошевелила ради благополучия равкианского народа. — О, неужто? — испытывая взглядом, протиположно обвинениям с гордой мерой улыбается Ланцов, обрекая гадать о подлинном смысле своих слов. — Ян, отступи, — со словом Алины посол делает шаг в сторону, показательно откланиваясь и отходя в сторону, чтобы помочь Дмитрию. Его раны Надю не утруждают, но она утверждает, что кость настолько раздроблена, что даже Валерия будет собирать её часами. Противоположно тому, рёбра их госпожи исцелить намного легче, хоть и как сердцебитка девушка не может предложить многого. От взгляда Зои в этот час становится не по себе. — Тебя бы больше утешило, если бы меня держали в цепях? — Утешило бы. — Нет, не утешило бы! — перечит шквальной Женя, должно быть, не решая делать поспешные выводы. — А что?! — Зоя щедро пинает цепи ногой. — Скажешь мне, что в подобном положении я должна искриться от радости? Мы думали, что её могли пытать. А она, оказывается, с Дарклингом союзы за нашими спинами водит! — Я могу объяснить, — обещает им Алина. Она обязательно объяснит и придумает что-то, что не пронзит им сердца ядовитыми кинжалами. Старкова обращает взгляд к Николаю. Он должен её понять, не за тем ли он туда свою советницу вовсе посылал? — Не говори, что ты разочарован. — Я пока не растерял способность восхищаться столь славными ходами.       Девушка лишь признательно кивает в ответ. Она мельком смотрит на Надю или хотя бы на то, с каким неестественно милым выражением глаз Дмитрий смотрит на неё. Алина понимает, что спрашивать о задуманном непозволительно. Обида Воскресенских на Николая глубока сполна, так что вовек сол-королеве благодарить сдержанный характер сердцебитки. В этом зале трое раненных, и Старкова не может позволить себе обделить одного. Особенно теперь, когда Зоя явно с подозрением относится к обществу заклинательницы солнца. Слова Нади ранят ещё сильнее, для неё подобное прошение — всего лишь приказ, а приказы надлежит исполнять. Правда, в той же мере, с которой Алина благодарна юной госпоже, она желает щедро ударить Ланцова за недоверие, когда сердцебитка подступает к нему ближе. Для только обвенчанных пар принято говорить «стерпится-слюбится». Чрезвычайно хочется знать, стерпится ли у вынужденных союзников. У них уже есть один — общий враг, и того достаточно.       Удача в тот день явно не настроена благосклонно к сол-госпоже. Если она может знать что-то об ужасах плена, то они настигают её в то мгновение, в которое Ярл Брум бросает им под ноги её собственную дорожную сумку с выглядывающими из неё воротниками синих кафтанов. Но Алину проверяла их старуха-усилитель, дрюскели не могу верить, что она гриш. Страх на лице Жени в тот час может осветить всю Ос-Альту своими всполохами. Заклинательнице играет на руку только то, что её кафтаны не слишком отличаются от одежд, которые она носит как царская советница. Но как оказывается, фьерданцев интересует нисколько не её гардероб. По всему телу бежит холодная дрожь, когда Брум указывает на знамение Дарклинга, которое венчает одно из плеч. Чёртов Еретик. Конечно, он их интересует больше прочих. Старкова что-то придумает. Она всегда находит, что сказать и какую ложь сплести. Алина просит Николая сидеть на месте, но вся смелость скоро иссякает, потому что фьерданцы даже не дозволяют ей идти самой, а от их близости извечно становится дурно. Её приводят в заурядную приёмную Большого дворца, девушка почти запинается на пороге, когда видит внутри Ирину, что сидит в дальней части палат у окна и даже не поднимает голову, когда Старкову оставляют с одним из северных мужчин. Если она правильно помнит и судит, он является генералом армии, что возглавлял миссию по захвату столицы. Алина ожидает ножей и страшных щипцов из рассказов солдат, но не заурядного допроса, в котором слово «Дарклинг» звучит чаще, чем она слышала его в Малом городе. Девушка пытается сочинить историю о том, что вещь с чёрным знаменем сохраняется с времени, когда Еретик правил Равкой, но и сама знает, что звучит неубедительно. Она хорошо замечает, когда мужчине перестаёт нравиться её небрежная манера слов. Генерал твердит что-то про то, что они цивилизованные люди, и ей нечего бояться, но стоит Алине усмехнуться на подобное заявление, зубы скрежещут от того, насколько сильно мужчина ударяет её по лицу. Она ещё долгие мгновения не может глотнуть воздух, зрение заходится искрами. Щёку жжёт настолько, что девушка не уверена, осталась ли на ней ещё кожа. Челюсть сводит от боли, и она не уверена, что может вовсе открыть рот. Смотря себе под ноги, Старкова третий раз и пятый велит себе держать голову и дышать глубоко. Генерал говорит нечто про то, что ей надлежит сначала думать прежде, чем оскорблять людей, которые выполняют священную миссию их короля. В конце концов, фьерданец уходит, оставляя Алину дожидаться сопровождающих. — Не плачьте, — не сразу удаётся сообразить, что говорит Ирина. Для чего она вовсе тут сидит? — Они не любят, когда плачут. Это только распалит их желание над вами издеваться.       После того как сол-владычицу приводят обратно к друзьям, она уже не желает ни с кем из них говорить. Она не хочет объясняться пред Николаем, хотя заслуживает его объяснений в первый черёд. Она не обладает рвением оправдываться пред Зоей за то, что не была заперта где-то в подвалах Дарклинга освежёванной, хоть и знает, что шквальная имеет на эти домыслы полное право. Алина в беспорядочных движениях разбирает окровавленную дорожную сумку, которую ей оставили. Она отдаёт Жене пару тёплых одежд из Малого города, чтобы они с Назяленской не мёрзли в ночи, а сама заворачивается в оба своих кафтана и устраивается в одном из углов зала, прячась подле камина и прикладывая горящую щёку к ледяной стене. Солнце плещущимся жидким огнём в гневных настроениях норовит вылиться за тело, отчего не обращая внимания на остережения Николая, девушка позволяет рукам зайтись тёплым свечением, унимая её дрожь. Она не знает, может ли бросить разрез в цепях, но сила внутри поёт с великой широтой, так что заклинательница верит, ей хватит размаха.

•

      Алина стремится утвердить, что чувствует, как внутренности связываются в тугой узел, — настолько голод к ней беспощаден. Она не знает, как над ним властвовать, и отчего-то винит себя за аппетит. Куска хлеба недостаточно для жизни, только для жалкого нечеловеческого существования. Девушка делает маленькие глотки воды, чтобы хоть в крохотной мере обмануть живот, но едва ли то спасает. Бесчинно улёгшись в другой час на один из столов, они спят с Женей в обнимку, чтобы было теплее. Николай проводит ночи подле Зои, и однажды Сафина поёт над ухом подруги домыслы о том, как долго дворцовая прислуга обсуждала бы то, сколь непозволительно храпеть на плече у короля! Алина позволяет себе усмехнуться и мгновенно вспоминает слова Кая. Они всё ещё живы. Этой мыслью только и остаётся утешаться. Но чем позднее час, тем сквернее думы. Спрятав голову у груди Жени, девушка тихонько шмыгает носом. От слёз тело содрогается сильнее. Забава жизни. В один день госпожа, в другой никчёмная пленница. Девушка солжёт, если посмеет утвердить, что ей нестрашно. Дурно в полной мере с того часа, как тот дрянной генерал отвесил ей пощёчину. Она убеждает себя — это малая боль, и ей известны более страшные люди, но у неё начинают дрожать губы всякий раз, стоит припомнить хлёсткий удар, от которого зубы скрежещут. Умелая лгунья, но ни одного человека нельзя назвать умелым пленником, пусть и, хочется верить, Багра и Дарклинг эти звания присвоят себе с лёгкой руки. Алина нередко думает об Адриане. Знание, что он в безопасности и ест тёплую пищу, греет ей сердце. Она не находит место для вины, но знает, что мальчику неспокойно. Обижается ли он на неё, боится ли тоже? В этих раздумьях девушка проваливается в дурной поверхностный сон, от которого кружится голова. Скверность чувств обрекает падать, биться и морщиться от постоянных вспышек света, которых и нет вовсе. Заклинательнице кажется, что она сгорает изнутри, настолько ядовита эта агония. Солнце плещется в ней, точно в дорожном сосуде, и пьянит не меньше. Оно постоянно растёт и колет ей пальцы, желая освобождения. Кутаясь в темноту, девушка распахивает глаза, едва не задыхаясь во сне. Мерещится, что зовут. Голова покоится на свёртках одежд, на языке сухо, а всё окружающее стирается до чего-то однородного и неприглядного. — Алина. Не мерещится.       Она поглядывает вправо от себя. Багру где-то за углом дерева на другой стороне прячет темнота. Николай в солдатской манере разлёгся на лавке, голова Зои покоится на его груди. Шаг плывёт, стоит сойти со стола и напороться на образ Дарклинга, вальяжно сидящего на лавке дальше по залу. Но суждение ошибочно. От его плеч тянутся полы дорожного плаща, а на ногах поблёскивают тяжёлые армейские сапоги. Их почти не видно из-за длинного кафтана. Силуэт Еретика нечёткий, чуть прозрачный. Заклинательница ступает подобно загнанному зверьку — знает, пока она держится на расстоянии, монстр слеп. Но она сама протягивает ему руку. Осматриваться Дарклинг не спешит, его взгляд примерзает к кровавым линиям от колец на щеке и расходящемуся по половине лица краснеющему отёку. Алине чудится, что в кварце глаз отражается то, как монстры хлопают крыльями. Тьма в этот час держит её за руку. Но верно, и не мерещится вовсе, потому Дарклинг подводит её к одному из каминов с указанием на кованый крюк и велением потянуть. Со схожим звуком хрустит камень и проседает дерево. Обходя спящих и ступая к дверям с символом Еретика, девушка легко находит часть резных стен, что выпирает сильные обычного. За деревянной створкой оказывается небольшой спуск вниз высотой ей по плечо. Не дворец, а головоломка. Заклинательница не раздумывает, ныряя во мрак. Она знает эти коридоры. Была здесь… «Когда впервые пришла ко мне». «Мы с тобой поменялись местами», — жалуется Старкова своей тени. — «Теперь пленница я».       Из мрака не отвечают. Ведя рукой по сырому камню, Алина легко находит путь к Залу военного совета и идёт дальше. Все палаты, принадлежащие Дарклингу остаются нетронутыми. Видимо, фьерданцы взаправду боятся быть проклятыми. В чужой спальне темно и прохладно, спокойно и тихо. Девушка в излишне судорожном движении вцепляется в первое угодное покрывало и стягивает с постели, накидывая то на плечи и забиваясь в угол между стеной и кроватью. Она утыкается носом в ткань, глубоко вдыхая. Дарклинга здесь не было давно, но от вещей хотя бы не пахнет грязью, потом, кровью или испражнениями. Грудь содрогается в беззвучном рыдании, но по щекам не скатываются слёзы. До того плакать времени не находится. Заклинательница борется с мыслью — желанием всех захватчиков убить. Они забрали слишком много их жизней, они сожгли школу, они мучают Дмитрия, они… Слишком много «они», от которых хочется испепелить всё живое вокруг. И сама Алина заперта с друзьями, которые почти считают её своим врагом. Её тоже обманули и ничего не сказали, от того только сильнее тошно. Она не слышит топот, но тени пред ней собираются в человеческий образ, так что девушка забирается в покрывало с головой. Дарклинг вывел её не для того, чтобы рассиживать по углам, но Старкова не желает вставать. — Отвести тебя показательно, точно строптивую девицу? — Убирайся, — гонит его Алина охрипшим голосом, обернувшись в неприглядную ледяную ткань, не думая высунуть хотя бы нос. — Сиди здесь, пока фьерданцы не озаботятся, что в их клетке не хватает одного драгоценного зверька, — от одной мысли по коже бежит холод. — Или ты можешь встать и найти пищу для себя и своих маленьких друзей. — Будто тебя это заботит, — буркает девушка, шмыгая носом. — Голод сослужит тебе хорошую службу, изведя их всех. Даже руки марать не придётся. Боишься заскучать, если никто не будет путаться под ногами? — тело всё изворачивается, стоит Дарклингу лёгким движением скинуть покрывало с головы. Его пальцы в невесомой манере находят подбородок, вынуждая смотреть на себя. — Не на препирания тебе стоит силу растрачивать и не на рыдания на коленях у Жени. Думаешь, Брум или их генералы насытятся парой ран? Лёд не так хрупок, как их волчье терпение. Очень скоро они устанут от вашего молчания и непокорности, после начнут поливать дворцовые ковры кровью и упиваться вашими криками, — ноги заходятся дрожью. Сегодняшний удар есть заурядная щедрая пощёчина. Но Дарклингу приходится верить, фьерданцы не всегда будут так обходительны. — Смерть и голод покажутся тебе милостью. Они добьются своего, и кто-то из вас расстанется с рассудком быстрее, чем ты можешь помыслить. Думаешь, я знаю это всё понаслышке? — Алина не сомневается, что у мужчины в глазах не звёзды блестят, а сталь побеждённых орудий. — Я видел и проходил эти круги снова и снова — в каждый из веков… Щенок скоро осмелится думать, что он не ошибался насчёт тебя.       Дарклинг прав. Девушка не произносит эти слова вслух, но видит, как его уголки губ дёргаются вверх. Продолжая здесь сидеть, она только убедит Николая, что он был практичен в суждениях насчёт неё — она достойна лжи и молчания. В следующий час заклинательница уже передвигается по дворцу невидимой, обещая себе, что обойдёт его полностью в другую ночь. В кухне обнаруживается только служанка, заливающаяся слезами за одним из столов. Та спешит встать и поклониться, когда София является в дверях с корзинкой хлеба. Она знает, что это риск, но пройти мимо не может. Женщина говорит только то, что отпустила одну из девушек помогать «этим… северным», и она так и не вернулась. Прежде, чем отправиться обратно к Малому дворцу, Алина клянётся, что она эту служанку найдёт. Она их всех найдёт.

pov Дарклинг

— Фьерданцы пытаются нам доказать, — завывающий вьюжный ветер подхватывает слова Дарклинга, разнося по округе. Лагеря Киры и Ивана пока стоят около друг друга пред тем, как они разделятся у восточной стороны Ос-Альты. Заклинатель пребывает в дороге чуть больше трёх дней и находит важным посетить своих солдат пред тем, что их встретит в центральной Равке. — Что они здесь хозяева и что их никто не остановит. Они смеют верить, что имеют право поливать эти земли кровью её людей. Красть наших детей и женщин. Разорять наши дома. Решать, во что нам верить, по какому подобию строить семьи и как жить, — плащ бьётся в стороны, пока мужчина с заложенной за спину рукой выступает на небольшом деревянном помосте. Он не перестаёт рассматривать толпу. Наблюдает за тем, как лица людей становятся острее от нажитой годами ненависти и жажды свободы. Страх верный и славный союзник даже в наставляющих речах. Дарклинг чуть сильнее сжимает пальцы в своей ладони и мгновение наблюдает за тем, как Алина кивает в его словах. Он всегда дожидается её реакции. Люди не могут её видеть, но она желает быть с ними, видеть их и знать, с какими наставлениями они выступают. — Наши враги будут прибывать как нескончаемый дождь. Как болезнь, которая поражает эту страну уже столетия. Их станет всё больше. Их злое слово и жестокость стали не утолят жизни одних гришей. Эта беда настигнет каждого из нас, — мысли вторит другая. Эта война никогда не была об одном только противостоянии «неестественной природе» его народа, она о свободе и равенстве. — И отказника, гриша. И старого, и молодого. Всякого родного, друга и любого человека, имени которого вы никогда не узнаете. Но только если мы их не остановим. И нам есть чем ответить, — Дарклингу доподлинно известно, что так было не всегда. Ещё столетия назад даже сами гриши не стояли вместе и отнимали жизни друг друга с целью выжить, что близка им и до сих пор. — Вам подвластна вода, которая даёт нам жизнь. Подвластны огонь, что согревает нас, и ветер, который гонит наше слово по всему миру. Вам подвластна сама материя и человеческая природа. Можете ли вы держать меч или поднимать шторма, сама земля наделяет вас этим могуществом. И сейчас эта земля нуждается во всей силе, которая только может быть нам дана, — Алина повторяет за ним следующие слова, что сама же ему и поведала, припомнив из какой-то книжки. Они оба знают, что они заберутся людям глубоко в сердце. — Ради будущего детей и детей наших детей! Завтра может не настать для каждого из нас. Но если мы перестанем бороться, нового дня не будет вовсе. Наши враги сотрут все истории о нас. Они сожгут каждое имя, всю нашу историю, уничтожат веру, науку и литературу, изведут из памяти людей, — по толпе пробегает необходимые восклицания «не позволим!», «не подпустим!» и «остановим!». — Они погребут под землёй и пеплом наш язык и бесконечное колесо прекрасных цветущих культур. Но только если мы их не остановим, — повторяет Дарклинг, убеждая в силе и власти вершить свои судьбы. — Только мы решаем, встретят ли люди вокруг вас следующий рассвет. Только мы пишем эту историю. Историю о веках сопротивления, борьбы и жертв, которые никогда не будут напрасны. Потому что наши отцы и матери, наши предки, и многие люди до них сражались за одну цель. Чтобы быть свободными! — люди поют множеством совершенно непохожих друг на друга «да». — За право ходить по земле и не бояться смерти. Их старания не будут напрасны до тех пор, пока жив хотя бы один из нас. Читайте стихи, пойте свои песни, рассказывайте легенды, молитесь — покажите напасти, что мы всё ещё живы. Мы живы и не сломлены. И мы заберём то, что наше по праву! — Столь вдохновляющая речь, — мечтательно тянет Алина, пока они сходят с помоста. Верно, надеется, что Дарклинг не отличит, подразумевает ли она это всерьёз или лишь принижает его методы командования. — Людям необходимо это, — заклинатель возвращает на руки перчатки и кивает ожидающему неподалёку Михаилу. Чем раньше они вернутся к осушенному колодцу, что ведёт к пещерам, тем быстрее прибудут в столицу. На плечи девушки накинут кафтан, и пусть она утверждает, что о большем фьерданцы спрашивать не стали, мужчина не стремится верить в их милость. Он останавливается меж деревьев, не позволяя себе измениться в лице. Если в Алине Старковой есть нечто подозрительное, то это её спокойствие. — Ты не кричишь. Не пытаешься меня остановить. — Я хочу, чтобы люди Ос-Альты вернулись к своим жизням и были свободны. Я могу как тебя поддержать, — улыбается она с невинным выражением лика, словно слова не таят угрозу. — Так и выступить против тебя. И я обязательно верну тебе своё недовольство за все недели, что проведу на полу Малого дворца, пока я отдыхаю от твоего присутствия. — Я буду в Ос-Альте уже через четыре дня, Алина. — Что? — она почти отпускает его руку, выглядя не столько озадаченной, сколько напуганной, словно беда её ожидает за следующим углом. — Но я думала… — Что я позволю тебе неделями сидеть в их плену и бестолково скалиться, пока они не начнут тебя пытать? — Дарклинг протягивает ладонь к её лицу, одними костяшками пальцев ведя по нежной коже щеки, на которой теперь нарисован яркий синеющий отпечаток чужой руки. Губы кривятся, заточая внутри него ненависть, в ушах отражается крик изголодавшихся монстров. Этому фьерданскому генералу обещана очень страшная смерть. — Мы поедем Бегунками, после возьмём лошадей и не будем останавливаться. Щенок не единственный, кто строит планы. Мне нужно время до того, как отряды Ивана прибудут к столице. — И что же это за планы? — А ты подыграешь мне, если расскажу? — брови подымаются в незатейливой забаве. Будет лучше, если она ему подыграет. — Если мне понравится роль. Дарклинг не сомневается, что спектакль придётся его сол-госпоже по душе. Тот, в котором ей необходимо его ненавидеть.

pov Адриан

— Далеко ли собрался? — взирая на укутавшегося в чёрный плащ мальчишку, Мира вольно сидит на столе Дарклинга, свешивая к полам деревянную ногу и покачивая в руке блестящий кинжал. Который час они поджидают его здесь? — Это опасно, мой друг, — лицо извечно серьёзного Коли теперь тепло золотит льющийся с окон солнечный свет. Он стоит спиной к главным дверям. — Мы должны оставаться в Малом городе. Старшие господа это не одобрят. — Мне не требуется их одобрение, — буркает Адриан, сдувая с лица прядь волос. Голос обретает заговорщицкие тона. — Никто из них меня даже не увидит. — Если бы нас могли взять с собой, нас бы взяли, и… — Отойди от дверей, Коля, — наперекор указывает ему маленький заклинатель. Он не желает топтать чужую обеспокоенность. Но сейчас Адриан вернее подумает о ледяном гневе отца, которым обернётся собственное ослушание. — Это непозволительно — отпускать тебя, — кожа скрипит, стоит Мире отправить кинжал в ножны и спуститься к полам. Тёплые умные глаза заходятся искрами. — Но мы можем пойти с тобой.

•

      Пенёк, что становится ему укромным пристанищем, располагается чуть выше по холму. Оголённые и заледеневшие стволы деревьев, что чёрными в ночи шпилями высятся к небу, предстают диковинно грозными — старыми стражниками земли, что селят на сердце укол страха. Валяя в варежках комок снега, мальчик рассматривает один из лагерей гришей со своего укромного места. Дурманит ли их колючий живой воздух теперь, когда они вновь столь открыто ходят по земле, угадать трудно. Вдалеке трещат и мигают костры. Время близится к полуночи, и люди постепенно расходятся по шатрам и скромным укрытиям. Подвывает ветер. Они от дня ко дню скитаются по пустующим телегам, сундукам или ящикам с припасами, а ночью спят, завернувшись в шкуры под навесами крайних палаток, грызя сухари или разжёвывая сушёные яблоки. Мало кто знает младших детей почившего князя в лицо, а Адриана тяжело приметить и днём, и ночью. Дети в военных лагерях не столь редкое явление, некоторые военные подбирают гуляющих по улицам сирот. Другие же не отпускают юных от себя, если им не найдётся подходящего места. Грудь полнится неясным чудным переживанием за то, что Коле и Мире приходится путешествовать с ним, пусть и мальчишка изрекает, что пойдёт за своим маленьким «братом» куда угодно, а девочка любит приговаривать, что они без неё и зайцу шею свернуть не смогут. Адриан знает, что пока им нет места близ войны, но рядом с отцом ему всегда найдётся укромное местечко. В Малом городе они очень быстро изведутся от тоски. Ярослава направляется на север под предводительством Владима. Иван ведёт своих людей к Ос-Альте. Михаил с Дарклингом направляются в столицу, Валерия сопровождает генеральство своего брата. Мальчик отчего-то поднимает голову к небу, с которого неспешно сыплются снежинки. Гладь пред взором столь черна, что невидно даже звёзд. Губы на морозе подрагивают, но он верит, всему виной нехитрая грусть. Его матушка говорит, что хороший сон важен, но ребёнок делает наперекор. И ему неприятно. Неприятно оскорблять её наставления. В ушах чуть звенит, а картина мира идёт рябью. Он не дёргается, стоит тяжёлой ладони лечь на плечо, но ойкает протяжно, когда та же рука хватает его за воротник, поднимая с пня. Ноги заплетаются, обрекая бестолково осесть на хрустящий снег. — Вставай, — велит Дарклинг, грозно выступая из вьющейся тьмы. Костры вдалеке отражаются золотыми всполохами в его глазах. Его здесь даже нет, а округа всё равно замирает, не желая становиться предметом гнева Еретика. Борясь с желанием зевнуть, Адриан встаёт на ноги, не стремясь отряхнуться и нелепо морща нос. — Где тебе велено быть? — Адриан не имеет страсти к оправданиям, но и взглянуть родителю в глаза не смеет, нервно сжимая губы. Он знает, что ему велено. — Я обращаюсь к тебе, Адриан. Разве я был неясен в словах? — Не был. — Учись думать о последствиях. — Я лишь желаю быть с вами! — мальчик спешит объясниться, но внезапно чувствуется, что и всех слов на земле не будет достаточно. — Я не буду высовываться и могу быть полезен. Ты сказал быть сильным… — Сила не только в оружие, что ты держишь в руке, — Дарклинг слегка встряхивает ребёнка за плечо. Его тени не пытаются свалить с ног, но завладевают легко ускользающим вниманием. — Сила в терпении и расчётливости. Чего ждут все мальчишки мира, если я не могу верить собственному сыну. — Ты можешь мне верить! — Адриан почти повисает на рукаве своего отца. Чудится, что в глазах искрит, настолько ему хочется расплакаться. — Так покажи мне это, а не веди себя словно избалованное дитя, которому ни одна беда мира не страшна, — прежде, чем уйти, мужчина подталкивает маленького гриша в сторону лагеря. — Разбуди своих друзей, найдите командира отряда и просите лошадями отвезти вас к Ивану.

pov Алина

— Зачем тебе быть моей советницей, если у него ты можешь править, — в следующее утро Алина почти давится твёрдым куском сыра, который они передают друг другу с Николаем. Они делят лавку уже не первый час, пока девушка выслушивает поучения о том, что расхаживать ночью под дворцами небезопасно. Будто сидеть им в цепях безопасно! — Так бы я рассудил, если бы не знал тебя. — Это не так легко в действительности, как на словах, — по собственной щеке тянется синяк, от того речь сдавленная и неприглядная. Николай только качает головой. Не засматриваться на его сломанный нос не получается, хотя мужчину он совершенно не портит. — Мне верится, Ян был весьма точен в избранных словах по отношению к тебе. Ты хотя бы представляешь, насколько тяжело впечатлить правителя страны, которая не удостаивает тебя ни одним спокойным днём? — Ты думаешь, мне нужно это, Николай? — резче необходимого вопрошает Алина, чем обращает к себе грозный взгляд Зои. — Хоть что-то из всей этой лести, похвал и восхищения? Мне необходимо, чтобы все те люди в Ос-Альте были живы. Я желаю, чтобы дня, в который я уводила девушку от тела её отца, никогда не существовало. Я мечтаю о часе, когда услышу, что близнецы живы и здоровы, — голос чуть срывается от мыслей о Толе и Тамаре. Никто не видит их со дня нападения. — Я могла бы объясняться часами, рассказать тебе всё и даже то, что стоило бы мне очень дорого. Но ты признаёшь, что выбирал, в руки какого из злодеев нас отдать. Где Алине Старковой и Давиду Костюку будет лучше — в плену Дарклинга или фьерданцев? Мы для тебя разменные монеты? — если Николай Ланцов способен являть собой обиды, девушка надеется, что слова его обижают. — Ты посчитал, что моя сила излишне ценна для того, чтобы рисковать ею ради пары спасённых жизней. Выбор, который я бы никогда не сделала. Это бестолковое существование не позволяет мне сомневаться, что мужчины у власти никогда не перестанут смотреть дальше моей силы. Но я думала, что могу верить хотя бы тебе, — Алина произносит следующее тише, чтобы не тревожить головы остальных. Они редко друг друга так называют прилюдно. Ей всегда это понятие кажется излишне сокровенным. — Думала, что знаю своего друга достаточно хорошо. — Ты знаешь, почему я так поступил, — в обыкновение голосистый тон становится темнее. Прохладнее. Разумеется. «Ради благополучия Равки». — Верно, мне это известно. Ты утешен? — большего он от неё не получит. Не сейчас. Когда они выберутся из этой трагедии и вытянут за собой всех равкианцев, тогда они поговорят об искуплениях. — Ты разбиваешь мне сердце. Могу ли я снова заслужить милость солнечной святой? — Не так уж и нужна тебе моя милость, если ты смеешь ей подобным образом пренебрегать, — Алина отмахивается с какой-то непознанной до того безжалостностью. — Ты даже не можешь мне сказать, отчего смеешь оставлять южную границу без защиты, но ожидаешь от меня какое-то нелепое доверие, — слово комкается на языке, словно что-то теперь незначительное. Девушка выпрямляет спину. По крайней мере, она знает, что никогда не предавала Равку. — Да, люди Дарклинга зовут меня своей королевой. Вероятно, даже склонят предо мной колени, если то будет требоваться. Но если ты не забыл, я прошла для этого мученичество, смерть, бессилие и множество других вещей, которые пытались закончить с моей жизнью, включая самого Дарклинга и всех его тварей. Я никогда не просила этот титул. Но я его взяла ради гришей, Равки и того, чтобы у меня был шанс защитить тебя и нас всех, когда то потребуется, — заклинательнице отчего-то кажется, что потребуется очень скоро. Она вытирает рукавом влагу с припухших глаз. — Я надеялась, когда придёт время, стать мостиком к союзу и к тому, чтобы спасти тебе жизнь. Всё ради того, чтобы теперь обнаружить, что ты не считаешь меня надёжной и достойной правды. Слабой. Николай считает её слабой.

•

      Тем утром забирают Дмитрия и Женю. И если портниха возвращается через несколько часов невредимой, то Румянцева они не видят до самого вечера, и после его так и не приводят. Стоит признать, Николай весьма грозен в требовании объяснений, да только говорить с ним некому. Ни Ярла Брума, ни какого-то худого командира для подобной цели не находится, хотя врата в зал охраняет сполна дрюскелей, которые постоянно сменяют друг друга. В ночь, когда в коридорах перестают ходить, Алина вновь проникает в спальни Дарклинга, чтобы привести мысли в порядок и унять тревогу. Лик Дмитрия стоит у неё пред глазами. Позже она выйдет во дворцы, чтобы хотя бы попытаться найти инферна. В одном из шкафов Тёмного генерала обнаруживается коробка со сладостями — засахаренные орехи, шоколад… Хотя, возможно, она принадлежит Адриану. Но та почти падает из рук, когда девушка слышит постукивание из приёмных опричников. Заклинательница делает себя невидимой и закрывает ход под дворец, осторожно толкая двери в следующие, знакомые ей палаты. Роль сквозняка она принимает впервые. Но иллюзия быстро спадает с тела, в приёмной не обнаруживается никого, кроме Ирины, сидящей в одном из кресел. Всё ещё босая. Волосы заплетены в длинную худую бесцветную косу. Её пятка ударяется о ножку кресла, принося ранее услышанный звук. Алина мысленно извиняется за бестактность в речи. Не приходится думать, что в их положениях найдётся место для титулов. — Что ты здесь делаешь? — заклинательница осторожно двигается вперёд, не зная, желают ли её вообще видеть. Если сердцебитка обладает хотя бы половиной силы своего брата, она может умертвить свою гостью в любое угодное мгновение. Голова Ирины отворачивается в сторону от Старковой. — Ищу тишины. — Где Дмитрий? — тише спрашивает Алина, не ведая уместны ли подобные спросы. — Там, откуда я не смогла его вытащить, — слова сердцебитки не меняют свой окрас ни в одном из слов, но вдруг кажется, что она спешит добавить то, что её незваная гостья желает услышать больше прочего. — Они вернут его, если хорошо попросите, но не знаю, если для вас в том есть смысл. — Мы попытаемся, я обещаю, — забираясь в кресло напротив, Старкова винит себя за подобную бестактность, но засмотреться на железные браслеты, тянущиеся по рукам девушки, получается случайно. Это чуждо видеть кого-то столь «смиренным», неестественно спокойным. Но как видно, передвигаться сердцебитка может свободно. — Они дозволяют тебе ходить вот… Так? — Здесь нет Ирины, — девушка обращает к заклинательнице свой взгляд, но её лицо меняется всего немного. — Они зовут меня Брута. Это значит «поверженная». И Брута принадлежит им, подчиняется им, ест с их рук, прислуживает. Даёт, даёт и даёт… Она может ходить без цепей, потому что ей некуда бежать, да и зачем? По крайней мере в это фьерданцы верят, — тяжело моргая, Алина уступает дрожи. У её собеседницы приятный голос, но слова болезненно свиваются на шее, настолько они мучительны. — Вы молчите. — Ирина сказала, что ищет тишины. Дмитрий говорил, что он остался здесь из-за тебя. Хотел быть рядом… — Что ж, он Румянцев. Это то, что разлито у нас по крови. «Семья превыше всего после власти и силы». Даже если его поступок глуп, — заклинательница позволяет себе усмехнуться. Может, её голос совершенно не меняется, но речь Ирины выдаёт в ней старшую сестру. От её взгляда вдруг становится не по себе, хотя Старкова не чувствует, что чужая сила касается её. — Вы так неестественно добры. Вы меня не знаете, но предлагаете помощь. Когда много лет назад новость о появлении заклинательницы солнца добралась до Ледового двора, ваш образ казался мне чудесным. Я представляла себе прекрасную сказочную спасительницу в белом. Героиню из легенд, которая могла бы принести спасение, — Ира чуть склоняет голову набок, подлинно озадачивая тем, что десятилетие назад явление заклинательницы солнца миру взаправду было высоко обсуждаемым событием. Алине свойственно о том забывать при жизни в забвении. — Но я рада видеть, что ошибалась. Герои слишком быстро ломаются и не умеют выживать. — Почему ты здесь? Обстоятельства изменились, но я полагала, ты желала вернуться в Ледовый двор? — забывать о подобных «ужасающих» намерениях не получается. — Желала, — хмыкает Ирина безразлично. — Фьерданцы ждали десятилетие, чтобы заполучить возможность поразмахивать мной пред вами, словно трофейной тряпкой. Немудрено, что теперь они не откажутся от неё. — Почему ты «выбираешь» это? — Что есть «Ирина Румянцева»? — до того Алина убеждена, что ей не ответят. Вопрос излишне личный и, не удаётся сомневаться, болезненный. Она искренне удивляется, когда на собственный вопрос озвучивают другой. — Теперь лишь имя — ничего более. Большинство людей, которые помнили меня юной, мертвы. Много лет назад я должна была вернуться к своей семье в первый же черёд, но… — Что случилось там? — Много вещей. Слишком много за эти… Тринадцать лет, — пред тем, сердцебитка выдерживает паузу, точно ей требуется мгновение, чтобы вспомнить точную цифру. — Я расскажу вам, потому что знаю, что мой брат вам доверяет. И теперь у меня может быть не так много времени, а я надеюсь, что моя история будет вписана в фамильные сборники, — Алина признательно кивает. Если в том возникнет нужда, она перенесёт слова Ирины на бумагу. — Я едва достигла зрелого возраста, когда попала к дрюскелям. Я нередко сожалею о том, что почти не помню день, в который на нас с братом напали. Родители были так горды… Это был первый год, в который нам позволили путешествовать без сопровождения. И последний. Я никогда не перестаю думать о том, сколь бесконечна была боль нашей семьи в то время и сколь неутолимо горе, — с трудом можно не заметить, что Ирина почти не потеряла в речи, она говорит так же аристократично, как и её брат. Пусть и ни одно слово не наделено хоть малым чувством. Чужие глаза под стать тому пусты. — Наша природа всегда казалась мне неуязвимой — величайшим достоянием. Но когда ваш враг не знает чести и не следует правилам, полагаю, это многое меняет. Я не осуждаю вас за представления о моём несметном желании выбраться из их плена, — напоминает Ира о том, как заклинательница солнца в чужие спальни через окна проникала, так что не получается сдержать улыбку. — Первые пару лет оно было. Разумеется, было. Скитания от клетки к клетке, постоянный звон цепей, муки, голод… В то время я не нашла бы в себе нужды больше, чем та, чтобы это всё закончилось. Я никогда не переставала напоминать себе, что если бы не моя фамилия, меня бы сожгли на первом же костре. Но с каждым днём в чужих руках мне казалось всё больше, что огонь был бы милостивее, чем их хватка. Они желали знать такие заурядные вещи, которые меня до сих пор забавят. Подтверждения дворцовых сплетен, расположение производств или домов чиновников, законы нашей силы… Вы думаете, я молчала? Геройствовала на благо страны? — Алина одними губами выговаривает тихое «нет», которое от неё ожидают. — Я была лишь девочкой, звавшей своего брата и мечтавшей вновь открыть глаза на домашней постели. Тогда я могла рассказать им всё, что они желали, в надежде, что они отпустят меня. А когда слова закончились, я верила, что они избавятся от меня. Но потом, — легко уловить то, как Ира тянется пожать плечами, но её необычные оковы жест не позволяют. — Михаил сбежал из плена. Я знала, когда он попадал в их руки, и когда забирал жизнь кого-то из них. Как? Всю ненависть и злость за каждую свою неудачу дрюскели вымещали на мне. Я поняла, что всё ещё жива, когда впервые за долгое время почувствовала радость. Радость за то, что хотя бы моему брату удалось выбраться. Это дало мне надежду. Я стала пытаться — придумывать, как спастись. Когда ты получаешь кусок пресного хлеба или обрезки сырого мяса раз в неделю, пьёшь грязную воду с пола и постоянно истекаешь кровью, о малой силе можно говорить, — Алина ёжится в своём кресле, с сожалением отводя взгляд. Слышать это не столько тяжело, сколько нестерпимо больно. — Но я заметила, что они ждали, когда я сломаюсь. До того дня я никогда не переставала кричать или биться. Ярл Брум более практичен, расчётлив и хитёр, чем кто-либо думает. Он превознёс свой народ к идее, что смерти нам «мало» за одно наше существование. Великое расточительство, если нашу силу можно использовать себе в угоду. И главнее прочего, он убедил в этом своего короля. Фьерда отвергает нашу науку и считает существование гришей грязью. Ошибкой. Преступлением. Мы для них даже не рабы. Кто-то много ниже, — одна эмоция заклинательницу всё-таки достигает. Простая и понятная — злость. — Брум знал, что я ценна, но ему неизвестно и малое о нашей силе или науке, это стало моим преимуществом. Сначала я убедила их в своём смирении. Потом в покорности. Целительница из меня никчёмная, но я заставила их поверить в обратное. Собирала в памяти крупицы того, чему моя матушка учила Валерию. Я могла вылечить их там, где лекарства и врачеватели были бессильны. — Но ты… — Гриш? — по палатам проносится звук, о существовании которого Алина и не догадывается. Ира смеётся. Её голос мягкий, и в это мгновение она очень похожа на Миру. — Королева Агата так долго не могла иметь детей, столько неудач… Один родился хворым, и не должен был прожить и десяти лет, но всё ещё ходит по земле — сильнее, чем когда-либо. А потом рождается и второй мальчик, совершенно здоровый. Вы думаете чудеса при фьерданском дворе Джель устраивает? Фьердой управляют лицемеры и лжецы. Может, Ярл Брум и вознёс важность дела дрюскелей на вершину Эльбьена, но он не был первым, кто пришёл к своему королю с идеей, что пред тем, как убить, нас можно использовать. С некоторыми животными обращаются лучше, чем с нами в Джерхольме. Первое время, когда мне ещё не позволяли покидать наши клетки, моей работой было помогать замученным гришам, — что-то в голосе Ирины меняется. Но разобрать трудно, тяжело ли ей вспоминать об этих событиях, или в её сердце есть отдельное место для упомянутых жизней. — Стирать кровь с их тел. Переодевать. Успокаивать. Убеждать в том, что надо подчиняться. Дрюскели убили бы меня, если бы узнали, но я всегда старалась облегчить боль раненных, хотя бы погрузить их в сон. Я до сих пор помню одного юношу… Охотники сделали разрезы на его рёбрах и поливали морской водой, пока кожа не вывернулась, — Алина позволяет себе зажмуриться, не пытаясь убежать от страшных картин и владеющих словами горестных чувств. — Этот мальчик… Он был моим первым убийством. Я остановила его сердце. И хотела остановить своё. Я знала, что этот юноша прожил бы всего пару дней, страшно страдая, но ещё долго терзала себя его гибелью. В то время, пока я пыталась выстроить хоть малые отношения с фьерданцами, разные события случились. Меня обманывали, предавали, избивали, травили, морили голодом и жаждой, заставляли смотреть на муки других… Со временем я стала замечать, что не помню, как сидеть в седле, танцевать или держать меч. Я стала забывать стихи, которые сочинил для меня мой брат, и музыку, которой научил меня дядюшка. В другой день я не могла вспомнить, как звучат голоса моих родителей. Плен забрал у меня всё — даже имя. Каждый раз, когда я думала о возвращении домой, я понимала, что не верну к собственному крову ничего, кроме больного тела, — Алина кивает. Она понимает это. И видит Ирину пред собой сейчас. Она в нездоровой мере худая, её бедные волосы кажутся неживыми, а выглядывающие из-под платья ступни и щиколотки покрыты шрамами. — Но я продолжала пытаться ради своей семьи. Я была образована, это сослужило мне добрую службу. Я помогала дрюскелям общаться с иностранными пленниками. Пусть в цепях и под надзором, но со временем они позволили мне выйти из части Ледового двора, где держат гришей. Разрешили «ходить». Немногие пленники там удостоены подобной честью. Когда вы годами существуете среди одних только криков и рёва, это дивно слышать вновь, что люди могут спокойно разговаривать и смеяться. Это случилось под конец Гражданской войны, пока Дарклинг правил Равкой. Вы знали, что ему тогда удалось стребовать с фьерданского правительства возвращения десятка гришей в страну? — Нет, — и записи об этом она тоже не припоминает. Возможно, Ирина знает какие-то события неправильно. Возможно, упоминания об обмене пленными уничтожили. — Не знаю, на что он их менял, но это было нашей маленькой победой. Дарклингу, конечно, выдали только детей. Дрюскели считают их менее «удобными» и полезными, — Алина почти давится воздухом, так что сердцебитка останавливается в речи. «Удобными». В иной час Старкова возжелает расплакаться. — Я надеялась, что в один из дней я сама окажусь среди таких «десятерых». Мне известно, что вы враждовали, — указывает Ирина. — Но знаете, для пленных гришей и замученных детей в Ледовом дворе не существует этих распрей, когда они рассказывают друг другу сказки и истории по ночам. И они верили, что вы сможете спасти всех нас. Не какие-то герои или цари, которых веками не заботили наши судьбы. Вы. Но потом вас не стало, а гришей в Ледовом дворе становилось всё больше. Я старалась ради них. Фьерданцы доверяли мне всё больше. И почему не верили бы? Я терпела каждое их гнилое слово. Выполняла всякое указание. Не смела издать и звука, когда мне выворачивали руки и ломали ноги, когда швыряли от угла к другому. Я спасала их жён, братьев, стариков и детей от смерти, и они благодарили не меня, а своего жалкого бога. Я надеялась, что это терпение будет вознаграждено тем, что однажды я смогу сбежать и забыть этот ужас. Всё ради того, чтобы они позорно держали меня нагой и в цепях в секторе дрюскелей, пока охотники славили гибель моей семьи, — Алина не пытается их стереть, когда слёзы скатываются по щекам. Несчастьям и ужасам нет конца. Девушка сильно сжимает губы, чтобы не всхлипнуть. Человек пред ней несчастен в той мере, которая сидит очень глубоко на сердце и сдавливает его настолько сильно, что не остаётся ничего, кроме страданий. — Они даже не позволили мне прикоснуться к их кафтанам. Я так плакала в тот день. Надо мной могли надругаться хоть десяток раз, но я не переставала думать о том, что нет не только меня, но и их всех тоже. После того дня… Ничего не было, как прежде. У моей фамилии есть понятие «кровной мести». — Я знаю. Я читала об этом в собрании о Румянцевых. Это значит, что ты вольна забрать жизнь тех, кто погубил члена твоей семьи. — И они убили не только моих близких, но и меня саму. Но я жила не только ради того, чтобы потребовать плату за всё, что они сотворили. Я жила ради многих других гришей в Ледовом дворе, которые нуждались во мне. Ради детей, которые рисовали собственной кровью на холодном камне. Ради девушек, которые проходили через вещи, что мне были давно знакомы. В Джерхольме есть другие гриши похожие на меня. Сломанные, непомнящие своих имён и домов, безвольные, прислуживающие… Я умру, на моё место найдут другую, — Алина кривится, не желая вспоминать в этот час человека, которому принадлежат эти слова. — И если с кровью мне дана великая сила, я не позволю растрачивать её попусту. В ином положении я бы никогда этого не сделала, но я рассказала дрюскелям, на что способна. Что могу распознавать ложь в словах людей. Могу заставлять их говорить. Могу определить, сколько человек стоит за стеной. Как думаете, для чего? — Чтобы лгать, — не без труда догадывается Старкова. — Вчера ты сидела вместе со мной, чтобы уведомить фьерданцев потом о тех, кто лжёт, а кто говорит правду. И тогда в деревне вместе со мной прятался ещё десяток человек, и ты не сказала охотникам. — Как и о многих сотнях других, что встречала на своём пути. Я не выдала им никого, пока они верили, что забрали всех. Я не живу. Но за меня живут все те, кто не попал в руки охотникам. Дети и девушки, которых я смогла спасти от страшной участи. Самой большой ошибкой для дрюскелей стало то, что они оставили меня в живых. И я победила в тот день, когда окрепла их вера в то, что им удалось меня сломать. Я портила им всё и порчу до сих пор. Хотите знать, как я добиралась до каждого из тех, кто послужил в смерти моей семьи или причинил мне боль? — Алина не сомневается, что ужасы обойдут ответ стороной, но кивает, не желая обделять чужие жертвы достойным отношением. — Мне ничего не приходилось делать, они сами приходили ко мне. Я была «желанной». Ценной игрушкой, с которой можно было делать всё, что вздумается. А славные герои их короля подобной возможностью не брезгают. Я столько раз была под ними, что… Матушка говорила, это прекрасно, когда два человека любят друг друга. Я всегда была вдохновлена тем, что делили они с отцом. Иногда я гадаю, лгала ли моя мать. Когда я видела её в последний раз, я даже не целовала мужчину, хотя за мной многие ухаживали, — глубоко вдыхая и смаргивая слёзы, заклинательница улыбается, замечая, как Ирина прячет глаза. Это было так давно, а она до сих пор хранит подобную чудную манеру. — Я всё ещё не понимаю, почему, пытаюсь ли я сопротивляться или не реагировать, ничто фьерданцам не приходится по вкусу, — Алина прикусывает язык. Даже не «пыталась». — Но так или иначе большинства из них уже нет в живых. У кого-то остановилось сердце. Другие внезапно истекли кровью. Третьи не проснулись от лихорадки. Разумеется, кого-то мне пришлось оставить в живых, иначе бы в Джерхольме заметили закономерность. Но они все мертвы уже в то мгновение, когда касаются меня. Сколько раз я понесла от них, десять? Тринадцать? Я сбилась со счёта за прошедшие годы. Я заставляла себя истекать кровью каждый раз, выворачивала своё тело наизнанку. В этом моя сила была мне большим подспорьем. Однажды даже пред тем мужчиной, что сделал это со мной. Он избил меня после. Дрюскели — не люди и даже не звери. Животные бывают справедливы, фьерданцы никогда. По крайней мере не ко мне или другим гришам. Скажите мне, — тело от прошения вздрагивает. В словах лежит что-то от силы. — Вопрос, на который вы, мой брат и каждая несчастная душа так страстно желаете знать ответ… Когда Дарклинг наведался в Ледовый двор, какую часть меня он мог бы спасти? Что хуже могло случиться со мной, отчего я бы желала бежать? Я отдала своё место девочке-фабрикатору и проливной. Им было всего тринадцать и десять. — Он пришёл слишком поздно, — со словами примириться тяжело, но лучшее, что Алина может делать, это уважать выбор этой девушки, пусть и выбором это никогда не было. — Полагаю, вы можете выполнить для меня просьбу, — что-то в тоне Ирины селит на губах желание рассмеяться. Но заклинательница только улыбается, выговаривая тихое «разумеется». — В Ледовом дворе сейчас остаются сто семь гришей. Успейте с ними вовремя.

•

      Договор, заключённый между Николаем и принцем Расмусом, не позволяет фьерданцам убивать тех, кого защищает воля Ланцова — знать и чиновников особенно. Но без ведома ли своего принца или с его дозволения Ярл Брум это условие нарушает, за что Николай разбивает Ярлу висок тростью, и каждый под куполом Малого дворца приговаривает «жаль, не насмерть». Как и обещано, Дмитрия возвращают через пару дней. Он жив и дышит, но договор всё ещё нарушен, потому что надеяться на то, что инферн переживёт действие юрды-парема почти не приходится. Это будет чудом, а Равка их таковыми обделяет. Все мирные переговоры заканчиваются, и милостивое отношение тоже. Зоя даже в цепях почти душит одного из дрюскелей. Хлеб им приносят всё реже, а после обливают ледяной водой забавы ради, так что у них не остаётся питья на следующую пару дней. Алина почти всё свободное время проводит с Димой. В первый день он пытается просить у них прощения за сожжённые церкви, но Николай только говорит, что церкви отстроят новые, а вот другого такого князя у них не будет, поэтому инферн должен жить. Подбадривания его уши не достигают. Девушка вспоминает о словах Дарклинга, когда Дмитрию становится хуже, и он начинает просить о наркотике. Слушать стенания человека и знать, что ты ничего не можешь для него сделать, никогда не бывает легко. Ирина навещает своего брата несколько раз за день, в первый из которых Алина догадывается, почему тогда сердцебитка пряталась по палатам Дарклинга. Даже спустя столько лет, дрюскели находят способ причинить ей боль.       В один из вечеров, в который Ира тихо сидит среди них, облегчая состояние Дмитрия, её отзывает один из дрюскелей. Захватчики тоже следят, умрёт ли инферн. Алина вскакивает с лавки, когда фьерданец намеренно задевает больную ногу Румянцева, вынуждая его протяжно вскрикнуть. Николай перехватывает свою советницу за пояс, не позволяя накинуться на дрюскеля и отворачивая в другую сторону. Глаза округляются, Ирина не вышла, она всё ещё стоит у дверей. Фьерданскую речь разбирать не приходится, по залу проносится звучный хруст, тело дрюскеля неестественно застывает подле Дмитрия, вынуждая Женю отшатнуться в сторону. Рот охотника открывается предвестником крика, но из горла доносится одно только сипение. Последний взгляд дрюскеля настигает только Иру, что делает шаг в его сторону, отчего по залу проносится второй хруст. Тело фьерданца подламывается под взглядом сердцебитки, и он падает на камень полов, глаза оказываются залиты кровью. — Ирина? — обращается к девушке Николай, но ответа не получает. — Фамилия Румянцевых во всей своей сути, — растягивает слова Багра, с напускным довольством наблюдая за развернувшейся картиной. Но воистину молвит так, будто их всех терпеть не может. — Ради вас девочка бы и пальцем не пошевелила.       Но Ира не уделяет внимания и её словам, она лишь проходит вглубь зала, присаживаясь на колени рядом со своим братом, что свернулся на полу, шумно дыша. Возможно, Дмитрий даже никогда не узнает о том, что она для него сделала, если не переживёт эту ночь. Женя бросается к Николаю, заявляя, что возьмёт вину на себя, и зал обращается в беспорядок. Зоя выступает против доблестной жертвенности. Ланцов гадает, как им всем избежать гнева Ярла Брума, потому что пусть и он нарушил уговор первым, его человек мёртв, а Дмитрий всё ещё жив. И одна Алина знает, что им необходимо выждать совсем немного, и гадать не придётся. Не сомневается, что он придёт. Не позволяет себе сомневаться. И единственная чувствует, насколько монстр близко. Дарклинг не отступит. Николай по своей глупости делает положение мерзавца редкостно удобным. Непозволительно. Девушка пытается складывать различные перспективы этих событий уже не первое утро и никогда не приходит к чему-то сносному. Она не сразу успевает понять, почему Николай толкает её ближе к дверям Дарклинга. Старкова сама туда пятится, когда в зал в сопровождении трёх других дрюскелей проходит Ярл Брум. Сталь их формы блестит в свете свечей. Ланцов встаёт подле Зои, которую не может отвести в сторону. Багра демонстративно скучает на лавке. Дрюскели почти рычат от злости, видя своего человека мёртвым. Брум смотрит только на Иру с улыбкой, которую страшно видеть на человеческом лике. Он велит «Бруте» встать, но девушка не двигается с места, говоря о том, что от тела брата охотник может её только выволочь силой, как он поступал всегда. Брум не обращается к своим солдатам, сам подходит к Ирине. Женя пытается ему воспрепятствовать, но её останавливает Николай, и в этот раз Алина ему благодарна. Никто не покидает этот зал. Сол-заклинательница выговаривает одними губами «поторапливайся». Сердце рвётся на части ото вида того, как Брум за волосы поднимает Иру с пола, не отпуская от себя. Он двигается ближе к своим людям, после дверям, отдавая приказ. Врата открывают раньше, чем охотник их достигает. В воздухе сверкает золото и, держась за голову, он грузно отскакивает назад, выпуская Ирину из рук, так что та падает прямо на грудь вошедшему Дарклингу. Он разбивает Бруму голову рукоятью меча и не утруждает себя тем, чтобы хотя бы снять дорожный плащ. Дрюскели отшатываются от него в разные стороны, хватаясь за оружие, пока их предводитель пятится назад до тех пор, пока заклинатель теней наступает на него. На лице Дарклинга лежит умеренная улыбка, с какой он мог бы быть счастлив вернуться домой после долгого путешествия. Да, только даже поддельной радости в чудовище не сыщешь. Тени вокруг него не двигаются, но Старкову все запертые на тысячу замков волны гнева и ненависти настигают. — Я с этой стороны уже бил, за мной повторяет, — приговаривает Николай, но порыв мгновенно стихает в следующее мгновение. Рядом с Еретиком идёт сам принц Расмус, окружённый парой послов и преследуемый позади солдатами. У Алины сердце падает в груди. — Ещё один породистый мальчишка, — незатейливо изрекает Багра. Тёмный господин, оказывается, тоже не путешествует в одиночестве. Забирая Ирину из рук Дарклинга, из-за его спины выходит Михаил Румянцев. Старкова впервые видит его в боевом кафтане, эфес меча покачивается на поясе, а нижняя часть лица закрыта негустой бородой. — Eres Hyohet, — обращается к своему принцу Брум. По его лицу стекает струйка крови, но он не позволяет себе расслабить спину или скосить плечи. — Он… — Я знаю, кто он, — пресекает слова Расмус. Он звучит спокойно для того, кто стоит плечом к плечу с Дарклингом. А это может значить лишь одно. С Дрюскелями уговоры не ведут. Но их правительство есть вопрос иной, тем более когда во главе захватчиков стоит неумелый мальчишка. Как там говорит Ира? Лицемеры и лжецы. Алина легко замечает, сколь сильно рука Николая сжимается на трости. — Теперь наш дорогой союзник в борьбе против незаконного правления Николая Ланцова и болезни, что отравляет равкианское правительство. — Ты несносный гад! — полным ненависти голосом восклицает Зоя, отчего ветер треплет им волосы. Разжалованный генерал смотрит на неё лишь раз, будто она не представляет собой ничего больше, чем пыль под ногами. Николай мгновенно отходит в сторону от неё, когда Алина почти набрасывается на Дарклинга с руками в цепях. Вероятно, её щёки горят. — Предатель и последний мерзавец! — девушка рвётся из хватки государя, но Ланцов заключает её в кольцо из рук, не позволяя сделать и шаг ближе. — Мы верили тебе! Как ты мог так поступить! Они разрушили наш дом... Мерзкий подлец! — заклинатель в её сторону даже не смотрит, говоря с северным принцем на фьерданском. Расмус приказывает дрюскелям забрать своего человека и покинуть зал. В шести гранях стен становится свободнее. Держа взгляд Брума, Дарклинг кивает назад себя — на Ирину. — Я её забираю, — заклинатель не позволяет предводителю дрюскелей говорить, перебивая. — А теперь в сторону, — велит он. Но как только Тёмный генерал пытается пропустить Михаила вперёд, Брум выступает против него, так что Дарклингу приходится встать между сердцебитом и охотником. Он несильно ударяет дрюскеля в грудь той же рукоятью меча, что разбила ему голову. — Я сказал. Отойди. В сторону. — И говори на языке страны, которую вы пытаетесь сломить, — бросает заклинатель вслед Ярлу Бруму на равкианском. Михаил обходит своего господина, доставая из-под кафтана какую-то флягу и поднося ту к губам своего брата. В ответ хозяину дворца бросают неприглядное «чего ради?». — Твои враги смогут понять мольбы о пощаде. — Что это за спектакль? — обращается Дарклинг к Багре в ледяном тоне. — Не твоего ума дело, мальчик, — пальцы женщины перебором ударяют по дереву стола. — Мне тут вполне удобно, хотя бы не приходится бегать с места на место в погоне за властью. — Отпусти меня, я убью его! — Алина почти ударяет недвижимого с места Николая в грудь. Она знает разочарование. Она знает предательство. И надеется, что им верят. Сердце болит от того, как аккуратно Женя двигается вдоль стены, чтобы не попасть на глаза Дарклингу и выступить рядом с Ланцовым. — Вставай в очередь, госпожа-советница, — Зоя в этих словах похожа на огнедышащую дракониху.       Дарклинга явно ожидают за дверьми новые союзники, отчего Михаил спешно встаёт с пола, задерживаясь подле Ирины. Они ничего друг другу не говорят. Но их господин молвит о чём-то над плечом Иры, так что та вновь направляется к Дмитрию. Вошедшие в эти стены дрюскели больше никогда не придут за девушкой. Но и в Ледовый двор она тоже больше не вернётся. Алина клянётся самой себе, что выполнит данное ею обещание. Но в начале им необходимо отвоевать Равку обратно. Оборачиваясь на мгновение у самых врат, Еретик единственный раз обращается к Николаю, так что Ланцов одаривает его широкой улыбкой. — Правила игры изменились, пират.