Последний аксель.

— Варнаву? — изумился брюнет. — Нет, не ее. С Варнавой я был пару дней только ради того, чтобы она тренироваться к себе взяла. А когда она отказалась я ее кинул. — Шастун сказал это так легко, будто сообщил, что просто только что выпил воды. — Некрасиво это. Извинись завтра перед ней хоть. — и с этими словами Арсений развернулся и поспешил на выход.       Слишком много времени провел он в неприятной для него компании и теперь хотелось поскорее попасть домой. И сейчас чувство неприязни к юноше, которое раньше было лишь личным ощущением, подкрепилось некрасивым поступком.       Конечно, кто-нибудь может сказать что-то по типу: "Ну, а кто хороший?". Но это будет в корне неправильно, ведь «хороший» и «плохой» — понятия относительные. Кто-то грабит банки, но, стоя рядом с серийными убийцами, они будут считаться просто божьими одуванчиками.       На улице стало еще темнее, а ветер все сильнее врезался в лицо и тело, стараясь сбить с ног зазевавшихся прохожих. Попов бегом пустился к дому, чтобы поскорее оказаться в тепле. Уже виден был Арсеньевский подъезд, и сам мужчина приободрился, поняв, что вот вот согреется.       Размечтавшись о теплом чае и одеяле Попов не заметил льда, что был под снегом. В спешке вошел он в опасную, но, в каком-то смысле, родную для него зону, и не сумел удержать равновесие.       Падая, он успел подумать только: "Ничего не сломать! Хоть бы ничего не сломать!". Жестко приземлившись на спину, Арсений тихо застонал. Почти сразу за шоком пришла боль. Не настолько сильная, для перелома, но и не слабая. Очень даже не слабая.       Ругая всех и всё, брюнет попытался подняться и краем глаза заметил, как кто-то быстро приближается к нему. Резко развернувшись он посмотрел вверх и замер в изумлении. — Ты... — только и смог прохрипеть Попов. — О да, Арсюша, это я. Сколько лет, как говорится, — насмехался над ним собеседник. — А ты все так же ползаешь. А говорил, мол, летать буду!       Стоявший над брюнетом мужчина засмеялся. Хрипло и надрывисто. Голос у него был прокурен, да и сам он выглядел не хорошо. Но и не плохо, если смотреть правде в глаза. — Заткнись! Иди куда шел. — Попов смотрел прямо в глаза мужчине, в коих читалась усмешка. — А я к тебе шел, может быть. Помочь тебе? — и он действительно протянул руку.       Но Арсений не принял предложение. Грубо отвернувшись, он начал медленно и осторожно подниматься с земли. — Какой ты невежливый. В общем-то, ничего не изменилось. Я тебя тогда спасал? Спасал. Много раз. Да... — снова хриплый смех. — Да, очень много. А потом ты оставил меня? Оставил. А я снова хочу тебе помочь... — Ты скотина! Пошел прочь! — и Попов решительно показал рукой в сторону.       Собеседник вздохнул и развернулся спиной к Арсению, намереваясь уйти. Только брюнет расслабился, как в челюсть прилетел слишком сильный, для того, чтобы устоять на ногах, удар.       Арсений вскрикнул, падая обратно на лед и держась за нижнюю часть лица рукой, как бы прикрывая ее, словно боясь получить еще один удар. — Может мне тебя вежливости поучить? — притворно милым голосом проговорил собеседник.       Попов только успел слегка мотнуть головой, показывая, что ничему его учить не нужно, как скорчился в снегу, получив пинок в бок. Арсений никогда не был трусом, и вообще, в любой драке всегда бил первым и выходил сухим. Но не в этот раз... Нет, сейчас, от безысходности и боли хотелось выть, но мужчина сжал зубы.       Как бы плохо ему сейчас не было, он с горечью отметил, что заслужил этого. Кто-то еще очень давно должен был как следует врезать ему, чтобы Попов наконец одумался.       Тело уже болело целиком, казалось, что не осталось ни одного места, в которое не пришелся бы хоть один удар. Собрав всю волю в кулак и пропитав его гневом, копившемся на этого человека столько лет, он резко встал, слегка пошатнувшись.       Тем гневом, гнил внутри Попова многие года. Тот, что съедал, ломал его постепенно. Медленно, но верно. Но никуда не девался, что бы Арсений не пытался с этим сделать. Этот человек ломал его с особой осторожностью и нежностью, играя на струнах его былой доверчивости.       В два шага очутившись рядом с так называемым противником, брюнет замахнулся и сделал свой первый удар. Возможно, он немного не расчитал силы, но это даже к лучшему, наверное.       Обидчик с криком повалился на снег. Маленький демон, живущий внутри Попова, подсказывал, что на насилие нужно отвечать насилием. Что нужно причинить ему столько же ощущений, сколько пережил Арсений. Но тот был не согласен. Он хотел поскорее уйти домой. Скрыться ото всех, согреться и прийти в себя. Наклонившись к лицу своего собеседника, он прошептал: — И кто из нас слабак, Саш? — Подонок! — чуть подаваясь вперед прохрипел Александр.       Снова слова задевают Арсения очень сильно и снова он не смог контролировать то, что делает. Видимо, тот мелкий демон все же      иногда одерживает верх над Поповым. И, к сожалению, происходит это слишком часто. — Заткнись, Гудков! — прорычал брюнет, снова ударяя того по лицу.       В то же место. Только сильнее. Гораздо сильнее. — Арсений! — голос сзади заставил Попова обернуться. — Снова ты!?       Высокий парень подлетел к Гудкову и стал помогать ему подняться. — Не помогай этому ублюдку! — угрожающе проговорил брюнет, приближаясь к Шастуну. — Отойди, Арс. Ты не в себе, как будто. — Антон сделал аккуратный шаг назад. — А он и так не в себе. Он же псих!— Александр злорадствующе ухмыльнулся, говоря эту фразу. "— Я не псих! — Но как же ты недалек от этого." — вспомнился ему диалог с Позовым.       Он снова оказался прав. Прав, черт возьми! — Ты не знал, парень? О-о-о... Он сидел на таблетках, чтобы не срываться, а потом перестал их пить и стал... — с азартным огоньком в глазах продолжал Гудков. — Закрой свой поганый рот! — взревел Арсений, подходя вплотную к нему.       Осторожно, но с долей грубости Попов отодвинул Антона в сторону, и накинулся на Сашу. Шастун стоял, пытаясь понять, что он может сделать, пока брюнет избивал мужчину. Наконец, опомнившись, юноша подбежал к сцепившемся на снегу мужчинам, стараясь их остановить.       Собственно говоря, Гудков ничего не делал Арсению, только защищался, закрывая лицо. Но Попова не трогал, нет. Чего не скажешь о самом брюнете. Он уже оставил несколько больших синяков на лице Александра, но останавливаться не собирался. — Арс! Арс, стой! Прекрати! — кричал Шастун, но толку то...       Попов только злобно посмотрел на парня один раз и больше не обращал на него внимания. — Я скажу Варнаве! — внезапно воскликнул шатен.       Арсений замер на мгновение, но его было достаточно Гудкову, чтобы подняться, скинув с себя Попова. Кивнув Антону, Александр поспешил прочь, не оглядываясь.       Арсений же не шевелился. Он лег на спину и тяжело дышал. Слезы катились по щекам, дыхание сбивалось. Он снова задыхался. Но только он не дома, не может спрятаться от мира. И он не один.       Он вот-вот откроет свою настоящую сущность тому, кого не переносил. Ту сущность, которую открывал лишь однажды. Гудкову. Но он оказался сволочью, что насмехался над этим. Оказался тем, кто рассказывал как шутку проблемы Арсения всем, кто желал послушать.       И теперь он так жестоко подставил брюнета. Спустя четыре года, после того как закончилась их дружба — не более, только очень крепкая дружба, — он объявился и снова начал портить жизнь Попову.       Но теперь это была не только их история. В ней появилось третье лицо — Антон. Лицо, которое явно было лишним, по мнению брюнета. — Арс... — шатен осторожно приблизился. — Уходи, Антон, — тихо, захлебываясь в собственных чувствах, прохрипел мужчина. — Что ты сделал, Арс... — продолжал гнуть свое Шастун. — Антон, иди. — Глаза его снова наполнились слезами, а голос дрожал. — Тебе помочь? — с жалостью сказал шатен. — Иди! — хрипло крикнул Попов. — Я просто хочу помочь... Я же твой друг! — внезапно воскликнул Шастун, даже чуть громче, чем нужно было.       Вокруг уже давно стемнело, а редкие прохожие даже не смотрели на странную картину. Им было плевать, все спешили домой. И Арсений туда спешил. Вот уже сколько лет он пытается найти дом, но никак не выходит. Куда бы он не шел, за ним преданно следовали друзья Одиночество и Гнев.       И именно из-за них, возможно, Попов никак не может найти людей, которые будут ему дороги. Которым он будет дорог. Возможно... — У меня нет друзей! Я никогда не дружил! — стирая рукавом куртки слезы, проговорил брюнет.       Что ж, это, может быть, было даже правдой. Нет, это была чистая правда. С ним дружили, но он — никогда. Лишь однажды, изливая душу Гудкову, Арсений подумал, что это, наверное, и называется дружба. Но потом понял, как ошибся. — Отчего бы это... — глядя вверх и выдыхая пар произнес Антон, разворачиваясь.       Арсений вдруг понял, что может до дома не добраться в таком состоянии, а это значит, что ему понадобится помощь. И тот, кто хотел ее оказать, сейчас собирался уйти.       Стоит сказать, я думаю, что Антон оказался там совершенно случайно. Он жил в той стороне, но обычно ходил другой дорогой, а сегодня хотел сократить время пути. Кто знает, чем бы закончилось все, не будь он рядом.       Может, Арсений был бы дома сейчас, а может, рассказ бы кончился уже.       Шастун развернулся, твердо решив, что этой дорогой не пойдет никогда больше. Сделав пару аккуратных шагов, он обернулся и, кинув быстрый взгляд на Попова, пошел дальше. — Антон... — окликнул Арсений парня.       Второй обернулся сразу же, хватаясь за любую нить, что связывала его с мужчиной. И пусть парень еще не осознавал этого, что-то тянуло его к Арсению. Но все же не любовь. Может желание узнать лучше такого скрытного человека? Может. — Помоги мне... — переступив через свою гордость, Арсений все же нашел в себе силы признаться в собственной слабости.       Брюнет перешагнул свое эго впервые за долгие годы. Он никогда не признавал, что хоть чего-то не может сделать сам. Он всегда справлялся один, самостоятельно, не прося помощи. И представьте себе, как тяжело ему было сейчас.       И вот один переступил через гордость, а вторым эта гордость овладела, нашептывая, что на грубость нужно платить грубостью: — Нет. Ты не знаешь, что такое дружба, не знаешь что такое человечность! Ты не умеешь быть мягким и чувственным. Ты чертов псих, который не может контролировать эмоции и руки! Так что помогать я тебе не стану, уж извини.       И Антон ушел. Просто ушел, твердой походкой, не оборачиваясь. Попов понимал, что заслужил, но это было так больно. Больно понимать, что человек, что старался помочь и поддержать, но которого ты жестоко отстранял, все-таки отступил.       Раньше Арсения совершенно не заботило то, что остальные люди тоже живые. Что они тоже имеют чувства и желания. Попов добивался всего, и иногда для этого нужно было кого-то обидеть или предать. Но ему было плевать, ведь он не знал, какого это. Но всему свое время, да?       И вот наступил момент, когда на собственной шкуре мужчина ощутил все то, что делал с другими. Унижение, боль, оскорбление...       Он не знает что такое дружба? Верно. Он понятия не имеет. Вернее, думал, что имеет, но ошибался. Дважды. В детстве, когда жил в Омске, и когда общался с Гудковым.       Не знает что такое человечность? Возможно. Он так долго не делал ничего хорошего, что трудно сказать, осталась ли в нем та человечность что и в детстве, когда он подкармливал бездомных животных, помогал старикам донести тяжелые пакеты с продуктами до дома, ходил по квартирам и спрашивал, не нужна ли помощь.       Он не умеет быть мягким и чувственным? Умеет, только нужно освободить эти чувства, ведь сам Попов этого не сделает. Он хочет сделать это для кого-то. Выходит, что ради кого-то он хочет измениться. Вы спросите: "Почему бы не сделать это для себя?". А все просто. Ему не нужно это.       Ему привычно быть холодным и отстраненным, ведь так куда меньше шансов на ощущение той боли предательства и жажды мести. Так куда проще добиваться своего: хладнокровно и целенаправленно. А добродушие и мягкость представлялись Арсению преградами на его жизненном пути.       Ледяной ветер завывал над брюнетом, смотрящим на снежные хлопья, беспорядочно летавшими в свете небольшого фонаря над подъездом. Они кружились, взмывая то вверх, то вниз, прямо на лицо Арсения.       Откуда-то издалека послышалась новогодняя песенка со звоном бубенчиков на фоне. Скоро праздник, все готовятся. Попов всегда любил эту предновогоднюю суету в детстве.       Когда взрослые суетятся, бегая в поисках подарков каким-то родственникам, которых ты видишь раз в год на этом празднике, но они знают о тебе все, будто видят каждый день. Ты бродишь по дому, украшенному всякой мишурой и прочей новогодней ерундой, заглядывая во все шкафы, пытаясь отыскать свой подарок, за что получаешь шутливую ругань от мамы.       В зале стоит наряженная елка, светящаяся всеми цветами радуги. Ты сидишь около нее и вдыхаешь хвойный запах, а по телевизору показывают всякие новогодние фильмы, которые тебе не очень то интересны пока что.       Но сейчас Попов не суетился в поисках подарков. Их было некому дарить. И не от кого получать.       А когда Антон ушел, сказав свою последнюю фразу, Арсений сразу вспомнил слова Гудкова. Он говорил почти те же вещи брюнету каждый день. Словно пропитывая этой ненавистью к самому себе. Словно указывая, что себя любить мужчина не должен. Что он тварь и манипулятор.       И теперь, когда это сказал Шастун, то солнышко, что всегда пыталось искать в каждом человеке только хорошее, нужно было задуматься, наверное. Но ведь ничего не случается просто так, правильно?       Но мысли были другие, и одна из них — самая яркая — сейчас назойливо пыталась добраться до сознания Арсения. Ему так хотелось бы озвучить ее Антону, но тот ушел. Уже давно. Но будь он здесь, Попов непременно спросил бы: "Думаешь, на это не было причин?".