«Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто».
Чимин просыпается от кошмара, но не может его вспомнить. Кажется, он видел всё тот же сюжет, что и всегда: он стоит в районе Акихабара в ожидании его. Пак видит его, но с каждым шагом туман покрывает глаза всё гуще, окрестности в миг становятся заброшенными, словно кто-то поменял декорации во время спектакля, а его лицо превращается в мёртвое чудовище. Юнги сквозь тихое сопение прижимается ближе к Чимину, поджимая ноги под себя. Теперь без него спать совсем холодно. «Как же Кендзи с Ниной спят по отдельности?» — думает Чимин, смотря в темноту. Он уже не может спать без тепла Юнги, без его объятий. Вроде бы, их друзья говорили, что надевают на один свитер больше, чем корейцы, поэтому спать им тоже неплохо. Чимин продолжает думать об этом, пока вновь не проваливается в сон.***
— Завтра мы с Ниной пойдём на вылазку, — произносит Кендзи и шмыгает носом. В комнату проникает слабый мороз, но не такой сильный, как может показаться. Хорошо, что они находятся не на Хоккайдо, а в регионе Канто [1], где температура зимой в среднем от пяти до семи градусов по Цельсию. Уже почти два месяца они живут в этом хостеле, и Юнги с Чимином как-то говорили перед сном, что всё это вызывает странные чувства. — Как-то язык не поворачивается назвать это место домом, — тихо говорит Чимин на корейском. — Но я правда считаю его таковым… Понимаешь? — он поднимает голову к Юнги, но в темноте их коробки ничего не видно, да и на небе уже давно светят звёзды. Мин молчит, накручивая недлинные локоны Чимина на палец. Он кивает и нежно целует чиминовы пухлые губы, без проблем найдя их в привычной темноте.***
Юнги в очередной раз осматривает полку с книгами. Они несколько раз забирались в книжный магазин, про который говорил Кендзи, и почти все книги, которые там были на корейском, перечитали. — Можете забежать в «Либро»? — спрашивает Юнги, присаживаясь за стол. — Буду благодарен, если захватите что-нибудь. И парочку настольных игр, а то впереди ещё январь и февраль. Пак с удовольствием уплетает горячий суп, куда накидал всё подряд из разных консервных банок. Правильно говорят, что человек быстро ко всему привыкает. Долгое время у них не было постоянного места для «ночёвки» или, как говорил Чимин, места, которое можно назвать домом. И они уже было успели привыкнуть к грязи, гнилью, страху и бессонным ночам, к суткам без воды и еды и к месяцам в одной и той же одежде, которую долго не было возможности даже отмыть от навсегда въевшейся крови. В этом месте всё совсем по-другому. Нельзя сравнивать такие вещи, как жизнь на улице и жизнь внутри стен, где ты можешь чувствовать себя более-менее в безопасности. Они также привыкли к воскресным походам за огромным количеством воды, к редким вылазкам, к свечам, к какой-то технике, которая может работать от батареек и не зависит от электрических проводов, к горячей еде, к воде, которую всегда можно прокипятить и напиться досыта, к почти ежедневному душу из тазов, к полотенцам и постельному белью, которые пахнут чистотой и свежестью, к запаху духов Нины, которая берёт самый дорогой парфюм при каждой вылазке и пользуется им каждый день, приговаривая, что не могла себе позволить этого до начала конца света. Привыкли к ежедневным тренировкам в «гостиной», перед которыми уносят столы на террасу, а потом снова заносят; к редким разговорам по вечерам, иногда даже с банкой «Асахи» в руке. К тому, что не нужно бояться, что тебя сожрут ночью, что ворвутся в твой «дом», ведь на крыше каждый день по очереди кто-то ведёт дежурство, и за всё это время мимо их хостела стада в больше, чем в сотню голов, проходили только два раза. Парочка мертвецов отставала от толпы и иногда забредала в их двор через выставленный для маскировки мусор, но «убирать» этих единичных зомби по утрам стало для них плёвым делом. — Выспалась? — спрашивает Чимин вошедшую в комнату девушку, потирающую глаза. Она ёжится от холода и сонно смотрит на календарь. Скоро Новый год. — Типа того, — бормочет она и, забыв, зачем зашла, молча разворачивается и уходит в их «прачечную», а потом в душевую. — Её японский реально стал лучше, — говорит Кендзи, точа ножи и катану. — Заметили? — корейцы кивают. — А что у тебя с испанским? — спрашивает Юнги у японца, пока Чимин разливает кипяток в стаканы. Паку всё ещё сложно привыкнуть к их нормальным отношениям. Первое время Пак и Нина чуть ли не плакали от частых бытовых (и не только) ссор между Юнги и Кендзи, и чаще всего они происходили из пустого места. Но в один момент, когда японец был на дежурстве, Юнги не мог заснуть. Он не стал будить Чимина и, поцеловав того в макушку, вылез из капсулы и вышел на террасу. Он долго смотрел на звёзды, сидя на пластиковом стуле, и курил, пока не замёрз. Кендзи смотрел на него снизу, да и Юнги знал, что его прекрасно видно, но никто не подавал знаков. Однако внезапно японец глубоко вздохнул и, нагнувшись в сторону Юнги с крыши, негромко спросил: — Не поделишься сигаретой? — Ты куришь? — удивлённо спрашивает Мин. — Нет. До самого утра они сидели на посту и разговаривали. Обо всём на свете. О том, что было до пробуждения мертвецов, о том, что было после. Говорили о том, что чувствуют, и о том, как дороги им люди, с которыми они выживали всё это время. О том, что любили и чем увлекались, о том, как скучают по Интернету и прочим вещам, присутствовавшим в их (да и во многих других) жизни каждый день. Чимин видел это, когда вышел из комнаты на террасу, чтобы пройти в туалет. Они не заметили его, потому что что-то увлеченно обсуждали, и Пак улыбнулся, смотря на их тени на фоне розового утреннего неба. — Да я уже лучше Нины базарю! — удивляясь, говорит он, и корейцы прыскают от смеха. — Ладно, уговорили, надо бы тоже поучить его, буду самым умным из выживших. Переводчик будущего мира, а? — игривым голосом говорит Юнги, и двое парней приподнимают брови, улыбаясь. — А ты давай корейский начинай, а то все наши секреты мимо ушей пропускаешь, — кидает он японцу, и Чимин озаряется новым смехом.***
— Ты куда? — шепчет Нина, когда Кендзи сворачивает к сломанной лестнице, ведущей на этаж выше. Он жестом показывает на книжный магазин, и девушка кивает. Ничего интересного и полезного в этом месте уже не найти. Всё съедобное разграбили ещё в первые дни, очевидно. Но мало кто думал о технике и лампах, работающих от батареек, да и мало кто дожил до момента, когда они им снова понадобились. Хотя листовой чай, почему-то, почти никто не воровал, и для ребят он стал по-настоящему бесконечным. Нина ныряет в один из магазинов с непонятным иероглифическим названием и включает фонарик. Она светит на вешалки и витрины, на которых висят окровавленные простыни и парочка пальто. Она вздыхает и открывает дверь склада. Коробки тоже пустые, однако лицо её озаряет улыбка, когда в свет фонаря попадается что-то мягкое и широкое. Она подходит ближе и кладёт фонарик на полку. Вынимает мягкую ткань из коробки и разворачивает. Шарф. Широкий, длинный и мягкий шарф. Не понимая, что делает, Нина прижимает его к щеке, чувствуя приятное прикосновение вязки, но тут же чихает от огромного количества пыли на ней. Быстрыми движениями девушка запихивает в рюкзак четыре одинаковых шарфа, предварительно их закрутив, и выходит из магазина.***
— Ого, — произносит Чимин, заходя внутрь гостиной. На столике красуется маленькая искусственная ёлочка, на полках раскидана мишура, где попало висят ёлочные шары. Всё в стиле Запада. — Где ты всё это нашла? — Лежать там, за ресепшеном, — говорит Нина и, спустя секунду, поправляет саму себя. — Лежало. В комнату заходит ещё один кореец и щурится. — Ну прямо Рождество в Нью-Йорке, — говорит Юнги, и Чимин улыбается. Он подходит к парню и целует его в губы, ладонями поглаживая прохладные от мороза щёки. — Увольте, — фыркая, кидает Кендзи, заходя следом. — Это Нина виновата! Это она подняла праздничное настроение, — по-детски показывает Чимин на девушку, и та улыбается. — Праздничное? — Кендзи хмурится и только сейчас замечает украшения в комнате. Он переводит глаза на календарь. 31 декабря. — Мы Рождество пропустили, — говорит он и садится за стол. — Да. Именно поэтому я решила, что Новый год встретить надо, — произносит Нина на испанском.***
К вечеру все выходят на террасу, хотя день с самого утра выдался холоднее, чем обычно. Всё, как обычно: свечка на столе и все вокруг неё на пластиковых стульях. — Не уверен, что уже есть полночь… — начинает Кендзи. — Думаю, что уже даже больше, — прерывает его Чимин. — Так, — Нина пододвигает к себе рюкзак и открывает его, пока все внимательно следят. — Это вам, — она вынимает какое-то дорогое красное вино и засохшие имбирные печенья. — Когда успела? — удивлённо спрашивает Юнги. — И это, — следом Нина вынимает четыре одинаковых шарфика и раздаёт всем, не исключая себя. — Мы ведь уже как одна команда, да? — спрашивает она, сжимая шарф ладонью. Она осматривает лицо каждого из присутствующих и замечает, как Юнги слегка меняется в лице: что-то, похожее на стыд или неловкость, трудно точно сказать. Хочется плакать, но Нина просто обнимает шарф пальцами всё сильнее. — Кто-то мочь открывать? — прерывает она тишину, показывая на бутылку вина и не зная, как произнести это слово. Всё это выглядит настолько странно, что никто из парней не произносит ни слова. И только Чимин, сидящий с левой стороны от девушки внезапно обнимает её, крепко прижимая к себе, и этот жест выплёскивает все скопившиеся эмоции Нины за долгое время. Пак ещё долго чувствует водопад горячих слёз на своей шее и видит грустные глаза японца и Юнги. Он глубоко вдыхает яркий запах парфюма. Привычка Нины, так сильно напоминающая Айви.***
— Ладно, попробуем, — кряхтя, говорит Мин, пытаясь открыть бутылку ножом и ножницами одновременно. Эти попытки всех смешат, потому что долгое время ничего не выходит, но в итоге непослушная пробка поддается и проталкивается внутрь бутылки. — Если бы я только предусмотрел, что нам когда-нибудь понадобится открывашка для вина… — Супер, — тихо произносит Кендзи и улыбается. Он косо смотрит на испанку, недавно успокоившуюся, и вздыхает, пока кореец разливает вино. — Можно? — приподняв брови, спрашивает Чимин, и все непонимающе кивают, не зная, на что соглашаются. Пак встаёт и прочищает горло. Он держит стакан с вином в руке, медленно его покачивая. Смотрит на красную жидкость, напоминающую кровь. — Забавно вспоминать прошлый год, — начинает он. — Тогда никто не подозревал, что в следующем многие даже не будут знать, когда наступит новый, а основная часть человечества попросту вымрет, — он грустно ухмыляется. — Мне повезло, что я начал жить эту новую жизнь не один, — он смотрит вниз и встречается глазами с Юнги. — Повезло, что со мной всегда был тот, кто прикрывал со спины и помогал не умереть. Повезло, что я выживал с тем, кого смог полюбить. Юнги чувствует, как немеет его язык, а пальцы начинают дрожать. Чимин ещё долго смотрит в его глаза, а потом продолжает речь, разглядывая теперь и лица других. — Мне больно думать о том, что было до конца света. О родителях, которые остались в Корее, о друзьях, о… — он прочищает горло. — О тех, кто… Кто был… Кто был рядом. Всем понятно, что Чимин говорит о второй половинке, которая была у него до апокалипсиса. Юнги хорошо понимает его. Очень хорошо. — Возможно, они живы, мои родители и те, кто остался в Корее. Вряд ли я когда-то узнаю правду, но в новом мире нельзя давать волю эмоциям, иначе ты не выживешь под давлением собственных чувств. Это сложно, это невыносимо… — на глаза наворачиваются слёзы, а подбородок начинает дрожать. — Я рад, что мы с Юнги смогли встретить вас, ребята. И друг друга. Я правда благодарен. Я надеюсь, что в новом году мы выживем. Все вместе. Закусив губу, все кивают и поднимают стаканчики, выпивая вино.***
— Эй ты, — Юнги подходит к капсуле, из которой торчат чиминовы ноги. В новогоднюю ночь очередь дежурства выпала Нине, и после половины стаканчика вина она больше не пила, но все ребята ещё долго не уходили спать, делясь разными историями из жизни и долго над чем-то смеясь, поэтому, когда Нина залезла на крышу, уже надвигался рассвет. — Там рассвет, — говорит всё ещё подвыпивший Юнги, и Чимин спускается к корейцу. — Хочешь посмотреть? — спрашивает Пак, рассматривая красные щёки напротив. — Нет. Хочу тебя, — игриво отвечает Юнги и сразу же целует Чимина в губы. По телу, словно ток, разливается горячее, дикое желание.***
Целый месяц проходит спокойно. Смело говорить, что корейцы привыкли к такому способу выживания, но, кажется, что так оно и есть. — Чёрт возьми! Придурок, ты меня чуть не царапнул, — шипит Юнги, потирая плечо. Кендзи хихикает под нос и ставит катану обратно в угол. Время тренировок на сегодня закончено. Очевидно, что погода с каждым днём становится теплее, и в воздухе во время вечерних посиделок или завтраков летает напряжённое молчание, ибо все понимают, что уже надо думать о том, чтобы двигаться дальше. Но никто тему не поднимает до последнего. Пока не доходит до середины февраля. — Тут можно жить и жить, — шмыгает носом Чимин, накручивая лапшу на палочки. Нормальная тёплая еда стала привычным делом. Юнги перестаёт жевать и кидает на парня разъярённый взгляд. Нина медленно убирает руки со стола, косясь на японца. — Ага, я тоже так думаю, — отвечает Кендзи, попивая бульон. — Я бы здесь и остался, если бы… — Так, ладно, — Юнги тяжело вздыхает, и Чимин начинает жалеть о сказанном, так как они с напарником сотню раз обговаривали всё это перед сном, и пришли к выводу, что не будут мусолить эту важную тему, и поставят испанку и японца перед фактом в определённый, подходящий момент. — В общем, вы как хотите, но мы с Чимином уйдём, — говорит Юнги так резко, что прозрачные лезвия впиваются в грудь всех сидящих за столом. — Точнее, мы собираемся уйти отсюда, — он прочищает горло, замечая в глазах друзей напряжение и тревогу. — С самого начала мы двигались к югу, и продолжим двигаться к югу. Не факт, что нам повезёт в следующую зиму найти подобное место. Мы можем просто заболеть или промучиться несколько месяцев. Тем более, запасы в округе уже закончились. Мы уже давно ходим на вылазки довольно далеко. Надо двигаться. Возможно, на юге уже кто-то создал общину, или… — Ты такой наивный или просто придурок? — спрашивает японец повышенным тоном, нахмурившись. Он сразу же ловит раздражённый взгляд Юнги. — Никто за тебя ничего делать не будет, опомнись! Мы не знаем даже… Точнее, вы не знаете даже, есть ли там выжившие. А если и есть, то кто сказал, что это окажутся не такие же уроды, как те, от которых я спас Нину? — Так, парни, — тихо произносит Чимин, но его никто не слышит. — Да уж! Лучше сидеть всю оставшуюся жизнь в этой коробке вчетвером, и к семидесяти годам ходить на вылазку, блять, в Китай, — сквозь зубы шипит Юнги. Вена вздувается на его шее от злости. — Хотя, погодите-ка, такими темпами мы и до лета не доживём. — Я не говорил, что мы должны остаться тут до конца жизни! — кричит Кендзи, и Нина встревоженно закусывает губу. — Но что мешает какое-то время жить тут? Запасы есть, вода совсем рядом, а ходячих тут на редкость мало. — Ладно, как хотите, — кидает Юнги и встаёт из-за стола. — Мы уходим с Чимином послезавтра. Пак смотрит на напарника выпученными глазами, и произносит лишь тихое «эй». Он встаёт следом за Юнги, но выходит не сразу. Парень подходит к Нине, ставшей для него близкой подругой, быстро целует её в макушку, приговаривая: «не волнуйся, всё будет хорошо», и выходит следом за корейцем из общей комнаты на террасу. — Что это было? — шёпотом спрашивает Чимин, подходя вплотную к Юнги. — Ты и сам знал, что мы в итоге пойдём дальше, — уставшим голосом произносит Юнги, прислонившись к стене. — Да, но зачем так грубо? Мы могли бы спокойно всё обсу… — Не вышло бы спокойно, Чимин! Они изначально отвергали эту идею. Пак не знает, что сказать, поэтому лишь внезапно целует сухие губы Юнги, и этот жест помогает Мину слегка расслабиться и успокоиться. — Хорошо, — шепчет Чимин прямо в губы Юнги. — Мы уйдём. Я поговорю с ними. Уверен, что они пойдут с нами, — он долго смотрит в глубокие глаза напротив. — Идёт? — Юнги кивает, и напоследок Пак ещё раз целует того в губы.***
— Я благодарен этому месту за всё, что оно нам подарило, — произносит Кендзи, складывает ладони вместе и делает слабый поклон. Чимин и Юнги следуют его примеру, и Нина слепо повторяет то же самое. Все четверо стоят у порога в их уже бывшее убежище. Место теперь кажется таким пустым, что от одного только взгляда накатывает дикая тоска. Все вещи собраны, а ненужное в дороге осталось на своих местах, но, кажется, что оно так и стояло здесь, нетронутое, и пылилось годами. — Идём, — тихо говорит Юнги, потянув Чимина за рукав. Они спускаются и все вместе выходят на улицу. Даже думать не хочется о том, что придётся снова ночевать не пойми где и быть на волоске от смерти каждую минуту. Но именно об этом все и думают, сразу же натыкаясь на десяток проходящих мимо трупов. Весна ещё не пришла окончательно, но воздух уже теплый, а солнце иногда даже хорошенько припекает. С правой стороны виднеется начинающая цвести сакура, под стволом которой валяется нижняя половина от бывшего человека, а в петле на ветке висит верхняя половина, кишки из которой свисают к земле как гирлянды. Шипение ожившего после смерти самоубийцы убивает всю романтику в почти весеннем воздухе, и Юнги сплёвывает недалеко от очернённого дерева. — Когда мы только встретились, — внезапно начинает Мин, закуривая сигарету. Нина и Чимин о чём-то шутят, толкая друг друга далеко впереди, пока двое оставшихся напарников медленно плетутся сзади, грея лицо под солнцем и довольствуясь тёплым ветерком. — Я думал, что вы с ней вместе, — заканчивает фразу Юнги, выдыхает столб табачного дыма и косится на Кендзи. Тот хмурится и прыскает. — С кем? С Ниной, что ли? — Нет, блять, со своей рукой, — отмахивается Юнги, и оба парня тихо смеются. Кореец протягивает свою же сигарету другу, и тот глубоко затягивается. — Нет, — коротко отвечает японец, и они ещё долго идут молча бок о бок. Тихая дорога вдоль реки по левую руку кажется благословением. По правую стоят редкие дома, но если кто-то и выползает оттуда, то Чимин с Ниной успевают обезвредить их быстрее, чем Юнги с Кендзи — моргнуть. На небо постепенно опускаются сумерки, и всё вокруг начинает окрашиваться в розоватые оттенки. Запах речной воды кружит голову, перебивая «ароматы» гнилья и плесени. Со стороны их движение выглядит как обычная прогулка друзей в вечернее время, если не обращать внимание на оружие в руках и рюкзаки на плечах. Не сговариваясь, компания спускается по деревянной лесенке к реке. Ребята скидывают рюкзаки и садятся на камни, приступая к ужину. Редкие птицы пролетают над ними и что-то отчаянно поют, отчего на лицах проступает тень улыбки. — Я хочу в воду, — произносит Нина, начиная раздеваться. — Будь осторожна, — жуя, говорит Кендзи. — Я посмотрю за ней, — говорит Чимин и скидывает с себя одежду, собираясь зайти в реку вместе с испанкой. Эти двое вновь отделяются от курящих, и Юнги вынимает очередную сигарету, протягивая Кендзи. Тот сразу же принимает её, подумав, что он стал часто курить в последнее время. Небо стало совсем фиолетовым, а очертания окружающего мира — чуть темнее. Совсем не похоже на то, что сейчас апокалипсис. Может, его и нет совсем? И всё это лишь сон? — Из-за моей работы я не мог иметь постоянную девушку, — внезапно начинает разговор Кендзи, и Юнги начинает внимательно слушать, понимая, что друг возвращается к их недавней беседе. — В модельном бизнесе это запрещено по контракту, — говорит он, рассматривая Чимина и Нину издалека. — Поэтому я и не задумывался о любви. Просто секс иногда с какой-нибудь девчонкой, да и всё. Даже не знаю, что эта любовь под собой подразумевает, — он ухмыляется и тушит бычок об отшлифованный водой камень. — В этом жестоком мире я против этого слова, — он ловит непонятливый взгляд корейца и берёт ещё одну сигарету. — Как-то громко сказано... Короче, я не думаю, что сейчас я могу позволить себе любить. Понимаешь меня? Юнги кивает и поджимает губы. Он долго обдумывает сказанное, пока Нина и Чимин бесшумно моют друг другу волосы. — Ты прав, — тихо отвечает Юнги. — Этот новый мир и правда бесконечно жесток. Но не значит ли это, что именно поэтому всем нам просто необходима хотя бы капля нежности? Японец хмыкает и долго смотрит в одну точку на воде. — В любом случае, Нина мне не больше, чем сестра, — заканчивает он разговор, и Юнги понимающе кивает в ответ.