Мед с молоком

      Хината чувствует себя без преувеличений мертвой даже через неделю. Визг шин звучит в ушах словно колыбель. Такой же родной, ласковый, приевшийся.       Она срывает пластыри, водит по рассыпанной куркуме прохладными пальцами, мажет и мажет. Пудровый аромат забивает ноздри, щекочет рецепторы. Он пыльный, розовый до безобразия, слишком взрослый для такой малышки Тачибаны. Тональник скрывает остатки грязи на миловидном личике, скрывает тревогу и морское небо судного дня. Пуховка падает на мягкий ковер, а вместе с ней рушится белоснежный плащ с символикой дракона на спине, да так и не отстиранными кровавыми пятнами. С ней пропадает кипельная льняная блуза, бинты, змеями опоясывающие запястья.       Под укладкой колготится тревога. Сия мэм трещит, подобно сороке, клюет в виски, будто бы в них спрятана интересная золотая побрякушка, порождает желание снять скальп и заглянуть внутрь. Спросить:       За что?       Зачем?       Что будет дальше?       Тачибана не глупая, она знает — драконы тоже янки, как бы оскорбительно в сторону земноводного это ни звучало. У нее должок. Пока что эфемерный, но кто знает, когда обязательство зазвонит в кармане с мотивом двухтысячных. Затянет, завоет, сбросит в криминальную путину и преподаст ил вместо чашечки кофе в обед. Она знать не знает, что будет дальше. Какие у нее перспективы? Приглянется иль что-то через эту мутную пелену судьбы?       Будет ли она жить?       Хотя бы в этой плоскости вселенной.       Старая, отнюдь не добрая, бабушка с косой смеётся над ухом. Ее ржач лающий, хриплый, основательно безнадёжный. Никаких перспектив. Деточка, ты тут ничего не решаешь. Не имеешь и не умеешь. Никогда не научишься. Тебе это не дано, скажи спасибо, твоё бремя на чужих плечах.       В комнате плотный, толстый слой пыли. Она витает по помещению, выглядит на солнце, как волшебная пыльца самых настоящих фей. Будто бы пройдет миг и все проблемы, все невзгоды и недуги пройдут. Канут в лету по велению магии.       Но нет, это всего-лишь пыль. Реальность стоит на месте, изучающим взглядом впивается в отражение, шепчетшепчетшепчет…       Хината чихает.       Пора бы выдвигаться. Школу никто не отменял, даже если ты знаешь всю программу наизусть, даже если она крепко сидит на твоей подкорке, даже если ты мёртв. Занятия обязательны всегда.       Век живи — век учись.       И никак иначе.       Ей интересно когда пойдет ее следующий век и пройдет ли этот. Госпожа Судьба сладострастно тянет лисью ухмылку, изящно прикрывая ту тонкой ладонью. Звезды пляшут в черноте ее очей. Грядет что-то нехорошее. Несомненно интересное. В конце-концов жизнь — погорелый драмтеатр, а ты не больше, чем актер. Марионетка на чужих ниточках. Абсолютно управляемая фигура. В другой кондиции. В другой зоне ответственности. Твоя душа никогда не будет твоей. Все предрешено.       Улица — знойное пекло, не смотря на раннее утро. Солнце стремилось поскорее занять свою излюбленную позицию в зените, обжигая всё и вся на своем пути. Светило не щадило никого и щадить не планировало. Тихо хлопает дверь, пропадает подъездная прохлада. Тачибана может только фыркнуть, поморщиться. Улыбкам нет места. И вряд-ли когда-нибудь найдется. Этот мир слишком жесток и несправедлив для них. Он их не заслуживает. Ты не можешь улыбаться, когда пытаешься выжить. Ты можешь только натянуть маску на лик свой. Заставь окружающих ею довольствоваться. Заставь их верить этому гипсовому маскараду. Или, может быть ты предпочитаешь воск? Но это не рационально, вспомни Икара, деточка. Не повторяй его судьбу, тебе уготована своя. У каждого актера свой сюжет, не забывай. Зазубри и заруби, неважно на носу или на подкорке. Это всегда с тобой. В твоих мыслях. В твоем серпентарии.       На устах расцветает ухмылка. Она подобна хигабане, такая же обворожительно смертельная. Поминальная. Уши закладывает похоронным маршем.       Хината плетется вдоль жарких улиц — на метро ехать нет никакого желания. Теснота тел не прельщала. Не после пережитого.       — Хина!       Ее нагоняют. Невесть откуда взявшийся Такемичи. Как черт из табакерки. Чудесатее с каждым разом.       — И тебе привет, Ханагаки.       Мальчишка лучезарный, яркий, несмотря на ссадины и побои. Подростковые, с детской припухлостью, щеки засеяны пластырями. Костяшки рук сбиты в непонятное, хвала Ками, уже подсохшее кровавое месиво. Хината боится представить, что же творится под белоснежной школьной рубашкой. На месте ребер наверняка цветет целая лавандовая плантация и на спине ситуация не лучше. И даже несмотря на это… Такемичи продолжает улыбаться как ни в чем ни бывало.       — Как ты? — аквариновые очи изучающе бегают по ее фигуре, с беспокойством осматривают личико, поджатые-подбитые губы, трепещущие медовые ресницы.       — В целом сойдет, ты сам как? Выглядишь не очень хорошо.       — Все хорошо, не беспокойся! — он жмурится, неловко трет затылок, заминается, хохлится, будто сделать что-то хочет, а решиться никак не может. Ай да плевать, живем один раз, даже если не один, даже если в петле временной, даже если бабочка никуда не торопится, — Сходим на свидание после занятий?       Вау. Парниша не промах. Интересно, а помнит ли он, что они в отношениях состоят уже…а она и знать не знает сколько, но явно не мало, если знакомыми будут с Такемичи с детства глубокого.       — Конечно.       А может улыбкам и есть место. Для определенного круга лиц. Для кого-то одного. Нечто интимное было в подтягивание уголков губ, что-то сокровенное, искреннее.       Нечто личное.

***

      Школа — полчище лиц, круговорот тел, детский муравейник. Шумный, грохочущий. Успокоить телодвижение не возможно, не справится даже перезвон колокола, сообщающего начало урока. Можно лишь упокоить, но меры эти слишком радикальны. Их никто применять не решится. Хината надеется, что не решится.       На шею ей бросается чем-то донельзя довольная Огава. Та сладко щебет о том, что видеть ее рада, чересчур; о том, что какая-то девочка из параллельного вступила в какую-то женскую банду; о том, что было бы неплохо после занятий сходить по клубничные пирожные; о том, что она, Хината, выглядит очень хорошо и о многом другом.       Тачибана признается себе, что она скучала. Действительно скучала по этой рутине. По обычным занятиям, по математике, по литературе. По школе. Учебное заведение ничто, по сравнению с повседневностью. Оно стоит того, чтобы по нему скучать. Скучала по сплетням в нем гулящим. Скучала по Огаве, пускай и виделись они недавно.       — Побежали быстрее, сейчас история, препод — бес!       И они бегут, не обращая внимания на толпище янки у главного входа. Бегут по узкому коридору, отсчитывая последние минуты до звонка, ведь препод действительно бес. Брюзгливый мужичок под пятьдесят, не терпящий детей абсолютно. К нему лучше не опаздывать.       Успеваю они точка в точку. Едва-едва. Учитель смиряет их взглядом недовольным, но слова держит при себе.       Материал она благополучно не слушает. Не запоминает. Эпоха Сёва конечно интересна, но девушке решительно не до нее.       Что же делать дальше?       Как быть?       Когда вернуть этот треклятый плащ?       Что у нее попросят взамен?       В том, что от нее что-то потребуют Тачибана не сомневалась. Правило «услуга за услугу» работало всегда, во все времена и эпохи.       Уроки проходят мимолетно. Материал по большей части знаком, вызубрен наизусть ещё в прошлой жизни, в другой реальности. Тут он ничем не отличается. Если не брать в расчет разные страны и культуры конечно же.       Она бредет по притихшим коридорам на выход — время клонит к двум, занятий сегодня удивительно мало, домой можно возвращаться радостно и припеваючи. Тишина смущает. Уведомление пришедшее на раскладушку в ней кажется оглушительным. Коко: «в 18 часов, то же место».       Додумалась, да? Стоило бы иногда вспоминать, что мысли могут быть материальными. Девушка невесело хмыкает, припоминает, что сегодня у нее ещё и свидание. Придется отменять, благо Ханагаки мелькает прямо по курсу и искать того не придется. Мелькает в странной компании. Она вдруг понимает, почему тишина стоит полумертвая — школьники избитыми телами подпирают стены, протирают белоснежными рубашками полы. Не слышно даже шепотка. А Такемичи стоит в центре этого безобразия с глуповатой улыбочкой на личике, смотрит так проницательно, типа эт не я, мне самому стыдно. Одно понятно — компаньонов он своих знает и те вредить ему явно не собираются, уже хорошо.       — Хина, эм, прости…сегодня не получится, я немного занят.       Ей же лучше. Парнише явно неловко до жути, дел у того не намечалось очевидно. Бывают же в жизни неожиданности. Приятная тавтология.       Тачибана не успевает выкроить на восковке грустную гримасу, как хочется сменить ее на яростную.       — И это твоя баба? Пиздец.       Кого-то явно не научили разговаривать. Подумать она не успевает, действует на чистых рефлексах. Звонкий шлепок разрезает воздух.