I'm afraid

0:24 — Ты можешь не уходить?       Джун на фоне забора из красного камня. Композиционно. Чёрный фигуру выделяет, и сочетание слишком хорошее. Даже синий не мешает — он в уличном освещении опять в фиолетовом тянется. Парень пряди с лица убирает, и взгляд у него совсем как та пёстрая картинка, которую из старых модных журналов вырезают и лепят на страницы блокнота. К себе ближе. Чтобы потом записывать рядышком свои остроумные, превзошедшие мировую глупость, мысли. И Сонхва было бы что записать. — А как же…? — Пак скользит взглядом по фасаду дома, где окна тёмные, отражающие причудливые силуэты деревьев. Забор закрывает ровно по второй этаж, но световые мазки только от одного места тянутся. Одиноко. — Отец сегодня не дома, сказал, что что-то по работе, — Джун прикусывает губу и усмехается, — обещал завтра со мной поговорить. Наверное, по-взрослому. — Ты… ты уедешь? — Сонхва, я же сказал, что больше не сбегу. — Но ведь это другое. Он ведь может заставить.       Сонхва выдыхает и смотрит в яркие краски взгляда напротив. Тут сложности больше, чем сразу можно увидеть, а последние дни осознание притупили. У Джуна препятствия многоуровневые, значимо отличающиеся от автономно живущего Сонхва. Его родители давали о себе знать на праздники, но, по большей части, посредством денежных переводов. Телефонные звонки только в особых случаях, что в бешенном ритме современной страны явление стабильное. Но у Кима ситуация была другой. — Заставит уехать, если узнает… — слова «о нас» звучат в голове самонадеянно, хотя Пак ужасно надеется, что это словосочетание отражает хоть какую-то часть правды о них. Иначе он не понимает, почему Джун всё ещё тут, а не в Сеуле. Да, в любом случае получается самонадеянно. — Узнает о нас? — Джун удивлённо замирает на несколько мгновений, а после текстура картинок в глазах становится такой зернистой, как фото на плёнку, — Конечно узнает. Я не буду тебя прятать.       Значимо. Слова цепляются за воздух между ними, скапливая все эмоции, которые они только могут дать друг другу. — Но… — Сонхва, — Ким преодолевает несчастные несколько шагов между ними, и ведёт взглядом по карим глазам старшего, как по сердцу чувствами. Чувственно. — Больше никаких пряток, никаких скрытых условий. Из-за страха я как придурок, — он кладёт руки на щёки Сонхва, прощупывая пальцами шероховатую кожу, и улыбается ужасно по-детски, — закрывал желания в себе, каждый день возвращался домой и ненавидел эти стены. Боже, стены, как я ненавижу их. Знаешь, мне иногда кажется, что в моей комнате их гораздо больше четырёх — они повсюду. — Надеюсь, цвет не холодный? — Тошнотворный. Сонхва вскидывает брови. — Не я себе ремонт делал, — отмахивается Джун и улыбается ярче, — идём, я покажу тебе.       Цепляет руку, и требовательно тянет за собой. Сонхва и не подумал бы упираться, даже не смог бы. Оказавшись во дворе, он убеждается, что единственный источник света на весь этот фасад в кирпичиках располагался прямо над входом, освещая обвитое виноградом крыльцо. На первом этаже окна тоже были окрашены пустующим тёмным цветом. — В доме совсем никого? — Кот, — открыв механический замок, Хонждун погасил такой обманчивый свет над входом. — Но он у меня не особо подвижный, потому, возможно, ты даже его не увидишь.       Пак следовал за Джуном, обходя широкий холл, из которого остекленная по контуру арка вела в, как он понял, гостиную. В дневном свете всё это выглядело бы, без сомнений, красиво, дорого. Но сейчас пронзаемые электрическим светом комнаты можно было описать одним словом — пусто. — Как зовут? — Кого? — Джун резко замирает на ступеньках, и оборачивается назад. Сонхва к этому торможению готов не был. — Ой, прости! — Виновато звенит в пространстве лестничного пролёта, и мягкие ладони подхватывают руку Сонхва, которой тот потирал пострадавший в бытовом дтп нос. — Я не знал, что ты идёшь так близко. Сильно больно?       С участливого взгляда напротив Пак усмехается, позволяя прохладным пальцам прощупывать степень повреждения его лица. С отрицательным покачиванием головы в ответ, Джун удовлетворённо кивает, и целует кончик носа. Замирает. Дыхание ближе, чем всё остальное, и, наверное, просто вот тут для Сонхва становится слишком. Концентрация эмоций в воздухе достигает предела, за которым происходит простой маленький взрыв. Такое неуклюжее чирканье, и рассыпающиеся фейерверки тут и там. Не как у сверхновой, нет — его с Джуном пространство не такое большое, почти незначительное в сравнении. Но так им гореть намного дольше и умирать постепеннее — коллапсируя и возрождаясь.       Под конец ступенек у обоих не хватает дыхания. Даже у Сонхва сердце теряется в капризном напоре Джуна, который забирает весь воздух, и заменяет его собой. Не оставляет ни секунды для раздумий. Но ведь их и так было достаточно. — И где же твой «каждодневный путь в школу»? — Усмехаются у самого уха, и ведут носом по чувствительным точкам. Пак в отместку прикусывает кожу шеи, дотрагиваясь языком к пульсирующей артерии. И детально целует каждый сантиметр в сторону тёмной родинки. В ответ всхлипывают так значимо.       Сонхва обдаёт тёплым дыханием открытые участки кожи, которых так много в этой футболке. Он буквально может прослеживать каждое поднятие грудной клетки в таких нуждающихся вдохах Хонджуна. — Где твоя комната?       Отвечают не сразу. Примерно спустя три-четыре вдоха. — Следующая дверь. Синяя. — Серьёзно, Джун? — Не мой выбор, честно.       Внутри джуновской комнаты оказывается совсем пусто. Без намёка на присутствие хоть чего-то от владельца. Стандартный набор предметов для 18-летнего парня. На комоде несколько фото, и, отчего-то с уверенностью, явно Хонджуну не любимых. Две старые, где темноволосый малыш поочередно на руках у женщины и мужчины. На маму Джун похож больше — нежные черты лица с мягкостью лепестков, и такие же яркие глаза, под цвета броской моды начала двухтысячных. Третья фотография более свежая, формой относящаяся к периоду средней школы. — Я не очень люблю их, но с мамой их вообще не так много, — он подходит к Сонхва, соприкасаясь с ним рукой, — и она тут красивая. — Да, — тихо соглашается, и сжимает тёплую ладонь, — ты не рассказывал, как… — слова не подбираются — все будут неправильными. — Рак. Я плохо помню, как она уходила, мне было шесть. Всё что о ней знаю — в основном по рассказам папы. — Джун поглаживает пальцами кожу руки Сонхва, и улыбается легко, почти неразличимо в полумраке комнаты. — Но те воспоминания, что остались — хорошие. Это важно. Поэтому мне уже давно не грустно. — Врёшь, — Пак смотрит сверху вниз, и Джун впервые видит его глаза такими. Вроде и темно, а коротких бликов фонарного света достаточно, чтобы оболочка глаз мерцала. Точно вся в звёздах, пусть и сравнение ужасно избитое. — Возможно, совсем немного, но так бы я сказал и не обобщая. Знаешь, мне всегда было интересно, как бы она меня воспитывала, что разрешала бы, а за что ругала. Она была яркой, — он бросает короткий взгляд на фото в рамке, и возвращает его Сонхва, — потому я для себя условно решил, что она бы мне ничего не запрещала, — усмешка. — Ну или, по крайней мере, почти всё. Джун садится на кровать, не выпуская руки Сонхва. — Я решил, что она бы понимала больше других, чувствовала бы без точек коммуникации, — он опускает руки на колени, когда старший садится рядом, — хотя такие качества кажутся почти нереальными. Но я бы очень хотел, чтобы она поняла меня. Особенно, когда сам я с этим не справляюсь. — Я думаю, так и было бы, ведь вы, скорее всего, очень похожи. — Почему так думаешь? — Улыбка нежная, тянущая за собой, и Сонхва снова даёт человеку перед собой то же определение, которое он дал ему ещё при самом первом общении. — Ты тоже яркий. Хонджун хмыкает и опускает взгляд к рукам. — Не думаю, что ты до конца понимаешь то, о чём говоришь. Тут Сонхва обижается. — Я, по-твоему, своё мнение из воздуха формирую? — Нет, дело не в тебе, — Джун немного куксится, окончательно погружаясь в рассматривание чего-то настолько волнующего внутри. — Я никогда не показывал свои настоящие эмоции, — он осекается, и на лице расцветает что-то среднее между смущением и наслаждением, — ну, за исключением нескольких случаев и сегодняшнего дня. Это действительно редко.       Сонхва скользит взглядом по контурам человека напротив. От формы к цвету и сочетаниям. Сложно понять, как работает джуновский защитный механизм, или, скорее, почему он для Сонхва не всегда работает. С переменным выходом из строя и пробуксовкой при последующем запуске. Как-то странно Пак смотрел всегда дальше этих заслоняющих стен.       Наверное, потому что всматривался. Хотел знать больше вводной биографии, на которой останавливается большинство. Даже когда Джун оттолкнул, Сонхва, путаясь в своём желании, эмоциях и отвращении ко всему этому, даже тогда он не переставал смотреть. Возможно, теория о нужных людях находит своё подтверждение в этой абсурдной настойчивости. — Джун, я видел видео.       Понимание во взгляде следовало слишком чёткое, и эмоции резко выкрутили на фотографии ползунок шума до 47 процентов. Что-то от страха до грусти. — Его нет в сети, просто я, — «любопытный придурок и всё от этого исходящее», — нашел его на другом сервере, оно было оставлено на аккаунте, который его опубликовал.       Молчание стучало в такт настенным часам, подводя пространство к размеренному свёртыванию. В кристалликах глаз напротив подсвеченное «Смог бы ты спасти меня?». — Я… я знаю, что не должен был это делать, но Джун… Я не смог бы не сделать. Я хотел понять тебя, — он смотрит длинными мазками от лица до запястьев, и замыкается на красной линии браслета, — просто так школу не меняют, я понимал это ещё с осени, и ты был топорным, обрывал все нежелательные контакты. Хотя все всё равно считали тебя милым. Но они и Уёна считали высокомерным эгоистом, так что это не ново. Я почти всегда понимал, что ты врёшь, и после ноября это было такое больное внимание к тебе. Я всё смотрел, а ты нет, — Сонхва выдыхает, пряча глаза в складках простыни. — Потому не обижайся, что я такая заноза. Спустя долгих четыре вдоха. — Прости. Пак недоумённо хлопал ресницами какое-то время, а эмоции Хонджуна сменялись одна за другой. — Я не хотел, чтобы тебе было неприятно, — на это краткое пришибленное пояснение вообще не по сути, у Пака терпение захлопывается как двери в метро. С отдачей по силе равной боксерскому удару. Он тянет Джуна на себя, крепко обхватывая его запястья. — Мне было обидно, Хонджун! Как же до тебя всё ещё не доходит! Обидно, что не видел ни секунды твоей правды! Ты прятался за вежливостью, фальшивыми улыбками, за этим расплывчатым звучанием демок! И даже на прямые вопросы ты врал…       На этом Ким прикладывает руку к губам Сонхва, забирая у того возможность говорить дальше. В трепещущем внимании ни капли сомнения, только просьба. — Не нужно, пожалуйста. Ты не скажешь мне чего-то нового, а от старого, — он дёргает головой, и опускает её на плечо Сонхва, — от этого я устал. Очень. Я понимаю это всё слишком хорошо. Ещё на твоём дне рождения я хотел открыться, найти этот шанс, но чёрт, апрель, — давление на плече усиливается, — это было слишком для меня. Я не знал, как ты это поймёшь, и поймёшь ли. Каким я буду для тебя после этого. Пак дотрагивается к коже запястья. К пульсирующей точке. Обхватывает пальцами, и тянет в сторону. — Хонджун, — прикладывает запястье к своему лицу, — в тебе нет ничего такого, что я не смогу принять, — ластится и целует так хорошо проступающие вены. — Будь со мной собой. Я хотел сказать это. Остальное уже неважно.       От эмоций отпадает многое. Формы расплывчатые и тянутся от фонарного света внутрь комнаты, в прощупываемые тени находящихся в ней. Смешивается, как от переиначенных уровней тёмных и светлых мест на фотографии. И это хочется сохранить, хоть и не всем будет понятно, не всем придется по вкусу. — Скажи ещё раз. Сонхва смотрит сплошь, затрагивая всё. — Покажи мне всего себя, Джун. Ким вспыхивает новыми красками, оседая на свои поджатые ноги, и долго-долго ищет в новой цветовой палитре нужные слова. — Это моё восприятие опошляет, или ты этот смысл вкладываешь? На это усмехаются, покрывая кожу ещё одним поцелуем. — А как бы ты хотел? — Взгляд изучающий, но такой же мягкий, как и всегда. В чём-то Пак Сонхва себе никогда не изменит. — Чтобы я это имел ввиду, — перекладывает Джуна на спину, оказываясь над ним, — или оставить эту идею тебе? — Целует за ухом, повторяя недавнишние джуновские дразнилки. — Сонхва, — задыхаясь в этой игре, Джун примиренчески гладит острую линию подбородка, пытаясь вернуть взгляд старшего. Но тот без внимания продолжает рисовать носом ромашки на коже. Парень чувствует, как бьётся совсем рядом чужое сердце. Гулко. Это подсказывает нужные слова. — У тебя это впервые? — Посмотрите на него, — получается на отлично, и сверху смотрят обиженно, демонстративно хмуря брови, — кто такое спрашивает вообще? — В нашем случае это прям очень важно, Сонхва.       В ответ Пак смотрит три медленных вдоха, и на четвёртый опускается к лицу Джуна с тихим «знаю». Просяще толкается губами, и Ким отвечает на поцелуй. Сердцебиение уже ощущается возле самой кожи, а затем сливается с джуновским ритмом пульсации, когда Сонхва опускается на локти. Оказывается, что блок восприятия у Джуна вообще слабенький — с несколькими прикосновениями к чувствительным точкам время ответа становится таким, как у системы-динозаврика экспишки. Поцелуи в шею резонируют с лёгкими щекочущими прикосновениями к рёбрам, и момент высвобождения футболки из узких брюк предательски ускользает. Находит себя Хонджун уже на тёплых влажных следах, которые рясной цепочкой от живота до грудной клетки тянутся. — Ты же мне скажешь? — Глаза у Сонхва в диодном свете уличного освещения, а щёки в смущённой цветовой композиции, на все сочетания наплевав. — Скажешь, если буду делать что-то неправильно?       Джун даже кивает, ощущая себя совсем точно, как в старых мелодраматических фильмах, там, где фоном глупые песни о необходимости и значимости. Таких песен ужасно много, и парень, кажется, только сейчас понимает почему. Возможно, он сам пару-тройку таких напишет. — Ты думал о нас как-то? — Смущение напротив получает новые градации, обрамляя скулы по форме. — В плане, где бы ты хотел быть? — Собственная неуверенность пропала ещё с ёсановскими бонусами. — Это… — взгляд бегает от лица Джуна до складок простыни и обратно. — Это, вроде, называется ведущий…– неуверенность стройно просвечивает, и Хонджуну хочется зацеловать буквально каждый миллиметр. — Ты же не против?       Улыбка на нежных щеках возвращает воздух в лёгкие, и Сонхва тянется к мимическим складочкам, не отказывая ни одной частичке собственного желания. Он всего лишь человек, и хочет любви, как и все остальные. Что в этом неправильного? — Боже, Джун! — Хмурится несчастно, обиженно, прислоняясь головой к груди Кима, и отчаянно ёжится, когда джинсы парня, при всех попытках, не сдвигаются ни на сантиметр, — как ты их вообще надевал?       Хонджун хихикает, цепляясь за плечи старшего, и с его помощью становится на колени. — А ты как думал — это защита, — подвигается ближе, и ведёт руками по крепким мышцам Сонхва, — тут сила не поможет, нужно медленно, — смотрит сверху вниз, цепляя все возможные невербальные точки манипуляции, — тяни ниже от шлёвок.       И Пак следует указаниям. Не разрывая зрительного контакта. Джинсы поддаются, и, минуя бёдра, легко опускаются складками к коленям. Футболка тут же прикрывает влажные пятнышки на белье, и Джун вдруг вспоминает о такой штуке как смущение. Он гладит пальцами ниже кончиков ушей, путаясь в волосах, и просит Сонхва не смотреть. Пока он не будет готов. Пока воспоминания не уйдут.       Ладони невесомо скользят по ногам Джуна, замирая на долю мгновения, чтобы придержать, чтобы не дать парню ссыпаться атомами вниз. Тут, опять-таки, Киму сложнее, потому что у него в глазах вырезки предательства с рваными краями, и то, в чём он Сонхва ещё не скоро признается. Насколько больно режет предательство первой неудачной любви. И сейчас Хонджун ловит в каждом прикосновении старшего те нереальные отличия.       Пальцы Сонхва любят. Сминая мягкие мышцы, они не рвут к чертям кожу, не оставляют раны в глубине восприятия правильных форм отношений. И почему Хонджун тогда об этом не задумывался. Это же такие простые вещи. Нужные слушают, и не делают больно.       Требовательность может быть нежной, и, тыкаясь губами чуть ниже пупка, Сонхва никогда не пойдёт дальше без разрешения. Не будет использовать слабости Джуна в своё наслаждение. — Сними…       Пятнышки тянутся вниз, и Хонджун, ухмыляясь этому, опускается к лицу Сонхва. Целует отчаянно, замыкая пространство на двух бьющихся сердцах. В этом ритме они ловят друг друга, существуют только друг для друга, пусть утром это и покажется смешным. Сейчас важно. Потому что правда о них будет как в тех глупых песнях. Вся о патологической нужности и о признаниях. — Сонхва-а.       Тепло касается выступающих тазовых косточек, когда старший влечёт ниже, усаживая к себе на колени. Близко-близко. Так что влажные пятнышки рассеиваются по чёрной ткани футболки.       Поглощаясь напряжением, Джун обхватывает ногами талию старшего, плотно упираясь в его живот своим возбуждением. Напряжено мышцы сдавливают бока до ощущаемых коротких рёбер, и, с рваными толчками, Сонхва прижимает Хонджуна ближе, позволяя тихим стонам срываться с его губ. Целуя его в шею, он увлажняет свою руку слюной, и проводит ею между их телами. Терпкие всхлипывания Джуна Сонхва ловит своими губами, оглаживая каждый позвонок под футболкой, и ускоряет исступляющие движения руки на члене.       Ким тычется носом в горячие щёки Сонхва, плохо осознавая детали происходящего. Всё смазано до цветовых пятен, как на картинах сюрреализма, и только ощущения проводят линии осознания. То, что делает с ним Сонхва похоже на яркий сон быстрой стадии. Всё стягивается от реального физического понимания пылающих прикосновений, а приходит в соответствие со вспышками в голове. И как же это всё отличается от того, что было у Джуна. С Сонхва насыщеннее, значимее что ли. — Джуни.       Это звучит вроде у самого уха, но словно покрытое толщей воды, и время ответа опять крутится бесконечным кружочком. Резко мысли обрываются окончательно, и все краски сминаются белыми вспышками перед глазами, которые рассеиваются дрожащими бликами где-то на грани физического восприятия. Возвращают контуры реальности тёплые руки Сонхва, которыми он прижимает крепко, словно боясь возможности утраты. Дышать у Джуна получалось всё ещё плохо, но режущая необходимость заставляла безразлично наплевать на такие маленькие неудобства.       Целовать Сонхва сейчас было сладко, и Хонджун не оторвался бы даже со спазмами в дыхательных путях. — У тебя же в доме есть стиралка?       На растерянность Сонхва насмешливо отводит взгляд вниз, а возвращает с такой открытой деликатностью, что Джуну хочется засунуться куда подальше. Но засунуться получается только в изгиб шеи старшего. Ну не убежишь тут, да.       Продолжая прятаться от усмехающегося на плечах усмехающегося, Джун, не глядя, подцепляет края футболки Сонхва, и, скручивая особо испачканный участок, тянет вещь вверх. — У меня и сушилка есть, — за улыбкой легко прятать смущение вселенских масштабов. Ну очень легко. — Предлагаю, — руки подцепляют ширинку брюк старшего, и тянут вместе с бельём, — постирать всё.       Сонхва честно пытался остановить слишком ловкие руки Хонджуна, но тот был ловким на все части тела. Быстро сползя с кровати вниз, он хитро смотрел на стеснительные попытки старшего прикрыться. В итоге, согнув ноги в коленях, Пак насупился, и недовольно уставился на Кима. — Я был не готов. Хонджун аж встал на колени, опершись руками о кровать. — Обалдел? То есть в общем душе на физре ок, а тут что-то смущает?       В единственном свете фонаря глаза Сонхва почему-то казались ещё больше, и сейчас они смотрели точно обиженно. С достоверностью готовые испепелить такого непонятливого Джуна. — Это совсем другое, — тихо. Хонджун понял. И мысленно отвесил себе десять тысяч пощечин. — Вот об этом я и говорил.       Качая головой, он встал на ноги, и подошёл к тумбочке возле кровати. Сонхва, всё ещё сохраняя дистанцию, смотрел вполоборота за тем, как Ким перекапывал содержимое полок. С блеском упаковок в руках, тот закрыл деревянный ящик, и вернулся на кровать. Положив две небольшие бутылочки и защиту рядом с собой, Джун прикоснулся к ногам старшего, и, поцеловав коленки, прислонился подбородком к рукам, сцепленным в замок вокруг ног. — Будем учиться?       На неуверенную и ласковую улыбку Джуна, Сонхва смущённо кивнул, и расцепил руки, которые младший сразу же взял в свои горячие ладони.

***

–Джун, ты серьёзно? — А это выглядит как-то иначе? Ты сам сказал, что синий тебе не нравится.       Удивлённая пара глаз смотрела на старшего в зеркальном отражении, которое охватывало небольшое пространство ванной комнаты.       Тут был маленький чисто джуновский хаос. Сонхва ощущал прилив нервозности от мысли, как этот маленький бегемошка умудрился так разнести помещение, что теперь в нём едва различалась ванная. Теперь это был парикмахерский салон, в котором демон Хонджун Тодд орудовал машинкой и несколькими ножницами. Ким даже пошёл дальше в сфере обязанностей брадобрея, и на белой тумбе, помимо прочего, стояли валялись коробочки и тюбики использованной краски для волос. — И ты решил покраситься в восемь утра? — В семь, — деловито исправляет доморощенный мастер, филируя волосы по длине. — Для краски нужно было время. — То есть, ты вообще не спал? — Изумлённо. — Выглядишь слишком бодрым, — с плохо скрываемой обидой задетых чувств.       Джун прослеживает в отражении сконфуженное прикусывание уголков губ, и, откладывая ножницы на белую раковину, поворачивается к неуверенности, зажимаемой в прямоугольнике дверного проёма. — Я успел выпить кофе, — улыбается по-кошачьи, хоть котам такие мимические способности и не снились, — и быстро принять холодный душ, — обхватывает руками талию старшего, кладя подбородок между ключиц. Смотрит прямо в мерцающую неуверенность. — И всё тело ужасно тянет. — Ой ну тебя. — Совсем? — Дует губы обиженно. — Нет, — тихо, — только на моменты, когда ты такой гиперактивный. — Это я ли? — Черты лица вытягиваются в удивлении, и старший высчитывает секунды до неминуемого принятия помидорных красок. — Сонхва, из нас двоих я — самое пассивное существо, даже пассивнее моего кота. А вот ты точно апрельский, — улыбка от уха до уха, — любой кот обзавидуется такому…       Краски, краски, краски. Сонхва закрывает губы Джуна ладонью, а у того морщинки смеха вокруг глаз без тени неловкости. Он целует руку, и отстраняется, чтобы взять с тумбы фен. Пак неосознанно его останавливает, прикасаясь к белому корпусу устройства. — Можно мне?       О просящий взгляд Ким спотыкается мыслями, и в голове всё о глупой нужности. В нежности. Это достойно насмешки, но о ней будет позже. — Сюрпризы не заканчиваются.       Он становится к Сонхва спиной, позволяя тёплому воздуху обволакивать его плечи. В отражении Джун внимательно следит за движениями рук старшего, которые так бережно перебирают чёрные влажные пряди. — Ты же стирку поставил? — Пак наклоняет голову вниз, взъерошивая коротко подстриженные волосы на затылке, и смотреть уже не получается. — Как бы мне ни нравились твои вещи, — ухмылка, — они всё равно мне немного малы. — Поставил сразу же, как покормил кота. Они уже сухие.       Сонхва будто в одобрение гладит кожу головы, пропуская смоляной цвет сквозь пальцы, и обходит Джуна по кругу. — А откуда взялась краска? — Я весь год обещал отцу вернуть нормальный цвет, — Джун пожимает плечами, кидая взгляд на сосредоточенно-заботливого Сонхва, — лучше же поздно, чем никогда, верно? — Да.       Фен выключается, и часы бьют непонятное количество раз где-то внутри комнат, и, смотря на темноволосое чудо перед собой, Сонхва решает, что любое время будет правильным. — Так как зовут кота? Ты так и не сказал. Пак поправляет укладку, заправляя мешающие пряди, и замечает в отражении бегающий, растерянный взгляд. — Джун? Ты чего? В ответ смотрят пришибленно и втягивают щёки. — Я вот не знаю, что ты обо мне подумаешь. — Интригуешь.       Хонджун ещё несколько минут буравил взглядом, а после, поджав губы в удручённом «я сам придурок», вышел из ванной комнаты. С коридора начали доноситься громкие «кис-кис-кис-кис», прерываемые именем, которое, как понял Сонхва, в этом доме принадлежало не только ему. Вернулся Джун с чёрным бомбейским котом на руках. — В общем, — он перевернул пушистый комок мордой вперёд, открывая вид на большие охристые глаза, и протянул его старшему, — это ты. Вернее, твоя мягкая, шерстяная копия. Правда немного аморфная, но тут уж не я виноват — мне нужен был кот. — Тебе нужен был я, — мягко констатируют, и берут кота на руки. — Теперь у меня есть и то, и другое.