Checkmate

Bang Bang Bang Bang by Sohodolls

      В понедельник Гарри провел первые две пары как на иголках. В его голове постоянно крутилась мысль, что в обед он не будет в кафетерии с Найлом, не будет болтать с ним о всяких странных вещах, приходящих на ум ирландцу, а вместо этого… вместо этого наш милый Гарри будет вынужден остаться один на один со страшнейшим человеком всех времен и народов. Ладно-ладно, кудрявый не считает Луи страшным (разве что совсем немного), просто его, наверное, пугала сама перспектива находиться рядом с мужчиной, разговаривать с ним и, самое неприятное, показывать свои знания в математике. Мы все помним, что с последним у Гарри есть некие сложности, так ведь? Этот профессор, который так неожиданно выгородил парня перед его же семьей, профессор, который, по его словам, после ссоры с родителями захотел узнать, как Гарри себя чувствует, тот самый профессор, который сам предложил ему помощь. Он никак не сходился с образом пафосного засранца с огромным самомнением, который одаривал гостей различных светских приемов своей натянутой улыбкой и затыкал всю аудиторию одним своим холодным взглядом. Тот, чья простая манера складывать руки спереди и задирать подбородок заставляла все органы внутри Гарри сжиматься, чувствуя полную незащищенность. Так что, да, Гарри был напуган. Однако он все еще не любил Томлинсона. Нет-нет, никакое «доброе» дело, поданное под соусом искренности, не заставит парня поверить, что мужчина и правда старается для кого-либо, кроме себя. В конце концов, он бы не добился всего, что имел, если бы заботился о благополучии окружающих. Да и помочь Гарри для него было в приоритете: не очень хорошо выйдет, если сын ректора вылетит с его курса еще до Рождества. Стайлс точно не позволит ему подумать (понять), что он боится. Никогда, блять, в жизни! К такому выводу Гарри пришел за пять минут до окончания второй пары и, взяв в охапку рюкзак и боевой настрой, парень направился в сторону пугающей аудитории. По пути он набрал смс Найлу, где попросил не ждать его сегодня на обеде и что позже он все объяснит. Подойдя к заветной двери, парень почувствовал, что от уверенности, наполняющей его буквально несколько минут назад, не осталось практически ничего. Он тяжело вздохнул. «Все точно не будет совсем плохо. Я невезуч, но не настолько», – подумал парень. После чего три раза постучал в дверь и дернул за ручку. Луи сидел за своим столом, вокруг него было множество различных бумаг, а сам он что-то непрерывно строчил в кожаный блокнот. За его спиной на огромной доске было порядка 20 строк каких-то абсолютно непонятных Гарри наборов знаков, чисел и букв. Гарри осторожно прокашлялся, привлекая к себе внимания молодого профессора. Он почувствовал, как краска подступает к его лицу, потому что в помещении было настолько тихо, что даже такой небольшой звук, казался неуместным. – Мистер Стайлс, усаживайтесь за первый ряд и приготовьте тетрадь и ручку, – Томлинсон, не поднимая головы, карандашом указал парню на парты прямо перед собой и продолжил делать свои записи. Гарри послушно прошел на указанное место, не в силах вымолвить и слова. Возможно, ему следовало хотя бы поздороваться, ведь иначе он рисковал получить очередной урок хороших манер, но его горло будто чем-то сдавило, и на простое «здравствуйте, мистер Томлинсон» его просто не хватало.       Парень сделал, как ему было велено, и, достав из рюкзака все необходимое, сложил руки на парте перед собой и чуть откинулся назад. Для всех, кто не знал Гарри, такая поза с выпрямленными вперед ногами, расслабленными плечами и безразличием в зеленых глазах показалась бы чем-то непринужденным, когда на самом деле кудрявый находился на пике своих нервов.       Чтобы отвлечь себя от непрошенных гнетущих мыслей он принялся разглядывать мужчину перед собой. Сегодняшний внешний вид Томлинсона несколько отличался от привычного. Гарри уже успел привыкнуть к строгим костюмам тройкам. Он, с огромным сожалением, не мог не признавать, что эти костюмы делали из Луи какой-то ходячий секс-символ. Парень оправдывал себя тем, что, каким бы говнюком не был мужчина перед ним, кудрявый все еще не потерял вкус, и было вполне нормально то, что он считал Томлинсона привлекательным в его обтягивающих бедра брюках, которые абсолютно непрофессионально подчеркивают его задницу. Сегодня, однако, мужчина, по всей видимости, решил немного отклониться от сдержанного образа (хотя сдержанностью там и не пахло; брюки – напоминаю). Вместо строгих рубашки, жилета и пиджака он надел легкую черную футболку с широким вырезом, который открывал вид на татуировку на острых ключицах Томлинсона, и поверх нее накинул белую рубашку от Burbarry с черно-белыми пуговицами. Рукава рубашки были закатаны до локтей, из-за чего Гарри задержал свое внимание на предплечьях мужчины. Они были усыпаны различными татуировками. Целая куча чернильных рисунков разных размеров, которые, казалось, не имели никакого смысла, и на мгновение Гарри поймал себя на мысли, что он хотел бы услышать историю каждой из них от самого Луи. Узнать, были ли среди них те, что он сделал на спор, может, были те, что связывали его с какими-либо воспоминаниями, событиями, людьми, возможно, за некоторыми скрывалась какая-то печальная история, а, может, все истории наоборот были веселыми и даже безумными. – И так, – профессор оторвался от письма и закрыл блокнот, отложив его в сторону. Гарри тут же засунул свои мысли куда подальше, желая, чтобы они больше никогда к нему не возвращались. Это было странно. Луи сложил руки перед собой, переплетая пальцы, и его поза практически отзеркаливала позу Стайлса, за исключением того момента, что мужчина наклонил корпус вперед и по итогу сидел чуть сгорбившись. – Какие две геометрические интерпретации допускаются при изучении линейных многообразий и в чем их различия? Гарри застыл. Он, конечно, не знал, чего ему стоит ожидать, когда он придет, но он точно не ждал расспросов. Ему казалось, что они уже выяснили, что Стайлс полный ноль во всех этих определениях и тому подобному.       Ладно, ему стоит собраться и ответить хоть что-то, иначе он падет в глазах профессора еще ниже (хотя, казалось бы, было бы куда падать… оказалось, есть куда). Он читал, он, правда, читал все, что Томлинсон задавал им. С трудом, не понимая и половины из прочитанного, но он делал это. Он также слушал каждую лекцию, как бы ему не хотелось вместо этого спать или бродить в собственных мыслях, но, казалось, он упустит даже тот мельчайший кусочек понимания, за который хватался в надежде, что однажды проснется, а это «кусочек» превратится в абсолютное понимание всей высшей математики вместе взятой. – Эм, – парень буквально мог слышать, как работают шестеренки в его голове, судорожно вспоминая второй параграф, где, он был уверен, говорилось про это. – Есть проективная интерпретация, эм, и, вроде как, аффинная? – на последнем слове его голос дрогнул из-за неуверенности чуть ли не в каждой букве. – Вы спрашиваете меня, мистер Стайлс? – в то же время голос Томлинсона был ровным и таким же холодным, как когда аудитория была наполнена всеми студентами курса. – Нет? – Гарри не знал, как ему надо ответить сейчас. Он вообще не знал, как ему отвечать. – То есть, да, может быть. – Может быть, – сухо повторил профессор. – Вы знаете ответ на заданный мною вопрос, мистер Стайлс? – Я, я… – Гарри глубоко вздохнул. Его начинало немного трясти от напора Томлинсона, и он знал, что ни к чему хорошему это не приведет.       Такое случалось с ним часто, когда он был младше. Тогда Робин, стараясь воспитать в мальчике какой-то невозможный интеллект наравне с почтительностью, задавал Гарри друг за другом вопросы, связанные с тем, что он проходил в школе и с репетиторами за последние несколько месяцев. Он всегда держал тон голоса ровным и глубоким, не показывая ни единой эмоции, в то время как мальчик перед ним чуть ли ни задыхался в слезах, не в силах вспомнить какое-то одно определение. Он всегда отвечал практически на все правильно, но «практически» означает плохо, как говорил его отец. Практически все – еще не все. Этого недостаточно. Это означает, что усилий приложено слишком мало. Надо больше. – Думаю, что нет, сэр, – Гарри сдался, опустив взгляд на свои пальцы, которые без перерыва прокручивали кольца. Дурная привычка, когда он нервничает. А сейчас он очень-очень нервничал. – Что ж, – Томлинсон встал, не сводя глаз с парня, обогнул стол и уперся поясницей в его край, когда встал напротив Гарри. – Алгебраическое рассмотрение линейных многообразий допускает две существенно различные геометрические интерпретации: аффинную и проективную. Вы дали верный ответ на это вопрос, мистер Стайлс. В аффинной интерпретации исходными объектами являются элементы линейного многообразия, их также часто называют векторами. В проективной же интерпретации их место занято подпространствами. Трехмерное действительное аффинное пространство и действительная проективная плоскость являются двумя важными частными примерами общих построений. Понимаешь? При всем притом, что Гарри казалось, что в учебнике было написано все то же самое, но на удивление сейчас он понял больше, чем когда перечитывал тот параграф несколько раз подряд. – Вроде, – ответил он тихо. – Так, у нас с тобой есть не так много времени, но что-нибудь придумаем, – он быстро взглянул на часы на запястье, после чего оттолкнулся от стола и пошел к доске, быстрыми движениями стер свои предыдущие записи. Гарри от удивления раскрыл рот. Томлинсон в секунду превратился из копии строго Робина, который страшным кошмаром отпечатался в мозгу тогда еще маленького мальчика, в куда более обычного человека. Он даже не был похож на того профессора, который вел у них лекции три раза в неделю. Сейчас он выглядел мягче, что ли. – Я говорю – ты записываешь, что-то не понятно – ты спрашиваешь, я спрашиваю – ты отвечаешь, не знаешь ответа – так и говоришь, тогда я объясняю заново. Понял? – Да, сэр, – Гарри продолжал сидеть, уставившись на Томлинсона, когда то снова повернулся. – Гарри, – голос мужчины звучал слегка раздраженно, но от прежней холодности не осталось и следа. – Ручку в руки и, пожалуйста, не отвлекайся.

***

Talk by Salvatore Ganacci

      – Сегодня опять проводишь обед с принцессой королевства математики или мне тебя ждать?       Когда в понедельник Гарри встретил Найла после своего первого занятия с Томлинсоном, он все еще находился в немного шоковом состоянии, потрясенный то ли тем, как разительно отличался профессор от самого же себя в любой другой день, то ли тем, что он, правда, что-то понял. Хотя этого все еще было недостаточно, чтобы говорить о хорошей сдачи контрольной, дата которой все приближалась и приближалась с каждым днем, не говоря уже об окончании курса на хорошую отметку.       Однако прошла уже неделя, Стайлс все так же исправно встречался с профессором в обеденном перерыве, когда тот был в университете. Так как преподавал он только у двух курсов, то бывал он там едва ли чаще тех трех дней, когда у Гарри была математика по расписанию. Всю неделю Найл не переставая ныл о том, что Гарри того и гляди совсем о нем забудет, и кудрявый уже устал объяснять блондину, что пропущенный обед и пара не услышанных им новых сплетен не отдалят его от лучшего друга.       Вот и сейчас Хоран задал вопрос, а весь его внешний вид говорил, как же он недоволен происходящим. Конечно, парень понимал, что это, буквально, самый надежный способ для них обоих, чтобы не проебаться по этому курсу, но он правда-правда безумно скучал за своим другом и не видел другого выхода, как строить щенячьи глазки и устраивать театр одного актера, будто Гарри ждали не 40 дополнительных минут математики, а борт корабля с билетом в один конец на край света, ей богу.       – Вообще-то, у меня для тебя хорошие новости, ирландец, – Гарри задорно заиграл бровями. Они стояли в холле второго этажа, сегодня их ждали две совместные пары, и это было бы просто замечательно, если бы одной из них не была математика. – Принцесса попросила прийти, как только закончатся пары. Не знаю я, уж чем он занят, но скажи спасибо – сегодня весь обед я в полном твоем распоряжении.       – Готов поспорить, он потратит это время на придумывание новых способов издевательства над бедными студентами. Клянусь, столько домашки никто в этом чертовом университете не задает, только он такой херней занимается. Я вообще ничего не успеваю!       – Пойдем, бедный ты студент, – Стайлс обвил рукой шею друга, на его лице играла лучезарная улыбка. Он любил, когда Найл так мило возмущался по самым дурацким поводам. – Если ты занялся учебой, вместо склеивания девчонок, то возможно Томлинсона еще и поблагодарить надо. Смотри, как бы ты часом не поумнел!       – Завали, – Найл цокнул языком и закатил глаза, на что Гарри не смог удержать звонкого смеха. Они как раз входили в почти заполненную аудиторию, до лекции оставалось порядка 5 минут. – Ты и твой мистер Репетитор не позволите мне быстрее стать умнее тебя. Только если вы там, конечно, не математикой занимаетесь…       – Найл!       – Шучу, шучу, – настала очередь блондина залиться громким смехом, да так, что половина студентов навострила уши, дабы услышать, что так развеселило ирландца. – Хотя в каждой шутке, знаешь…       – Найл, а я вот не шучу, мелкий ты лепрекон, а ну иди сюда, – Гарри костяшками пальцев взъерошил волосы на голове Хорана, и тот прекратил смеяться только, когда в аудитории наконец появился сам Томлинсон.

***

      Спустя почти половину лекции Гарри замечает, что половина студентов уже даже не пытается слушать профессора. Девушка, сидящая впереди него, рисует что-то на полях своей тетради, Барбара в полголоса обсуждает со своей подругой новости о каком-то новом музыкальном исполнителе, Хоран справа от него уставился в потолок (Стайлс почти уверен, что это его такой способ не уснуть – держать глаза максимально открытыми) и, скорее всего, думает о том, что дома его ждет вкусная еда, куда более интересная, чем сегодняшняя лекция, парни на задних рядах очень плохо пытаются не смеяться с какой-то только им и Богу известной (тупой) шутки, по итогу добавляя только больше шума. В общем, единственное негласное правило любого университета – слушать преподавателя – нарушалось всеми возможными способами.       В какой-то момент Томлинсон резко замолчал буквально на середине своего рассказа. Это заставило Гарри вынырнуть из своих мыслей и всех остальных студентов оторваться от… чтобы они не делали, в общем.       – Вы знаете, что Фрэнк Хаббард как-то сказал: «Хороший слушатель обычно думает о чем-нибудь другом»? – сказал шатен после долгой паузы. Он обвел глазами аудиторию, студенты замерли, не зная, что собирается выдать профессор и чем им это грозит. – Знаете, почему я не могу назвать вас хорошими слушателями? Думаю, не секрет, что последние, – он посмотрел на часы. – Последние минут 40 никто из вас не слушал, о чем я говорил. А, кстати, зря. Вам это понадобится. Но это ваше дело. Проблема в том, что вы даже не думаете о чем-то важном, вместо моей лекции. Вы, видимо, наивно предположили, что образование вам не нужно. Боюсь вас огорчить, но то, из каких семей вы родом, не сможет тащить вас всю жизнь. Вы, видно, решили, что это – ваша родословная, семенное состояние – делает из вас хотя бы немного стоящих людей. И вам, вероятно, уже не нужна ни математика, ни вся эта учеба в университете, в целом, так? Ни один из вас еще не добился ничего. Кто Вы без громкой фамилии, сделанной вашими предками? Достойны ли Вы ее носить? Такая простая вещь – тишина. А вы умудряетесь испортить даже ее. Я не заставляю вас слушать меня. Если вы считаете, что уже знаете достаточно и что все те знания, которыми я здесь делюсь с вами – неинтересны и не нужны вам, то я не против – витайте в облаках и думайте над более серьезными вещами. Однако топ музыкальных чартов, мисс Палвин, или неудачное падение игрока нашей сборной по футболу, мистер Ирвин и мистер Худ, это не то, что допускается в данном случае. Вытащите серебряную ложку изо рта, наконец, и вы поймете, что все не так легко. Да?       Томлинсон остановил свой взгляд на парне во втором ряду, который только что поднял руку. Его волосы были аккуратно уложены, а рубашка идеально выглажена. Гарри не мог вспомнить его фамилию, но скорее всего он был таким же, как и многие здесь – выходцем из не очень прославленной, но довольно богатой семьи. Интересно было то, что за все время с начала учебного года, он был едва ли не первым, кто решился прервать Томлинсона, и он точно возглавлял список тех, кто прервал гневную речь профессора.       – Вы мыслите поверхностно, мистер Томлинсон, – сказал парень. Его голос звучал уверено, в то время как по аудитории раздались удивленные и напуганные вздохи студентов.       – Неужели, мистер…? – профессор же выглядел разве что слегка шокированным, но скорее тем, что кто-то сегодня в принципе заговорил, кроме него, а не смелостью ученика.       – Пейн, сэр, – шестеренки в голове Гарри работали, но так и не могли отыскать эту фамилию в куче других, кто был знаком с его родителями. – Да. Видите ли, Вы говорите о том, что все присутствующие здесь – не стремящиеся получить знания мажоры, родившиеся с серебряной ложкой во рту, как Вы выразились. Но, боюсь, здесь Вы не правы.       – В чем же конкретно я не прав, по-вашему, мистер Пейн? – для многих то, что говорил студент было бы оскорбительным, вот только профессор смотрел на него по-настоящему заинтересованным взглядом, таким, каким смотрят, когда уже примерно догадываются, какие будут дальнейшие слова собеседника, но все же хотят услышать это от него. Еще больше с толку сбивало то, что уголки губ Томлинсона были чуть подняты вверх.       – Вы знаете, что в нашем университете есть программа, благодаря которой 7% учащихся обучаются здесь бесплатно? Целью этой программы было дать возможность получить достойное образование тем, кто не может позволить себе оплатить столько дорогостоящую учебу.       Гарри слышал об этой программе. Робин ввел ее в первый же год, как занял место ректора университета. Она помогла заведению продвинуться на несколько строк выше в рейтинге лучших Британских университетов, попав при этом в тройку первых. Студенты, обучающиеся по этой программе, чаще всего крутились в своих кругах. Практически никто из них не общался с «верхушкой» и, если бы не политика равенства в университете, они бы давно были официально названы изгоями среди студентов. Но, так как это не представлялось возможным, эти ребята просто были отодвинуты на дальний план. Их никто не трогал и они никого не трогали. Так было заведено уже давно, еще до поступления Стайлса, и всех все устраивало.       – Я слышал об этом. Так же я знаю, что список учащихся по этой программе не оглашается среди профессоров. Вы хотите сказать, мистер Пейн, что в этой аудитории присутствуют таковые? Потому что 90% присутствующих не выказывало заинтересованности в материале лекции, что, я предполагаю, не позволяют себе делать те, кому выпал шанс пройти обучение бесплатно.       – 90 не 100, профессор. Вы преподаете точную науку, а размываете границы. Не каждый, кто учится здесь, попал сюда благодаря фамилии, и не каждый, кого протолкнули родители, не старается учиться, сэр, – Томлинсон выглядел так, будто гордился студентом, выступающим против него, что само по себе было странно. Он не отвечал некоторое время, будто обдумывал сказанное Пейном.       – Хорошо, – в итоге сказал он, и на его лице появилась самая настоящая улыбка. Гарри должно быть спал, потому что ему казалось, что Луи просто-напросто не умеет улыбаться не наигранно. – Могу я попросить встать всех, кто учится по программе?       Со своих мест поднялось 10 студентов. Одним из них оказался тот самый парень с фамилией Пейн. Теперь Стайлс понял, почему он не мог вспомнить его семью.       – Хорошо, – еще раз повторил профессор. Его взгляд задержался на Пейне, у Гарри что-то кольнуло внутри о того, как мило Томлинсон продолжал улыбаться тому парню, но времени разбираться, что это, не было. – Теперь, прошу, те из вас, кто слушали лекцию и могут ответить на любой вопрос по нашей теме, останьтесь, остальные – сядьте. И пусть встанут те, кто не проходит программу, но все еще могу ответить на вопросы.       Двое сели обратно на свои места, а еще 8 студентов поднялись. Этого все еще было мало, чтобы сказать, что большинство учащихся слушали, но все равно это доказывало правоту Пейна. Когда Гарри не поднялся, показывая, что не вникал в слова профессора до этого, он почувствовал на себе взгляд и, подняв глаза, встретился с чем-то, отдаленно напоминающим разочарование, на лице Томлинсона.       – Я хочу принести свои извинения, – начал профессор, фокусируя свое внимание только на тех, кто встал. – За голословность и обобщение. И, хотя все еще большинство ваших одногруппников соответствует моему описанию, мне не следовало говорить так про каждого. Впредь буду аккуратен в высказываниях. Садитесь.       После этого инцидента и вплоть до окончания лекции в аудитории стояла мертвая тишина. Хоть из-за пропуска вводной информации студенты ничего не понимали, но они все равно отчаянно вслушивались в слова Томлинсона. Лишь бы это не повторилось.       Когда время занятия закончилось и все постепенно стали собирать свои вещи и покидать помещение, Хоран окликнул того парня, что вступил в спор с преподавателем.       – Лиам, эй, – Гарри в недоумении сдвинул брови к переносице.       – Ты знаешь этого парня?       – Да, а ты нет? У нас несколько общих предметов, а еще мы пересекаемся в библиотеке время от времени. Милый парень, слегка необщительный, но он мне нравится. Ну, знаешь, в отличие от большинства он хотя бы не строит из себя хер пойми кого, – быстро объяснил блондин и вернул свое внимание, как выяснилось, Лиаму, который уже подошел к ним.       – Привет, – он говорил тихо и обращался по большей части к Хорану, хотя краем глаза быстро оглядел и Стайлса.       – Просто хотел сказать, что ты молодец, – Найл добродушно похлопал парня по плечу, своими словами вызвав у того легкий румянец. – Не думал, что кто-нибудь вообще когда-нибудь осмелится возразить принцессе, но ты был крут.       – Эм, спасибо, наверное, – было видно, что слова ирландца смущали парня все сильнее и сильнее с каждой секундой, но Найл, казалось, абсолютно этого не замечал.       – А, кстати, это Гарри.       – Привет, классно говорил сегодня, – Гарри протянул руку, и Лиам пожал ее в ответ. Постепенно скованность отпускала парня, хотя он все еще, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке.       – Спасибо. Вы давно дружите? – спросил Пейн, указывая рукой между Найлом и Гарри. Они начали выходить из аудитории, направляясь в сторону кафетерия. – Видел вас вместе часто.       – Да, сколько себя помню, этот чудак-переросток под боком был, – улыбка Хорана давала понять, что он лишь прикалывается.       – Ой, не строй из себя мученика, это мне приходилось оправдывать тебя перед родителями за выбитые окна в школе, мол, мяч от тебя просто отскочил. Придурок, – Найл громко рассмеялся, возможно, привлекая к себе внимание как минимум трети проходивших мимо студентов.

***

Луи не был уверен, что этот день можно как-то испортить. Случай с Пейном только поднял его настроение. По правде сказать, он видел в мальчишке юношескую версию себя. Стремление к знаниям, борьба за справедливость, острый язык – это привело Томлинсона к приятной ностальгии, которая подарила ему чувство беспечности, как он думал, на весь день. Однако он ошибся. Он как раз разгребал какое-то немыслимое количество писем на электронной почте, отсеивая все не интересующие (то есть практически все), когда в аудиторию постучали. – Да? – громко спросил он, надеясь, что ему не придется вставать, чтобы открыть дверь. – Мистер Томлинсон? Простите, не хотела Вам мешать, но у меня к Вам одна огромная просьба, – профессор литературы (как бы ее там не звали) зашла в помещение. Луи прекрасно знал, что фразой «у меня к Вам огромная просьба» нельзя начать приятный разговор о погоде. Он обреченно вздохнул про себя и постарался, чтобы его лицо не передавало тех неприятных эмоций, которые он испытывал. – Что-то случилось? – Ничего страшного, на самом деле, – ох, так если ничего страшного, то может ты бы вышла отсюда, милая? – Просто в моей аудитории заменяют парты, а у меня сейчас пара. Мне сказали, что в это время у Вас нет лекций, так что я подумала, может, Вы предоставите мне Вашу аудиторию на один раз? – Да, все верно, у меня сейчас окно. Конечно, вы можете воспользоваться этой аудиторией. Надеюсь, Вы не будете против, если я устроюсь где-нибудь в углу? Мне нужно доделать еще кое-какую работу, – Луи, как мантру, повторял себе, что у него нет веских причин для отказа, хотя он безумно не хотел заниматься работой под шум кучки подростков, обсуждающих какие-то бредни, написанные несколько столетий назад. – Вы так любезны, мистер Томлинсон, большое Вам спасибо. Луи наскоро собирает бумаги, не то чтобы он хотел быстрее освободить свое место, показывая свою приветливость и доброжелательность, скорее он хотел поскорее избавиться от этого отвратительно накрашенного личика (ей Богу, Эль бы умерла, увидь она ее макияж) и мерзкого шлейфа какого-то дешевого парфюма, и ноутбук последней модели (не то чтобы он хвастался, да). Шатен занимает место в дальнем углу аудитории, которая спустя 15 минут уже была наполнена студентами. Отдав себе указ – не отвлекаться на нудную лекцию, а именно такой он и представляет себе лекцию литературы на старших курсах, он принимается за просмотр писем от его собственных учеников. Их домашние работы скопились со вчерашнего вечера, ведь они, как назло, будто сговорились и решили все отправить задания в практически одно время. Так как, эта работа была для всего-навсего второго курса, то она представляла собой не самый сложный (по меркам Луи) тест, который он из чистой вредности сделал на 50 вопросов (но легких, он клянется!). Поэтому над его проверкой даже задумываться не приходится: благо память позволяет запомнить верные ответы, и ему не нужно сверяться с ключами, это заняло бы еще полдня. – «Владеть можно только вещами. Любовь дает свободу. Любовь есть свобода». Ошо «Любовь. Свобода. Одиночество»,– раздается высокий голос профессора в аудитории. Обращается она, очевидно, к студентам, но Луи, не в силах занять свои мысли чем-то полезным во время автоматической проверки работ, становится невольным слушателем. – Свобода, в самом общем смысле, это наличие возможности выбора, вариантов исхода события. Так бы мы говорили с вами, будь у нас сейчас лекция по социологии. Однако надеюсь, что хоть кого-нибудь из вас это радует, что наш с вами предмет более творческий, более философский, если позволите. Свобода, свобода, свобода… Понятие довольно обширное, конечно, не на наши жалкие два часа обсуждения. Капнем глубже, возьмем более узкую тему. Романтики и творцы, сколько веков они вещают нам о свободе такого, казалось бы, знакомого для каждого чувства, как любовь? – она отворачивается к доске и мелом выводит слова красивым подчерком: «Любовь - Свобода». И, может, на тему и такие громкие слова из уст профессора Луи хочется закатить глаза, но он продолжает слушать, ведь речь женщины интересна и, по своему, загадочна. Томлинсону интересно, к чему же приведет этот ее хорошо поставленный монолог. Она резко оборачивается и обводит взглядом аудиторию, глаза ее прищурены, будто она – хищник, а кто-то из студентов готовится стать ее добычей сегодня, но на лице добрая, не выделяющаяся полуулыбка. – Произведение? – она задает быстрый и короткий вопрос, всего одно слово, в то время как в аудитории вздымается порядка 15 рук разом (Луи немножко завидует; на его-то занятиях таким энтузиазмом не пахнет). – «Ромео и Джульетта», миссис Эдвардс! – кто-то из студентов решает не бороться за внимание профессора честно и выкрикивает свой ответ (младшая школы поприличнее себя ведет, правда). Теперь Луи знает, как зовут преподавателя, а еще надеется, что это просто студент с таким узким погружением в литературу, а не «заслуга» Эдвардс. Серьезно, Луи, не слушавший ни одного урока в школе по литературе, знает историю Ромео и Джульетты, кажется, вдоль и поперек. В конце концов, Зейн заставил его дважды смотреть фильм с ди Каприо, а потом еще раз с Элеонор. Ба-наль-но. – Классика, мистер Клиффорд? Что ж, расскажите нам, почему именно эта история? – Эдвардс выглядит так, будто ей одновременно и интересно, что скажет ученик, и не очень. Как она это делает, Луи не понимает, но отвлекается на рассуждения парня с чернильными волосами, сильно покрытыми лаком. – Эм, это произведение четко показывает, что происходит с настоящей любовью, которая оказывается запертой. То есть, считайте, пример «от противного», ведь в истории Ромео и Джульетты нет свободы. Абсолютно нет. Но есть любовь. Чистая, прекрасная, всемогущая. Влюбленные настолько охвачены друг другом, что готовы на все во имя любви, вплоть до самоубийства, – воодушевленно начинает парень. – О, я тебя умоляю, Майки, – низкий стон раздражения прокатывается по аудитории аккурат после последнего слова в речи студента. Все разом обращают внимание на нарушителя порядка, и Луи тоже поворачивает голову в сторону источника звука, хотя прекрасно знает, кому принадлежит этот глубокий голос. – Мистер Стайлс? Вы не согласны с мнением Майкла? – профессор выгибает бровь, желая получить ответ от нахала, но что-то в ее взгляде выдает, что она не ожидала другого поведения от парня, и не сказать, что она была огорчена. – Конечно, я не согласен, Боже, миссис Эдвардс, Вы же сами слышите, какую чушь городит наш малыш Майки! – Эй! – обращает на себя внимание парень, про которого говорит кудрявый. Он делает максимально обиженное выражение лица, задетый то ли словами о его мнение, то ли глупым прозвищем. – Мистер Стайлс, – предупреждающе говорит профессор. – Не дуйся, но всемогущая? Их любовь? Любовь? Прости Господи, Майкл, ты вообще читал это произведение? – Гарри выгибает бровь, а голос его звучит так, что точно можно понять – вопрос этот чисто риторический. – Они зависимы друг от друга. Как от героина. И эта зависимость убивает их. Как «крокодил». Их «любовь», как ты выразился, не может ни черта, Майкл. То, что происходит между ними, приводит их к концу, безжалостному и бездушному концу. Сколько было Джульетте? 13. Ромео около 17. Ты, правда, считаешь, что твоя чистая и прекрасная любовь убивает детей, Майки? Даже делая помарку на те времена, когда брак в 12-13 лет для девчонки был нормой. Брак, но не самоубийство. Самоубийство ради любви глупо и бессмысленно само по себе, – фыркает Стайлс. – И почему же ты так считаешь, Гарри? – задает вопрос ему миссис Эдвардс, желая, чтобы студент продолжил свой монолог. И ее нельзя винить. Слова парня честны и открыты. Он не стесняется называть вещи своими именами и не романтизирует чью-то смерть, как сделал это его сокурсник. – Кудряшка, наверняка, цинично верит в то, что любви не существует, – подает голос девушка, сидящая недалеко от Гарри. В ней Луи узнает мисс Палвин, с которой еще в первый день его лекций сын ректора ругался прямо в его аудитории. – Я не дурак, Барбара. И не такой циник, как ты, дорогая, – он возвращает девушке язвительную улыбку, скрывая за своими словами что-то, понятное только им двоим. – Я верю в любовь, но не думаю, что ее обретает каждый. – Объяснишь подробнее, Гарри? – профессор мягко улыбается парню, довольная его ответами и заинтересованная в его мыслях. Спустя секунду она ловит взгляд Луи, который оставил проверку работ, видимо, до лучших времен и слушает теперь только обсуждение студентов, и добавляет: – Для всех. – Любовь, понятное дело, есть, иначе, откуда нам знать, что это такое – верно? В конце концов, нечто, настолько совершенное в своей идее, придумать с нуля – невозможно. Конечно, та самая «прекрасная, чистая и всемогущая» либо осталась где-то в истории, либо и впрямь была создана умами, склонными к гиперболизации всего и вся. Но чувство от этого никуда не пропадает. Но всегда есть «но», не так ли? – он хитро щурит свой взгляд, обращаясь к преподавателю. Весь этот монолог направлен только на нее, будто его не интересует, слушают ли его кто другой. Ему достаточно одного слушателя, чтобы продолжать. – И «но» это просто, как дважды два. Любовь редка. Она достается не многим, далеко-далеко не каждому. И выдается не по заслугам. Не имеет значения, благороден ли ты, чисты ли твои помыслы, может, ты умен не по годам, а, может, силен. Это лотерея, - парень хмыкает каким-то своим мыслям, полностью погрузившись в рассуждение. - И победителем в ней может стать как обычная домохозяйка, так и жестокий убийца. Апогей этого чувства достигается в безумии. Два неизлечимо душевнобольных человека способны на самую чистую любовь. В любом случает, нет смысла возлагать большие надежды и ждать чуда. Можете со мной не соглашаться, но я уверен, что в этой аудитории любовь светит встретить, от силы, паре человек. А нас много, как можно заметить. – Тогда что же достанется другим? – Привязанность, привычка, удобство. Все, что глупо порицается обществом. Люди просто находят того, кто сживется с их характерами и подойдет под желания и параметры. Конечно, сначала их встретит влюбленность. Это светлое чувство даровано практически каждому, я думаю, от того и обесценивается, – Гарри пожимает плечами, демонстрируя легкую печаль по поводу того, что только что сказал. – Но со временем оно уйдет, а на его место не встанет громкое «любовь», лишь простое и неизбежное. Люди живут десятилетиями друг с другом, потому что в этой самой лотерее они не выиграли ничего. – Звучит грустно, не думаешь? – С чего вдруг? Я не говорю, что люди несчастны в таких отношениях. Нет, конечно, есть те, кто убивается горем и печалью, что не нашли свою родственную душу в возлюбленном и вынуждены коротать жизнь с кем-то, кого не могут назвать любовью. Но другие, они либо обманывают себя же, веря, что человек рядом и есть та любовь, которую они ждали, либо спокойно живут, не прося о большем. В тепле и уюте, там нет вечной искры, которая и спустя долгие годы отношений заставит смотреть на партнера, как на нечто внеземное, но там есть тлеющие угольки забытой влюбленности, которые порой остаются теплыми на долгие года. Иногда они потухают, конечно, но и с этим живут, не замечая какой-то проблемы. Ведь проблемы-то и нет, как таковой. – Ты – циник, – усмехается Барбара. – Я – реалист, детка, – парень подмигивает девушке, на что та закатывает глаза и громко цокает. – Хорошо, я надеюсь, все внимательно выслушали мнение мистера Стайлса и сделали свои собственные выводы. Ваше четко сформулированное мнение по этой теме я хочу увидеть в эссе, которое каждый из вас должен будет сдать мне через три недели. На выбор вам будут даны произведения, чтобы было от чего отталкиваться, но, конечно, анализ любой другой литературы, подходящей под сегодняшний тезис, приветствуется и поощряется. Сейчас же давайте продолжим чтение сонет Шекспира с того места, где остановились в прошлый раз. Желающие?

***

Гарри безбожно опаздывал. Он уже как 40 минут должен был быть у Томлинсона, но вместо этого находился сейчас чуть ли не на другом конце здания. Он сам не заметил, как так вышло. Сначала он сидел с Найлом и Лиамом. Они разговаривали обо всем подряд, а когда выяснилось, что Пейн болеет за ту же футбольную команду, что и Гарри, то он уже мысленно записал кареглазого в список своих близких друзей. Парень и правда оказался приятным и милым в общении, как и рассказывал Хоран. Он умный, так что слушать его интересно, но не заучка, как сначала испугался Стайлс. А, когда человек в меру начитанный, еще и с чувством юмора (он смеялся со всех шуток Найла, а его Гарри считает одним из самых остроумных людей на планете), это располагает к нему. После их беседы Гарри пошел на поиски Майкла. Все таки он мог источать сарказм и иронию сколько угодно, но он ненавидел задевать этим кого-то, кто того не заслуживал. И то, что Клиффорд просто был не самым образованным парнем, возможно, и его вина, но он же пытается учиться. Да и в конце концов, Гарри считает, что они с Майклом приятели. Не друзья, нет, но приятели, что уже означает, что кудрявый относится к нему хорошо. Парень с очаровательно детской улыбкой и привычкой менять цвет волос в зависимости от настроения не заслуживал, чтобы Стайлс опускал его из-за дурацкого произведения, поэтому ему хотелось как можно быстрее извиниться. И, как назло, Майкл куда-то подевался, и найти его получилось только с четвертой или пятой попытки. Он был у автомата с едой на втором этаже правого крыла. А аудитория Томлинсона на четвертом. В левом крыле. Поэтому, когда Гарри в прямом смысле добегает до нее, он запыхавшийся и чуть напуганный. Кто знает, как Томлинсон отреагирует на такое опоздание, может вообще скажет проваливать домой и больше не будет с ним заниматься. Он дважды стучит костяшками пальцев по деревянной двери и открывает ее. – Мистер Томлинсон, здравствуйте, я… – Ты опоздал, я знаю, – перебивает его шатен, не отрывая взгляда от доски, на которой привычным образом расположен ряд примеров. – У тебя осталось пятнадцать минут на решение этих заданий, после чего мы будем разбирать то, что тебе не понятно. – Мистер Томлинсон, извините, я совершенно не усмотрел за временем, – затараторил Стайлс, попутно усаживаясь на место и доставая тетрадь и ручку. – Я ни в коем случае не хотел опаздывать. Такого больше не повторится, извин- – Четырнадцать минут, – опять прервал его слова мужчина, и Гарри пришлось заткнуться и начать решать эти треклятые примеры. Огромным плюсом всех их занятий было то, что до Стайлса и правда начал доходить материал. За чуть больше, чем неделю он научился понимать и решать то, что ему казалось сущим кошмаром еще в начале учебного года. По этой причине с первыми двумя примерами парень справился буквально за десять минут и, будь рядом с ним сейчас Найл, он бы точно начал хвастаться тому. Но друга рядом не было, зато был Томлинсон, неотрывно глядевший на него, и список из 12 примеров, к которым кудрявый все еще не притронулся. Он только начал решать четвертый пример, когда пятнадцать минут истекли. – Время вышло, – сказал Луи и подошел к парте парня. Он мельком взглянул на его записи и поднял взгляд к зеленым глазам. Из-за того, что Гарри не смог даже толком извиниться за поздний приход, Томлинсон сейчас казался похожим на страшное-страшное чудище из сказок, готовое съесть героя в любую секунду. – Это все? – Я потратил на каждое задание по пять минут, я не могу решать быстрее, сэр, – что-то внутри подсказывало Гарри, что пререкаться сейчас не лучшая идея, но он, правда, был доволен результатом и уверен, что, будь у него побольше времени, решил быть почти все (совсем все он бы, наверное, никогда не решил, потому что одного взгляда на последние три задания достаточно, чтобы понять, что они ему не под силу). – Первые четыре примера – устный счет, мистер Стайлс, – Томлинсон отошел обратно к своему столу и оперся на него бедрами, скрестив руки на груди. – Как Вы думаете, сколько времени отводится на каждый такой пример? Гарри понимал, что фраза «устный счет» означала, что решаться примеры должны в считанные секунды, но он абсолютно не понимал, как это можно сделать, не расписывая их на листе бумаги. – Я не знаю, сэр, – тон его голоса был уставший. – Но я потратил на них по пять минут. – Это слишком долго. – Я не гонюсь за скоростью, – фыркнул Гарри. – Скорость решения простейших примеров показывает, как хорошо ты усвоил материал. Если ты решаешь их так медленно, я делаю определенные выводы. – Я усвоил материл настолько, что могу их решить. Время – второстепенный фактор. И Вы можете делать любые выводы, меня волнует только то, что я хотя бы начал понимать, что тут написано, а не пялюсь на все, будто это инопланетный язык, – парня бесило то, что его старания вообще никак не оценивались. Серьезно, он и подумать не мог, что когда-нибудь решит что-то подобное, а сейчас его достижения растаптывают в пух и прах, будто старания Гарри и яйца выеденного не стоят. Это очень обидно, если честно. – Ты вполне мог бы решать быстрее, если бы только захотел, – Томлинсон все еще выглядел, как надвигающаяся гроза, но его голос оставался без каких-либо эмоций. Ни нотки раздражения или недовольства из-за поведения Гарри. Скорее он был похож на то, каким тоном Луи говорил с ним в комнате парня после ссоры с отцом. – Это не так работает. – Что ты делаешь, чтобы быстро вспомнить какое-либо произведение? – Что? Причем тут… – Гарри оторопел с резкой смены темы разговора. – Я слышал некоторые ваши разговоры перед моими лекциями. Ты довольно быстро вспоминаешь даже непопулярные произведения. И на занятии миссис Эдвардс тебе не потребовалось много времени, чтобы сказать точный возраст Ромео и Джульетты. Как ты это делаешь? – Ну, эм, он само… наверное, – замялся Стайлс. Его брови были сдвинуты к переносице, а сам парень смотрел куда-то мимо преподавателя, пытаясь понять, к чему ведет мужчина. – Я просто знаю это. Думаю, пара-тройка произведений и их сюжет – это элементарны познания. – Гарри, за всю свою жизнь я не запомнил ни одного стихотворения, а спроси меня, о чем книги о Гарри Поттере, то я смогу рассказать лишь сюжет самой первой, и то, потому что смотрел фильм с сестрами около трех раз. Однако я могу перемножить четырехзначные числа в уме, дай меня минутку. Ты понимаешь, о чем я? – Если быть честным, то не совсем, – Стайлс поглядывал на мужчину, как на сумасшедшего, ему было неловко. Томлинсон протяжно вздохнул, будто говорил элементарные вещи и не знал, как Гарри может их не понимать. – Я трачу и всегда тратил много времени на математику, в свою очередь ты поступаешь так с литературой, я прав? – Гарри кивнул. – Практика, Гарри, творит чудеса. Сейчас ты решаешь простые задания за пять минут, но прорешай ты 200 таких примеров и больше тридцати секунд тебе не будет требоваться. – 200?! Да я ж в окно выйду с большим успехом! – воскликнул парень. Поняв, что, возможно, реакция получилась более эмоциональной, чем он планировал, он тихо добавил: – Извините, сэр. – Никуда ты не выйдешь, Боже, – Томлинсон закатил глаза и нежно улыбнулся драматизму младшего. – Две сотни – это не тысяча, да и ты сам скажешь потом «спасибо», когда в ноябре на контрольной решишь чуть ли не половину заданий за 10 минут. – Это будет на контрольной? – Луи закусил губу, поняв, что проговорился. – Да, но будешь об этом трепаться, будем решать задания, максимально отдаленные от тех, что будут. – Не буду, – сказал Гарри, а после рассмеялся, не в силах больше себя сдерживать. Луи непонимающе свел брови. – Что-то смешное? – «Трепаться», серьезно? Вы пересмотрели «Папе снова 17»? – Заткнись. Мне двадцать пять, а не семьдесят. Ты считаешь меня совсем стариком? – О, нет, что Вы, – голос кудрявого уже звучал не очень убедительно, но новый приступ смеха разрушил весь спектакль окончательно. – Эй! – Луи кинул в него тряпку для доски, которая так удачно оказалась на краю стола. – Ладно-ладно, молчу, – удачно увернувшись от мокрой ткани, парень поднял руки в сдающемся жесте. – Ваша взяла, но если Вы, правда, пересмотрели тот фильм, то я Вас не сужу, Зак Эфрон горяч, – Гарри прикусил язык. Вот теперь-то он точно ляпнул лишнего. – Решай примеры, давай. Будет он мне тут про горячих актеров рассказывать, – Томлинсон, однако, по-доброму улыбался и слегка покачал головой на поведение младшего парня. – Все, что ли? – Гарри надул губы, смотря на примеры на доске. Такая перспектива его никак не радовала. – А ты посмелел, не так ли? Больше не заикаешься, когда я с тобой разговариваю, и наглеешь, – Томлинсон поднял брови, а в глазах промелькнули озорные огоньки, будто он и не был против такого поведения парня. Хотя, как сразу подумал Гарри, это глупо, конечно, ему не нравилось то, как вел себя студент, это же мешает занятию и все такое. – Просто Вы стали реже вести себя так, будто любое неверное слово станет причиной моей гибели в столь юном возрасте, профессор, – как бы там ни подумал Стайлс, переставать дерзить сейчас он не собирался, видя, что Томлинсон в хорошем расположении духа. – Не говори ерунды, я никогда так не разговариваю, – Луи закатил глаза, словно заявление парня было полнейшей чепухой. – Я и не говорю. Клянусь, иногда Вы – точная копия моего отца, а это очень страшно, просто поверьте. – Что ты имеешь в виду? – Томлинсон нахмурил брови, в то время как легкая улыбка медленно сползла с лица Стайлса. – Он довольно строгий, не заметили? Просто, – Гарри вздохнул, силясь подобрать верные слова. Он сам не знал, с чего вдруг решил рассказать Томлинсону что-то личное, но слова сами вырвались из него. – Например, в первый раз, когда я сюда пришел для дополнительных занятий, Вы были, эм, немного резки? Я имею в виду, это нормально, да, это наверное такой способ или типа того, но… Эм, мой отец делал так же с того момента, как мне исполнилось пять или около того. И неверный ответ – это всегда было очень-очень плохо. Вот я и привык, наверное, – он выдавил из себя вялую улыбку. Несмотря на то, что все эти воспоминания были далеки от приятных, Гарри старался, чтобы его голос звучал легко, будто все это его вообще не задевает. – Ох, Гарри… – Я не пытаюсь давить на жалость, Боже! Просто пытаюсь объясниться. Сейчас все окей, да? То есть, он, в принципе, больше не устраивает блиц-опрос за завтраком, так что все нормально. Это просто привычка или типа того, – парень боялся подумать, насколько неуверенным звучал весь этот разговор с его стороны, но что он мог поделать? Ему еще не приходилось кому-либо рассказывать об этом. Кроме Найла, конечно, но это Найл. – Мне жаль, Гарри. Жаль, что я повел себя так с тобой. Когда в начале года я пришел сюда, то был убежден, что все студенты в этом университете – просто кучка детишек богатых родителей, у которых в голове лишь вечеринки, но… – Но сегодня Лиам Вас переубедил, – закончил за него Гарри. – Он был прав, но и Вы, от части. В конце концов, меня бы тут даже не было, если бы я не портил отцу репутацию своими пьяными выходками. – Вот как? А я-то уж было поверил, что тебя ко мне привела безграничная тяга к знаниям или, на худой случай, мое красивое лицо, – он драматично поднес тыльную сторону руки ко лбу и свел брови. – Ох, так Вы актер, мистер Томлинсон! – воскликнул Стайлс, стараясь избавиться от мыслей, что, если бы отец не сделал это раньше, он бы и сам в полнее мог записаться на курс математики. И, да, из-за красивого лица. Гарри об этом не думает. Не должен. – В своем роде, – рассмеялся Луи и, поймав удивленный взгляд парня, объяснил: – В школе я участвовал в парочке спектаклей. У меня была договоренность с несколькими учителями: я играю – они ставят хорошие оценки. Мне было выгодно, знаешь. На подготовку к спектаклю не тратилось столько времени, сколько на домашку и уроки, я мог заниматься тем, что мне нравилось, и я больше времени проводил с семьей. – Было бы неплохо, работай такое в университете, – мечтательно протянул Гарри. – Тебе лишь бы от занятий откосить, – фыркнул Луи. – Хотя тебе и правда наверное было бы интересно поучаствовать в каком-нибудь спектакле, я прав? – Не знаю, – задумался Стайлс, нахмурившись. – С чего вдруг? – Ты кажешься тем, кто обожает литературу. – Я люблю читать и размышлять. Но выступать... Нет, не думаю, что это мое. Я максимум могу заставить Найла слушать стихотворения, которые учу, но в большинстве своем я просто читаю. Я не актер, – он поморщил нос в конце, как делал всегда, когда смущался чего-то, дурная привычка, Робин постоянно повторяет, что от нее стоит отучиться, а Энн наоборот всегда умиляется такому действию. И, если до этого Гарри был смущен тем, что признался в своей любви к литературе, то теперь смущению не было предела, когда он заметил, как Луи проследил за его мимикой. Он вообще как будто не отрывал взгляд от лица парня весь их разговор, за исключением моментов, когда закатывал глаза или смеялся, зажмуриваясь. Сейчас шатен казался таким живым и настоящим, что захватывало дух. Он почти пропустил следующий вопрос профессора, уйдя куда-то далеко в свои мысли о нем же. Абсурд. Надо заканчивать. – Ты веришь в то, что заслуживаешь любви? – вопрос мужчины был таким искренним, а глаза излучали доброе всей своей небесной синевой, что Гарри было жутко неловко от того, что он не понял, почему его об этом спрашивают, но прежде, чем он озвучил свой вопрос, Луи уточняет. – То, что ты сегодня рассказывал. После обсуждения «Ромео и Джульетты». – А, – тупо ответил Стайлс. Он покачал головой, чтобы собраться, потому что ответ был уже готов. – Дело не в заслуге, мистер Томлинсон, неужели Вы не поняли? Я не говорил о том, что любовь приходит к тем, кто ее заслуживает. Есть куча примеров настоящей, искренней любви между людьми, которых и людьми-то, на самом деле, назвать сложно. Любовь просто есть. У кого-то. – А у тебя? – Гарри старается, правда, очень сильно старается не думать, почему Томлинсон задает ему такие вопросы. – Если Вы спрашиваете, в отношениях ли я сейчас, то ответ нет. А если вы спрашиваете, жду ли я, что любовь снизойдет ко мне, и я окажусь в числе этих счастливчиков, то снова нет, я не жду. Да и зачем? Если этого не произойдет, то я буду тупо жить всю жизнь с горем от того, что не встретил того единственного человека, а если произойдет, то супер, но ожидание вряд ли сделает что-то лучше. Да и, в конце концов, я просто не думаю, что она у меня будет. Знаете, нет предчувствия, что ли, как-то так. – Как-то так, – вторит ему Луи. – Звучит печально и цинично, не думаешь? – Вы математик, профессор, и говорите мне о цинизме. Я в сюрреалистичном кино? – шутит Гарри, дабы разбавить обстановку. Он не видит ничего печального в своих словах. Цинизм? Возможно. Но кто сейчас не циник и не психбольной одновременно? – И то верно, ладно, – Луи отталкивается от стола, обходит его и садится на стул, подвигая к себе блокнот. На его губах легкая улыбка, которая, возможно (только возможно!), будет сниться кудрявому пару ближайших ночей. – Решай примеры, мы и так проболтали почти все время занятия.