Никак

Нирван огляделся, убеждаясь, что парни из логова ушли, вздохнул, снова сосредоточился на Никаке. С ним было что-то не так, это бы и слепой, и совершенно не знавший Никака бы заподозрил, а уж ему… Проснувшись от тихих всхлипов под самым ухом, Нирван не поверил, что все так. Потом решил, что Никаку просто больно, вот и не спит, вот и плачет. Отмел возникшую было мысль оставить все как есть, потому что это — часть вчерашнего наказания, и предложил ему перелечь как-нибудь иначе — да хоть к нему на колени, как вчера с Хилзаром, лишь бы полегче. А Никак отказался. Перестал всхлипывать, вытер слезы и затих. Совсем. Почти не говорил, предпочитая молча кивать, зажимался и прятался. Будто не Никак, а его тень. Плоская и неживая. Сильнее всего пугало то, что Никак молчал не только на него, но и вообще. Вяло мотнул головой на предложение Вана принести ему что-нибудь особенное, не стал спорить, когда Нирван объявил, что сегодня он побудет с Хилзаром, поможет с делами в логове, на попытки самого Хилзара его разговорить без интереса пожимал плечами и хмурился. Но и на обиду это похоже не было. Или ему просто хотелось верить, что не похоже? Он вздохнул, глянул в сторону выхода, понимая, что как главарь сейчас должен работать, восстанавливать потерянные вчера деньги и свой авторитет. Подошел, сел рядом с Никаком. В конце концов, воруют они все, а Никак тут только один. Никак на его приближение никак не отреагировал — не расслабился, не дернулся, совсем ничего. Будто и вовсе не заметил. Вот бы просто понять, что именно с ним произошло, а уж дальше он бы придумал, как с этим быть! Ну, или у Хилзара спросил бы… — Все хорошо? — осторожно начал он. Плевать, что вопрос бессмысленный, он нужен не для информации. Никак чуть заметно кивнул. — Ты разучился разговаривать? — снова попробовал Нирван. Пусть обидится в конце концов, пусть оживет! Голова Никака осторожно мотнулась в сторону и снова повисла на груди. — Чего тогда молчишь? — А что говорить? Нирван почти обрадовался этой фразе. Кажется, самое длинное предложение за сегодня, которое он от Никака услышал. — Расскажи, что расстроило, — предложил он, не сильно надеясь на успех. — Ничего, — вздохнул Никак. Нирван кивнул. Конечно, ничего. Будто могло быть иначе. — Брось, Никак. Ну, поболит пару дней, а потом пройдет. Чего ты? — Уже прошло, — почти прошептал Никак. И Нирван знал, что это неправда — Никак даже сейчас сидел, подтянув колени к груди, явно чтобы поберечь ноги, — но и возразить не мог. Вместо этого он заметил: — Знаешь, мы с чем угодно можем разобраться. Нужно только знать. — Вы вчера вещи продавали, чтобы меня выкупить, да? — кажется, совершенно невпопад спросил Никак. Нирван хотел было тут же наброситься на эту зацепку, выспросить, почему Никака это волнует, но заставил себя сдержанно кивнуть: — Некоторые, от которых просто было избавиться. Никак сжался еще сильнее и шмыгнул носом. — Не переживай, наворуем нового, — попробовал угадать Нирван. — Подумаешь, краденное барахло. Ты важнее. На штанине Никака вдруг появилось маленькое темное пятно. А затем еще одно, совсем рядом. — Я сам виноват, — прошептал он. — В чем? Что мы вещи продали? Да перестань ты, ничего страшного! Там же не было ничего важного… Никак разревелся — наконец-то открыто, не сдерживаясь, — и Нирван замолчал, понимая, что говорить сейчас бесполезно. Успокоится, и вот тогда… А потом через всхлипы стали пробиваться слова — непонятные, путанные, никак не желавшие складываться в рассказ. Слова, которые Никак, кажется, и копил все утро.