И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его.
Откровение Иоанна (Апокалипсис) 12:5
Берегись моего сына. Тьма придет.
SYML – «Symmetry»
Пахло топленым воском и медом. В кабинете Святого Отца нет места искусственному свету. Он кажется слишком холодным, неуютным, поддельным. Его место заняли свечи: их сияние мягкое и согревающее, никакие современные технологии не способны заменить такую нехитрую конструкцию, как воск и фитиль. В кабинете их более, чем достаточно. От светло-желтого до темно-коричневого цвета, они покоятся на низких подоконниках, вдоль книжных полок, на стенах, на письменном столе и даже по углам комнаты в старинных высоких подсвечниках. Сокджин любит это место. В отличие от скромной обстановки остальных комнат Дома, здесь чувствуется роскошь. Каждая мелочь так и кричит о характере ее владельца: властном, жестоком, справедливом в своих убеждениях, с жаждой к деньгам, но не без любви в сердце. Шторы из тяжелой ткани, мраморное покрытие стола и натуральные меха на дубовом полу, серебряные подсвечники, камин – любая мелочь указывала на безупречный вкус хозяина. На полках хранились редкие коллекционные издания книг – одна Библия с позолоченными страницами и миниатюрами чего стоит. Подобного не найдешь даже в музеях. Сокджин надеется, что когда-то с гордостью займет кресло во главе стола. Люди ему доверяют, от Святого Отца он научился организаторским способностям, ему хватит ума и мудрости вести за собой народ. Его лет с пятнадцати ласково называли копией Захарии, и не просто так. Жажда власти у обоих словно в крови, для таких не существует препятствий. «Рожденные править» – как-то проговорился Захария. А ведь еще десять лет назад будущее казалось туманным и пугающим; у него не было семьи, при живой матери – проститутки из дешёвого борделя – Сокджин чувствовал себя сиротой. В те редкие моменты, когда женщина дарила сыну крохи ласки и сжимала в объятиях, Джин зарывался носом в ее паленые блондинистые локоны, наслаждался терпким запахом сигарет, после которого всегда першило в горле. Ее длинные ногти с неровным лаковым покрытием гладили по спине и щекотали бока, красные губы широко улыбались, открывая вид на пожелтевшие зубы. Она не часто обращала внимание на сына. Будь Сокджин постарше, он бы понял, насколько его мать отвратительная и пропащая женщина. Мальчик не ведал, что такое регулярные приемы пищи или здоровый сон, никто не занимался его развитием и не заботился о здоровье. Питался он подачками от маминых подруг (а те, в свою очередь, жили на подачки покупающих их мужчин), а спал когда угодно, но не ночью – ночью слишком громко, много незнакомых пьяных альф и запахов. Днём маленького Джина не пугали взрослые женщины, он помогал им стирать белье и убирать комнаты, радостно угощался конфетами и заползал под кровать, чтобы достать закатившуюся мелочь и использованные презервативы. Он слушал их грубые разговоры, вдыхал дым сигарет и сладкий запах духов, а потом учил буквы с одной пожилой женщиной. Она не работала, потому что была больна какой-то страшной болезнью, но чем именно – альфа никогда не уточнял. Ночью нужно было держать ухо в остро. Из темноты рождалась похоть: она заставляла омег обнажать тела и ублажать альф, издавать непристойные стоны и крики, подчиняться ради денег и крох внимания. Ночью мальчик становился невольным свидетелем, с отвращением он разглядывал взмокшее тело матери, скачущее на узле мужчин. Сокджин в такие моменты старался не попадаться на глаза взрослым. Он не знал, чего ожидать от приходящих альф, поэтому отсиживался или дремал в шкафах или под столом. Омеги тоже его пугали: их наигранный смех и трясущиеся неприкрытые груди под пошлым красным освещением казались зловещими. Ночь была временем образования. Школьная программа не охватывала темы сексуальные, поэтому альфа самостоятельно находил объяснения необъяснимым в его возрасте вещам. Тогда же он получал и уроки надлежащего – по его мнению – поведения альф. Мальчик быстро смекнул данные ему от рождения привилегии: он мог быть нищим, необразованным, дурно выглядящим – но он был альфой. Омеги всегда будут на ступень ниже то ли по велению природы, то ли по неписаным социальным правилам. От мужчин с толстыми кошельками Сокджин перенимал тон и неспешную манеру речи, горделивость и безупречную осанку. После того, как Джин пережил свой первый гон, его нахождение в публичном доме стало невозможным. Владелец поставил ультиматум: если тело подростка созрело, он должен работать наравне со всеми или убираться. Мать мальчика не долго думала над ситуацией – в конце концов, как бы низко ни упала она сама, для сына она подобной участи не желала – и в один из зимних дней выставила его за дверь. Сокджин редко покидал публичный дом. Вся его жизнь была сосредоточена на нескольких комнатах и заднем дворике. Широкие улицы, машины и люди пугали ребенка, он не знал, куда идти. Отца своего он не видел, да и поговаривали, что у него есть жена с ребенком. Из родственников Сокджин никого не знал, помощи просить не у кого. Инструкций по выживанию мать ему не давала, лишь положила в карман несколько купюр и яблоко. Ими мальчик и воспользовался: сел на первый же автобус, когда ноги промокли, а тонкая куртка окончательно перестала защищать от мороза. Проехал несколько кругов, пока его пинком под зад не выставили на конечной на самой окраине Сеула, где Сокджин окончательно потерялся. Он пытался найти дорогу к городу, но с каждым шагом лишь больше терялся в негустом лесу. Казалось, будто ботинки весят целую тонну и пригвождают к земле; он не чувствовал пальцев ног то ли от долгой ходьбы, то ли от холода. Штанины до колена промокли в высоких сугробах, а потом покрылись корочкой льда. Куртка едва грела продрогшее тело, а шапку Сокджин случайно забыл в автобусе. После захода солнца ко всем прочим бедам добавились голод, жажда и необходимость справить нужду. Острая боль в мочевом вымотала окончательно. Только тогда мальчик осознал, насколько плачевно его положение. Среди миллиардов людей он, Сокджин, не нужен никому. Его мама относилась к нему как к ошибке. Он знает, что женщина несколько раз пыталась прервать беременность, но малыш оказался слишком живучим. В его голове есть размытое воспоминание: мама смотрит холодным безразличным взглядом, пока Сокджин задыхается из-за застрявшей в горле конфеты. Она просто ждала, пока смерть заберёт сына, и даже пальцем не пошевелила, чтобы помочь. В этом лесу его тело найдут только весной. Да и найдут ли, если искать некому? Слезы на щеках стянули кожу ледяной коркой, ресницы слиплись от мороза и перекрывали обзор. Жёлтый свет в окнах показался ему миражом. Женщина в борделе рассказывала ему, как путники в пустыне сходили с ума и видели то, чего на самом деле нет. Снег и мороз вокруг были такими же безжалостными, как палящее солнце и песок путникам. Из последних сил он потянулся к видению, игнорируя боль и усталость, и был вознаграждён: перед ним показался огромный дом, окружённый забором. На стук в кованые ворота долго никто не отвечал. Но Сокджин не был готов упустить шанс на спасение и с завидной настойчивостью искал в темноте звонок или какую-нибудь лазейку, чтобы пролезть на другую сторону. Внезапно из-за дверей дома показался мальчик, немногим старше самого Сокджина. Они смотрели друг другу в глаза в течении нескольких секунд, а потом тот сорвался и побежал отпирать ворота. От безысходности Сокджин увидел в нем ангела: светлые волосы обрамляли лицо, порозовевшие на морозе щеки придавали невинности – точь-в-точь как рисунок в детской книге. — Ты что здесь делаешь? — ангел ужаснулся, глядя на полураздетого ночного гостя. А потом его взгляд опустился вниз, где по штанам Сокджина растекалось уродливое мокрое пятно. Той ночью Сокджин узнал несколько вещей. Если обмочиться в двадцатиградусный мороз, можно застудить все, что ниже пояса. Мальчика, что открыл ворота – Тэхена – сильно наказали. А дом, куда пустили альфу, оказался пристанищем всех верующих. Дом Вознесения полон ограничений, правил и традиций, выучить которые не так-то просто. Альфы были главными, они несли больше постов и молитв, их мнение считалось главным и неоспоримым. В то время как омеги должны были выглядеть определенным образом, прислуживать мужьям и следить за бытом. Картина до боли привычная заставила Сокджина быстро влиться в коллектив и почувствовать свободу. Мальчик на примере Захарии видел, чего можно добиться в стенах Дома, как руководить сознанием тысячи людей, как заставлять их любить себя. Это настолько его потрясло, что после первого же служения он нашел для себя мечту, твердо решив занять место приемного отца в будущем. Он умело прогибался под людьми – образно, а не буквально, в отличие от матери – и выбарывал свое место под солнцем. Почти все время он посвящал воскресной школе и изучению Библии, не пропускал ни одного служения и соглашался на любую работу от Захарии: он мыл полы в его кабинете, чтобы подслушивать разговоры пасторов; вызывался носить вещи Святого Отца, чтобы путешествовать с ним в другие Дома; прибегал по первому зову с чашечкой кофе, чтобы получить благосклонность. Он записался в хор, дабы выучить все псалмы, и показательно плакал во время молитв. Сокджин стремился к безупречности не только в поступках, но и во внешнем виде. Идеально отглаженные рубашки и брюки, пиджаки, начищенная до блеска обувь – альфа не позволял себе опуститься до уровня спортивных костюмов. Пятна на вещах он приравнивал к пятнам на репутации и, Боже, во всем Доме нельзя было найти более дотошного и правильного человека. Долгими стараниями Сокджин верно следует к своей цели. В свои двадцать два он самый молодой пастор. В праздник Жатвы его впервые представили как правую руку Святого Отца, так что теперь Сокджин заимел часть власти во всех Домах. Возможно, поэтому альфа позволяет себе слегка надменные взгляды, которыми он одаривал сидящих за длинным столом пасторов. «Когда-нибудь, — мысли текут лениво после богатого обеда часом ранее, — я уберу этих старых мешков с костями с должностей. Всех до единого. Домам нужны молодая кровь, свежие идеи, рывок вперёд. Я смогу заставить эти бетонные стены цвести». — ...так что в этом месяце мы уложились в выделенный бюджет и даже отложили некую сумму на случай возникновения непредвиденных ситуаций, — последний руководитель закончил доклад. Сокджин, до этого безразлично слушающий информацию, встрепенулся. После скучных формальностей слово берет Захария и, судя по его серьезному настрою, новости будут неутешительными. — Для начала хочу официального представить вам новорожденного во Христе брата, — голос Святого Отца охрипший после проповедей и молитв. — Анания присоединился к нашей семье не так давно, но уже сумел доказать свою верность. Прошу принять и проявить всю вашу любовь. Сокджин впервые за вечер заинтересованно приподнял бровь. Об Анании он наслышан: этот альфа в прошлом был весьма богатым и успешным человеком, но продал все имущество и вырученные деньги отдал на нужды Домов. Ещё интереснее о нем ходят слухи: говорят, мужчина шантажом заставил и своего сына, Чимина, принять сторону верующих. — Я обещаю быть верным рабом божьим, — представленный альфа низко кланяется. Глаза у него колючие. Сокджин не любит таких людей, от них подсознательно ожидаешь ножа в спину. «Раб» уж никак не вяжется с этим альфой, больше похоже, что он пришел прибрать власть к своим рукам. Что связывает этого человека и Захарию? — А теперь перейдем к тому, ради чего мы сегодня с вами собрались, — Захария обводит взглядом пасторов. — Наши опасения подтвердились. Словно по щелчку идеальная тишина сменяется испуганными вздохами и возмущенным шепотом. Сокджин один из немногих, кто сохраняет видимое спокойствие, но лишь потому, что от страха не способен произнести и слова. По его затылку стекает капля холодного пота – всё очень плохо. — Они примут пятый закон, — невозмутимо продолжает Захария. — Мы несколько лет жили в относительном спокойствии, но это не значит, что про нас забыли. Власть лишь выжидала подходящего момента, чтобы ударить с новой силой. Сокджин с трудом сглатывает комок в горле. Первый закон – разрешение однополых браков. Второй закон – разрешение на полигамные семьи. Третий закон – принудительная контрацепция до заключения официального брака. Четвертый закон – принудительная эвтаназия в возрасте семидесяти лет. Пятый закон – контрольный выстрел в сердца верующих без возможности сохранения жизни. Это происходило медленно. Поначалу редкие разговоры и предположения из разряда «а если бы...» по малым телевизионным каналам, затем – реклама в интернете, тысячи разоблачающих и столько же поддерживающих роликов. Под «этим» имеется в виду внедрение, и всего за пару лет не осталось человека, не знающего об пятом законе: обязательное чипирование граждан. Среди простых людей закон вызвал бурю негодования: кто-то считал, что таким образом его приравнивают к скоту, кто-то – что это хитрый способ истребить население, другие выходили протестовать, боясь за влияние чипов на здоровье. Правительство со временем смогло успокоить, привело сотни доводов и гарантировало безопасность, мол, это поможет выявлять преступников за считанные минуты, значительно понизит уровень краж и сведёт на «нет» изнасилования, упростит систему с документами, ведь теперь все данные и денежные средства будут находиться под кожей. Люди успокоились, верующие – никогда. Несчастные опасались как огня и ждали этот день. За тысячи лет до их рождения в Библии уже было пророчество: кто позволит оставить на себе код зверя, тот отрекается от Господа. Согласно их вере, принять чипирование – и есть этот код. Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое, или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью. — Пришло последнее время, братья мои, — слова Захарии звучали приговором. — Мы думали, что достаточно настрадались, когда переживали смерти близких, но самые страшные дни только впереди. Без чипа под кожей мы не сможем ни купить, ни продать, ни даже существовать. По наши головы немедленно придут, ибо правительство знает: всякий, кто откажется, – верующий. А если и удастся как-то обмануть систему, то надолго ли? Мы потеряем работу, придется залечь под землю, словно крысы какие-то. — Мы все умрем, — обречённо шепчет сидящий рядом с Сокджином пастор. По щекам мужчины катились слезы. — Если не от пули, то от голода. Правительство истребит нас. — Нам не оставили выбора. До Нового года ровно три месяца, и вряд ли за это время что-то изменится, — подхватил мысль другой. — Это будет испытание верой и, я уверен, многие из наших примут метку, чтобы выжить. Сокджин все может молча перенести, но не тогда, когда кто-то оскорбляет его людей. Он рос с ними, ел за одним столом и готов ручаться за их преданность. Верующие пережили смерть близких, потерю работы, невозможность покидать стены Дома, научились жить большой семьёй; если они до сих пор выстояли, то переживут и следующие изменения. В конце концов, нет ничего, к чему человек не смог бы адаптироваться. — Не говори глупости, — он сохраняет сталь в голосе. — Почему ты так сомневаешься в своих братьях и сестрах? Трудности ещё не начались, а ты уже говоришь об отречении. Сокджин запоминает лицо альфы, мысленно делая пометку поговорить о нем со Святым Отцом и по возможности отстранить от дел. Крысы будут бежать, поджав хвост первыми, и лучше обезвредить их сразу. — Если Святой Отец прав, у нас осталось ещё несколько месяцев относительно спокойной жизни, — продолжает Сокджин, втайне наслаждаясь данной ему властью. Наконец он чувствует спокойствие: возможность руководить и перенять ситуацию в свои руки дарует чувство контроля. — Так что прекратите разводить панику. Не говорите ничего людям: пока нет никаких подробностей о пятом законе, и им незачем раньше времени тревожиться. За это время мы сделаем запасы и сможем спокойно продержаться до конца весны. В Домах достаточно места, чтобы приютить все верующие семьи, и если вы сохраните верность – сохраните и свои души. — А что будем делать, когда запасы закончатся? — робко спрашивает один из пасторов. Сокджин усмехается: его боятся. Сердце непривычно трепещет от вида покорности альфы на десяток лет старше. — Не думаете ли вы, что у Святого Отца нет плана? — он удовлетворенно откидывается в кресло. Взгляды всех присутствующих с надеждой переводятся на Захарию, который до этого молча слушал сына с лёгкой улыбкой. — Я поддерживаю все, что сказал Сокджин. Ваша задача – укреплять людей верой и ревностно молиться, чтобы слухи о пятом законе оказались беспочвенными. Со следующей недели пастора возьмут пост вплоть до нового года, — вынес решение Захария. — Как бы то ни было, на нашей стороне Бог. У нас есть секретное оружие, которое ждёт своего часа. И с помощью господней мы справимся с этими трудностями. Точно, Чонгук. Орудие бога, цареубийца, цепной пёс Святого Отца и будущее христиан. Сокджин усмехается. Наконец младшего брата спустят с поводка.Итак веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени.
Откровение Иоанна (Апокалипсис) 12:12
* * *
Если спросить Ким Тэхена, почему именно медицинский, он лишь пожмет плечами и безэмоционально ответит «так сложилось». Это не будет ложью, хоть Тэхен и редко говорит правду. Сложилось – это родиться в семье с деспотичным отцом. Сложилось – это жизнь под семью замками и невозможность заводить дружбу с теми, кто не понравился родителям. Это постоянное притворство и страх показать себя настоящего, искусанные от нервов губы и молитвы перед сном с «Боже, прости, я опять согрешил». И, так уж сложилось, что Тэхен в двадцать с лишним в глазах властей – преступник, карать которого будут строже, чем убийцу. А ведь он всего-то принадлежит к семье Святого Отца. У верующих нет перспектив, широких дорог в счастливое будущее и всех тех вещей, что рекламирует белозубая молодёжь из рекламы. Список рекомендованных профессий достаточно узок – это должно быть что-то, что может принести пользу Дому, а также по минимуму включать в себя контакт с греховным. Никакой работы, связанной с алкоголем, политикой, телевидением, оружием, деньгами, косметикой… Этот список – с запретами – можно продолжать до бесконечности. Альфы зачастую становятся поварами, шахтерами, докторами или учителями. Омеги заканчивают учиться после окончания школы и отдают все усилия во благо Дому и собственным семьям. Тэхеново «сложилось» имеет под собой историю, которую он редко кому рассказывает. Когда ему было четырнадцать, он пролежал в госпитале при Доме почти полгода с переломами обеих ног. Это были очень долгие, нудные, пропитанные нестерпимой болью дни. Но тогда он завел дружбу с некоторыми врачами, наслушался от них историй и лично наблюдал за выздоровлением многих людей. После выписки каждого из пациентов доктора говорили: «Слава Господу», а в случае летального исхода – «Такова воля Господа». Юному альфе это казалось верхом несправедливости. Почему собственные ошибки и победы медики списывают на Бога? Тогда Тэхен твердо решил для себя, что сам станет врачом. Но ни при каких обстоятельствах не будет опираться на небесную помощь, за каждую душу будет бороться до последнего – даже если это битва с Богом. Захария выбор сына поддержал: в госпитале не хватало умелых рук, поэтому сразу же после восстановления ног Тэхен начал проводить свободное время среди врачей Дома. За девять лет он из мальчика «принеси-подай» дорос до полноценного лекаря, а медицинское образование – скорее галочка на всякий случай. Тэхен планировал во время учебы быть настолько незаметным и непримечательным, насколько это вообще было возможно. Он садился за последние парты, ни с кем не общался, не принимал приглашения на вечеринки и знаки внимания, на вопросы отвечал сухо. Во время перерывов он сидел в стороне, уткнувшись в какой-нибудь медицинский справочник, из него нельзя было вытянуть слов больше, чем «привет» и «я занят», а «нет», казалось, вообще было его любимым. Он врал самому себе. Больше всего ему хотелось стать «своим»: вести беззаботную жизнь, общаться с людьми и, возможно, даже попробовать романтические отношения. Но страх пресекал даже мысли об этом на корню. Тэхен слишком отличается от ровесников, он не знает сленга: иногда, краем уха слушая чужие разговоры, он не понимал значение многих слов. Он не смотрел фильмы, не читал книги и не играл в игры, которые знает каждый его одногруппник. У него даже не было друзей, не говоря уже о каком-то сексуальном опыте. «Мальчик из девяностых» – так его называли и, как бы Тэхену ни было обидно, он соглашался с этим. Даже внешний вид был словно из прошлого: рубашки, брюки или устаревшие модели джинс, свитера и жилетки ручной работы. Никаких ярких вещей, современных фасонов или аксессуаров. Ему иногда так сильно хотелось крикнуть каждому, кто смеялся за спиной: «Это не я. У меня просто нет возможности выглядеть так, как вы!». Ведь в Доме понятие стиля очень отличается, там редко кто носит новую одежду: она достается по наследству от старших или из благотворительных комиссий. А если омеги что-то шьют и вяжут, одежда все равно выглядит тускло и серо. Поэтому Тэхен уверял себя в правильности принятого решения и планировал отбыть года учебы тихо и незаметно. Юнги запланирован не был. Боже, Мин Юнги и планы – это нечто абсолютно несовместимое. Худощавый альфа с прищуренным взглядом был на пол головы ниже и на несколько месяцев старше Тэхена, и при первой встрече внушил страх. Тогда ещё робкий первокурсник, Ким избегал его взгляда – да и избегал вообще. Одногруппник относился к тем, кого родители назвали бы дитем греха: с татуировками и пирсингом в ушах и губе, с коротким выбеленным ёжиком на голове, без конкретных целей, зато с кучей вредных привычек. Тэхен посчитал его неприятным и грубым, но это была одна из самых ужасных ошибок в его жизни. Потому что оказался Юнги самым замечательным человеком в мире. Вся их дружба завязалась из-за случайного стечения обстоятельств и настойчивости Мина. Каждый вторник в расписании их группы было несколько часов перерыва между парами, когда ученики кучковались группами и весело проводили время, гуляя по территории или отсиживаясь в кафетерии. Тэхен не мог – и не хотел – к ним присоединяться, и уже во вторую неделю учебы нашел то, что показалось ему подарком судьбы: старую аудиторию на последнем, третьем этаже, где больше не проводились занятия. Ее заполняли парты старого образца, сложенные друг на друге, а окна были деревянными и пропускали сквозняк. Но комната светлая и чистая, да ещё и на замок запиралась. Тэхен расположился на одном из подоконников и уже мечтательно представлял, как уютно проведет здесь все последующие вторники. Его планы нарушил, конечно же, Юнги. Альфа залетел в аудиторию, на ходу доставая пачку сигарет, и несдержанно ругнулся, когда задел бедром угол стола. Он закурил прямо посреди класса, блаженно выдохнул дым в потолок и лишь после заметил тихого юношу возле окна. — Я не уйду, — оборонительно предупредил Тэхен, встретившись взглядом с альфой. — Я тебя и не прогоняю, — хмыкнул Юнги. Это была будто сделка между ними двумя: каждый вторник они без лишних слов вместе шли к пустой аудитории, где Тэхен утыкался в окно, сидя на подоконнике, а Юнги… Ну, он много чего делал: курил, пользуясь отсутствием датчиков дыма; играл в игры на телефоне, сидя по-турецки на столе для учителя; рисовал остатками мела на доске и деревянном полу. Независимо от того, чем альфа был занят, Тэхен чувствовал комфорт. За пару месяцев они не обмолвились и словом с того самого первого вторника. Тэхен уважал Юнги за ненавязчивость. Как потом выяснилось, Мин специально последовал за Тэхеном, желая подружиться, но оборонительная поза и грубый тон поубавили его пыл. Нет, желание не пропало, просто Юнги понял, что путь от «я терплю тебя, только потому что ты молчишь» до «у меня нет друга ближе, чем ты» будет намного дольше и сложнее. Не вовремя появилась стеснительность, совершенно ему не присущая. И боязнь, что Тэхену, который значительно крупнее, просто надоест все, и он продемонстрирует силу своих рук на лице Юнги. «Я вообще-то против насилия!» — возмущению Тэхена не было предела, когда он услышал эту историю от лица друга. «Да, но выглядишь так, будто готов разложить любого одной рукой. Очевидно, я переживал!» Он решился ближе к зиме. Принес шерстяной плед – стащил из собственной кровати – и застелил подоконник, где обычно сидел младший альфа. А когда Тэхен недоуменно вскинул бровь, Юнги лишь протянул ему стаканчик с персиковым чаем. Ким угощение не принял, демонстративно сложил руки на груди и переводил взгляд с напитка на покрасневшие щеки Юнги. Тот под напором долго не выдержал: — Не заболей, — невнятно буркнул под нос, прежде чем оставить чай на подоконнике и сесть на стол, привычно закуривая. Только тогда до Тэхена дошло, что это не насмешка, а попытка проявить заботу. Это открытие было таким неожиданным, что альфа ещё несколько минут стоял, тупо пялясь на несчастный чай. Принимать внимание от кого-то, кто не является семьёй, ему приходилось впервые, поэтому он настолько растерялся. Действия Юнги имели смысл: деревянные рамы пропускали ветер, а отопление практически не работало в аудитории (кабинет перестали использовать по этой же причине). Тэхена тронуло, что другой человек подметил, насколько подоконники продуваемые и холодные. Он не думал, когда хватал плед – если бы задумался хоть на секунду, сомнения захлестнули бы – и подошёл к Юнги. Он расстелил ткань на свободном участке стола и сел рядом, почти касаясь коленями чужих. Другой альфа явно не ожидал такой смелости и встретил действия Тэхена с лёгкой улыбкой, туша сигарету. — Нарисуй что-нибудь, — тихо попросил Тэхен, указывая на доску. — Ты очень талантливый. Тэхен восхищался Юнги, глядя на его рисунки. Спустя два года Юнги стал Тэхену ближе семьи – в чем он, конечно же, не признается; аудитория обрела гордое прилагательное «наша». Они сбегают сюда при любой удобной возможности и проводят обеденные перерывы, деля на двоих стаканчик чая и комплексный обед, купленный на деньги Мина. — Из тебя получится такой паршивый врач, — с удивлением в голосе подмечает Тэхен, прижимая руку к сердцу после очередной истории в юнгиевом стиле «я провалил тест и нахамил преподавателю, но меня пока не исключили». Юнги не обижается. Он запрокидывает голову в приступе смеха, демонстрируя ровный ряд зубов и бледную кожу шеи, почти полностью покрытую черными узорами татуировок. Он за эти годы не изменился, разве что стал увереннее в себе и прибавил дюжину татуировок. Все такой же взбалмошный, прогуливает пары, дымит в кабинете, не пропускает вечеринки и абсолютно не заботится об учебе, чудом сдавая на проходной балл. — Это знают все, кроме моих родителей, — просто соглашается альфа. Он мотает ногами, привычно сидя на столе, и периодически выдыхает дым в противоположную сторону от Тэхена, зная его неприязнь к сигаретам. Сам Ким сидит рядом на стуле лицом к другу, между ними поднос с остатками холодной лапши, стакан персикового чая и энергетик для Юнги, не спавшего ночь. Настроение у обоих лениво-сонное под стать дождливой погоде и, будь Тэхен хоть капельку смелее, он бы пропустил пару, чтобы вздремнуть часик за компанию с другом. — Хочешь покажу кое-что? — неожиданно спрашивает Юнги, туша окурок. — Давай, — не раздумывая, соглашается. И почти давится воздухом от неожиданности. Юнги, не стесняясь, задирает край черной футболки на уровень ребер, оголяя впалый живот и худые бока. Другой рукой отодвигает край джинс и белья и с гордостью демонстрирует новый рисунок под пленкой. — В субботу набил. На тазобедренной кости – переплетение тонких веточек лаванды. Рисунок выглядит нежно и невинно – совсем не вписывается к остальным чёрно-белым. Фиолетовые оттенки плавно перетекают от темного к светлому и контрастно выделяются на белоснежной коже. — Вау, — выдыхает Тэхен. Сам не понимает, что именно его поразило: оголенный живот всего в паре сантиметров от лица, искусность чёрно-белых рисунков, которые уже доводилось видеть ранее, но так близко – никогда, или тонкая бледная кожица, натянутая на бедра? Тэхен подмечает, как бок Юнги покрывается мурашками из-за сквозняка, а мышцы живота напрягаются на выдохе. — Это очень красиво, Юнги, — парень, забывшись, тянется кончиками пальцев к цветку под пленкой и лишь в самый последний момент успевает изменить траекторию движения и схватиться за банку с энергетиком. Опускает голову низко в надежде, что покрасневшие щеки останутся незамеченными. Юнги почему-то не отвечает сразу, смотрит свысока, но как-то понимающе, и лишь после опускает футболку и неловко откашливается. — Рад, что понравилось. Я сам рисовал эскиз для нее. — Ты должен показать родителям. Они увидят и осознают, что их сын гениально талантлив и разрешат бросить учебу, — Тэхен хватается за возможность перевести тему. — Это вряд ли, — с грустью Юнги качает головой. Парень перекидывает мясные шарики в контейнере ближе к Тэхену. — Ты ешь давай, не так много времени осталось. Знаешь, если тебе понравилось, ты всегда можешь попросить, и я нарисую и тебе что-нибудь. Я даже договорюсь со знакомыми и тебе набьют за полцены. Пришла очередь Тэхена качать головой в отрицании. Ему даже страшно представить реакцию отца на рисунок на теле. Если бы он только мог быть до конца честным, он бы признался, как сильно мечтает о татуировке, но в Доме ее скорее вырежут с куском кожи. — Если бы я согласился, что бы ты мне нарисовал? Вопрос бессмысленный, потому что издевательское «если бы» невозможно, по крайней мере, в той вселенной, где живёт Ким Тэхён. Но ему необходимо услышать ответ, чтобы перед сном представлять, как шершавые руки Юнги выбивают ему рисунок. Где-нибудь. На лопатке, сгибе локтя, лодыжке, лбу, затылке – он бы доверил любую часть тела. Юнги отбирает банку и делает глоток прямо там, где пил Тэхен, не брезгуя. Задумчиво постукивает указательным пальцем по губам, задевая тонкое серебряное колечко в нижней. — Я бы нарисовал для тебя падшего ангела, — в итоге произносит спустя минуту. — Это заняло бы много времени, потому что я бы создал сотни эскизов в разных стилях. Чтобы, когда я притащил их все и показал, ты бы точно нашел для себя идеальный. Тэхен вздрагивает. Близко. Сам того не ведая, Юнги подобрался так близко к тайне. Если бы альфа только мог, он бы рассказал все о себе, своей семье, месте, где живёт, а потом бы, наверное, слёзно умолял сохранить секрет и остаться рядом. Это безумие. Если Юнги узнает, им не быть друзьями. Слишком большой риск. — Что ж, — ответная улыбка Тэхена кривая, — если я когда-нибудь скажу «да», у тебя прибавится работы. — Буду ждать, — Юнги подмигивает, заканчивая разговор. Он спрыгивает со стола и подхватывает небрежно брошенную сумку. Причина, по которой Тэхен Юнги обожает – бесконечное понимание.* * *
Легкая утренняя морось к обеду перетекла в полноценный ливень. Рубашка Тэхена промокла за секунды, а вязаная жилетка с трудом спасала от ветра. Дорога до парковки заняла от силы несколько минут, но даже этого хватило, чтобы продрогнуть до костей. Черный джип встретил его мигающими фарами, и альфа с облегчением забрался на заднее сиденье. — Привет, Гук, — при виде младшего брата ласковая улыбка появляется против воли. — Сегодня ты за рулём? — Захария попросил подменить. Чонгук себе не изменяет и выглядит так, будто вот-вот свалится от усталости. Тэхен даже не уверен, что в его состоянии позволено водить машину, но помалкивает, зная, что брат не любит разговоров на эту тему. Дом Вознесения гордится своей организованностью. Каждое буднее утро школьники и студенты после общего завтрака загружаются в несколько машин, их отвозят на учебу, а затем забирают по окончанию занятий. Это сильно упрощает жизнь, ведь дом Вознесения находился на самой окраине Сеула, и добираться на общественном транспорте долго и тяжело. Водители каждый раз меняются: зачастую выбирают тех альф, кому надо по утрам в город улаживать дела или закупать продукты. Но иногда случаются непредвиденные ситуации, и тогда за руль усаживают любого, кто свободен. Тэхенова учеба как раз относится к такому случаю, ведь его университет находится достаточно далеко от Дома и нужно делать большой крюк, чтобы заехать за альфой. Поэтому его забирают отец или братья на семейной машине, отдельно от остальных учащихся. — Я захватил тебе полотенце, — названный предмет летит Тэхену прямо в лицо. — Хён, не намочи сиденья, я очень тебя прошу. Тэхен обожал ездить с Чонгуком. В отличие от Сокджина, ему можно было и пожаловаться на отца, и пошутить, и попросить вести машину помедленнее – домой обычно не хотелось. К тому же, Чонгук неизменно покупал ему что-нибудь пожевать в дороге. Сладкий батончик летит следом за полотенцем, но для Тэхена подача не важна – главное, что вкусно, а к эмоциональной скупости брата он привык. — Как день прошел? — Нормально, — Чонгук жмёт плечами, разворачиваясь к брату. — У Намджуна сын заболел, поэтому сегодня Захария повесил на меня бытовые задания. Как приедем, нужно будет помочь заготовить дрова на зиму. А у тебя? — Наушники сломал, — с грустью заключает Тэхен, доедая угощение. — Мы чего-то ждём? Странно, что они до сих пор не едут. Обычно Чонгук не задерживается на территории университета. Брат мрачнеет на глазах. — Кого-то. Пак Чимина, сына нового пастора Анании. Ещё страннее. С омегой Тэхен познакомился пару дней назад, но он и не подозревал, что столкнется с ним ещё раз. Разве они не остановились в Доме Молитвы? Это в сотни километрах отсюда. — Мария предупредила сегодня утром, — объясняет Чонгук, видя немой вопрос в глазах старшего, — Оказалось, что Чимин здесь на первом курсе учится и она предложила ему остаться в нашем Доме, мол, проще добираться и, как она выразилась, «Тэхену веселее будет». День продолжает расстраивать. Тэхену не скучно ездить одному. Это почти единственная возможность побыть наедине с собой, без обязанностей сына Святого Отца, без вечно суетящихся жителей Дома. Чимин показался ему неплохим парнем, но не настолько, чтобы жертвовать своим комфортом. Да и обменялись они всего несколькими фразами, может, омега не такой уж и приятный. — А его отец? — Не уверен, но Сокджин говорил что-то о том, что Анания остаётся в нашем Доме, — задумчиво говорит Чонгук. — Тебе тоже кажется подозрительным, что они так резко свалились на нас? О них хоть что-то известно? Как и всегда, Чонгук не может не тревожиться каждую секунду. Тэхен готов поспорить, что в его голове уже вырисовываются сотни сценариев с нереалистичными событиями, но неизменной концовкой, где кто-то наносит вред Дому и семье. Иногда из-за этого с Чонгуком сложно разговаривать, но Тэхен принимает это качество как и все остальные в брате, понимая, что детство оставило несмываемый отпечаток на психике альфы. — Чимин вообще не выглядит так, будто искренне верит в Бога. Если бы он старался, разве вел бы он себя так? За те несколько месяцев, что он считается частью верующих, мог бы запомнить правила, — продолжает Чонгук. Тэхен, в отличие от брата, людей ни в чем не подозревает. Чимин видится ему скорее жертвой своего отца, как и сам Тэхен. Это объясняет, почему омега не особо старается влиться в сообщество – он просто до последнего верит, что останется в своем свободном мире. — Не накручивай, Гук, — старший броском возвращает полотенце. — Если так интересно, можешь у Чимина обо всем спросить. Омега вваливается в машину спустя несколько минут. С его одежды течет, рыжие волосы мокрыми прядями обрамляют лицо, а под глазами отпечатались следы туши. — Привет, — Чимин здоровается радостно, но дышит сбито и тяжело. Влага пропитывает сиденья, из-за чего Чонгук недовольно сводит брови. — Еле нашел вашу машину, несколько раз пришлось парковку оббежать. — Охотно верю, — бурчит Чонгук и передает полотенце, прежде чем медленно выехать. — Пристегнись. Ещё один факт о брате, который Тэхен узнал во время совместных поездок, – Гук не поведет машину, если есть что-то, что нарушает правила безопасности. По сто раз проверит машину, тормоза, ремни. Особенно щепетилен, если приходится везти детей. Находясь рядом с Чонгуком, Тэхен никогда не переживает за свою жизнь – за него это уже делают в двойном объеме. — Чимин, расскажи о себе, — просит Тэхен спустя несколько минут неловкого молчания. До Дома им ехать ещё около часа, Чонгук от дороги отвлекаться не станет, а омега отчего-то начал вести себя застенчиво. Чимин, очевидно застигнутый врасплох, переводит взгляд от одного брата к другому, но, заметив интерес только в глазах одного, разворачивается к Тэхену. — Я немного младше тебя – мне девятнадцать. Живу… жил, — быстро исправляется, — с отцом, от матери мне достался только запах, — видно, что Чимин не раз эту фразу говорил, потому что произносит автоматически, не задумываясь над смыслом. — Последние годы я занимался визажем и мечтал открыть свою студию, но потом отец резко переменил свои взгляды и уговорил поступить в медицинский, где когда-то училась мама. Тэхена разрывает от сочувствия к парню. Чимин выглядит очень ухоженно: волосы шелковистые, все ноготки красиво окрашены, макияж наверняка выглядел очень хорошо до того, как его испортил дождь. В Доме омеге никто не позволит выделяться и украшать себя, заставят волосы скрыть платком, а ногти сотрутся от тяжёлой работы. Про работу визажистом и говорить не стоит. Такого не примут, а если заметят косметику – выкинут, а омегу накажут. И лучше Чимину никогда не сталкиваться с наказаниями Захарии. — Мне нравятся твои волосы, — искренне делает комплимент Тэхен, заметив в чужих глазах опасный блеск невыплаканных слез. Тихое фырканье брата успешно игнорирует. — Правда? — омега радостно тянется маленькой ладошкой к прядям, словно такие комплименты для него – редкость. — А мне нравится твоя кожа, — неожиданно признается Чимин, забывшись. — Очень чистая, и оттенок необычно сочетается с цветом глаз и волос. Я когда впервые увидел, сразу подумал, как красиво на тебе будет смотреться золотистый макияж. Сердце пропускает удар. Внутри шевелится что-то, что альфа всеми силами пытается в себе подавлять, но от слов Чимина по затылку пробежали мурашки. Перед глазами пробежали картинки кистей и различные тюбики, которыми можно воспользоваться; представил, как пришел бы в таком виде в университет и похвастался Юнги… а затем всплывает образ разъяренного отца, и Тэхен почти сжимается от страха. — А потом бы вас двоих посадили на хлеб, воду и молитвы, — Чонгук впервые за долгое время подает голос, — и это в лучшем случае. Точно. Вот почему Тэхена называют мальчиком из девяностых. Вот почему его тело заперто в рубашках с чужого плеча. Нельзя злить Захарию. — А в худшем? — с равнодушием интересуется Чимин, сосредоточив внимание на другом брате. Чонгук недолго молчит, не отвлекаясь от дороги, и отвечает только на светофоре. — Лучше тебе не знать, Чимин. Если ты живёшь с нами, следуй правилам и не высовывайся. Тебя по доброте душевной приютили в Доме, чтобы жизнь облегчить, так что прояви благодарность. Даже по мнению Тэхена, который привык к прямолинейности брата, это прозвучало грубо. Хотя он и понимает, что Чонгук просто таким образом остерегает омегу от возможных опасностей. Чимин, до этого улыбающийся, мгновенно меняет выражение лица, глаза его темнеют от злости. Он вцепился в спинку переднего сиденья и говорит сквозь зубы, почти шипя: — Я не просился ни в один из Домов. Если бы не отец, я бы скорее жил в картонной коробке, чем с вами, — его слова ядовиты, и Тэхен чувствует в них всю невысказанную боль. Чимин только пытается казаться милым. Альфа уверен, что, если бы не обстоятельства, омега бы никогда и не заговорил с такими, как они. — Думаешь, мне нравится ходить словно под прицелом, каждый день боясь быть раскрытым? Или терпеть все унижения, которые испытывают бедные омеги в ваших Домах? Костяшки на маленьких пальцах побелели, а ладошки, казавшиеся милыми, выглядят угрожающе. — Подвозить тоже не просил? — Чонгук, в отличие от омеги, спокоен, но Тэхен знает, что брат зол. — Может, прямо здесь и высадить? Тэхен беспомощно переводит взгляд с одного на другого, боясь влезать в их немой бой взглядами. Чонгук ведь действительно может бросить посреди дороги – они за городом, до Дома минут тридцать пешком. И, Тэхен уверен, если бы не ливень, Чимин сам бы выпрыгнул из машины. — Нет? — давит Чонгук, заставляя омегу отцепить ладони от сиденья и сжать их в кулаки. — Тогда знай свое место, омега. Если ты не можешь жить в картонной коробке, как мечтал, то сожми зубы и смирись с обстоятельствами. Пока Захария не скажет обратное, ты один из омег Дома и должен быть благодарен за то, что тебе дают. Тэхен давит в себе желание прикоснуться к сжатым кулачкам омеги. Они не друзья, чтобы альфа имел какое-то право поддержать, хоть ему и очень хочется. Один вид рук Чимина отзывается болью, ведь он знает: ногти оставили глубокие кровавые следы на коже. Он также знает, что во внешнем мире нет четкого разделения по гендерам и Чимина только что унизили. До конца поездки Тэхен так и не решается разбавить атмосферу. — Спасибо, что привез, Гук, — тихо благодарит альфа, когда машина остановилась в гараже. — Мария хотела, чтобы ты помог ей в саду, — бросает младший брат, намеренно игнорируя взгляд Чимина. Чонгук напоследок хлопает дверью и размашистым шагом направляется к Дому – его поза напряжена, и Тэхен не завидует бревнам, которые сейчас попадутся под горячую руку. Он переводит взгляд на Чимина, закусившего губу от обиды, и понимает: будет не так-то просто.