Они позволяют лгать себе и не замечают подвоха.
Они дают мне так много, я теряю связь, понимаете?
На золотом блюдце я подношу всё, что им хочется.
The Living Tombstone – «My ordinary life»
Верующие были в ужасе. Это похоже на то чувство во сне, когда знаешь, что вот-вот придавит поездом, но не можешь пошевелиться или заставить ноги ходить. Ты, замерев, видишь этот несущийся на огромной скорости состав и готовишься к удару, почти чувствуешь, как кости дробятся, тело расчленяется под давлением товарняка. Когда объявили о незапланированном служении и досрочном возвращении Святого Отца, среди людей появилась паника. Они понимали, что происходит нечто страшное, но не могли оценить масштаб угрозы. Откуда ждать удара? Что делать дальше? Без средств связи, без выхода в интернет, без телевидения, они могли лишь догадываться о скорости движущегося на них поезда. Только Захария мог вытащить их из кошмара, только он являлся спасением для верующих. Святой Отец вышел к помосту уставший и будто постаревший. В руках у него Библия, на губах – родная отцовская улыбка. После недолгой молитвы он обвел взглядом устремлённые к нему и жаждущие правды лица и начал проповедь в своей неспешной манере. Под испуганные вздохи он рассказал о смертях мирных людей и Джинене, который назвался сыном Божьим и этим навлек беду на всех верующих. Вокруг – беспокойная тишина. Чонгук внимательно вслушивался в слова Святого Отца, боясь пропустить важные детали. Даже будучи сыном Захарии, ему порой сложно разгадать истинные мотивы этого человека. Еще сложнее определить, где правда, а где – сглаженные истории для доверчивых жильцов Дома. — Дети мои, мы живем в последнее время перед пришествием Христа. Истина будет называться ложью, а война – операцией ради мира. Брат пойдет на брата, омеги пожалеют о рождении своих детей. Но нам нужно оставаться сильными, — бодро говорит Захария. — Сегодня нас попытались оклеветать и посеять сомнение внутри семьи, но я хочу сказать вот что: человек, который совершил убийства, не имеет никакого отношения к Домам. Ни один пастор не узнал его. Он не числится в списках жителей какого-либо Дома, он также ни разу не был на наших служениях. Джинен имел смелость взять грех на душу и сказать, что выполнял мой приказ. Но мы с ним никогда не встречались, я не знал ни его отца, ни его матери. Поэтому, посоветовавшись с пасторами, мы пришли к единому выводу. Правительство идёт на все более отчаянные меры. Как бы там ни было, Чонгуку хочется верить. Это легко. Копаться в разных версиях и искать правду – утомительное дело. Но он не может по-другому. К сожалению – или счастью? – разум Чонгука всегда враждебно настроен по отношению к человеческим словам. Его мозг безостановочно генерирует мысли и во всем находит злой умысел. К словам Захарии у него нет полного доверия, хоть он и чувствует искренность в его речи; точно так же он не принимает версию правительства. Без вещественных доказательств Чонгук не встанет ни на одну из этих сторон. — Они хотят посеять ненависть в сердцах своих граждан, чтобы верующие не могли найти покоя ни в школах, ни на работе, ни просто идя по улице. Мы многие годы успешно укрывались в Домах, но, если простые люди увидят в нас монстра, боюсь, это перестанет быть возможным, — Захария смачивает сухие губы глотком воды. — Дабы обезопаситься, мы вводим ограничения: выход на территорию и выезд в город будет возможен только по пропускам. Самых маленьких мы переведем на домашнее обучение, остальных – по мере возможности. Омеги, которые до этого работали в городе, должны вернуться в Дом и заняться детьми. Позвольте вашим мужьям заботиться о вас. И ничего не бойтесь. Бог на нашей стороне, а значит, мы не проиграем. Не забывайте жить. Все запланированные бракосочетания с января мы перенесем на конец ноября, чтобы подарить вам несколько беззаботных дней. А теперь давайте встанем на колени и попросим Господа укрепить наши души и тела. Чонгук одним из первых нетерпеливо падает на колени и закрывает глаза. Что-то не сходится. В общей картине какой-то пазл неверный. Кажется, будто ответ скрыт на поверхности, но альфа никак не может ухватиться за нить правды. Ему не хватает информации. Только один человек может знать больше, чем остальные. Это Сокджин. Он хранит в себе много ценных знаний и, Чонгук уверен, имеет компрометирующий материал на каждую мало-мальски значимую особу. Ни один секрет Дома не пройдет мимо Сокджина, поэтому если искать ответы – то только у него. Но захочет ли альфа делиться? Спустя час после служения Чонгук нашел Сокджина в их комнате. Остаться наедине было нелегким делом: Тэхен ни в какую не хотел уходить, так что пришлось подкупать его несколькими тысячами вон и обещанием помочь на кухне. Сокджин выглядит изрядно помятым и нервным. В его глазах читаются бессонные ночи, на лице – лёгкая щетина. Альфа прямо в рубашке и брюках лежал на матрасе. — Чего тебе, Чонгук? — первым говорит Сокджин. — Я немного устал с дороги, это может подождать? Чонгуку даже жаль его. Брату не мешало бы поспать, но вряд ли он уснет сегодняшней ночью. Будет сидеть до рассвета в кабинете Захарии, а потом начнет новый рабочий день. — Нет, — Чонгук мотает головой, хотя Сокджин даже не смотрит в его сторону. — Я хотел узнать, что известно о стрелявшем альфе. — Ты, наверное, смеешься надо мной. Я похож на информационное бюро? «Да!» – хотелось огрызнуться Чонгуку. — Я думаю, этот человек действовал не по приказу властей. По телевидению… Сокджин насмешливо прыскает смехом и приподнимается на локтях. — Ты думаешь? Чонгук-и, скажи мне, сколько классов ты окончил? — Восемь. — И тебе кажется, что ты умнее Святого Отца? Он вроде бы доступным языком объяснил, что убийца – не из наших. Всего один день провел с мирскими и уже веришь всему, что они тебе говорят. Давай я напомню, что еще вещает правительство по своему телевидению. — Не надо. — Нет, ты послушай. Они говорят, что мы несём угрозу мирным жителям, устраиваем человеческие жертвоприношения и убиваем их людей. Разве этого бреда недостаточно, чтобы раз и навсегда отказаться от правительских каналов? — Но мы убиваем их людей! Сокджин окидывает его разочарованным взглядом. — Ты убиваешь, Чонгук. И, как бы там ни было, с нашей стороны потери несравненно выше. Мирским мозги промыли, и они сами не знают, где правда, поэтому и пытаются скинуть все свои проблемы на верующих. Даже если Джинен – не подосланная марионетка, а какой-нибудь городской сумасшедший, это все равно не отменяет факта: он не наш. Пусть с ним разбирается суд. А ты занимайся тем, чем должен, и не лезь в дела Святого Отца. И прежде чем заводить дружбу с мирскими, вспомни, сколько невинных детей они убили за последнее десятилетие. Внутри Чонгука пусто. Он пришел за ответами, а получил моральную пощечину. — Я и не забывал, Сокджин. Идти на кухню после бесполезного разговора не хотелось, но Чонгук не мог нарушать обещание. К тому же, поварам и в самом деле требовалась помощь: из-за внепланового служения они сильно отставали от графика и не успели приготовить ни обед, ни ужин. На кухне было как всегда громко, душно и тесно. Ароматы еды витали в воздухе, на что живот Чонгука сразу же отреагировал голодным урчанием. Тэхен помахал ему с дальних столов, и Чонгук довольно неловко из-за своего большого тела пробрался по узкому пространству к брату. Локтем он случайно стукнул мелкого поваренка, и в ответ услышал чуть ли не рычание: — Господи, неужели нельзя следить за своими гигантскими конечностями?! Я что, на одну из твоих боксерских груш похож? Уже только по голосу и недовольному тону Чонгук определяет, что задел Чимина. Этот неугомонный любит раздувать трагедию из мелочи. Из-под рыжей челки на альфу глядела пара карих глаз в ожидании извинений. От Чимина сильно пахло сигаретным дымом, так что его естественный запах почти не ощущался. Похоже, он во всю пользуется украденной у Хосока пачкой, пытаясь побороть нервозность. Неудивительно, что Чонгук его не заметил. — Ещё пару часов назад ты цеплялся за меня и не возмущался, — справедливо замечает он. Тэхен прыскает смехом, обращая на себя внимание, и пока покрасневший Чимин что-то яростно доказывает другу, Чонгук закатывает рукава и вымывает руки. На столе стояли сырые овощи и уже нарезанные в мисках, поэтому альфа без слов приступает к работе. — …поэтому прекрати смеяться, Тэхен, я сейчас на самом деле очень зол. И вообще, не веди себя так, когда у меня в руках нож! — И правда, Тэхен, не дразнись, у ребенка нож. Ещё поранится. Чимин моментально меняет собеседника: — Ты только на два года старше! — Но ты все еще несовершеннолетний, — невозмутимо возражает Чонгук. — Да какая… Знаешь, к черту. Я больше не притронусь к тебе даже под страхом смерти. Все вы, альфы, меня бесите. Чимин хватает миску и уходит к соседнему столу, где демонстративно поворачивается спиной. — Надо бы извиниться. — Оставь, Тэхён. Я не сказал ничего, что не являлось бы правдой. В образовавшейся тишине Чонгук делится тем, что увидел по телевидению и о своих подозрениях. Хотелось выговориться кому-то и услышать, так ли уж бредовы мысли, или в них есть зерно логики. Чонгук ненавидел ошибаться. — Суд будет завтра, — заключает он. — Хотя и так понятно, чем все закончится. Публичным расстрелом перед камерами журналистов. Это все запишут, красиво обработают и будут крутить в каждом новостном репортаже по телевизору, чтобы ни у кого не осталось смелости действовать против правительства. И не важно, насколько тяжким было преступление: неосторожно сказанные слова или теракт. У них на всех провинившихся одно наказание – смерть. — Думаешь, они убьют своего человека? Или… — Я же говорю, что Джинен был не от правительства. Ты бы его видел, Тэ. Он верил в то, что говорил и делал. Тэхен поджал губы. — У тебя нет доказательств. Осторожней со словами, Гук. Отец не любит, когда его правду ставят под сомнение. Есть какие-то реальные идеи, кроме твоей интуиции? Чонгук не успевает ответить, потому что один неугомонный омега незаметно так возвращается к их столу и преувеличенно громко вздыхает. — Вы, альфы, такие невнимательные, — загадочно тянет Чимин. — Если ты знаешь что-то… Чимин откидывает нож и обходит стол, чтобы встать перед Чонгуком. — Давай, это несложно. Что во мне изменилось за месяц? Чонгук послушно присматривается к лицу омеги, а затем без стеснений скользит взглядом по изгибам фигуры. Ему разрешили – он пользуется. Чимин переоделся после работы в более скромную одежду, на голову повязал цветастый платок, но даже это не скрывало то, как чиминовы бедра выделялись на фоне стройной талии. Омега даже покрутился вокруг своей оси, но Чонгук изменений не увидел. Возможно, рядом с Чимином он действительно терял часть своей сосредоточенности. — Так, что ты там говорил? — прокашливается альфа. — Я ужасно растолстел. Набрал как минимум килограммов пять за этот месяц. Мой отец вообще не похож на себя прежнего, настолько он изменился. Посмотри на других – в Доме нет худых людей, с вашим питанием и физическими нагрузками это просто невозможно. Но тот задержанный альфа, Джинен… Он выглядел так, будто голодал. — Думаешь, его пытали? — Не исключено, но я говорю о том, что он не из верующих. Как бы Джинен не пытался подражать, это все равно не то. Вы, вероятно, не замечаете, но верующего человека довольно легко вычислить. Это не только ваша манера говорить и одежда, но и выражение лиц, даже улыбки какие-то другие. Всегда спокойные и приглушенные запахи; покорность и плавность в движениях. Как бы я ненавидел Захарию, похоже, он прав. Джинен лишь выдает себя за верующего. Эта та решающая деталь, которую Чонгук упускал из виду. Чимин смог найти ее и развить в полноценное доказательство. — Если Джинен и не от правительства, и не от Захарии, тогда откуда он, черт возьми, свалился на наши головы? И для чего подписал себе смертный приговор? Чонгук вцепился в эту мысль. Что, если есть некто третий, кто вошел в гонку за властью? Кто-то, кто пытается спутать все карты и подменить понятия. — Я не знаю, Гук, — милая форма имени как-то слишком легко соскальзывает с губ Чимина. — Но, видимо, это и предстоит нам выяснить.* * *
Чонгук без чувства отвращения пялится на чужую дряблую кожу живота, смачно похрустывая яблоком. У Хосока под пупком тонкая жировая прослойка и густая дорожка волос, ведущая к паху. Мышцы совсем не в тонусе, но оно и неудивительно при таком-то образе жизни. Что Чонгуку не безразлично – чиминовы пальчики в золотых колечках, которые этот живот щупают. — Ты можешь не дергаться? — в третий раз просит омега. Хосок в ответ жалобно стонет. — Я иголок боюсь. Чонгук сильнее впивается в яблоко, от чего сладкий сок пачкает руку. Хосок оказался инсулинозависимым и перед каждым приемом пищи нуждается в инъекциях. И, конечно, именно Чимину приходится их делать. Терпению омеги в этот момент можно только позавидовать. Зря он медицинский ненавидит, из него бы получился прекрасный врач. Чонгук докторов на дух не переносит; ему легче пару дней перестрадать, чем объяснять, что и где болит. Но Чимину сложно отказать: даже самый недоверчивый сдался бы под натиском его мягких рук. — Ну вот и все. Не больно ведь, правда? Чимин медленно впрыснул содержимое шприца в зажатую между пальцев складку. Напоследок утешающе похлопывает по животу, словно Хосок ребенок маленький. — Обед через тридцать минут. — Спасибо, Чимин-и, — щебечет Хосок и заправляет рубашку в брюки. Через несколько часов им нужно быть у здания Суда. Вернее, Хосоку нужно быть, как и всем правительским шишкам. Чимин и Чонгук – его «плюс два» в билете на акт правосудия, где будет вынесен приговор Джинену. Один – телохранитель, другой – медбрат, их присутствие рядом с хрупким на здоровье Хосоком является неоспоримой частью трудового договора. Чонгук не против. Он знал, что на работе в Правительстве увидит много грязи и еще больше очернит руки, выполняя указы вышестоящих. Он свыкся с этой мыслью ещё в подростковом возрасте и с тех пор пережил достаточно, чтобы оставаться равнодушным к насилию. Чимин – совсем другой человек. Тепличный мальчик едва ли не плачет при виде кадров из новостей. Он, по мнению Чонгука, слишком мягкосердечный и впечатлительный. Не то чтобы Чимин каждую бездомную зверюшку тянулся погладить или отдать последнее – нет. За недолгий период общения Чонгук заметил, что в омеге присутствует здоровый эгоизм и твердость характера. Но для неподготовленного ума видеть убийство в непосредственной близости – слишком тяжелое испытание, обязательно несущее последствия в виде ночных кошмаров и тревожных мыслей. Не этой участи он желает Чимину. Ещё утром Чонгук пытался мягко намекнуть, что не стоит ему ехать на работу. Он предлагал остаться с другими омегами в безопасности Дома и заняться домашними делами. Переждать денек-другой, пока шум вокруг преступника не стихнет. Было бы удивительно, если бы он согласился. Но, конечно же, Чимин только закатил глаза. Эту просьбу он воспринял как личное оскорбление и всю дорогу профессионально выносил мозг на тему равенства: «Мы, омеги, ничем не хуже вас. Ты не имеешь права решать, что мне делать и что видеть…». Чонгук даже не слушал. Раз так хочет, то вперёд, он больше не станет пытаться проявить заботу. А разговоры про права омег у него уже поперек горла стоят – Чимин не устает болтать об этом каждый день. Одним словом, неугомонный. После обеда у зала Суда собралось приличное количество журналистов. Они и прочие приглашенные выстроились колонной у входа, ожидая проверки. По внешнему виду можно было догадаться, что ждут они не первый час: под беспрерывно моросящим дождем их верхняя одежда, как и волосы, полностью вымокли. Погода выдалась действительно паршивой: темные тучи заволокли небо, а пронизывающий ветер то и дело пытался вырвать из рук зонты. — Ненавижу осень, — бурчит Хосок. Его туфли испачкались брызгами из-под колес кресла. — Чонгук, давай найдем где-нибудь сухое место. Чонгук послушно толкнул коляску в сторону навеса. Для служащих в правительстве была отдельная очередь под брезентом, с чаем, вином и одеялами, которые выдавали всем желающим. Будто на развлечение пришли. Ещё бы музыку и фейерверки – получился бы обычный праздник мирских. Хосок с вином в руке быстро скрылся в компании своих знакомых, кинув напоследок бесполезное «не теряйтесь». Чонгук и Чимин остались сами себе на попечительство. — Взять тебе одеяло? — предлагает омега. Чонгук заприметил, как Чимин пару раз чихнул с момента прибытия. Их пальто не спасали от ветра, оба по глупости без шапок и шарфов. Альфа за свое здоровье не переживал, потому что к нему никакая зараза уже лет семь не цепляется. Но как отреагирует организм Чимина – неизвестно. Не хотелось бы слышать, как омега шмыгает носом каждые пять минут. Да и у лекарей в Доме пациентов хватает. — Возьми себе. Я пока что-то горячее принесу. У столика с напитками его ждал сюрприз: двое мужчин – с виду полицейские – негромко обсуждали Джинена. Чонгук прислушался к их разговору, делая вид, что выбирает чай. — …язык пытался себе откусить, лишь бы не выдавать имя хозяина. Святой Отец знает, как обучать своих людей. Сколько не ловим их, никто так и не проговорился. — Хоть что-то выяснить удалось? — спрашивает второй. — Нет, говорят. Он держался до последнего, а потом вдруг начал нести чепуху про некого Самаэля, мучеников и Лазаря. Ничего толкового так и не узнали, видимо, альфа совсем крышей поехал. Чонгук нахмурился. Он бы не стал так опрометчиво вешать ярлык сумасшедшего. Пусть названные имена ему ни о чем не говорили, эта информация все ещё полезна. Альфа делает мысленную пометку рассказать обо всем Захарии или хотя бы Сокджину. — Сэр, Вы брать что-то будете? Чонгук заказывает жасминовый чай, но перед этим несколько раз уточняет у раздраженного официанта сорт («Да, это точно жасминовый, сэр. Да, я уверен. Да, он горячий»). Чонгук даже успел украдкой проследить за девушкой, которая выпила такой же. Она выглядела здоровой, так что альфа рискнул предположить, что в чае ничего не намешано и Чимину его пить безопасно. Осторожность лишней не бывает. Вскоре подошла их очередь. Чонгуку пришлось перетаскивать Хосока к дверям, поскольку его коляска не могла проехать по ступеням. «Lustitiae aequum esse debet» – гласили белые буквы над входом. В зале суда в отдельный ряд выстроились журналисты с камерами наготове. Прямой эфир, как и ожидалось. Словно голодные гиены, они кидались на любой снисходительно брошенный им факт, выгрызали информацию, чтобы после под особым соусом пропаганды подать доверчивым людям. Чонгук надеется, что дети не увидят этого кошмара. Кому бы они ни принадлежали – Дому или правительству – дети должны оставаться детьми и не ввязываться в конфликты верхушек. Речь судьи он пропустил мимо ушей. Гораздо больше интересовал преступник. В отличие от кадров с репортажа, Джинен больше не строил из себя героя, его нервозность и беспокойство были заметны в мелких деталях: обгрызенные ногти, дерганье ногой, понуро опущенная голова. Чонгук отбрасывает чувства и сосредотачивается на задании. Перед ним не человек, а объект, который необходимо исследовать. Взглядом он сканирует каждый доступный участок тела за решеткой. Два пальца на левой руке отсутствуют. Это результат пыток? Обручального кольца нет. Убийца болезненно худой, грязные пряди волос то и дело спадали на впалые глаза и щеки. При разговоре видно, что остатки его зубов сгнили. Джинен точно не из Дома. Да и слишком примечательная у него внешность, такого человека сложно забыть. Из размышлений выдергивает суетливость Чимина. Омега переступает с ноги на ногу и теребит колечки, что указывает на нервозность. Заметив на себе взгляд, он приподнимается на носочках, одной рукой удерживая плед, другой – опираясь на чонгуково плечо, и шепчет: — У него тату за ухом. Правым, — дыхание обжигает шею. Альфа приглядывается. И правда, у осужденного за ухом чернильные разводы, слишком похожие на тюремный партак. Может, Джинен и пальцы потерял в местах лишения свободы? Вдруг он уже отбывал срок в правительских колониях или на исправительных работах? Это открывает широкое поле для размышлений и теорий. Захария будет доволен полученной информацией. Чимин не перестает удивлять. Кто бы мог подумать, что этот маленький омега будет примечать такие важные детали? — Ты молодец, — хвалит так же шепотом, но со всей искренностью. Чимин кивает, но как-то заторможенно. Его пальцы скользят по плечу и сжимают бицепс, от чего Чонгук инстинктивно напрягает мышцы, но омега едва ли это замечает. Его запах потяжелел и отдавал горечью на языке, выдавая истинные эмоции. Чимин боится. Напускная обида, которую он демонстрировал в дороге, столкнулась с реальностью. В одном помещении с убийцей, окруженный людьми, которые жаждут крови, Чимин дрожал от страха перед будущим. Удар молоточка о стол резко прерывает монотонный голос судьи. Чимин вздрагивает и закусывает побелевшие губы. — За измену государству и за убийство пятнадцати граждан подсудимый Чхве Джинен приговаривается к наивысшей мере наказания: смертная казнь через расстрел, — отстраненным голосом выносится приговор. Как Чонгук и предсказывал. Весь этот суд не более чем проплаченная правительством организация, где главная цель не выяснить правду, а припугнуть и удержать народ. И пусть Джинен заслуживал подобной расправы, сложно сказать, скольких ещё обвинили ложно. Джинен зарыдал после услышанного. Он упал на колени, его рот изогнулся в уродливый круг, моля о пощаде. Чонгуку мерзко смотреть на него. Пугливый альфа, который не может закончить дело с достоинством. Какими бы ни были его мотивы, на чьей бы стороне он не выступал, Джинен трус. Мало того, что согласился на убийство детей, он не мог принять справедливую расплату. Как же разочаровывающе жалко. — Отвернись, Чимин. Мальчик качает головой, пустым взглядом следя за тем, как каратели выволакивают Джинена к месту казни. Чонгук злится и сложно сказать, на кого больше: на убийцу без принципов и гордости или на омегу, у которого гордости слишком много. Чимин раздражает. Видно же, что трясется от страха, носом шмыгает, но все равно упрямится. Хочется спросить: кому и что ты пытаешься доказать? — Чимин, хватит противиться всему, что я говорю, — из последних сил просит. — Ты не должен это видеть. Ты не хочешь видеть. Ты не захочешь разбираться с последствиями. Доверься опыту того, кто уже проходил через это дерьмо. Джинен громко закричал и вцепился в руки карателей. Кто-то ударил его по лицу, и теперь кровь вперемешку со слезами стекали по подбородку. Альфу с усилием заставляют опуститься на колени и связывают. Чимин всхлипывает, и это становится последней каплей. Чонгук не выдерживает и совсем не нежным движением прижимает Чимина к своей шее, скрывая от всех. Тут же ощущает слезы на голой коже и содрогание хрупких плеч. Глупый, глупый и такой беззащитный. Нет ума ещё совсем, чтобы позаботиться о себе. И этот омега говорил о том, что может самостоятельно решения принимать? Да за ним присмотр нужен, как за малышами в Доме. Каратель гордо вышагивал перед камерами с пистолетом в руках. — Как ты говорил? — едко спрашивает он. — Не боишься смерти, потому что встретишься с семьей? Так передавай привет от нас, гнида. Скажи свое последнее слово. Джинен, задыхаясь от слез, повернул голову в сторону Чонгука. Их взгляды встретились. Его – безумный и отчаянный, чонгуков – недоуменный и заинтересованный. — Я проклинаю тебя, Самаэль! Чтоб ты и твои будущие дети, все, кого ты любишь, были… Раздался выстрел. Точным попаданием в затылок прекратилась жизнь Джинена. В руках Чонгука вздрагивает Чимин. — Ш-ш-ш, ещё не всё, — шепчет он и успокаивает поглаживанием по затылку, но не позволяет повернуть голову. Чонгук не чувствует ни капли жалости к Джинену. За убийство невинных, за то, что он отобрал жизни чьих-то родителей и детей, он бы не подарил такого милостивого исхода. Чонгук бы позаботился, чтобы альфа напоследок от боли и мук сам умолял о смерти. Так что происходящее – просто подарок и невероятная удача для Джинена. Вперёд выходит Президент, и тишина, образовавшаяся после выстрела, сменяется бесконечными щелчками камер. — Я обращаюсь ко всем последователям человека, зовущего себя Святым Отцом. В течение десятилетия мы пытались восстановить мир в стране; это привело лишь к большему количеству смертей среди невинных граждан. Наше терпение на исходе. Сдавайтесь. Мы пощадим каждого, кто докажет верность государству. Обеспечим едой и жильем, поможем адаптироваться в новых условиях. Подумайте о своих детях. Примите правильное решение. Попросите помощи у правительства, если готовы принять чип и начать новую жизнь как полноправный гражданин Южной Кореи. Это будет очень сложная битва.