Каждый шаг, который я делаю — для тебя очередная ошибка. Numb – Linkin Park
Удар обжигает болью, но Чонгук не останавливается. Выплескивает энергию и агрессию на боксёрскую грушу, пока перед глазами стоит образ Джинена, умоляющего о пощаде. Чонгук от него устал. Умерший альфа приходит к нему во снах, видится в безликой массе прохожих, его истошные крики преследуют даже в глухой тишине. Дикий взгляд и полные ненависти слова «Я проклинаю тебя, Самаэль» врезались в память и заставляют искать логическое объяснение произошедшему. Для кого это предназначалось? Человеку, стоящему над Джиненом? Или, что хуже, это просто безумная речь сумасшедшего без всякого смысла? Зацепиться особо не за что, чтобы развить теорию. О произошедшем Чонгук пока решил ни с кем не делиться и не обсуждал даже с Чимином. – Уже за полночь. Пора идти. Джин потягивается, зевая во весь рот. Широкая рубашка при этом обнажает тонкую талию и худые ребра. Такой непохожий на названных братьев в своей природной утонченности. Сокджин увязался за младшим братом на тренировку под предлогом «вместе веселее», после чего три часа просидел в душном спортзале на скамейке, перебирая свои записи. Веселья в этом мало. Чонгук не возражал. Они делали это на протяжении нескольких последних лет. Наверное, для старшего в этом выражались своеобразная любовь и поддержка. А Чонгук чувствовал себя менее одиноким. Несмотря на противоположность взглядов, оставаясь наедине, они без слов понимали друг друга так, как можно понять только человека, с которым вместе вырос и пережил кучу дерьма. – Ещё немного, – бурчит младший, из последних сил отрабатывает удары. – Совсем ведь устал. Завтра продолжишь. Чонгук ещё несколько минут упрямится, а потом по привычке укладывается спиной на пол перевести дух. – Ты тоже устал. Когда спал последний раз нормально? Я практически не вижу тебя в комнате, – Чонгук не укоряет, он волнуется за старшего. – Я помогаю Отцу, – слышится мягкий ответ. На лице Джина залегли глубокие тени и круги от недосыпа под глазами. За последние недели он похудел и, казалось, совсем лишился сна – настолько погрузился в работу. У троих братьев свои битвы, разные, но решающие в их жизнях. Наверное, именно поэтому они так хорошо понимают друг друга. Чонгук интересуется с нескрываемой надеждой в голосе: – Есть продвижения? Какие-то детали новые? Джин тяжело вздыхает. – Мы не можем найти зацепок. Убийца не из наших людей, как ты понимаешь. И он не от правительства, если верить вашим с Чимином словам и заверениям доверенных лиц в правительстве. Мы не знаем, кто он, откуда взялся, действовал по своей воле или же его кто-то принудил, чтобы пошатнуть и без того шаткое положение. Без информации мы бессильны. Чонгук чувствует беспомощность, самое ужасное чувство, которое, как он себе обещал, никогда больше не ощутит. Это ведь его задача – добывать информацию. И он, очевидно, не справляется. После минуты в тишине колеблется и, взвесив все «за» и «против», несмело спрашивает: – Имя Самаэль тебе говорит о чем-нибудь? – Решил поиграть в викторину посреди ночи? – Сокджин. – Ладно, хорошо, – брат массирует виски. – Имя точно не корейское, и если тебя интересуют реальные люди, то нет, я таких не знаю. Но… Джин замолкает. – Но? – Чонгук с любопытством приподнимает голову. – Это имя встречается в Библии. Самаэль – это ангел смерти. Его изгнали с небес вместе с Люцифером во время Великой битвы. Вот как. Ангел смерти. – Я ответил на твой вопрос? – Да, Джин. Спасибо, – Чонгук устало прикрывает глаза. Понятнее не стало, но появилась новая информация для размышления. – Идём спать? – Только после тебя, мелкий.* * *
Чимин болтливый. Он из того типа людей, которые тишину не любят, а вот говорить обо всем на свете - очень даже. Он талантливый собеседник, может поддержать диалог на любую тему и искренне интересуется всем, что ему рассказывают. Чонгук болтливых людей не любит. Он тихий и закрытый в себе, пустой треп и сплетни не переносит. Он из тех, кто любит доказывать делом, а не раздавать обещания. Его топ-три желания за последние месяцы выглядели следующим образом: а) поспать; б) смерть ублюдков из правительства и в) пусть Пак Чимин помолчит, ну пожалуйста. Последнее, как ему думалось, совершенно невозможно. Поэтому, когда омега замолкает, а игривые искры в его глазах потухают, Чонгук теряется. Поначалу внушает себе, что его радует внезапно образовавшаяся тишина за завтраком, а потом с болью осознает: без Чимина пусто и не так уютно. Вновь внушает себе, что скучает вовсе не по диалогам и спорам с неугомонным омегой, а чисто из-за силы привычки хочет вернуть прежнее. Не получается. Вид разбитого Чимина на физическом уровне приносит дискомфорт, словно это Чонгуку плохо. Приходится признать, хоть и с большой неохотой, что успел привязаться к омеге, и теперь состояние Чонгука напрямую зависит от благополучия Чимина. После публичной казни Джинена омега словно закрылся от всех. Стал хмурым, ночами мучился от кошмаров, днем Анания не давал покоя сыну и заставлял вынюхивать детали на работе. Чимин старался, Чонгук видел это по его сцепленным в кулачки рукам и ответственностью, с которой он подходит к делу. Но всем людям свойственно уставать, а на омегу свалилось слишком много всего, вот он и не выдержал. Сломался. Стал похожим на других омег из Дома, серым и невзрачным. Покрывает голову, ходит по струнке, взгляда не поднимает. Боится сильно, непонятно, правда, чего. Или за кого. Но факт остаётся фактом: Чонгуку видеть его таким больно. Чимин юный ведь совсем, а живёт не своей жизнью. Его жизнь – это учеба, вечеринки, свидания, путешествия, беззаботность. Он просто не создан для выживания в экстремальных условиях, когда каждую секунду находишься в опасности. Последние несколько дней являются ярким примером того, что Чимину в Доме не место. – Ты не завтракал, – констатирует факт, стоит Паку сесть на пассажирское сиденье рядом. – У меня нет аппетита. Чонгук хмыкает. Этот омега до сорванного голоса готов сражаться за лучшие кусочки на столе и уплетает не хуже альф за обе щеки. То, что у него нет аппетита – действительно тревожный звоночек. – Пристегнись. Чимин безропотно тянется к ремню, даже не взглянув на Чонгука. – Если меня игнорируешь – ладно, но хоть с Тэхеном поговори нормально. Он волнуется. «И я тоже», – мелькает мысль, но Чонгук оставляет ее неозвученной. Ответом служит молчание. Чимин смотрит в окно нечитаемым взглядом. Ощущение, что они поменялись местами и теперь Чонгук всеми силами пытается вывести на адекватный диалог, а Чимин строит неприступную стену между ними. Зачем? Последнее время они неплохо ладили, пусть их отношения и состояли из бесконечных споров, это устраивало обоих. Сейчас же это даже не безразличие, это холод и пустота. – Знаешь, если бы ты выговорился… – Оставь меня, – Чимин просит тихо, но со сталью в голосе. – Я сам разберусь. – Вижу я, как ты разбираешься. Признать, что тебе помощь нужна, гордость не позволяет? – Заткнись, Чонгук. Я же сказал, что не хочу это обсуждать. И опять тишина. К счастью, есть один способ, который Чимина точно разговорит. Альфа давит на газ, заставляя стрелку спидометра клонится к опасному «200» на панели. Трасса пустая, они только-только подбираются к шумным улицам Сеула. Чонгук знает, что справится с управлением, для него подобное не впервые. Он ни за что не позволит им разбиться. А вот Чимин заметно напрягается. – Что ты делаешь? Сбавь скорость, – не просит, требует. Чонгук его не слышит. У него цель – вывести на эмоции, хоть какие-нибудь. Растормошить из этого напускного безразличия. – Чонгук, не гони так! – в голосе проскальзывают панические нотки. Чимин вжался в сиденье, боится даже пошевелиться, будто одно неверное движение – и они перевернутся. – Надо же, снизошёл до разговора со мной? Пусть почувствует, каково это – когда кричишь, но тебя не слышат. Может, после этого наконец возьмёт себя в руки и поговорит с Тэхеном. Чонгук прибавляет ещё скорости, почти с удовольствием наблюдая, как Чимин впивается пальцами в коленки и жмурит глаза от страха. Боится. И правильно, ведь его жизнь сейчас полностью от Чонгука зависит. И он счастливчик, ведь альфа ни за что не позволит ему разбиться. – Чонгук… пожалуйста, – шепчет Чимин. По щекам скатываются дорожки слез, – останови машину. Решив, что нужный эффект достигнут, Чонгук понемногу сбавляет скорость и останавливается на заправке позади дорожного кафе. Стоит ему заглушить мотор, как Чимин не выдерживает и срывается на истерику: плачет навзрыд, безуспешно пытается отстегнуть ремень и плачет ещё больше, когда не получается. Чонгук к нему не лезет, но когда Пак бьётся затылком о спинку сиденья, не выдерживает. – Все, хватит, – говорит негромко, но Чимин, на удивление, действительно немного успокаивается, вслушивается в голос. – Ты в безопасности, слышишь? Альфа помогает отстегнуть ремень и тянет все ещё плачущего парня ближе к себе. Чимин ластится, доверительно жмется носом в шею, будто ищет успокоение. Такой непохожий на себя, слишком ласковый и мягкий. Наверное, это все из-за накопившегося стресса, потому что, Чонгук уверен, в другой ситуации Чимин бы накинулся на него с кулаками за такие игры со смертью. – Не реви. Чонгук правда не знает, что делать с плачущими омегами. Неловко гладит Чимина по спинке, и, когда тот действительно затихает, смелее тянет к себе, обнимает крепче и зарывается пальцами в волосы на затылке. Пахнет жасмином, знакомо и успокаивающе. Сам Чонгук ничем не пахнет. Но Чимин словно этого не замечает, жмется ближе, просяще шею подставляет. Омега просто соскучился по прикосновениям и теплу, но, сам того не зная, будит в Чонгуке странные желания. Хочется ближе, усадить к себе на колени, сжать в руках талию, гладить бедра и мягкую попу. Хочется глубже зарыться носом в шею, вдыхать любимый запах. Хочется оставлять собственнические поцелуи на шее, чтобы все видели – это Чонгука, это трогать нельзя. Он за свое убьет. От подобных мыслей, от мягкой кожи под пальцами и любопытного носика, который мажет холодные дорожки по чонгуковой шее, хочется волком выть. Так не вовремя низ живота стягивает возбуждением. Чонгук отталкивает омегу, и, пока тот растерянно оглядывается, словно не понимает, что произошло, считает до десяти. Открывает окна, чтобы впустить свежий воздух и выветрить жасмин. Тело ведь юное, неопытное. Для Чонгука такой близкий контакт – впервые, он даже за руку никого не держал. А тут Чимин, невероятно красивый омега, сам жмется, подставляется, будит инстинкты. Приходится оттянуть ткань толстовки, скрывая недвусмысленную выпуклость. Стыдоба какая. К счастью, Чимин неловкости момента действительно не заметил и только сейчас пришел в себя. – Чонгук, – возмущенно начинает, – как ты мог… Чонгук перебивает, едва не рычит: – А теперь слушай. Никогда, никогда не смей говорить мне заткнуться. Ты не имеешь права указывать мне, что делать, понял? – альфа выплескивает накопившийся гнев. – Ты можешь сколько угодно строить из себя гордого, но, если это влияет на мою семью – на Тэхена, и на нашу работу, мне эту спесь придется сбить. Так что лучше тебе быть посговорчивей, маленький омега. Сейчас самое время повзрослеть. Чимин не выдерживает, наконец вылезает из своей брони и показывает уязвимую сторону. Почти кричит в ответ: – С каких это пор ты стал переживать о моем самочувствии, Чонгук?! Ещё совсем недавно ты был готов меня оставить в лесу где-то по пути между работой и домом, лишь бы я тебе не надоедал! Дело ведь в том, что Чонгук сам не понимает, почему холод со стороны Чимина так его тревожит. – Мы напарники, – выдавливает в итоге. – Мы должны работать вместе, хотим этого или нет. А работать, когда ты играешь в молчанку, невозможно. – Ты не понимаешь! И ты никогда не сможешь понять, что я сейчас чувствую. Я остался один со своими проблемами, и… – Не понимаю? – Чонгук усмехается. – Ты впервые увидел смерть человека. И не просто человека, а верующего. Значит, эта же самая расправа грозит тебе, твоему отцу, Тэхену и всем, кто тебе дорог. Этого ты боишься? Призрак Джинена приходит к тебе во снах, да? Чимин молчит. Смотрит пустым взглядом, так что Чонгук понимает: попал в точку. – Так сложно признать, что ты боишься? Перед кем ты пытаешься казаться таким сильным? Есть проблемы – говори мне, я улажу все. Никто не ждёт, что ты будешь в порядке после произошедшего, но мы не сможем помочь, если ты не попросишь. Просто не молчи, Чимин, – просит с усталостью в голосе. – Я понимаю тебя, больше чем ты можешь представить. Видеть смерть… это… не то, что легко отпустить. – Я не могу рассказать тебе, ты никогда меня не слушаешь, – тихо говорит Чимин. В голосе слышится обида. Чонгук вздыхает. Он и не представлял, что этот диалог будет таким сложным. – Я могу не слушать пустую болтовню, но скажи, был хоть раз, когда я игнорировал твои потребности? Хоть раз я давал тебя в обиду? Почему-то Чимину тяжело отказать. Как в их первую встречу, когда Чонгук вывел его покурить, и впоследствии прикрывал все вылазки и заметал следы за омегой. Когда Чимин забылся и стал перечить Святому Отцу, почти наговорив себе на наказание, но Чонгук вовремя вмешался и успокоил. Когда забирает из университета, пропуская тренировки, потому что другие альфы не хотят ехать так далеко за «чужим» омегой. Когда отвечает на сто вопросов по поводу жизни в Доме, зная, что половину Чимин забудет уже через неделю и будет опять спрашивать. Когда идёт на поводу и позволяет ему с Тэ делать вещи, абсолютно точно запрещённые в Доме. Когда заботится – по-своему, неумело, местами грубо, – и просит не ехать на казнь, зная, какой травмой это может оказаться для нежной психики. – Просто… В эти дни я почувствовал себя таким одиноким, – честно признается Чимин. Он уже успокоился, больше не плачет и не злится. – Даже мой родной отец не видит во мне сына, лишь пешку для достижения цели. Мне кажется, он меня легко разменяет на фигуру важнее. – Не говори глупости. Твой отец любит тебя, – Чонгук врёт. Анания о сыне и не вспоминает, когда это не касается работы. Но омеге сейчас нужно услышать противоположное. – Может, сейчас его голова перегружена другими делами, но где-то глубоко внутри он чувствует, что ты его любимый и единственный сын, он заботится о тебе. Постоянно спрашивает, как ты, но из-за занятости не может выделить время на личную встречу. Глаза Чимина наполняются надеждой. Чонгуку его жаль, ведь когда-то правда всплывет наружу, но пока он не готов убить в омеге эту веру. – Правда? Спрашивает про меня? – Конечно, почти каждый день, – врёт, но остановиться уже не может. – И что ты ему отвечаешь? – с любопытством интересуется Чимин. Чонгук смотрит ему в глаза и с удивлением наблюдает, как взгляд омеги наполняется жизнью и теми игривыми искорками, за которыми альфа так скучал. – Что ты самый неугомонный омега из всех, что я встречал; что ты невероятно сильный и с достоинством справляешься со всеми обязанностями. Говорю, что ты профессионально выносишь мне мозг спорами. Чимин хихикает, прикрывая улыбку ладошкой, и расслабленно откидывается на спинку сиденья. Выглядит таким умиротворённым, будто последних дней и не было вовсе. – Но я не жалуюсь, – тихо добавляет Чонгук. Смотрит прямо в глаза Чимину, любуется их глубиной. – Лучше продолжай болтать и раздражать меня, но только не закрывайся в себе, пожалуйста. Как бы ужасно это ни звучало, ты привыкнешь видеть смерть; самая главная битва ещё впереди. Но если боль делить на двоих, то станет легче, я обещаю. Чимин кивает и робко тянется к ладони Чонгука. Несмело касается и, не видя препятствия, переплетает их пальцы. Альфа сам крепче сжимает маленькую ладошку в своей, чувствуя, что это правильно. Так и должно быть. Чимин в безопасности, под его защитой, спокойный и довольный. Их уютную тишину нарушает телефонный звонок. Чонгук нехотя расплетает ладони и, видя на экране номер Хосока, мысленно стонет. Они прилично опоздали на работу, за такое их по голове не погладят. А ведь ещё нужно заехать где-то перекусить – Чимин так и не завтракал… – Слушаю. – Я не знаю, где вас черти носят, но через двадцать минут я жду вас у здания главного суда, – Хосок не кричит, но что-то в его голосе заставляет напрячься. – Это срочно, Чонгук. Я надеюсь, хоть ты мне сможешь объяснить, что, блять, происходит. Хосок сбрасывает звонок, не потрудившись попрощаться. – Что-то случилось? – робко спрашивает Чимин. – Сейчас узнаем. Но сначала – завтрак.* * *
Крафтовый пакет с горячими яблочными пирожками приятно оттягивает карман толстовки и согревает руки от морозного ноябрьского ветра. Впереди вышагивает Юнги. На нем серая шапочка, черный спортивный костюм и массивные кроссовки, которые добавляют пару сантиметров росту. Его плечи сгорбились, походка шаркающая и немного ленивая, носком обуви он загребает остатки опавших листьев. Серым облачком вокруг него кружит выдыхаемый дым четвертой по счету сигареты. Тэхен считал. Первая сигарета – на парковке: Тэхен толком из машины выйти не успел, как Юнги крепко сжал его в объятиях и прошептал на выдохе «Ты в порядке». Вторая – возле черного выхода из универа, где они прятались, чтобы незаметно сбежать с пар. Третья – у магазина, куда Юнги зашел купить энергетик и мятные леденцы. Последняя, четвертая сигарета – в тихом спальном районе, где, как предполагал Тэхен, живёт его друг. Они идут молча, хотя напряжённая атмосфера из-за невысказанных слов давит на обоих. После похода в клуб в вечер Хэллоуина Ким не то чтобы избегал Юнги, но определенная дистанция между ними образовалась. Поначалу из-за нахлынувших непонятных чувств и ощущений, которые захлёстывают с головой, стоит только вспомнить эфемерное прикосновение их губ. Затем Тэхен и вовсе в университете несколько дней не появлялся, ссылаясь на занятость и семейные проблемы (так оно, по сути и было, но смахивало на дешёвые отговорки). Так прошла неделя, пока в один вечер Тэхен не получил сообщение с настойчивой просьбой поговорить. Ответив согласием на просьбу, он также автоматически согласился прогулять пары впервые в жизни. И соврать Чонгуку. Тоже впервые. Тэхен из-за этого чувствовал себя ужасно, ощущение греховности и неправильности происходящего не давали покоя, но он старался отгонять подобные мысли. И так, собрав пакет с пирожками, которые остались после завтрака в Доме, и надев самую приличную толстовку (для Юнги хотелось быть красивым. Эти мысли Тэхен тоже отгонял), альфа тенью следовал за своим другом. На душе было тревожно, а ещё невыносимо волнительно: он впервые идёт в гости к кому-то! Как вести себя? Есть определенные правила, которые нарушать нельзя? Боже, а что, если кто-то из родителей Юнги будет дома? Друг жил в обычном многоквартирном доме с ухоженной территорией, каких по городу было тысячи. Но для Тэхена это все было в новинку и вызывало неподдельный интерес. В лифте он старался избегать взгляда в зеркале. На фоне Юнги альфа казался себе невзрачным, слишком большим и неловким. Собственное тело выглядело недостаточно хорошим, что уж говорить про не новую одежду, поношенные ботинки и отросшую челку, что так и лезла в глаза. – Эй, – хрипло зовет Юнги. Смотрит смущающе-ласково, будто все-все понимает: и чувства Тэхена, и неловкость вперемешку со стыдом. Ловит его взгляд в отражении зеркала. – Тэ, не волнуйся, ладно? Я просто хотел поговорить в более… располагающей обстановке. – Твои родители дома? – чуть громче шепота интересуется Тэхен. – Отец уже на работе, мама сейчас дома, но вот-вот уйдет тоже. Оба до вечера не вернутся точно. А что? Боишься знакомиться? В отражении зеркала мелькает хитрая улыбка. – Вовсе нет! Просто… От объяснений Тэхена спасает тихий звук лифта и открывшиеся двери. Приехали. Квартира небольшая, но очень уютная. Во всем чувствуется женская рука, которая годами создавала уют в этих стенах. Пахнет непривычно и ново, но среди всех запахов явно ощущается сладковатый запах персиков. – Мин Юнги! – стоило им только переступить порог, как раздался пронзительный женский возглас. Из кухни торопливо вышла женщина невысокого роста, с лучиками морщинок в уголках глаз и с мелкими прядями седины. Она возмущенно вскинула руки. – Разве ты не должен быть на занятиях? – Отменили, – Юнги безразлично пожал плечами. – Это Тэхен, мы немного посидим у меня. – Приятно познакомиться, милый. Юнги о тебе много рассказывал, – женщина проигнорировала протяжное «ну маааааам» от собственного сына. – Меня зовут Юна́. Юна ласково улыбалась. «Так вот откуда у Юнги такая прек… особенная улыбка», – с интересом отметил Ким. Мать и сын были словно копией друг друга. – Спасибо за гостеприимство, – Тэхен низко поклонился, пряча порозовевшие щеки. – Мы пойдем, – Юнги резко вклинивается в разговор и тянет друга по коридору к дальней комнате, двери которой заклеены различными плакатами едва ли не в несколько слоев. – Я расскажу все отцу, бесстыжий! – летят им суровые слова в спину. – Совсем от рук отбился, столько прогулов уже… И как только собственной матери врать не стыдно?! – Она быстро отходит. Поворчит и перестанет, – беззаботно объясняет Юнги, запирая комнату изнутри. – Проходи, располагайся, чувствуй себя как дома. Тэхен задыхается в сладком запахе спелых персиков с нотками сигаретного дыма. Он бы мог безошибочно угадать владельца комнаты, вслепую найти дорогу только по запаху в этом месте, потому что так пахнет дом. Неимоверное тепло окутывает его в этом месте. В глаза сразу бросаются книги. Много книг и в ужасном потрепанном состоянии, и с виду совершенно новые, нетронутые человеческой рукой. Тэхен осторожно проводит кончиками пальцев по одной из стопок, опасно стоящих на краю подоконника. Почти все – об искусстве, стилях, атласы с картинами великих художников, их биографии. На столе разбросаны черно-белые эскизы и принадлежности для рисования. Туда Тэхен смотреть боялся, будто это слишком личное и требует отдельного разрешения. На стенах были подвесные горшки с растениями, листья которых спадали вниз. А у прикроватной тумбочки… Лаванда. Цветок с запахом Тэхена. Комната темная, с серыми стенами и спрятанными под плотные шторы окнами. Это совсем не похоже на комнату, где живет он сам, но так по-родному привычно и хорошо. – Значит, растения? – не скрывая удивления, спрашивает у друга. – Не рассказывал о них раньше, – Юнги смущённо смеётся, стягивает шапочку и забирается в мягкое кресло. – Мне нравится идея выращивать что-то практически с нуля, заботиться о растениях и их благополучии. – У моей мамы большой сад, – тихо делится Тэхен, стоя спиной к Юнги и направив свой взгляд в окно. – Там столько разных цветов и деревьев, что мне даже сложно перечислить все названия: я их попросту не знаю. Самое интересное в том, что из-за такого разнообразия сад цветет практически круглый год. Сейчас там больше всего хризантем. Цветы красивые, конечно, но не на мой вкус. А у тебя есть любимые? Тэхен прикрывает глаза, к горлу подкрадывается комок из невысказанных чувств. Тайно надеется услышать «лаванда». – Сирень, – что ж, Юнги всегда был предельно честен. – Особенно белая. В твоём саду есть такое? На языке цветов сирень означает первую любовь, и, наверное, поэтому ее принято дарить только лишь раз, как первый букет любви. – Есть, – Тэхен улыбается уголками губ и наконец поворачивается к другу. – Придёшь в мае посмотреть? Глаза Юнги расширяются в удивлении, и он, немного с опозданием, но все же кивает. А Тэхен сам не свой от подобной дерзости. «И как это я… Как это я пригласил Юнги к себе? А, главное, зачем? Я же не смогу привести его в Дом, не смогу все рассказать. Боже, хоть бы он забыл об этом приглашении или пусть отнесётся как к шутке!». Сердце кольнуло болью. Мин, заметив упавшее настроение друга, резко поднимается с кресла и начинает суетиться. – Ты не стой, садись где хочешь, – неопределенно машет рукой в сторону кровати. – Я пока чай нам приготовлю.* * *
Преодолевая страшную неловкость и застенчивость, Тэхену всё-таки удалось объяснить, что в университете он отсутствовал из-за строгости родителей и их опасений, мол, если посреди белого дня стреляли в людей, кто знает, чего ожидать дальше? Убедительно это не звучало, но правда была ещё страшнее, так что Тэхен решил придерживаться этой версии. – Ты же знаешь, какие они у меня, – с притворной беззаботностью оканчивает рассказ. Мин сверлит его недоверчивым взглядом, в руках сжимая чашку с уже остывшим чаем. Видно, что усердно думает, колеблется между тем, чтобы безоговорочно принять сомнительные слова за истину и тем, чтобы всё-таки настоять и выведать, в чем же дело. – Значит, ты меня не избегал после того, что произошло между нами на вечеринке? – подводит итог. – Нет, – Тэхен машет головой в отрицании. – Слушай, если я где-то переходил границу или доставил дискомфорт… Если я хоть раз касался тебя против твоего желания, – Юнги шумно выдыхает. – Прости, Тэ. Понимаю, что это все могло выглядеть двояко, но, клянусь… – Юнги, – Тэхен перехватывает его ладонь, сжимая, – все хорошо, обещаю. Твои прикосновения никогда не будут нежеланными. Ладони Юнги чуть меньше тэхеновых, но грубее, запястья шире. Кожа под осторожными, исследующими прикосновениями шершавая, немного обветренная. Мне теперь мало. Не под действием алкоголя прикосновения совсем другие. Менее уверенные, но зато Тэхен может отслеживать реакцию друга на поглаживания запястий, там, где чувствительное место и запах феромонов сильнее. Я, наверное, стал зависим. Юнги прикрывает глаза. Наслаждается. Тянется чуть ближе, так, что их колени прикасаются. Тянется к ласке. – Я бы сказал, если бы для меня было слишком, – тихо говорит Тэхен. – Так что не волнуйся по этому поводу. И мне чертовски хочется шагнуть ещё дальше. С тобой. Магию момента прерывает громкий хлопок двери – Юна ушла на работу. Юнги, будто опомнившись, выдергивает ладони и отодвигается на прежнее место. – Ты тоже, – говорит так тихо, что Тэхен бы и не услышал, если бы не гробовая тишина в комнате. – Что? – Ты тоже можешь прикасаться. Тебе можно. Сердце пропускает удар. Кажется, Юнги смущен своими же словами, так как быстро меняет тему: – Твои родители слишком сильно тебя опекают, Тэ. Разве ты не чувствуешь, что твою свободу ограничивают? Черт, тебе ведь даже не позволяют одному домой доехать! Ты взрослый самостоятельный альфа с головой на плечах, почему они тебе так не доверяют? Потому что однажды у меня почти получилось сбежать, и теперь отец не допустит даже малейшего шанса на повторение того случая. – Они волнуются за меня, – тихо бормочет, не поднимая глаз. На самом деле, просто очень стыдно. – Время сейчас неспокойное. Твои родители за тебя тоже переживают. – Посмотрел бы я на их попытки запереть меня дома, – Юнги криво усмехается. – О да, никто не остановит бунтарскую душу Мина! Они хихикают, после чего воцаряется уютная тишина. – Ты прав, они волнуются, – подтверждает Юнги. – Мы стараемся не впадать в панику раньше времени и ждать, когда все уляжется. Но в мире сейчас неспокойно. Выехать некуда, правила все больше ужесточаются, наказания выходят за рамки морали. Отец говорит, – парень понижает голос до шёпота, будто остерегаясь кого-то, – что действия правительства ничем не отличаются от действий Святого Отца. Они оба просто жаждут власти, а страдают люди. К сожалению, мало кто с такой позицией согласится, масса слепо верит всему, что им подают. И если будет становиться только хуже, то… Альфа резко замолкает, будто сказал больше, чем планировал. В его глазах танцуют те самые блики азарта, которые толкают на очередную авантюру. Но кроме них плещется страх, неуверенность и печаль, которую Ким предпочел бы не замечать. Тяжело видеть метания близкого человека, когда того что-то сжирает изнутри, а ты и помочь толком ничем не можешь. Тэхен тянется к ладони Юнги, некрепко сжимая в своей. Взглядом пытается передать: «Я с тобой. Можешь сказать что угодно». Юнги его слышит. – Ты бы сбежал со мной, Тэ?