Если я сейчас спрошу тебя,
Будешь ли ты моим принцем?
Готов ли ты оставить свои доспехи,
Чтобы остаться со мной навсегда?
Irrepressibles – Two men in love
Стоя перед входной дверью «InkScape», Тэхен ощущает странное чувство дежавю. Казалось, совсем недавно он был здесь вместе с Юнги, с неба падал первый в году снег, а в воздухе витало предвкушение чего-то неизведанного. Сейчас же всё изменилось. За пару кварталов отсюда здания разрушены двумя терактами, а улицы непривычно пусты: люди попросту боятся лишний раз выходить из дома. Огни города, которые манили из плена Дома своим ярким светом, погасли, и улицы погрузились во тьму. Перемены неизбежны, и через минуту произойдет еще одна, способная поставить точку в истории трехлетней дружбы. Тэхен воспользовался всеобщей суматохой, чтобы по-тихому сбежать из Дома. Он понятия не имел, где будет Юнги в вечер субботы, и мог только надеяться, что друг окажется на рабочем месте. В противном случае пришлось бы ждать около его дома. Вариант «сдаться и уйти» даже не рассматривается. Через окно видно склонившегося над листом бумаги Юнги. Альфа рисует, изредка покачивая головой в такт музыке. За время наблюдения Тэхен несколько раз успел прокрутить заготовленную речь и морально подготовиться к возможному исходу. Вздохнув, Тэхен толкает дверь студии. Колокольчик над головой мелодично звенит, оповещая о посетителе. — Мы уже закрыты, — не отрываясь от эскиза, говорит Юнги. — Часы работы не просто так на двери написаны. Тэхен усмехается. — Я надеялся, что для меня минутка найдется. Юнги замирает. Карандаш так и завис над бумагой, оставляя линию незаконченной. — Тэхен? — не веря своим глазам, спрашивает альфа. — Не рад? Юнги незамедлительно поднимается из-за стола и заключает Тэхена в секундное объятие, отстраняясь лишь для того, чтобы взглянуть в глаза: — Рад, — в искренности слов нет сомнений. — Очень рад, но я не ожидал увидеть тебя, Тэ. Как ты смог выбраться из Дома? О, это отдельная история, достойная внимания. Тэхен едва ли не на коленях умолял Сокджина договориться с охраной и усыпить бдительность отца при надобности. Но Юнги эти подробности ни к чему: самое главное, что он здесь, вырвался из-под пристального наблюдения и, по ощущениям, даже дышал легче в присутствии друга. Было нелегко и, возможно, Тэхен ещё расплатится за свой поступок. Но это безусловно того стоит. Юнги стоит того, чтобы ради него рисковали. Быть может, это их последняя встреча, и Тэхен пожертвует всем, лишь бы сказать «прощай» напоследок. Тогда, в больнице, друзья почти не разговаривали из-за состояния Тэхена, замешательства Юнги и общей обстановки. Они негласно приняли решение не поднимать тему их будущего в стенах госпиталя и просто наслаждались проведенным вместе временем. Или молчанием, которое преобладало в тот период. После выписки любой контакт резко оборвался с приказом от Святого Отца. Захария отобрал телефон, нагрузил посильной работой и неустанно следил, чтобы Тэхен не общался ни с кем за пределами Дома. Альфа даже думать не хочет, как это вынужденное молчание воспринял Юнги и какие вещи он успел вообразить. Наверное, решил, что Тэхен больше не хочет видеть и слышать его. Самому Тэхену едва ли легче было. Каждый день он страдал от тоски, от невозможности увидеть, прикоснуться, одни только мысли о Юнги разъедали изнутри. По ночам он тихо плакал в подушку от поглощающей беспомощности и засыпал с мечтами о друге. Прошла всего неделя, но для Тэхена это показалось вечностью из-за переживаний и навязчивых мыслей. Без контакта с внешним миром он чувствовал себя опустошенным. Особенно он боялся, что Юнги его больше не ждет. Что больше не за кого бороться и ради кого сбегать, ставя на кон жизнь. Но, глядя в глаза друга, Тэхен понимает, как же он ошибался. — Я так скучал по тебе, — не дождавшись ответа, Юнги больше не медлит, сжимает в объятиях Тэхена и укладывает подбородок ему на плечо. — Знал бы ты, как это страшно – сидеть без вестей и только предполагать, в порядке ли ты и смогу ли я тебя увидеть… Еще и теракт повторный. Так волновался за тебя. Чувство вины комком подступает к горлу, но Тэхен гонит эти ощущения и концентрируется на тепле и запахе Юнги. Эту сцену он неоднократно видел во снах, представлял, как выскажется о чувствах в сердце. Но сейчас Тэхен боится, что происходящее – игра воображения и с первыми лучами солнца Юнги в его руках превратится в пыль. — Со мной все в порядке, обещаю, — альфа прикрывает глаза и старается запомнить каждую секунду, хочет набить отпечаток на сетчатке и до конца жизни помнить улыбку Юнги. — Я тоже скучал, ты не представляешь как сильно. Я… — Т-ш-ш, — Юнги немного отстраняется, заглядывает в глаза друга. — Ты замерз? Садись, я сделаю нам чай, и потом мы поговорим. Пока Юнги мечется на маленьком кухонном островке, Тэхен скидывает пальто и присаживается на диван. На одной из стен он замечает эскиз «Падшего ангела» – один из тех, которые специально для него рисовал друг. Интересно, если рисунок там висит, значит, кто угодно может попросить себе такой же на тело? — Он только твой, — проследив за его взглядом, говорит Юнги. Альфа ставит горячие кружки на журнальный столик и садится рядом. — Я ни за какие деньги не набью это на ком-то, кроме тебя. Джисон случайно увидел эскиз и просил повесить, а я не смог ему отказать. — Но я ведь тоже не смогу набить его, — мягко напоминает Тэхен. — Если предложат хорошую сумму, то почему нет, Юнги? Твои работы – это искусство, пусть они будут оценены по достоинству. — Или ты, или никто. Тэхен скрывает смущение за чашкой чая, но не сдерживает улыбку. Слова, произнесенные Юнги, будоражат до мурашек на коже. — Я хочу быть честным, — давай, Тэхен, ты готовился к этому разговору. Соберись. — Отец забрал документы, я больше не вернусь в университет. Я просил хотя бы об академическом, но он непреклонен, — Тэхен молчит о том, что Захария поднял на него руку, стоило только попытаться оспорить это решение. — Я под домашним арестом на неопределенное количество времени, но, знаешь, это не так уж и важно. В следующем году мне в любом случае выход из Дома будет запрещен. Как только закон об обязательном чипировании вступит в силу, я стану ходячей мишенью для правительства. Так что, Юнги, — Тэхен горько усмехается, пряча взгляд, — вероятно, это наша последняя встреча. Хотел нормально попрощаться, чтобы ты знал, что я не по своей воле оборвал контакт. Вот и всё. То, что должно было быть сказанным – сказано, осталось ждать ответа. Тэхен пообещал себе, что примет любую новую реальность, независимо от того, будет ли в ней Юнги. Но в глаза другу не смотрит. Ведь даже одного взгляда достаточно, чтобы вся выстроенная броня и решимость рухнули как песочный замок. — Говоришь, последняя встреча? И другого выхода нет? — Я же объясняю, — терпеливо повторяет, — те, кто причастен к Дому, не смогут больше его покинуть из-за…. — Это я понял, Тэхен. Но что насчет меня? Почему ты даже… Боже, — Юнги собирается с мыслями, — почему ты не попросишь пойти с тобой? Тэхен, наверное, ослышался. Попросить пойти с ним в Дом? Но зачем? Зачем Юнги отрекаться от нормальной жизни и подставлять себя под угрозу? Именно эти вопросы он и задает другу. — Действительно не понимаешь? — Юнги вытягивает пачку сигарет и закуривает прямо в помещении. Себе не изменяет. — Тогда слушай. Еще на первом курсе я хотел отчислиться, сразу ведь понял, что медицина – вообще не мое. Но, прогуливая очередную пару, посчастливилось встретить мальчишку с зелеными глазами. Напуганного, недружелюбного, но невероятно красивого. Тэхен знает, что речь о нем. Он тот самый мальчишка, который держался ото всех подальше, желая таким образом скрыть свое отличие. — И тогда, на счастье родителям, я стал каждый день таскаться на учебу. Как чертовски прилежный ученик, — Юнги ухмыляется и выпускает дорожку дыма. — Делал всё, лишь бы почаще видеться с тобой. Думаешь, я не знал, что ты другой? Что у тебя проблемы с твоим ненормальным папашей? — Юнги злится, оттого и перестает фильтровать речь. Тэхен редко видел его в таком состоянии, ведь в его присутствии друг всегда сдерживался. — Считаешь, я изначально не понимал, что у меня нет ни одного шанса выйти за пределы понятия «друг» и стать кем-то большим для тебя? Вопросы риторические и ответа не требуют, однако Тэхен хочет вставить свое робкое «Я не знал». Он впервые слышит намек на симпатию, но с выводами не спешит. Столько раз альфа представлял этот момент в своей голове, что сейчас попросту растерялся и не знал, как реагировать. Да и нужно ли усложнять и без того безвыходную ситуацию? И всё же, несмотря на здравые мысли, где-то глубоко внутри поднимается волна восторга. Тэхен давит улыбку. Это взаимно. Это, черт возьми, может быть взаимно! — И даже тогда я не отходил от тебя ни на шаг, — продолжает Юнги. — Надеялся, что для тебя это тоже что-то значит. А когда узнал тебя поближе и у меня невольно закрадывались подозрения о твоей причастности к… — альфа понижает голос, — церкви, то я всеми силами эти мысли отгонял. Не потому, Тэхен, что не смог бы принять твое происхождение и взгляды. А потому, что это пиздец опасно и я рискую потерять тебя каждую секунду. Юнги всегда был смелее. Или отчаянней, тут уж с какой стороны посмотреть: угораздило же влюбиться в сына самого опасного преступника, вот он который год и мучает себя неопределенностью. — Когда ты всё же раскрыл мне правду, пойми, я был шокирован и не хотел принимать твои слова. Надеялся, как дурак, что всё не может быть настолько сложно, — Юнги проводит ладонью по коротким выбеленным волосам на макушке. — Но судьба любит сюрпризы, да? Тэхен смущенно ёрзает на диване, не зная, что сказать. Извиниться? Но ведь его вины нет в произошедшем. От пристального взгляда Юнги хочется спрятаться, но Тэхен давит в себе этот порыв и с усилием вскидывает голову. Когда-то зрительный контакт между ними не вызывал мурашки по коже и сорванное дыхание. Но это было так, так давно, что Тэхен и не помнит уже, каково это: не быть влюбленным в Мин Юнги. Не быть зависимым от его голоса, узловатых пальцев и крепких рук, прищура лисьих глаз и потрясающей, просто головокружительной улыбки. Он не помнит, что можно не прислушиваться к тихим словам, не жаждать прикосновений, не искать созвездия в его глубоком взгляде. — Чтобы ты знал: тогда, в больнице, — альфа тяжело сглатывает, — я рыдал как сука, потому что боялся потерять тебя. Было тяжело видеть, как ты мучаешься от боли, и не иметь возможности облегчить страдания. На твоей прекрасной коже наверняка останутся шрамы, — нежное, совсем невесомое прикосновение к щеке заставляет Тэхена блаженно прикрыть глаза, но тепло пальцев Юнги исчезло так же внезапно, как и появилось. — Тогда, проводя бессонные ночи возле твоей постели, я многое осознал. Я не смогу отпустить тебя, Тэхен. Кто-то должен сделать первый шаг и поставить точку в этом безумии. Зачем насиловать душу мечтами, если в суровой реальности их ждет плачевный исход? Да, Судьба сюрпризы любит, и потому Юнги с Тэхеном оказались по разные стороны в грядущей войне. Нужно отпустить – резко, быстро, как сорвать пластырь, – и залечивать раны. По раздельности. — В одном ты прав: время неспокойное, и каждая встреча может быть последней. Если ты еще раз пропадешь без вести, я не знаю, как смогу это пережить. Поэтому спрошу еще раз: почему ты не попросишь уйти с тобой? — в глазах Юнги читается невысказанная мольба. — Почему ты так легко отказываешься от… от «нас» и сдаешься? У Тэхена желание бороться за счастье выбили прутьями в далеком детстве. Тогда же и крылья подрезали, теперь Тэхен себе представляется тварью ползучей без твердости в характере. Против слова Захарии у него не хватит сил выстоять, а потому о побеге речи идти и не может. Но неужели Юнги думает, что это будет так просто: прийти в едва ли не самое секретное место в Сеуле и остаться жить? Это не отель, где радушно принимают постояльцев, и не пристанище для всех охочих. Именно поэтому тайна так долго сохранялась: Святой Отец попросту убирал каждого, кто нес угрозу. — Ты не понимаешь, о чем просишь, — голос дрожит из-за комка в горле и невыплаканных слез. — Взять тебя в Дом? Ты не сможешь через время передумать и вернуться к прежней жизни, Юнги. Ты не сможешь заниматься любимым делом, видеться с семьей и друзьями, курить, выражаться матом, пирсинг придется снять, и даже… — Тэхен всхлипывает, — даже твои дурацкие волосы не подходят под правила. Не говоря уже о смертельной опасности, которой ты себя подвергаешь! Юнги, если и удивлен вспышкой эмоций, то не подает виду. — Если ты узнаешь местоположение Дома, тебя ждет две участи: быть убитым или стать частью Дома, другого варианта просто нет! Прекрати, Юнги. Я не понимаю, чего ты добиваешься. — По-твоему я совсем дурак, не осознающий рисков? У меня было время обдумать ситуацию. Тэхен неверяще качает головой, прикусывая губу. Уходя из Дома, он был готов к слезному расставанию, возможно, обиде со стороны Юнги, но никак не к настойчивости и упрямству. Свободолюбивые люди всегда привлекали Тэхена. А Юнги – само воплощение слова «свобода», возможно, именно поэтому Тэхен и поддался чарам альфы еще на первом курсе. Мин Юнги не слушает других людей, ему плевать на общественное мнение и социальные нормы в самом хорошем значении этих слов. Юнги эгоист и не боится отстоять свою позицию. Даже наставления родителей, которых он любит и уважает, не способны изменить его выбор. Дом такого человека сломает. В Доме правила – основа основ, ведь только так можно сохранить порядок среди верующих. Захария неустанно следит за дисциплиной, а всех повинных карает. Но даже если опустить этот факт, верующие всё равно не примут Юнги: весь его внешний вид слишком отталкивающий. И пусть альфа не обращает внимание на косые взгляды, сможет ли он выдержать презрение и давление тысячи людей? — Стены Дома станут тюрьмой для тебя. Юнги улыбается грустно, будто даже обреченно: слов Тэхена он не отрицает, сам понимает всю сложность ситуации. — Никто не говорит, что будет легко. Но, Тэхен, я на всё согласен. Что нужно сделать? Снять украшения, налысо побриться? Хочешь, могу татуировки каждое утро замазывать? Даже выучу ваши молитвы, чтобы тебя не позорить. Разве таким спокойным тоном заявляют о желании стать изгоем и примкнуть к врагам правительства? — Я не допущу этого, Юнги, — пусть это останется несбывшейся мечтой, но Тэхен просто не готов ставить под удар самое ценное, что у него есть. — Плевать на отца, я волнуюсь о твоей сохранности. Ты заслуживаешь нормальной жизни. Хочешь, я всё же буду сбегать к тебе как сегодня? Мы придумаем что-то, только… — Тэхен, — мягко перебивает Юнги. — Не плачь, пожалуйста. Я не могу видеть твои слезы. Слезы? Ох, боги. Тэхен и не заметил, как расплакался. Он вытирает соленые дорожки с щек небрежным движением руки, но они всё не прекращаются. — Да что же это такое, — альфа всхлипывает. Не так должен был складываться диалог! — Послушай, я, — голос дрожит, но ему просто необходимо донести свою мысль, — не прошу пойти со мной только потому, что хочу верить: хоть кто-то из нас останется в безопасности, понимаешь? Ладони перехватывает и легонько сжимает теплая, сухая рука Юнги. Второй рукой он заботливо утирает слезы, оглаживает лицо с трепетом и смотрит так ласково, будто заглядывает в саму душу и всё-всё понимает. — Разве есть во всем этом смысл, если тебя не будет рядом? Тэхен усилием воли пытается успокоить сумасшедший пульс. Тяжело держать чувства под контролем, когда Юнги сидит настолько близко и прикасается с нежностью. С другой стороны, есть ли смысл сдерживать себя, если другого шанса может и не быть? Закрыв глаза, он прижимается лбом к плечу Юнги и сосредотачивается на мерном дыхании друга. «Я будто во сне», — проносится мысль. Но нет, всё вокруг было реальным: и снег за окном, и теплое освещение студии, и разбросанные рисунки. Юнги, прижимающий к себе и шепчущий глупости, тоже был реальным. — Мы со всем справимся. В каждом его слове столько уверенного обещания, что Тэхену хочется верить. «Рисковать» – это не только о преследовании и смертной казни. Это о смелости переступить черту дружбы и безвозвратно изменить отношения. Принять чувства другого и раскрыть свое сердце в ответ. На такое решаются немногие, но Тэхен сегодня решил быть храбрым. — Скажи, что для тебя это так же важно, как и для меня. Что «мы» – это не просто приятели с университета, что я не один чувствую… — Тэхен обхватывает руку Юнги и прикладывает его раскрытую ладонь к груди, где бешено бьется сердце, — это. — Тэ, — Юнги аккуратно прижимается к его виску, потираясь губами, — порой я думаю, что ты – выдумка моей фантазии, потому что сложно поверить в реальность настолько прекрасного человека. Ты заботливый, отзывчивый, может, ранимый, но такой сильный. В моей голове просто не укладывается, сколько ты пережил, но при этом сумел сохранить доброту в сердце. Я восхищаюсь тобой, Тэхен. У меня не было ни одного шанса не влюбиться в тебя. Ты только посмотри, — альфа легонько приподнимает подбородок. В глазах Тэхена застыли невыплаканные слезы, но Юнги видит в них драгоценность изумрудов. Он искренне шепчет: — Это самые красивые глаза во Вселенной. Сердце Тэхена не выдерживает. Оно стучит так отчаянно громко, будто вот-вот выпрыгнет из груди в руки к полноправному владельцу – Юнги. И, Тэхен теперь уверен, тот будет его сердце оберегать до последнего вздоха. — Я хочу изучить каждый сантиметр твоего тела и показать, насколько же ты особенный, — Тэхен смущается этих слов и теснее вжимается в грудь Юнги, на что альфа слегка смеется и шепчет в покрасневшее ушко: — Не нужно стесняться, Тэ. Это естественно – желать того, кто тебе не безразличен. Вот он я, бери, властвуй, давно ведь уже тебе принадлежу. На каждое, порой даже мимолетное прикосновение тело реагирует со всей отзывчивостью, будто изначально признало над собой хозяина. Тэхен боится – и в то же время жаждет – почувствовать касания Юнги на голой коже, подставиться под его пальцы и прикасаться в ответ. — Но если мы останемся порознь в этой войне, я не выдержу, клянусь, — в голосе Юнги сквозит отчаяние. — Я хочу быть рядом, даже если мне придется пожертвовать жизнью. Если мы будем вместе, я смогу перетерпеть все трудности, только не отталкивай, прошу тебя. Ответ на твой вопрос – да, для меня это важно не меньше. Тэхен слышит рваное дыхание Юнги, и это подначивает его поднять голову, прижимаясь ближе. Теперь между их лицами жалкие несколько сантиметров, и следующие слова Юнги шепчет прямо в губы: — Я люблю тебя. Каждому человеку предназначен свой крест. На долю Тэхена он выпал слишком тяжелый, но теперь нести его станет легче. Потому что вдвоем. Потому что Юнги – первый человек, который разглядел израненную, жаждущую любви душу и показал, каково это – получать больше, чем отдавать. В его словах не было неправды, и Тэхен готов довериться. В этот раз будет по-другому. В этот раз всё не закончится разбитым сердцем. Он не боится подпустить Юнги ближе, потому что альфа не раз доказал свою преданность. — Скажи, что у меня есть шанс, — горячо просит Юнги. — Скажи, что я тебе тоже не безразличен. Глупый Юнги. Как будто у Тэхена был выбор. Он изначально так глубоко и безнадежно увяз в чувствах, что весь его мир крутится вокруг дерзкого альфы с самой прекрасной улыбкой. Тэхена распирает от переполненности чувствами, хочется сказать слишком многое. Вот только слов не хватит описать эйфорию ощущений, которую он испытывает. Это и всеобъемлющее счастье, и страх будущего, но в первую очередь – любовь. — Всегда был только ты, — говорит Тэхен, и его взгляд не дрожит ни секунды: он хочет убедиться, что Юнги увидит в нем решимость. Он смело поднимает руку и проводит по груди друга, замирая в области сердца: стучит так же безумно, как и его собственное. — С самого первого дня знакомства только ты имеешь значение. К черту расстояние. В следующую секунду Тэхен чувствует мягкое, слегка влажное прикосновение обветренных губ альфы к его собственным. От неожиданности он не успевает прикрыть глаза, но с такого расстояния Юнги кажется еще привлекательнее: он может разглядеть каждую ресничку, каждую родинку друга. Их носы неуклюже сталкиваются, и в голове Тэхена проносится: «Так это и есть поцелуи?». Но затем Юнги немного наклоняет голову, большими пальцами поглаживает скулы Тэхена, и, прикусывая его нижнюю губу, выбивает удивленный вздох. Юнги сразу же пользуется возможностью и проскальзывает языком в его горячий рот. Тэхен блаженно стонет. Поцелуи ощущаются как рай. Пусть ему не хватает опыта, он компенсирует незнание старательностью: копирует движения Юнги и позволяет тому перехватить инициативу. Вкус Юнги, его запах, несдержанное дыхание кружат голову. Он уже знает, что будет зависим от этого. От хриплого смеха, когда Тэхен не рассчитывает силы и прикусывает губу до крови, от ощущения ладоней Юнги на его талии. Тэхен двигается навстречу этим прикосновениям, желая получить больше. Впервые в его груди зарождается такая непреодолимая тяга к человеку, и даже сантиметр между телами кажется недопустимым расстоянием. Хочется ближе, сильнее, так, чтоб без барьера в виде одежды. Юнги улавливает это желание, но вместо того, чтобы поддаться искушению, разрывает поцелуй. — Скажи, что мы будем вместе. — Поцелуй меня еще, — тяжело дыша, Тэхен тянется и срывает несколько неглубоких поцелуев под смех друга. Больше всего на свете ему хочется сидеть вот так, ощущать тепло ладоней Юнги, чувствовать его улыбку прикосновениями губ. Он готов целоваться до потери сознания, настолько увлечен в этот момент. — Всё, что ты попросишь, — обещает Юнги, заправляя выбившуюся прядку за ушко Тэхена. — Но сначала мне нужно услышать это от тебя. — Спрятаться под крылом самого гомофобного человека – моего отца – наиглупейшая идея. — Нет, — мягко возражает альфа. — Глупостью было бы потерять тебя, Тэхен. Собственное имя, произнесенное с обожанием и теплотой в голосе, заставляет его потупить взгляд в смущении. Пожалуй, он никогда не привыкнет к этой стороне отношений – где можно свободно выражать те мысли, что долгое время были под запретом. — Раньше я не мог даже мечтать об этом. Но я приложу все усилия, чтобы мы были вместе – даже если придется на коленях просить отца о принятии. Только, прошу, продолжай целовать меня. Юнги трется кончиком носа о покрасневший от недавних слез носик Тэхена и соединяет их губы в сладком поцелуе. — Это билет в один конец, — в последний раз предупреждает Тэхен, имея в виду опасность, которая их будет поджидать в Доме. — Тогда мы будем наслаждаться каждой отведенной минутой, как последней. В тот вечер Тэхен всё же соглашается на татуировку. Как символ перемен, новой жизни и бунта перед устоявшимися правилами Дома. Если верующие решат ненавидеть Юнги за рисунки на теле – что ж, пусть они ненавидят и Тэхена в таком случае. Альфа носить будет чернильные узоры с гордостью, потому что это искусство – дело рук его возлюбленного. «Падшего ангела» решили оставить для лучших времен. Вместо этого Тэхен согласился на лаконичное «Любовь покрывает всякий грех» – его фаворит из всех стихов Библии. И хоть Юнги сказал, что на ребрах бить невероятно больно, Тэхен настаивал именно на этом. Хотелось, чтобы эти слова были прямо под сердцем, в самом правильном для них месте. Сам Юнги набивает себе лаконичное «Любовь есть любовь» чуть ниже локтя. Проблемы завтрашнего дня останутся на потом. Сейчас у Тэхена есть всё необходимое для счастья: любящий человек рядом, переплетенные в замок пальцы рук и надежда на лучшее будущее. Этого более чем достаточно, чтобы выстоять против целого мира.* * *
Утро с Сынхваном добрым не бывает. Это Чимин четко осознал за несколько месяцев, прожитых в одной комнате с омегой. Раньше Даниэль частенько разбавлял атмосферу и выступал неким примирительным мостиком между ними двумя. Без младшего в комнате ощущалась пустота. Омега забрал с собой все вязаные коврики, покрывала и плакаты, так что стены выглядели холодно и серо. Сынхван же будто только и ждал, когда Даниэль покинет комнату, и занял освободившиеся стол и часть шкафа. Как бы ни хотелось отоспаться после бурного вечера субботы и плотного ужина, в воскресенье Чимин проснулся с первыми лучами солнца и направился в душевые. Впереди его ждало еще одно праздничное служение – на этот раз по случаю Рождества. Когда он возвращается в комнату, Сынхван уже увлеченно вяжет детский свитерок кремового цвета, на столе перед ним лежат еще несколько моточков пряжи. Несмотря на противный характер старшего, Чимин всё равно испытывает к нему сочувствие. Сынхван уже в том возрасте, когда другие омеги Дома давно замужем и имеют своих деток. А Сынхван до сих пор только и мечтает о браке, мастеря детскую одежду и готовя себе приданое. Может, он такой недовольный, потому что любовь свою не нашел, думает Чимин. Вот обзаведется собственной семьей, может и подобреет. — Тебе оставили посылку, — разрушая утреннюю тишину, оповещает Сынхван. — В следующий раз, если кто-то постучится в такую рань – я на порог не пущу. Посылка? Чимин заинтересованно подходит к своей части стола и рассматривает темно-синнюю коробку на наличие каких-либо опознавательных знаков. — Я ничего не заказывал, — с искренним изумлением отвечает Чимин. Может, это отец вспомнил, что у него есть сын, и решил сделать подарок? Когда-то Анания на каждый праздник преподносил что-то особенное и несомненно дорогое для единственного ребенка. Сынхван тоже с любопытством поглядывает на посылку. Для Дома это что-то новенькое: на его памяти омегам такие сюрпризы еще никто не делал. Стоило только поднять крышку, как оба пораженно выдохнули в изумлении. — Это что? — с благоговением в голосе интересуется Сынхван, приподнимаясь на стуле. Кончиками пальцев он тянется к белому меху, который оказался внутри. В коробке оказалась белая укороченная шубка из настоящего меха, оттого мягкая, но тяжелая и очень-очень теплая: самое то для крепких морозов Сеула. Чимин осторожно вытягивает вещь и с любовью прижимается к меху лицом, потираясь о пушистый материал. Он знает цену такой шубки. Чимин узнает и бренд, написанный на коробке, – стоит баснословных денег, и даже зажиточная семья Пак в прошлом не могла себе такого позволить. Чимин помнит, как ходил с друзьями по магазинам и только и мог, что пускать слюни и жалобные вздохи на эту красоту. Внутри он находит маленькую записку, написанную удивительно паршивым почерком: «Подарок на Рождество. Не мерзни, Ч.». Не слишком информативно, раздосадованно думает Чимин. Хоть бы имя написали! Буквы на бумаге выглядели совсем неаккуратно, будто писавший их не привык использовать ручку. Но даже так у омеги имеются предположения об отправителе. Из всех знакомых только Хосок обладал достаточными финансами, чтобы оплачивать такие подарки. Шубка замечательная и идеально бы сидела на фигурке Чимина. Парню безумно сильно хочется ее примерить, покрутиться возле зеркала, может, сделать несколько классных фото и похвастаться перед другими – омеги умрут от зависти! И цвет замечательный, к волосам подойдет. Но, несмотря на эти желания, Чимин откладывает одежду обратно в коробку. Гордость и воспитание не позволяют принять такой дорогостоящий подарок. Он из принципа не станет носить одежду, подаренную уже бывшим ухажером. — Ты чего кислый такой? — видя перемену эмоций, спрашивает Сынхван. — Ему такие подарки делают, а он еще и носом крутит. Ты посмотри на него, а, — Сынхван заводит старую шарманку. И как только не надоедает? — Да любая омега из Дома плакала бы от счастья за такую шубку, не то что ты, неблагодарный… Дальше Чимин не слушает. Так и кинув подарок на столе, он выбегает из комнаты. Вместо завтрака омега помогает Марии с некоторыми организационными делами и достает Даниэля расспросами о первой брачной ночи: уж очень мило младший смущался и краснел. После рождественского служения Чимин, Чонгук, Сокджин и Намджун не остаются на праздничный банкет, а сразу же едут в больницу к Хосоку. Необходимо было обменяться информацией и узнать подробности того, что произошло на казни. Чимин успевает перед выходом ухватить поднос с самосой, и преспокойно поедает их в машине. Но, заметив голодный взгляд Чонгука, исключительно из вежливости интересуется: — Будешь? — протягивает пирожок. — Не хочу руки пачкать. Самоса обжаривается в большом количестве масла и очень жирная, так что альфу можно понять. Но что-то Чимину подсказывает, что это не истинная причина отказа: вчера Чонгук за обе щеки уплетал пирожки и даже не задумывался о чистоте. — Покорми меня, — словно читая мысли, выдает Чонгук. Чимин на секунду от неожиданности лишился дара речи. Сделать что? Нет, нетушки, ни за что! — Ты в пятницу головой приложился слишком сильно, да? — Очень смешно, — фыркает Чонгук, но озорной улыбки не скрывает. — Я, вообще-то, руку поранил. Можно сказать, что пулю вместо тебя поймал, а ты даже не хочешь обо мне теперь позаботиться? Это очень дешевая манипуляция. Но она, тем не менее, на омегу действует. Где-то глубоко внутри просыпается чувство вины и желание помочь, ведь, хоть Чонгук явно преувеличивает масштаб проблемы, пулю он действительно поймал. Даже к рулю его больше не подпускают: машину ведет Намджун. — Пожалуйста, Чимин. — Ты раздражаешь, знаешь это? — Чимин, закатывая глаза, протягивает угощение альфе, вторую руку поддерживает под подбородком, чтоб не испачкать жирными крошками одежду. — Знаю. Ты говоришь мне об этом почти каждый день. Чонгук, будто издеваясь, нарочно делает маленькие укусы, растягивая угощение. С каждым разом он задевает пальцы Чимина своими губами и опаляет горячим дыханием ладошку. Это, черт возьми, слишком интимно. — Хочу еще. Чимин вспоминает, что обед они пропустили и альфа наверняка не успел позавтракать из-за тренировки. Вновь списывая всё на чувство жалости, омега протягивает самосу. Второй рукой он упирается в бедро альфы, подсаживаясь ближе. Это просто для удобства, не более того. Кожа Чонгука обжигает даже сквозь слой одежды, его мышцы бедер моментально напряглись под прикосновением маленькой ладошки. С этого расстояния Чимин легко мог разглядеть легкий след щетины на подбородке и шрамик на щеке. — Вкусно, — произносит Чонгук со смешком. На этот раз он не только дразнится, но и смотрит абсолютно бесстыдно из-под прикрытых век. Его губы блестят от масла и приковывают к себе взгляд. Чимин загипнотизированно наблюдает, как Чонгук слизывает с них соль и мимолетно задевает пальцы омеги языком. Это длилось всего секунду, но он успевает ощутить эту влажность. Чонгука вовсе не смущало произошедшее: альфа, по-хозяйски придерживая Чимина за спинку, потянулся к подносу и схватил сразу несколько пирожков. Но вместо того, чтобы их съесть, он вкладывает еду в свободную руку Чимина и призывно открывает рот. Бесячий, раздражающий, абсолютно сумасшедший Чон Чонгук! И что на него нашло? Еще пару дней назад он и слова сказать не мог, а сейчас так бессовестно просит кормить его. Прекрасно ведь может эти пирожки взять! Сам, небось, по-прежнему грушу колотит в перерывах от тренировок и даже не обращает внимание на пораненную руку. И всё же, несмотря на внутреннее возмущение, Чимин протягивает пирожок. Как в замедленной съемке наблюдает повторение нехитрой комбинации: насмешливый взгляд, горячее касание губ и ощущение языка на пальцах. У Чимина перехватывает дыхание при виде того, как шевелится кадык Чонгука, когда альфа сглатывает. — Ты обещал приготовить порцию специально для меня, помнишь? — А ты мне взамен что? — Вопросом на вопрос, как невежливо, — альфа посмеивается, и у Чимина от его низкого, хриплого смеха сладко тянет внизу живота. — Что бы ты хотел получить, омега? Спрашивает таким тоном, словно попроси Чимин звезду с неба – Чонгук бы принес ему десяток. И всё же, если это вопрос без подвоха, что Чимин выберет? Долго думать не приходиться, потому что на данный момент он хочет одного: чтобы Чонгук всегда оставался таким открытым, смелым и прямолинейным. Глядя в его глаза, хочется рассказать об этом желании, поделиться тем, как сильно перехватывает дыхание от их близости. Почему-то кажется, что Чонгук всё поймет. — Я… Сокджин спереди хмыкает, безвозвратно нарушая магию момента, и Чимин только сейчас вспоминает, что в машине находятся и другие люди. Господи, как неловко! Омега тут же отсаживается, вжимаясь в окно – лишь бы подальше от Чонгука. — Мы подъезжаем, — откашлявшись, оповещает Сокджин. Чимин сползает ниже по сиденью и к самосе больше не притрагивается. К черту ее и к черту Чон Чонгука.* * *
Найти палату Хосока труда не составило: ее окружали десяток вооруженных охранников. Сама комната достаточно вместительная, чтобы пятеро человек свободно разместились на диванчике и стульях вокруг журнального столика. Хосок привычно восседал на своем кресле: то ли удалось отыскать утерянное во время теракта, то ли новое привезли так быстро. В палате их уже ожидал Вонхо. — Давайте по порядку, — Хосок ковыряет яичницу. — Что известно на данный момент о произошедшем в пятницу? — До конца непонятно, кто стоит за терактом, — Вонхо на секунду останавливает речь и закатывает глаза, когда Чонгук вставляет «Самаэль, кто же еще». — Как показало расследование, снайперы прятались в разрушенных стенах. Как только осужденный сказал кодовую фразу, они активировались. «Мы встретимся в День Воскресенья», – фраза, украденная у верующих и использованная для убийства. В Доме Днем Воскресения считается конец света, но ждут его отнюдь не со страхом, наоборот. Считается, что в этот день Христос вернется на землю и заберет свою церковь на небеса, и объединятся все верующие под покровом Господним. Встретятся те, кто был насильно убит за веру свою, и те, кто прятался, дожидаясь вознесения. В эти слова вложена вся надежда христиан. Они каждый день ожидают момента, когда смогут объединиться с погибшими близкими. Тот факт, что именно эту фразу использовал Самаэль в своих целях, показывает, насколько он хитер и лишен моральных принципов. — Мы понесли катастрофические жертвы. Президента чудом удалось уберечь, но погибли наши люди. Более двадцати убитых военнослужащих, три министра и более шестидесяти мирных жителей. Врачи борются за жизни раненых, но велика вероятность, что список жертв будет только пополняться. — Что случилось с осужденным? — спрашивает Чимин. — Сукин сын сбежал. Мы не можем отследить его перемещение по камерам, а свидетели уже мертвы. Но ты не выглядишь расстроенным этой новостью, — хмыкает Вонхо. — Он ребенок. Я изначально не верил, что произошедшее – его рук дело. Возможно, не стоило этого говорить. Глаза Вонхо наливаются кровью. Он подрывается со стула и разъяренно тычет пальцем в напуганного Чимина: — Да как ты смеешь, омега! Ты же своими глазами видел, что это он отдает приказы! — Сядь, — Чонгук встает перед Чимином, закрывая его от ярости полицейского. — Ты мне приказываешь?! — Я тебя предупреждаю. Не смей на него кричать, — спокойно отвечает Чонгук, и только Господь знает, скольких сил ему стоило сохранять самообладание. Один только вид Вонхо, повышающего голос на Чимина, выбешивает до невозможности. — Я потерял трех товарищей в ту пятницу, — Вонхо устало откидывается на спинку кресла. На его лице залегли глубокие тени, будто он не спал несколько суток, – что, впрочем, так и было. — Я верю тому, что видел, и не хочу слышать от тебя, Чимин, кто прав и кто виновен. — Мне жаль, — Чимин закусывает губу. — В любом случае, — Хосок хлопает в ладоши, разряжая обстановку. — Мне хочется услышать тебя, Сокджин. Что говорит Святой Отец? — Думаю, мы уже всё четко поняли, что Дом за произошедшим не стоит, — Джин переглядываются с Намджуном, — не так давно мы сами столкнулись с проблемой. Наши запасы и провизию кто-то перехватывал. На данный момент проблема устранена, но если мы подозреваем за этим Самаэля, — Джин тяжело сглатывает, — то численность его приспешников может быть даже больше, чем у Святого Отца. И, судя по теракту, вооружены они гораздо лучше нас. Непонятно, откуда у них такие поставки оружия: это невозможно без поддержки правительства… — Интересно получается: в этой войне Святой Отец становится самой слабой стороной, — Хосок потирает ладоши. — Что ты скажешь, Чонгук? Кажется, Самаэлю ты приглянулся больше всех. Внезапно взгляды всех присутствующих направились на Чонгука в ожидании объяснений. Альфе от такого внимания стало не по себе. — Не то чтобы приглянулся… — Не скромничай, расскажи еще раз о своей догадке про стихи и послания, — командует Хосок. — Я думаю, Самаэля в первую очередь интересует сам процесс, а не результат. Он не просто убирает людей со своего пути. Он делает это руками других, словно играет марионетками, и оставляет подсказки. На местах преступлений были стихи из Библии. Если посмотреть их место написания, получится точное время убийств. Мне кажется, — несмело добавляет Чонгук, — будто бы Самаэль хочет, чтобы мы его нашли. — Интересная теория. Из нее выплывает страшный факт: некий Самаэль сильнее и хитрее, чем все мы вместе взятые. Как будем решать эту проблему, господа? — интересуется Хосок, но в ответ получает молчание. — Что, ни главный офицер полиции, ни правая рука Святого Отца не имеют догадок? Я понимаю, что вы привыкли все проблемы скидывать на Чонгука, приказывая убить неугодных. Но здесь возникает маленькая проблемка: непонятно, кого искать, верно? — Ты так говоришь, будто он только наша проблема, — рычит сквозь зубы Намджун. — Сам почему не предлагаешь ничего? — Понадеялся, что хоть кто-то пораскинет мозгами, — Хосок снисходительно пожимает плечами. — Потому что у меня нет ни малейшей идеи, где Самаэль может скрываться. Черт возьми, это даже не его настоящее имя, так, как мы можем его найти?… — Его не нужно искать. Он сам свяжется с нами, когда придет время. — Гениально, Чонгук, — с издевкой отвечает Намджун. — Браво. Давай тогда сидеть сложа руки и ждать, пока этот психопат уничтожит еще больше людей. — Он не бездумно убивает, — обороняется Чонгук. — У него есть мотив, и… — он пытается как можно яснее донести мысль, — я думаю, он не враг нам, — моментально поднимается волна возмущения, но Чонгук перекрикивает и заканчивает: — Он также хотел убить президента! — Хочешь сказать, Самаэль может быть нашим союзником? — Хосок задумчиво поглаживает подбородок. — Я не знаю, — Чонгук чертовски сильно боится ошибиться. Сейчас в этой больничной палате решаются судьбы других людей. От слов, действий альфы зависит чья-то жизнь. — Но у нас ведь нет других вариантов. Пока что мы в ловушке, связаны по рукам и ногам, можем только ждать следующее действие Самаэля. Но в данный момент он не причинил вреда верующим. — Поступаем, как сказал Цареубийца, — подводит итог Хосок. — Подождем еще немного. Пока что мы не имеем достаточно информации, чтобы действовать. Расходимся, у меня обеденный сон по расписанию. — Я хочу поговорить с тобой наедине, — просит Чонгук. — Что ж, сон подождет, — соглашается Хосок. Дождавшись, когда все покинут кабинет, Чонгук собирается с силами и рассказывает о последнем послании на стене амбара. Почему-то хотелось обсудить эти слова именно с Хосоком. Казалось, он больше всех понимает их важность. Пробудись и уничтожь систему. Помни, кто твой настоящий враг. — Что эти слова могут значить? — Ты мне скажи, Чонгук, — Хосок задумчиво склоняет голову. — Что, по-твоему, это значит? — Я… — Не знаешь? — услужливо подсказывает Хосок. — Не уверен до конца, — поправляет Чонгук. — Скажи мне вот что. Разве не страшно в таком молодом возрасте быть готовым умереть за идею? Чонгук молчит. Признаться честно, он не до конца понимает суть вопроса. — Ты так бесстрашно кидаешься в самое пекло, когда поступает приказ, что мне просто стало интересно: что убьет тебя первее? Твоя слепая щенячья преданность или глупая самоотверженность и своеволие? Ну всё, с Чонгука достаточно. Альфа сжимает зубы и разворачивается к входной двери. — Не обижайся, Цареубийца. Я просто хочу убедиться, что ты знаешь, ради чего – или ради кого – ты так рискуешь жизнью. Знаешь, мы ведь с тобой похожи, так что считай это дружеской заботой. — Мы? Схожи? — Чонгук выплевывает слова с презрением. — Мне было двенадцать, когда мне пришлось увидеть смерть семьи, я до сих пор помню запах сгоревшей человеческой плоти, и я никогда не отмоюсь от него. Думаешь, между нами есть хоть что-то общее? — Может и нет, — Хосок поднимает руки в примирительном жесте. — Но в учебнике по истории мы будем на одной странице. Потому что мы решаем судьбу страны. Понимаешь, Чонгук? — Иди к черту, — в сердцах отвечает альфа. Если бы не внезапный стук в дверь, Чонгук не уверен, что смог бы сдержать кулаки. Самодовольную улыбку Хосока хотелось стереть любым способом. — Вы еще долго? — Чимин топчется на пороге. — Мы закончили, — отвечает Чонгук, даже не сводя взгляда с другого альфы. — Я просто тоже хотел поговорить с Хосоком, — Чонгук на просьбу только кивает, мол, говори. — Наедине, — с нажимом уточняет Чимин. — Прекрасно, — Чонгук выходит из палаты и хлопает дверью напоследок. Вот всегда он так, проносится в голове у Чимина. Чуть что – и сразу злится. — Я сегодня необычайно популярен, — Хосок без труда перебирается из кресла в кровать и натягивает одеяло до подбородка. — Что ты хотел, прелесть? — Не называй меня так, — хмурится омега. — И не смей мне отправлять подарки, ясно? Я не нуждаюсь в подачках с твоей стороны, и вообще… Хосок на все слова кивает, распаляя омегу еще больше. — То, что мы ходили на свидание, ничего не значит! Так что забудь, иначе… — Дай угадаю: Чонгуку пожалуешься? — Хосок смеется, прикрывая глаза. — Пощади, омега, он же от меня мокрого места не оставит. — Тогда пообещай, что больше никаких подарков! — Чимин настойчиво топает ножкой. — Но я ничего тебе не дарил, Чимин, — спокойно объясняет Хосок. — Ты, конечно, замечательный парень, но и я вниманием не обделен: омеги так и липнут ко мне. Или к моему кошельку, — альфа невесело хмыкает. — В любом случае, кто бы тебя так ни разозлил – это не я, ищи других виновных. Весь запал Чимина как рукой сняло. Он был так уверен в своей правоте, что теперь попросту не знал, что делать дальше. — Присмотрись к церберу рядом с тобой, — намекает Хосок. — Он глаз с тебя не сводит, Чимин. Я думаю, ответ более чем очевиден.* * *
На обратном пути Чонгук уступил место за рулем старшему брату, а сам устроился на заднем сидении, желая немного подремать перед ужином и тренировкой. — Кто-нибудь видел Тэхена после вчерашнего служения? — Чонгук интересуется сквозь дрему, резко вспоминая, что брат в комнату ночевать так и не приходил. Образовавшаяся тишина заставила приоткрыть глаза. Чимин оторвался от игры на телефоне и смотрел в пустоту перед собой, кажется, только сейчас осознавая, что не видел друга больше суток. Намджун тоже заметно нервничает, но ничего не отвечает: сам без понятия, где пропадает старший сын Святого Отца. Хотя омега главенствует над охраной и должен четко знать, кто и в какое время покидает Дом. Один только Сокджин не выглядит удивленным. — Ты что-то знаешь? — интересуется Чонгук. — Я отпустил его на несколько часов вчера вечером, — нехотя признается Сокджин. — Уговор был, что Тэхен вернется до комендантского часа, но как мне доложили, в Дом он не вернулся. На звонки тоже не отвечает. — О боже, — Чимин обреченно прикрывает глаза. — Ты хоть представляешь, что будет, если отец… — Чонгук едва не рычит от злости на брата. — Он не узнает, — уверенно говорит Сокджин, не отрываясь от дороги, но Чонгук знает его слишком хорошо, чтобы не заметить нервное напряжение старшего. — Всё будет хорошо. — Молись, чтобы он вернулся раньше нас, — Чонгук всё же не сдерживается и с силой бьет ногой по водительскому креслу. Однако от удара вздрагивает не Сокджин, а сидящий рядом Чимин. Чонгуку почти стыдно за свою вспышку агрессии, но он слишком сильно волнуется за брата, чтобы обращать внимание на что-то еще. Тэхен всегда ночевал дома, за исключением того случая, когда решил сбежать. И хоть Чонгук уверен, что повторно на такой поступок старший не решится, мерзкое предчувствие чего-то плохого всё равно скребется изнутри. К Дому машина подъезжает с первыми сумерками. Однако не успевают они и к порогу подойти, как к ним в слезах выбегает Мария. Женщина одета в легкое платье и даже обуться не успела: вышла на снег в тонких носочках. — Мама! — Джин подбегает первым, скидывая пальто и кутая в него женщину. — Ты болеешь, почему ты… — Мальчики, поторопитесь, — Мария обращалась к сыновьям, не чувствуя холода. — Тэхен вернулся, но не один, а с другом. Сейчас на коленях просит Захарию приютить его, но вы же знаете отца… Он с Тэхеном особенно строг. Собрал всех пасторов, уже второй час обсуждают что-то, заперлись в кабинете и меня не пускают. Чонгук переглядывается с Джином, мысленно вопрошая, что это всё может значить. Но брат тоже выглядит озадаченным, а потому лишь пожимает плечами. — Мы всё решим, мама. Давай зайдем внутрь, тебе нельзя быть на холоде, — Сокджин буквально затаскивает женщину в стены Дома. — Не волнуйся, мы с Чонгуком не дадим Тэ в обиду. Чонгук заторможенно кивает, слыша свое имя словно сквозь толщу воды. Мысли заняты только одним: как Тэхен умудрился привести сюда мирского? На что вообще надеялся? Братья передают Марию столпившимся в гостиной омегам и спешат к кабинету отца. Чимин, конечно же, увязывается за ними следом, но войти в кабинет Чонгук ему не позволяет. — Тэхен мой брат не меньше, чем ваш, — настаивает Чимин. — Я тоже имею право быть там! Что, если Захария ему навредит? Чонгук, в общем-то, его возмущение понимал, но уступить не может. «Вот именно поэтому, — думает он, — тебе туда нельзя. Если Святой Отец поднимет руку на Тэхена, я просто не смогу сдерживать гнев. Я не хочу, чтобы ты видел меня с такой стороны». — Чонгук, идем, — зовет Сокджин, не обращая на омегу внимания. — Я сейчас догоню, — к облегчению, брат ситуацию понимает и отходит без лишних слов. — Чимин, я не хочу, чтобы ты услышал или увидел то, что будет внутри, — глаза омеги расширились от страха, и Чонгук спешит успокоить: — Я обещаю, Тэхен будет в порядке. Отец бы не тронул его в присутствии других пасторов. Но будет лучше, если ты останешься снаружи. Чонгук озирается по сторонам, надеясь найти хоть одну разумную причину, почему Чимину нельзя идти дальше. Практически сразу замечает дальше по коридору Юнги, одиноко сидящего под окном: наверное, ждет Тэхена и не хочет далеко от кабинета отходить. — Посмотри туда, — Чонгук аккуратно разворачивает Чимина за плечи, чтобы указать на Юнги. — Ему необходима твоя помощь. Представь, насколько он сейчас растерян и напуган, совсем не смыслит в происходящем. Помнишь себя в первый день? Тэхен приглядывал за тобой и объяснял правила. Если хочешь помочь – сделай то же самое для Юнги. Чимин закусывает губу в раздумьях, но Чонгук уже понимает, что в этом маленьком споре победил. Чимин не сможет отказать в помощи, слишком уж у него доброе сердце. — Вы скоро вернетесь? — К ужину точно будем, — кивает альфа, усилием воли приподнимая уголки губ. Чимин пораженно кивает и идет к Юнги. Чонгук видит, как омега садится рядом – прямо на холодный пол, бестолочь, заболеет ведь, – и принимается объяснять что-то с мягкой улыбкой на лице. Проходя следом за Сокджином в кабинет, Чонгук ощущает, будто он попал во владения самого Дьявола. В кабинете Святого Отца невыносимо душно. Источниками света служат лишь камин и свечи, из-за чего в помещении преобладает приглушенный красный. Позади сидящих за столом пасторов вырисовываются жутко искаженные черные тени, наводящие на Чонгука страх. В воздухе смешались запахи, превращаясь в тошнотворную смесь, но плохо альфе не от этого. А от вида Тэхена, стоящего на коленях подле Захарии. С места Чонгука лицо брата не разглядеть, но по дрожащим плечам и сгорбленной фигуре догадывается, что тот беззвучно плачет. — Молчи, Чонгук, ради всего святого, — шепотом велит Сокджин. — Говорить буду я. Разумом альфа понимает, что так будет лучше и полностью соглашается. Сокджин сдержанный, обученный дипломатии. Если и есть кто-то, способный вести диалог на равных с Захарией – то это Джин, ведь Святой Отец растит его по образу и подобию своему. Чонгук своей вспыльчивостью только усугубит ситуацию. Он уже едва сдерживает праведный гнев, но, сцепив руки в замок за спиной, отходит вглубь кабинета к камину. — Приветствую, братья мои, — Сокджин склоняется в поклоне и занимает место по правую руку от Святого Отца. Он проходит мимо Тэхена с идеально прямой спиной и даже не смотрит на него. — По какому поводу собрание? Святой Отец подает знак рукой, и с речью выступает Анания, отец Чимина: — Тэхен согрешил перед Господом тем, что нарушил главное правило Дома. Он сбежал на всю ночь, находился непонятно где и в какой компании, а к обеду привел сюда мирского. Еще и хватает наглости просить помилования для этого… — Анания запинается, подбирая слово, — нечистого человека. Тэхен просит приютить мирского на неопределенный срок. Слава Богу, Чимина здесь нет. Омеге было бы вдвойне больно слышать эти слова от отца. Нечистый человек? Еще несколько месяцев назад сам Чимин был таким же! Это унизительно – делить людей на категории только на основе внешнего вида. Сами пасторы выглядят сомнительно: хитрые глаза и надменные выражения лиц, часы на запястьях стоимостью несколько миллионов вон. Большинство из них страдает ожирением – отъелись на харчах Дома. Чонгук эту несправедливость прекрасно понимает, но возразить не может, поэтому отворачивает взор и терпит обжигающее тепло от камина на щеке. Смотреть на пасторов противно. Голос подает Тэхен: — Сокджин, я ему доверяю, — его голос осиплый. То ли от крика, то ли от слез. Чонгук предполагает, что всё сразу. — Он согласен на любые условия, лишь бы остаться, он примет веру… — Молчать! — Святой Отец ударяет кулаком по дубовой столешнице. — Не смей говорить, пока тебе не дали слово! Чонгук всё же смотрит в сторону собравшихся за столом. Сокджин сидит с каменным выражением лица, словно происходящее абсолютно не заботит. Чонгук боится его умения владеть собой, потому что никогда не догадаешься, что у брата на уме. — Святой Отец, — обращается один из пасторов, — если бы мы говорили не о Вашем сыне, а об обычном жителе Дома, решение ситуации было бы простым: убрать провинившегося и того, кто с ним пришел. Мы так поступали годами, и это обеспечило сохранность Дома. Чонгук сжимает челюсть, лишь бы не сказать то, что на уме. Этому мерзкому ублюдку плевать на справедливость, его интересует только одно: убрать сына Захарии и пошатнуть репутацию Святого Отца. Альфа заставляет себя смотреть внимательнее, запоминая внешность пастора. Если он еще когда-нибудь перейдет дорогу – Чонгук не пожалеет замарать руки. — Откуда Вам знать, Гванук, — Сокджин скучающе переводит взгляд на говорившего пастора, — как поступал совет в прошлом, если вы на должности всего… Сколько? Три месяца? Пастор недовольно умолк, не имея больше аргументов. — Но мы не можем принять незнакомца с улицы, — в диалог вступает другой альфа. Чонгук замечает, как по лицу Сокджина пробежала тень раздражения. Или это отблеск свечи? — Дом не резиновый, мы не можем кормить голодный рот просто так. — Мальчишка представляет для нас угрозу, — подхватывает еще один пастор. — А если он – подосланный правительством агент? — От мирского нужно избавиться, а Тэхена надо наказать! Что, если каждый ребенок в Доме приведет сюда школьного друга? Даже дети понимают, что такое категорически запрещено! Безопасность Дома должна быть приоритетом! Слова вызывают новую волну обсуждения и споров, гулом наполняющую кабинет. Пасторы требуют наказания для Тэхена, и немедленно. Святой Отец не препятствует этому, видимо, до конца еще сам не решил, какая участь будет ждать сына. Однако Сокджин быстро пресекает разговоры и поднимается с кресла. — Тэхен не согрешил, — смело заявляет он, привлекая внимание пасторов. — Да, он поступил неправильно, но из самых чистых мотивов. Его друг согласен принять веру, а это значит, что Тэхен лишь хотел привести заблудшую душу к Господу. Как мы можем наказывать его за такое? С этим никто спорить не стал. То ли побоялись идти против Сокджина, то ли действительно не имели аргументов против. — Ты прав, Сокджин, — Захария задумчиво кивает. — Я не стану наказывать Тэхена со всей возможной строгостью. Но он будет дежурить на кухне две следующие недели, без выходных за свой опрометчивый поступок. Чонгук даже со своего места видит, как фигура Тэхена расслабилась в облегчении. Брат склонил голову в поклоне и ближе подполз к креслу Захарии. — Спасибо, отец, спасибо… — Что касается мирского, — Захария даже не глядит на сына, который замер на этих словах, — его я принимать не стану. Дом действительно не в состоянии кормить каждый голодный рот… — Отец! — Сокджин неверяще смотрит на Захарию, впервые за вечер давая волю эмоциям. Тэхен не кричит. И даже не плачет. Он открывает рот и безрезультатно пытается захватить воздух. Задыхается от накатившей истерики, но не может совладать с охватившей паникой. — Мы поступим по стандартной схеме, — безэмоционально говорит Захария. — Чтобы к утру этого мальчишки здесь не было. Пасторы одобрительно гудят, выкрикивая: «Не примем мирского» и «Не позволим отобрать хлеб у наших детей». Если бы их действительно заботили траты Дома, они бы не отмывали деньги на собственные нужды из бюджета. Дом без проблем прокормит еще одного человека – сотню человек, если понадобится. Но алчность их сердец попросту не хочет дать шанс Юнги. Пасторы кажутся полностью довольными исходом событий и не обращают никакого внимания на Тэхена. Они пожимают друг другу руки и обсуждают, что стоит спуститься на рождественский банкет и продолжить празднование. — Отец, умоляю, — Тэхен цепляется за подол рясы и склоняется в низком поклоне, буквально касаясь ног отца. — Пожалуйста, помилуй… Тэхен боялся, что, узнав тайну, Юнги станет мишенью для правительства. На самом деле ему стоило остерегаться близких, ведь именно тот, кого он называл семьей, приговорил любимого человека к смерти. Чонгук не выдерживает и выходит из тени. На сегодня он увидел достаточно. Понятия не имея, что сделать в первую очередь, он поднимает Тэхена и взваливает его вес на себя – у брата ноги подкашиваются и абсолютно не держат, но Чонгук больше не позволит ему унижаться. — Мы уходим, — не обращаясь ни к кому конкретному, объявляет Чонгук. Строгий взгляд Сокджина пригвождает к месту. Старший настойчиво качает головой в отрицании, и Чонгук уступает. Хорошо, думает он, это твой последний шанс исправить ситуацию. — Святой Отец, почему же Вы так категоричны? — Сокджин говорит негромко, тем не менее, пасторы замолкают и прислушиваются. — Никто и не планировал превращать Дом в благотворительный фонд, мы действительно не обязаны содержать взрослого альфу. Но мирской может отработать свое нахождение тут. — О чем ты, Сокджин? — Нам нужен новый работник, убирать за скотом. Господин Сан слишком стар, чтобы следить за свинарником, а никто из молодых на такую работу не соглашается. Пусть этот юноша, Юнги, займется чисткой хлевов и кормлением животных. Если не согласится – я лично прослежу, чтобы его больше не увидели ни в Доме, ни среди мирских. Захария всерьез обдумывает это решение, Чонгук видит это по нахмуренному лбу. — Хорошо, — соглашается Святой Отец и перекрикивает гул возмущения. — Это мое окончательное решение: юнец остается здесь, но заменит в должности господина Сана. Чонгук знает, что это означает. Хозяйство в Доме не маленькое. Свиней в прошлом году насчитали двадцать голов, в этом должно быть в два раза больше. В хлевах столько работы, что нужно вставать в четыре утра и сразу же идти разгребать навоз, кормить скотину, подготавливать сено. Работа не из легких, простому пареньку, что ничего тяжелее карандаша в руках не держал, она просто не по силам. Святой Отец рассчитывает, что Юнги сдастся, и тогда он со спокойной душой уберет его с дороги. Однако выбора у Юнги нет. Чонгук приложит все силы, чтобы у мирского даже мыслей о побеге не возникло. Если Юнги даст надежду, а потом разобьет сердце Тэхена своим побегом, Чонгук его из-под земли достанет, но заставит пожалеть о своем поступке. Тэхен заслуживает только лучшего. И Чонгук, как любящий брат, позаботится об этом.