Пожалуйста, сохраняйте спокойствие,
Конец уже наступает.
Мы не можем спасти вас,
Наслаждайтесь моментом.
Bring me the horizon – «Parasite Eve».
Чимин понял, что их планам суждено провалиться ровно в тот момент, когда в коридоре погас свет. Ну конечно, блять, не могло всё идти так хорошо и гладко! Знал же, что к добру их тайная вылазка не приведет… На них набросились одновременно человек пять, не меньше. И все, по ощущениям, грубые рослые альфы без манер. Скрутили Чимина так, что он едва вдохнуть мог. Попытки самообороны оказались бесполезными: в крепкой хватке не пошевелиться и уж тем более не достать спрятанный нож. Говорят, перед смертью вся жизнь перед глазами проносится. Это всё полнейшая чушь. Находясь в крайней опасности, Чимин ощущает лишь собственный потяжелевший от страха запах и дикий пульс, будто сердце по пищеводу продирается куда-то в горло, мешая дышать. Голова от мыслей свободна, там нет приятных воспоминаний и прочей херни, которую так любят показывать по телевизору в предсмертных сценах в низкокачественных сериалах. Темнота коридора не даёт сосредоточиться, и перед глазами лишь бегущая строка с ярким словом «Чонгук!». Чимин боится в первую очередь не за свою жизнь, а за состояние альфы. В другой ситуации Чонгук бы защитил их и легко справился бы с нападавшими, будь тех хоть в два раза больше. Но условия борьбы изначально неравны. Противники слишком хорошо осведомлены о слабостях Чонгука – кто-то им доложил эту информацию, а они без зазрения совести воспользовались. Чонгук ведь совсем с ума сходит без света. Становится похож на ослепленного тигра, агрессивного и взбешенного, но несущего опасность себе же. Его семью уничтожили в таких же условиях: в полной темноте, без возможности предотвратить катастрофу. И сейчас, когда история повторяется, даже страшно представить, что Чонгук ощущает и как сильно переживает. Прошлое его не отпускает, голоса в голове не дают посмотреть страху в лицо. Чимин ощущает себя таким бесполезным: никак не может помочь альфе, более того, он не может помочь даже самому себе. Ему хочется закричать – выкрикнуть хоть что-нибудь, – лишь бы обозначить своё присутствие и таким образом успокоить Чонгука. Но стоящий за спиной человек одной рукой обездвиживает его, вторую плотно прижимает к губам – не выпутаться. Он только и может, что прислушиваться к звукам глухих ударов, что сыпятся на его альфу. — Чимин?! Голос Чонгука, наполненный отчаянием, разрезает тишину. И омеге очень-очень хочется ответить. Он пытается крикнуть, показать, что ещё жив и остаётся рядом, но получается выдавить лишь задушенное неразборчивое мычание. Так дело не пойдет! Чимин острым каблучком со всей силы наступает на ногу удерживающего его альфы. Тот от боли на секунду ослабляет хватку, но этого времени хватает, чтобы извернуться и укусить руку, сжимающую Чимину рот. — Блять, эта сучка меня укусила! — плаксиво жалуется голос над ухом. — Отпусти нас! Слышишь?! — Чимин с удвоенным энтузиазмом вырывается из захвата. Хочет сказать многое, и в первую очередь обратиться к Чонгуку. Сказать, чтобы тот ничего не боялся и что ублюдки, напавшие на них, жалкие трусы – при свете белого дня на Чонгука они бы и взгляда поднять не осмелились. Хочет крикнуть, как важен на самом деле для него альфа и какое особое место занимает в его жизни. Это может быть последним шансом, так, к чему условности? Эти мысли молниеносно проносятся в голове, но открыть рот омеге не дают. Альфа со звонким шлепком припечатывает укушенную ладонь к омежьим губам, не давая при этом возможность дышать. Чимин чувствует во рту металлический привкус собственной крови. Хорошо, хоть зубы остались на месте. — Выруби его, — слышится голос на другом конце коридора. В следующую секунду острая боль пронзает затылок, перед глазами появляются мириады цветных точек, и ноги омеги подкашиваются. Последнее, что он помнит – истошный крик Чонгука.* * *
Просыпаться не хочется. Чимин знает, что если отпустит дурман сна и откроет глаза, он встретится с жестокой реальностью. Во сне так хорошо: ему видится свидание с Чонгуком под зимним небом. Глаза альфы наполнены восторгом и блестят ярче звезд, и сердце Чимина от этой картины наполняется такой нежностью, что хочется прижаться ближе, обхватить крепко и не отпускать, но где-то на задворках сознания Чимин понимает, что его альфы нет рядом. — …ты не можешь столько спать, Чимин. Голос кажется знакомым, но омега крепче сжимает веки, хватаясь за хвост ускользающего сна. И вот он снова в заснеженном лесу, Чонгук греет его замёрзшие ладошки в своих больших и горячих и при этом улыбается ласково, приговаривая: «Шубку купил, теперь ещё варежки нужны, чтобы твои крохотные пальчики не мерзли». — Просыпайся! Чимина дёргают за плечо, грубо вырывая из сновидения. Омега широко распахивает глаза от громкого голоса и тут же испуганно шарахается в угол кровати. Силы, правда, не рассчитал и с размахом ударился затылком о железный каркас. — Черт! — шипит он. Из глаз рефлекторно льются слезы. Больно так, что волком выть хочется, но омега себя сдерживает, прикусывая опухшую губу – она тоже пострадала в неравном бою с громилой-альфой. — Полегче, Чимин, — вновь слышится знакомый голос. Омега настороженно открывает глаза, не веря своим ушам. Сокджин по-хозяйски роется в навесном шкафчике у стола, приговаривая «Ну где же оно…». На альфе привычный костюм-тройка из серой ткани, вот только прическа немного подпортилась, вероятно потому, что альфа нервно расчесывал волосы пятерней. Чимин осторожно оглядывается по сторонам, присматриваясь к интерьеру. Комната светлая с белыми пустыми стенами. Сам он лежит на койке, похожей на больничную. Судя по тонкому запаху медикаментов, закрепленной над кроватью капельницей и безжизненному белому цвету стен, Чимин догадывается, что находится в лечебной палате Дома. Омеге не доводилось тут бывать раньше – повода не находилось. — Джин? — робко зовёт он. Голос хриплый из-за сухости в горле. — Что случилось? Кто меня спас? Почему здесь нет Чонгука? Плечи альфы напрягаются, беззаботное ворчание умолкает, однако свои поиски он не прекращает. Это точно должна быть одна из комнат Дома, думает Чимин. А иначе что здесь делает правая рука Святого Отца? Но главный вопрос остаётся без ответа: каким образом он попал сюда из тёмного коридора под клубом? — Тебя слишком сильно ударили по затылку, нужно обработать сперва. И не вставай с кровати – у тебя может быть сотрясение. — С Чонгуком всё хорошо? — не сдается омега. Внутри просыпается тревога. — Как вы нас нашли? Наверняка в этом замешан Вонхо. Он и его отряд полиции были совсем рядом, так что вполне вероятно, что они все-таки успели прийти вовремя. А затем Вонхо связался с Хосоком, Хосок позвонил Святому Отцу, и вот, больничная палата Дома и счастливый конец неудавшейся детективной истории. Но где в таком случае Чонгук? Чимин не хочет себя накручивать, но в глубине души он знает: если бы альфа мог физически быть рядом – он бы сидел у подножия кровати и стерег сон омеги. Даже после теракта, раненый, он настаивал на том, чтобы Чимина осмотрели в первую очередь – вот настолько он волновался. — Он придет? — тише спрашивает Чимин, боясь услышать отрицательный ответ. Сокджин, победоносно вытянув из шкафчика моток бинтов и пузырек с жидкостью, наконец поворачивается к кровати и твердо кивает: — Конечно. Как он может оставить тебя одного? Чимин облегчённо выдыхает. Всё хорошо, они в безопасности, кошмар позади. Чонгук жив, и он придет совсем скоро. Как же хочется его увидеть! Омега уверен, что не сможет сдержать слез при встрече, но ему за это ни капельки не стыдно. — Я обработаю тебе раны, ты немного ещё поспишь, а там уже и Чонгук придет. — У него вновь какое-то задание, да? — догадывается омега, не замечая того, как Сокджин вздрогнул. — Вот всегда так: ни минуты покоя для Чонгука! Намджун его вообще не жалеет, постоянно эти задания дурацкие! Чимин не без помощи занимает сидячее положение на кровати и терпеливо ждёт, пока Сокджин промоет рану. Жидкость из пузырька ужасно жжется на коже. — А почему ты этим занимаешься? — продолжает сыпать вопросами омега. — Ты же совсем не лекарь! Или ты тоже в медицинском учился? — Я нигде не учился. — Тогда почему ты здесь? — любопытствует омега. — Я подумал, что тебе будет спокойнее, если ты проснешься рядом с кем-то знакомым. Вот и вызвался обработать тебе раны. — А Тэхен? — Передавал тебе скорейшего выздоровления, но не смог прийти. Ты же знаешь, он сейчас много работает. Чимин нахмуренно кивает. В последние дни он едва ли видел лучшего друга из-за занятости. Но неужели не нашлось минутки, чтобы забежать и проведать? Как-то это на Тэхена не похоже. Видимо, и в самом деле работы не впроворот. Сокджин клеит большой пластырь на затылок и даёт напиться воды, после чего Чимин вновь проваливается в беспокойный сон. В следующий раз его будит хлопок двери, которую закрыли весьма небрежным движением. — Поешь, Чимин. Джин проходит вглубь комнаты, неся в руках тарелку с горячим супом. Пахнет, на удивление, весьма неаппетитно. На вид это месиво оказывается ещё хуже: одна жирная юшка и пару картошин. Неужели повара пожадничали кусочком мяса? — Я не буду, — Чимин капризно отодвигает тарелку на самый край столика, хотя живот скручивает от голода. — Собакам еду дают лучше! — Ешь и не капризничай, — приказывает Джин, занимая место в кресле и разворачивая газету. — Тебе нельзя ничего острого и солёного, поэтому повара постарались и готовили специально для тебя. Чувство вины берёт верх, и Чимин нехотя засовывает первую ложку супа. На вкус ещё хуже, чем на вид: жирная юшка охладела и имела привкус старого масла. Отвратительно. Но под строгим взглядом Сокджина пришлось опустошить почти половину тарелки. — Когда придёт Чонгук? Сокджин в глаза не смотрит, всё так же изучающим взглядом скользя по строчкам в газете. — Скоро, — лаконично отвечает. — А Тэхён? Он приходил ко мне, пока я спал? Джин смотрит на элегантные часы на запястье и отрицательно качает головой. — Он только-только закончил работу в хлеву. «Странно это всё», — проносится в голове. Чимин чувствует себя затворником, едва ли не пленником в этой крошечной белой комнате. Физически он чувствует себя вполне сносно: затылок покалывает, но это можно перетерпеть. Хочется наконец-то встать, размять конечности и пройтись куда-то дальше, чем в туалет за ширмой. Однако доктор, который приходил ранее, строго-настрого запретил любую активность. Он также запретил использовать гаджеты, и в особенности телефон. Что ж, это объясняло причину, по которой, проснувшись, Чимин не обнаружил свой смартфон. — Так, ты расскажешь мне, что произошло в коридоре под клубом? Вы нашли Самаэля? — Как только ты придёшь в норму, то все узнаешь, — обещает Джин. — Это долгая история, и будет лучше, если напрямую обо всем расскажет Святой Отец. Чимин приходит к выводу, что донимать старшего альфу вопросами абсолютно бесполезно. Отвернувшись к стене, он прикрывает глаза и пытается погрузиться в сон. Так время пролетит быстрее, настанет утро, и он наконец увидит Чонгука.* * *
На завтрак Сокджин принёс отвратительную молочную кашу с комочками и абрикосовый компот. Ещё вчера Чимин было возмущался по этому поводу, но сегодня с радостью проглотил всё и даже не отказался бы от добавки. За ночь он дико проголодался. — Мне скучно, — позабыв о всяком приличии, хнычет Чимин. — Когда придёт Чонгук или Тэхён? — Скоро, — повторяется Сокджин. — Или тебе уже надоела моя компания? Я, вообще-то, ради тебя тут остаюсь. Вновь чувство вины колет в груди, и Чимин ничего не отвечает. В конце концов, лучше присутствие Джина, чем вообще ничего: в этих белых стенах можно сойти с ума от безделья. Ещё больше сводит с ума отсутствие часов. Окон в комнатке нет, и омега может только догадываться о точном времени. Чтобы занять себя, Чимин тянется к газете, которую альфа читал вчера, и раскрывает графу с кроссвордом. День обещает быть долгим. Ближе к обеду Чимин вновь провалился в сон. Парадоксально, но чем больше он спал, тем сонливей становился. Вероятнее всего, это из-за кошмаров, которые его мучили. В каждом из них омега видел лицо Чонгука, молящего о помощи. — …оказался сильнее, чем мы думали. Из сна его вырвал незнакомый голос. Чимин пытается сфокусировать зрение, нехотя разлепляя веки. — И что они предлагают? Омега скоро обо всём догадается! Это голос Джина. Альфа стоит в дверном проёме, прикрывая своими широкими плечами собеседника. Звучит он скорее устало, чем раздражённо. — Придерживаемся старого плана. Какой план? О каком омеге идёт речь, и о чём тот должен догадаться? Почему так много загадок? Сонный мозг Чимина не может сообразить и собрать факты в кучу. Единственное, что он понял – от него скрывают некую правду. — С Чонгуком всё-таки что-то случилось, да? — не сдерживая слёз, спрашивает омега. Сокджин резко захлопывает дверь, едва не подпрыгивая на месте. Он нервно разворачивается и дрожащим голосом спрашивает: — Как давно ты не спишь? — Достаточно давно, — упрямо вскидывает подбородок Чимин. — Скажи мне, где Чонгук? И почему он до сих пор ко мне не пришёл? Джин закатывает глаза, выражая своё недовольство, и вновь плюхается в кресло. — Хватит думать, что ты являешься для него первым приоритетом. У Чонгука есть и другие дела. — Это не ответ! Скажи мне, где он! Что-то не складывается, пазл не сходится. Чимин чувствует, что ему явно лгут, но не способен в своём состоянии добраться до истины. Слёзы против воли наворачиваются на глаза от бессилия и усталости. — Он скоро придёт и сам всё объяснит. Прекрати вести себя как ребёнок. Чонгук говорил, что доверять можно только семье. Только члены семьи не способны на предательство. И Чимин очень-очень хочет верить тому, что говорит Сокджин. Альфа звучит твёрдо, уверенно, и в другой ситуации Чимин бы принял его слова за чистую монету. Альфа ведь не раз шел ему навстречу и помогал, выгораживал перед Святым Отцом. Но чувство тревоги не даёт расслабиться. Одно Чимин знает точно: Чонгук не в порядке, и это скрывают. — Я не верю тебе, — тихо шепчет омега. — Не верю. Чимин вновь отворачивается к стене с твёрдым намерением больше не спать. Пока он не узнает правды, стоит держать ухо востро и следить за каждой мелочью. Рано или поздно Сокджин уйдёт из комнаты, и тогда он воспользуется этим случаем, чтобы сбежать. Через несколько часов в комнату деликатно стучат, и Сокджин лениво поднимается с насиженного места. Кто бы мог прийти? Неужели Чонгук? Омега, до этого лежавший с закрытыми глазами, переворачивается на спину и чуть приоткрывает веки. Широкие плечи Джина закрывают почти весь обзор. Пока альфа занят тихими переговорами с пришедшим, у Чимина есть немного времени рассмотреть то, что происходит за дверью. Чуть приподнявшись на подушке, Чимин смог заметить краешек потолка. Он… он чёрный? И почему за дверью так чертовски темно? Омега бесшумно садится на кровати. Да, так всё и есть: чёрный потолок и чёрные стены. В коридоре бы стояла непроглядная тьма, если бы не красные полосы света. Рана на затылке резко кольнула болью от нахлынувших воспоминаний, а пульс подскакивает до того резко, что перед глазами рябит. «Это просто невозможно», — проносится в голове. Картина до ужаса знакомая. Этот коридор Чимин никогда не сможет забыть, он теперь снится в кошмарах. Не было никакого чудесного спасения. Вонхо не приехал, в Доме не знают о пропаже двух жителей. Омега всё это время находился глубоко под землёй, под старым заброшенным клубом, и если бы не случайность – так бы и остался здесь в блаженном неведении. Семье доверять нельзя. Сокджин растоптал любую надежду. Это он – Самаэль? Почему удерживает Чимина? Зачем он предал Святого Отца? Чонгук не придёт. Неизвестно, жив ли альфа вообще. В эту самую минуту его могли пытать, избивать, манипулировать, и Чимин даже не узнает, что с ним произошло. Возможно, они больше никогда не увидятся. Чимин кричит до боли в лёгких, ещё не зная, что на его мольбу о помощи никто не отзовётся.* * *
Чонгук с трудом открывает слипшиеся веки и тут же жмурится от слишком яркого белого света ламп. Хватает секунды, чтобы осознать несколько страшных вещей. Первое: он прикован руками и ногами к жёсткому стулу без возможности пошевелиться. Второе: комнатка размером два на два, куда его поместили, слишком напоминает камеру пыток. Третье: с него сняли одежду и ботинки, оставив только джинсы и предварительно вычистив карманы. И, самое страшное, Чимина нет рядом. Чонгук напрягает мышцы и со всей силы дергает руками, пытаясь выбраться из сдерживающей хватки. Не получается. Его сковали цепями, довольно толстыми и прочными. Такие при всем желании не разорвать. Будь это наручники – он бы справился, такое уже приходилось делать на тренировках с Нам… Кстати, о нем. Где эта падаль? Чонгук уверен, что в темном коридоре был именно тренер. Догадаться об этом можно было бы сразу по манере вести бой: Намджун знал слабые места, а потому специально целился и давил на раненую левую руку. Вот только альфе и в голову бы прийти не могло, что на него нападет тот, кому он доверял свою жизнь, а потому догадался об этом далеко не сразу. — Очнулся? Дверь позади со скрипом открывается: наставник пришел. На щеке у омеги красуется глубокий порез, но в целом он выглядит абсолютно невозмутимо. На его сильных ногах брюки карго, мышцы груди обтягивает черная майка, а кепка натянута козырьком на глаза так, что взгляда под ней не разобрать. Оно и к лучшему: Чонгуку эти глаза сейчас хочется вырвать. — Ты! — моментально взревел альфа, вновь тщетно дёргая скованными руками. — Это был ты! Намджун на крик не реагирует, будто Чонгука вовсе не существует. Он проходит вглубь комнаты и останавливается прямо напротив альфы, опираясь спиной о стену. — Как ты, блять, мог?! Как ты мог смотреть мне в глаза и врать?! Я тебя ненавижу, ты, лживая мразь, если бы я только изначально знал… — Что бы ты сейчас ни думал, ты ошибаешься, Джакомо, — спокойно отвечает омега. — Ты не имеешь права меня так называть, ты, сукин сын! Прикидывался святошей перед Захарией, а сам… — Я не Самаэль. Чонгук замолкает, смотря на тренера недоуменным взглядом. И этому человеку он позволял прикрывать свою спину? Чонгуку даже представить страшно, сколько раз в ней мог оказаться нож. Намджун чёртов предатель. И трус, если продолжает отрекаться от очевидных фактов. — Да что ты, блять, несешь! Сейчас уже можешь не брехать, какой смысл?! Кто тогда Самаэль, если не ты?! Намджун хмыкает и, складывая на груди руки, выжидающе смотрит в точку позади Чонгука. — Ну, и? Чего молчишь?! Позади слышится звук передвижения колес по пыльному полу. Настолько тихий, что Чонгук мог бы и не заметить его, если бы не кивок Намджуна. Не может быть. Это просто, блять, невозможно… Чонгук знает этот звук. За несколько месяцев он ассоциируется только с одним человеком, и если страшная догадка окажется правдой… — Я Самаэль, — Хосок въезжает в комнату, останавливаясь совсем близко к Чонгуку. — Можешь наконец прекратить кричать? Чонгук не верит своим глазам, ушам, всему телу. Это сон, кошмарный сон, из которого он не может выбраться. Альфа тревожно переводит взгляд с лица Хосока на Намджуна и обратно, поражаясь, какими спокойными они выглядят. Разве так ведут себя предатели, люди, убившие невинных? — Это проверка, да? — с надеждой спрашивает Чонгук. — Вы меня испытываете, ребята, я прав? Это всего лишь очередное задание, которое мне нужно пройти? Голос дрожит от волнения. Почему они молчат, почему не скажут ничего? Это является одним из условий прохождения? Ему самому нужно обо всем догадаться? Что за бессмыслица? — Почему ты молчишь, Намджун? — злость сменяется бессилием. — Скажи, что это проверка! Вы не могли предать нас, предать Отца, предать Дом… Вы же не могли… По тяжелому взгляду тренера Чонгук понимает: могли. Они всё это время крутили дела у Захарии за спиной, в тайне потешаясь над попытками разгадать личность Самаэля. Кидали бесполезные крохи информации, и ради чего? «Какая тупая ситуация», — проносится в голове. Он никогда никому не доверял, держался на расстоянии и не подпускал людей близко. И даже те единицы, кому Чонгук поверил, воспользовались этой уязвимостью и предали. — Я убью вас, — шепчет альфа, смакуя слова и убеждаясь, что именно этого требует его сердце. Говорит громче: — Убью вас, слышите?! Предатели, вы сгорите в Аду! Всего полметра отделяет его от Хосока. Если бы не чёртовы цепи, он бы уже душил лживую мразь. Чонгук раскачивается на стуле, дёргает руками, пытаясь выбраться, и кричит, но все бестолку. Тогда он плюется, попадая точно в лицо Чона и наконец вызывая на его безучастном лице эмоции. Хосок морщится, чувствуя попавшую на щеки слюну и отъезжает в противоположный конец комнаты. — Если ты выслушаешь… — Я вырву твой лживый язык и заставлю его сожрать! Намджун отрывается от стены, в два шага преодолевает расстояние между ним и Чонгуком, и с размаху бьёт в челюсть – его излюбленный прием. — Заткнись, Джакомо. Прекрати орать, мы хотим с тобой поговорить. Удар оглушает на несколько секунд. Поговорить?! Что-то Намджун не выказывал такого желания, когда в коридоре впечатывал его лицом в пыль. — Я с предателями бесед не веду, — усмехаясь, произносит Чонгук. Глаза слезятся от злости и боли, но он лишь сплевывает кровь на бетон и продолжает: — И это всё, что ты можешь?! Ты же знаешь, что физической боли я не боюсь. Чонгук освободится, сломает Намджуну позвоночник и притащит обратно в Дом. Кинет к ногам Святого Отца и заставит просить помилование. А потом всё равно убьет, потому что такая падаль только воздух загрязняет. Намджун согласно кивает. — Я прекрасно это знаю. Неужели ты думаешь, что за столько лет я не выявил другие твои слабости? — омега толкает коляску Хосока к выходу, скрываясь из поля зрения. — Может, ты к боли не восприимчив, но вот Чимин… — Намджун игнорирует рычащее «Только тронь его!». — Если передумаешь и захочешь поговорить, дай нам знать. С этими словами они покидают комнату, оставляя после себя звенящую тишину. — Отпустите меня! Намджун, если Чимин пострадает, я уничтожу тебя и твоего ребенка, слышишь?! Внезапно яркий свет, что до этого так сильно раздражал сетчатку глаза, гаснет. Темнота такая же, как была в Доме: беспросветная, густая и липкая, наполняющая всё пространство. Чонгуку кажется, что она вытесняет собой воздух, потому что за одно мгновенье он разучился дышать. «Только не это, только не…», — альфа пытается бороться с накатывающей паникой и усилием воли заставляет себя мыслить трезво. Он содрогается от холода голых стен. Его кожа покрылась мурашками и по́том, и вместе с тем его бросает в жар от тревоги. Цепи ощущаются раскалённым железом, и Чонгук в жизни ничего так сильно не желал, как разорвать их и побежать к Чимину. Темнота заполняет лёгкие. В незнакомом месте, в стрессовой ситуации и без знакомых запахов Чонгук воспринимает отсутствие света хуже, чем обычно. Он чувствует фантомные прикосновения и слышит голоса людей, которых давно нет в живых. Навязчивые, абсолютно неутешительные мысли атакуют разум. Где сейчас Чимин? Что с ним может сделать Намджун? Если его хоть пальцем тронут… уже тронули. Тогда, в коридоре, Чимина ударили, и это только по вине Чонгука. Не уследил, не уберег самое ценное. Внезапно в тишине он слышит крик Чимина. Громкий, отчётливый, как будто омега находится с ним в одной комнате. Чимин молит о пощаде, плачет и зовёт его, Чонгука. — Я иду! Я сейчас, я… Темнота сгущается. Перед глазами пляшут цветные точки, постепенно складывающиеся в реальную картинку: Чимин, маленький и беззащитный, скрутился клубочком на полу и сейчас прикрывается от ударов, что сыпятся со всех сторон. Чонгук и сам плачет, не замечая этого. Он сосредоточен на цепях, сдерживающих его руки. Альфа тянет запястья в разные стороны, пытается разорвать, выскользнуть из оков, но они сильнее. Ладони мокрые то ли от пота, то ли от выступившей крови. — Чимин… Это продолжалось по ощущениям вечность. Чонгук плакал и кричал до истощения, терял сознание от страха и пробуждался от кошмаров. Этот цикл продолжался по кругу, как бесконечная пытка. Образы и голоса в его голове не затихали ни на секунду. Он заперт несколько часов или дней? Когда придет Намджун и придет ли вообще? В особенно сильный приступ паники Чонгук по неосторожности перевернул стул, упав на спину, и тут же принялся биться затылком о пол. Он хотел вырубиться от боли и забыться хоть на какое-то время. — Пожалуйста, выпустите меня… — альфа задыхался от слез. — Намджун? Самаэль? Кто-нибудь, ну пожалуйста… Острая боль пронзает голову, но Чонгук всё ещё остается в сознании. Он не видит потолка над собой, не видит стен: всё погрязло во мраке. Альфа в этом Аду совсем один. Как там Чимин? Жив ведь? Омега не может умереть, не имеет права… Только не тогда, когда залез под ребра и поселился в сердце. Чонгук обессиленно прикрывает глаза и орет что есть мочи. Даже так его собственный крик не заглушает голоса в голове.* * *
В следующий раз Чонгук просыпается в чистой светлой комнате, похожей на больничную палату. Дизайн комнаты резко контрастировал с тем, что альфа видел раньше, из-за чего возникает логичный вопрос: он всё ещё под клубом в логове Самаэля или в другом месте? Чонгук смутно понимает, как он сюда попал. В памяти всплывают неясные обрывки, как его, заплаканного, кричащего в бреду и окровавленного, находит Намджун. Чонгук пытался увернуться от прикосновений наставника, пинался, кусался, но в конечном итоге позволил себя отвязать и поднять на ноги. Что было дальше – непонятно, он помнит лишь тихое «вот так, щенок, хватит сопротивляться», будто бы омеге было на него не всё равно, будто Намджун действительно переживал и волновался, ведь такой ласковый тон Чонгук от него не слышал никогда. Наверное, показалось. Намджун предатель, и всё, что он делает – исключительно из корыстных помыслов. «Убью», — проносится в голове. Растоптанное доверие осколками пронзило сердце, и уже очень давно Чонгуку не было так больно. Одновременно с этим он и злится на себя: как можно было подпустить настолько близко этого человека? Всегда, всегда нужно быть начеку и не расслабляться. Альфа медленно садится на кушетке, промаргиваясь. В глаза будто песка насыпали: последствие многочасовой истерики. Над головой у него закреплена капельница, жидкость из которой по трубке поступает через катетер в вену. Чонгук сразу же выдергивает иголку, небрежным движением поранив кожу. Альфа проходится по периметру комнаты в поисках хоть каких-нибудь подсказок о том, где сейчас находится. В углу он замечает камеру и против воли радуется: значит, заметив, что Чонгук проснулся, за ним скоро придут. В остальном комната непримечательная. Бронированные двери с электронным замком, которые без ключа-карты не открыть, никаких окон, и полная звукоизоляция. Интерьер тоже скудный: кушетка да пару кресел с круглым столиком. Где Чимин? Вопрос, мучающий альфу уже… а сколько, собственно? Чонгук не может точно предсказать время, ведь под землей не видно солнца. Но по его ощущениям, прошло как минимум полтора суток. С момента нападения в коридоре Чонгук даже не слышал его и мог только предполагать об участи омеги. Хорошо ли к нему относятся? Тепло ли там, где Чимин находится? Чонгук надеется, что омегу хотя бы покормили, потому что у него самого ни крошки во рту не было с выезда из Дома. А он бы не отказался даже от черствого куска хлеба. Но больше всего Чонгука волнует следующий вопрос: зачем он здесь? Намджун и Хосок (Самаэль, подсказывает мозг) и так неплохо справлялись с тем, чтобы одурачить Дом и правительство. Для чего им Чонгук? Почему альфа до сих пор жив? Что Самаэль планирует сделать?... Дверь издает короткий сигнал разблокировки и отъезжает в сторону, являя на пороге Намджуна и Хосока. У второго на коленях покоится полный еды поднос. Надо же, словно мысли читают. — Опять вы, — с тихим бессилием говорит Чонгук. — Не очень ты рад нас видеть, — хмыкает Хосок, въезжая в комнату. Чонгук смотрит ему за спину, в дверной проем, пытаясь понять, что находится за стенами. Но увы, разглядеть ничего не успевает: дверь за несколько секунд закрывается, и всё, что удалось выхватить глазу – это те же полосы неонового света, которые были в коридоре под клубом. Что ж, это хорошо: если удастся выбраться, Чонгук будет находиться в самом центре Сеула, а добраться домой не станет проблемой. Ключевое слово – если. — Вы не отличились гостеприимностью. Всех пришедших в затылок бьете? — Нет, только таких своевольных и упрямых, как ты, — не остаётся в долгу Хосок, раскладывая содержимое подноса на столик. — И таких бешенных, как твой омега. Он всю охрану распугал своим воплем, некоторых даже покусал. — Где Чимин? — стиснув зубы, спрашивает Чонгук. Он не двигается с места, боясь тяжёлого взгляда Намджуна. Одно резкое движение – и наставник, выключив свет, вновь свяжет по рукам и ногам. — Что вы с ним сделали? — Он в порядке, — отмахивается Хосок. — Я хочу видеть его. — Нет, пока мы не поговорим. — Я. Хочу. Его. Видеть, — чеканя каждое слово, требует Чонгук. — Никаких разговоров, пока я не удостоверюсь, что с Чимином всё в порядке. Хосок замирает, держа в руках сахарницу, а потом смеётся в своей привычной безумной манере. — Кто тебе сказал, что ты можешь ставить условия, Джакомо? — альфа продолжает сервировать стол. С Чонгука хватит. Он чувствует себя подопытным зверьком в клетке, пока эти двое разыгрывают эксперименты и притворяются, что происходящее – норма вещей, будто Чонгук к ним на чай забежал. Это напускное спокойствие бесит. Уж лучше бы и дальше в камере держали, а не делали вид, словно их заботит состояние пленника. Еду приволокли… Чонгук не задумываясь пинает столик, одним движением переворачивая его. Содержимое тут же с громким звоном оказывается на полу, а стеклянная посуда бьётся. На секунду становится легче. Маска спокойствия с лица Хосока падает, обнажая гнев. Однако он очень быстро берет себя в руки. — Этот ужин, вообще-то, тебе предназначался, — с осуждением произносит он. — Намджун, принеси ещё. На кухне должны быть какие-то остатки. — Я не оставлю вас наедине, — возражает омега. — Делай, что я сказал. Нам с Джакомо нужно переговорить с глазу на глаз. Чонгук видит колебание Намджуна. Тот явно не хочет уходить, но прямого приказа ослушаться тоже не может. Тяжело вздохнув, омега предупреждающе ему кивает и со словами «Я буду рядом» покидает комнату. Чонгук замечает висящую на поясе карту, открывающую дверь, и мысленно стонет: достать ее будет не так просто. Для чего такая сложная система безопасности? Кто в здравом уме будет проверять туалет в заброшенном клубе? Вопросов становится больше с каждой минутой, Чонгуку хочется узнать всё до мельчайших деталей о месте, куда он попал. Это пригодится Святому Отцу. Но даже если он выберется, доложит обо всем Захарии, что делать дальше? Намджун отвечает за сохранность Дома, одно его слово – и туда нагрянут вооруженные до зубов ищейки. А если омега захочет, он сможет заблокировать все входы и выходы, буквально замуровав жителей в стенах. Как бороться со злом, когда добровольно отдал ему все козыри? — Присаживайся, Джакомо, нам есть что обсудить. — Что ты мне расскажешь? Как создал целый спектакль, чтобы обратить мое внимание и заставить жаждать встречи с тобой? Как убил невинных людей? — с горечью спрашивает Чонгук. — Ты прав, — неожиданно соглашается Хосок. — Именно об этом я и хотел поговорить. Альфа без труда перебирается в мягкое кресло, подперев спину подушкой, и толкает коляску в противоположный конец комнаты. — Видишь? Я сейчас перед тобой беззащитен. Ты мог бы сделать со мной всё, что угодно, но я по-прежнему прошу тебя только о разговоре. Выслушай меня. Бессмыслица какая-то. Вновь Хосок устраивает сцену, умело манипулируя. Но один взгляд на ноги альфы, тонкие и безжизненные за тканью дорогих брюк, вызывает жалость. Он ведь даже уползти не сможет, если Чонгук решит его прикончить. Да, в комнате есть камеры и другие датчики слежения, но сколько понадобится охране времени, чтобы прийти на сигнал? Чонгуку хватит и пяти секунд, чтобы свернуть Хосоку шею. Неужели диалог стоит такого риска? — Говори, — а что ещё остаётся делать? Чонгука отпускать на волю пока не спешат в любом случае. — Давай, скажи мне, почему смерть Джинена, смерть Судьи и его детей, смерти невинных граждан были так необходимы? — Это часть плана. Ни одна жертва не пострадала напрасно, Джакомо. Всё, что происходит – делается во благо. — Зубы мне не заговаривай, — цедит Чонгук. — Тому добровольцу, который сжёг себя на площади, ты тоже про благо говорил? — Нет. Он сам пришел ко мне с этой идеей. Сказал, что это будет честью для него, а я не стал препятствовать. — Боже, ты себя слышишь? Вы здесь все чокнутые, на голову отбитые, просто ненормальные, — Чонгук неверяще проводит рукой по лицу. — Сумасшедшие. — Послушай, Джакомо, — Хосок говорит вкрадчиво, размеренно, словно с диким зверем разговаривает. — Как бы это ни звучало, я хочу мира. Мои слова могут быть нелогичными для тебя, но, поверь… Чонгук терпеливостью не отличается. Уставший, испуганный и голодный, он хочет только одного: чтобы происходящее было сном. Или хотя бы закончилось побыстрее, чтобы альфа мог скинуть тяжесть ответственности на плечи Святого Отца и, наконец, увидеть Чимина. Хосок говорит общие фразы и никакой конкретики, как это обычно бывает, когда он даёт интервью на национальном канале. За дурака Чонгука держит? Альфа решает выяснить отношения быстро и с максимальной эффективностью. Он где-то слышал, что люди в страхе и под давлением паники рассказывают все секреты. Что ж, посмотрим, правда ли это. Чонгук хватает осколок разбитой сахарницы и приставляет острым краем к шее Хосока. Второй рукой он фиксирует затылок, блокируя возможность двигаться. — Страшно? Мне тоже было страшно, когда вы кинули меня одного в камере. Настолько, что я думал, что сдохну там от испуга. Так скажи мне, Хосок, хотя бы одну гребанную причину не убивать тебя, предателя. Хосок облизывает пересохшие губы, однако сохраняет спокойствие. Знает, что охрана уже со всех ног мчится к своему предводителю. — Одна причина? Я тебе ее уже называл, Джакомо. Мы одинаковы, и цели наши сходятся. — Не ври! Хватит лгать, я устал от пустых слов! — Но это правда. Я хочу мира, хочу справедливости для нашей страны. Хочу, чтобы следующее поколение росло с чувством свободы, — Чонгук сильнее давит осколком на тощую шею, — чтобы страной не правил деспот. Что ваш Захария сможет дать людям? Ещё больше запретов? Если ты позволишь, я покажу отчёты из банков, документы, да всё что угодно, где подтверждается, что деньги спонсоров идут отнюдь не на Дома, а в карманы пасторов. Знаешь, почему клуб над нами закрыли? В коридоре слышится топот ног. Сюда вот-вот нагрянут вооруженные, времени почти не осталось. Хосок думает о том же, а потому начинает тараторить с удвоенной скоростью, не дождавшись ответа: — Основная часть его клиентов была из Дома. Пасторы, мелкие служащие – неважно. Все они приходили только за двумя вещами: полной конфиденциальностью и красивым мальчиком или девочкой для своих плотских утех. А когда на соседней улице открыли клуб покруче, они все переметнулись туда. Место, которое ты называешь Домом, прогнило до основания, а святошам в рясах уготован отдельный котел в Аду. — Это не правда, они… они не такие! — Все они одинаковые, — мрачно возражает Хосок. — Ты думаешь, почему Захария приютил Сокджина и так близко подпустил к себе, а? Непрошеных гостей всегда убивают, так почему Джин стал правой рукой Святого Отца? — Заткнись, заткнись! — Он внебрачный сын. Захария по неосторожности завязал узел шлюхе из борделя, но аборт делать запретил: это же грех! Вот только сыночка своего он кинул, даже имени не дав… — Ты врешь! Опять врешь! Дверь с шумом распахивается. На пороге стоит Намджун, сжимая в руках пистолет, а позади него ещё с десяток людей. — Чонгук, отойди от Самаэля немедленно! Чонгук? — Намджун переступает с ноги на ногу, ожидая сопротивления со стороны молодого альфы, но тот даже не смотрит в его сторону. — Джакомо, слышишь? Мне придется стрелять, если ты… — Это правда? — голос Чонгука дрожит. — Святой Отец изменял Марии и Сокджин – его ребенок? Альфа понимает ответ ещё до того, как наставник открывает рот. Это становится ясно по сожалеющему взгляду и мягкому выражению лица. — Она знает об измене и всё равно любит Сокджина как родного, — отвечает омега. — Ты не услышал и десятой части всей правды, так что отойди от Самаэля, Чонгук. А нужна ли эта правда? Что ещё сегодня предстоит услышать, а главное, как жить дальше, если весь мир переворачивается? — Отпустите меня, — шепчет Чонгук, но в тишине комнаты каждый это услышал. — Пожалуйста, отпустите. Я вам не верю, вы всё это выдумали, чтобы я разочаровался в Святом Отце так же, как разочаровался в вас двоих. — Некоторые вещи сложно принять, но менее правдивыми от этого они не становятся. Чонгук, сядь, последний раз повторяю. Альфа нехотя отстраняется, на негнущихся ногах падает в кресло и прикрывает глаза, не желая видеть лиц присутствующих. Он слышит, как охрану отпускают, как Намджун собирает осколки и остатки еды. — Тебе будет тяжело, когда ты услышишь всю правду, но это необходимо, Чонгук, — говорит наставник. — Пришло время выпутаться из той лжи, в которой тебя растили. — Ты тоже мне лгал, — в голосе альфы явная обида. — Вы оба. — Разница в том, что сейчас мы готовы открыться. И ты будешь внимательно слушать. Чонгук машет рукой, мол, делайте что хотите. — Сокджин в Доме появился случайно, но Захария его сразу узнал и решил все-таки оставить подле себя как мальчика на побегушках. А когда понял, что сын перенял его характер, то принялся обучать. — Почему Мария ничего не сделала? — А что она могла? — задаёт встречный вопрос Намджун. — Пойти ей некуда, пожаловаться не может. А свои похождения Захария никогда и не скрывал. Поначалу она, конечно, плакала, просила о верности, а потом смирилась. И Сокджина как родного приняла, ей ведь только и нужно было, чтобы нерастраченную любовь кому-то отдавать. — Святая женщина, — комментирует Хосок. — Сколько слышал о ней, не перестаю удивляться. Трое братьев всегда были одинаково любимы Марией. Она равноценно заботилась о каждом, вкладывала всю свою душу. Когда Сокджин только попал в Дом, первое время он страдал недержанием мочи. Бедный ребёнок застудился, когда блуждал по зимнему лесу. Именно Мария заботилась о нем, меняла простыни, с ложечки выпаивала куриным бульоном, проверяла температуру посреди ночи и приучила Тэхена с Чонгуком заботиться о новоприобретенном брате, несмотря ни на что. «Каждый может получить травму, — говорила она, — человеческие тела хрупкие. И в таком состоянии мы ещё больше нуждаемся во внимании. Запомните, мальчики, что бы ни происходило, семья остаётся семьёй, и мы должны поддерживать друг друга». Каково ей было в тот момент, зная, что ребенок от другой женщины? Конечно, Сокджин в своем происхождении не виноват, однако мало кто смог бы принять чужое дитя как родное. У Марии поистине великое сердце. Когда с уборкой было покончено, Намджун вымыл руки и занял место на кушетке. Пистолет он предусмотрительно держит рядом, на случай, если Чонгук от услышанного выйдет из-под контроля. Джакомо по-прежнему сжимает в руке осколок сахарницы, но единственный человек, на котором хотелось оставить раны – он сам. Чонгуку невыносимо здесь находиться, а поделать в данной ситуации ничего не может. Вот и сидит, снедаемый мыслями, и молится, чтобы последующие разговоры не приносили столько боли. — Где Чимин? — в сотый раз спрашивает. — С ним всё хорошо. Как только мы закончим, ты его увидишь, — обещает Намджун. — Тогда давайте побыстрее, — пожалуй, единственное, что сейчас принесет спокойствие – это запах омеги. Сладкий жасмин, дразнящая улыбка, немного теплых объятий, и Чонгук почувствует себя лучше. А потому он готов выслушать всё, что для него подготовили. — Как давно вы вообще знаете друг друга? — Пожалуй, начать стоит издалека, — принимается за рассказ Хосок, удобнее устраиваясь в кресле. — Когда я был подростком, сюжеты о Намджуне гремели в каждом новостном выпуске. Самый молодой полковник в стране, да ещё и омега! Он был примером подражания для меня. И есть до сих пор, ничего не изменилось, — от Чонгука не укрылась теплота во взгляде Хосока, но он решил отложить эти мысли. — Когда мой отец узнал, что Намджуна хотят подставить, он предложил ему спрятаться в Доме. Тогда и произошла наша первая встреча: мы обмолвились парочкой слов и сошлись на том, что наши взгляды во многом схожи. И так, встреча за встречей, мы всё чаще обговаривали события в стране, алчность и жажду власти каждой из сторон, пока не поняли: в борьбе за кресло президента все забыли о простых людях. — Захария заботится о людях! — Чонгук, ты молод и не помнишь, что было в первые годы гонений на верующих, — вклинивается в разговор Намджун. — Поэтому я тебе расскажу: пострадали не только люди твоей веры. Любой, кто предан религии – и не имеет значения, какое имя у его бога, – был приговорен к смерти. Захария сделал доброе дело, укрыв своих людей в Домах. А что стало с теми миллионами граждан, которые поклонялись другим богам? Они остались совершенно беззащитными, выброшенными на улицы. Они стучались в Дома, просили защиты, но, конечно же, получали отказ. Святого Отца не интересует справедливость, Джакомо. Его интересует власть. Чонгук не хочет воспринимать каждое слово за чистую монету, однако сказанное заставляет его задуматься. Действительно, что случилось с теми людьми, которые оказались врагами правительства, но не удостоились чести попасть в Дом? Захария принципиально собирал вокруг себя только тех людей, которыми сможет легко управлять. — Ты ведь в курсе, откуда берутся такие, как отец Чимина? — интересуется Хосок. Чонгук немного заторможено кивает, вспоминая всё о пасторах, которые пришли из внешнего мира. Таких людей – неприлично богатых и жаждущих власти, – вербует Святой Отец. Обещает место в парламенте за сущую мелочь: отдать сейчас свои деньги и недвижимость. Некая инвестиция в будущее. Удивительно, как много умных, талантливых людей соглашаются на это из-за собственной жадности. Так и появляются спонсоры: люди, удерживающие Дома ради собственной выгоды. — Мой папа тоже попался на эту удочку, — продолжает Хосок. — И меня заодно втянул. Вот только чем больше я узнавал о Святом Отце, о его поступках, тем противнее мне становилось. Папа не слушал мои доводы, хотя сейчас я думаю, что ему плевать на моральную сторону, лишь бы деньги себя по итогу окупили. Но, Чонгук, ты не видел того ужаса, который происходит в других Домах. Люди там живут впроголодь, голые и босые, потому что все средства уходят на роскошную жизнь пасторов. — Ты этого не видел, — возражает Чонгук. По правде сказать, он и сам никогда не был в других Домах. — Тогда откуда тебе знать? — Я видел отчёты о покупках, — хмыкает альфа. — Мне этого достаточно. Повисает тишина. Намджун и Хосок не торопятся, позволяют Чонгуку обработать и осмыслить информацию. Вот только мысли от него ускользают, а живот жалобно урчит, требуя пищи. Да и на главный вопрос – зачем он здесь? – ответ так и не получен. И невинные люди, которые пострадали… Как человек, убивший мирных граждан, может говорить об их защите? Именно этот вопрос Чонгук и задаёт Хосоку. — Как я уже говорил, ни одна жертва не произошла напрасно. Я хотел пошатнуть авторитет Святого Отца, отвернуть от него спонсоров и сделать так, чтобы его же люди перестали ему верить. Частично это сделать удалось, хоть Захария и удержал свои позиции. В то же время правительство не подозревает о тайных операциях, которые мы проводим, потому что всё их внимание сосредоточено на Святом Отце. — Это не оправдывает теракты, Хосок. — Кто-то скажет, что насилие не победить насилием, но я с этим не согласен. Как только мы уберем всех гнилых людей из правительства, мы сможем заново построить справедливый парламент и суд. Чтобы создать что-то совершенное, нужно разрушить старое, понимаешь? Мои методы жестоки, но эффективны, и это главное. — И чего ты хочешь, Самаэль? — на выдохе спрашивает Чонгук у старшего альфы. — Страной управлять? Сил-то хватит? — Здесь мы подобрались к главному, — Хосок удобнее устраивается в кресле. — Нельзя допустить, чтобы власть сосредоточилась в руках одного человека. В таком случае мы просто поменяем одного узурпатора на другого. Я хочу, чтобы у страны не было единого царя. Представим с каждой стороны – верующих, мирских и военных – по одному представителю, и это трио совместно будет контролировать страну. Звучит как утопическая сказка с хорошим концом. Чонгук в такие не верит. Даже если вдруг план удастся, сколько ещё смертей придется пережить? Как будут проходить переговоры между тремя сторонами, если они не смогут найти общий язык? — Святой Отец на такое никогда не согласится, — хмыкает Чонгук. — Вам придется его убить, если хотите управлять Домами, потому что добровольно контроль он не отдаст. В затянувшейся паузе Чонгук улавливает напряжение. Хосок с Намджуном между собой переглядываются, после чего омега незаметно обхватывает оружие. — Ты убьешь Захарию. И всех его приспешников в правительстве, Джакомо. Осколок сахарницы украшен узором из маленьких синих цветочков. Старомодно, но миленько: у бабушки с дедушкой в Италии был похожий сервиз, передавался из поколения в поколение по наследству. Сейчас такую посуду и не делают уже. В мирное время сервиз унаследовал бы Чонгук, чтобы с гордостью хранить и доставать по праздникам на чаепитие. Но, так уж сложилось, что бабушка с дедушкой бесследно пропали, дом их сгорел, а вместе с тем и приданое. Осколок в руке окрашивается красным: Чонгук слишком сильно сжал его в ладони. — Ты предлагаешь мне убить отца, Самаэль? — поразительно спокойно переспрашивает альфа. — Предлагаю убрать с пути мешающую преграду. Без нее верующим будет лучше. — Ты так и не ответил мне, кто займет место Захарии в вашей идеальной картинке мира. Кто согласится на ваши условия и сможет повести за собой народ? Намджун заметно занервничал, крепче обхватывая пистолет: — Давайте оставим этот вопрос для следующего раза… — Кого ты выбрал на эту роль, Самаэль?! Чонгук должен знать ответ. Ему в голову лезут навязчивые, страшные мысли и догадки, и ему просто необходимо их опровергнуть. — Твоего брата, Сокджина. В общем-то, идея про трех правителей ему и принадлежит. Я займусь мирскими – они меня любят и доверяют, Намджун вернётся в военную часть и проследит, чтобы не было бунта после смены власти, а Сокджин поведет за собой верующих… Последние слова звучат контрольным выстрелом, хоть оружие в руках Намджуна осталось нетронутым. Ещё недавно единственной проблемой Чонгука было правительство, а семья казалась крепкой, надёжной, непоколебимой. Чонгук так свято верил в единство, в их связь, что не хотел замечать очевидных знаков. Он был уверен, что между братьями нет никаких секретов. Но, оказывается, доверять нельзя вообще никому. Даже близкие могут предать. Чонгук смеётся. Долго, истерично, до слез перед глазами и боли в животе. Проводит окровавленной рукой по лицу и волосам, зачесывая их назад. — Мой брат? — едва может он выдавить. — Он же так преклонялся перед Захарией, так его любил… Боже, ну что за семейка мне попалась… Подумать только, а ведь Сокджин так гордился тем, что стал правой рукой Святого Отца и главным пастором. Так хвалился, упоминал при любой возможности, клялся с достоинством нести возложенную ответственность. Это всё было притворством или, вкусив плод власти, Джин теперь гонится за бо́льшим? Какая нелепица: человек, которого подозревали меньше всего, который всем своим видом выказывал любовь, предложил уничтожить родного отца. Добровольно хочет остаться сиротой ради влияния. — А ты не боишься, что я убью тебя, Самаэль? Получу твое распоряжение и, как только ты ослабишь бдительность, вгрызусь тебе в горло как бешеный пёс. Хосок с жалостью смотрит на застывшую кровавую корку на лице альфы, на раненую ладонь, что всё ещё сжимает осколок, слезы в уголках глаз, и только качает головой. Джакомо слишком сломлен, чтобы быть опасным. — Если я откажусь, как в таком случае вы бы осуществили план? — вновь задаёт вопрос Чонгук. — У нас есть бойцы, которые справились бы, — говорит Намджун. Нет сомнений, что эту часть плана разрабатывал именно он. — Но никто из них и далеко не так хорош, как ты, поэтому мы на данный момент не рассматривали этот вариант. — Если я не соглашусь, что будет со мной и Чимином? Вы убьете нас? — А ты уже принял свое окончательное решение? Это не ответ, но Чонгук и так всё понимает. Рассказанная информация слишком ценная, чтобы отпустить их. Ведь изначально никакого выбора и не было: если на чаше весов стоит жизнь Чимина, Чонгук даже не посмотрит на вторую чашу. Но убить Святого Отца?... Мужчина не заменил родителей, и методы его воспитания сомнительны, но он всё же семья. Он приютил, дал надежду на будущее и подарил смысл жизни. Чонгук знает, что просто не сможет сделать этого. Даже если он возненавидит Захарию, его рука не поднимется совершить такой грех. Однако знать об этом Намджуну и Хосоку незачем. Пусть думают, что они выиграли, пусть верят в надёжность своего плана – Чонгук их разубеждать не станет, если от этого зависит благополучие Чимина. — Я пока в раздумьях, — с трудом отвечает альфа. Хосок подаёт знак Намджуну, и омега помогает ему перебраться из кресла обратно в коляску. — Идём, Джакомо, — зовёт он, направляясь к выходу. — Есть ещё кое-что, что тебе нужно увидеть. Чонгук недоуменно смотрит на Намджуна в ожидании объяснений. Его выпустят вот так просто? — Я слежу за тобой, щенок, — в подтверждении своих слов омега упирается пистолетом в спину. Металл оружия до мурашек холодит кожу. — Поэтому давай без глупостей. Чонгук и не думал сопротивляться. Ему хватило тех часов, что он провел в крохотной камере без света: второй раз оказаться там хочется меньше всего. — Когда я увижу Чимина? — Скоро, — коротко отвечает Хосок. По коридору они идут в тишине. Он длинный с множеством поворотов, однако Хосок и Намджун легко в нем ориентируются. По бокам на стенах неоновые полоски света периодически меняют цвет, и этого освещения хватает для того, чтобы Чонгук чувствовал себя комфортно. Ну, насколько это возможно в данной ситуации. На своем пути они не встретили охрану, что немало удивило Чонгука, ведь в Доме каждый этаж посменно стерегли. Зато камерами слежения напичкали едва ли не на каждый угол. Спустя несколько минут они останавливаются у массивной двери. Из приоткрытой щели льется музыка – кажется, именно ее слышал Чонгук раннее. Альфе любопытно, что – или кто – скрывается внутри, но вместе с этим закрадывается страх: что, если увиденное ему не понравится? Намджун толкает дверь и пропускает Хосока. Чонгук ступает следом, но тяжёлая рука омеги на плече останавливает его: — Веди себя хорошо, Джакомо. Тебе не нужны неприятности. Чонгук кивает, не уверенный, что ждёт его внутри. Музыка с каждой секундой кажется всё более знакомой. Похожа на мотив из сна, который забудешь на утро, или на мелодию из детства. Но ухватиться за эти воспоминания Чонгук не может, словно эти фрагменты кто-то вырезал из памяти. Может ли то, что находится внутри, быть связанным с его прошлым? Это безумие, но отчего тогда у Чонгука сердце бьётся с удвоенной частотой от музыки и голоса, напевающего песню на незнакомом языке? Набрав воздуха в лёгкие, он с опаской переступает порог. Чонгук поднимает взгляд с пола, готовый встретить ту правду, которую ему преподносят, но… Он не был готов к тому, что в ответ на него будет таращиться десяток пар глаз незнакомцев.