Каждый день мы выбираем:
Победим ли мы или проиграем,
Эта жизнь не для всех.
Skillet – «Feel Invincible»
Руки в коровьем дерьме мёрзнут чуть меньше. К этому выводу Тэхен приходит не сразу, лишь на третий день изнуряющей работы в хлеву. Первое время он всячески старался избегать прикосновений к отходам, морщась от запаха и консистенции. Но когда на улице морозы в минус пятнадцать, мерзкая кашеобразная субстанция на руках уже не так злит, как раньше. И плевать, что потом ее приходится долго выковыривать из-под ногтей. Зато пальцы целы и не отморожены. Запах тоже перестал беспокоить: Тэхен попросту не чувствует этого ужасного смрада, хотя, он уверен, пропах хлевом с ног до головы. Когда он заходит в Дом, посторонние от него отворачиваются, иногда даже затыкают носы. Но лучше уж выполнять черную работу в немилости у Святого Отца, чем гнить на дне реки Хан. Тэхен согласен на любые условия, лишь бы сохранить жизнь. Не так давно жители его обожали. Кровный сын Захарии, ещё и старший, копия Марии – в любой компании Дома его ждали и слушали с открытым ртом. Но времена меняются, и сейчас имя Тэхена в разговоре сопровождается смехом и разочаровывающим покачиванием головы. «Работать не стыдно», – говорят пасторы, сидя в чистых кабинетах, пока Тэхен скрепя сердцем подчищает дерьмо за скотом. Он стал посмешищем. Падать с пьедестала больно, но альфа не успевает почувствовать сокрушительный удар с землей: буквально не хватает времени осознать и принять сложившиеся обстоятельства. Каждый день похож на предыдущий и тянется монотонной пластинкой по сценарию «работа – душ – сон – работа» в бесконечном цикле. Впервые Тэхена не заботит мнение людей. Когда-то он хотел вписываться в оба мира – внешний и свой, укрытый от посторонних глаз, но теперь понимает: он нигде не нужен. Даже место, которое считалось домом, больше ни во что его не ставит, стоило только заняться черной работой. Так зачем беспокоиться, если в один день ты в глазах окружающих едва ли не ангел, а на следующий к тебе относятся хуже, чем к дворовому псу? Взгляды, разговоры, шепот за спиной, лицемерная доброжелательность, – это всё стало неважным. Значение имеет только семья, которая принимает в любом виде и состоянии. А ещё Юнги. О, Юнги. Боги, Тэхен и подумать не мог, что способен влюбиться ещё сильнее в этого парня. Чувства к нему настолько велики, они так переполняют нутро, что Тэхен не может их удерживать внутри. Они бесконечным потоком рвутся наружу через улыбку, мимолётные прикосновения, затуманенный любовью взгляд. В холодном зимнем дне Тэхен находит свой личный источник тепла, греющий не плоть, а душу. Погружаться в Юнги не страшно. Доверить ему себя и свое сердце, вывернуть душу не боязно, потому что Тэхен знает: его примут со всеми демонами внутри. Хотя, признаться честно, в первые дни Тэхен сомневался, смогут ли они справиться с выпавшим испытанием. Тэхен боялся рассказывать Юнги, на каких условиях им позволено остаться в Доме. Подумать только, что за унижение: из перспективного тату-мастера тому придется стать чернорабочим и пропадать в хлеву по двенадцать часов в день. Да и жить при этом не в своей теплой квартире, а в скромной комнатке Дома с общим на несколько человек душем и туалетом. Тэхен бы с ума сошел от столь резкой перемены. Но Юнги всегда был сильнее и выносливее, поэтому Мин не жалуется, хоть ему чертовски тяжело. Он стойко выносит неприязнь Дома и предвзятое отношение: сбрил выбеленные волосы – голую макушку теперь неизменно прикрывает шапочка бини, – снял пирсинг, а татуировки прячет под закрытой одеждой. «Если это цена, чтобы быть рядом с тобой, — сказал Юнги, — я готов заплатить ее. Я готов заплатить вдвое, нет, даже втрое больше, Тэхен. Потому что я ждал этого момента три года, и я соглашусь на любые условия. Быть рядом с тобой достойная награда». Тэхен тогда толком ничего не ответил (он просто расплакался), но на следующий день проснулся одновременно с Юнги до рассвета, приготовил быстрый завтрак на двоих и вместе с альфой пошел на уборку, хоть сыну Святого Отца было необязательно этим заниматься. В конце концов, только Юнги предназначалась работа. Но Тэхен просто не мог допустить ситуации, в которой Юнги остался бы сам по себе с непосильным заданием. Если они вместе, значит вместе, независимо от условий и ситуаций. Тэхен готов разделить с Юнги любую участь, потому что влюбленные души переплетены так крепко, что и не разберешь уже, где начинается одна и где заканчивается вторая. Работать тяжело. Не только морально, но и физически они устают так, что, придя в Дом, без лишних слов принимают душ и падают в кровать, моментально засыпая. На утро тело болит и до ломоты костей нещадно ноет. Хочется вскрыться, нет, повеситься на невзрачных занавесках в их блеклой спальне, лишь бы не повторять цикл из унижений, работы и дерьма. Но кто-то свыше – Бог, если хотите, – кто-то, обладающий чувством юмора с равной примесью садизма, нажал кнопку «repeat» и теперь каждое утро лицезреет плачущего в туалете Тэхена. У альфы это уже что-то вроде традиции: поднялся, поплакал, умылся и дальше пошел жить эту долбанную жизнь, притворяясь, что он вовсе не сломан. Юнги его состояние замечает. Наверное, проследил логическую цепочку мыслей по безнадежному взгляду на те самые занавески. Оно было бы неудивительно: Юнги его родственная душа, и понимание всегда было между ними будто на другом уровне, не общечеловеческом. Так понимают друг друга только те, чьи души до рождения были связаны на небесах. Юнги поддерживает изо всех сил: вытирает соленые слезы, берет на себя больше работы и обещает, что они со всем справятся. И говорит он это так уверенно, что Тэхен верит каждому слову. «Зима не вечна, ангел, — говорил Юнги. — Наступит весна, и мы забудем об этом холоде». Пожалуй, только это и заставляет Тэхена выходить в сковывающий мороз и брести с первыми лучами к хлеву с лопатой наперевес. — Тэхен, ты что, уснул? Альфа вздрагивает от неожиданности и промаргивается, отгоняя пелену навязчивых мыслей. Глаза Юнги скрыты под сползшей на лоб меховой шапкой, но Тэхен знает его достаточно хорошо, чтобы предполагать о дразнящем взгляде и немом интересе. — О тебе думаю, — ни капли не лукавя, отвечает Тэхен. — Очень смешно, — Юнги стоит перед ним розовощекий от мороза, усталый, нелепо смешной в дутой куртке не по размеру и рабочем комбинезоне. Но такой родной, такой близкий и ценный. — Давай на сегодня закругляться. Я спины не чувствую. — Мне осталось совсем немного, я быстро закончу, а ты иди, иначе ужин пропу… — Глупости не говори. Вместе пойдем. Юнги резво сокращает между ними расстояние и принимается грузить отходы в тележку. Методично опускает лопату в навоз и обратно, не замедляясь: видно, что спешит. Если ужин пропустят, придется опять на кухне остатки выпрашивать или, ещё хуже, самим готовить. На такие подвиги сил сегодня не хватит, ложиться спать голодными тоже не вариант, поэтому стоит закончить как можно быстрее. С Юнги под боком работается легче. Пока один грузит, второй вывозит навоз за территорию Дома, и за пару заходов они заканчивают работу. Проверяют, накормлена ли скотина, приносят теплой воды и сена, очищенные инструменты разносят по сараям и, наконец, сполоснув руки под уличным краном, возвращаются в Дом. Тут как всегда тепло, шумно и пахнет специями из столовой. У Тэхена от резкой смены температур даже голова разболелась: как-то в пустом хлеву, где только животина, он и Юнги, спокойнее и комфортнее было. Как минимум, без сверлящих спину взглядов. — Я бы сейчас слона съел, — объявляет Юнги, когда они занимают свой угол стола. — Тогда нам повезло, что сегодня нет Чимина с Чонгуком. Они бы нам ничего не оставили, соревнуясь, кто больше съест, — со смешком отвечает Тэхен. На столе – рис, запечённая рыба с брокколи в сливочном соусе, кукуруза, кувшины с имбирным чаем и желе на десерт. Под столом – крепко переплетённые пальцы. Есть левой рукой неудобно, но Тэхен ни за что не отпустит Юнги. — Завтра выходной. Наконец отдохнем как следует. Хочешь, съездим в город за материалами для рисования? — Не стоит, — Юнги неоднозначно пожимает плечами, — у меня нет времени на рисунки. Только деньги зря потратим. Сердце колет чувство вины, и Тэхен прокручивает в голове – вынужденно, слово за словом, – что это не его ответственность. Напоминает себе, что идея прийти в Дом полностью принадлежит Юнги и тот добровольно отказался от привычных ему вещей. Но грусть все равно просачивается в настроение, портя и так не весёлый день. Рисовать Юнги любит очень сильно. Может, не так сильно, как Тэхена, раз уж он сделал выбор в пользу альфы, но это была важная часть его жизни, его хобби и способ заработка. Пускай Юнги не показывает, но и так понятно, что он скучает по этому. — Научишь меня рисовать? Мы могли бы купить краски, холсты, и понемногу заниматься в выходные, — медленно, подбирая каждое слово, просит Тэхен. Знает: Юнги ему отказать не в силах. — Хотя бы чуть-чуть. Лишенный хитрости способ вернуть Юнги к рисованию, при этом обыграно всё так, что альфа и не подумает отнекиваться. Тэхен почти гордится своей сообразительностью. — Научу, ангел. Всё, что захочешь. Тэхен чуть крепче сжимает руку Юнги, выражая благодарность.* * *
Подперев спиной стену, Тэхен ждет, когда Юнги выйдет из душа. От застывшего в маленькой ванной комнате пара у альфы вьются волосы, и он становится похож на приторно-сладкого ангелочка с открытки, тут даже не нужно смотреть в запотевшее зеркало. Это стало привычкой, новой обыденностью в их совместной рутине. Пока один занимает душевую кабину, второй чистит зубы, и наоборот. Таким образом они экономят значительное количество времени. Наверное, ещё экономнее было бы мыться вместе, но об этом пока и речи не заходило. Рано. Хотя от одной только идеи об этом раскрасневшаяся от горячей воды кожа Тэхена покрывается мурашками. Юнги выходит из душа посвежевшим и будто бы даже отдохнувшим. На его бедрах небрежно повязано полотенце, готовое вот-вот упасть при каждом шаге. Главной разницей между Тэхеном и ангелом с открытки являются мысли. В отличие от непорочного создания, в его голове возникают абсолютно порочные, грязные желания. Причина этому вожделению преспокойно напевает знакомый мотив, ладонью проводя по зеркалу, чтобы взглянуть на свое отражение. Альфа не замечает, с какой жадностью рассматривают его тело, укрытое узором татуировок. — Знаешь, какая идея мне в голову пришла? — Юнги шустро трёт махровым полотенцем ёжик отросших волос. Редкие капли россыпью украшают плечи и спину. — Когда всё закончится, давай уедем в горы? В какой-нибудь маленький домик в окружении деревьев… Тэхен хочет поддержать диалог, сконцентрироваться на тех визуальных образах, которые ему передает альфа, но позорно отвлекается и не может сосредоточиться на словах. Юнги слишком красив. Настолько, что во рту Тэхена скапливается слюна от вида косых мышц пресса, тонкой талии и негустой дорожки волос, заманчиво ведущей к тому самому интересному, что скрыто полотенцем на бедрах. Руки дрожат от желания сдернуть предательский кусок ткани. Открыть для себя тело Юнги как долгожданный подарок, как награду за терпеливость. — Ты сегодня в облаках летаешь, да? — посмеивается альфа, заметив в зеркале поплывшее выражение лица Тэхена. — Не слушаешь меня совсем. — Слушаю. — И о чем я говорил только что? — Юнги откладывает полотенце – к сожалению, не то, что на бедрах, – и разворачивается, опираясь поясницей о раковину. — О домике в горах. Знаешь, мне нравится эта идея. Там, наверное, так тихо и спокойно. Нет ни мирских, ни верующих, ни обязательств. Только он, Юнги и природа. Наверное, так ощущается рай. — Надо же, действительно слушал. Я ещё говорил о том, что мы могли бы завести собаку… Тэхен поворачивает замок в двери, запирая их в душной влажной комнатке. Неторопливым шагом он подбирается к Юнги, вновь отвлекаясь от рассказа. Теперь его внимание полностью приковано к розовым искусанным губам. На нижней – маленький шрам, оставшийся от некогда вставленного в губу серебряного колечка. Тэхену оно очень нравилось, но и без него рот Юнги выглядит потрясающе маняще. — Что ты задумал? — Юнги посмеивается и обхватывает Тэхена за плечи, прижимаясь ближе. — Скучаю по тебе. Кожа Юнги прохладная, пахнет душистым мылом и природным ароматом персика. Вкусно. Тэхен губами собирает остывшие капли с плеч и ключиц, желая утонуть в этом аромате. — Я ведь всегда рядом. «Глупости!», — хочется сказать Тэхену, но для этого нужно оторваться от призвано склоненной шеи, а альфа слишком слабый человек, чтобы отказываться от угощения. Он крепче обхватывает Юнги за талию, кончиками пальцев задевая ненавистное полотенце, и прижимается носом и губами к шее, где запах ощущается особенно сильно. Они, может и были рядом физически, но Тэхен не ощущал близости. Их дни наполнены работой и тревогами за будущее, так что возможности уделить друг другу время не предоставляется. И это недоразумение нужно исправлять. Ленивые поцелуи и объятия ощущаются замечательно, но Тэхен хочет большего. Он более чем готов перейти на новый уровень их отношений. — Ты знаешь, о чем я, — альфа легонько прикусывает мочку уха, вырывая из Юнги дразнящий смешок. — Мне тебя так не хватает. — Мне тоже, ангел, — альфа поддается на ласку и зарывается пальцами в волосы Тэхена, оттягивая пряди на особо приятных укусах. — Чего ты хочешь? — Тебя. — Но я уже здесь. — Нет, Юнги, — внезапно становится неловко говорить о своих желаниях напрямую. А что, если он спешит, и Юнги ещё не готов к близости?... — Я имею ввиду, я… Смотрел одно видео, и хотел… — Что ты смотрел, Тэ? — Как сделать тебе приятно, — потерянно шепчет Тэхен. Стыд накрывает горячей волной, и альфа прячет покрасневшее лицо. — Хотел тебя удивить. С каждым словом голос становится всё тише. Почему-то в голове Тэхена эта сцена не выглядела так неловко. О существовании видео для взрослых Тэхен узнал от Чимина. Омега, устав слушать нытье на тему «Он такой опытный, а я даже целоваться толком не умею!» в какой-то момент не выдержал, вбил в поисковую строку пару слов и протянул Тэхену со словами «Просвящайся». Среди кучи бесполезной рекламы оказался вполне безобидный на первый взгляд ролик, поэтому Тэхен, пожав плечами, воткнул в уши наушники – по настоянию Чимина, конечно же, – и сосредоточился на сюжете, когда омега вышел из комнаты с хитрой улыбкой. На видео два парня мило беседовали, и Тэхену подумалось, что это какой-то незамысловатый фильм. Но когда эти двое принялись целоваться, скидывать одежду и заниматься… всяким, Тэхен не на шутку перепугался. А ещё возбудился так, что кончил на середине видео, ни разу к себе не притронувшись. Порно стало для него открытием и неизведанной вселенной. Тэхена привлекали не похабность или тела людей с экрана, а возможность испытать наслаждение вместе с Юнги, принести ему удовольствие, довести до дрожи. Тэхен хотел исследовать каждый сантиметр его кожи своими губами, руками и языком, услышать сорванные стоны. Но действовать тяжелее, чем воображать, поэтому Тэхен замер словно оленёнок в свете фар, стоило только признаться в своей маленькой тайне. — Тэхен, дыши, — Юнги, слава богам, не смеётся, только успокаивающе поглаживает по спине. — Тебе нечего стыдиться, ангел. Ты можешь рассказывать мне о всех своих желаниях, я не тот человек, который тебя засудит. Тэхен заставляет себя взглянуть в лицо Юнги, просто чтобы убедиться, что тот говорит это искренне. — Тебя не отталкивает, что у меня нет опыта? — выпаливает он давно беспокоящий вопрос. Юнги секунду смотрит недоуменно, а затем принимает суровый вид. — Откуда такие глупые мысли в твоей голове? Тэхен пожимает плечами, не зная, что на это ответить. — Просто беспокоюсь, ведь раньше у тебя были и девушки, и парни, и ты никогда долго не тянул, прежде чем перейти к сексу. Юнги не особо распространялся о своей личной жизни и, тем более, не обсуждал это с Тэхеном, но по университету ходят некоторые слухи, а у Тэхена есть уши, так что… Несложно сложить два и два. На удивление, Юнги на признание друга смеётся, закинув голову и демонстрируя десневую улыбку. Тэхену от этого становится легче. — Мы с тобой такие глупые. — Что? Почему ты говоришь это? — Я не хотел переступать существующие границы, потому что боялся, что тебя оттолкнет мой прошлый опыт. Ты такой чистый, а я… — Количество партнёров не делает тебя грязным, — мягко возражает Тэхен, хотя мысли о бывших пассиях вызывают ревность. — Как и твоя неопытность не делает тебя менее привлекательным в моих глазах. Ангел, одно твое существование уже заводит меня. — Правда? — Тэхен несмело прикусывает губы, растянутые в улыбке. — Ты даже не представляешь, насколько сильно, — Юнги тяжело сглатывает, а затем перехватывает руку Тэхена и тянет, прижимая к оголенному животу. — Позволь показать тебе. Юнги ведёт их руки осторожно, но уверенно, не отрывая взгляда от Тэхена. Если он заметит хоть секундное колебание, то тут же отступит. Но Тэхен не сомневается; кончики его пальцев подрагивают от предвкушения, когда он, ведомый Юнги, прикасается к манящей дорожке волос, к махровой текстуре полотенца, и затем, затаив дыхание, он чувствует горячую пульсирующую плоть. Член Юнги очевидно тверд, головка прижалась к животу и почти выглядывает из-под полотенца. Тэхен на пробу сдавливает сильнее и не сдерживает пораженного вздоха, когда Юнги в его руках выгибается от наслаждения. — Покажи мне, что ты там по видео выучил, — хрипло просит. У Тэхена подкашиваются ноги от усиливающегося терпкого запаха персиков и альфьего феромона, и он падает коленями на твердую плитку. Боли не замечает, потому что вид Юнги с такого ракурса ещё прекраснее. Тэхен чувствует себя так правильно, находясь в его ногах. Будто на своем месте. Юнги ободряюще поглаживает его по голове, и в этом покровительственном жесте Тэхен ощущает столько заботы. Возбуждение туманит зрение и дурманит голову, отчего альфа, совсем потеряв контроль, утыкается носом прямо Юнги в пах, жадно вдыхая. Как он предполагал, здесь любимый запах ощущается сильнее. — Нравится? — Юнги с нажимом проводит по плечам и затылку, поглаживая. Тэхен часто-часто кивает, не в силах ответить. Хотя «нравится» – слишком слабое слово. Тэхен зависим от этого запаха, от хриплого голоса, рук Юнги. Тэхен мог бы провести так всю жизнь, ведь минуты, проведенные врозь, прожиты зря. Набравшись смелости, он развязывает сдерживающий полотенце узел, и ткань свободно падает на пол. Против воли облизывается, глядя на тяжёлый член с покрасневшей головкой и кустиком коротко подстриженных волос на лобке. Весь Юнги прекрасен. Непослушные пальцы обхватывают ствол, почти обжигаясь от исходящего жара, второй рукой Тэхен взвешивает тяжёлые яички. Так отличается от прикосновений к самому себе… Кожа Юнги нежная, почти бархатная, и альфа боится причинить ему дискомфорт. — Оближи ладонь, чтобы не было сухо. Тэхен недоуменно замер. Слова доходят словно сквозь толщу воды, однако альфа всё равно не может понять их смысл. — Вот так, — Юнги тянет ладонь Тэхена к себе и сплевывает. — Попробуй теперь. Слюна на контрасте прохладная, идеально скользит по разгоряченной плоти. Тэхен дрожит вместе с Юнги, завороженно глядя, как с головки выступает предэякулят. Он действует инстинктивно, потакая своим внутренними желаниям и не отдавая себе отчёта, когда облизывает член от основания до чувствительной головки. Стонут в унисон: Юнги от накрывшего удовольствия, Тэхен – от ощущения члена на языке и вкуса. — Я правильно делаю? — зачем-то уточняет, поднимая взгляд. Глаза Юнги темнеют, и он с утробным рыком толкается бедрами вперёд, случайно пачкая щеку Тэхена. — Блять, ангел, когда ты на меня так смотришь… — Юнги гладит щёчку, размазывая предэякулят и слюну. Помечает своим запахом. — Ты словно оживший сон. Тэхен думает признаться, что ему тоже это снилось – больше раз, чем он способен вспомнить, – но решает занять рот более полезным делом. Одной рукой придерживая основание, он с пошлым чмоком насаживается на член. Вкусно, вкусно, вкусно. Запах забивается в лёгкие, в ушах гул – Тэхен слышит только собственное учащенное дыхание. Ему хочется большего, хочется опуститься до основания и уткнуться носом в жесткие волоски, хочется выбить больше стонов. Он задерживает дыхание и берет глубоко, слишком глубоко для своего первого раза и… давится. Тэхен резко отстраняется, закашлявшись, и случайно задевает зубами крайнюю плоть. Юнги шипит, на этот раз вовсе не от удовольствия. — Черт, прости, прости, я… — на глаза наворачиваются слезы, и Тэхен не знает, куда деть руки и можно ли ему ещё прикасаться. — Прости… — Всё хорошо, ангел, — Юнги приподнимает уголки губ, ласково поглаживая Тэхена по голове. — Ты так хорошо справляешься для первого раза, смог взять так глубоко. — Но я… — Тш-ш-ш, помолчи, — Юнги оглаживает линию челюсти и скулы. — Ты всё делаешь замечательно, я только немного тебе помогу. С этими словами большой палец Юнги скользит в приоткрытый рот Тэхена и по-хозяйски вырисовывает круги на языке. Это щекотно, влажно и до мурашек приятно. Всё ещё вкусно, хотя, может, не так пряно-солено. Тэхен стонет, крепче обхватывая палец. — Просто расслабься и доверься мне. Юнги заменяет пальцы, на этот раз проталкивая указательный и средний поступательными движениями глубже, проходится по внутренним стеночкам и небу. Вторая рука Юнги бережно поддерживает за подбородок. Тэхен слушается и полностью отдает контроль альфе: прикрывает глаза, расслабляет челюсть и позволяет делать со своим ртом всё, что тому угодно. Он растворяется в этих ощущениях, влажных звуках и словах похвалы. Когда альфа вытаскивает пальцы, Тэхен почти хнычет, недовольно хлопая по бедру и раскрывая рот шире в призыве их вернуть. — Какой жадный, — посмеивается Юнги. — Так понравилось держать что-то в своем ротике? Это унизительно находиться в такой позиции перед другим альфой, но Тэхен в этот момент позабыл о всяком стыде. Он хочет, чтобы им руководили, его направляли и использовали. Это так приятно – отдать контроль любимому человеку: в голове пусто-пусто, и значение имеет только удовольствие партнёра. И, наверное, просящий взгляд Тэхена, слезы в уголках глаз и выпирающее возбуждение между ног красноречивее любых слов, потому что Юнги несдержанно ругается и, обхватив член, проводит головкой по губам Тэхена. — Я буду нежным, — на выдохе обещает. — Дыши через нос, понял? Если будет слишком для тебя, ударь меня по бедру. Юнги, контролируя силу и глубину, толкается быстро и аккуратно, не доставая до горла. А у Тэхена будто все органы плавятся от нарастающего жара внизу живота. Ещё никогда он не чувствовал себя настолько отчаянно возбужденным. Он ведь первый раз опустился для кого-то на колени. Даже на молитве он не позволял себе такого, стоял на ногах, когда другие склонялись под пристальным взглядом Захарии. Значит ли это, что Юнги для него выше всяких божеств? Тэхен готов поклясться, что да. Его бог особенный и любит искренне, в отличие от нарисованного на иконе. Его бог курит, пьет и безобразно сквернословит. Но он верен себе и своему выбору, он рискнул жизнью ради Тэхена, он… Такой невыносимо заботливый, когда сдерживает себя, лишь бы не навредить. — Такой красивый с моим членом во рту. Стыдно так, что шея покрывается красными пятнами, но при этом Тэхен чувствует, как по боксерам расползается мокрое пятно от предэякулята. Это всё слишком. Слишком грязно, сексуально, интимно, хорошо до звёзд перед глазами. Кровь закипает от накопившегося напряжения. Тэхен впивается ногтями в бедра Юнги и сам поддается вперёд, насаживается глубже и не отстраняется, даже когда давится. Дышит носом, как учило его личное божество, и опускается ниже, пока лицо не щекочут волоски. Тэхен стонет. Здесь запах Юнги отчётливо сильный, с примесью мускуса. — Что же ты творишь, Тэхен… Руки по-прежнему мнут и оглаживают бедра с чернильными узорами. Тэхену бы хотелось их укусить, обвести языком контур каждого рисунка и, быть может, оставить засосы в укромных местах, просто чтобы обозначить: мое. Колени болят на твердом полу, по всему лицу размазалась слюна, а кожа на затылке покалывает от силы, с какой Юнги тянет пряди волос. Но Тэхен чувствует себя так потрясающе хорошо. Предэякулят липнет на внутренней стороне бедер и полностью пачкает боксеры, так что Тэхен, не в силах больше терпеть, просовывает руку под полы халата, шире расставив ноги, и толкается в подставленный кулак. Возбуждение такое сильное, что хватит нескольких движений, чтобы кончить. — Я с-сейчас, ангел, я… — Юнги дышит сбито, срываясь на низкие стоны. — Я близко… Альфа хочет отстраниться, но Тэхен с возмущенным мычанием насаживает обратно. Необходимо узнать, какой Юнги на вкус. Сладкий, под стать запаху, или солено-терпкий, отдающий горечью сигарет? Божество над ним окончательно теряет контроль, темп движений ускоряется и становится хаотичными. Он то выходит до половины, то вбивается в горло так, что Тэхен вновь давится и кашляет, разбрызгивая слюну и пачкая их ещё больше. Затем Тэхен слышит утробный стон Юнги и через пару секунд ощущает, как член выстреливает тугой струей прямо ему в горло. Альфа не отстраняется, чтобы вдохнуть или сплюнуть сперму, он терпеливо ждёт, пока Юнги сам не отпустит его затылок, и только после этого отстраняется от члена. Мягкими, осторожными движениями языка он слизывает остатки семени и очищает пенис, и только после этого показательно сглатывает. Он знает, что божеству это понравится. — Черт, какой же ты… — Юнги не договаривает, тянет Тэхена на себя, помогая встать, и целует крепко, без всякой брезгливости. Проходится языком там, где только что был член, и разделяет этот вкус. — Невероятный. Я не верю, что ты реальный. Тэхен усмехается и не тратит силы на ответ. Он прижимается к Юнги и укладывает потяжелевшую голову ему на плечо, слишком сонный и уставший. Он чувствует ласковые поцелуи на виске и поглаживания, будто бы Юнги извиняется за грубое поведение. Это всё бессмысленно. Тэхен в восторге от того, что они сделали, и готов повторить ещё сотню, тысячу раз во всех возможных вариантах, позициях и местах. Абсолютно всё, что Юнги попросит, Тэхен готов ему дать. Но не сегодня. Сегодня он слишком устал и перенервничал, его тело хочет спать. — Я люблю тебя, — неразборчиво шепчет в плечо. Он не дождался ответа, слишком быстро погрузившись в дрёму, иначе бы заметил горячие слезы Юнги и честное «Я сильнее, ангел».* * *
Три раза его назвали бешеным. Два раза – строптивым. Один – неуравновешенной сукой. Последние слова предназначались после того, как Чимин своими длинными ноготками выколол глаз охраннику. Если Сокджин думал, что, узнав правду, омега продолжит послушно сидеть в кровати, то он не просто ошибся. Он по-крупному проебался. Такое мог предположить только абсолютно не знающий Чимина человек. Потому что Паку потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, в каком месте он находится, ещё две-три, чтобы эту информацию проанализировать, а затем он сделал лучшее, что мог в данной ситуации – закричал, зовя Чонгука на помощь. В комнату ввалились охранники, Сокджин пытался вразумить и принялся настойчиво что-то объяснять, но Чимин твердо для себя решил не верить ни одному слову этого человека. Он не позволял к себе подойти, забившись в угол комнаты и кидаясь всем, что под руку попадется. Но, конечно, в одиночку против охранников у него не было и шанса выстоять. Когда по рубашке Джина растеклись уродливые пятна супа – Чимин старательно целился именно в него, зная, какой тот чистюля, – альфа не выдержал и приказал Чимина скрутить без нежностей. Омега сопротивлялся, хоть и осознавал проигрышное положение. Если придется умереть – он умрет с борьбой, делая всё возможное для защиты. Повреждать глаз охраннику он не планировал, но, когда на него разом накинулись несколько человек, думать времени не было. Острые ноготки сделали свое дело: раненый альфа завопил, прикрывая глаз и отвлекая внимание, и Чимин ринулся к выходу под шумок. Кто ж знал, что в этой дыре настолько серьезно относятся к безопасности? За дверями уже поджидали вооруженные надзиратели. Именно они и связали Чимина, ещё и рот заткнули какой-то вонючей тряпкой, потому что «этот омега орет как резанный». Усадили обратно на кровать, чисто из вежливости предложили воды и ушли, оставив под надзором Сокджина. — Неуравновешенная сука мне глаз выколола! — не унимался раненый. И вот мы здесь: Сокджин оттирает бумажными салфетками свою рубашку, трое здоровенных альф в сторонке хлопочут над покалеченным охранником, а Чимин… Честно, он не специально запоминает лица тех, кто его обозвал или причинил боль. Просто в голове мелькнула мысль, что если Чонгук спросит, кто именно обидел омегу, он сможет показать пальчиком на несколько конкретных особей. Ну, если такая возможность подвернется. Неизвестно, останется ли он вообще жив после своих выходок. — Отведите его к лекарю, мы ничем не поможем, — приказным тоном говорит Сокджин охранникам, наконец закончив вытирать рубашку. К слову, выглядит она по-прежнему отвратительно. Чимину этого охранника даже не жаль; будет нужно – он и на вещи похуже будет способен, лишь бы свою шкуру защитить. В комнате остаются только они вдвоем: напуганный, но решительно настроенный Чимин и сердитый Сокджин. Омега не знает, чего ожидать в следующую секунду. До сих пор ему не причиняли явный вред, но кто знает, каков план у Сокджина? Что происходит в голове у альфы, который обвел всех вокруг пальца? — Я сейчас заберу кляп, а ты пообещаешь не орать и не кусаться, хорошо? Чимин кивает, готовый к такому компромиссу. Тряпка во рту вызывает рвотный рефлекс, а кричать в любом случае бессмысленно. Помощи ждать не от кого. — Где Чонгук? — откашлявшись, первым же делом спрашивает. — Даже не смей мне лгать о том, что он придет. — Он в порядке. — Не лги! Я видел, как его били! Думаешь, я совсем глупый, чтобы второй раз повестись на эти сказочки? — Нет, — спокойно отвечает Сокджин. — Я думаю, ты довольно смышленый омега. Только думаешь не в том русле. Альфа отходит на приличное расстояние и сбрасывает пиджак в пустующее кресло. Какая щедрая похвала! Чимин фыркает, не впечатленный его словами. — По-твоему, для чего ты здесь? — Сокджин принимается расстёгивать рубашку, по сантиметру оголяя кожу. — Почему до сих пор жив и невредим? Дело набирает странные обороты. Чимин чувствует себя загнанным в угол зверьком под пристальным взглядом Сокджина. О чем он говорит? Зачем… зачем раздевается? Впервые Чимину становится по-настоящему страшно. Он связан без возможности пошевелиться, на крики о помощи никто не придет. Он в уязвимом положении – любой может воспользоваться ситуацией. Омега встряхивает головой, отгоняя эти мысли. Сокджин предатель и лжец, но даже он не может пасть настолько низко, чтобы… — Не смотри на меня так, — говорит альфа, подходя ближе. — Я думаю, ты и так уже всё понял. Чимин боится встречаться с ним взглядом. Ещё никогда старший брат Чонгука, обычно такой собранный и тихий, не пугал настолько сильно. — Не подходи, — настороженно просит. Сокджин полностью оголил верхнюю часть тела, и пусть брюки, удерживаемые ремнем, все ещё на нем, Чимин не может расслабиться. — Не думаю, что ты можешь мне приказывать. Сокджин подходит ближе, игнорируя побледневшее лицо Чимина и панически расширенные глаза. Омега чувствует его запах – абсолютно не примечательный, как и его обладатель, но несущий в себе потенциальную угрозу. Тошнота подкатывает к горлу. Чимин хочет – нет, он должен – отвернуться, не видеть приближающее бедствие, но не может оторвать взгляда от Сокджина, что с каждым шагом становится ближе. Так некстати всплывают картинки и сюжеты самых громких криминальных дел. Целое гребаное слайд-шоу о тех, кого похитили, пытали и насиловали, а после оставили бездыханным в канаве. Чимин не думал, что ему будет суждено стать одним из этих несчастных. Это и будет его концом? Такая судьба уготована Чимину? Сдохнуть после изнасилования от рук того, кто считался близким человеком? — Не прикасайся ко мне! Не смей! — зажмурившись, кричит Чимин. Он не сдастся просто так. — Отойди! Рука Сокджина замирает – близко, совсем близко от лица Чимина, – а затем тянется дальше за спину омеги. Это побуждает к действиям. Он, так и не раскрывая глаз, наотмашь бьёт ногой и попадает точно в цель: Сокджин с проклятиями резко выдыхает и наконец отстраняется. — Да что с тобой не так? Ты можешь хоть немного посидеть спокойно?! — альфа с жалобным стоном обхватывает пах, сгибаясь пополам от боли. — Ненормальный! Чимин вдыхает полной грудью, наконец не ощущая рядом тяжёлого запаха альфы. Опасность ненадолго миновала. — Что с тобой не так! — не остается в долгу омега. — Хочешь меня изнасиловать? Живым я тебе не дамся! Наступает секундная тишина, после чего Сокджин теряет терпение: — Идиот! Я хотел взять рубашку, — не меняя позы вопросительного знака, ревёт Сокджин. — Шкаф позади тебя находится! Пожалуй, Чимин никогда не видел его таким озлобленным. Всё лицо альфы покраснело, на лбу вздулась вена от давления. Но у самого Чимина неожиданно становится спокойно на душе. Он жив, невредим, никто не собирается его убивать и насиловать – по крайней мере, пока ещё, – и Чимин смог дать отпор альфе, даже будучи связанным. Что ж, всё не так уж и плохо. — Извиняться не буду. Это небольшое недоразумение подняло боевой дух омеги. Чего нельзя сказать о Сокджине. Тот обессиленно падает в кресло прямо поверх испачканных вещей и прикрывает глаза, бормоча «Чонгук меня убьет». — Кстати, где он? Ты собираешься мне хоть что-то рассказать? Сокджин кивает, но отвлекается на вибрацию смартфона. Альфа сосредоточенно читает сообщение, а после взволнованно подскакивает на ноги. — Я лишь возьму рубашку, — предупреждает он и выхватывает вещь цвета морской волны из шкафа. Чимин видел на нем такую раньше в Доме. Это не просто одолженная одежда, это личное имущество альфы в этом шкафу. Любопытно. Чимин ещё раз осматривает комнату, в которой провел столько времени, но будто впервые замечает мелкие детали, указывающие на ее владельца. Бумаги, сложенные аккуратными стопками на рабочем столе, антисептик, серые блеклые тона, минимум вещей – очень похоже на уголок Сокджина в Дома. — Это твоя комната, — догадывается омега. — Ты здесь иногда ночуешь, да? — А ты не такой сообразительный, как я думал, — ядовито выдает Сокджин. Кажется, его слишком сильно обидел удар по мужскому достоинству. — Только сейчас это понял? Чимин странно себя чувствует, осознавая, что спал в кровати владельца комнаты и, кажется, далеко не последнего человека в этом месте. К омеге отнеслись как к почетному гостю, если опустить всю ложь и иррациональное количество охраны. — Хочешь увидеть Чонгука? Чимин решительно кивает. — Отлично, идем. Ты у меня уже вот здесь, — Сокджин прикладывает ладонь к горлу, показывая, насколько ему осточертела роль няньки. — Веди себя прилично, если не хочешь, чтобы я вернул кляп на место.* * *
Комната настолько огромная, что от входной двери невозможно разглядеть ее конец; Пространство плотно заставлено двухэтажными кроватями по обе стены (на этот раз стены темно-серого цвета, а не белые). В довольно тусклом освещении можно заметить, что комната поделена на зоны, и ближайшая к выходу – уголок с разноцветными складными столиками, на которых сиротливо покоились маркеры и раскраски. Детская зона. Поразительно, как представители человечества научились приспосабливаться к любым условиям жизни и даже в откровенно плохих умудряются продолжать род с завидной настойчивостью. Но не это в первую очередь привлекло внимание Чонгука. Поодаль, на потемневшем от времени замызганном ковре, кружком устроились дети, а в центре сидела женщина средних лет. Именно ее голос слышал альфа в коридоре: женщина напевала мелодичную песню на незнакомом языке, а в руках у нее был бубен, звенящий в такт. Однако, стоило им заметить пришедших, пение прекратилось. Слова «Самаэль пришел» шепотом пронеслись по комнате, и Чонгук в мгновенье почувствовал себя рыбкой в аквариуме: ещё никогда он не видел на себе столько заинтересованных взглядов. В проходе между кроватями собрались люди, спящих растолкали, и все они толпились-лежали-выглядывали с каждого уголка, с каждой кровати. Изучающе сканировали, шептались и переглядывались так, будто знаменитость увидели. Чонгук уверен, что будь он настоящей рыбкой, они бы не постеснялись постучать по стеклу, просто чтобы проверить реакцию. Странные они. Намджун ловко сковывает альфе руки за спиной наручниками, и Чонгук не протестует. Понимает, что наставник боится его непредсказуемой реакции. Признаться честно, он и сам не знает, чего от себя ожидать. — Ну, чего вы столпились? — Хосок проезжает к проходу, и люди перед ним отступают, почтительно кланяясь. — Приготовьте что-нибудь, наш гость голоден. За мной! Последние слова предназначались Чонгуку, Намджуну и охране, что их сопровождала. Ряды кроватей казались бесконечными, пестрые покрывала на них рябили перед глазами, хотя Чонгук и опустил голову – идти мимо собравшихся было крайне некомфортно. Зачем столько охраны? Поначалу ему казалось, что вооруженные альфы нужны для защиты от пленника. Но Чонгук обездвижен и утомлен, Намджун мог бы с ним справиться в одиночку. Внезапная мысль простреливает голову: что, если надзиратели защищают не мирных, а Хосока? Чонгук намеренно замедляет шаг, желая выиграть себе чуть больше времени на раздумья. Мог ли Хосок бояться этих людей? Похоже на то, что они его уважают и почитают, но… как по-другому оправдать такое количество камер и мер предосторожности? В памяти всплывает образ Джинена, того самого, кто первым нарушил привычный уклад жизни и устроил теракт. Он был тощим, грязным, в оборванной одежде. Несколько пальцев на руке отсутствовали. Джинен был похож на оборванца с улиц, бандита, преступника и убийцу. Находящиеся в этой комнате не сильно отличались: такие же худощавые и неаккуратные, а дети не причесаны и не умыты. Кто эти люди? Наконец, они останавливаются в зоне, напоминающей гостиную. Разномастные старенькие диваны и кресла – ощущение, будто их подобрали на помойке, – в хаотичном порядке расставлены перед замызганными столиками. Виднеется парочка телевизоров, радиоприемников (кто ещё использует это старье?) и книжных полок, но Чонгук даже не смотрит в ту сторону. На одном из диванчиков обнаруживается Чимин. Живой, целый и невидимый. И очень-очень недовольный, – Чонгук считывает это по его позе. Омега сидит с прямой спиной, закинув одну ножку на другую, и нетерпеливо подергивает ступней. Даже на расстоянии чувствуется запах жасмина, чуть горьковатый, но не менее прекрасный. — Чимин? Омега замирает и медленно, боясь, что услышанное было лишь игрой воображения, поворачивает голову. Чонгук несмело улыбается, думая, что тот будет рад его видеть, может, подойдёт обнять – и плевать, что на виду у непрошеных зрителей. Чонгук слишком рад его видеть, он ведь так волновался, так… Вместо ответной улыбки его встречают слезы. Чимин шмыгает носиком и всхлипывает, по щекам скатываются соленые дорожки. — Чонгу-у-к! Омега подрывается и бежит оставшиеся несколько метров навстречу. Боги, он кажется Чонгуку в этот момент таким маленьким, таким хрупким. Альфа больше никогда и ни за что не подвергнет его жизнь опасности. Чимин останавливается на расстоянии вытянутой руки, не решаясь подойти ближе. И Чонгуку хочется его обнять, прижать к себе и спрятать, но он лишь бесполезно звенит сковывающими наручниками. — Что с твоим лицом? Ты ранен? Чонгук с ужасом наблюдает, как омега, которого он должен оберегать, плачет ещё сильнее. Каждая слезинка Чимина вызывает боль, и он почти говорит «Чего ты плачешь, глупенький, всё ведь хорошо. Уже хорошо». А потом понимает. На нем нет одежды, за исключением брюк. Тело грязное после того, как он провалялся несколько часов на полу в темной камере. Лицо вымазано в разводах застывшей крови – Чонгук ведь так и не удосужился вытереть ее с раненой ладони, прежде чем трогать другие части тела. И это ещё не видно разбитого затылка под спутанными волосами. В общем, зрелище так себе. Чонгуку даже становится стыдно, что он в таком виде: неудивительно, что Чимин ближе не подходит. Наверное, от альфы несёт так, что нос заткнуть хочется. И всё же. В карих глазах напротив он не видит омерзения. Только искреннее беспокойство и тоску. Чонгук позволяет себе допустить дерзкую мысль, что Чимин тоже скучал. Это осознание придает смелости. Если его принимают даже в таком виде, то… Дальше Чонгук мысль не продолжает, не рискуя делать преждевременные выводы. Да и слезы Чимина видеть нет никаких сил, так что он откашливается и говорит самым мягким тоном, на который способен: — Не переживай, Чимин-и. Я в порядке. Омега неверяще качает головой и подходит на шаг ближе. Он становится на носочки – Господи, как же это трогательно, – и заносит ладошку, чтобы убрать спутавшиеся пряди с глаз. Тянет, почему-то, сразу две руки. Чонгук с трудом отрывается от карих глаз и с ужасом понимает, что Чимин тоже скован наручниками. На тонкой коже от металлических браслетов уже видно гематомы и кровь, – видно, что омега пытался выбраться. — Освободите его немедленно! На себе Чонгук стерпит любые оковы. Но его Чимина, абсолютно маленького и беззащитного, обездвижить? Совсем мозги поплавились? Омеге же дискомфортно! Чонгук в настроении перегрызть наручники на хрупких запястьях, а затем шею тому умнику, который придумал Чимина заковать. — Он же безвредный, — настаивает альфа, обращаясь к Намджуну. Наставник его мнение, очевидно, не разделяет. — Ни за что, блять, — отрезает Намджун. — Он выколол глаз одному из моих людей. Чонгук давится воздухом. Чимин? Да он настолько маленький, что не дотянулся бы даже, что за бред! Чимин и мухи не обидит, он же… он… Омега перед ним стыдливо опустил голову и молчит. Не возражает? На него это не похоже. Под ногтями у Чимина засохшая кровь, которую Чонгук сразу и не заметил. Значит, Намджун не лжет, и этот неугомонный действительно лишил зрения альфу. Прекрасный, сильный омега. Чонгук понимает, что, наверное, слишком сильно приложился затылком, раз в голову лезут отвратительные, приторно-сладкие мысли, но ничего с собой не может поделать. Он чувствует необъяснимое восхищение от того факта, что омега смог за себя постоять и разобраться с альфой больше него в комплекции раза в полтора. — Это правда, Чимин? — Чонгук, как бы ни старался, не может сдержать нотки гордости в голосе. Чимин кивает, несмело поднимая взгляд. Чонгук ему подмигивает, не зная, как ещё выразить свои чувства, не озвучивая их; все-таки некоторые слова для посторонних ушей совсем не предназначены, так что альфа их скажет уже наедине. — В любом случае, вы должны отпустить его. Намджун, посмотри на его запястья – Чимину больно! Наставник колеблется, не зная, стоит ли идти на поводу. — Если он будет вести себя тихо, я сниму наручники, — ставит он компромисс. Что ж, это уже хоть что-то. Чонгук обеспокоенно просит: — Старайся меньше двигать руками, чтобы не раздражать кожу, ладно? Чимин кивает, а затем делает то, чего Чонгук ожидал меньше всего: подходит так близко, что их тела прикасаются, и утыкается носиком альфе в шею. Это было бы похоже на объятия, если бы их руки были свободны. Но Чонгук безмерно благодарен и этому. Чувствовать тепло Чимина, его запах после долгих часов разлуки – настоящее блаженство. Альфа переступает смущение и сам поддается вперёд, касаясь губами румяной, немного солёной от слез щёчки. Чимин на этот жест хихикает, и, Чонгук уверен, его сердце пропускает удар. Так вот как надо было успокаивать его истерики, – альфа возьмёт на заметку. — Давайте обсудим важные вопросы для начала, — Хосок объезжает парочку и останавливается напротив дивана, где раньше сидел омега. — Не будем тратить время зря. Чонгук сдерживает недовольное рычание внутри себя. Он не хочет отрываться от омеги, он хочет закрыть глаза и утонуть в его запахе, притворившись, что окружающих не существует. Но Чимин отстраняется первым и занимает место на диване. Кажется, в присутствии Чонгука он чувствует себя намного смелее. Альфе ничего не остаётся кроме как устроиться рядом. Он нарочно садится настолько близко, что их бедра и колени соприкасаются. — Думаю, стоит начать с… — А вот и еда! Чонгук мгновенно напрягается. От прежнего спокойствия не остаётся и следа, когда в зону отдыха приходит Сокджин с подносом. Видеть его неприятно. Слышать преувеличенно веселые нотки в голосе – тем более невыносимо. — Поешь, Чонгук, тебе нужны силы. Сокджин говорит так, будто не он был соучастником плана. Он же сам одобрил нахождение Чонгука в темной камере наедине со страхами. Одобрил ведь? Или сам предложил? Такая идея вполне могла принадлежать старшему брату. В детстве у них не раз возникали конфликты из-за того, что Чонгук нуждается в светильнике, а Сокджин уснуть может только в полной темноте. Они также дрались и доводили друг друга до бешенства, прежде чем нашли компромисс. Так что Джин прекрасно осведомлен, как темнота на Чонгука влияет. И всё равно позволил этому случиться. — Да, Чонгук. Поешь, а потом мы поговорим, — подтверждает тренер. Чонгук сможет смириться с предательством Намджуна. В один день он перестанет ощущать горечь разочарования, хоть для этого и понадобится время. Но простить Сокджина? Неважно, какие у того оправдания и мотивы, Чонгуку попросту неинтересно их выслушивать. Какими бы идеями ни руководился Сокджин, впоследствии остаётся лишь сухой факт: он солгал. Предал доверие, игрался с чувствами Чонгука. Такое он не простит даже брату. — Я не голоден. Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим. — Джакомо, ты… — Не разговаривай со мной, — грубо обрывает брата. — Молчи, Джин, ради всего святого. Их взгляды встречаются. Извиняющийся, мягкий, сожалеющий – Сокджина. Разочарованный – Чонгука. Раньше они без слов понимали друг друга, но теперь не хватит и миллиона, чтобы решить конфликт. Они не связаны кровью, и Чонгука эта мелочь никогда не беспокоила. У них ведь было нечто более ценное – духовная связь. Однако теперь от нее и следа не осталось. Перед Чонгуком стоит чужой человек. Альфа его не знает, ведь всё сказанное Сокджином волне может оказаться ложью. И, пожалуй, самым прискорбным является то, что Сокджин тоже использовал Джакомо, как оружие и средство достижения цели. Семья так не поступает. Был ли он хоть когда-то искренен? Чонгук его безэмоциональность оправдывал издержками работы и характером, но что, если Джин попросту никогда не любил Чонгука? Это ранит и заставляет сердце кровоточить. В пыточной альфе виделись ужасы того, как его семья, его братья умирают. Тогда он был уверен, что это – самое страшное, что может произойти. Но, оказывается, куда страшнее потерять брата, когда тот остается жить.* * *
Не без поддержки Чимина Чонгук всё же смог успокоиться. Если Сокджина игнорировать – можно неплохо вести беседу с Намджуном и Хосоком, которые охотно отвечали на все вопросы. Например, выяснилось, что Дом обесточил именно наставник с одной лишь целью: перезапустить систему безопасности и передать полный контроль над ней Самаэлю. Таким образом они могли следить за всем происходящим в Доме и даже за тем, что происходит за закрытыми дверьми кабинета Захарии. Пробовать неаппетитный даже на вид суп Чонгук отказался, боясь получить несварение желудка от мутно-оранжевой юшки. Но Чимин, узнав о том, что альфа последний раз ел ещё на банкете Дома, взял всё в свои руки. Буквально. Всё ещё скованный наручниками, он уселся едва ли не на колени Чонгуку и принялся кормить с ложечки. Наверное, ему было неудобно. Чонгуку, в общем-то, тоже, но видеть довольную улыбку на лице Чимина стоило того, чтобы перетерпеть дискомфорт. Он даже не замечал вкуса супа, настолько был увлечен омегой перед собой. — Так, кто все эти люди? — спрашивает вопрос, давно крутящийся на языке. — Мы обсуждали, что десять лет назад гонения были не только на людей твоей веры, Чонгук. Каждому, кто неугоден правительству, угрожала смерть. Я был слишком юн, чтобы как-то помочь этим людям, — объясняет Хосок. — Но у меня были деньги. А у Намджуна – идея, как этих людей можно спасти. Понемногу картина становится ясна: поскольку Святой Отец предлагал укрытие только для христиан, остальные были вынуждены скрыться здесь. И если в Доме собрались исключительно корейцы, то укрытие Самаэля вмещало людей абсолютно разных не только религий, но и национальностей. — Некоторые до сих пор не понимают корейский, — подтверждает мысли Намджун. — Но мы… работаем над этим. Условия здесь не лучшие. Полная противоположность тому, что предлагает Дом Вознесения. Но это и немудрено: Хосок тянет всё на своих плечах и без помощи спонсоров, боясь лишней огласки. После этого последовали долгие разговоры о предстоящем плане и уточнении деталей. От Чонгука не требовали многого: сохранить тайну, убрать мешающую верхушку правительства – что абсолютно полностью совпадало с планом Захарии и не мешало работать на два фронта, – и на конец убрать самого Святого Отца. Задание несложное (теоретически) и очень даже реально для выполнения (предполагаемо). Намджун заверил, что всё под контролем и Чонгуку нужно лишь выполнять то, что ему диктуют. Звучит просто, однако Чонгук не был уверен, что справится. Поднять руку на того, кто вырастил? Отнять жизнь у человека, пытавшегося заменить отца? Но ведь и выбора в данном случае у Чонгука нет: или выполнить этот приказ, или умереть уже здесь и сейчас, прихватив с собой на тот свет Чимина. Чонгук смотрит на омегу, что примостился у него под боком и дремлет. Поначалу Чимин пытался слушать, но быстро утомился от количества незнакомых имён и терминов. Во сне он выглядел ещё более беззащитно и уязвимо, так, что альфа боялся спускать с него глаз. Разве он может рисковать Чимином? Пустив этого омегу в свое сердце, он самолично завязал ошейник и отдал поводок в руки тех, кто так жаждет воспользоваться его силой. Если безопасность Чимина зависит от покладистости Чонгука, то он забудет о всякой гордости и выполнит всё, что прикажут. Выслушав доводы Намджуна, он пришел к мысли, что триумвират поможет объединить страну и учтет интересы всех граждан. Это лучше, чем власть в руках одного человека. Да и узнав ту часть личности Хосока, что именуется Самаэлем, становится понятно: кроме жестокости и радикальных методов, в этом альфе также есть сострадание к простому народу. Он сможет навести в стране порядок. — Что я получу? — решается задать вопрос Чонгук. — Святой Отец предлагал мне полную защиту и неприкосновенность. С его властью перед судом я чист, несмотря на количество убийств. Помимо этого, он обещал мне найти подходящую работу по окончании войны. Что вы предлагаете? — Всё, что попросишь. — А можно как-то конкретнее? — альфа не удерживается от закатывания глаз. — Твоя роль в этой войне останется в тайне, — принимается объяснять Хосок. — Я могу гарантировать тебе защиту и безопасность. Хочешь, даже медалькой за заслуги перед страной наградим? Но я серьезно говорю, Джакомо: ты получишь всё, что пожелаешь. Место в совете, жилье, выплаты, страховку… Звучит заманчиво, но Хосок упускает один момент: Чонгука деньгами не купить. А место в совете ему и подавно не нужно, он мечтает находиться от власти так далеко, как это только возможно. — Всё, что я хочу? — уточняет и, дождавшись кивка, говорит: — Хочу свободы для себя и Чимина. Как только это закончится, ты отпустишь нас и позволишь жить своей жизнью. Потому что единственное, чего я хочу – забыть всё и начать с чистого листа. — Как тебе будет угодно, Джакомо. Но если ты передумаешь и захочешь большего – я к твоим услугам. Чонгук кивает, принимая такие условия. Игровое поле наконец показало фигуру, что всё время находилась в тени; Джакомо примкнул к тем, кого считал врагом. К сожалению, в отличие от компьютерной игры, здесь нет возможности перезапустить события. И сохраниться тоже невозможно. Если играешь – играй до конца. Заранее неведомо, какие решения приведут к победе, и Чонгуку остаётся лишь надеяться, что всё, что он делает – будет во благо. — Если мы всё решили, пора ехать в Дом, — Намджун хлопает в ладоши, чем вырывает Чимина из сна. — Мы и так долго отсутствовали. Дом ощущается словно другая вселенная. Чонгуку не верится, что через несколько часов он сможет принять душ и поспать в собственной кровати. Раньше он не так ценил удобства, что предоставлены, но, погостив у Самаэля, альфа понимает: могло быть намного хуже. Чонгук дожидается, пока и его, и Чимина освободят от наручников, и, игнорируя протесты, подхватывает омегу на руки. Пусть поспит ещё немного. — Как вы называете это место? — спрашивает у Хосока на пути к выходу. — Мы не так изощряемся с названиями, как Святой Отец, — фыркает он. — Это Дыра. Чонгук вспоминает надпись «В Рай», сумасшедший вход через двери туалета и думает, что как раз таки наоборот. В изощренности им нет равных. У выхода они вновь натыкаются на поющую женщину. Она что-то с улыбкой говорит им на своем языке и машет рукой на прощание. Ее пение всё никак не выходит у Чонгука из головы. Почему оно кажется таким знакомым? Этот же вопрос он задаёт Намджуну. — То, что ты слышал – это буддийская мантра на индийском. «Мантра», — мысленно повторяет Чонгук новое слово. Они выходят в коридор, сворачивают несколько раз и, к огромному удивлению, выходят на парковку под клубом, а оттуда – на задний дворик за зданием. Даже вернув свою одежду, Чонгук ежится от холода, но не жалуется. Свежий морозный воздух ощущается просто прекрасно после дней, проведенных под землёй. Такой выход из Дыры кажется куда более логичным и удобным. В конце концов, Самаэль бы на своей коляске не смог заехать через двери туалета. А так – пожалуйста, удобно и быстро. Видимо, тот вход с пометкой «В Рай» сделали то ли ради шутки, то ли как насмешку над непрошеными гостями. — Где я мог слышать эту мантру? — Ты действительно не помнишь? Альфа пожимает плечами. Воспоминания из детства для него поблекли и стёрлись, так что он не имел предположений. — Твоя мама была буддисткой, Джакомо. Именно поэтому твоя семья изначально не смогла укрыться в Доме, а была вынуждена скрываться от ищеек своими силами. Захария ни для кого не делает исключений, и поэтому отказался пускать ее в Дом. А твой отец не мог оставить ее одну. Что было дальше, ты и сам знаешь.